Смысл жизни разгадать пытался я...

Светлой памяти Рустема Кутуя посвящается...
«Смысл жизни я ищу постоянно. Но смысла нет как такового. Любая жизнь бессмысленна: ты знаешь конец, и он ; очевиден. А жизнь полна смысла... Как ее поделишь на хорошее и плохое ; она бесконечна. Я люблю ее всегда, но с возрастом научился еще и ценить».
(Р. Кутуй)
ПРЕДИСЛОВИЕ
Март. Кое-где местами лежит еще черный ноздреватый снег, хрустят тонкие льдинки под ногами, и зима нет-нет да напомнит о себе легким утренним морозцем. Но нахохлившиеся на ветках воробьи радостно чирикают: весна! Грачи вернулись в свои гнезда: весна! Редкие солнышки мать-и-мачехи уже поднимаются с земли: весна…
Еще немного ; и вот-вот брызнут в разные стороны пахучие трепетные почки, а следом вновь взметнется в небо неугасимое пламя лунного тополя – тополя Рустема Кутуя.
Улица с многозначительным названием «Сибирский тракт»... Бреду по ней и поворачиваю направо к невысокому домику на улице Искра. Сердце, того и гляди, выпрыгнет из груди от волнения. Задираю кверху голову и нахожу знакомое окно на третьем этаже. Оно, как и в любое время года, распахнуто настежь, а стекла его отражают яркий солнечный закат – кажется, что на столе Рустема Кутуя горит лампа под оранжевым абажуром. За стеклом промелькнул белый мужской силуэт... Послышался негромкий глухой кашель... Старчески зашаркав по полу ногами, кто-то подходит к окну... Вот сейчас человек выдохнет дым от сигареты, увидит меня, окликнет... Нет, показалось ;. другое окно, другой человек...
О чем он думает, стоя у окна и задумчиво глядя на закат? О добре и зле, о вере и безверии, о смерти и бессмертии, о смысле человеческой жизни…
Вопрос о смысле жизни раньше или позже встает перед каждым человеком, и неважно, в связи с чем он возникает. Важно другое — как человек ответит на него, ведь от этого ответа будет зависеть очень многое.
О смысле жизни люди задумывались еще в седой древности. С тех пор предлагалось так много объяснений, что их невозможно перечесть.
«Смысл жизни в служении Богу», — утверждали христиане. «Смысл жизни в служении родине», — говорили мудрецы античности. «Смысл жизни в общественно-полезном труде», — учили нас в недавшем прошлом. И в каждом ответе содержится лишь доля истины.
Как и любой писатель, художник, музыкант, Рустем Кутуй тоже искал смысл жизни. Он хотел разгадать его тайну, он искал его в себе, в детях, в любви, в своем творчестве, в единении с природой.
Но трагедия всей жизни Р. Кутуя в том, что он сам и душа его, брошенная в холодный, враждебный, жесткий мир, были одиноки. Его одиночество — «бездомность», неопределенность роли и смысла человеческого пребывания в мире; неприкаянность человека в бесконечности; отсутствие предустановленной гармонии человека с миром.
И когда Рустем Кутуй понял это, жизнь потеряла для него смысл.
Возможно, тот человека у окна уже ответил на вопрос, в чем смысл жизни. Может быть, он был предначертан ему свыше… А может, его предназначение достаточно скромное: посадить дерево, построить дом, вырастить сына, и человек его уже исполнил…
Возможно, он размышляет о том, к чему он стремился и к чему пришел. Может быть, он счастлив, а может, чувствует неудовлетворенность и пустоту…Но я не решусь задать ему этот вопрос.
Я мысленно прощаюсь с кутуевским домом, с тополями, окружившими его и навсегда спрятавшими от постороннего взгляда тайны жизни и творчества Рустема Адельшевича Кутуя.


«ПРИХОДИТЕ К НАМ В ЗЕЛЕНЫЙ ПОНЕДЕЛЬНИК…»
Самая первая и самая главная моя встреча с Рустемом Кутуем случилась в 2003 году, когда он, будучи членом редколлегии журнала «Казань», порекомендовал мою повесть « Не говори любви «прощай» для публикации в журнале. Неожиданная поддержка Мастера для меня, начинающего «молодого» прозаика, стала поистине бесценной. А дальше были повести «Бумажные цветы на дне картонной коробки», «Горькие яблоки», «Пусть будет солнце» в журналах «Казань» и «Идель». И, наконец, книга повестей «Господи, не бросай меня в терновый куст!». Летом 2009 года Рустем Адельшевич рекомендовал меня в члены Союза писателей Республики Татарстан...
Вторая встреча с писателем произошла в марте 2008 года. Тогда я уже полгода ходила в соискателях Института языка, литературы и искусства им. Г. Ибрагимова ; темой моего литературного исследования стало творчество Рустема Кутуя. Прочитав помимо его произведений массу отзывов и статей, приуроченных к различным его датам, к встрече с поэтом я подготовилась, как к выпускному экзамену ; осталось позвонить и договориться о встрече.
Неожиданно для меня самой во мне, женщине совсем не пионерского ; даже не комсомольского! ; возраста, вдруг зародилась девичья робость, и я никак не могла заставить себя набрать заветный телефонный номер. Наконец я набралась храбрости позвонить и, запинаясь от волнения, попросила дать мне одно-единственное интервью. «Приходите», ; просто согласился он и продиктовал домашний адрес. Тогда я даже не рассчитывала, что встретимся мы еще не раз! Но, к сожалению, уже так мало тогда оставалось времени…,
Под кутуевские окна я пришла, как восторженная институтка на первое свидание ; задолго до назначенного времени. Стараясь быть пунктуальной, еще минут тридцать нарезала круги вокруг его дома, изредка с тоской поглядывая на замерзающие в руке цветы.
Ровно в десять я нажала на кнопку звонка. Рустем Адельшевич радушно распахнул мне дверь, выйдя навстречу, несмотря на перенесенную недавно болезнь, и впустил в дышащую теплом квартиру. После сырого мартовского ветра мне показалось, что я оказалась в раю…
В комнате писателя, куда он меня пригласил, первым делом я с любопытством огляделась. Мне казалось, что писатели такого ранга живут в элитных квартирах с консьержами в подъездах. Я представляла огромный кабинет с массивной мебелью, дорогой техникой, дорогими картинами, ПСС с золотыми корешками на полках и пальмой (в крайнем случае, фикусом) в кадке у окна. Но меня поразила более чем скромная обстановка: старенький письменный стол с рукописями, на котором нашлось место и для моего многострадального букета, покрытое пледом кресло, несколько сложенных в стопочку журналов «Казань», раскрытая пачка сигарет... На стенах – несколько картин, подаренных друзьями-художниками. В шкафах – книги, книги, книги ; много книг.
Кутуй с удовольствием затянулся сигаретой и погрузился в прошлое. Поначалу он не касался личных тем ; за исключением воспоминаний о своем военном и послевоенном детстве; обходил неудобные для него вопросы; рассуждал о современных проблемах литературы ; в частности, литературы татарской, трудностях издания и реализации книг, отсутствии интереса к книге со стороны потенциальных читателей, рассказывал о своей творческой мастерской...
Последующие встречи уже потеряли налет официальности, стали теплее и откровеннее.
Я начала, ; наконец-то! ; писать свою работу, приносить ему свои наброски ; Рустем Адельшевич терпеливо слушал. (В последнее время, особенно после болезни, зрение все чаще подводило поэта, и ему проще было слушать). Он подбадривал меня своим хрипловатым от курения голосом, делал замечания, кивал головой, закуривая очередную сигарету. Последнее время ему очень нездоровилось, это было понятно по его ставшему глуше голосу, длинным, тяжелым паузам. Не покидало ощущение, что говорит человек, охваченный одиночеством, постепенно теряющий интерес к жизни, к творчеству – ведь в последнее время мир сузился для него до размеров его комнаты, а стихи не писались…
Но, несмотря на это, Кутуй, как поводырь, снова и снова вел меня за собой узкими тропинками памяти в свое детство:
«Родился я в роддоме на Красина, около тюрьмы. Наша семья в то время жила во флигеле красного кирпичного дома по улице Комлева,33 (где сейчас поликлиника КНЦ РАН). Недалеко от нас жил композитор Александр Ключарев с сыном Эмилем, с которым мы дружим до сих пор. На улице Гоголя жила артистка Фатима Ильская, частая гостья в нашем гостеприимном доме…
Хорошая, светлая у нас была квартира, ; задумчиво продолжает Кутуй свой рассказ, затягиваясь очередной сигаретой, ; две комнаты, паркетные полы и печное отопление. Одна комната огромная, с двумя венецианскими окнами из цельного стекла, другая ; метров двенадцать ; папина рабочая…Моя старшая сестра Гульшат рассказывала, что наша семья жила очень скромно – излишеств никаких. Обстановка недорогая, из светлого дуба. Украшением комнаты был оранжевый абажур, от неяркого света которого в доме становилось тепло и уютно».
Словно узоры калейдоскопа, собранные из цветных стеклышек, проплывают передо мной картинки его далекого прошлого:
«Во дворе росли тыквы, огурцы, а напротив флигеля был разбит садик, где буйно цвела сирень, бузина, стояли грациозно мальвы. И главное, было ощутимое пространство, где и мяч летал, и терраса звенела, как упруго натянутая струна: такой великолепный был резонанс.
Моя тоскующая память навсегда озвучена аккордеоном, гитарой, и саксофоном Эрика Дибая с балкона, и зычной радиолой из распахнутого окна» .
С легкой улыбкой вспоминал он свою бабушку Динэ, которую никак не мог представить молодой девушкой конца Х1Х века, смутившей своей статью и красотой не одного юношу, хотя она до старости сохранила веселый нрав и лукавый взгляд. Бабушка Рустема была очень одаренной и грамотной женщиной: знала устное народное творчество, сочиняла баиты, песни, читала своим внукам книжки, рассказывала сказки и до самой старости сохранила веселый нрав и лукавый взгляд.
Мы пили на кухне чай с конфетами, а Рустем Адельшевич рассказывал мне о том, как в музыкальную школу со скрипкой ходил, а мать хотела, чтобы он стал виолончелистом. Спас его от инструмента, который был выше самого музыканта, Н. Жиганов, сумевший отговорить мать.
Еще он в хоре Дворца пионеров пел вместе с В. Лукьяновым, который впоследствии много лет руководил эти же  хором. И они выступали на сцене прославленного Оперного театра, который во время войны строили пленные немцы. Голос Рустема Кутуя был настолько хорош, что ему прочили карьеру оперного певца. Окружающие звали его «Санта Лючия»...
«Я стою на краешке сцены и пою. У меня перехватывает дыхание. Я где-то высоко-высоко, на той ноте, какой в жизни не было. Сейчас оборвется мой голос, но как заманчиво продержаться еще на звенящем выдохе.
Брось все заботы, брось все печали.
О, мой Неаполь, светлые дали.
Лодка моя легка, весла большие,
Санта-Лючия, Санта-Лючия...

Голос мой легко спадает вниз и снова взбирается вверх, словно и не я им управляю, а он сам – мной, такая у него власть и колдовство...»
Для каждого из нас детство – пора чудес, освещающих путь вперед. Так сладко хоть иногда в мыслях возвращаться в те времена, где каждая мелочь может казаться чудом, где каждая травинка, букашка, камешек превращаются в целый мир, полный неизведанных тайн и загадок. В сказочное царство, где все возможно. Где впервые осознаешь, что ты живешь. И безгранично удивляешься и радуешься каждому мгновению ; всему, что тебя окружает, словно это родилось вместе с тобой.
В восемь – какой он, мир?
Понятный, как горошина.
Снежком запорошенный,
Окнами замороженный, и пахнет,
Как мороженое...   
«Рай детства» со времен романтизма был одним из любимых предметов поэзии. И для Рустема Кутуя детство ; время святое и светлое, оно осталось в его памяти как вечное, тёплое и ласковое лето... В тяжелые минуты жизни он всегда стремился вернуться туда, прикоснуться хоть на миг своей памятью к детству, припасть уставшей душой к его чистому, живительному роднику, чтобы разобраться в себе тогдашнем и в себе сегодняшнем. Ведь любое воспоминание о детстве – это желание понять себя и осмыслить свою судьбу.
И он не жалеет поделиться своими воспоминаниями с читателями. Открывая книги Рустема Кутуя, мы вместе с ним, держась за его крепкую руку с длинными «музыкальными» пальцами, входим в счастливый и светлый мир детства. Мы узнаем знакомые места: Лядской сад, каток на стадионе «Динамо», крутой обрыв к реке Казанке, где когда-то были заливные луга... И то, что мы видим в его книгах, это не идеализация детства – это реальность.
Ребенок рождается с криком удивления и живет в ожидании чуда, в мире, полном красоты и гармонии. Но сколько помех, горестей и разочарований ждет его на долгом пути к старости! И детская память твердо хранит свои воспоминания о светлой дороге, полной радости, и помогает пережить горечь разочарований.
«Этот полыхающий снегами мир будет сохранен в глубине человеческой жизни и в лучшие минуты жизни всплывет оживленным воспоминанием, и тогда поверится в сказки, в невозможность зла, потому что высокий свет детства ; сохраненное на всю жизнь предчувствие чуда, без которого скучна и сумеречна радость» .
Несомненно, детские воспоминания всегда значимы и существенны для любого человека, независимо от того, успешен он в своей жизни или не совсем, добился он каких-то результатов к определенному периоду жизни или «жизнь прошла мимо». Однако при чтении книг воспоминаний о детских и юношеских годах известных личностей нередко возникает сомнение в их достоверности. Введь образы детства в них чаще всего идеализированы, а само детство предстает для нас «потерянным раем», утраченным идеалом, в безоблачность и наивность которого приятно погрузиться, вернуться в свое прошлое на склоне лет и прожить его заново. Авторы стремятся остановить переживаемый миг, преодолеть время, сохранить в беспредельно долгой памяти других образы себя и своих близких.
Главной темой творчества Рустема Кутуя стали суровые годы лишений, выпавшие на долю мальчишек и девчонок сороковых, военное и послевоенное детство. Его книги ; грустные размышления о последствиях трагедии, о незаживающих следах войны. О следах в памяти, о следах войны на людских телах и на теле земли.
Мои погодки, мальчики,
С сердцами, как с заплатами,
Мои погодки стриженные
Под лесенку, под кое-как,
на нашем детстве трижды
проклятье горькое. 

«Я ЖИВУ НА ЗЕМЛЕ, ПРИВЯЗАННЫЙ К НЕЙ КОРНЯМИ…»

