29. Про тайное венчание и вылазку отчаянную

 
   Повела Борьяна Явана вверх по лестнице деревянной. Всю дорогу она молчала и на вопросы его не отвечала. И пришли они вскоре в немаленькие палаты, отделаные деревом, ценившимся в пекле превыше злата, где резьба мастеровитая так в глаза и бросалася: пальмочки там всякие, стволики, кусты, цветами увитые... И никаких тебе змей нигде, никаких ящеров... Глядит Яван – а цветы не просто так были в вазы поставлены, а росли прямо из земли, из почвы чернозёмной. Живые, значит, цветы, не декоративные, как всё прочее в этом мире дегенеративном. Стены так просто сплошь ими были покрыты. И углы. А пол плитами гладкими был выложен.

   Яваха от прилива чувств позитивных даже присвистнул, до того по душе ему в той светлице пришлось. Истинный был там оазис.

   – Вот так да! – сказал Ваня. – Чья это горница чудесная? Как словно лето на белом свете.

   – Это спаленка моя, Ванечка, – отвечает ему Борьяна. – Что, нравится?

   – Тоже скажешь, нравится! Да я просто балдею – не врубаюсь, где я!

   – Это ладно.

   – И что же, Борьян, цветы в самом деле настоящие, или подделка адская? А то светило ваше жарит да печёт, а жизни не даёт.

   – Не сумлевайся, Ванюша, – дарит ему Бяша лыбу, – и цветы у меня живые, и лучи света золотые. Где я живу – всё истое.

   Походил Яван по светёлке, побродил, листочки пощупал, цветочки понюхал, головою покачал и далее вещал:

   – Чудеса! Дивные чудеса! Много чего я в пекле повидал поразительного, а, оказывается, самое простое и есть самое удивительное. Как же это тебе удалось, Борьяна?

   – А вот не скажу! – та в разгад не даётся. – Долго будет объяснять... Черти насилием дела свои заворачивают да своеволием, а я могу лаской да доброволием.
 
   Глядит Яван – чуть поодаль большущая стоит кровать. Он туда – шасть, занавеску отдёрнул и чует – ложе, как магнит, так прилечь на него и манит. Ну, Ванька в него и бухнулся. И ложе завлекательное его прияло и словно на волнах неги закачало.

   – Иди сюда, Бяша! – позвал невесту Яван. – Скажу кой-чего. Ты мне нужна.

   – Ага! – та в ответ улыбается. – Знаю, какого рожна я тебе нужна. Фигушки-макушки, дорогой Яванушка! Не для того я тебя сюда привела, чтобы в кроватке мягкой нам забавляться.

   – А для чего же тогда?

   – А ты, Ваня, с кровати-то слезь да поклон мне отвесь и попроси душу мою и тело! Тогда будет другое дело...

   Ну Ваня тогда живо на ложе кувырнулся и хотел уже встать, да тут покрывало он сдёрнул, а под ним на пуховых подушках куча мягких игрушек возлегает. И зайчата тут, и бельчата, медвежонок в обнимку с тигрёнком, а щенок лежит с поросёнком – и ещё какие-то неведомые зверушки, на вид смешные и забавные.

   Ваньше даже смешно стало.

   – Ба-а! – оборачивается он к смущённой Борьяне. – Ты это что же – с игрушками почиваешь?

   – Ну и сплю! А что? Я ведь незамужняя ещё девица – мне и с игрушками сладко спится.

   – Да не, ничё, всё ладом. Только, не во гнев тебе будет сказано, Борьянушка – а только Ужавл мне сказывал, что ты-де трёхтысячелетие уже справила. А возраст этот весьма почтенный и с игрушками не вяжется  совершенно. Или он, пёс, наврал?

   – Что, Вань, хочешь сказать, будто старушка стара и на погост ей пора? Ха-ха-ха! Не боись, Ванюшка – я далеко ещё не старушка. А по-вашему ежели считать, так мне и вовсе лет восемнадцать, так что ты меня будешь постарше.

   – А-а-а, – протянул Яваха, с кровати вставая, – тогда понятно. Тогда я спокоен.

   И он медленно к невесте своей подошёл и, взявши за плечи, в глаза ей посмотрел, да сурово этак, против своего обыкновения – видать, серьёзным было это мгновение.

   – Милая моя Бяша, – тихим голосом он сказал, – вот покинешь ты чертовскую эту цитадель, – а ведь у нас на белом свете вечной жизни и в помине нет. Так что...

   Не дала Борьяна Явану договорить. Ладошкой она ему рот прикрыла и сама за него договорила:

   – Так что я осознанно выбор свой совершаю, дорогой Ваня. И из слепящего этого тупика добровольно на белый свет отбываю... Почему? А потому, что лучше со всеми бремя жизни нести, чем на особицу неправую жизнь вести. Хоть и долгую жизнь и балдёжную – а всё ж таки ложную.

   Разжала Борьяна рот Явану, в глаза ему глянула да и спрашивает:

   – Ну, Ванюша, понял теперь, что это у меня не блажь и не придурь, а осознанный выбор? Веришь ли ты своей невесте, что готова она уйти с тобой вместе?

   И Яван Борьяне в очи её чёрные глянул приветливо, улыбнулся едва заметно и таким удостоил её ответом:

   – Верю! Ещё как верю!

   Рассмеялась княжна тогда заливисто, и смех её серебристый звонким колокольчиком там раскатился.

   – Тогда вот что, мил-дружочек Яванушка, – энергично она сказала, – давай-ка теперь повенчаемся! И давай представим, что тут не пекло, а белый свет!

   Сказав это, потупила она сверкающие свои очи и добавила тихим голосом, не как обычно отчаянно, а задумчиво и немного печально:

   – Вряд ли мы живыми отсель уйдём, Ваня. А если суждено погибнуть нам смертушкой лютою, то хочу я умереть не пекельной девою, а женою твоею.

   Не стал Яван сразу отвечать, ибо иногда лучше и помолчать. А и чего тут скажешь? Он и сам прекрасно понимал, в какой змеиный ров забурился, и какой осиный рой им разворошился.

