Мне не нужны чужие зубы

Пятая рюмка – слезная.  Внутрь входит пятьдесят грамм, опускаются до сердца, омывают его, затем медленно начинаются подниматься, ускоряются, жгут горло, бьют в нос и фонтаном вылетают через глаза. Можно снова подставить рюмку и выпить, но опасно, лучше отнести на анализ. Почему мы не сдаем в баночках слезы, кажется, по ним проще всего определить будущее.  Если они крокодильи, быть тебе в следующей жизни свиньей. Ее бил отец. Ее бил отец – это предыстория. Ей было лет семнадцать, она пришла домой поздно, задержалась на работе. Он вышел из комнаты, начал кричать, замахнулся. Она впервые в жизни выставила руку вперед, ладонью уперлась в его лицо и с силой толкнула. Он настолько опешил, что она успела выбежать во двор. Ночевала у подруги. На следующий день пошла к маме на завод, чтобы сказать, что с ней все в порядке, чтобы та не волновалась. Мама вышла на проходную и с дрожью в голосе спросила:  «Как? Как ты посмела ударить отца?»
Она вспоминает эту историю всякий раз, когда мы выпиваем вдвоем. Дальше идут случаи меньшей тяжести, снова и снова. Я же вижу ее руку, в которую она вложила все свое сопротивление. Она касается отца, его темного, перекошенного злобой  лица, пальцы распрямляются, натягивая кожу, рука медленно погружается в серую массу, с удовольствием втягивающую, довольную, проглатывающую. Она пугается и старается высвободиться, слышит смех. Она бежит с этой мертвой ладонью по городу, ложится в кровать, подкладывает ее под голову и не может уснуть. Не может уснуть до утра.
Я тоже выпиваю пятую рюмку и чувствую, как срабатывает мой механизм сопротивления, но я много трудилась, что уменьшить его механичность. Я падала вместе водкой в желудок и трезвела до смерти. Но система запущена,  слова хотят вырваться. Я чувствую, как шестеренка вхолостую крутится. Першит горло, кашляю.
Затем следует шестая рюмка, и я беру ее за руку.
- Мама! От этого можно избавиться!
Она усмехается:
- Забыть?
- Нет, ты сможешь рассказывать эту историю, но перестанешь плакать.
- Я могу ее вообще не рассказывать.
- Не можешь!
Она резко начинает убирать со стола.
- Ты же ничего не теряешь, давай попробуем. Тем более, процедура приятная. Она, как массаж! Как солнце перед закатом жаркого дня… Звездное небо в августе… Как оставлять глубокие следы на только что выпавшем снеге. Правда! Тебе понравится.
- Ну ладно, - говорит она.
Мы выпивает еще по рюмке, и ложимся спать.
На следующий день я подпрыгиваю на кровати очень рано, меня немного тошнит и болит голова – не обращаю внимания.  Я возбуждена, я смогу сделать маму счастливее. Хожу по комнате и думаю, что еще слишком рано, чтобы кого-то спасать. Рано задавать вопросы. Снова ложусь, но тут же вскакиваю. Постель отпружинивает меня к центру комнаты. «Не глупи!» - говорит она. Я радуюсь. 
Где-то полтора года назад я впервые обратилась к Эльзе. Честно, не знаю, как это произошло. Не было ни отчаяния, ни депрессии, просто в школе произошел один случай, мне казалось, что он повлиял на мою жизнь больше, чем хотелось бы. Я искала этому подтверждение, пыталась снять с себя ответственность.
Несчастье. Учитель физкультуры изнасиловал семиклассника. На самом деле, когда он достает член, все только начинается. Прошедшее время – ошибочно, правильнее сообщать о будущем. Учитель физкультуры изнасилует восьмиклассника, юношу, он сам умрет от сердечного приступа, но дело его продолжится. Призрак никогда не пропадающей эрекции. Как двадцать пятый кадр в картине мироздания. Невыносимо. Насилие – это не толчок, а бесконечно продолжающееся движение по кем-то заданной траектории.