Отец Рустема, Адель Кутуй, в будущем известный татарский писатель, поэт, журналист появился на свет 28 ноября 1903 года в деревне Татарский Канадей Кузнецкого уезда Саратовской губернии (ныне Пензенской области) в семье Нурмухаммета и Динэ Кутуевых.
В 1912 году глава семейства бросает занятие хлебопашеством и со своей многочисленной семьей (двое взрослых сыновей от первого брака и шестеро детей ; от второго) в поисках лучшей доли отправляется в село Алексеевское Самарской губернии. Там он устраивается на кожевенную фабрику фабрикантов Кутуевых кустарником–кожевенником, позже становится компаньоном своего родственника Идиатуллы, а в последние годы своей жизни работает знатным бондарем, изготавливая дубовые бочки и кадки для солений.
В 1917 году Нурмухаммет перевозит семью в поселок Кряж в семи километрах от Самары, где и поселяется в старом заброшенном доме. Кутуев-старший был человеком мусульманской веры и строгих правил, но, несмотря на это, дал возможность своим детям, Адельше и Зайнуль, учиться в русской трудовой школе имени Льва Толстого и совершенствовать свои познания в русском языке и литературе. Именно в этой школе Адель близко познакомился с русской поэзией, полюбил поэзию А.С. Пушкина, особенно ; В. Маяковского, повлиявшего впоследствии на творчество молодого поэта. Здесь он написал на русском языке свои первые стихи.
Надо сказать, что и в повседневном общении Адель и Зайнуль предпочитали общаться между собой на русском языке. Попытки разговаривать на татарском языке приводили к насмешкам окружающих, что в подростковом возрасте воспринималось очень болезненно.
Учась в школе, Адель Кутуев начинает посещать литературный кружок, которым руководил очень модный тогда писатель Александр Неверов (1886-1923), автор нашумевшего романа «Ташкент ; город хлебный». Неверов стал первым наставником молодого поэта, первым критиком его ранних стихов и очень быстро Адель становится первым среди равных в его кружке.
Но его все больше влечет Казань ; центр культурной жизни татар, и в 1922 году Адель тайно от отца приезжает в город своей мечты. В то время здесь звучали имена Фатиха Амирхана, Галимджана Ибрагимова, Галиасгара Камала, Фатхи Бурнаша и других. Выходили газеты и журналы на татарском языке. В национальную литературу пришло молодое поколение: Хади Такташ, Хасан Туфан, Кави Наджми. К ним впоследствии и примкнул Адель Кутуй, к которому постепенно начала приходить известность: почти во всех газетах и журналах («Кызыл Татарстан», «Безне; юл», «Яналиф») публиковались его рассказы, повести, стихи, статьи, фельетоны, театральные рецензии. В 1925 году Кутуй выпустил свой первый сборник футуристических стихов «Когда дни бегут» («Кљннђр йљгергђндђ»). В этом же году А.Кутуй встретился с Владимиром Маяковским, где прочел поэту свой перевод на татарский поэмы «Левый марш».
Уже в 1927 году известный татарский литературовед Галимджан Нигмати на страницах журнала «Безнен юл» («Наш путь») назвал имена пятёрки наиболее значимых, по его мнению, татарских писателей 1920-х годов. Наряду с Хади Такташем, Кави Наджми, Хасаном Туфаном, Гумером Тулумбайским в это созвездие он включил Аделя Кутуя — совсем неплохо для начинающего автора, который всего пять лет назад приехал покорять Казань с двумя-тремя стихотворениями в кармане!
В 1925 г. Адель Кутуй, Риза Ишморат (в будущем видный татарский драматург), Асгать Мазитов организовали на открытом воздухе театр под названием «Бомба», где с участием любителей театра ставились сценки из жизни. А. Кутуй помимо того, что писал рецензии на премьеры театральных спектаклей, еще и написал пьесы: «Свояченица» («Балдызкай», 1926), «Казан» (1927), «Ответ» («;;вап», 1929), которые ставились на сцене Татарского академического театра.
В 1928 году Адель Кутуй и Тухват Ченекай инициировали создание группы молодых поэтов и писателей Казани и Уфы по оказанию взаимной поддержки, которую назвали «Джидегян» («Семёрка»). Поддержка должна была заключаться в написании положительных рецензий на произведения друг друга, о протекции в их издании. По предварительной договорённости в «заговоре» должны были принять участие также писатели Абдрахман Минский, Сайфи Кудаш, Сагит Агишев, Наки Исанбет.
В конце 1929 года в Советском Союзе началась кампания чисток творческих организаций, которая коснулась и Татарии. В атмосфере поиска врагов некоторые писатели стали сводить счёты друг с другом, начались подозрения, склоки и дрязги, и в феврале 1931 года все члены группы «Джидегян» оказались за решеткой.
Татарские средства массовой информации заявили: «Среди татарских писателей раскрыта подпольная контрреволюционная организация «Джидеген». Одним из руководителей организации является Адель Кутуй». Для Аделя и его семьи, да и для многих других, эта новость прозвучала как гром среди ясного неба: активист, патриот, всеобщий любимец — и вдруг руководитель контрреволюционной организации?
Но люди верили тому, что писали газеты. Поверил им и ближайший друг, Хади Такташ, и публично назвал Кутуя «врагом».
Через восемь месяцев обвиняемые за отсутствием в их действиях состава преступления были оправданы и освобождены из-под стражи. Хотя месяцы тюрьмы сделали свое дело: на допросах почти каждый из подследственных дал своим сотратникам уничтожающую характеристику. Вот что писал, например, Наки Исанбет о Кутуе:
«Кутуй типичный карьерист, горлопан и политический авантюрист, сын фабриканта».
К выходу Аделя Кутуя из тюрьмы, 8 декабря 1931 года умер Хади Такташ, к сожалению, так и не успев узнать всей правды. Кутуй пришел на его похороны, но бывшие друзья и соратники по перу прогнали Аделя от гроба, не разрешив сказать слов прощания.
Адель Кутуй, фактически, был отстранен от литературы, став изгоем и отщепенцем. Многие его друзья и знакомые отвернулись от него. На работу Кутуя не брали. Те, с кем он был знаком раньше, перестали его узнавать.
Трагедия Аделя Кутуя больно ударила по близким. Горечь и обида за отца не покидали сердце его сына, Рустема, всю жизнь.
Народный писатель Татарстана Рабит Батулла недавно поделился своими воспоминаниями о Рустеме Кутуе в журнале «Идель».
Было начало 80-х. Татарские поэты, среди которых был он сам, Рустем Кутуй, Эльс Гаделев, Рустем Мингалимов собрались по какому-то поводу в Союзе писателей. Чуть позже к ним присоединился Наби Даули. Увидев Рустема Кутуя, он завел разговор об его отце и назвал себя его близким другом. Рустем тут же резко оборвал его:
«Вы все любите Кутуя, все были его друзьями, а сами посадили его в тюрьму и дважды послали его на верную смерть. Приближается 80-летие Аделя Кутуя, в темплане нет ни одной его книги. Наби абый, ты что-нибудь сделал, чтобы увековечить наследие своего близкого друга, геройски погибшего на фронте?Ты сделал доклад о его жизни и творчестве, хотя бы написал статью-воспоминание о своем близком друге Кутуе?», ; и ушел, хлопнув дверью.
А между тем, за полвека до этого события в советской литературе и искусстве начали происходить сложные процессы. Мерилом оценки творчества писателя, художника стало изображение жизни в свете социалистических идеалов. Но наряду с описанием победной поступи индустриализации, коллективизации, массового энтузиазма периода первых пятилеток, литераторы в своих произведениях начали обращаться к темам любви и верности, доброты и милосердия, чести и достоинства.
В эти годы А. Кутуй полностью окунается в писательскую деятельность. Он пишет повесть о любви «Неотосланные письма» («Тапшырылмаган хатлар»). Опубликованная в 1936 году, она стала событием в литературной жизни Казани. Книга была воспринята читателями, как глоток свежего воздуха: ее всюду читали, обсуждали, искали прототипы. Многие годы она была наиболее популярным и востребованным читателями произведением татарской литературы, переведенным на многие языки мира и изданным огромными тиражами. Произведение легло в основу оперы Джаудата Файзи «Неотосланные письма», написанной в 1960 году.
Рустем Кутуй бережно относился к книге отца, появившейся на свет в год его рождения:
«Неотосланные письма» ; это вещь очень наивная и светлая. Я попытался сохранить атмосферу повести в своем киносценарии. Со студией кинохроники составили договор, подобрали героиню. Но как-то не сложилось. Наверно, не готова еще Казань снимать такие большие фильмы» .
В 1999 году Рустем совместно с  режиссерами Казанской студии кинохроники Олегом Волковым и Рамисом Кыямовым написал киносценарий повести с рабочим названием «На холмах». Худсовет работу принял, в Госкино собирались заложить производство фильма в бюджет еще 99-го... Если бы все получилось, каким замечательным подарком стала бы эта картина к 100-летию Аделя Кутуя!
 «Казалось, не было в нем не единого изъяна, ; вспоминает своего отца старшая дочь Аделя Кутуя, Гульшат. – Он был человеком нетщеславным, мягким, отзывчивым на чужую боль. Таким он и сохранился в моей памяти – человечным, тактичным, готовым делать добро» .
Память Рустема сумела сохранить тот восторг, который он испытывал рядом с отцом в своем далеком детстве:
 «Мать ушла на еврейский рынок. Мы ; с отцом. Я скоренько нырнул к нему в постель ; нежимся в благодати. Он посмеивается, а я верещу, верещу, захлебываясь по-щенячьи, льну к его согретому телу ;мне тесно, душно, замечательно, я так и хочу влиться в отца. Слышу его запах, кисловато-горький, утренне-табачный. У меня есть отец, думаю я, вон какой он теплый, могучий, может одной ладонью накрыть мою голову…»
Алима Садыковна Кутуева (в девичестве Асадуллина), родилась 22 января 1905 года в Нижегородской области в небогатой семье. Переехав после окончания школы в Казань, Алима поступила учиться на медицинский факультет Казанского государственного университета (с 1930 года Постановлением Совнаркома факультет получил статус института и стал называться Казанским государственным медицинским институтом).
После окончания университета Алима долгое время работала паразитологом на малярийной станции в Юдино.
Подобные станции для борьбы с малярией в 20-е годы прошлого века, согласно постановлению Наркомздрава, открывались повсеместно. Сотрудники станции выявляли видовые составы переносчиков малярии, разрабатывали меры борьбы с малярийными комарами, регистрировали случаи заболевания, проводили профилактическую работу, обследуя отдельные группы населения и бесплатно раздавая хинин людям, заболевшим малярией.
Свободное от нелегкой и ответственной работы время Алима посвящала книгам и театру.
В то время культурная жизнь в Казани била ключом ; было, от чего разбежаться глазам! В городе царила романтическая атмосфера, что немало способствовало творческому вдохновению и взлету многих татарских прозаиков, романтиков, поэтов ; их произведения стали доступны широкому кругу читателей.
В 1922 году из групп «Сайяр», «Hyp» и фронтовых бригад был создан «Первый государственный показательный драматический татарский театр имени Красного Октября. 
Все население татарской слободы потянулось в театр, и просмотр спектакля не просто превратился в праздник для каждой семьи, куда надевались лучшие наряды и украшения ; он стал поводом для общения, выходом татарской интеллигенции в свет.
В эти годы репертуар театра обогатился произведениями первых татарских драматургов Галиаскара Камала, Шарифа Камала, Мирхайдара Файзи, Карима Тинчурина. Визитной карточкой театра и театральной эмблемой Казани стала музыкальная драма К. Тинчурина «Голубая шаль» («З;нг;р ш;л»). С большим успехом шли в театре тех лет постановки по пьесам Тази Гиззата, Шарифа Камала, Хади Такташа. Расцвело мастерство актеров Гульсум Болгарской, Фатимы Ильской, Хусаина Уразикова, Халила Абжалилова, 3айни Султанова.
На одном из спектаклей и познакомились будущие родители Рустама Кутуя – Адель и Алима. Вскоре молодые поженились.
27 ноября 1927 года в семье Кутуевых появилась первая девочка, Гульшат. Через 4,5 года, 5 июля 1931 года родилась вторая дочь. Адель придумал ей романтическое имя Эсмеральда, но окружающие звали ее Эся.
Адель, конечно, как и все мужчины, мечтал о наследнике. Получив известие, что 11 ноября 1936 года на свет появился долгожданный сын Рустем, он так обрадовался, что выскочил в мороз полураздетый из дома и бежал до самого родильного дома в одних ботиночках на тоненькой подошве, забыв надеть традиционные тогда калоши.
Рустем для родителей, а для Алимы Садыковны ; после гибели Аделя, особенно ; стал светом в окошке, и рос капризным ребенком. Мать обожала сына безмерно и демонстрировала свою восторженную любовь и восхищение на каждом шагу.
Но с девочками она особенно не сентиментальничала, была требовательна, за провинности наказывала строго. Гульшат Адельшевна рассказывает, что характер у матери был жесткий, а рука тяжелая. Адель Кутуй, напротив, был очень нежным, мягким, легко ранимым человеком. Лишь благодаря его терпеливому характеру в доме царили мир и покой.
Сестры ревновали свою мать к Рустему за недостающее им внимание, но, несмотря на это, тепло заботились о братишке, воспитывали в нем доброту и любовь к людям. Спустя почти 70 лет, Рустем Кутуй вспоминает:
«Однажды с сестрами ходили на елку в Медсантруд (ныне – Дом культуры медработников на улице Маяковского). Возвращаемся домой после елки радостные, с подарками. И тут с Собачки (ул. Некрасова) выскакивают мальчишки и отбирают у нас подарки! Я – в слезы…
А Гульшат успокаивает: «У этих мальчиков не было билета на елку, и они не смогли повеселиться. И подарков у них нет. А мы им их просто подарили…». Я так горько плакал, что никак не мог остановиться. До сих пор помню запах тех мандаринов, которыми хотел поделиться со всеми дома!» 
Но Рустем не был злопамятным и не стал держать зла на хулиганов. Он вообще был добрым и бесхитростным, порой даже в ущерб себе, и многие потом часто пользовались этим…
Было в детстве Рустема одно место, маленькая Вселенная, где он находил прибежище для своей души и мог укрыться от жизненных бурь; где царила гармония, где он мог творить и исследовать глубины своей души, быть самим собой, неистовствовать или оставаться спокойным и невозмутимым; место, которое давало ему защиту и уединенность, где формировалось его будущее ; это его Дом: маленький флигель красного кирпичного дома на улице Комлева.
«На стенах дома резали ножом имена, выжигали лупой вензеля, белили мелом и чернили углем, но дерево потихоньку очищало само себя под ливнями и снегами.
Я мог разговаривать с домом, как с живым человеком, потому что мне казалось – он дышит, вздыхает, печалится, совсем как заболевший старик.
Все свое маленькое детство я прожил, словно в теплом валенке. И запахи остались в памяти – печки, золы, закисшего погреба, ледяных саней, печеного теста, и еще, и еще, которым и названия-то нету. Сарай пах древесной гнилью».
К слову сказать, в 1993 году флигель знаменитого дома Олешкевича по улице Комлева (Муштари, 33), откуда добровольцем на фронт ушел Адель Кутуй, вошел в список памятников республиканского значения. В 2005 году, в год 60-летия Победы и гибели А. Кутуя, дом был варварски уничтожен и стал предметом первого в Казани судебного разбирательства по поводу уничтожения памятника, инициированного частным лицом.
В предвоенные же годы в гостеприимном доме Кутуевых на улице Комлева часто собирались люди искусства: режиссер Сарымсаков и его жена Галия Булатова, артистка филармонии Магинур Шарипова, композиторы Александр Ключарев с супругой, Сара Садыкова, Загид Хабибуллин.
Самым близким другом дома была актриса Фатима Ильская, которая жила бедами, и радостями их семьи. Рустем помнит ее с раннего детства. Его настолько восхищала ее красота и талант, что он даже обещал жениться на ней, когда вырастет, чем не только рассмешил, но и немало изумил великую актрису. Ильская играла во всех пьесах Аделя Кутуя, была задушевной подругой его жены – Алимы Садыковны.
Много позже, когда Рустем учился в 9 классе, а Ф. Ильская уже постарела и лишилась своих звездных ролей, он случайно, услышав ее короткую исповедь, узнал самую большую тайну ее жизни. С восхищением говорила она об Аделе Кутуе, вспоминая время, связанное с ним. По мнению Р. Кутуя, с такой нежностью о своем погибшем друге могла говорить только любящая женщина.
Чаще всего братья и сестры А. Кутуя вместе с детьми собирались в гостеприимном доме Зиганши абы, брата отца, пели любимые семейные песни «Кара урман», «Ш;л б;йл;дем». Сам Адель очень любил «Сулико» и «Страдание», особенно в исполнении Ольги Ковалевой.
 «СКАЖИ, А ТЫ Б ОТДАЛ ВОЙНЕ КОНЯ?..»
В 1941 г. началась Великая Отечественная война, которая перечеркнула мирную жизнь Казани и всей страны. В самом начале войны ушли на фронт многие. Ушел добровольцем и Адель Кутуй. Не отличаясь здоровьем, он рвался на фронт и почти сразу же попал на передовую. Несмотря на участие в тяжелых боях, ему удавалось избегать пуль и осколков. В перерывах между боями он продолжал много писать: рассказ «Кинжал», лирическую прозу «Мы ; сталинградцы» и многое другое.
А дома с надеждой и страхом ждали весточку с фронта, считали минуты до прихода почтальона. Иногда письма приходили регулярно, иногда их подолгу не было. Порой почтальон, боясь наполненным ожиданием глаз, молча отдавала белый треугольник и быстрым шагом почти убегала со двора. И потом допоздна на лавочке сидели застывшие от горя женщины.
Рустем Кутуй навсегда запомнил это дыхание общей беды. Иногда все возвращалось, и он снова видел себя маленьким мальчиком посреди большой войны, чтобы в своих книгах снова и снова вернуться в то горькое время.
Тарелки радиоточек в домах и кое-где на улицах не выключались круглосуточно. Каждые два часа передавали сообщения Совинформбюро, и знакомый голос Левитана торжественно произносил: «Говорит Москва! Говорит Москва!» После чтения сводок звучала песня «Священная война».
Между тем, вместо ушедших воевать мужчин у рабочих станков встали жены и сестры. Люди сутками не покидали свои рабочие места. Ни одно предприятие Казани не сократило выпуск продукции, а многие из них, полностью переключившись на выпуск оборонной продукции, даже увеличили свою производительность.
От взрослых не отставали и дети. В начале зимы 1941/42 года школьникам объявили: фронту нужны бутылки. Каждый мальчишка отчетливо сознавал, что такое в военном деле обычная бутылка, и готов был с такой бутылкой броситься в атаку на вражеский танк, чтобы собственной рукой поджечь ненавистного фашиста. Бутылки на заводах наполнялись горючей смесью и отправлялись на фронт.
После 22 июня в течение нескольких дней, прошедших с начала войны, еще можно было купить в магазинах конфеты, сушки, печености... Потом полки магазинов опустели. Казань словно вымерла. Только у военкоматов, зданий райкомов партии и комсомола толпились люди, добиваясь отправки на фронт: за один месяц в республике было зарегистрировано 14 тысяч добровольцев.
Постановлением Правительства СССР Казань была отнесена к режимным городам первой категории. В вечернее и ночное время усилилось милицейское патрулирование, неусыпно велось наблюдение за охраной промышленных предприятий и жилых домов, в школе старшеклассников начали обучать обращению с зажигательными бомбами.
В 1941 году на Казанском железнодорожном вокзале и на ближайших станциях было настоящее столпотворение. Круглосуточно прибывали воинские эшелоны с техникой, отправляли мобилизованных со всей республики парней. Иной раз привокзальная площадь была забита беженцами и ранеными.
Столица Татарии стала центром первой линии тыловых госпиталей. Многие здания школ, дворцов культуры, больниц, санаториев были срочно переоборудованы под госпитали. Документы свидетельствуют, что к декабрю в Казани проходили лечение 37 тысяч бойцов и командиров, было открыто около пятидесяти госпиталей.
В это время мать Рустема, Алима Садыковна, стала заведующей отделением военного госпиталя (позже в этом здании на улице Горького расположился Институт травматологии и ортопедии).
Первые два года весь персонал находился на казарменном положении. Маленький Рустем со старшими сестрами Гульшат и Эсей беспрепятственно проходили в госпиталь  в любое время суток, проводя там все свое свободное время.
«Мы, ребятня, как могли, старались облегчить страдания раненых: бегали за Казанку за цветами для них, выступали в госпитале с номерами художественной самодеятельности, писали за тех, кто не мог держать ручку, письма домой. Нам было приятно сознавать, что мы приносим какую-то пользу в общей борьбе» ; вспоминает Гульшат.
Маленький Рустем в белом халате до пят, в стареньких валенках, «сын докторши», был, как бы сейчас сказали, суперзвездой. Он пел военные песни, читал стихи, плясал вприсядку ; словом, давал сольные концерты. Чтобы поддержать моральный дух раненых бойцов, он понемногу воровал из белой аптечки матери спирт и, никем не пойманный, совершенно счастливый несся по коридору, чтобы ворваться с добычей в палату под веселый смех и аплодисменты раненых.
Случалось, бойцы умирали прямо в приемном покое, на глазах у детей. Ведь поступали нередко раненые очень тяжелые ; с черепно-лицевыми и другими повреждениями. Приезжал катафалк в лошадиной упряжке и отвозил умерших на Арское кладбище. Еще одно кладбище было организовано около находящегося по улице Карла Маркса военного госпиталя, где сейчас разбит сквер. 
Десятки тысяч эвакуированных приняла столица республики в первые месяцы войны. В каждый казанский дом, в каждую квартиру приходили представители с красными повязками, предъявляя документы на расселение беженцев, эвакуированных из Москвы, с Украины, из Белоруссии. Если семья имела более пяти квадратных метров жилой площади на человека, ей тут же подселяли «гостей». Под временное жилье приспосабливали даже чуланы и каменные сараи.
В кабинете Аделя Кутуя тоже поселилась семья из Ленинграда.
Сотни  представителей творческой интеллигенции собирались в Доме печати (ул. Баумана,19), откуда их направляли в  переоборудованные для жилья клубы, кинотеатры, складские помещения.
Зимы 1941 и 1942 года были очень суровыми. Не хватало электричества, топлива, продуктов. По решению правительства с 20 августа 1941 года в городах республики было введено нормированное снабжение хлебом, кондитерскими изделиями и другими продуктами. По нормам снабжения все население делилось на четыре группы: рабочие и приравненные к ним, служащие, иждивенцы, дети до 12 лет. Правом преимущественного снабжения по карточкам пользовались работники ведущих отраслей народного хозяйства, связанных с оборонной промышленностью. В зависимости от категории были установлены различные нормы снабжения: от 800-600 грамм хлеба и 500-400 грамм сахара для рабочих до 400 грамм хлеба и 300 грамм сахара для детей.
В памяти Рустема сохранилась бесконечная очередь за хлебом, хвост которой заворачивал с улицы Карла Маркса на Горького к хлебному магазину. Место в ней приходилось занимать еще с ночи. Люди на ладонях записывали номера химическим карандашом, делали перекличку и перепроверяли номера, иногда в очереди даже случались драки. Ждать приходилось долго ; хлеб могли привезти и к десяти-двенадцати часам дня, а могли и не привезти вовсе, поэтому люди расходились по ближайшим подъездам греться.
С первого ноября нормы были введены и на остальные продукты питания: картофель, рыбу, жиры, крупы, овощи, макароны. Изредка этот  скудный рацион «подслащивали» карамельками или каким-нибудь комбижиром (например, маргусалином).
2 октября 1941 года немцы начали наступление. Когда фашисты приблизились к Москве, возникла угроза и для Казани. Был создан Казанский городской комитет обороны. В полную боеготовность приведены средства противовоздушной обороны. В небе стали появляться немецкие самолеты-разведчики. Часто объявляли воздушную тревогу, и над Казанью разносился вой сирены, призывая жителей прятаться в бомбоубежища. Немецкие самолеты подлетали близко к мосту через Волгу возле Зеленодольска, который фашисты хотели разрушить. По этому мосту шла эвакуация предприятий с запада страны на восток, а в обратном направлении шли эшелоны с боеприпасами и военнослужащими.
В городе была введена строжайшая светомаскировка. Окна занавешивали одеялами и плотными тканями. Если с улицы просматривалась полоска света, приходили либо управдом, либо дворник, участковый, дружинники или военный патруль и сильно ругали за нарушения.
Осенью началась мобилизация населения ; женщин, учащихся старших классов, ремесленных училищ, студентов и преподавателей ; на сооружение окопов, и рубежей так называемого «Казанского обвода», линия которого проходила полукольцом вокруг Казани. Старики и дети, оставшиеся в городе, копали во дворах щели-укрытия.
Но и в это беспокойное время жизнь в городе не останавливалась. Давали представления артисты театров, в кинотеатрах «Чаткы»(кинотеатр имени Г. Тукая), «Унион» («Родина»), «Электро» (Татарстан»), детском кинотеатре «Пионер» (кстати, в 1941 году признанным лучшим детским кинотеатром в СССР) показывали кинофильмы.
Рустем любил ходить в парк «Черное озеро», где был растянут огромный киноэкран. Здесь почти каждый вечер крутили один-единственный фильм «Чапаев с нами» с оптимистичным концом: герой Гражданской войны не тонул в реке Урал, а выплывал и впереди эскадрона в своей знаменитой бурке на белом скакуне гнал по степи фашистов. С криками «ура!» все вскакивали с мест, радостно аплодировали.
По дороге домой Рустем с сестрами с гордостью говорили о нашей Красной Армией, с полной уверенностью в скорой победе над врагом и возвращении с фронта отца.
Адель Кутуй приезжал на побывку в 1944 году с медалью «За оборону Сталинграда» и орденом Красной Звезды на линялой, пропахшей какими-то незнакомыми, тревожными для Рустема запахами, гимнастёрке. Сколько радости вливалось вместе с ним в одночасье ожившую квартиру! Соседи и знакомые проводили в их доме все вечера, слушая его фронтовые рассказы.
У Рустема в памяти от встречи с отцом остались только какие-то детали, запахи.
«Я понюхал овчинный полушубок, висящий на гвозде, с обеих сторон понюхал – в меховую пазуху зарылся лицом, слазил в рукав… «Не замерзнет, - сказал себе. – Сверху гладко, внутри шерсти полно. И в снегу спать можно, если в валенках». Снял полушубок с гвоздя, утонул в нем, погрузился в щекочущие кудряшки меха, притихнув на диване...»
Адель Кутуй уехал через несколько дней, и опять началось бесконечное ожидание его писем, беспокойство и тревога за него.
В повести Р. Кутуя «Узелки на древе» есть импровизированное письмо отца с фронта. В нем неисполненная любовь, нежность, ностальгия, в нем горе и тоска, прощение и прощание:
«Сын мой, дорогой мальчик, здравствуй.
Как жаль, не успели мы с тобой подружиться как следует. Когда я уходил на фронт, ты сидел на полу и играл в оловянных солдатиков. Ты и не понял, куда я отправляюсь. Тебе очень понравился мой широкий ремень и сапоги. А я чувствовал себя неловко, потому что мать плакала. Плакала тихо, чтобы не слышал ты. Оставлять вас мне было горько. Твои солдатики маршировали, и ты смеялся.
Мы смотрели на тебя с каким-то страхом, ведь ты был так спокоен перед будущим, так уверен, что в мире не может существовать зло. Я обнял вас, тебя и мать, и мы расстались.
Я уходил к воротам, мать держала тебя за руку, и было тихо. Шаги отдавались в ушах. Потом мать закричала и догнала меня. Я увидел через ее плечо, как неуклюже бежал к нам ты, вовсю работая руками…
Я пишу тебе в землянке.
Бой был страшный, и сейчас даже неловко держать в пальцах карандаш. Он кажется соломинкой. Мой друг Саша Куницын спит на свежем сене, разбросав руки. Может быть, ему снится поле и речка. Утром мы нашли заржавленную косу, наточили ее. Только и успели покосить траву, как началось…
Пока мы дрались, трава подсохла, и вот теперь вкусно пахнет мирным жильем. Будто лежим мы на сеновале и ждем, когда чуть забрезжит, тогда возьмем удочки и спустимся к реке.
На войне мы часто вспоминаем о доме вслух. А мне почему-то снятся подсолнухи… Я мало жил в деревне, и поэтому удивляюсь своим снам. Хорошо бы нам с тобой побродить когда-нибудь в таком поле. И никого вокруг нет. Я даже улыбаюсь себе, когда укладываюсь спать: «Ну, пойдем, отдохнем в подсолнухи…».
И еще вот коптилка похожа на новогоднюю свечку. Как хорошо мы всегда наряжали елку. И обязательно у нас были свечи. Вот напишу тебе письмо и тоже упаду на сено рядом с Сашей, и будем мы видеть с ним одинаковые сны.
Я попрошу мать сохранить это письмо и передать тебе его в тот день, когда исполнится двадцать лет. И тогда мы поговорим с тобой. Будет обычный день. Для тебя. Война останется в воспоминаниях. Мы победим, мы не можем не победить, ты слышишь, сын. Мать скажет: «А тебе письмо. Оно долго шло. Иди в другую комнату и почитай…».
Я не думаю о смерти, потому что она всегда присутствует рядом, и к ней привыкаешь. Нет, я не бесстрашный, но слишком велика страна за спиной, чтобы ежедневно скорбеть о себе. Если пуля выберет меня, ты получишь это письмо.
Вот и исполнилось тебе двадцать лет. Я поздравляю тебя. Давай обнимемся по-мужски…
Ты вырос, мой сын. Я желаю тебе, завещаю любить людей. Это много.
Пойдем, пора, отдохнем в подсолнухах. Отец».
После возвращения на фронт Адель Кутуй был принят в члены КПСС, чуть позже ; назначен корреспондентом татарской фронтовой газеты «Красная звезда» («Кызыл йолдыз»).
За проявленное бесстрашие и героизм Адель Кутуй был награжден орденами Красной Звезды и Отечественной войны 1 степени, медалями «За боевые заслуги» и «За оборону Сталинграда».
В 1944 году Адель Кутуй написал для своего сына фантастическую повесть «Приключения Рустема» («Р;ст;м м;;;р;л;ре»).
В ней говорится, что есть такая легенда, будто человек, съевший цветок папоротника, становится невидимым. Бесстрашный тринадцатилетний школьник Рустем отправляется в лес, чтобы ночью в лесной чаще найти цветущий папоротник, съесть его и стать невидимкой. Это дает ему возможность проникнуть в тыл врага (события в повести происходят в годы Великой Отечественной войны) и успешно бороться с фашистами. Рассказывая о приключениях мальчика, автор раскрывает детский характер, проявившийся в непривычных для мальчика условиях войны, где он предстает перед читателями героем.
Эта повесть стала последним подарком сыну, его завещанием …
К сожалению, завершить книгу Аделю Кутую не удалось, он успел окончить только первую часть, которую в 60-годы перевел на русский язык его сын, приняв от отца своеобразную эстафетную палочку.
 У Рустема Кутуя не было опыта военной жизни, он не смог бы продолжить отцовскую книгу, но на протяжении всей своей жизни он писал о приключениях мальчишек и девчонок военного и послевоенного времени.