   Погладил он ладонью громадной по головке Борьяниной и по фигуре её ладной и сказал:

   – Не печалуйся, Бяша – победа будет наша!

   И уверенность ей внушил моментально. Встрепенулась Борьяна, духом воспрянула, от Явановой груди отвянула и в сторону прянула. Нарвала затем со стены цветочков и принялась плести из них веночки.

   – Надо, Ваня, поспешать, – заметила она, улыбаясь. – А то случай какой ещё разлучит нас  нечаянно...

   Быстро и споро сплела она два веночка, а затем к Явану подошла походочкой горделивой и один венок с поклоном ему вручила. Ну а тот тоже невесте в пояс поклонился и взором горящим на неё воззрился. А Борьяна тут, словно вспомнив что-то важное, к ложу завернула, край занавески отвернула, игрушки из-под одеяла вытащила и на подушках их рассадила.

   – Вот, Ваня, – сказала она, смеясь, – и свидетели наши! Народ надёжный, не подкачают – всё дружки Бяшины.

   Забавно было видеть это Явану; едва утерпел он, чтобы не расхохотаться, когда узрел, как дружки Бяшины на них пялятся.

   А Борьяна уж тут как тут. Слева от жениха она встала, за руку его взяла, к груди венок приложила и Явану знаками показала, чтобы он так же сделал.

   И начали они творить свадебный обряд. Борьяна станом подтянулась, ласково улыбнулась, глазищи свои распахнула и певучим голосом затянула:

   – Венчаются Ра сын Яван по прозвищу Говяда, богатырь могучий, из всех наилучший, которого Корова Небесная родила на великие дела – и Ра донья Борьяна из пекельного клана, но по матушке своей святой человек простой!

   Повернула Борьяна к жениху головку свою и взглядом в небесные его очи окунулась, потом лучезарно ему улыбнулась, руку Ванину пуще прежнего сжала, чтоб он наверное не убежал, и продолжала:

   – Мы, жених и невеста, не сходя с сего места, по доброй воле, будто в поле-раздолье, словно на горе могучей, под кудрявою тучею, али близ синего моря, с буйным ветром споря, перед матушкой Землёй, перед всей своей роднёй, озарённые светлыми Ра лучами – торжественно обещаем: вено обручения, супружеского единения и детушек порождения с Отцом Ра заключить, и в ознаменование сего события веночки живые от сердец ретивых на головушки возложить!

   Повернулись Яван направо, а Борьяна налево, венки красочные на головы своей половине возложили, как надо их поправили, а потом за руки взялись и посолонь медленно закружились.

   Борьяна сквозь смех, то и дело на неё накатываемый, пропела мужу своему женино обещание:

    – Я, бывшая чертовка Борьяна, обещаю мужа своего дорогого Явана любить и уважать, словами его не обижать, детишек ему, даст Бог, нарожать, в добрых делах ему помогать, от худых отвращать, не пилить его, не корить, попусту не трещать, в порядке дом содержать! И пусть будет наша с Яваном семья лучшая самая! Ура! Ура! Ура-а-а!

   Ну и Ваня жене обет дал:

   – А я обещаю жёнушку свою Борьяну любить крепко, верно, постоянно, нести факел любви сквозь года, не бить её никогда, жалеть её, ласкать, за волосы не таскать, обеспечивать семью пропитанием, детишкам дать воспитание! Обещаю не гулять на стороне внаглую и не искать истину в ковше браги! И пусть будет жизнь наша как полная чаша! Ура! Ура! Ура-а-а!

   Подхватил Яван жену свою на руки и по светлице с ней закружился. И всё ближе к ложу роскошному да ближе – как бы эдак невзначай… Борьяна, само собой, визжит, хохочет, из Явановых рук вырваться хочет, да только куда ж тут вырвешься: чай, таперича она жена, а жена подчиняться мужу должна. Вот Яван напоследок её крутанул да на постельку с размаху и киданул. На всех этих Бяшиных свидетелей.

   И только Борьяна мягкого ложа телом своим крепким коснулася, как вдруг что-то за пределами терема как ухнет. Звук раздался – ну оглушающий! Аж стены в опочивальне задрожали и хрусталь зазвенел.
 
   И что ещё там за дело?

   Кинулись молодожёны к окошку, в него глянули, смотрят – а над пирамидой Двавловой сноп света полыхает. Гул неумолчный, рёв, крики оттуда понеслись, и вся округа над озером осветилась, и чего-то там явно замутилось.

   Стало нашим новобрачным враз не до забав. Да и как тут позабавишься, когда вокруг враги невесть что замышляют...

   – Это что ещё за иллюминация такая, жёнушка дорогая? – обратился к Борьяне Яван.

   А та и сама недоумевает:

   – А Бог его знает. По расписанию торжеств вроде не намечается...

   – Тогда давай полетим да поглядим. Возьмём шапки-невидимки и...

   Что ж, Борьяна ему в сём намерении не чинит препятствий и желание полетать тож выказывает. Споро они светлицу покинули, вон вышли, на летульчики воссели, невидимки надели и в разведку полетели.

   А особо далеко лететь им и не пришлось, поскольку сиё действо на той стороне Двавловой пирамиды творилось. Вот что там было: сам воздух над озером гладким светился и струился призрачным маревом, а где-то наверху, в небесах, сновали шары красочные, которые то и дело с треском разрывались, после чего вся округа световыми снопами освещалась и брызгами сияющими осыпалась. И было видно как перед лестницей пирамидной стояла, выстроенная четырёхугольником, сановных чертей когорта, облачённая в одежды золочёные и посохами оснащённая. А посреди верхней площадки обретался сам Двавл в том же одеянии, в котором он был и при Ване. Стоял в ореоле сияния властительный князь-предстоятель, руки ввысь воздевая, и явно по его велению совершалось всё это светобурление. Остальные же черти, в такт сопровождавшей их шабаш бравурной музыке, пели хором хвалебный гимн.