Я беру скальпель и делаю небольшой надрез в районе груди.
- Достаточно?  - спрашиваю Эльзу.
Она внимательно смотрит.
- Ты сделала надрез, - улыбается она.
Я тоже улыбаюсь, и засовывают туда руку.
- Глубже?
- Ты засунула руку.
Я достаю оттуда непонятно существо и с удивление разглядываю. Я радуюсь как маленький ребенок, увидевший на улице знакомого. Откуда он тут мог взяться – удивительно.
- Это Стас! Это Стас, - я жду подтверждения.
- Вижу.
После этого он исчезает, как будто его коснулись волшебной палочкой.
«Внимание!» - пишут на разных предупредительных табличках. Я обклеивают восклицательными знаками комнату, и пытаюсь расслабиться.
Мы сидим друг напротив друга. Он мне очень нравится. Я вижу глаза, нос, рот, уши, человек слегка поворачивает голову и одно ухо то исчезает, то появляется.
- У тебя исчезло ухо, - говорю я.
Он поворачивает голову, показывая, что оно на месте.
- Теперь исчезло другое.
Он смотрит прямо, я вижу только краешки. Начинаю плакать от бессилия.
- Что я за человек такой, прости, прости меня, я такая жалкая и никчемная, я не могу видеть твои уши одновременно, я не способна отдаться тебе полностью.
Тогда он берет мои руки и прикладывает к своим ушам. Я чувствую его тепло, чувствую дыхание, я смотрю в глаза и понимаю, что такое внимание.
У меня оказывается его много, просто оно занято.
Как только Эльза появляется в интернете, я говорю ей, что готова учиться. У меня есть клиент – мама. Она высылает мне материалы, дает задания. Я учусь с невероятным желанием, усердием и скоростью.
Однажды было так. Я сижу в болоте, с отвращением рассматриваю присасывающихся ко мне пиявок. Почему они здесь? – думаю. Прилетает волшебник в голубом вертолете, скидывает лестницу. «Иди ты в жопу!» - кричу я. «Ты ничего не понимаешь! Знаю я таких, как ты! Убирайся!» Я хватаю его за лестницу и тяну вниз, он не падает, но и не улетает. Зависает над моим болотом, ничего не поделаешь.
Я была уверена, что у меня есть тело, были сомнения насчет души, теперь я уверена в душе, есть сомнения насчет физического. Но есть в этом мире еще кое-что приятное. Другие тела и души. Ощущение игривое, то ли есть, то ли нет, в постоянном поиске.
Я люблю малину, но жизнь жестока, и она почти вся червивая. Черви омерзительны, они белые и извиваются, склизкие и ползучие. Их форма, их вид вызывают отвращение. Я не знаю, что с этим делать, не могу справиться. Отступление им неведомо, их нельзя напугать – это доводит меня до отчаяния. Тогда я представляю себя червяком, мне тепло и уютно, мне радостно. Я чувствую,  как мои челюсти шевелятся. Господи, как хорошо, мой мир прекрасен и удивителен, он состоит из одного единственного обстоятельства: я люблю малину, она сладкая.
Говорю маме, что начала учиться и скоро можно будет провести занятие.
- Посмотрим, - отвечает она, как будто я у нее денег требую.
- Хорошо, - соглашаюсь я.
Предлагаю Вере, Кате, Даше и Ане. Более того, я их прошу, поясняя, что мне нужна практика. Они в одну секунду превращаются в куриц-наседок, а я становлюсь злодеем, покушающимся на их золотые яйца. 
Я понимаю, что нельзя предлагать человеку стать лучше, говорить, что он чего-то не понимает. Я превращаюсь в океан.  Чтобы кто-то поплавал с удовольствием, нужно быть спокойной, а не набрасываться на каждого прохожего трехметровыми волнами. И даже если кто-то бросит камешек, допускать только естественную реакцию, круговые затухающие колебания. И только потом приблизиться к ступням бросавшего, ровно настолько, насколько этот камушек меня вытеснил.