«КРУТИЛИ СОЛНЕЧНЫЕ ВАЛЬСЫ ВО ВСЕХ ДОМАХ…»
За окнами еще только занималось первое утро мирной жизни, а кто-то уже топал по коридору, что есть силы колотил в двери соседям и истошно кричал «Победа!! Победа!!!» Как все ждали этого слова, как хотели услышать!
«Даже тогда, когда она была далека, непостижимо далека, когда приходили тревожные вести с фронта, мы верили в нее, как верят в утро после долгой зимней ночи. Мы тоже сжимали кулаки и прятали слезы. Мы тоже были бойцами, маленькими, не очень сильными, и не наша вина, что 
мы всего-навсего мальчишки, жадные до выдумки и озорства. Мы узнали цену этого короткого, желанного слова ; победа. Столько раз мы загадывали ее наперед, и после каждого раза она казалась близкой, громадной, как небо. Пусть не мы ; наши отцы падали на развороченную землю, унося навсегда в глазах отраженье мирных облаков родного неба, мы оставались, как завещанье, как их дыханье, их жизнь».
По свидетельствам очевидцев, весть о Победе разнеслась по Казани мгновенно. Все горожане, и стар, и млад, шли на площадь Свободы. На месте нынешнего памятника В.И Ленину были установлены громкоговорители, под которыми собирались казанцы, чтобы еще и еще раз услышать о долгожданном окончании войны. В разных концах площади, заполненной многочисленным народом, звучали гармошки, из окон лилась музыка, люди пели и плясали, поздравляли друг друга, плакали, смеялись, обнимались и целовались как родные.
По городу водили слона, который громко трубил, задрав к небу хобот. Впереди него на красивой белой лошади ехал известный дрессировщик Дуров и кричал: «Да здравствует Победа!». Следом шли артисты цирка, гастролировавшего в это время в Казани, и вели на поводках различных зверей.
Двери кинотеатров «Электро» и «Унион» были распахнуты настежь. Там работали буфеты, бесплатно раздавалось взявшееся неизвестно откуда пиво, в фойе играла музыка, и люди танцевали.
В магазинах на продуктовые карточки можно было получить пряники и карамельки, а невероятно вкусное казанское мороженое продавалось на каждом углу.
Вечером в парке культуры и отдыха имени Горького состоялся скромный праздничный салют, люди кричали «Ура!», «Победа!» и долго еще не расходились по домам.
Этот день оставил ощущение праздника и долгожданного счастья. Его невозможно было не запомнить, настолько он был наполнен яркими событиями, встречами, поступками ; какого-то общего легкого безумия в самом высоком смысле этого слова.
Но по соседству с великой радостью жила в этот день и великая скорбь. Горько плакали женщины в черных платочках, не дождавшиеся своих отцов, сыновей, мужей…
5 июля 1945 года в квартире Кутуевых раздался телефонный звонок. Алиму Садыковну приглашали в военкомат, который располагался тогда на ул. Пушкина (в настоящее время в этом здании располагается институт Татарской энциклопедии Академии наук Республики Татарстан). Поскольку мать вместе с Рустемом и средней дочерью Эсей была в санатории Бакирово Лениногорского района, где замещала главного врача, в военкомат отправилась Гульшат, которая в это время сдавала экзамены в госуниверситет и жила в городе.
Слезы навернулись на глаза Гульшат, и жесткий ком подступил к горлу, когда военком вручил ей извещение о смерти отца. Крепко сжимая его в руках, с застывшими слезами на глазах ; так и не помнит, как пришла она с печальной вестью к своему дяде Зиганше абый. Родственники собрались очень быстро и, посовещавшись, обратились в Горздрав, чтобы вызвать в Казань Алиму Садыковну. В Бакирово оправили двухместный санитарный самолет ПО-2, на котором отправилась и Гульшат, чтобы сообщить матери о гибели отца, но сделать она этого не смогла. Алима Садыковна улетела в Казань, а Гульшат осталась с детьми. Долго собиралась она с мыслями, пока не вспомнила, что до войны она отдыхала с отцом в этом санатории, и во время одной из прогулок они выложили на высоком холме огромную пятиконечную звезду.
Взяла она брата за руку и повела на вершину… «Нет у нас больше папы. Папа умер…», ; дрогнувшим голосом сказала она брату. Услышав эти слова, Рустем не поверил и замотал головой: «Нет, это неправда. Нет, папа скоро приедет!». Но, увидев слезы на глазах сестры, горько и безутешно зарыдал, уткнувшись в ее колени… Камни, сложенные отцом в большую  пятиконечную звезду на вершине холма, безжалостно разбросала война…
Гульшат не успокаивала его, давая выплакаться, только медленно поглаживала по голове. Впервые Рустем почувствовал себя покинутым маленьким мальчиком посреди большого безжалостного мира.
В повести «Неубывающая тропа» Рустем Кутуй вспоминает:
«В июле 45-го на холме Бакирово я узнал о смерти отца. Ему было сорок два неполных года, мне, тоже ; неисполнившихся, девять. Месяц рождения у нас был один – ноябрь. И огонь не взял отца, а рухнул позвоночник, подломившись. Постаревшая за войну болезнь подкосила».
Так пришло в дом Кутуевых горе. Только пришло оно уже через месяц после окончания войны, когда о смерти уже не думалось, и все жили надеждами на новую жизнь…
Печальная весть о гибели Аделя Кутуя мгновенно разнеслась по городу, и у дома на ул. Комлева начал собираться народ.
Прилетев в Казань, по дороге домой Алима Садыковна встретила известного в то время солиста Оперного театра Усмана Альмеева, будущего народного артиста Татарстана, исполнителя ведущих партий, который бросился к ней с соболезнованиями…
Судьба бережно хранила Аделя Кутуя всю войну. Но в 1945 году он сильно простудился, участвуя в боях на Лодзинском направлении в составе 2-ой танковой армии. Лечиться было недосуг, и в марте он попал в военный госпиталь города Згеж Польского воеводства с воспалением легких. Здесь он и встретил День Победы, то, приходя в себя, то, снова теряя сознание…
«У меня поражены все суставы. Позвоночник прогнулся, так чувствую. Как упругий прут в сильных руках.
Война тащила, волокла нас по снегу, по грязи. Нам некогда было думать о себе. Победа освободила нервы, и оказалось, мозг костей насквозь промерз, начал оттаивать, и мы закачались на ногах.
Сначала меня лечили от воспаления легких. Тогда я выписался под расписку. С попутной машины меня сняли в гимнастерке, один чуб развевался, а сам я был плох, беспомощен... Кости мои загоревали.
Так я встретил Победу. Еще на ногах у окна, но жизнь скатывалась с меня холодными каплями пота.
Я прощаюсь с тобой, малыш. Навсегда. У меня железная каталка. Вот скоро полмесяца, как я лежу на раскаленных звездах.
Придумал для себя, чтобы легче было терпеть боль.
Я прощаюсь. Больше нет сил. От меня будто отдираются тяжелые шары, уходят вверх...».
В последнем письме домой Адель Кутуй написал из санитарного поезда: «За меня не беспокойтесь, я проживу 100 лет. Через месяц увидимся», ; не привелось: 15 июня 1945 года он скончался от скоротечной чахотки, до последнего своего дня защищая страну, которая обвинила его в антисоветизме.
Рустем дважды ездил в Польшу на могилу своего отца. Одну из своих поездок с матерью он описывает в рассказе «Шум дождя»:
«Потом были цветы. Маленькие красные розы. Они еще пахли утренним садом. Мать прижимала их к груди и кивала согласно головой на незнакомую речь…Окруженная заботливостью, мать соединила красные розы с полевыми ромашками. Ее волосы были белы, как рассветная кора молодой березы...
; Там ограда. Там начинается ограда, ; быстро сказала мать и приблизилась ко мне лицом.; Скажи им. Ты скажи. Сначала мы одни. Одни… Мать шла впереди меня, неслышная в пустой аллее. К обелиску».
Спустя много лет, в Стерлитамаке Рустем Кутуй разыскал медсестру, на руках которой в Згежском госпитале умирал его отец. Перебирая и рассматривая повлажневшими от воспоминаний глазами фотографии Аделя Кутуя, привезенные его сыном, она медленно, словно подбирая слова; рассказывала:
«Война уже кончилась. А в госпитале полным – полнехонько. И писатель тут! Он очень беспокойный был человек. Обрадовался, что на польской земле рядом будет татарка. Я ему блинчики пекла, песни пела. Он не думал, что время пришло умирать. Хотя без предчувствия жизни не бывает. Как поглядишь, в глазах стоят слезы. А рука все поверху одеяла блуждала, будто крохи оставшихся дней собирала… Он прежде в Познани лежал. Подлечили – полегчало. От спины как доску с гвоздями оторвали, так он сказал. Ну, он и выписался под расписку. Наступление на Берлин идет, как он отстанет.… Только десять километров и проехал в открытой машине ; в кузове, без шинельки. Сняли совсем горяченького. Доставили в Згеж… Нервы кончились. Война вся на костном мозгу держалась. Поди, догадайся, что там внутри происходит. А там ; пламя. Истлели косточки-то… Он дней десять без сознания был. Очнется ненадолго, но где-то далеко-далеко... Одно утешение ; блинчиками успела его накормить. Как в большую дорогу. Напоследок». )
Двоюродный брат Рустема Кутуя, писатель Диас Валеев, в воспоминаниях «Ветвями прирастает дерево» пишет:
«И надо же такому случиться, что её брат Адель Кутуй... умер от болезни, в которой моя мать была специалистом. Помню, она переживала: «Если бы Адельшу привезли в Казань, я бы его спасла». Наверное, так. Ведь спасла же она от смерти сотни других людей, отчего не спасти собственного брата!».
Смерть Аделя Кутуя стала для Рустема трагедией всей его жизни. Несмотря на то, что он почти не помнил своего отца, воспоминания и рассказы близких и окружающих позволили сыну сформировать его образ намного шире и глубже, чем описывали его те, кто знал и помнил Аделя Кутуя. Его всегда не хватало Рустему не только как отца, но — как надежного друга, мудрого советчика, опоры в нравственных исканиях.
Но Рустем Кутуй словно воскресил для себя образ отца: мысленно советовался с ним, вел бесконечные беседы. Это была попытка сына ответить на невысказанные отцом вопросы, желание заполнить душевную пустоту, которая возникла в детской, ещё ранимой и впечатлительной душе Рустема после смерти отца. Душе, так никогда и не заполненной восторгом жизни, а лишь ; прозой её...
Потрясение от потери отца стало для Рустема Кутуя своеобразным толчком к творчеству. Его поэтическая восприимчивость и возможность писать словами, как красками; не просто наследственный дар, перешедший с генами. Их сформировала та атмосфера, в которой он жил при отце ещё ребёнком, и после войны входил в жизнь уже в полусиротстве, постоянно ощущая бесконечное и многомерное присутствие души отца.
«Моя дума об отце сокровенна и в то же время конкретна. Она связана с домом на тихой улочке Комлева и теплым двором. Вспоминаю, затихаю, печалюсь…Я без отца уже полвека. Пора бы свыкнуться, примириться. Только моя сердечная мука не желает такого примирения и упорно уводит к далекому прошлому, где у меня всегда были защита и кров. Стихам я доверяю главное, что останется и после меня».
Но чем выпуклее лепил и ярче создавал рядом с собой Рустем образ отца, который поощрял его раннюю самостоятельность, с которым постоянно советовался и вел нескончаемые мужские разговоры, тем больше тяготился женским обществом и отчуждался от матери.
Рустем Кутуй уже выбрал свою дорогу, и никто на свете не мог ему помешать. Он нисколько не сомневался в своем выборе — отец словно руководил им, не присутствуя в каждодневности поиска.
Не однажды Кутуй ловил себя на мысли, что очень редко, даже слишком редко называл ее мамой. Он торопился повзрослеть, стал самостоятельным, уверенным, дерзким, спешил жить, а она молча прощала ему невнимание и тихо старела рядом с любимым сыном. После окончания войны, окончив курсы повышения квалификации, она стала главным фтизиатром и возглавила Казанский городской туберкулезный диспансер.
А в начале 50-х начали возвращаться домой фронтовики последнего призыва, уходившие на фронт 16-17 летними мальчишками. Много было раненых, больных, инвалидов.… Не доиграв, не долюбив, они попали в море крови и страданий. А, вернувшись, играли с подростками в «чику», «махнушку», «орлянку.
Особенно тяжелые воспоминания остались у Рустема от обожженных, слепых лиц танкистов, горевших в танках, их он встречал в военном госпитале, где работала мать: совершенно обгоревшие руки, от которых вместо пальцев остались только тонкие белые, как птичьи когти, кости…
С завистью и звенящей тоской смотрел он сквозь слезы на чужих отцов, вернувшихся домой, ; без рук, без ног, на дощатых тележках с колесами-подшипниками, на костылях, с протезами, но живых!..
 Дети военной поры — даже в глубоком тылу — видели то, на что взрослые могли не обратить внимания. Они видели ужасы войны незащищенным взглядом, который от этого был более острым, пронзительным и беспощадным. Ведь на их глазах происходили трагедии обычных людей!
Детские души были изранены и обожжены, и не зажили в них воспоминания о том времени. Память бессрочна, как говорил Р. Кутуй. В ней все по-прежнему живы: в прежних одеждах, в привычном окружении семьи, на тихой улочке Комлева, с радостями и горестями того времени. Память наводит мосты, соединяет разорванное, латает провалы в сознании, пустоты и обрывы во времени. Она и всей жизни, прожитой не зря, придаёт смысл.  И книги Рустема Кутуя поэтому—не сочинения, а воспоминания о том времени и той жизни.
«ДЕТСТВО, ОСТАНЬСЯ БЕРЕЗОЙ…»
Рустем Кутуй постоянно возвращается памятью в детство, откуда он родом; в то далекое детство, от которого у него до последнего дня жизни сохранилось чувство незащищенности, которое не позволило его душе покрыться коркой лености и безразличия.
Он помнит себя совсем маленьким, когда еще живы были и мать, и отец. Помнит их, совсем молодыми и счастливыми. Помнит свои первые шаги по мягкой траве Кзыл-Байрака, где его родители снимали на лето дом.     Помнит, как везут его на салазках отец и мать после скарлатины из больницы. А он, совершенно счастливый, видит только их ноги, веревочку и взрыхленный снег.… И на душе ликование: у него есть и мать, и отец…
Но, к несчастью, самые близкие и родные люди уходят ; и ничего невозможно изменить.… С каждым годом тяжелее становится бремя потерь, с каждым годом острее становится боль одиночества и утрат в его сердце. Лишь на губах остаются слова запоздалой невысказанной любви, полынной вкус печали и сожаления:
В детской жизни Рустама олицетворением Счастья и Покоя, Надежности и Постоянства был дом на улице Комлева, 33.
Дворик был небольшой. Друг против друга стояли три стареньких, покосившихся деревянных домика. Зимой, занесенные снегом и освещенные желтыми окнами, они стояли нарядные и праздничные. А летом, серые и пыльные, были похожи на старые пыльные декорации, сваленные в углу двора.
В глубине стоял дощатый столик на деревянной ножке, на котором днем женщины стирали белье и чистили рыбу.
Теплыми летними вечерами фронтовики собирались за ним «забить козла», и под звуки музыки вели неторопливый разговор, прерываемый кашлем от вдыхаемого табачного дыма.
Допоздна, иногда до прихода участкового милиционера, крутили пластинки: Леонид Утесов, Клавдия Шульженко, Петр Лещенко; звучали радиола, патефон, аккордеон.
Во дворе были дровяники, в которых хранили дрова, и был вырыт погреб, куда зимой закладывали лёд и снег, который держался до середины лета и где держали продукты за неимением холодильников.
В домиках жили четырнадцать семей. Отношения были добрососедскими: поделиться спичками, солью, картошкой для супа, попросить присмотреть за ребенком – было в обычаях жильцов. Вся их жизнь была на виду – со ссорами, скандалами, выяснениями отношений.
Как для большинства детей послевоенного времени, для Рустема дом был местом особенным – это не что-то конкретное, не семья, а коммунальная квартира, братство, где все знали друг друга, где не запирались двери, где жизнь была, как на ладошке. Не зря позже, в одном из стихотворений, Кутуй напишет, что в старых деревянных домах жилось теплее и человечнее.
Семье Кутуевых сначала поселилась на втором этаже дома, а уж потом переехала в старинный флигель на три квартиры с отдельными входами. Стенки квартиры были тонкие, и было слышно, как соседи садятся завтракать, двигая стулья и звеня ложками, ; там жила соседка Нюша, которая помогала Алиме Садыковне стирать и гладить белье. Позже в квартире появилась домработница Васса, которая помимо выполнения различных обязанностей по дому, помогала воспитывать подрастающих детей.
К родителям Рустема люди тянулись ; к маме шли за врачебной помощью, а отец всегда находил нужные слова пришедшему с бедой или за советом.
В их квартире постоянно присутствовали посторонние: гостившие, вернувшиеся из эвакуации или с войны родственники и знакомые. Их приезд был радостью не только для Рустема, но и для всего дома: соседи собирались вместе дружной семьей, накрывали стол, смеялись и разговаривали, засиживаясь допоздна…
Конечно, не везде существовала такая патриархальная идиллия. Нередко в многонаселенных коммуналках между соседями возникали разногласия, кипели страсти-мордасти, порой переходящие в скандалы и драки ; вплоть до вызова милиционера, но и там существовала взаимопомощь и поддержка, и именно сосед соседу поверял свои печали, давал деньги в долг и вызывал «скорую».
По мнению Рустема, взрослые жили совсем не романтической жизнью.
Почти каждая семья состояла из 5-6 человек и имела, как правило, одну комнату, которая выходила в общий коридор. Когда дети женились или выходили замуж, им просто отгораживали угол шкафом или занавеской. Таким образом, даже официально установленная в СССР норма жилья – 9 квадратных метров на человека – не соблюдалась.
Комнаты отапливались дровяными печами, во всем доме (или на этаже) был один туалет, одна кухня, в которой готовили еду на примусах и керогазах, один водопроводный кран.
В некоторых кухнях громоздились плиты, где по очереди пекли пироги к приходу гостей и гоняли шаловливых детей, норовивших утянуть чуть ли не из духовки раскаленные пирожки.
Нередко «удобства» были во дворе, а за водой приходилось ходить на колонку за 1-2 квартала.
Продолжением коммуналки был послевоенный двор, где царствовали дети. Двор, в воспоминаниях о котором особенно четко проявляется ощущение детства. Это было не только пространством, огороженным забором и ограниченным деревянными домиками. Это была разновозрастная коммуна, целое государство. Дети там жили по своим законам: не ври, не зазнавайся, не хвастайся, поделись тем, что имеешь. Пороки ; особенно жадность и ябедничество ; наказывались всеобщим презрением.
В нашем дворе старом
Будто золото варилось.
Переплеты, лесенки,
Дух древесный печек,
Воровские песенки
Фраеров беспечных.
Бедное все, ветхое,
Но свое до прутика…
Все детские секреты здесь недолго были тайной: кто курил тайком в глубине двора, кому дарил цветы Васька из 55 дома, кто обдирал жгуче-кислые яблоки в соседнем дворе, кто прыгал в сугроб с крыши сарая, рискуя свернуть шею…
В дворовом воинстве состояли: братья Яковлевы, Борька Майофис, Васька Аксенов, Славка Ульрих, Рустем Кутуй, Эрик Дибай, Сережка Холмский и еще с десяток ребят, и Аська – Прекрасная Дама. Все они состояли в тайном обществе стремительных благодетелей, которое в перерывах между прыжками с обрыва в мутную желтую воду, ловлей лягушек, набегами на сады и войной с мальчишками с улицы Подлужной помогало старшим и защищало малышей.
Других развлечений во дворе было немного.
Иногда во дворы забредал старьевщик и со свойственной только ему интонацией истошно, нараспев кричал: «Старье берем!». Дети радостно волокли ему все, что могли, а в обмен получали металлические или глиняные свистки или тряпичные мячики, прыгающие на резинке, а то и мелкие деревянные игрушки. Не меньше радости у детворы вызывали летящие во все стороны искры и разрывающий душу визг металла приходящего во двор, точильщика: «Точу ножи-ножницы!». А то трубочист забредет или лудильщик ; ведра, кастрюли починить…
Спозаранок по улице Карла Маркса шли из ближайших деревень молочницы с ношей через плечо. Покупали парное молоко четвертями. (Это была высокая и объёмистая бутылка с узким и длинным горлышком).
Особых нарядов тогда не было.
Самая популярная одежда для мальчиков – сатиновые шаровары, тапочки; для девочек ; перешитые из взрослой одежды платья, юбки, модные тогда цветные носочки, белые тенниски, начищенные зубным порошком.
Дворовая жизнь девочек не ограничивалась игрой в «дочки-матери», «на златом крыльце сидели», «классики» и «скакалки». Наравне с мальчишками они лазили по деревьям, бегали по дворам, играли в «войнушку», круговую «лапту», «разрывные цепи», «штандер». Были и чисто мальчишеские игры: «ножички», «махнушка».
О многочисленных ссадинах и порезах, полученных в «уличных боях», которые дети лечили сами пеплом, паутиной или своей мочой, родителей, как правило, в известность не ставили. Все и так заживало в считанные дни. Не церемонясь, вылизывали друг у друга соринки из глаз, терпеливо массировали ушибы, без писка вытаскивали занозы.
Но не все игры заканчивались благополучно для игроков: были и разбитые носы, и сломанные руки, и выбитые зубы. Рустем вспоминает, как во время одной из игр он чуть не лишился глаза. Эту игру мальчишки называли «камень о камень». Отбирали круглые, с кулак, булыжники и шли в сад.… Начиналась игра. Один булыжник лежал в расчерченном кругу, а один из игроков, закинув за спину руку и щуря глаз, пускал свой камень от стены сарая. Однажды камни заменили железными битками, найденными в сарае:
«Битки ударились, что-то блеснуло и вонзилось в глаз. Я вытащил платок, вытер глаз и увидел кровь. Другой глаз мама давно уже по вечерам мазала мазью и закапывала в него из желтой пипетки. Им я видел очень слабо, только тени и солнце... Я растирал глаз пальцами, но проклятая пустота заполнила мир, и я остался в нем... Казалось, я погрузился в большой бак с мутными стеклами, и где-то далеко надо мной звенели голоса...» 
Поврежденный в игре глаз долгие годы напоминал Рустему о себе тянущей болью, а к старости практически ничего не видел.
Играли тогда и в прятки, и в салочки. И везде надо было кидать, ловить, уклоняться, убегать.… Многие игры теперь уже забыты. Например, в «чижика». Чижиком назывался короткий отрезок круглой палки, заостренный с обоих концов. Он клался на землю в начерченном квадрате, который назывался кон. По заострённому концу чижика били палкой, он подлетал над коном, и этой же палкой нужно было забить на лету чижик как можно дальше. А водящий должен был либо поймать чижик, либо с того места, где тот упал, забросить его в кон.
Кроме дворовых игр у детей была и культурная программа. Один из друзей Рустема Кутуя, казанский журналист Вахит Шарипов, как незабываемый праздник жизни послевоенных лет, вспоминает свои культпоходы в кино. Пацаны пробирались под шинелью военных или перелезали через забор летнего кинотеатра, залезали на деревья вдоль забора кинотеатра и висели на ветках, как мартышки, что было делом достаточно рискованным. Герои заграничных фильмов «Тарзан», «Багдадский вор», «Дикая Бара» завораживали детей своими невероятными приключениями.
Наши фильмы о войне – «Небесный тихоход», «Три танкиста», «Подвиг разведчика», «В шесть часов вечера после войны», «Брестская крепость» можно было смотреть до бесконечности.
Но беззаботное лето заканчивалось, наступало первое сентября, и перед Рустемом Кутуем в очередной раз распахивала свои двери школа. Это была замечательная «Белинка», школа № 19, что находилась тогда на улице Горького (сейчас в этом здании расположен учебно-производственный комбинат Вахитовского района) ; школа со 150-летней историей.
В разное время в «Белинке» училось немало известных ныне людей: советский ученый с мировым именем Р. Сагдеев, известный астрофизик Э. Дибай, писатель В. Аксенов, поэты В. Салахов и В. Мустафин, медики Д. Менделевич, Ю. Шапиро, А. Ратнер, В. Талантов.
Учились тогда мальчики и девочки, раздельно, как до революции.
С особого разрешения директора делегация мальчиков приглашала к себе на вечер танцев, по случаю какого-нибудь праздника, девочек из женской школы. Вокруг мальчиковой ; № 19; их было предостаточно: напротив, на месте нынешней студенческой столовой, была школа № 109; через два квартала – школа № 3 (в которой училась первая любовь Рустема, Анечка Гусева), в здании нынешнего хореографического училища ; школа
№ 18.
По воспоминаниям одного из друзей Рустема Кутуя Александра Колодина, контингент 19 школы был неоднородным: дети профессоров, советских и партийных работников (они жили на К. Маркса и Б. Красной) и деклассированные элементы (шпана с улиц Подлужной, Федосеевской, Тельмана, Касаткина). Этот конгломерат, как, оказалось, имел свои особенности: не профессорские и номенклатурные дети опускались до хулиганья – хулиганы тянулись к тем, с кем было интересно разговаривать, узнать новости, научиться чему-то. В школе не было различия ни по имущественному, ни по национальному признакам – там учились дети разного материального достатка и разных национальностей.Все запросто ходили друг к другу в гости, принося с собой гостинцы, не ущемляя чьего-то самолюбия.Между старшими и младшими учениками были демократические, почти родственные отношения. Этим объяснялось то, что Саша Колодин, третьеклассник, (сын главного редактора газеты «Советская Татария») на равных разговаривал со старшеклассниками Рустемом Кутуем и Василием Аксеновым.