   Текст чертячьей оратории был таким:

        О Световор,
                великий грозный царь!
        Перед тобой
                трепещет всяка тварь!
        Ты беспощадный,
                Мудрый,
                и могучий!
        Из всех чертей
                ты самый наилучший!
        Ты бога умалил,
                себя возвыся!
        Ты процветаешь
                в бездне горней выси!
        Мы преклоняемся
                пред дерзостью твоей!
        О величайший
                из космических царей!

   И покуда Яван с Борьяною, будучи незримыми в своих шапках, пирамиду огибали и над чертячьими певчими круги совершали, те с чувством глотки драли – гимны царю орали. Пару куплетов отвязная сия банда ещё спела и прям совсем озверела. Такой градус ярости в окаянной толпище поднялся, что прекратили черти хвалебное славословие и завопили что-то нечленораздельное, топая ногами свирепо и ударяя посохами о землю.

   Гул и ор поднялись там чисто бешеные.

   – Кровару напились, проклятые! – проорала Борьяна. – Ишь, колобродят спьяну!

   А Двавл руками взмахнул, и прямо из его ладоней две ослепительные молнии с грохотом шарахнули над толпою.

   Всё там и стихло.

   Тогда тёмный князь руки опустил, свору воров горящим взором обвёл и загремел невообразимым голосом:

   – Кто есть Ра?

   Сначала была тишина. Слышалось только, как вся когорта воздуху в грудные мехи набирала. А потом она грянула:

   – Дура-а-а-а-ак!!!

   – Рах! – воскликнул тогда Двавл не тише прежнего, а собравшиеся ему отвечали зело рассерженно:

   – Крах! Крах! Крах!

   – Рам!

   – Хам! Хам! Хам!

   – Руш!

   – Круш! Круш! Круш!

   – Раг!

   – Враг! Враг! Враг!

   – Добро!

   – Фу-у – дерьмо!

   – Зло!

   – О-о-о-о-о!!!

   Тогда жрец-стервец крутанул рукой пред собою, и всё это чертячье воинство мигом перестроилось: стало кругом и, притопывая да посохами стуча, попёрли эти сволоча; влево кружить, не переставая дурными голосами зло ворожить.

   – Не любить! – сызнова заорал Двавл.

   – А пугать!!! – чертей в ответ взорвало.

   – Не лелеять!

   – А терзать!!!

   И продолжали вельможи уже сами не менее дурными, чем прежде, голосами:

             Брать!
                Рвать!
                Воровать!
             Устрашая –
                Загонять!
             Ужас и тоску нести!
             Жертвы – борзостью пасти!
             Власть – хвать!
                Обладать!
             В наслажденьи –
                Пребывать!
             Лицемерье и насилье –
                Наши основные силы!
             Мы на горе прочим
                Мир их раскурочим!
             Ха-Ха-Ха!
                Да-а-а-а-а!
             Завоюем!
                Обоврём!
             Райских –
                В порошок сотрём!
             Потому что черти
                Неподвластны смерти!
             А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!!
             Бей!
                Дави!
                Души!
                Круши!
             Не жалей чужой души!
             Световор!
                О, наш кумир!
             Мы устроим
                Страшный пир!
             Ы-ы-р!
                Хы-ы-р!
                В-ы-ы-р!
                Б-ы-ы-р!..
             А-а-э-э-э-ы-ы-ы-ы-ы-р-р-р!!!
             Кто там ведает по Ра?!
             Сокрушить его пора!
             Да!
                Да!
             Да-да-да-да-да-да-да!!!
             Растоптать и развенчать!
             Обуздать и растерзать!
             Хвать!
                Хвать!
              Хвать! Хвать! Хвать! Хвать!..

   И все они, перекинув посохи в левые руки, правыми стали совершать хватательные движения, не переставая топать ногами и странно притом раскачиваясь. Двавл же опять им знак подал, после чего вся когорта в прежний четырёхугольник перестроилась и своего предводителя слушать настроилась.

   А тот страдальчески-восторженное выражение на роже скорчил и, воздев кверху руки, истерическим голосом завопил:

   – Восхвалим же, велеможные черти, нашего могучего Чёрного Царя, отца нашего строгого и заступника, величайшего за черту зла переступника!

   – Хвала! Хвала! Хвала! – рявкнули в унисон сотни лужёных глоток.

   А Двавл паутину брехни продолжал ткать:

   – О, величайший, жесточайший, сильнейший, мудрейший Царь, Воролада нашего государь! Мы, жалкие холопы, представляем собою под пятою твоею песок! Головы покорные пред мощью великой мы склоняем и колени свои хилые пред силой твоей преклоняем!

   И он на одно колено поспешно встал, а голову сокрушённо на грудь свесил, после чего, прижав руки к груди, троекратный поклон воображаемому царю отвесил. То же самое сделали и его подручные, застыв затем в позе скрюченной. Яван же с Борьяною, взявшись за руки, над самыми головами у царепоклонников пролетели, и увидел Ваня, к своему изумлению, что черти – поголовно все! – совсем не ёрничали и не притворялись, а всамделишне владыке своему покорялись. Плакали даже в экстазе рабском, рыдали, выли и стонали.

   Ну а пуще всех Двавл убивался, униженней униженного в жалкой позе изгибаясь и обильными слезами умываясь.

   Надоело это зрелище Ване лицезреть. Ухватил он за локоток свою новобрачную и потянул её подале от этого камлания.

   Отлетели они на середину озера, где услышать их не представлялось возможным, и Яваха Борьяну спросил:

   – Это что за нерадение братец твой учинил?

   А та шапку с головы снимает и очами весело полыхает.

   – А тут, Ванюша, Двавла-то нету, – Ваню ответом она ошарашивает.

   – Как нету? А этот?..

   – А это, Ваня, не Двавл, это тень его – голая играмма. А он сам где-то в другом месте обретается. Я-то вижу, что это навьё, а его банде невдомёк... Ума не приложу, где этот прохиндей прячется. Чую я, замыслил он что-то неладное.

   Зато Яваха в догадке своей не сомневался.