Потом было так. «Что ты мне рассказываешь?! Я уверена, ты стырил где-то свои эскимо, откуда им еще взяться? А что за кино ты показываешь? Пошлятина! Убирайся! Ты мне все небо загородил своим вертолетом!»  - кричу я и прячусь под воду.
Чтобы избавиться от Стаса, которого я, как настоящий преступник расчленила и спрятала по кусочкам в каждую свою клеточку, понадобилось больше полугода. Мое освободившееся внимание, было настолько обескуражено отсутствием проблем, что я тут же влюбилась еще более безнадежно и отчаянно.
Просто люди, которые потеряли зубы, любят эту тему пережевывать.
Звоню Даше:
- Для этого нужен интернет и час твоего времени.
- Понимаешь, в моей жизни все только-только устаканилось, и я бы не хотела понять, что все это плохо, и что нужно срочно что-то менять.
- Ну, результат не будет мгновенным.  К тому же у тебя просто возрастут способности, и ты сможешь сама выбирать, оставить все как есть, улучшить жизнь или разрушить основательно. 
- Нет, я не хочу пока.
- Ясно.
Я стараюсь не расстраиваться. Говорят, люди делятся на пессимистов и оптимистов, как бактерии. Особенно, хорошо это происходит в тухлой рыбе. В более благоприятно среде ничего подобного не наблюдается. Поэтому я продолжаю резать себя вдоль и поперек и с каждым шрамом становлюсь красивее.
Господи, мне так хорошо, наверное, это секта. Меня загипнотизировали.  Я начинаю разбираться в процедуре, в технике, я прочитываю несколько книг и становлюсь уверенной,  что состою из тысячи и одной горошинки.
Хочется петь. И не ясно прохожим. Прохожим ничего не ясно. Прохожие тупые.
Катя снисходительно обещает подумать над моим предложением, хотя я вижу, что думать она не собирается. Я читаю в ее глазах: «Какая ты дура наивная, ты же представить не можешь, какие у меня страдания». 
Вера же прямо говорит:
- Ты собираешься меня лечить? Ты? Безработная, не замужем, с кучей комплексов. Ты даже не была в Париже!
Ощущение, как будто я проплываю над Марианской впадиной, пропасть  – но вроде бы ничего страшного.
Добро тоже оставляет двадцать пятый кадр. Передо мной сидит человек, который уже ничего не видит кроме этого бессмысленного кино, не имеющего никакого отношения к реальности.  Изо дня в день, одно и то же, его уже давно тошнит от самого себя, от попыток понять  смысл. Время от времени он пытается рассказать сюжет другому человеку, но тот смотрит свое кино, им говорить не о чем. 
- Мама, я не хочу жить в мире, где насильник сильнее семиклассника!
- Что?
- Я готова провести занятие.
- Я не хочу.
- Почему?
- Просто не хочу и все!
Она поворачивается ко мне спиной и выходит из комнаты.
Только Аня соглашается. Я очень волнуюсь, переживаю, что сделаю что-то не так, что не получится. Но все проходит более-менее. Я вижу, как она заглядывает к себе в ум,  нащупывает что-то беспокоящее,  она начинает дергать себя за уши, трогать волосы, жестикулировать, как будто вокруг нее кружатся привидения.
После этого я испускаю радужный свет, подобного стыдливому фонарику. Мое стекло заляпано грязью, засижено Стасами. С таким освещением мир выглядит уродливо, но это только из-за моей небрежности.
На следующий день Аня говорит, что не хочет продолжать занятия.
- Просто мне показалось, что это очень жесткая техника.
- Но она не более жесткая, чем приседания!
- Я не отказываюсь совсем, может быть, позже.
- Понятно.
- Ты не обижаешься.
- Нет.
Я решаю прекратить попытки, я становлюсь в позу и демонстративно выкидываю совсем новую корзину для мусора.
Мама выпивает шестую рюмку и начинает рассказывать. Я делаю очередной надрез и достаю что-то совсем уродливое.
- Что это? – с ужасом спрашиваю.
- Что это?
- Фу-у-у, это желание спасать мир!
- Правильно.