Хрупкий, белолицый, красивый, как девочка, Рустем Кутуй всегда отличался аккуратностью, собранностью, деловитостью. Он был независимой, сильной личностью, и многих втягивал в орбиту своего обаяния.
«Отец как бы поощрял меня к ранней самостоятельности. Помощников не будет, точно говорил он, полагайся только на себя. Жизнь, в сущности, тогда, когда она на лету, когда как на духу, не измышлена, а взята сердечной мукой. Остальное – житейская смута, свара, дребезги». 
В своих рассуждениях и поступках он казался старше своих ровесников, и в школе был непререкаемым авторитетом. Прежде всего, потому, что он был сыном погибшего фронтовика, а к ним в то время относились с особым уважением.
Школа, по воспоминаниям выпускников тех лет начиналась с лестницы, с широченной мраморной лестницы. Когда учащиеся поднимались на второй этаж, перед их глазами появлялись имена «золотых» и «серебряных» выпускников, выбитые золотом на черном мраморе. Это было очень впечатляюще!
Учителя считали школу своим домом, жили в примыкавшем к школе здании. Многие из них были фронтовиками. Совершенно уникальным был преподаватель физкультуры Н.П. Царев, бывший чемпион России по различным видам спорта, который вернулся с фронта в свою родную школу.
При воспоминании о них на лицо Рустема Кутуя набежало легкое облачко грусти ; прошло уже больше полвека…
Завучем в 50-е годы была Анна Николаевна Квасова. Полная, прихрамывающая женщина с палочкой, вызывала восхищение всех без исключения. Она была кладезем эрудиции. Русскую литературу знала прекрасно и на дополнительных занятиях, которых никто не избегал, рассказывала о «серебряном веке», читала стихи неизвестных тогда Надсона, Полонского, Апухтина, Гумилева, Есенина, Бальмонта, Языкова, Саши Черного, Козлова. Никто и не знал тогда, кто такие Хлебников, Клюев...Только благодаря А.Н. Квасовой, по убеждению Р. Кутуя, он стал литератором.
На уроках военного дела старшеклассники учились разбирать Мосинскую винтовку образца 1893 года. Насколько серьезно была поставлена эта работа, говорит то, что Рустем Кутуй даже вспомнил, что винтовка эта была изобретена в 1891 году выдающимся русским конструктором С. И. Мосиным. Она оказалась лучшей в мире среди винтовок магазинных систем и служила русскому воину больше пятидесяти лет.
Во время учебы в школе свободного времени, как Рустем утверждает, у него не было никогда. Его по дороге из школы домой постоянно подстерегали различные соблазны: катания на коньках на стадионе «Динамо», баскетбол, парк «Черное озеро», татарский театр, купанье на Подлужной.… Подраться с суворовцами, которые встречались с их знакомыми девочками ; святое дело!
В 15 лет к Рустему пришла первая любовь ; звали ее Аня Гусева. 
Эта отчаянная бесстрашная девчонка с косичками, казалось, не лучше и не хуже других, училась в 7 классе школы № 3 и жила неподалеку, на улице Карла Маркса (рядом с нынешней «Лакомкой»). В школе она была отличницей, бессменным капитаном сборной города Казани по баскетболу. Она могла и с мальчишками в кровь подраться, и сдачи дать, и с крыши спрыгнуть ;ее побаивались и уважали за принципиальность и честность окружающие мальчишки, а девчонки завидовали ее храбрости и компанейскому характеру. Для Рустема тогда лучше Анечки никого не существовало на свете...
О ней он напишет потом рассказ «Первое свидание», и в каждом последующем рассказе о первой любви будут мелькать ее черты. Это ей  он напишет «Я ничего не позабыл» в своем единственном посвящении женщине «В день рождения Анны ; девочки из мира других измерений». Рустем помнил до мелочей каждый день, проведенный с Анечкой. Как держал в своей руке ее руку в мокрой замерзшей варежке, как махом взлетал по лестнице ее дома, как отдал ее замуж за своего лучшего друга Марата.
Позже дом Ахмадуллиных стал родным для Рустема. Он мог прийти сюда в любое время: и в радости, и в горе, один и с собакой, с друзьями и с малознакомыми приятелями ; двери были открыты для него всегда.
Анна и Марат заботились о своем друге, когда он был сильно болен, и сейчас любят и помнят Рустема Кутуя, с которым прошло их детство и юность.
В свои 73 года Анна Васильевна осталась той же Анечкой, веселой хохотушкой с голубыми лучистыми глазами. Она бережно хранит воспоминания о Рустеме: немногочисленные фотографии, рукописи стихов, книги. Книгу стихов «Зов», вышедшую в 1975 году, Кутуй подписал: «Аннушке, которую я люблю не стесняясь. Марату – человеку».
В ее памяти Рустем остался тем же красивым, невысоким пареньком с длинными, как у Вана Клиберна пальцами, умеющим одной рукой поднять с земли баскетбольный мяч.
Рустем и Анна проводили вместе все время, и никто уже не удивлялся тому, что они везде ходят вдвоем. Рустем очень любил поэзию С. Есенина, часто читал его стихи. В Доме Красной армии (позже – Дом офицеров и Ратуша) часто выступали поэты, и Рустем с Анной были непременными участниками этих поэтических вечеров.
Семья Кутуевых жила бедно, вспоминает Анна Васильевна. Денег не хватало, и им приходилось во многом себя ограничивать.
Билет на каток «Динамо» стоил целых два рубля. Чтобы попасть на него, ребята лазили через высокий деревянный забор на улице Щапова.
Рустем и Анечка были большими любителями кино, но Рустем не имел возможности приглашать в кино свою девушку, и тогда в кино его вела Анна, заняв деньги у более обеспеченных соседей.
Особых нарядов у Рустема не было – в любое время года он ходил в зеленых фланелевых штанах на резинке и такого же цвета фланелевой курточке. Зимой в костюме было невероятно холодно, но Рустем не показывал виду. Лишь в старших классах мать купила ему новый, в мелкую клеточку костюм, судьба которого сложилась не совсем счастливо.
С ранней весны Рустем с друзьями собирались на углу Комлева-Горького и катались на велосипедах, которые, естественно, были не у всех. Одним из счастливых обладателей самого «крутого» по тем временам велосипеда был сын первого секретаря обкома партии Родька Муратов; одноклассник Рустема.
Он жил на Толстого в большом деревянном доме, у дверей которого всегда дежурил милиционер; ездил на шикарной машине, умел играть в бильярд, был хозяином новенького блестящего велосипеда и коньков с ботинками ; недоступная роскошь для девчонок и мальчишек послевоенного времени. Словом, родители ни в чем ему не отказывали. Конечно, и сам Рустем, и его друзья были для Родьки не ровня, но других у него просто не было, и он дружил с ними, приглашал к себе в гости, давал покататься на велосипеде.
В один из теплых весенних дней Рустем, нарядившись в новый костюм, решил прокатиться «с ветерком», но велосипедный фристайл закончился крахом: Рустем, свалившись с него, порвал брюки.
Для Кутуя это стало страшным горем. Он схватился за голову и закрыл глаза от ужаса перед предстоящим возмездием. Но Анечка быстро сориентировалась, затащила его к своей родственнице, заставила раздеться и аккуратно заштопала дыру на коленке. Расправы удалось избежать.
Детство неразрывно связано со временем, в котором оно протекало. При упоминании Рустемом Кутуем различных событий 1945-1953 годов только два события превосходят остальные по масштабу детских переживаний, с которых нередко вели отсчет новой жизни не только взрослые, но и дети: День Победы и день смерти Сталина.
5 марта 1953 года вся страна испытала невероятное потрясение. В этот скорбный день радиоприемники на всем пространстве Советского Союза говорили голосом Юрия Левитана: «5 марта в 9 часов 50 минут вечера перестало биться сердце соратника и гениального продолжателя дела Ленина, мудрого вождя и учителя Коммунистической партии и советского народа - Иосифа Виссарионовича Сталина».
Сталин умер. Для большинства людей это было искренним горем – ради кого теперь жить и за кого умирать? Мало кто знал о злодеяниях в период культа личности, хотя слышали об арестах, боялись НКВД, но в сознании народа Сталин был победителем.
Страна погрузилась в траур. Из репродукторов звучала печальная музыка, газеты печатали многочисленные соболезнования, рыдали мужчины и женщины, школьники несли цветы к портретам вождя.
Души «детей войны» ; так называют в литературе поколение послевоенных детей и подростков, видевших ужасы войны незащищенным взглядом, который от этого был более острым, пронзительным и беспощадным ; были изранены и обожжены. Но дети остаются детьми даже в такие трагические для страны моменты.
В. Шарипов, вспоминает 5 марта 1953 года:
«Когда мать в шесть утра сказала: «Вставай, горе большое, Сталин умер!», первое, что мелькнуло: «Кажется, теперь от уроков можно будет сачкануть!».
Какая политика, какие кумиры в десять-то лет! Это во взрослом мире почивший для кого-то был «вождем» и «гением-учителем». Нам, детям, от взрослых передалось не столько горе, сколько растерянность ; всеобщая и коллективная. То самое, «что теперь будет со страной и народом?».
 По пути в школу, сбиваясь в стаю, мы интересовались одним: в какие игры будем играть? То, что уроков не будет, сомнений не вызывало, и это грело наши души.
У входа в школу был вывешен огромный портрет Сталина в черной шелковой окантовке. В класс вошла учительница Анна Федоровна с заплаканными глазами ; девочки начали громко реветь. Мы присоединили мальчишеские голоса, в которых не было ни слез, ни искренности, ни сожалений, к общему реву.
 Я не помню ни дня из детства, когда бы задумался о смысле и значении слова «свобода», но день этот запомнился мне как торжество свободы от общества и тотального гнета его запретов.
В этот день мы, дети,  предоставленные самим себе, на время забытые миром взрослых, были свободны и могли делать все, что хотели – до одури наигрались во все игры, какие только знали».
27 марта 1953 года Указом Президиума Верховного Совета СССР об амнистии из тюрем, лагерей и спецпоселений освобождалось около миллиона двухсот тысяч человек. Большинство людей, случайно угодивших «на зону», с чистой совестью устремлялось на волю и возвращалось в родные или хорошо знакомые места. Процентов тридцать уголовной мелочи, судя по милицейской статистике, в течение первых же дней свободы попадали обратно на нары; а вот матерые уголовники двинули туда, где могли найти применение своим «талантам», реализовать серьезные планы – в большие города. Благодаря выходу на свободу большого количества рецидивистов в Казани, как и по всей стране, резко обострилась криминальная обстановка.
Подростки из неблагополучных семей, привлеченных «блатной романтикой», начали тянуться к освободившимся из тюрьмы уголовникам. Участились случаи разбоев, краж и грабежей. Жители города перестали ходить вечерами по городу в одиночку, чтобы не быть ограбленными, раздетыми, а то и убитыми…
В центре Казани в то время орудовала банда Геннадия Чапурина, наводившая страх на соседние улицы. Рустем подружился с одним из бандитов, Дмитрием Рубаненко. И тогда Алима Садыковна, опасаясь, что ее единственный сын попадет в дурную компанию, отправила его от греха подальше к старшей сестре Гульшат, которая в то время жила с семьей в Молодежном городке моторостроительного завода. Десятый класс он заканчивал в немецкой школе города Куйбышева (ныне – Самара).
За это время он прислал Анечке пятьдесят два письма (по одному письму каждую неделю!). В нем были рассказы о его новых друзьях, о жизни, учебе и – стихи, стихи, стихи...
Я лучше стать хочу
Чтоб быть тебя достойным –
Твоей любви и нежности твоей,
Чтоб за меня в глаза
Взглянуть могла спокойно
Тому, кто скажет:
 «Он не пара ей...»
Письма Рустема Кутуя могли стать целой книгой его раннего творчества. Но произошла настоящая трагедия. Когда Анна, будучи студенткой КХТИ, уехала на целину, ее мать, никогда не любившая Рустема за его слишком веселый нрав («несерьезность», как говорила она), уничтожила все письма. Пропали, практически, все его юношеские стихи, посвященные Анне, девочке из детства...
 До сих пор при воспоминании об этом у Анны Васильевны появляются слезы на глазах.
«Детство, отрочество, юность – как бы неосознанный разбег, он слишком моментален. Так сгорает хворост богатым огнем. Его пламя красиво. Поляна света видна издали, будто приподнятая в воздухе. Но долго еще блики будут пролетать через сердце человека. Память, возвращаясь назад, словно бы длит жизнь». 
«СВИТОК СУДЬБЫ ЖИЗНЬ РАЗВЕРНУЛА...»
На историко-филологический факультет Казанского государственного университета имени В.И. Ульянова-Ленина Рустем Кутуй поступил без особых усилий, несмотря на то, что в аттестате была только одна-единственная «пятерка» ; по астрономии:
В автобиографии, хранящейся в архиве Казанского государственного университета, будущий студент Р. Кутуев написал:
«В 1944 году поступил в школу № 19, в которой кончил 10 классов. В 9 классе вступил в ВЛКСМ. Занимался баскетболом. В частности, выступал за общество «Наука» (КХТИ). После окончания 9 классов, то есть в 1953 году переехал в г. Куйбышев, где поступил в 10 класс школы № 27. В течение года был корреспондентом общешкольной газеты и занимался в литературно-творческом кружке. В 1954 году вернулся в Казань для поступления Казанский государственный университет имени В.И.Ульянова- Ленина» (орфография сохранена).
Учиться в Казанском государственном университете, имеющем 150-летнюю историю, было престижно всегда: один из старейших университетов России был основан  5 ноября 1804 года (по новому стилю ; 17), когда императором Александром I были подписаны Утвердительная грамота и Устав Казанского императорского университета.
В течение многих лет он являлся самым восточным высшим учебным заведением России ; одним из крупнейших центров образования и науки. В нем сформировался ряд научных направлений и школ (математическая, химическая, медицинская, лингвистическая, геологическая, геоботаническая и др.). В числе студентов университета были выдающиеся ученые, а также представители культуры, общественные деятели: С.Т.Аксаков, М.А.Балакирев, П.И.Мельников- Печерский, Л.Н.Толстой, В.И.Ульянов-Ленин, В.Хлебников и другие.
Историко-филологический факультет Казанского государственного университета ; один из старейших ; был создан в 1804 году, как отделение словесных наук. С 1835 года филологи находились в составе первого отделения философского факультета, с 1863 года ; историко-филологического факультета, который в 1922 году был включен в Восточный педагогический институт. В 1940 году филология возрождена в университете в составе историко-филологического факультета.
Современное название ; филологический факультет (филфак) ; появится в Казанском университете только в 1980 году, после разделения историко-филологического факультета на два: исторический и филологический. Впоследствии из состава филологического факультета выделятся  в  самостоятельные  факультеты отделения татарской  филологии (в 1989 г.) и журналистики (в 1990 г.).
О годах учебы в университете Рустем Кутуй вспоминает с легкой грустью:
«Когда учился в университете, много чего интересного было: в баскетбол играл за университет и за «Динамо», в хоре университетском пел... А летом в колхоз ездили…. По вечерам танцы, картошка, печенная на костре ; романтика.… С друзьями ходили в походы, делали университетскую газету…
Когда я учился, много интересных людей было среди студентов: Ирина Донская, Станислав Говорухин, Николай Беляев... Эта троица писала различные истории и фельетоны из студенческой жизни под псевдонимом Гобелдонс.
Мы все интересовались тогда кино. Не пропускали ни одного фильма, даже сбегали с лекций. В то время, если студент пропускал какой-нибудь фильм, он считался некультурным человеком. Говорухин всерьез увлекался кино и разбирался во всех киношных новшествах; в отличие от нас, дилетантов. Вообще, он геолог, и  никто даже не предполагал, что он будет снимать настоящее кино: «Вертикаль», «Место встречи изменить нельзя»...
Текст характеристики на выпускника Казанского государственного университета Кутуева Рустема Аделевича, подписанный проректором КГУ по учебной работе профессором Каштановым С.Г. менее эмоционален и более беспристрастен:
«Первые годы показал среднюю успеваемость, но с третьего курса значительно повысил ее: имел только хорошие и отличные оценки. За время педпрактики в школе дал содержательные уроки, провел большую воспитательную работу.
Кутуев выступает со своими стихами в печати, он работал в редакциях факультетской стенной газеты «Ленинское знамя» и университетской газеты «Ленинец».
В предвыборную кампанию тов. Кутуев работал агитатором, участвовал в воскресниках, работал в колхозах, принимал активное участие в художественной самодеятельности.
Товарищ Кутуев внимательный, чуткий товарищ, честный, принципиальный человек.
Проявил способности к литературной и журналистской работе.
Политически подготовлен, морально устойчив»
(Орфография сохранена).
«Проявил способности к литературной и журналистской работе» ; сказано, наверное, слишком скромно. Именно в университете Рустем начал серьезно заниматься литературой. Перечитал массу книг и каждую свободную минуту писал… Он не пытался кому-то подражать, стихи появлялись словно сами собой. Правда, ему часто попадало за излишнюю лиричность, камерность стихотворений. Но со временем поэтический мир Рустема стал шире, и даже убежденные его ниспровергатели, которые осуждали его за излишнюю романтичность, заметили это.
Постепенно Кутуй начал переходить к прозе. На спецсеминаре по художественному мастерству писателей второй половины девятнадцатого века темой для доклада он взял не поэзию, а чеховского «Черного монаха». И уже вскоре, в 1959 году, в университетском «Ленинце» были изданы три главы повести «Солнце идет в зенит».
Вячеслав Аристов в своих воспоминаниях об учебе в Казанском университете и знакомстве с молодым Рустемом Кутуем пишет:
«…невысокий, подтянутый, даже элегантный юноша с неброско-красивыми, какими-то одухотворенными чертами лица. Взгляд пронзительный, резкий, но в тоже время задумчивый, погруженный в себя…
Поражала его колоссальная работоспособность. Он писал везде – на лекциях, на семинарах, дома, он не мог прожить дня без нового стихотворения».
В свою очередь о Вячеславе, или просто Вяче, Рустем Кутуй мог бы говорить много и с удовольствием. Они были друзьями, начиная с 60-х и вплоть до 90-х годов. Огромной потерей для Кутуя стала смерть Аристова, который умер внезапно, не дожив до 55 лет. Это случилось 12 июня 1992 года.
Вячеслав был добрым, умным и сердечным, поистине интеллигентным человеком. Известный казанский историк, библиофил, книговед, краевед, изучавший культурную жизнь Казанского края конца ХVШ – первой четверти ХХ века, историю Казанского университета, Лобачевки, ее книжные и рукописные фонды. Редкостный знаток рукописей, он обладал при этом талантом замечательного рассказчика. Написал массу прекрасных статей и книг из жизни Казанского университета, о его выпускниках и преподавателях.
«Его окружали тени великих предков, их нетускнеющие мысли. И он был подлинным, интеллигентным Хранителем теперь уже как бы былого, всепоглощающего служения отечественной культуре. Без его помощи я просто осиротел. «Пойду к Вячу!» - звучало для меня как сверка правдивого и точного восприятия времени. При кажущейся безалаберности, он был настоящим архивариусом, человеком точных сведений, а СВЕДУЩИЙ не может быть безоружным. Словом, мы радовались при встрече, соответственно, пропускали по рюмочке и, пересмеиваясь, предавались беседам о чем угодно».
Рустем прислушивался к его советам, читал свои стихи, одно из которых «Я лучше стать хочу», весной 1955 года впервые появилось на страницах газеты «Советская Татария» и было благосклонно принято критиками и читателями.
Первый успех окрылил молодого поэта, и он задумался о журналистской работе и переводе в Московский государственный университет.
Факультет журналистики МГУ, который готовил  специалистов для работы в газетах, журналах, издательствах, редакциях телевидения и радиовещания, был создан в 1952 году распоряжением Совета Министров СССР на базе отделения журналистики филологического факультета Московского Государственного Университета имени М.В. Ломоносова и редакционно-издательского факультета Московского полиграфического института. Евгений Лазаревич Худяков, декан факультета, тепло встретил начинающего поэта.
; Хорошо, что ты пришел к нам, ; сказал он Рустему. – Талантливые люди нам нужны. Будешь учиться журналистике вместе с дочками Буденного, Ворошилова.… А досдать придется всего ничего ; стенографию и фотодело.…Только я не понимаю, чем же хуже классический университет в Казани...
Е.Л. Худяков смог убедить Рустема, что и в Казани можно научиться писать, и Кутуй возвращается обратно в КГУ.
На стыке 50-60 годов бурлило, гудело в Казани молодежное литературное объединение при Союзе писателей республики и редакции газеты «Комсомолец Татарии.
Собирались молодые литераторы в Доме Печати каждый четверг. Читали, спорили, критиковали друг друга, не щадя живота – своего и чужого. Среди них были Рустем Кутуй, Роман Солнцев (тогда еще Ренат Суфеев), Мария Авакумова, Булат Галеев, приходили иногда художники, музыканты – Константин Васильев, Алексей Аникиенок, Лоренс Блинов.
С 1942 года при музее М. Горького существует литературное объединение, возникшее практически одновременно с открытием музея А.М. Горького.    Сейчас оно носит имя Марка Зарецкого, который более 30 лет бессменно руководил ЛИТО. Частыми гостями его были как молодые, так и маститые, поэты и писатели, художники и музыканты, люди творческих профессий.
По воспоминаниям Диаса Валеева, который в молодые годы был членом ЛИТО, зал замирал, когда на сцену выходил Рустем Кутуй. Сразу  видна была огромная разница между ним и начинающими поэтами и писателями. В Рустеме Кутуе слушателям нравилось все: яркая внешность, завораживающий взгляд, звучный голос. Особенно восхищал его поэтический язык,  наполненный метафорами, простота и, вместе с тем, своеобразие и отточенность сюжетов. По общему мнению, его талантливые стихи и рассказы тех лет обещали многое.
Действительно, в это время Рустем Кутуй с огромным энтузиазмом много и напряженно работает, и все у него получается. Отрывки из повести «Солнце идет в зенит» в 1961 году войдут в первую его книгу прозы «Мальчишки»; многочисленные стихи к 1962 году сложатся в первый поэтический сборник, глубоко проникнутый романтикой и юношеским максимализмом, «Я иду по земле».
Во время учебы в университете Рустем стал популярным в студенческой среде. Послушать его стихи приходили студенты из других вузов. Поклонниц было не сосчитать! Они подкарауливали его после занятий, выпрашивали фотографии, брали автографы. Особо шустрые сокурсницы Анечки буквально воровали фотографии из ее альбома.
У Рустема появились новые знакомства, он все чаще стал проводить время в компаниях. Иногда пропадал неделями, потом приходил к Анечке и каялся.… Эти изменения в жизни Рустема не могли не повлиять на отношения влюбленных: они реже стали встречаться, все больше появлялось причин для ссор.
Однажды Анна в очередной раз позвала своего возлюбленного в кино. Карманы у Рустема, как обычно, были пусты, но шел новый фильм, который посмотрели уже все их друзья, и Аня заняла деньги на билеты у соседей. Поначалу Рустем даже обрадовался и согласился идти в кинотеатр, а потом передумал и предложил вместо кино купить бутылочку популярного тогда портвейна «777» и посидеть...
«У меня все оборвалось внутри, ; вспоминает Анна Васильевна. – Все это нужнее, важнее и интереснее, чем я? Я все поняла. Я ухожу. До свидания! «Ты все равно будешь моей женой», ; крикнул он мне вслед. Ни-ког-да, ; ответила я. – Я выйду замуж за того, кого буду уважать. А тебя я не уважаю».
Вскоре после этой размолвки девятнадцатилетний  Рустем Кутуй женился на своей одногруппнице, Светлане Левушкиной. Многие ребята на нее поглядывали, но подойти не решались. Светлана была модной, веселой и привлекательной девушкой. Рустем был очень похож на молодого Лермонтова и тоже пользовался немалым успехом у представительниц слабого пола. Пара получилась очень красивой, на загляденье.
Первое время молодожены жили в большой квартире родителей Светланы в Доме чекистов на улице Карла Маркса. Позже у них появилась своя двухкомнатная квартира, окнами на Телестудию. Там же получили квартиры и первые работники Казанского телецентра. Алима Садыковна первое время жила с молодыми, но отношения с молодежью не сложились, и она переехала в отдельную однокомнатную квартиру на улице Волгоградской.
В 1958 году на свет появился первенец – Адель, названный в честь знаменитого деда. Рустем был очень рад рождению сына, гордился его успехами и часто водил к своим родным в гости. А когда  через пять лет родилась и дочка Юля, немало внимания стал уделять и ей. Он гулял с детьми, играл, читал им волшебные сказки и детские книжки А. Барто, К. Чуковского, С. Маршака:
Лежит, лежит копеечка у нашего колодца.
Хорошая копеечка, а в руки не дается.
Пойдите, приведите четырнадцать коней,
Пойдите, позовите пятнадцать силачей!
Пускай они попробуют копеечку поднять!
Чтоб Юленька копеечкой могла бы поиграть!