   – А он в пирамиде, видно, скрывается. Зуб даю – он там!

   – Ты так считаешь? Ох и жуткое это место, Ванечка! Бр-р-р, мрак!

   – А вот я, Борьяна, не далее как вчера там у Двавла гостевал. И душемолку, и многое другое собственными очами повидал.

   – Ах, да неужели ты не боялся, когда там обретался?!

   – А-а, – Яваха рукой махнул. – Чего зря бояться? У нас ведь так: хоть боись  – а всё равно дерись.

   Тут Борьяна к Явану неожиданно потянулась, к богатырской груди прильнула, обняла его и даже всплакнула.

   – О, Яван! – воскликнула она. – Какой же ты у меня смелый!
 
   Обрадовался наш витязь, что воительница горделивая так понежнела и порешил обтяпать одно дело.

   – Раз так, – сказал он, жёнушку по волосам поглаживая, – раз ты мне доверяешь, то прошу тебя, Бяша, компанию мне составить. Айда за мной!

   – Это куда же, Ваня?

   – А к брательнику на свидание. Вот шапки нам и пригодятся...

   Борьяна сначала от его плана в ужас пришла, отговаривать мужа стала, но потом всё ж артачиться перестала и согласилась составить ему компанию.

   Сказано – сделано. Вот шапки волшебные они надели и к пирамиде полетели, не забыв за руки взяться, чтоб не потеряться. Вскоре под самую глазастую вершину они опустились и перед сумрачным проёмом очутились. Ткнулись сходу в проём – да не тут-то было! – как словно стена впереди оказалась незримая.

   Притянула Борьяна к себе Явана и в самое ухо ему зашептала:

   – Это, Ваня, силовая защита. Но я знаю слова тайные и сейчас кусочек её растворить попытаюсь...

   Да и начала заклинания, шепча, наговаривать, поводя слегка руками.

   И минуты не прошло, как стена впереди пропала, и прояснело впереди видимое пространство. Яван туда глядь – а там два истукана стоят и красными глазами вокруг озираются.

   Яван с Борьяною неслышно под вершину сошли, летульчики в темноту оттолкнули и на цыпках босых ног – топ-топ-топ – к самому входу между стражей прокрались, потом по лесенке вверх поднялись и вот какую узрели картину. Там Двавл, скотина хитрая, за золотым столом посиживал, а вокруг ещё дюжина чертей сидела и на вожака глядела.

   – Так вот, господа элитный контингент, – возвестил чёртов интеллигент, – с полной ответственностью вам заявляю, что сложившиеся обстоятельства толкают нас к неминуемой фатальности. Скажу вам откровенно, господа: время сейчас дорого, и опаздывать нам нельзя. Ежели мы, не дай Световор, оплошаем, то нужный миг, может и единственный, потеряем.

   Собравшиеся от Двавловых слов взволновались, вперёд подались, в креслах заёрзали, но перебивать главного идеиста не стали и чинопочтительно промолчали. Яван же чертячью компанию оглядел и, к своему удивлению, затейника Обалдавла среди них приметил. Прочие же рожи ему оказались незнакомы – никого из них он ранее не видал.

   А князь-предстоятель меж тем далее излагал:

   – Как все мы знаем, господа начальство, движение мироздания волнообразно и, с этим принципом сообразно, настал черёд нам, не в грубой силе успех полагающих, а тонким расчётом цели достигающих, к кормилу власти ныне пробраться и с противниками нашими разобраться. И мы – члены тайного ордена Великой Черчи – это непременно сделаем!

   «Ба-а! Да это никак заговор?!» – догадался Яван.

   А Двавл паузу короткую устроил, затвердел лицом и оглядел подельников своих этаким молодцом.

   – Мы Чёрного Царя сокрушим в ближайшие три дня!!! – прошипел он яростно, после чего вперёд наклонился, за стол руками схватился, скрючился весь, сгорбился, чем и в самом деле огромной кобре уподобился. Очи же его округлившиеся чуть из орбит не вывалились, красным пламенем полыхнули и две тонкие молнии метнули.

   Тут уж черти не выдержали, с мест они повскакивали, руками замахали и восторженно заорали:

   – Слава Двавлу!

   – Слава!

   – Дождались!

   – Долой Чёрного Царя!

   – Долой козла старого!

   – Даёшь свару!

   – Браво!

   Двавл же на эти выкрики отреагировал снисходительно. Ухмыльнулся он, в кресло откинулся, шквал ора переждал и поучительно продолжал:

   – Благодарю вас, друзья, за оказанное доверие. И хочу вас заверить, что расчёты мои на сей раз безошибочны. Хотя риск, конечно, тоже есть… Зато представьте себе, какая нас ждёт честь. Честь и хвала... К ангелам Чёрного Царя! К богу ретрограда! Новый мудрый вождь, новый порядок – вот наша будущая награда!

   По чертям сызнова волна восторга прошла. Остервенело они стали рукоплескать, Двавла слащаво восхвалять, а Чёрного Царя злобно бесславить. А через время малое, хвалами насладившись сполна, тёмный князь руку поднял и к тишине призвал. Ну а когда тишина наступила, он пальцем на чёрта кряжистого указал и по имени его назвал:

   – Заразавл!

   Тот с места степенно поднялся и рявкнул:

   – Слушаю тебя, друже Двавл!

   – Ты моим повелением назначаешься главным на важное идейное направление. Противостоять единому и к единству стремящемуся многообразию – вот что будет твоей задачей. Пускай у нас не по-божески всё существует, а по-другому принципиально. Борись за наше, за разное – эгоистическое многообразное. Запомни: разнообразие и безобразие – такова наших дел должна быть оказия. Пусть вокруг вражду и отчаянье твари ощущают, а о единстве и мечтать пусть не чают. Разделяя же и распрей умы заражая, лишь мы едины меж собой будем и оттого великие блага себе добудем... Задание моё ясно?

   – Так точно, великий князь!

   – Прекрасно… А теперь слушай ты, Боровар!

   И огромный чёрт из кресла своего восстал.

