Синдром. глава 1. я мечтал о войне

Я с самого детства мечтал об армии и не просто об армии – я мечтал о войне.
Старший брат воевал в Афгане. А я мечтал поскорее вырасти, чтобы успеть на войну. Как это ужасно звучит – успеть на войну. Сейчас это странно, а тогда для меня это было смыслом жизни.  Брат редко писал письма, а если и писал то чаще всего мне присылал отдельно. Маме одно письмо, мне другое. И естественно содержанием писем было разное. Рассказывал брат про друзей-десантников и про то какие песни они пели и о том как всё-таки красиво там в далёком и чужом Афганистане.
Брат вернулся. Когда он вошёл в дом мама никак не могла поверить, что это он. Что её сын вернулся с войны. Что он вернулся живой. Что вернулся целый. Но лишь спустя некоторое время мы поняли, что война его тоже покалечила и увечья эти такие же страшные как и физические.  Мы не видели его ран. Они были у него в голове, в сердце, в душе.
А я упрашивал его рассказать о войне. Ходил за ним по пятам и умолял. Бесполезно.
Он замыкался. Стал много пить. До армии вообще не пил. А тут… Поставит бутылку на стол и пьёт, почти не закусывая. Потом обхватит голову руками и молчит. Молчит, а из серых бездонных, но пустых глаз рекой льются слёзы. Он не стеснялся слёз. Не прятал их.  Но видеть их могли только мы – он почти не выходил на улицу. Каким же красавцем он вернулся! Я не мог отвести взгляда от его кителя, берета, наград.  Любовался им. И нетрудно представить, что все девчонки были бы его, если бы он не замкнулся. Китель и награды он спрятал подальше, чтоб не видел никто. Берет мне подарил. А с тельняшкой не расставался. Никогда не снимал её. Очень жалел, когда она пришла в негодность.
Помню однажды он позвал меня. Попросил присесть с ним рядом. Он выпил и после долгого молчания тихо сказал:
- Братишка, я не хочу, чтоб ты знал, что такое война. Не мечтай о ней. О таком не мечтают.
Я тогда не понимал смысла его слов. Не хотел ему верить.
…В 95-м я получил повестку! Сказать, что я был рад – это не сказать ничего. Я был просто счастлив!
Дома эту весть восприняли не так радостно как я.
Мама побледнела. Она не хотела, чтоб ещё один сын остался на войне, чтоб рядом с ней жила лишь его физическая оболочка, а душа была где-то далеко. Она не хотела, чтоб ещё один её сын просыпался по ночам с криками, чтобы заливал боль водкой, чтоб замыкался в себе.
Отец долго молчал, а потом обнял и сказал:
-Служи, сынок! Это наш долг!
Но я ждал, что же мне скажет брат. Ведь я так хотел быть на него похожим. Его мнение было мне важнее всего. Брат встал из-за стола и молча подошёл ко мне. Заключив меня в свои крепкие объятия, прошептал:
-Братишка, выполни свой долг достойно. И не забывай, что именно на войне ты встретишь таких друзей, которое на всю жизнь, которое… А… Да ладно… В общем – будь мужиком, брат!
Обнял. Потом пожал руку и снова обнял. А по щекам катились слёзы.
 Тогда война на Кавказе уже шла и то, что меня могут отправить именно в Чечню знали все, только отец и мама об этом даже думать не хотели.
Попал я в учебку под Хабаровск. Вот она! АРМИЯ!
Это звучит парадоксально, но… Мне всё нравилось: и совершенно безумное ФИЗО и несъедобная пища и наряды и пр.пр. Потом нас перебросили на юг. Но вот однажды передо мной словно путеводная звезда зажглась перспектива осуществить свою мечту. Она явилась в образе какого-то старлея. Он стоял перед строем и много и красиво говорил, а потом спросил, кто хочет в Чечню? Добровольцев нашлось не много – человек шесть. Мы вышли из строя под прицелами странно-напуганных, неодобрительных взглядов таких же салаг как и  мы…
А потом? Потом нас переодели. Мы сели в самолёт и полетели куда-то… Куда летели – хрен его знает. И спросить было не у кого. Летевшие с нами ОМОНовцы тактично посоветовали держать язык за зубами, а вообще лучше было бы если мы до самого прилёта будем помалкивать в тряпочку.
Сопровождающего с нами не было, что почему-то нам не показалось странным.