«ТЫ ЛЕТИ, КОРАБЛИК МОЙ...»

Очаровательные стихи для детей  настолько захватывают Рустема, что он начинает пробовать свои силы в новом направлении и специально для своих детей начинает придумывать сказки в стихах. В Татарском книжном издательстве у Кутуя одна за другой выходят прекрасно иллюстрированные детские книги: «Про забор и Африку крокодилью» (1965), «Дружные ребята. Утенок и гусята» (1966), изданные большим тиражом.
Лишь в 1979 году, после большого перерыва, Рустем Кутуй снова возвращается к детской поэзии и пишет для своей дочки Ренаты стихи для альбома-раскраски «Я растила цветы». В 1984 у него выходит книга «Босиком по радуге», в 1993 – «День варенья», в 1997 году – «Сова под зонтиком», в 2001 году в издательстве «Магариф» ; книга «Петух-щеголь». Последняя среди книг, изданных на русском языке и представленных на конкурс Республики Татарстан «Книга года 2001», была признана наиболее любимой и читаемой малышами из 105 книг, приявших участие в конкурсе.
В мировой литературе детская поэзия занимает особое место. Она учит ребенка воспринимать с детства такие понятия, как добро, справедливость, дружба, человечность; помогает  ответить на многие вопросы, которые дети задают взрослым: о рыбках, воробьях, улитках, страусах и других обитателях планеты; формирует представления маленького человека о вещах и явлениях, игрушках, домашних животных, временах года, отношениях между ребёнком и родителями.
Часто ещё до того, как малыш сможет прочитать стихи самостоятельно, он слышит их от взрослых и выучивает наизусть. Это несложно сделать, потому что детские стихи богаты четкими, звонкими и легко угадываемыми рифмами, красочными образами, ассонансами, аллитерациями, игрой смысла и звука, фонетически насыщены. Для них характерна особая дружелюбная интонация, направленная на то, чтобы вызвать доверие маленького читателя. Стиль стихов для самых маленьких отличается преобладанием простых синтаксических конструкций, нераспространённых предложений, существительных и глаголов:
Слушая и читая детские стихи, ребенок с любопытством всматривается в окружающий мир, вбирая в себя самые разнообразные впечатления и чувства. Героями детских стихов Кутуя становится окружающий ребенка мир: люди («Охотник»), деятельность человека («Поливальная машина»); животные и птицы («Жук», «Петух», «Сорока»); состояние («Сон», «Болею»), деревья и цветы («Верба»)/
Поэт рассказывает маленьким читателям о том, что им близко и знакомо, о том, что у них перед глазами. Отсюда такая особенность поэтики, как конкретность: если речь идёт, например, о животных, то стихотворение описывает какое-то конкретное животное, указывает на его характерные черты, отличающие его от других. Если же герои стихотворения дети, то и они наделены какими-то особенностями поведения и, как правило, получают имена.
Детские стихи Рустема Кутуя наполнены светлым мироощущением, детским очарованием. Автор умеет показать обыденные, привычные картины, оперируя запоминающимися образами. Он умело использует мир таких ассоциаций, которые понятны и знакомы ребенку. Вот как описаны краски дня в стихотворении «Индюк»:
…И глядит с тоской на юг
Важный толстенький индюк,
Где живут друзья-фазаны
С изумрудными глазами,
Где, как хвост плывет павлиний,
День осенний над долиной.

Детская поэзия заметно отличается от поэзии для взрослых. Как правило, она не отражает внутренних переживаний поэта. Детское стихотворение ; это небольшая история со своим сюжетом, где главное – мир ребенка, в котором он живет и все, что с ним связано.
Но и детские стихи предназначены для читателей разного возраста, и также имеют различия стихи для малышей и стихи для школьников. Например, стихотворение Кутуя для детей школьного возраста «Гром» несколько отличается от беззаботных детских стихов для малышей.
Звуки стихотворения играют со смыслом, перекатываясь, будто камешки, во рту. Поэту удалось передать тревожную атмосферу грозы. Читатель  словно видит замершую природу, примолкнувших птиц и притихших зверей, потемневшее небо, слышит далекие зарождающиеся раската грома, звуки его  приближения.… И ; резкий, неожиданный финал, когда гром «солнце закрыл, как окно»…Совокупность повторяющихся звуков создает впечатление динамики, движения. Настроение стихотворения усиливается от однообразного  перечисления к молниеносному эпилогу.
Шатко,
ВАЛко,
ТЯЖКО ГРОМ
обошел  поля кРуГом.
Лес потРогал за веРШины,
РАСКОЛОЛ оРех в лоЩине…
Рожь пРигнул волною дуШной,
ПРоШагал по облакам,
Как запРавский великан…
И –
СОЛНЦЕ ЗАКРЫЛ,
КАК ОКНО…

В «Заповедях для детских поэтов» К.И.Чуковский перечислил правила, по которым следует создавать детские стихи. Важными представлялись ему образность в сочетании с действительностью, быстрая  смена  образов,  музыкальность, насыщенность глаголами при минимальном использовании прилагательных, близость к детскому фольклору, к игре, обилие юмора. Последняя заповедь такова: «Не забывать, что поэзия для маленьких должна быть и для взрослых поэзией».
Двадцать с лишним лет назад два бельгийца ; поэт Пьер Коран и педагог Робер Кюсс выпустили книгу «Рожок для муз», в которой собрали ответы детей на вопрос «что такое поэзия?»
Поэзия... «это песня без музыки», ; сказала маленькая Коринна; «это история, которая поет», ; сказала Софи; «это словно мячик катится по земле», ; ответил десятилетний Жан-Мари; «это радость жизни, которая заключена в тексте», ; заметил умудренный жизнью Марсель; «это утешение, когда я одинока», ; вздохнула чувствительная Ширли... «Если не будет поэзии, что нам останется?» ; подытожила двенадцатилетняя Соня.
Действительно, если не будет поэзии, что нам остается…
Рустем Кутуй в полемике, развернутой «Литературной газетой» под заголовком «Что называют поэзией?», на этот вопрос ответил так:
«Поэзия, наверное, началась тогда, когда человек удивился. Был ли то собственный голос, обернувшийся эхом, или отражение лица на поверхности воды, ; во всяком случае, было удивление, заставившее запеть камень, дерево, слово».
Детская поэзия Кутуя несколько отличается от детского поэтического творчества многих других поэтов. Она не только познавательна и развлекательна – она философична. Автор  рассказывает о своих душевных переживаниях, настроении, рисуя красочные картины природы:
Небо огромно.
Звук разбежался – затих у парома...
Ветлы горбато сошлись. Тут и месяц.
Прямо стоит, словно кто-то повесил
Свет на невидимый крюк. 
Но и здесь, среди стихов для детей находится место для воспоминаний, и маленький читатель вместе с автором попадает в старый деревянный дом на улице Комлева, куда Кутуй неустанно возвращается своими мыслями:
Жил да был человек,
Коротал нелегкий век,
Дождь любил и первый снег,
И движенье тихих рек…
Одного не доставало…
Золотого пустяка-
Из почти что старика
Превратиться
В маленького,
Чтоб-
Салазки,
Валенки,
Чтоб стоять, разинув рот,
Возле косеньких ворот…
В личной жизни Рустема назревала трагедия: он разочаровался в семейной жизни.
«Была влюбленность девятнадцатилетнего юнца, — напишет Кутуй много лет спустя в повести «Яблоко пополам».— Больше ничего не было. Дети поторопили жизнь. Но глупость никуда не денешь, она неуправляема…»
В благополучной, казалось бы, семье начались проблемы: все чаще возникали скандалы: Светлана и Рустем то расходились, то сходились вновь. И, наконец, когда Юле исполнилось восемь лет, они развелись, разменяли свою квартиру и разъехались в разные концы города. Но Рустем ни в чем не винил свою жену, он прекрасно понимал, что человек он непрактичный в житейском плане, не умеющий лицемерить и приспосабливаться к жизни — с таким жить сложно.
«Со мной же мучение…Я до всего хочу дойти сам, со мной не больно-то устойчиво. Женщине подавай устойчивость... А я живу здесь, гляжу оттуда ; из детства. Там все было по-другому. Я гляжу из войны… У меня старые глаза мальчика…» 
По словам Юлии, родители несколько раз предпринимали попытку начать все сначала. Но из этого ничего не получилось: «Мне плохо, когда меня трогают за холку, а. за душу тем более».
К сожалению, случилось так, что со временем дети прекратили встречаться с отцом.
«Сын не приходит ко мне. Наверное, так надо.… Нет необходимости. Мать постаралась отучить его. А я слышал, он женился. В девятнадцать-то лет.… Вымахал, а когда-то ползал по полу. Вроде вчера было». 
Юлия была полностью на стороне матери и выразила свою обиду тем, что в паспорте в графе «национальность» вписала ; русская. Так и жили в одной семье двое детей Кутуевых: один – татарин, другая – русская.
В своей повести «Магический кристалл» Айдар Сахибзадинов  рассказал об одной из своих встреч с Кутуем на озере Лебяжьем:
«; Тут недалеко живет моя первая жена, ; грустно сказал Кутуй. ; Внуки. Они называют меня «плохим дедушкой». Я ж бродяга. Ну вот, как-то поехал на дачу, автобуса нет, замерз. Сходил в магазин, и вон там, под кустом, согрелся. Ну, думаю, внуков проведаю. Пошел, позвонил, в ответ ; тишина. Дома никого не было, но показалось, что мне нарочно не открывают. Я не стал лягать дверь. Решил их наказать по-другому, посредством искусства. Представляешь, всю ночь пел под окнами.
; Арии?
; Угу, ; он посмотрел исподлобья. ; Бегал вокруг дома, как угорелый, и горланил. Басами уничтожал условности света. Мне хлопали. С балкона девицы бросали цветы, хихикали...»
После развода Светлана Борисовна вышла замуж за оператора телевидения. Долгое время работала на студии заведующей библиотекой, жила на улице Окольной. Прошли годы, Виктор, муж Светланы, умер, а в 2003 году после тяжелой болезни умерла и Светлана.
Дети, между тем, подросли. После развода родителей они жили с матерью в маленькой скромной «двушке» на Окольной.
Юлия, окончив биофак КГУ, вышла замуж, родила сыновей Дмитрия и Андрея, но вскоре развелась и вернулась с детьми к матери.
Адель после школы также поступил на биофак КГУ, но практически не учился, вел слишком вольную студенческую жизнь, пристрастился к выпивке. Через год был отчислен за неуспеваемость, и его забрали в армию. Демобилизовавшись, работал в различных печатных изданиях. Дважды женился: на свет появились дочь Яна от первого брака и сын Тимур – от второго. Но ни первая, ни вторая семья не выдержали его пьяных загулов. Третий, гражданский брак Кутуева тоже был недолгим. В 1998 году Адель вернулся в квартиру к матери, где к тому времени уже проживала и его сестра с сыновьями.
Дальнейшая судьба детей Рустема Кутуя сложилась трагически.
В декабре 2006 года Дмитрий, сын Юлии (внук Рустема Кутуя) в пьяной драке убил своего дядю, 49-летнего Аделя. Как говорится в милицейских сводках, драка произошла «на почве неприязненных отношений», которые возникли в семье не так уж внезапно.
Как рассказала на суде Юлия, она неоднократно пыталась лечить брата от алкоголизма, но безуспешно. Долгое время он нигде официально не работал, а все случайные заработки тратил на спиртное. Но когда сестра вышла замуж, Адель совсем опустился. Однажды он с ножом вошел в комнату племянников и стал требовать «уважения»... Дмитрий испугался, схватил молоток и ударил дядю по голове...
Следствием было установлено, что Аделю Кутуеву было нанесено не менее 11 ударов тяжелым предметом, которые и стали причиной его смерти.
Но все это произойдет гораздо позже...
А пока впереди ; целая жизнь!
«Я ВЕРЮ, ВГЛЯДЫВАЯСЬ В ТЬМУ...»
В 1960 году Рустем Кутуй оканчивает Казанский университет и начинает работать сначала младшим редактором Татарского книжного издательства, а через два года – редактором литературно-драматической редакции Казанской студии телевидения.
14 августа 1962 года Рустема Кутуя принимают в члены Союза писателей Татарии, и в 1964 году он переходит на профессиональную писательскую работу. С тех пор каждая из его последующих пятидесяти книг своеобразных стихов и лирической прозы становилась событием литературной жизни.
В 1961 году в Татарском книжном издательстве выходит первая книга очаровательных рассказов Рустема Кутуя «Мальчишки», состоящая из 14 историй мальчишек и девчонок послевоенного времени. Книгу эту он посвятил светлой памяти своего отца.… На экземпляре, который сохранился в семье Кутуя, надпись: «Мама! Я тебе дарю книгу о себе и отце».
Повесть эта ; память поэта. Память о войне, которая, казалось, никогда не закончится, никогда не отпустит, потому что для детей военного времени она была привычным фоном жизни.
Вспоминая свое детство, Рустем создает ностальгическую картину времени. Светлая грусть, тоска по прошлому, по ушедшему быту, полному вкусов, запахов, зрительных образов, по двору своего детства, по друзьям. Кутуй стремится остановить переживаемый миг, преодолеть время, сохранить в памяти других образы себя, своих близких.
Рустем Кутуй не писал детские рассказы, ; он рассказывал о детях, об ощущениях, переживаниях и приключениях ребенка, жившего после войны, прототипом которого был он сам.
 «Большая часть истин из детства взята кровью. Все оттуда – понятие чести, достоинство, гордость, протяженность любви и надежды, мечтательность, вопросительные и восклицательные знаки». 
Книга состоит из 14 рассказов и повести-новеллы, связанных темой детства и возмужания поколения 30-х, воспитывавшегося в трудные годы Великой Отечественной войны и прошедшего через суровые испытания.
Через двенадцать лет Василий Росляков, известный советский писатель и критик, в предисловии к книге Р. Кутуя «Солнце на ладони», вышедшей в издательстве «Современник» напишет, что в первой книге Рустема Кутуя он почувствовал воздух неповторимого детства, ранней юности.  В этом возрасте мир прекрасен, «а души так чисты и прозрачны, когда утренняя свежесть первых чувств, первых волнений сердца обещает впереди жизнь, полную любви, благородных помыслов и свершений, жизнь замечательную, заманчивую и почти бесконечную».
Рустем Кутуй пишет о детях, но в его историях живут и взрослые, и старики. Безотцовщина, семейные заботы, неустроенность в жизни придают рассказам грустный оттенок, но они не вызывают отчаяния и пессимизма. Напротив, рассказы Р. Кутуя, напротив, вызывают радостные чувства от соприкосновения с добротой, любовью, состраданием к людям. И вместе с автором мы начинаем любить его героев, жить их, порой, нелегкой жизнью.
В прозе писатель создал свой мир, который настолько близок тому миру, в котором мы живем, что, порой, и читатели, и критики забывают о том, что это литература, а не реальная действительность и относятся к героям, как к своим современникам.
В 60-е годы Рустем Кутуй много и плодотворно работает: у него выходят сборники рассказов: «На дороге» (1961г.), «Дождь будет» (1963г.), «Солнце лежит на рельсах» (1964г.), сборник стихов «Я иду по земле» (1962), «Ливни света» (1968г.).
Кажется, никогда, как в 60-е годы прошлого века, не была так популярна поэзия, ибо она была настроена на сегодняшнюю жизнь и насущные запросы: она учила не приспосабливаться, а плыть против течения, быть самим собой, формулировала новые нравственные принципы и убеждала жить по ним. Она требовала и от власти, и от общества не отступать от пути обновления жизни.
В то время на российском поэтическом небосклоне ярко горели такие звезды, как Роберт Рождественский, Евгений. Евтушенко, Белла. Ахмадулина, Андрей Вознесенский – это они тогда были основными возмутителями поэтического спокойствия. Поэзия стала настолько популярна среди молодежи, что стихи известных и неизвестных поэтов зазвучали на многолюдных вечерах. Стали традицией Дни Поэзии, проводившиеся в разных городах, собиравшие многотысячные аудитории. С книжных прилавков буквально сметались поэтические сборники.
Поэты все чаще обращались к своему поколению, стремясь воспламенить сердце, увлечь своими идеалами. Пафосом поэзии тех лет было утверждение ценности неповторимой человеческой личности, человеческого достоинства. Глубокая вера в молодежь, ее настойчивость и упорство в борьбе за достижение поставленной цели в стихах поэтов – шестидесятников носят отчетливые автобиографические черты, тесно переплетаются с лирическим «я».
В первом сборнике стихов «Я иду по земле», вышедшем в свет в 1962 году, Рустем Кутуй обращается к своему поколению, стремясь воспламенить сердце, увлечь своими идеалами.
Еще в 1958 году, в честь 40-летия ВЛКСМ, Татарский обком комсомола издал сборник студенческих стихов «20 лет». Сейчас это ; огромная библиографическая редкость! И открывало этот сборник стихотворение Рустама Кутуя «Опоздал я в двадцатых родиться», вошедшее позже в его сборник «Я иду по земле». Его глубокая вера в молодежь, ее настойчивость и упорство в борьбе за достижение поставленной цели ярко выражены в словах:
И я верю,
Завидовать будет
Мой ровесник далеких лет
Нашей правильной славе буден,
Выходя на сырой рассвет.

Юношеский задор, бескомпромиссность, желание самоутвердиться и возможность исполнения невозможного во весь голос звучат в его стихотворении «Дерзость»:
Мне б в души ворваться Тереком
И стать Везувия праздником.

«Я ворвусь к вам Тереком...» Бурный Терек, не однажды воспетый Пушкиным ; как символ гордого, непокорного исполина. Поэзия, песня – ураган, бурный поток, врывающийся в нашу жизнь и делающий ее чище, светлее, лучше. В юные годы поэт был горяч и дерзок, далек от мрачных дум и не боялся сталкиваться с противником:
А вы так удобно ходите,
Шажки стелете,
Как старенькие ходики..
А Я К ВАМ ВРЫВАЮСЬ ТЕРЕКОМ!

Юношеский максимализм свойственен определенной возрастной категории. Когда чувствуешь в себе силы спорить со всеми, отстаивая собственную точку зрения (разумеется, самую правильную). А самое главное – в шкале ценностей молодого человека только две крайние точки зрения – либо черное, либо белое. Нет полутонов, нет середины.
В юности уверенность в себе достигает максимальной отметки, как и желание во что бы то ни стало выделиться, самоутвердиться. Присутствует еще детская наивность и глупость, неопытность в сочетании с огромными амбициями. Абсолютно все кажется возможным! И мечется молодая душа в море непонимания. Все это – свойственная юности горячность, юношеский эгоизм, отсутствие опыта и гибкости мышления.
Именно поэтому, вступив на путь борьбы, Рустем Кутуй, чаще всего, не находил поддержки, как и остальные поэты – шестидесятники.
Желание быть самым современным предъявляло свои требования и заставляло поэтов вольно или невольно приспосабливаться к массовому вкусу, поэзия становилась ближе к читателю. Наряду с тягой к «злобе дня», фельетонной публицистичности, ораторской риторике в произведениях «шестидесятников» все отчетливее стали проявляться нравственно-гуманистические мотивы. Лирика – гражданская, философская, любовная, пейзажная и т.д. – стала ведущим жанром. Поэзия вновь заговорила об искренности, сокровенности, о вечных ценностях. Едва ли не все поэты и писатели начали писать о своем доме,  семье, малой родине, представив ее колыбелью жизни, ее истоком, ее природным началом.
Настроения «шестидесятников» проявились в исповедальном стиле, лирических дневниках, фронтовых и военных воспоминаниях, рассказах о военном детстве.
Поэзия Рустема Кутуя не претендует на то, чтобы возвысить прозу жизни, но переживаемое им исполнено острого поэтического смысла и, по сути, является поэзией жизни.
Р. Кутуй стремится определить назначение молодого поколения в жизни, обществе, призывает каждого искать свое место в жизни, быть настойчивым и упорным, бескорыстным, честным и рассудительным в своем стремлении к достижению высокой цели.
Поэт бичует мелочность  интересов, праздное времяпровождение. Он непримирим к мещанству:
Я видел комнаты,
Как омуты,
Цветы бумажные
И щеки напомаженные...
Улыбки липкие,
И сонные глаза,
Мертвые, как в образах...