   – Твоё задание важно будет не менее. Разжигать соперничество и вражду – полезнейшее для нас умение. Пусть же существа заражённые, с единым суетой разделённые, дерутся и сражаются очумело. Божественного покоя чтоб не было нигде! Борьба же – везде! Пусть всё и вся, нами одураченные, чуждое лишь видят, пусть непохожее на себя ненавидят, гробят его, бьют и калечат – тогда силой, в борьбе яростной тварями утраченной, мы навеки себя обеспечим... Надеюсь, ты меня понял, Боровар?

   – О, да!

   Тогда Двавл руки на груди скрестил и следующее имя возвестил:

   – Мой Формовил!

   Статный и красивый чёрт быстро с места поднялся.
 
   – Я весь ваш, великий княже! – он гаркнул.

   – И на тебе лежит заданье архиважное – самое важное, возможно даже. Ты, Формовил, отвечаешь за создание тварной формы, ибо жизнь в форме для мира – норма. А раз так, то для нас пусть будут формы создаваемы лёгкие, прекрасные, не гнетущие, к блаженной жизни ведущие. На прочих же тварей мы тяжкие вериги оков навалим. Ха-ха-ха!

   И Двавл перешёл к стихотворному изложению своего идейного бреда:

   – Пускай всё корчится в страдании потуг! Пускай в теснине нами данной формы вселенский дух не возгорался бы, а тух! О, это тонкое и хитрое уменье, как в светлом духе вызвать помутненье и нам на службу силу бога подчинить!.. Надеюсь, в силах ты сю бяку учинить?

   – Всепреданнейше вам готов служить!

   – Ну что ж, я рад, я очень рад... Теперь я к частному перехожу порядку. Ты, друже Изувер!

   Восточного вида чёрт с места своего плавно поднялся и раскосыми глазами заулыбался.

   – Я весь внимание, душа нашей компании! – изящно он поклонился и на Двавла воззрился.

   – Твоя задача – жизнь крутить по кругу в системе нашей упряжи упругой. Чтобы всё двигалось, менялось и крутилось, но возвращаться на круги свои стремилось. Пусть всё навроде как бы улучшается, – но бег по кругу тварей не кончается. Пусть воля мировой волны замкнётся, и хищной морды пасть в свой хвост вопьётся. Ничто не до;лжно развиваться в вере, а только и единственно из веры... Ты меня понял, хитроумный Изувер?

   – Конечно, князь! Нам Световор – пример!

   Двавл усмехнулся, простёр вперёд десницу и его перст уже в следующего исполнителя впился:

   – Цивилизавл!

   Роскошно одетый полноватый чёрт уже навытяжку перед ним стоял.

   – Ну, друг мой, очередь дошла и до людей – живой бурливой нивы нашей сей. На ниве той, в сердцах и головах, ты будешь сеять наши семена. Пусть люди слабые изнеженности служат, а с матерью природой пусть не дружат. Пускай суровых сил они боятся и в закутах от лиха хоронятся. Никто не должен силу брать у Ра – у ближнего её лишь до;лжно воровать: губить его, теснить, кромсать, терзать, – и повсеместно всё живое убивать. Быть независимым и в выборе свободным никто чтоб не мечтал из земнородных! Ха-ха! Мы им оставим лишь один открытый путь – и глупых овнов в нашем стаде не убудет... Задачу эту понял, предстоятель?

   – О, безусловно! Готов её я повторить дословно!

   Покивал Двавл довольно и следующего приспешника на ноги поднял:

   – Мой милый Обалдавл!

   И Ванькин знакомец уже в струнку стоял.

   – Твой невесомый, призрачный удел – борьба невидимых для грубых глаз идей, которые, хотя подобны теням, на самом деле сил переплетенье. Старайся, ушлый Обалдавл, мой друг удалый, чтобы погрязли люди в тине вязкой нави – ты должен приобщить их к сей отраве! Пусть силы духа, время золотое отравленные тратят на пустое, и всё бы ими понималося превратно: с ног на башке стояло бы обратно. Да, это впрямь великое уменье – к пустому обратить людское рвенье. Пускай, презренные, от навьих чар балдеют и, охмурённые, к распаду тяготеют. Уж такова их жалкая уча;сть – ведь навью порченному суждено упасть... Да здравствуют проявленные грёзы! Пускай не будет средь людей тверёзых! Их доля – быть для нас навозом, чтоб дать цвести прекрасным дивным розам. Те ж розы есть соцветия достойных, вкусивших сласть плодов благопристойных... Ну что, мой юный прыткий Обалдавл – посильную задачу я задал?

   – Хотелось бы считать – весьма возможно, – ответствовал проныра осторожно. – Одно тебе, великий идеист, скажу: я силы все, её решая, приложу.

   – Сиё стремление весьма, весьма похвально. Приступим же к другим заданьям эпохальным. Итак, Желавл, мой преданный властитель, нестойких душ искусный искуситель – ты далее идёшь!

   Вскочивший с места чёрт был из себя весьма женоподобный, какой-то хилый, вялый, томный, с усмешечкой на хитрой тонкой морде.

   – Великий князь – мои глаза и уши готовы видеть и готовы слушать, – проворковал он, кривляясь лицом, выглядя притом отъявленным подлецом.

   – Так внемли моему заданью! – отчеканил стальным тоном Двавл. – Людей, Желавл, ты подчиняй желаньям. Чтоб наши принципы всецело соблюсти, их нужно в нужном курсе повести. Широкою дорогою – во ад! И чтоб обманутый доволен был и рад. Ха-ха! Желаний жала пусть вопьются в душу, и даже умный будет нам послушен. Пускай стремятся люди к власти, к славе, к блаженствам всяким и подобной же отраве. И пусть довлеет шкурный интерес. Тогда нам обеспечен перевес... Да, вот ещё чего запомни. Чтобы сиё задание исполнить, везде и всюду избегай любви. Ведь любящий – бездумно отдаёт, он может исковеркать чертограммы; желающий же только лишь берёт – в желанье страстном нет любви и грамма... Я подчеркну – заданье непростое, и тонкое, мой дорогой властитель, но я надеюсь, дело по плечу, – на то ты и зовёшься Искуситель.