Прилетели ночью. Высадились. ОМОНовцы быстро ушли, растворившись во тьме, а мы стояли возле борта и не могли сообразить куда идти. Нас никто не встретил и мы предоставленные сами себе начали размышлять о дальнейшем маршруте. Маршрут нам указал пилот, обложив нас при этом отборным матом:
- П***те куда угодно, только чтоб через 5 минут духу вашего на бетонке не было!
Шли куда-то не разбирая дороги. Дождь, грязь, темнота хоть глаз выколи. 
Вымокли, замерзли. Жрать хотелось так, что желудки наши издавали вопли погромче наших матов и прочих непристойностей в адрес всех и вся.
Наткнулись на пост. Дежурный! Брат родной! Как же мы были ему рады!
После недолгих разбирательств нас доставили в палатку. В уютнейшее место на земле! Нас встретили радушно. Несмотря даже на то, что половина обитателей палатки были дембелями, а мы – духи бесплотные, салаги. Нас накормили и напоили какой-то гадостью, от которой потом нещадно болела голова. Но мы были счастливы.
-Ребят!  - Обратился к нам один из дембелей, когда мы уже малость освоились. – Вы сюда как попали?
- Из учебки нас сюда… - Ответил кто-то из наших.
- Ну да… Знакомая ситуация. Пришли и забрали…
- Нет! Мы добровольно! – Опять ответил кто-то и рассказал как всё было.
-Мда! Больные люди! – Констатировал дембель и смачно затянувшись серьёзно произнес: - Вешайтесь!
... А мне нравилось воевать! Это интересно. Сначала страшно, а потом интересно.  Это как игра. Будто живешь не своей жизнью. Будто видишь себя со стороны.  Нравились совместные с десантурой вылазки. Зачистка «зелёнки». Нравился сам процесс боя.  Нравилось стрелять. Нравилось убивать.  Щелчок и маленькая, юркая пуля вылетает из ствола и через мгновение она уже достигает своей цели. Она с размаху врезается тупой мордой в тело  и кажется, что слышишь шлепок. Мокрый, словно ботинками по грязи. Только очень тихий. И ты видишь как падает человек… Секунду назад живой человек, а сейчас это уже тело.  Безжизненное. И, кажется, что оно всегда было таким. Что никогда не было в нём жизни, энергии и тепла. Смерть врагов была интересной. Была захватывающей. 
Смерть друзей… Сказать, что это трагедия… Не сказать ничего. Нельзя поверить в то, что друга нет. Как у Симонова: «Не правда! Друг не умирает, лишь рядом быть перестаёт…» Но как поверить в то, что его нет рядом?  Ты будто лишаешься половины себя. И все тело болит. Несколько дней болит, а потом утихает. Нет. Не утихает. Боль переходит в душу. И тогда уже болит душа. До сих пор болит.
…Вспомнил. Был у нас летёха один… Редкостная тварь! Он чичам оружие продавал.  Наше оружие. Врагам! Помню как он умолял о пощаде, когда его куда-то повели. Жена у него, дети. Не было к нему жалости. Ни капли.
Я на семь месяцев дольше отслужил. Не знаю за какие такие «заслуги». Сначала моё сознание не хотело верить в то, что я ещё на какое-то время останусь здесь, а потом даже и забыл как-то. 
Мы стояли в строю и слушали приказ об увольнении со службы. И не сразу мы шестеро поверили, что наконец-то про нас вспомнили. Услышав свои фамилии мы даже не сразу поняли. Не сразу осознали своё счастье.
В каком-то бреду, в тумане все происходило потом. Как мы мылись ледяной водой и быстро одевались. Как нас торопили и подгоняли. Как мы бежали по бетонке к борту, улетающему на Моздок.
Змея переползла нам дорогу. Сволочь! Была идея посадить её в банку и забрать с собой, но маты летунов заставили забыть о бредовой идее.
Всю дорогу до Москвы мы пили! Много! Несколько раз нарывались на милицию. Но без приключений.
Дома ещё несколько лет много пил.  А теперь не пью. Войну редко вспоминаю. Да. Мечтать о ней не стоило. Но… Я хочу сказать спасибо… войне. За друзей и за то, что научила жизни. Я не жалею о том, что был там. Жалею только о том, что… Там можно было по дешёвке калаш купить и эфку в карман затырить. Эх, как бы они мне сейчас пригодились….


Старшина, морпех.