Ему несвойственна ложная многозначительность, громогласность, пустая игра словом, нагнетание магического тумана. Поэт размышляет о любви, о ревности, о женской красоте, о смысле и скоротечности жизни и быстро ушедшей молодости.
Кутуй не стремится предстать перед читателем  длиннобородым мудрецом, не знающим сомнений. Не боится признаться, что даже когда порой светло и празднично на душе, он сомневается, ошибается. Больше всего он размышляет о тысячах людских дел и забот, о жизни, о том, что надо жить. Ему хочется поделиться радостью жизни со всем окружающим его миром:
  Я полон стихами.
Я радуюсь свету,
Упругому камню
И крепкому ветру...
Я нынче, как бог.
Босоног,
И на ощупь
По солнцу иду,
Запеваю, как птица,
Ловлю на лету
Целый мир... )

Казанский журналист Вахит Шарипов познакомился с Рустемом Кутуем чуть позже, в 1967 или 1968 году на семинаре молодых писателей автономных республик Поволжья, который проводил ЦК ВЛКСМ. Руководителями семинара были мэтры тех лет – Давид Кугультинов, Мустай Карим, Михаил Львов, Марк Соболь. После столичных мастер-классов всех отправили в республиканское турне для выступлений перед читателями.  Группа, в которой были казанцы прозаик-фронтовик Геннадий Паушкин, поэт Иван Данилов, Рустем Кутуй, Вахит Шарипов, направилась в Набережные Челны и Нижнекамск. Участники семинара с успехом выступали в Домах культуры, школах, библиотеках.
Вечерами, вернувшись в гостиницу, участники продолжали «поэтические вечера» до самого утра. Организатором всегда был Рустем Кутуй. Он начинал с провокации: «Да какие вы к черту поэты! Вот поэзия!». И далее шло четверостишие, а то и все стихотворение Вознесенского, Евтушенко, Ахмадулиной, Самойлова, Рождественского.… Потом переходили на неувядаемую классику, как русскую, так и мировую. Надо ли говорить, что в то время водка лилась рекой, а стихи не иссякали.
«Память Кутуя была бездонной, он сыпал стихи пригоршнями. Память его была феноменальной, энергетика была невероятной, а критичность Рустема по отношению к коллегам и даже известным поэтам перерастала в нетерпимость и непримиримую жестокость.
Только спустя годы я понял, насколько высокую поэтическую планку он воздвиг для себя, и насколько он еще не дорос до этой творческой вершины в своих творениях. Так клокотала ярость молодого бессилия, ведь ему тогда было всего тридцать с небольшим, и все еще у него было впереди». 
«КТО ПРОСТИТ МОЮ ПАМЯТЬ...»
Творчество Рустема Кутуя, татарина по национальности, пишущего по-русски, в 60-70–е гг. ХХ века воспринималось с недоумением. Ибо в это время остро не ставились вопросы национальности, но официально существовала национальная литература, которая переводилась на русский язык. Признанными национальными авторами в Советском Союзе были Мустай Карим, Кайсын Кулиев, Давид Кугультдинов, Чингиз Айтматов и другие.
Стихи дагестанского поэта Расула Гамзатова слушала и знала вся страна. С ним тесно работали много лет такие композиторы, как Ян Френкель, Полад Бюль-Бюль оглы, Раймонд Паулс, Александра Пахмутова, Юрий Антонов. Песни на его стихи исполняли Анна Герман, Муслим Магомаев, Марк Бернес, Валерий Леонтьев и другие. На его произведения ставили спектакли, балеты, снимали фильмы. О самом поэте снимались многочисленные фильмы и телепередачи.
 И вдруг – «татарин» Рустем Кутуй:
Запах гари, калым и
конина…
Я татарин. На имени
этом клеймо…
Эти строки, принадлежащие Р. Кутую, были написаны в 1963 году. И это в то время, когда во всех учебниках истории  только и говорилось о татаро – монгольском иге, как одной из основных причин отсталости России, а в мировом сознании сохранился затаенный страх перед татарами, порожденный нашествием Бату-хана на Европу. Этот страх постоянно подогревался и обрастал различными мифами о «жестокости» татаро-монгол. «Трудно найти более жестокий эксперимент по формированию тотальной ненависти к какому-либо народу, как это сделали с татарами. Но это не сломило сам дух народа, хотя среди татар нашлось немало тех, кто записался в другой более «приличный» народ с более «благозвучным» именем». 
Сын классика татарской литературы, на что он мог рассчитывать: незваный гость хуже татарина! Но родство с отцом ; татарином дало ему национальность, оно же и наложило на него определенные обязательства. Рустем Кутуй чувствует себя звеном большой цепи:
Мои предки; как слегка подчерненное золото,
Высвечивают из тьмы...
60-е годы были годами гражданского становления, годами возмужания, но характер становления Рустема Кутуя значительно отличался от других. Он начал искать свое «Я» в далеком прошлом своего народа. Тогда у поэта появился целый цикл стихов: «Добро», «Мальчик, сожженный в крематории», «Баллада о богомазе»…
К теме прошлого обращались во все века, как писатели, так и лирические поэты. Однако, именно лирика, в отличие от эпоса, способна выразить глубокие душевные переживания: в стихотворении на передний план выдвигается то, как сам автор (или созданный им лирический герой) воспринимает тот мир, в котором он живет, как он его оценивает, какие чувства при этом испытывает.
Р.Кутуй не просто обращается в прошлое ; он в нем живет и на все события смотрит с позиций вечности, словно был всегда. Его интерес к истории – не просто любопытство – это интерес человека, непосредственно участвовавшего в этих событиях. И то, о чем он пишет – это то, очевидцем чего он был, о чем знает не понаслышке. Отсюда и лексика его ; чуть архаичная, и образы оттуда, из прошлой жизни.
Вершиной цикла о прошлом татарского народа явилась «Баллада о казанской сироте».
2 октября  1552 года (по старому стилю) 150-тысячная армия Ивана Грозного разгромила 30-тысячное татарское войско и захватила город. Жестокость русского царя поразила немца А.Шлихтинга, который писал: «После взятия Казани в 1552 г. город был разграблен, жителей убивали, выволакивали и обнаженные трупы складывали в большие кучи. Затем убитым связывали ноги внизу у щиколоток, брали длинное бревно, насаживали на него трупы ногами и бросали в Волгу по 20, 30, 40 и 50 трупов на одном бревне. Так и спускались вниз по реке эти бревна с трупами».
Гнев и боль за свой народ звучит в словах Кутуя:
Всех,
Кто выше тележной чеки,
К аллаху!..
И ложились тепло щеки
На плаху.
Борода к бороде,
Ухо к уху.
Глухо.
О хрящи хруст топора…

Эти стихи заметно отличались от того, что было написано поэтом раньше. Зов предков бередит его душу и вырывается в страстные слова:
Если б злостью
наливался древней...
Я б кострами поднимал
Деревни…
В то время Рустем Кутуй много печатался, но стихи этого цикла были крамольными и появились в печати только в 80-е годы прошлого века, а знаменитая «Баллада о казанской сироте» – в 1988 году в сборнике «Зажги свечу».
И впоследствии Рустем Кутуй постоянно обращается к исторической теме.
Патриотизмом и любовью к родине проникнуты его «Баллада о граде Свияжске», «Дума Емельяна», «Баллада о Булат Тимуре» и многие другие.
Образ жизни предков поэта был кочевым, поэтому в поэтической лексике поэта огромное количество образов и выражений, которые рождены в обстановке этого быта, и в значительной мере определяют особенности художественного восприятия мира.
Бесчисленные ассоциативные связи и аналогии, вызванные явлениями и фактами кочевого быта и закрепившиеся в сознании народа, определяют важные черты национально – художественного мышления, служат основой ряда поэтических образов. В особенности образов, связанных с миром, домом, животными.
Одно из центральных мест в лирике Рустема Кутуя занимает образ коня. Это наиболее распространенный и поэтический образ в литературе многих народов. Красота, грация, сила, выносливость, стремительность, быстрый бег – каких только эпитетов ни используют авторы ; у кочевых народов конь был дороже друга и любимой!
Среди бумаг Рустема Кутуя была найдена такая запись:
«Кони… странно смущают мое сердце: словно приподнимают его и бросают вниз. На их ржание я готов бежать неизвестно куда и ловить уздечку... Необъяснимо это, как обморок, гул идет по телу...»
Кутуй тоскует по своему прошлому, по истокам своего народа, по свободе и просторной ковыльной степи. Он обращается к поэтическому описанию коня для того, чтобы вызвать в сознании современного читателя отчетливые картины исторической жизни, образы древнего охотника или воина. Это проявляется в произведениях, в которых поэт обращается к прошлому. Для него изображение  коня важно не само по себе, а в той мере, в какой оно дает представление о жизни народа, его истоках.
Айготол, тронем степь,
Как летящие под ноги гусли,
Чтоб она закричала, завыла на все голоса.

Образ коня живет в сердце поэта и то зовет его за собой вдаль, не давая покоя («табуны сквозь меня…Копыта о грудь стучат. Это сердце разгула просит…»), то опускает на сегодняшнюю грешную землю («лошадь в городе не увидишь, лошадь, как нерв отмирает»).
Поэт мудр и терпелив. И если народной поэзии присущи такие параллели как быстрота коня – быстрота мысли, мечты, быстрота течения времени, то поэзия Рустема Кутуя задумчива, несуетлива, движение неслышное, мимолетное, почти приснившееся: «Тихие мысли идут, словно кони по лугу».
Татары, по словам Кутуя, народ особый ; они сумели сохранить самостоятельность, сдержанность, выдержку. Так же по-восточному сдержан и сам поэт в проявлении своей глубокой любви к родине, краю, где он родился и вырос:
«Казань входила в меня исподволь, полегоньку-потихоньку, как настойчивая нежность матерей запечатляется в характере сына - впечатывалась в сетчатку глаз ажурной решеткой, знаком летучего змея на камне, отдавалась в ступнях булыжной мостовой, заговаривала притаенностью девичьего монастыря, теплым ожерельем минарета Азимовской мечети… И, наконец, как задержанный вздох, белый силуэт Кремля…»
Поистине сыновней любовью и гордостью наполнены его многочисленные стихотворения о Казани. «Моя Казань! ; сказать имею право…» ; утверждает поэт. «Ты же грудь моя, вздоха полна… Я люблю тебя, сын, не пасынок…»
Испокон веков существует легенда, миф о царице, бросившейся с башни и тем отважным поступком давшей ей имя Сююмбике, которая поразила воображение Рустема еще в детстве. Бессмертный романтический ее образ не однажды еще потревожит Рустема Кутуя:
…на лезвии яруса…
дрожит осторожным парусом
легенды моей княжна. 

Сююмбике мне заполночь
Приснилась,
Рукой плеча коснулась, повела.

По ярусу предутреннему башни
Она чуть движется,
Совсем не бесшабашна.
Для броска в шальварах розовых…

Долго не умолкали споры, кто же такой Рустем Кутуй ; русскоязычный татарский писатель и поэт или просто русский, не имеющий никакого отношения к татарам.
«Вот является молодой поэт в татарскую поэзию, ; пишет Кутуй в статье «Что называть поэзией» в 1964 году, ; и начинает говорить свободным стихом. Его строка угловатая, слова пружинят… И все-то ему тесно, и он, забывшись, рубит строку или удлиняет ее, охваченный понятным ему одним ритмом. И он слышит: «Это не в традициях татарской поэзии!»
А ведь молодой поэт уважает и знает все то, что было раньше. Он лишь пытается расширить рамки традиций».
Рустем Кутуй, сын классика татарской литературы Аделя Кутуя, татарин по рождению, воспитанный на русской литературе, был русскоязычным поэтом, но одинаково любил Тукая и Дэрдменда, Боратынского и Пушкина, Бодлера и Рильке.
Р.Кутуй, блистательно владеющий русским языком, сохранивший в себе этнические корни и пытливый взгляд в прошлое, без анализа которых путь в будущее немыслим, остается преданным сыном татарского народа и с огромной любовью пишет о нем и его истории:
Поэт вспоминает случай, произошедший с ним в Куйбышевской школе, где он заканчивал 10 класс:
«Как-то раз на уроке я, вместо того, чтобы слушать, писал стихи. Учительница и спросила меня, мол, что это такое. «Все равно не поймете, я же на татарском пишу». ; «Вам давно надо научиться писать на советском». ; «А это не советский, что ли?» ; «… на русском»,; поправилась она…
Она поправилась, но было уже поздно. Унизила меня перед всем классом. И я вскипел: «А кто Вам дал право унижать один народ, выделять другие? Это же шовинизм!»
Ужас, что началось! А могло закончиться еще хуже ; ведь она жена директора школы! В конце-концов учительница извинилась и перед всем классом, и передо мной. Я это надолго запомнил...»
 «Он был русским лицом татарской литературы» назвал свою статью, посвященную памяти Рустема Кутуя. журналист Вахит Шарипов.
«Учитывая его «ахиллесову пяту», национальные коллеги из Союза писателей не признавали его за «своего». Чужак, пишущий на чужом языке. Даже, невзирая на то обстоятельство, что он много и плодотворно переводил на русский татарских поэтов, удваивая и утраивая их читательскую аудиторию».
Национальная литература традиционно существует на национальном языке. Это было определяющим критерием и в Х1Х, и в ХХ вв. Но художественный билингвизм прослеживался в литературах многих народов. Отчасти это было вызвано тем, что характер билингвизма в советской литературе придавал статус русского языка в жизни народов СССР. В том, что писатель, принадлежащий к одной национальности, пишет на другом языке, нет ничего сверхъестественного. Таких примеров предостаточно: Олжас Сулейменов, Чингиз Айтматов и многие другие, пишущие на русском языке, остаются родными сыновьями своего народа. Их двуязычие оказывает большое влияние на формирование национальных языков, способствует проникновению в них новых слов и фразеологических оборотов.
Как известно, языковое мышление любого народа обладает своими специфическими особенностями, которые формируются в процессе развития общества  и складываются вместе с национальным языком в течение столетий.
Каждый художник слова обладает индивидуальными особенностями восприятия объективной реальности, острым чутьем образных языковых средств.
В условиях многонационального советского государства середины ХХ века двуязычие стало широко распространенным явлением в художественном творчестве, благодаря чему произведения авторов национальной литературы стали доступны для всех народов страны.
«Я очень радовался, когда моя книга выходила на русском языке. Это надо не только для русских. Половина татар читает на русском. Как ни оценивай ; это факт. Однако я, как писатель, в переводе все-таки теряю. Ощущаю дискомфорт. Но ведь и оригинал есть. Перевод его не отменяет. Поэтому я спокоен, поэтому ; у меня радость, что книга попала к широкому читателю…»
А было время, как вспоминал поэт Ахмет Рашитов, когда кое-кто отрицал принадлежность к татарской культуре тех собратьев по перу и на том основании, что они, будучи татарами, пишут на русском языке. Особые страсти кипели тогда вокруг Рустема Кутуя.
Известный писатель Айдар Сахибзадинов, уроженец Казани, живущий в настоящее время в Москве, вспоминает одну из тогдашних встреч с Кутуем:
«Как-то на даче я ему сказал, что в Москве нас (его и меня) называют не иначе как татаре, а в Казани – манкуртами. И могилы наши будут сиры. Ну и пусть, добавил. «Ну и плевать»,; сказал Кутуй. Помолчали. А горько!»
По этому поводу казанский журналист Вахит Шарипов считает, что одна из причин ограниченности национальных литератур, и в целом культуры, пределами собственной республики – приверженность исключительно к деревенской тематике, преклонение перед несколькими именами  классиков и равнодушие ко всемирному культурному контексту.
«Даже писатели-татары, пишущие по-русски ; Рустем Кутуй, Диас Валеев ; воспринимаются «деревенщиками» как чужаки, не имеющие никакого отношения к татарской культуре и прозе… Пока национальные писатели, художники, композиторы не раздвинут свой внутренний и мировоззренческий кругозор, они со своими творениями не смогут выйти за пределы своей республики даже на всероссийский уровень – не говоря уж; о международном». 
Альберт Лиханов в послесловии к сборнику Рустема Кутуя «И слезы первые любви» сравнил его творчество с прививкой. Прививкой черенка из поросли иной литературы к могучему дереву русской литературы:
«Черенок прижился и дал плоды, имеющие особый вкус и аромат и способные обогатить новыми качествами само это могучее  дерево». «Рустем Кутуй, ; пишет он, ; соединил в себе кровь отца с литературным языком Ивана Бунина и Юрия Казакова».
«Одной ногою в Азии торчу, другой – в Европе шаркаю подошвой» ; писал Рустем Кутуй в одном из стихотворений.
«Такое явление стало возможным именно на стыке двух культур, татарской и русской и шире – в точке соприкосновения Востока и Запада» ; подтвердил Рафаэль Мустафин .
  «ПРЕВЫШЕ ЗОЛОТИНОК ВЯЗКОЕ ПИСЬМО...»
Рустема Кутуя отличает уважительное и бережное отношение к духовному наследию татарского народа. Немалое количество стихотворений, написанных им, посвящено татарским культурным деятелям: Наби Даули, Мусе Джалилю, Габдулле Тукаю, Хасану Туфану, Салиху Сайдашеву.
Особый интерес у Кутуя вызывало творчество известного поэта Дэрдменда, который, по словам Рустема, предопределил развитие татарской литературы ХХ века.
Дэрдменду посвятил Р. Кутуй одно из своих стихотворений ; размышлений:
Превыше золотинок вязкое письмо
Тихонько намывается само.
На дратве времени змеиной шкурки вар
Да у виска свечи нагар.

Судьба Дэрдменда поразила Кутуя: представитель в российской Государственной Думе от предпринимателей регионов Поволжья, миллионер, владелец золотых приисков. Но вместо того, чтобы издавать свои собственные стихи и завоевывать популярность, он выпускал журнал «Шура», газету «Вакыт», поддерживал многие другие издания. Несмотря на то, что Дэрдменд ни издал ни одной своей книги, твочество его лиетературоведы того времени ставили выше поэзии Г. Тукая.
В начале ХХ века в татарской поэзии начинает возрождаться романтизм, в стихотворениях появляется философичность, недосказанность, выражаемые, как правило, через описания природы ; ведь именно природа открывает человеку тайны бесконечности и разнообразия мира. В этом плане своеобразная поэзия Дэрдменда, несомненно, оказала большое влияние на Рустема Кутуя, что позволило произвести попытку сопоставления их творчества.
Казалось бы татарский и русскоязычный поэты ; два поэта – две эпохи. Временной промежуток, отделяющий одного от другого, – почти человеческая жизнь. Тематика  стихов обоих поэтов во многом схожа: это и ярко выраженная любовь к родному краю, к пейзажу, и философские раздумья о судьбе родины. Объединяет поэтов и тема осени, трагическое размышление о конце жизни.
Закир Рамиев (Дэрдменд) родился в 1859 г. в богатой и культурной семье золотопромышленника, которая еще в 80-е годы Х1Х века проявляла интерес к литературе, книгоиздательскому делу, организации просвещения.
На его творчество большое влияние оказала восточная поэзия. Поэт, подписывающий свои стихи именем «Дэрдменд», что значило «Опечаленный», был знаком с творчеством М. Лермонтова, хорошо знал и любил творчество А.С.Пушкина.
Рустем Кутуев («Кутуй», что значит «Счастливый») родился в 1936 году в семье известного татарского писателя Аделя Кутуя, в  гостеприимном доме которого до войны часто собирались известные писатели, артисты, композиторы, общение с которыми оказало на Рустема большое влияние. Татарин по национальности, воспитанный в лоне русской культуры, он, тем не менее, сохранил в себе этнические корни и пытливый взгляд в прошлое.
Дэрдменд являлся одним из популярных поэтов своего времени.
Своеобразный поэтический стиль его отличается тщательностью отделки, богатством лексики, точностью, музыкальностью и насыщенностью смыслом. Галимджан Ибрагимов в статье, посвященной годовщине со дня смерти поэта, написал, что Дэрдмэнд со своим стилем, глубоким содержанием, благозвучием и музыкальностью стихов занимает особое место в татарской литературе.
Дэрдменд – поэт печали. То ли псевдоним наложил отпечаток на его творчество, то ли наоборот. Его лирические стихотворения грустны и вызывают чувство тоски и безнадежности:
Солнца не жди…
Осень пришла – снег и дожди,
Сердце синей долины сковал ледок,
Высох цветок,
На тощем стебле - колючки остались. 
Рустем Кутуй обладает оригинальным образным языком и своим собственным литературным стилем. Его стихи «осенней» тематики также грустны, но они светлы, богаты красками, навевают тишину и спокойствие, фразы легкие и прозрачные:
Если осень – паутина.
Если осень – писк утиный.
Перелеты, грустно – грустно,
Под ногою ветка с хрустом,
Воздух искренен и чист,
на ладони желтый лист… 
«Он не просто описывает природу – он живет ею… Мир его поэзии прост, как стакан воды, и сложен, как подземные катакомбы», – пишет о поэте Рафаэль Мустафин. 
В стихах о любви поэты-мужчины стремятся к облагораживанию и возвышению женщины, показывают ее внутреннюю  красоту. Описания разрастаются и вбирают в себя множество поэтических символов, эпитетов, метафор. Если обратить внимание на любовную лирику Дэрдменда и Кутуя, можно найти много общего:
В те прекрасные дни, что с нею проведены,
Видел я наяву удивительно ясные сны,
Будто в день тот в пустыне
Горемычной жизни моей
Неба купол раскрылся… 

Грустные воспоминания о прошлом не дают покоя и Кутую:

Каждая вещь говорит голосом твоим,
к чему ни прикоснусь…
ты для того покинула меня,
чтоб я повсюду
на тебя натыкался,
воздух хватал,
изголодавшийся…
Характерной особенностью лирической поэзии Дэрдменда является его философский взгляд на жизнь:
Я слишком доверился жизни, ее красивым словам
Шутя, веселясь, играя, ходил по ее следам.
Бегал и щеголял.
Добрался до этих ям,
Провалился в одну, упал-
Пропал я теперь, ах, пропал…
С этим стихотворением словно перекликаются слова Кутуя:

Мне в детстве обещали карусель.
Никуда не деться: Зашел в круг и сел.
Понесло, как дурачка…
Сошел на землю-
Карусель за спиной: динь!
Земля большая, а я – один! 

Жизнь прекрасна, но она и коварно жестока. Веселая молодость прошла, приближаются старость и одиночество…
Дэрдменд и Кутуй…
Поэты разного времени, разных эпох, разного мировоззрения, но у них немало общего, в том числе, верность себе, своему принципу – жить и творить в согласии с собственной совестью.
Другой, широко известный татарский поэт, драматическая судьба которого всегда интересовала Рустема Кутуя – Муса Джалиль (Залилов), после реабилитации которого в 1953 году в печати появилось много разноречивых материалов. Ряд исследователей и журналистов, не обладая полнотой информации, несколько приукрасили и запутали картину событий, и Джалиль представал перед читателем то профессиональным разведчиком, то храбрым бойцом с фашизмом.
Человек, которого полюбила вся Татария. Его стихи заучивали наизусть, портреты были во всех школьных хрестоматиях. В любой татарской деревне пели его песни.
Отношение к Мусе Джалилю на Родине во много определили Моабитские тетради. Именно в этом цикле проявились лучшие черты Мусы Джалиля, поэта и коммуниста. В это время, возглавив подполье, совершил он свой гражданский подвиг и в ожидании казни, когда казалось сил уже не остается ни на что, написал ставшую знаменитой на весь мир «Моабитскую тетрадь», завершив свой подвиг поэтическим.
«Моабитская тетрадь» вдохновила многих творческих людей на создание своих произведений.
Рафаэль Мустафин написал замечательное исследование «По следам поэта-героя», кинорежиссер Наиль Валитов снял документальный фильм о самом сложном периоде жизни поэта со дня, когда он, тяжело раненый,  попал в плен и до дня его гибели «Джалиль. Страницы борьбы» (к сожалению, в связи со смертью Н. Валитова были приостановлены съемки второго фильма «Джалиль. Реабилитация, которой не было»).
Композитор Назиб Жиганов поставил в Татарском театре оперы и балета оперу «Джалиль».
В 1968 году на «Ленфильме» был снят художественный фильм о Мусе Джалиле «Моабитская тетрадь», литературным редактором которого был Рустем Кутуй.
Киностудии ДЕФА-ГДР сняла художественный фильм о поэте-герое «Красная ромашка».
А Рустем Кутуй в 60-е годы прошлого века пишет наполненное драматизмом и душевной болью стихотворение «Последняя ночь», вдохновившее впоследствии композитора А. Луппова на создание музыкальной поэмы:
В эту ночь будет месяц убит.
Кто придумал, что он существует вечно?
Если есть на земле Моабит,
Что ни полночь, то месяц убит
В чьих-то глазах…

Русский композитор написал совершенно замечательное произведение о судьбе татарского поэта, с татарскими интонациями, когда после голоса от автора звучат стихи главного героя, Мусы Джалиля:
То ли губы у лба,
То ли в руке рука...
Ты засмейся, Чулпан,
Эта ночь коротка...