   А чёрт в ответ учтиво усмехнулся и лбом колен в поклончике коснулся, после чего воскликнул, разогнувшись:

   – Я, княже, наставленья не забуду! Желаемое – я всегда добуду!

   И Двавл в свою очередь тоже усмехнулся, туда-сюда повернулся, довольство своё показал и на грозного вельможу перстом указал:

   – Встань, Страховал!

   Тот на ноги бревнообразные не торопясь поднялся и жуткими глазами на предводителя уставился. Был он с виду и вправду страшен: чёрен лицом, не накрашен, с рожею такою носорожьей и челюстью аккурат бульдожьей.

   – Я! – рявкнула хрипло эта свинья.

   – Ты, мой красавец, должен всех пугать, чтобы сподручнее нам было управлять. Ведь не всегда воздейственно желанье – оно частенько гаснет в упованьях. И тут уместен очень даже кнут – бича удары и упрямого согнут. Испуг, тревога, ужас или жуть – не всё ль равно, как души те пригнуть, и отвратить их взоры от небес... Ха-ха! Мой бес, пускай тебя боятся, и вредных нам путей пусть сторонятся... Заданье, я надеюсь, ясно, о предстоятель наиболее прекрасный?

   И тёмный князь издевательски расхохотался, подшутив над безобразным приспешником. Остальные же черти его в этом поддержали и громко все заржали. Даже сам Страховал, угрюмый амбал, над собою разоржался, но глаза его жуткие отнюдь не смеялись и на хохотавшего Двавла стеклянно пялились.

   Внезапно Двавл смех свой оборвал и выкрикнул резко, откинувшись в кресло:

   – Властитель Народавл!

   И по мановению его руки все черти враз заткнулись и, сидя смирно, пред главарём своим вытянулись.

   Поднялся же чёрт не низок не высок и сощурил глаза свои жестокие:

   – Я здесь, великий князь-предстоятель!

   А тот уже бубнил поучающе:

   – Я над народами тебе дарую власть. Над всеми кланами, родами, племенами и прочими отдельными стадами. Пускай любое из сиих объединений похуже будет, чем отдельный человек: хищней, самолюбивей и гордее... При всём при том – тысячекрат умнее. Ты должен подчинить их сей идее. Так будет лучше, и для нас вернее… Пускай народы верно аду служат, а меж собою пусть совсем не дружат, объединяясь лишь в союзы иногда, чтоб сокрушить их общего врага. И пусть народишка презренный представитель крупицы чуждого в других бы ненавидел, а массы общего, дурак, в упор не видел. Сия полезная особенность их зренья избавит наши жертвы от прозренья. И так будет всегда, доколе... народы нам не ну;жны будут боле... Ты меня понял, а, народный предстоятель?

   – Как, княже, не понять... Сих глупых овнов в силах я унять.

   – Государавл! – вскричал тогда Двавл.

   Солидного вида чёрт с кресла своего восстал и причитающиеся ему почести вожаку отдал.

   – Я! – он пробурчал.

   – Твоё задание, по правде-то сказать, тебя не дюже будет утруждать. Ведь, согласись, не тяжкая работа – у нашей волею беременных народов принять не очень ими жданное дитя? Такой приплод, рождённый из народа... То будет, мой милейший, государство: народоправство, княжество иль царство... Не в форме дело – это всё равно! Тебе ж, мой друг, напомню лишь одно: сия ступень повыше, чем народ, и это правило нам умалит хлопот, когда удав тупого государства народам вольным перекроет кислород. Чтобы кому-то над другими возвышаться, придётся всем народам передраться, и драка власть сильнейшему вручит, который побеждённого примучит, а неугодного безжалостно схарчит... Но власть и сила, как мы знаем, не всесильны и, к сожаленью, временно насилье. Оно союзников-соперников не сдружит, а лишь вернее в своей сути разлучит, и по ухабистой по жизненной дороге их вместе скованными будет волочить. Ха-ха! Покуда не своло;чит в одну кучу, и каждый людяшок своё получит: навеки с адом станет он обру;чен... Ну а пока, в махинах государства, пусть каждый крутится в своём дурном мытарстве. Подобен шестерёнке людяшок: он душу растирает в порошок... Да не пребудут люди наши в счастье, ведь их стезя – погрязнуть в соучастье в делах, не слишком милых их сердцам. А несогласных – на фиг, к праотцам... Ну что, усвоил, господин властитель, народов подневольных покоритель?

   Чёрт в поклоне голову рогатую склонил и сухим тоном пробубнил:

   – Свою работу, княже Двавл, я знаю, и для победы нашей расстараюсь.

   А Двавл уже далее возвещал:

   – О Религавл, мой мудрый предстоятель, тебе доверено над многими стояти!

   И бородатый рыжий чёрт уже на ногах столбом стоял и на своего главаря преданно взирал. А во всём его расхристанном обличье проскальзывало нечто фанатичное.

   – Я весь у ваших ног, великий Двавл! – трескуче-хрипло рыкнул Религавл.

   – Как жрец жрецу тебе, мой друг, скажу, что тоньше дела я не нахожу... Ведь выше пока нет объединенья, чем мыслимому богу поклоненье... Нам эту данность будет не исправить, задача наша... сей процесс возглавить и вектор веры в сторону направить. Пусть каждая религия трясётся над истиной своею дорогой, но на полях их сонм людей пасётся, и ты води их твёрдою рукой. Будь вожаком, о Религавл мой дорогой. Ха-ха!.. Нам нужно очень хитрое уменье, чтобы возглавить жертвенное рвенье. Его нам важно... не перепалить и на чадящей стадии куренья как можно больше душ остановить. Довольно с них и тусклого горенья – нам массовое вредно просветленье. Хотя, увы – уж таковы издержки, но кое-кто минует те задержки, за нашею оградой очутится и в свете Ра душою просветится... Да ну их! Наплевать... По сим убогим мы не будем горевать. Их не должно быть много – единицы! – а что нам жалкие какие-то крупицы на фоне стад пасомого скота, которому угодна маята. Ха! Мелочи... Пустое... Нам ненавистно будет всё простое, к чему стремятся славящие правь, и прочь гонящие обманчивую навь. Такими простаками не управишь... Поэтому твори наоборот: заумной сложностью дури простой народ. Побольше книг святых, побольше всякой мути, словес завесами их заслоняющих от сути. Пускай поблудят в дебрях разных толков – отсюда шаг всего до всяких кривотолков. Пускай не мыслят, а привыкнут слушать – сожрут то варево, что им дадут покушать. И пусть о правде и любви везде трындят, но меньше малого пускай по ним творят... Мы лишь тогда свой разум успокоим, когда людишек наших сонм в мешки религий будет упакован. Нам не страшны сии объединенья, коль главное всё ж в них – разъединенье. Пусть тянет в прошлое незыблемый порядок и слепит блеск торжественных обрядов. Всё это парус раздувает самомненья, и лодки веры гонит к разделенью. Пусть люди бога даже славят, как хотят, но от единого пусть рыла воротят. Пускай не мирятся, воюют все народы – за пустяковую какую-нибудь йоту. Мы воспрепятствуем их вольному полёту, иначе – дело швах – и в оконцовке мы потерпим крах. Тогда – рискованна духовная игра! – восторжествует в душах образ Ра, и нам с Земли тикать будет пора...

   Тут Двавл слегка приостановился и со змеиной усмешечкой в чёрта воззрился:

   – Ну что, не струсил, друже Религавл? Тебе заданье это по плечу? Иль я кого другого подыщу?

   – Не беспокойся, княже – всё в порядке! В руках надёжных эта разнарядка.

   Двавл тогда широко и белозубо улыбнулся, руками в стол упёрся, вперёд пригнулся и, пристальным взглядом оглядев сидящих пред ним воров, остановил свой взор на последнем, ещё не названном, чёрте.

   – Встань, предстоятель Тиранавр, моя опора! – железным голосом отчеканил он. – Бразды правленья ты возьмёшь, увы, не скоро.

   Тот незамедлительно поднялся и – вот так дела! – ниже всех ростом оказался. Этакий небольшенький пожилой чертишка, просто-напросто собой коротышка. Волосы у него были седые, заплетённые в косу, рога большие, толстые, а глаза хитрые, раскосые, зорко вперёд глядевшие и словно пронзить всё хотевшие.

   – Всегда к твоим услугам, друже Двавл! – могучим басом сей малыш пророкотал.

   И тёмный князь ему немедля наказал:

   – Тебе, о Тиранавр, скажу не очень много я: дорога к тирании будет долгая... Согласно принципам, изложенным мной выше, на зданье наше взгромоздим мы крышу, которое строение прижмёт и выход вверх надёжно всем запрёт. В конце концов, ведь общество людское, по нашим планам, станет тиранией – системой полного и совершенного насилья... Мы ж в это дело вклад внесём посильный. Насилие и хитрость – это ноги. Они идут по нашей по дороге. Для просветленья – это страшный яд: он вызывает ступор и распад. Напичкано всё будет этим ядом, что, как ни странно, наведёт порядок и монолит единства утвердит. Да-да, мой друг, единства, против которого мы вечно выступали и расколоть которое желали! Казалось бы, абсурд и парадокс? Ну что ж, мы тоже парадоксов мастера, не только те, кто ведает по Ра. Ведь чаша сваянного чертомонолита страданьем до краёв будет налита, и нам останется его лишь зачерпнуть, влить в рот себе и сладостно сглотнуть... Победа наша, правда, далека – течёт неспешно времени река… Терпенье, дорогой, не будем пылки – у нас в руках к победе предпосылки. Ну а пока... учись себе у прочих, в моих заданьях показать себя охочих. Приглядывайся к тем, кто любит власть, кому мила приятной жизни сласть, кто жаждет для себя побольше брать, и шкуру с ближнего кто не побрезгует содрать. Всё это наши будут креатуры: и пешки мелкие, и крупные фигуры... Будь нагл и дерзок, действуй очень смело и сими шашками играй весьма умело. Ибо противник наш силён неимоверно: коль проиграем – дело наше скверно... Ну, Тиранавр, заданье моё ясно? Предупрежу – оно трудно; ужасно!
   – Великий князь – оно ясно как день. Но будь спокоен, нашей Черчи предсидень – в руке ухватистой бразды сего правленья: мои умения – достойны изумленья.
   «Ишь чего удумали! – разозлился тут Ваня. – Наперёд всё распланировали, хитрые гады. Да-а, опасные бестии. Тяжело будет с ними сладить, особливо когда они вместе... Ну да ничё – сладим! Дай срок!..»

   А Двавл тут привстал, всем прочим сидеть приказал и с видом важным начал перед ними прохаживаться. А потом остановился и заявил:

   – Короче, предложения мои будут таковы. Первое!.. Черного царишку – долой! Нужен новый владыка – молодой. Только не удивляйтесь, друзья, но этим новым царём...

   И Двавл победоносно оглядел притихшую чертобратию:


   – Буду не я.

   Сначала повисла тишина, а потом оторопевшие от такого сообщения черти повскакали живо со своих мест, завопили, заорали, руками замахали, удивление чрезвычайное своим видом показывая и несогласие с таким оборотом выказывая. Страховал даже кулаком-кувалдой по столу вдарил, от чего тот змееобразно треснул.

   В общем, стало весело.

   – Молчать!!! – взорвался бомбою Двавл и всем подельникам кузькину мать показал. – Всем сесть! Не орать! Сюда смотреть и слушать, о чём я говорю! Ну!..

   И сразу же по его приказу тишь да гладь наступили в момент.