Музыкальная поэма произвела сильное впечатление на слушателей и много раз с успехом исполнялась в Казани, Москве, Петрозаводске, Ярославле.
«У Рустема Кутуя такой строй стиха, что его сложно положить на музыку. Стихи своеобразны, небанальны, и их можно положить на музыку, но совершенно какую-то особую, тоже небанальную. Они наполнены драматизмом... И даже простенькие стихи имеют философский подтекст. Бездарный поэт никогда не сможет написать: «Тихо, пусто, страшно в доме с кровоточащими снами...»
Рустем Кутуй размышляет над тайнами жизни и смерти, добра и зла. Постичь их он пытается через образ Мусы Джалиля в стихотворении «У меня есть слова...»:
Человек красив.
Он обладает сердцем,
Которое отдает другому,
Глазами,
в которых отражается
мир звезд и мир земли...
Человек,
умертвляющий свет,
становится зверем...
Глаза, наполненные местью ;
Незрячи…

В 1980 году Союз писателей Татарстана отмечал юбилей лауреата премии имени Габдуллы Тукая, великого татарского поэта ХХ века Хасана Туфана.
Продолжатель традиций Тукая и Дэрдменда, он вместе с Хади Такташем, Аделем Кутуем, Кави Наджми, Мусой Джалилем заложил фундамент новой татарской поэзии и оказал на нее большое влияние. Он искал, ошибался и находил новые темы, образы, изобразительные возможности татарского стиха…
Творчество Хасана Туфана, Сибгата Хакима и Нури Арслана стало ориентиром для всей татарской поэзии.
Поэты-шестидесятники Роберт Ахметзянов, Равиль Файзуллин, Рашит Азметзян, Рустем Мингалим, Ренат Харис, Радиф Гаташ, Гарай Рахим и пришедшие в поэзию после них интересные поэты Разиль Валеев, Роберт Миннуллин, Зульфат Маликов, Мударрис Аглямов, Зиннур Мансуров, Газинур Мурат, Рифа Рахман сформировались и утвердились в литературе под благотворным влиянием этой великой тройки.
По-отечески, заботливо и внимательно следил Хасан Туфан за творческими успехами Рустема Кутуя, который честно продолжил дело своего отца.
Трогательная дружба связывала двух поэтов. В год 80-летия Х. Туфана Рустем Кутуй написал посвящение, в котором создал поэтический образ поэта: «белоголовый отрок», «поэт, глядящий на закат», «мальчик-старец под яблоней жизни».
Хасан Туфан очень любил цветы.
Рассказывают, что его домик на творческой даче писателей на Лебяжьем озере буквально утопал в цветах. И не в каких-то там царственных гладиолусах, холёных георгинах, изнеженных розах, а в самых обыкновенных, полевых — ландышах, колокольчиках, вьюнках. Хасан Туфан находил их где-нибудь на лесной поляне, выкапывал с корнем, бережно пересаживал, поливал, ухаживал.
 Нередко можно было видеть, как он подолгу сидит перед ними на корточках, словно разговаривает. И начинало казаться, что он знает язык цветов.
Наверное, и язык птиц он знал. Над крышей дома Туфана было шесть скворечников, облюбованных певчими птицами, возвращающимися в свои дощатые домики каждую весну.
Несмотря на тяжелые потери и нелегкие испытания, выпавшие ему в жизни, Хасан Туфан сохранил оптимизм и на всю жизнь остался несломленным, нерастраченным, по-детски влюблённым в цветущий и солнечный мир.
Смерть Хасана Туфана 10 июля 1981 года стала горькой утратой для культурной общественности Татарстана.
При жизни был лишь горем сыт,
И шаг имел негромкий,
И голос ; тише шелка трав,
И взгляд ; свечи добрее...
А вот поди ж ты, целый свет
Притих, не стукнет веткой.
Рустем Кутуй потерял старшего товарища, бывшего связующей нитью между настоящим и прошлым, где еще молодым, веселым и живым был его отец, Адель Кутуй.
«…память живет в душе моей отдельным человеком с чертами лица, которые невозможно стереть пылью времени. На том лице сияют глаза, раскрытые навстречу утратам, незлобивые и юные. Их взглядом я и смотрю на мир в часы сомнений и угнетенного самолюбия и вижу с высоты холма равнину жизни свободно и далеко в потоках света и пролетающих тенях облаков» ; пишет он в «Узелках на дереве».
«НОЧЬЮ ОГОНЬ НАД СТРАНИЦАМИ ТРУДНЫМИ ЖГУ...»
Рустем Кутуй много занимался переводами татарских авторов на русский язык.
По словам Равиля Файзуллина, народного поэта Татарстана, главного редактора журнала «Казан утлары», для литераторов слово «переводчик» воспринимается, как синоним слова «друг». «Ведь переводчик – проводник твоей души». Только друг, близкий автору по духу человек, знающий его мировоззрение, понимающий его душу, может передать на другом языке ощущения, состояние, настроение, которыми проникнут текст оригинала.
Среди известных поэтов и писателей Республики Татарстан немало тех, кого Рустем Кутуй мог бы причислить к своим друзьям. Это Сибгат Хаким, Салих Баттал, Нури Арсланов, Рашид Ахметжанов, Мударрис Аглямов, Зия Мансуров, Равиль Файзуллин, Гариф Ахунов, Амирхан Еники, Вакиф Нуруллин, Магсум Насыбуллин… Благодаря тонким, искренним  переводам Кутуя, многие произведения этих авторов дошли до русскоязычного читателя.
Будучи молодым, но уже достаточно знаменитым поэтом, Р. Кутуй не чурался  помогать молодым авторам.
В 1964 году Обком комсомола проводил семинар молодых поэтов. Там присутствовали Н. Беляев, И. Данилов, Р. Кутуй и многие другие. Начинающий татарский поэт Равиль Файзуллин осмелился обратиться к Кутую с просьбой перевести его стихотворение. Кутуй «звездиться» не стал, сразу же согласился и, взяв подстрочник, через некоторое время перевел несколько стихов Р.Файзуллина, которые уже через год были отмечены на Всесоюзном телевизионном фестивале молодых поэтов.
Кутуй Равиля Файзуллина переводил всегда с удовольствием, не истребляя поэтического косноязычия и различных вольностей. Он сравнивает его стихи с ледяной водой из овражного ключа, которую можно пить, не боясь простуды, а потом сесть на старый, покрытый мхом валун и подумать о жизни.
Я – как птицы крыло меж землей и небом,
Я – как излука реки,
Я – как воздух между прошлым и будущим.
Я – как щит между подлостью и отвагой,
Я – всего лишь один гвоздик
В свае моста поколений…
В переводах татарских поэтов, которые лишь частично являются переводами, но в большей степени ; самостоятельными сочинениями, Рустем Кутуй стремится воссоздать многие поэтические образы, прибегая к метафорическим образам и сравнениям, отличающимся ярким национальным колоритом – не в меньшей степени, чем в своих оригинальных произведениях:
Древние губы целую,
Как травы целуют кони.
…Как пращур мой,
Нежный и грубый,
Перед последним боем
Саблю точу.
Многие годы теплые дружеские отношения связывали Рустема Кутуя с Сибгатом Хакимом.
Свои первые стихи Сибгат Хаким начал писать еще в школе. Сестра писателя Аделя Кутуя, как-то приехав погостить на самый север Татарстана, в деревню Кулле-Киме, услышала стихи Сибгата, одобрила их и пригласила юношу в Казань. Сибгат Хаким оказался в городе, где познакомился с Мусой Джалилем, Аделем Кутуем, Хасаном Туфаном. Они помогли Сибгату Хакиму в начале творческого пути, а впоследствии стали самыми близкими его друзьями.
Всегда важно, когда тебя кто-то поддерживает хотя бы ласковым словом, особенно вначале. Может быть, именно поэтому Сибгат Хаким всю жизнь сам поддерживал молодых поэтов. Порой его упрекали в том, что он писал предисловие к книгам не очень талантливых авторов, мол, ты размениваешься. Но первый шаг всегда трудный. Если человека поддержать вначале, то из него может получиться писатель ; может не получиться. А если не поддержать, то и не узнаешь, талантлив ли он…
Муса Джалиль оказался в плену. Адель Кутуй погиб в Польше. Но появился молодой поэт, Рустем Кутуй. Сибгат Хаким не раз отмечал его поэтические переводы и всегда с удовольствием доверял ему свои стихотворения.
Поэзия не существует вне языка. Некоторые теоретики считают, что стихи живут только в своей культурной среде, на языке оригинала. Прозу, мол, переводить легче. А поэзия наиболее чувствительна к родному языку, поэтому, как правило, стихи трудно и плохо переводятся, а ведь поэзия должна уловить все тонкости языка.
Рустему Кутую, как никому, удавались переводы стихотворений татарских поэтов, которые, по мнению Равиля Файзуллина, от этого только выигрывали. Увидев, что переводы его первых поэтических опытов местами значительно отличаются от оригинала, словом, перевод сделал стихотворение лучше и богаче, Р. Файзуллин спросил Кутуя: «Вам не жалко такие яркие краски тратить на чужие стихи?» Кутуй ответил: «Какая разница, чье имя под ними, была бы поэзия – она же общая…».
По определению Евгения Евтушенко, поэт ощущает себя не только собой, но всеми людьми на белом свете. Именно благодаря такому ощущению, данному Рустему Кутую Богом, он на основе подстрочника оригинала создает свою собственную поэтическую версию, которой читатель, безусловно, верит, не ощущая никакой фальши.
Вот, например, как звучит четверостишье Сибгата Хакима в переводе Рустема Кутуя:
Т;шт; н;рс; к;рг;нлеген бел;м
Мусаны; мин ;л;р алдыннан:
Туган авылы... ;нисе мич яккан,
Кабартмалар пешер; ак оннан.

Я знаю, что видел Муса
Перед смертью во сне…
Родная деревня.
Мать печь затопила.
Лепешки из белой муки,
На столе, словно снег.
А солнце окно ослепило.

Вообще поэт ; переводчик несет высокую ответственность за то, что он пишет. Для него важен выбор слова особенной художественной точности, которое должно раскрывать не только прямое значение заложенного в нем понятия, но и массу различных оттенков.
В переводах Рустема Кутуя  с помощью поэтических метафор и образов умело переданы волнения души оригинальных авторов, что возможно только при наличии огромного таланта и напряжения всех душевных сил. Кутуй владеет особыми приемами, позволяющими найти единственно верные: нежные, гневные, взволнованные или восторженные слова, которые и делают поэзию поэзией и создают непередаваемую прелесть изображаемого:
Опять пыльцу из венчика цветка
Уносит ветерок. Из колыбели
Вверх распускается рука,
Как гибкий стебель.
Рустему Кутую нравилось переводить созвучные его душе стихотворения М. Аглямова. Поэзию его Кутуй называл естественной, как «разнотравье цветущего луга в сенокосную пору», глубокой, как «донное течение реки, сокрытое под поверхностными струями».
Перевод – это всегда словно окно в другой мир, в котором мы видим различные города и страны, другую эпоху, разных  людей. Задача переводчика не в том, чтобы перевести слова, и даже не в том, чтобы воссоздать художественные достоинства оригинала, а в такой переработке темы, чтобы перевод производил впечатление, подобное оригиналу. Тогда перевод становится не столько копией, сколько эквивалентом и показывает, как написал бы автор, если бы писал на языке переводчика.
Переводчик должен знать не только отдельные произведения автора, но все его творчество, и настолько пропитаться его лексикой, образами  и даже манерой, чтобы без труда обращаться с его материалом, компенсируя в случае надобности непереводимое место другим, написанным в этом же духе.
Язык поэта, гибкий и живописный, свежий и сочный, полный интересных находок, обнаруживает глубокую связь с традициями татарской народной поэтической речи. Он умеет тонко проникнуть в дух художественных образов и представлений, несколькими штрихами нарисовать пейзажную картинку, привести меткое сравнение…
Рустем Кутуй переводит стихи, близкие ему по звучанию. Это большая его заслуга перед татарской поэзией ; она достойна самого большого уважения.
«Блажен мастер, который может сказать себе в утешение: «Моя жизнь продолжается в других!» Но блажен тот, кто может сказать так: «Моя жизнь продолжается в других, но я и сам продолжаюсь».
«ЧТО Я БОЛЬШЕ ВСЕГО ЛЮБЛЮ НА СВЕТЕ…»
Продолжением Рустема Кутуя были его светлые рассказы о судьбах детей и лирические повести-воспоминания, поэтические зарисовки, наполненные звуками и запахами падающих осенних листьев и легкого скрипа морозного снега, философские размышления о смысле жизни, очаровательные детские стихи, многочисленные рассказы и повести.
Мастерство, талант и трудолюбие Кутуя принесли ему известность. Его стихи и рассказы с удовольствием печатают всесоюзные журналы: «Нева», «Волга», «Смена», «Урал», «Дружба народов». Книги издаются в лучших советских издательствах: «Советский писатель», «Современник», «Молодая гвардия», «Детская литература»; переводятся на языки народов мира: польский, чешский, немецкий, монгольский и не залеживаются на книжных прилавках.
Но, несмотря на свою растущую популярность, известный поэт, писатель, переводчик Рустем Кутуй в душе всегда оставался маленьким мальчиком. Мальчиком, образ которого породил в его творчестве одну из ключевых, очень болезненных для него тем ; тему одиночества.
Трагедия всей жизни Рустема Кутуя ; трагедия одинокой души.
Он не скрывает правду о своем одиночестве, пытается найти выход из него. Ведь его одиночество – не отрешенность от жизни ; это упрёк и вызов окружающей действительности. И тогда на свет появляются горькие строки: «подранок я, отбившийся от стаи», «сижу я один у печки», «с руки меня теперь и не прикормишь», «со всех сторон охватывает сини чистый холод», «произношу былые имена, но не согреет горла одинокий голос», «конца и края нет моим скитаньям», «друзья меня давно уже забыли, а я к деревьям тихо ухожу».
Поэт одинок и бесприютен во взрослой жизни, поэтому непрерывно возвращается в свое далекое детство. И в последние годы жизни его часто тревожил черно-белый, как любительская фотография, зябкий сон: вечер, падает снег, огоньки в окошках… Он ; в ушанке и шитой-перешитой шубейке из собачьего меха, в которой когда-то щеголял Адель Кутуй ; стоит один перед сугробом с деревянной лопаткой. Очень уж хотелось маленькому Рустему докопаться до дна и оказаться на другом краю земли! И так ему было себя жалко — потому, что на улице холодно, а он один, потому что отец на войне, а мать в госпитале, потому что пройдет много-много времени – его не будет, а снег так же будет падать, и другой мальчик с другой лопаткой так же будет стоять один посреди двора...
Поэта не отпускают воспоминания о печальных утратах тех, к кому навсегда прикипела его душа:
Неслышно сходят люди
С лица земли,
Но долги за спиной
Шаги и вздохи. 
Но его стихотворения, как и его рассказы, вызывают у читателя не чувство безысходности, печали и тоски, а жажду жизни и стремление найти себя и своё место в бездушном мире.
Поэт словно достигает горизонта и видит перед собой бесконечное пространство: он хочет жить полной жизнью, любить всем сердцем и «чтоб не крест тащить, а чудный Млечный путь, как куст нести, обрызганный дождем...»
Испытывая горькое душевное одиночество, Рустем Кутуй не ощущает одиночества космического. Он не изолируется от Природы, Космоса, Бога ; он находит Гармонию в объединении с ними.
Чувство созвучия с природой свойственно человеку с древнейших времен. Но как эстетическое переживание, связанное с осознанием мировой, космической жизни и духовной деятельности человека, оно складывалось постепенно, веками, передавалось от одного поколения к другому.
Изображение природы в художественных произведениях тесно связано с изображением психологической характеристики героя, его внешности, отношением автора к происходящему, его мировоззрением портретной, речевой, авторской характеристикой героев.
Мысль о вечности природы и зыбкости человеческой жизни возникает у Рустема Кутуя уже в первых его стихах и рассказах. Он не просто описывает природу, он живет ею и рядом с ней забывает о мирской суете и непременных житейских проблемах: «ловит мир в ресницы», «в небо взлетает, плывет в облаках». Не случайно, Рафаэль Мустафин назвал мир поэзии и прозы Кутуя «солнечным».
В произведениях Рустема Кутуя картины жизни и быта человека и природы предстают в неразрывном единстве. Для него характерен психологический пейзаж ; своего рода попытка передать состояние души лирического  героя через состояние природы, когда симфония природы оказывает влияние на человека, его душевный мир. И в то же время ему чужды чисто пейзажные зарисовки – пейзаж, как рамка, обрамляет любое его произведение.
Стареем, брат…
Как облака над елями,
Стареем.
А может, просто ноябреем,
Добреем
Под метелями…
Природа в стихах Рустема Кутуя существует не сама по себе, изолированно от человека, а в его восприятии; выражает эмоции и впечатления автора, который является не просто наблюдателем или  созерцателем — Кутуй приходит к природе, как на свидания, как к близкому человеку. Природа пробуждает в нем потоки чувств и мыслей ; светлых и чистых.
Кутуй, неустанно любуясь ею, очеловечивает ее до такой степени, что ему становится грустно, когда что-то в ней умирает: «мир постарел, поля обрюзгли»; весело, когда «ветер насорил в колодец и убежал в кусты, проказник»; радостно, когда «свистнет на ветке апрель и вкрадется трава на обочину тротуара».
Рустем Кутуй эмоционально воспроизводит душевные движения, тревожные предчувствия, волнения, настроения своей души:
Ночь разбухает, мечется,
Как в черной лихорадке…
Ночь жаждет голой быть. 
или вот как поэт передает ожидания весны, с которой ассоциируется рождение новой книги:
«Неизменно ощущение марта, как благостное ожидание, когда слышно движение крови. Упруго, захлебываясь, бьется сердце перед чистым листом бумаги… Сейчас… вот сейчас она заселится словами, уже толпящимися вокруг тебя… Слова вспыхивали, гасли, отстаивались кристалликами, и всегда вместе с ними накатывало беспокойство, и я, как позабывший о часах скряга, в затяжном молчании оглядывал бережное гнездовье, обдувал пух, сплетал ветки, освещенный пламенеющими снегами». 
Все передуманное и перечувствованное Рустемом Кутуем облеклось в его поэзии и прозе в художественные образы.
Красивы и лиричны его рассказы и стихи о зиме, о первом снеге, образ которого всегда присутствовал в жизни Рустема Кутуя, озаряя светом  и правдивостью его творчество. Действительно, в русском фольклоре белый цвет ;  знак красоты, духовности, чистоты и доброты.
Поэт находит непривычные слуху сравнения, создающие ощущение неожиданного праздника, вызывающие удивление: снег, «как на детской ладошке бабочка», «словно белый медвежонок идет по школьному коридору», «словно младенец в колыбельке сна».
Вообще, в произведениях Рустема Кутуя снег живет какой-то особенной, сказочной жизнью. Например, в рассказе «Голубая лошадь под снегом» ; он «летит то вверх, то вниз», «то взлетает, то опадает», он «летит издалека, сквозь людей». Со снегом люди приходят на землю, снежный рой ведет себя как живое существо, оно «сплетается, расплетается, дышит».
Поэтическая индивидуальность Рустема Кутуя ярко сказывается в устойчивых образах, каких немало в его лирике. Они взаимодействуют и развиваются, исчезают и появляются вновь: белый снег, лунный тополь, первая любовь…. Одним из любимых образов Кутуя стало яблоко.
Яблоко, разделенное пополам, яблоко в руке, заброшенный яблоневый сад, яблоневые ветки, обрызганные крупными каплями, живут во многих его произведениях.
Вполне возможно, что бессмертный образ «яблок на снегу», созданный Рустемом Кутуем в 70-е годы прошлого века, вдохновил А. Дементьева на написание песни «Яблоки на снегу», которую, которую через несколько лет вместе с Михаилом Муромовым пела вся страна.
Яблоко ; символ древа жизни, ее цельности, вечной юности, весны, радости и любви. Его круглая форма связана с представлением о Земном шаре, Вечности, Космосе, Вселенной.
По ирландскому поверью яблоко ; это фрукт, который обеспечивает человеку бессмертие. Если яблоко разрезать надвое, можно увидеть пятиконечную звезду, пентаграмму, символ пяти состояний: от рождения до смерти, а затем ; нового рождения.
Рабига-ханум в «Яблоке пополам» вспоминает свою молодость и словно заглядывает в колодец вечности, рассказывает: «Яблоко видит семечками глаз и луну, и солнце. И протягивает другому яблоку дорогу паутины. Подели яблоко и ты увидишь, как живет сердце, невидимое никому».
Яблоко легко может вернуть читателя в беззаботное сказочное детство:
Девочка
В платьице белом...
Откусит яблоко
Медленно - медленно –
На губах сок...
...И почему-то очень
Захочется детства мне...
Чтоб с девочкой...
Яблоко разделить...
Обретение духовной власти над целым миром символизирует яблоко в руке:
Вот только занавес поднять
Струящегося снега…
И яблоко в ладонь уронит небо.

Образ зимних яблок и яблоневой ветки появляется в рассказе о несбывшейся любви «Зимние яблоки» , образ заброшенного сада ; в рассказе «Роса студеная», образ цветущей яблони в повести «Годовые кольца»:
«Цветет яблоня… Это надо увидеть, это надо вдохнуть, чтобы уже никогда не забыть! Белые, круглые облака стоят прямо на земле, настолько белые, что ломит глаза, что воздух в груди останавливается, ведь не вскрикнешь же, в самом деле, от беспричинной радости, когда тишина кругом…»
Восхищенное поклонение, почитание деревьев встречается практически у всех народов мира и восходит своими традициями в далекое прошлое. Все древние цивилизации мира прошли через веру в так называемое «Космическое древо» или «Древо жизни» – символ всего живого. Считалось, что оно связывает в единое целое три главных мира – царство Богов (крона), царство людей (ствол) и подземный мир – царство духов (корни); является центром Вселенной, осью Мира, связующей дорогой между царством Богов и царством духов.
С Древом Жизни поначалу стали отождествляться наиболее старые, величественные деревья, растущие непосредственно рядом с человеком и доступные для поклонения. С течением времени поклонение деревьям приняло другую форму:  в разных культурах разные представители флоры стали претендовать на звание Священного дерева. Дерево само по себе — природный символ динамического роста, жизненной силы, сезонной смерти и регенерации. Символика конкретного дерева, разумеется, во многом определяется его породой. Так, дуб является символом мощи и долголетия, персик — бессмертия, олива — мира. Пальма, пальмовая ветвь издавна является символом победы, осина — предательства, а кипарис — эмблемой смерти и печали.
Символом высоты человеческого духа, его стремления к свободе и счастью является тополь.
Согласно Павсанию, спартанскому полководцу эпохи греко-римских войн, тополь занес из Эпира в Грецию Геракл, а по римской легенде, герой украсил голову ветками тополя после того, как убил великана Какоса в его логове на Авентинском холме в Риме. Ото лба Геракла исходил такой жар, что изнанка листьев побелела. По другому древнегреческому мифу, боги превратили в тополь плачущих по убитому брату нимф, поэтому листья у тополей всегда грустно  шелестят.
Индейцы считают, что многие их современные беды случились оттого, что они недостаточно уважали одно из своих священных деревьев — канадский тополь.
У бурят тополь — священное дерево. Тополиными дровами запрещалось топить печки и жечь костры.
Проживающие на северо-западе Китая уйгуры поклонялись тополю. Если им во время поездки верхом по пустыне случалось увидеть дерево, то они обязательно слезали с лошади и совершали поклонение ему.
Тополь аристократически строен и прям. Его статность, устремленность ввысь является его отличительной чертой — не случайно он становится еще одним из любимых образов Рустема Кутуя. Поэт сравнивает его с кораблем двора, находит для него поэтические определения: «лунный тополь… морозно светел», он «струится ввысь великолепен», уходит «ввысь трубой». «Взвихренные мятежно» листья тополя он сравнивает с дымом, который ветер подбрасывает вверх «как яблоки».
Трепетание тополиных листьев создаёт непрерывно меняющуюся окраску, словно само дерево то светлеет, то темнеет, благодаря тому, что листья тополя имеют двойную структуру: снаружи листья блестяще-зеленые, будто отполированные, с внутренней стороны – матово-серебристые.  Постоянное трепетание листвы, открывающей то тёмную поверхность, то светлую изнанку, указывает как бы на двойственность самой жизни, на то, что изнутри она радостнее, светлее, чем снаружи.
Струящееся серебро тополя и золото луны зеркально отражаются друг в друге и создают невероятный эффект горящей в небе свечи:
Час осени… Приходит дивный час.
Стихает ветер, и за красной баней
Высокий тополь – чистая свеча-
Струит негаснущее пламя. 