   А тёмный князь выдержал паузу и продолжал свой ангажемент:

   – Второе!.. Как только Черняка мы уроем, мы вскоре новый уклад построим – демонократию. Ваши вопросы предваряя и наперёд их зная, ответственно отвечаю: это будет наша с вами власть. Власть сия должна быть неявная и негласная, гибкая и сильная, умная и охватывающая всех – в общем, подобная змее. И для этого нам понадобится фиктивно правящая личность, коему вменяется открытая, в отличие от нас, публичность. Потребен как бы игрушечный царь – нами, тузами, управляемый... А чтоб он нашим интересам служил истово, мы эту должность переделаем на выборную. Это чтоб царёк не дёргался, не блажил, а желаниям большинства усердно служил. Большинство же нами будет смотивировано, поэтому лишь те особи удостоятся в высшую власть попасть, кто сию мотивацию лучше сможет выражать. И уж поверьте – обработанный идейно народ духовного чужака на престол никогда не посадит...

   Двавл, дотоле степенно пред подельниками гулявший, теперь вдруг остановился, руки на груди скрестил, пальцами по бицепсам побарабанил и отчеканил:

  – Что касается кандидатов на царское место, то мы должны выдвигать чертей приметных, умных, сильных, но... мудростью не обильных, чтобы они были идее нашей полностью подвластны и потому для Черчи не опасны. На первых порах тут подойдёт и Управор – дабы запалить весь сыр-бор. Ну а потом... свет клином на нём не сошёлся, подберём не спеша и кого-нибудь другого, лучше гнущего нашу линию... Ну, господа идеисты – понятно я изложил свою позицию? Каковы будут ваши мнения по планируемому изменению?

   – Горячо одобряю! – вскочил на ноги подлиза Обалдавл.

   – Превосходнейший план! – Религавл тоже жару поддал.

   Да и остальные вельможи от них не отстали, и бурно свои восторги выражать стали. Хвалебные речи полетели на Двавла картечью:

   – Здорово!

   – Блестяще!

   – Невероятно замечательно!

   – Круто!

   – Клёво!

   – Чрезвычайно блистательно!

   И всё в таком же духе главному промыслителю в ухи. А он послухал сей ор, послухал, нос довольно почесал и далее языком зачесал:

   – Поэтому я приказываю!.. Немедленно после победы нашей продолжить опыты над этой мерзавкой Бяшкой, которые нами уже велись, но из-за волюнтаризма Черняка прервались. При нынешней власти надежд на возобновление экспериментов нет. Черняга упёрся и на поводу у этой твари повёлся. Хэ! Нашёл кого жалеть! Эту нахальную стрекозу, имеющую возможность, когда ей захочется, на белый свет порхать, в то время как мы – мы! – обречены в этой норе пропадать. Да мне плевать на муки этой су...

   Бац-ц!!!

   Звук сильнейшей оплеухи поносные Двавловы мерзословия вдруг прервал, и охальник на задницу даже шмякнулся, а его рать не замедлила дико перепугаться. Все до единого заговорщики изумлённые рожи скорчили и буквально со страху обалдели, думая, очевидно, что они Черняку в лапы попались.

   Только хитроумный змеюка недолго в конфузии обретался. О причине произошедшего он, видимо, догадался, быстро на ноги прянул и заключил кого-то невидимого в охапку.

   – Вот она, дрянь! – заорал он яро. – Поймал! Держите эту мерзавку!

   А пока господа вельможи соображали, что там к чему и, сменив выражения на харях, устраивали кутерьму, ещё один громкий звук под сводами пирамидными раздался: бу-бух!!!

   Как будто молотом Двавлу по кумполу ухнули!
 
   Греманулся он на пол, словно подрубленный, и глаза у него в разные стороны завращались. А это, оказывается, его Яваха по башке саданул, жёнку свою вызволяя и чашу гнева на голову подлеца изливая. Схватил он экс-невесту за мягкое её место, перекинул через плечо и – стремительно вон!

   А позади шум поднялся да трезвон. Пришли черти в себя и тревогу вовсю трубят.

   Скатился Ванька колобом на площадку, глядь – два этих робота-обормота внизу стоят, загородили собой проход и не дают ходу. Ну, он одного тогда ногою долбанул, а второго рукою пихнул. Отлетели истуканы чёрт те куда, обо что-то дерябнулись и не могут встать – порвались, видать, какие-то провода. Ванюха же, времени даром не теряя, к тому месту помчался, где у них проём был оставлен, по пути летульчики вызывая.

   А тут и Борьяна очухалась, по Ванькиному тылу ладошками заколотила, на пол опустить себя попросила и живо чудо-стул оседлала, дабы поживее прочь ретироваться. Яваха, конечно, тоже не собирался там оставаться и, за спинку впереди летящего Борьяниного сидения держась, наддал вслед за ней газу.

   Ну а отлетев от клятой пирамиды на приличное расстояние, не совсем приличными словами разразилась жена Ванина:

   – Ну и гад! Каков подлец! Предатель! У-у-у, мерзкое отродье – теперь держись!

   И, сорвав с головы шапку-невидимку, с возмущённым видом в сторону Двавловой резиденции она погрозила.

   – Ты меня, Ваня, прости, но я тебя покину! – перед Яваном, уже видимым, она извинилась. – Очень я спешу!

   – А куда, Борьяна?

   – Обо всём, нами виденном, тотчас отцу доложу!

   – Ага, заложишь, значит, братца?

   – И заложу, ещё как заложу, уж не постесняюсь! – прокричала княжна, дрожа от негодования. – Измену я изведу и предателя на чистую воду выведу!

   И сказав Ване «Привет!», умчалась она вдаль быстрее ветра. А Ваньша конягу своего летательного развернул и в сторонушку гостювальную упорхнул.

   Уже светало. Высоко в небе адская ярила мал-помалу разгоралася и, видимо по случаю раннего утра, в воздухе, кроме Явана, никто не летал. Трудно было поверить, городскую идиллию лицезрея, что в пеклоградских властных отношениях только что подскочил градус кипения, который неминуемо – и уже скоро! – вызовет в чертячьем гнезде невероятное по силе бурление, подобное вулканическому извержению.

   Но что произошло, то произошло: прошлое ушло, и его не изменишь, а будущее подошло, и его бед не отменишь.