Лунный тополь для Рустема Кутуя не просто поэтический образ — это волшебное дерево, которое, как машина времени, переносит его в прошлое.
Стоит только ему закрыть глаза, потереть рукой старую шершавую кору, прошептать сокровенные слова, и он снова возвращается в старый двор на улице Комлева:
«Старый тополь рос на нашем дворе, морщинистый, одинокий. Умирали ветви, оставляя листья земле, но из древесной мощи выходили новые зеленые лезвия с клейкими листочками и горькой корой. Погибшие сухие сучья срубали, но тополь продолжал жить в какой-то мучительной, непостижимой жажде устремления вверх к сияющим небесам». \
Тополь встречал Рустема каждое утро с самого его рождения, здоровался, подрагивая веточками, вытягивался вверх. Он был, словно живое существо — к нему Рустем прибегал в трудные моменты и в минуты радости, во время принятия серьезных решений и в минуты печали:
Доверься тополю. И пальцы перемазав
Зеленым клеем, напиши пером
Того, чего нашепчет разум.
Не вырубишь подвоя топором. 
Рустем Кутуй словно сросся с тополем. Он чувствует себя его ветвью, начинает шуршать листьями, и у него получается… Он разговаривает  с тополем, зовет его, и тополь слышит его и подкрадывается, цепляясь ветвями за раму.
; Наклонись ко мне, дерево! ; прошу я. И оно покорно скользит по стеклу…
Ночью он точно ощупывает стену дома, протягивается во всю ширь. Должно быть, думаю я, ищет пути ко мне ; щели в камнях» .
Прошли годы. Тополь спилили, и просторный пень, оставшийся жить на земле, бережно хранит свои годовые кольца. Они постепенно гаснут, тускнеют, уходят воронкой в глубину земли, забирая с собой старые тайны.
И жизнь своих героев Рустем Кутуй нередко связывает с жизнью тополя. Например, в рассказе «Старый тополь» по соседству с главным героем, Ильей, растет дерево, которое под своими корнями хранит тайну подземного хода. Эти старые корни намертво сплелись, как ржавые змеи. Они торчат из земли, а сквозь поросшую мозолями шершавую кору выбивается клейкая молодая листва. Она тянется, как в молодости, к небу, выпуская молодые ветки с зелеными листочками. По утрам Илья здоровается с тополем: гладит рукой его бугристую кору, проводя пальцем по клейким от зеленого терпкого сока листочкам и вдыхая их запах. Тополь радостно встречает своего друга шелестом листвы. Но проходит время, умирает Илья. А следом умирает и тополь…
Так прерывается связь, связывавшая человека и дерево.
«Мысль моя то удаляется, то приближается к податливой сердцевине, где пригрелась и млеет душа моя, неуспокоенная, нескудеющая и, конечно же, бессмертная... Нет уже реального тополя, но воображаемый, он пронзает, охватывает все мое существо, стоит передо мной жив-невредим. Он пережил сам себя, отбросил обветшалую древесность и превратился в некий условный символ, разгадывать смысл которого вряд ли возможно, не поранив коры жизни...»
Давно уже нет старого деревянного двора, снесен дом, где жил Рустем Кутуй, выкорчеван огромный пень, но вображаемый тополь, своеобразный символ его творчества, живет в произведениях Рустема Кутуя.
«Мой тополь простирается над целым массивом моей жизни белым восходящим пламенем листьев. Пока я вижу его-мне интересно жить. Постижение продолжается».
И жизнь, между тем, продолжалась.
В предисловии к книге прозы «Смеюсь, задыхаюсь и плачу», вышедшей в Татарском книжном издательстве в 1996 году, Рустем Кутуй написал:
«Я люблю поздней осенью посетить поле и принять на себя глубокую даль простора. Не лес, не просека, не горловина оврага – а именно холодное поле поздней осени. Здесь живет осенняя воля крыла и корня, точно прикасаешься к блестящей стали клинка».
Какая она, осень Рустема Кутуя?.. Что скрывается за тенью грусти, тоски, холода? Тайное тепло, огонь, ещё не открытый взрыв эмоций и чувств?
«Однажды я задумался: почему так много душевности, тихой кротости, что ли, равновесия в стихах поэтов, когда они обращаются к осени?.. Ведь, казалось бы, все увядает, нищает, обездоленность посетила мир, все никнет, но поэты… чуют в осени возрождение…
Человек дышит осенью в легком золоте, падающем к ногам, в долгих дождях, в оголенности далей и потерях деревьев, но всегда остается хотя бы один лист, истлевший, черный на ветке, потому что даже умирающая жизнь цепка для сохранения весны… Остаются гнезда, а в гнезда всегда возвращаются…»
Не каждый может постичь тайны осени, открыть неоткрытое и навсегда сохранить прелесть узнанного. Неразгаданная, непостижимая, бесконечно прекрасная осень, обволакивающая весь мир своей тайной, магической силой... Осень для Рустема Кутуя подобна сиянию вечной истины.
Природа словно дарит на прощание все свои яркие краски. Она готовится ко сну и напоследок радует человеческий взор волшебной красотой. Особую радость доставляет погода — мягкая, поражающая своим волшебным спокойствием. Дни становятся невыразимо прекрасными, мир вокруг удивителен. И Кутуй зовет за собой:
Приди
и возьми воздух из голой рощи,
воздух студеный,
полные легкие звездного дыма
вбери на рассвете, ;
и с ним не расставайся
в тесноте камня, стекла и металла.

Но вместе с тем человеческую душу тревожат печальные мысли ; ведь осень всегда напоминает о скором наступлении холодов. Наверное, поэтому последние дни тепла переживаются особенно остро.
Рустем Кутуй ; тонкий мастер описания природы, ее пейзажа. Палитра его красок очень богата: это и лазурная акварель утреннего неба, и хрустальная прозрачность осеннего дня, и золото осенних листьев, и мокрая черная земля оврагов под кронами деревьев.
«Желтеют луга. Крепким сеном пахнет в деревне. Незаметно подкравшись, ударят свежие осенние дожди. В такую пору дышится полной грудью, и охватывает непонятное чувство беспредельности, чистоты и светлости.
Вечерами выструганный остро месяц качается празднично над черными крышами, да влажно стоят, не мигая, звезды. Где-то на краю деревни вздохнет гармонь, и потечет песня, легкая, невесомая, как слетающий сухой лист.
Но вот уже глуше и ленивей кричат петухи. И дождь злее разбивает землю. А где-то снизу земля уже коченеет, и лужи по утрам покрываются хрустким ледком.
И вдруг повалит разом снег, неверный, мокрый ; растает, но уже зима, уже дымят трубы, и весело трещат в печи поленья.
В метель деревня точно спит, захлопнувшись плотно ставнями, ; лишь изредка тявкнет собака напрасно на ветер, и кружит-кружит белой нежитью снег».
Рустем Кутуй ; мастер изображения деталей. Ведь чтобы, например, создать целую поэму о каждом слетающем с дерева осеннем листе, о шорохе ветра, о капле дождя нужна гораздо более острая  наблюдательность и гораздо большее словесное мастерство, чем при описании самой природы.
Рябина нежная
К забору прислонилась…
Одни-то яхонты горят,
Да рученьки вразлет.
Поэт создает различные картины природы: эмоционально раскрывает образ земли, весеннее пробуждение природы, осеннее увядание. Это дает возможность читателю почувствовать оживленную поэтом природу:
Над чем смеялся ветер…
Листок с куста скатил.
Пощечин вдрызг афишам,
Как пьяный надавал,
Поднялся чуть повыше ;
Балкон расцеловал.

Его пейзажи, полные размышлений, символов, обобщений, становятся отражением души автора, отчего и мысли художника, и образные картины обретают особую выразительность, осязаемость, неотразимо воздействуют на душу читателя, буквально околдовывая его:
«Дождь упал уже в сумерках, когда солнце скатилось за край земли, а под деревьями поселилась глубокая тень. И пробежал накоротке, как гололобый мальчик, длинным коридором улиц, соря голубыми кляксами. А после него стало чисто, и вышли звезды».
Звезды, солнце, луна, картины бескрайнего неба ; неотъемлемые атрибуты природного пейзажа, они создают лирическое настроение, заставляющее задуматься о смысле жизни и о своем месте в мире.
С незапамятных времен люди смотрели на звездное небо, любовались мерцанием бесчисленных Миров. Величие Космоса поражало человека с самого начала его присутствия на Земле. В одиночестве необозримой пустыни или среди нагромождений исполинских гор, человек невольно погружался в думы о необъятности Вселенной, о беспредельности космического пространства.
Ум человека поражался этой беспредельностью. Но он никак не мог вообразить себе Космос предельным. Допустив, что существует где-то предел пространства, сейчас же возникал вопрос: что же находится за этим пределом? Если не пространство, то, что именно?  И каждый раз ум человека вынужден признать: Космос не может иметь пределов, космическое пространство простирается во все стороны беспредельно.
 Но и вполне постичь беспредельность человеческий ограниченный ум тоже не в состоянии. Так и остается Космическая Беспредельность непостижимым, страшным понятием, перед которым немеет разум человека...
Дума о беспредельности Космоса невольно вызывала мысль и о Вечности. Так возникли древнейшие из древних вопросов: было ли когда-то начало Вселенной? Будет ли ее конец? Или все это существует вечно? И останется таким же вовеки?..
Человеку мучительно хотелось узнать об этом, раскрыть Тайну происхождения Миров, Тайну Космической Вечности. И люди уходили в пустыни, удалялись в горы, становились отшельниками, чтобы никто не мешал им сосредоточиться на размышлениях о коренных вопросах Бытия. И они думали, думали, думали...
И вот Космические Тайны стали постепенно раскрываться перед ними. Напряженное, сосредоточенное, постоянное мышление тех, кто отказался от удовольствий обычной жизни ради познавания Тайн Космоса, притягивало мысль — они начинали слышать Голос Безмолвия: «...было время, когда не было ничего!».
Альберт Эйнштейн, рассказывают, любил повторять, что будь в его власти, он бы везде поставил скамейки, чтобы люди могли сесть и задуматься о вечности. О том, что было до нас и что будет после...
Творчество Рустема Кутуя насквозь пропитано ощущением вечности. Он осознает, что все беды человеческие малы, а величие ; ничтожно «перед разломом неба огневым».
И в то же время поэт может позволить себе легко, как «куст, осыпанный дождем» нести в руках Млечный путь, который «течет и млеет», стекая по его пальцам.
Небо в мировой культурной традиции имеет символическую семантику поэтического идеального мира, а для религиозных людей это еще и мир Божий. Ведь и в произведениях устного народного творчества небо способно вознаграждать и карать, именно там находится Рай. Это место, где находится обитель Бога. С землей связано все конечное, преходящее, временное. Небо воплощает в себе высоту, простор, свободу, вечность.
Особой тайной и мистикой для Рустема Кутуя была окутана ночь. Она  отражает сокровенные переживания человека, роднит его со всей Вселенной, раскрывая тайны мироздания. Ночь у поэта «бредит, рождая миры», месяц «спит в листве, как младенец», луна «стекает светлыми струйками в глаза».
Рустем Кутуй восхищался Ночью. Она манила и завораживала его, открывала неведомые миры, давала ему силы и энергию писать.
Но особой притягательностью обладала для него спутница Ночи — Луна. Появление ее над балконом предсказывало Кутую, что завтра его ждет новый светлый день. Кутуй нежно называл Луну Небесной Княжной.
В сказке жизни, придуманной им, прежде, чем он исчезнет с лица земли, Небесная Княжна заглянет к нему в окно и скажет: «Пойдем, прокатимся, я тебе Космос покажу». Она вся такая нежная, воздушная — по ощущениям земная, и так ему мягко, тепло у Луны за пазухой — хочется, чтобы путешествие длилось вечно…
А после путешествия должен состояться Небесный Совет во главе с Богом, который решит, возвратить его обратно на землю, на которой он промаялся вполне достаточно, или нет...
Из своего космического путешествия Рустем Кутуй не вернулся.
Но остались его произведения ; самое полное выражение внутренней жизни поэта, неутомимой работы его мысли, волнующих его чувств, сложных взаимоотношений между умудренным опытом взрослым человеком и живущим у него в душе маленьким мальчиком, оставшимся без отца:
Стою… решаю мировой вопрос…
В глуби, во мраке
Мальчик хнычет,
Мной похороненный
Сто лет назад,
А я его укачиваю, старый…
Как ранний лед взломав,
Покинет мальчик грудь.
А дальше…
Дальше только Млечный путь.

Ни в стихах, ни в рассказах Рустема Кутуя нет бездушного любования – природа вызывает у поэта размышления о загадках мироздания, о вековечных вопросах человеческого бытия.
Кутуй ощущает величие мира, красоту природы, бесконечность космоса, по сравнению с которой человек должен был бы почувствовать себя маленькой пылинкой. Но нет в его произведениях чувства одиночества и беспомощности человека перед грозной, могущественной и непонятной силой природы: время уходит для нас, но «без нас нет времени, есть бесконечность», он «как зеркало держит вечность и собеседует с судьбой».
И читатель его не задумывается о своей малости, не испытывает страха перед смертельной бездной, несмотря на то, что в творчестве поэта постоянно присутствует ощущение краткости человеческой жизни по сравнению с жизнью Вселенной.
Для Р. Кутуя природа ; такое же одушевленное, «разумное» существо, что и человек. Они тождественны друг другу, сосуществуют рядом: величие природы и сила человеческого духа, человеческого разума: он пишет, творит, он « будто мир держит на кончике пера».
Природа велика, но так же велик Человек. Они попеременно выступают на первый план, ни в чем не уступая друг другу, определяя основные особенности его творчества.
А дыханье ; везде и нигде.
Ради этого сладкого мига
И живу я, быть может, ;
И ты! ;
В самом сердце огромного мира,
На песке осыпая следы.
С возрастом у Рустема Кутуя появилось более глубокое осмысление окружающего мира, земного бытия. Человек смертен, но бессмертны творения его духа и разума:
А время метит вскользь, исподтишка,
Штришок к штришку кладет,
Узор к узору.
Все в Книгу дней занесено,
В колодец памяти опущено, сокрыто
И замкнуто на крепенький замок...
По мнению поэта, время не имеет отношения к жизни или жизнь ; ко времени. Оно существует отдельно от нас, оно живет само по себе, оно ; вечность.
Рустем Кутуй сожалеет о том, что слишком поздно понял, как важны детали в жизни человека. Когда человек маленький, ему интересно и любопытно все: как растет дерево, как ползет муравей, как летает стрекоза, как поют птицы, как распускается цветок. Он маленький, и пока не умеет анализировать происходящее, он только смотрит и запоминает. Важно своевременно научиться анализировать мир, оживлять его, видеть и понимать человеческую душу.
«Мы живем среди мелочей, но у нас нет времени рассматривать их, и мы замечаем их только перед своим уходом. Теперь я понял, как невнимательно мы живем».
Назначение художника – от Бога, говорил Рустем Кутуй. И он, как истинный художник, верил во Всевышнего. Но вера больше, чем религия. И он не был ни мусульманином по рождению, ни христианином по жизни. Бог, говорил он, не мусульманский, не христианский — он, как снег, рассеян везде.
В то же время было бы ошибкой считать Рустема Кутуя «чисто» философом. Сам он характеризовал  себя и философом, и лириком, и эстетом, и психологом. Философия для него интересна постольку ; поскольку. А лирика – это склад человеческой натуры и зависит от того, к чему человек тяготеет: к простоте или к сложности.
«Кто-то любит лабиринты, кого-то влечет прямая дорога, а я люблю пересеченную местность: и елки, и сосны, и кусты, и озеро».
«Я ВОЗЬМУ ТЕБЯ ЗА РУКУ…»
Самая высшая человеческая ценность и самое прекрасное и возвышенное человеческое чувство — это, несомненно, любовь.
Кто только ни писал о ней, ни пытался разгадать её загадку, ответить на вопрос, что же такое любовь! Поиски любви, как идеала, нашли отражения в искусстве: музыке, живописи и, конечно, литературе. Ведь во все времена писатели и поэты пытались найти свою «формулу любви». Любовная лирика и сейчас, как и прежде, занимает значительное место в мировой литературе. Она открывает нам внутренний мир поэта, глубину его чувств, тот особый мир, который вдохновлял поэта на создание произведений.
Современная российская литература любви уделяет немалое место, хотя «любовные истории» в чистом виде встречаются в ней не столь уж часто. Обычно любовный сюжет вплетается в основную тему или отягощается параллельными сюжетами. Освещение темы любви в российской литературе отличается большим своеобразием, в отличие от других литератур ; для нее характерен более пристальный и серьезный взгляд на любовь и на отношения между мужчиной и женщиной.
Однако было время (50-60-е годы ХХ века), когда любовная лирика  была вытеснена со страниц журналов и газет. И об этом с горечью писал известный советский поэт С.Я. Маршак в своей статье «О любовной лирике»:
«Любовная лирика оскудела не только потому, что многие наши поэты в течение долгого времени «наступали на горло собственной песне» (В. Тушнова, Л. Ошанин, Е. Евтушенко). В исчезновении любовных стихов повинны и редакторы и критики, изо дня в день занимающиеся «селекцией» литературы по своему разумению и вкусу.
До недавнего времени они были твердо убеждены, что лирике нет места среди великих дел и событий нашей эпохи. К счастью, такой взгляд можно уже считать устаревшим. Молодые поэты смелее носят в редакцию лирические стихи». 
Одним из молодых поэтов, «приносящих в редакции лирические стихи», в начале 60-х годов стал Рустем Кутуй. Его первый сборник стихов «Я иду по земле», уже упоминавшийся ранее, вышедший тиражом восемь тысяч экземпляров, оказался глотком свежего воздуха: романтические, искренние, где-то даже озорные, стихи о первом чувстве сразу нашли своего читателя:
…Я возьму тебя за руку,
Уведу от зашторенных окон…
Голубой дорогой.

Биография Рустема Кутуя, его детские воспоминания, его мироощущение, его глубокий, сосредоточенный взгляд дают ему возможность искренне и честно писать на такую сложную тему, как первая любовь. Детская влюбленность, первый снег, первые чувства становятся основной темой его творчества.
Первая любовь — это когда «морозцем прихвачена губа, а кровь осталась на железе», когда хочется сказать что-то «большое, важное»; первая обида, когда «жить абсолютно не хочется»; первое разочарование «поживу еще на земле один… пока не состарюсь».
Первая любовь в жизни подростка знаменательна тем, что она – первая. Он еще не знает себя, не может дать себе отчет в своих чувствах, осознавать и анализировать их.
Первая любовь – это всегда открытие, это вспышка, мучительно-сладкое чувство, сопровождающееся внезапно обретенным ощущением свободы, одно из самых нежных или болезненных воспоминаний. Чаще всего первая любовь не длится долго, но долго длится память о ней.
«Любовь, думал он, и откуда же она берется на горе или на радость человеку, каким обманчивым золотом осыпает, а всего-то и есть ; надежда, промельк бабочки. И чуял душой, что это непосильное, горестное воспоминание. Вблизи ее и быть не может, любви-то, а вот схлынет, оглянешься ; и задохнешься: была!.. Девочку взял под локоток, Аннушку, осторожненько, а все и упало внутри, словно обвал прошел глухой: вот как сейчас закричит, как заругается… Не закричала, не заругалась, а будто сжалась от ожидания, напряглась: что-то он там замышляет, как интересно! И шли, как в обмороке, не помня себя, потом невзначай разомкнулись ; она к заборчику чугунному пристыла, а он стал дерево снежное трясти, медленно приходя в себя. Как же красиво было тогда, какая невероятность счастья оживляла воздух. И сад, припорошенный снегом, пустой, с глубокими следами. Ярко все виделось…»
В январе 1998 года Рустем Кутуй написал стихотворение «Долгое возвращение» с посвящением: «В день рождения Анны ; девочки из мира других измерений».
Незабываемы для поэта мгновения, когда он «лестницы перелетал», и взглядом «ухватывал скользящий взбег глухого платья», и «летучий быстрый ток» первого прикосновения.
В рассказе «Букашка» воспоминания о первом чувстве по-прежнему свежи, словно и не прошло с тех пор почти полвека, и до сих пор «под сердцем веточка дрожит, на мятежи благословляя»:
«Когда же приходит пора подать руку девочке, ты — о, ужас! — столько раз испытавший и исполнивший мысленно до малого жеста эту желанную сценку, вдруг обнаруживаешь полную никчемность к ласковому прикосновению, — и ускользаешь прочь, унося слабеющие ноги, помраченное сердце. А позади обрывающиеся скалы...».
Рассказы Рустема Кутуя насквозь пронизано светлым чувством первой любви. Здесь все, как и у взрослых: любовь, ревность, неразделенное чувство, разочарование. Первая любовь тесно связана с взрослением человека и помогает героям произведений Кутуя осознать свою наступающую самодостаточность:
«Я тебе подарю
Закипающую зарю,
И озябший трепет осин,
И густеющую синь…
; Вань, и откуда слова такие красивые берешь? Складно больно, прямо петь хочется.
; Сам не знаю, откуда берутся. Внутри, что ли, они сидят. Не пойму. Текут, как вода…»
В каждом подростке заключена взрывоопасная смесь, которая ждет момента, чтобы излиться на подходящий объект – это чувство любви, которое только и ждет своего приложения. Стоит только появиться объекту, соответствующему внутреннему «идеалу», и первая любовь вспыхивает ярким пламенем.
О неразделенной любви 13-летнего подростка, который хочет скорее стать взрослым, чтобы его полюбила самая красивая девушка в деревне, рассказывает Рустем Кутуй в рассказе «Любовь»:
«Мне очень хочется подойти к Веркиной калитке и сказать: «Вишня поспела, Верк. Я враз сбегаю и принесу кепку…».
Цветков вчера нарвал у тетки Настасеи…Верке на подоконник отнес, пусть ее нюхает. Утречком проснулась и ;на тебе! ; цветы».
Нередко оказывается, что первая любовь не всегда направлена на подходящий объект. Подросток выбирает лишь самые значимые признаки, которые бросаются в глаза (привлекательная внешность, романтический род занятий, например). Глубокую боль и разочарование испытывает герой рассказа «Поклонник», влюбленный в сказочную девочку из цирка, которая при встрече с мальчиком превращается в бездушное существо:
«; А у меня отца на войне убили, ; к чему я ляпнул?.. В голове зашумело.
 ; А я-то при чем же? Жалко, конечно. Погоди, не уходи, ты такой несчастный.
Я совсем без головы остался. Даже запахи потерял.
; На войне стреляют, ; сказал я. ; В отца попали. Он из окопа вылезал.
; Что ты заладил. У нас же свидание с тобой. Ты мой поклонник.
; «Поклонник», ; повторил я загадочное слово. ; А если бы он не вылез? Тогда бы что? Пуль не напасешься… «Поклонник»! Плевал я с верхотуры!
Челочка ее показалась мне приклеенной, глаза нарисованными, как и родинка над губой.
Я отвернулся и пошел, куда глаза глядят. Будто стекло передо мной треснуло и распалось. Карабкаюсь в горку и назад съезжаю. Портфель упер в грудь ; опять лезу как глухой под лошадь. Варежки драные куда-то подевал, руками голыми лед царапаю. Доцарапался. Протиснулся сквозь ограду, чуть ногу не оторвал».
В любом возрасте любовь, вторгаясь в жизнь человека, запутывает, усложняет его жизнь, лишает её былой ясности и цельности. Она приносит человеку не только радость и свет, но и страдания и мрак, она не только поднимает, но и гнетёт человека.
Кто-то из философов однажды обмолвился, что опыт любви — самый потрясающий опыт человека. Поэты, философы, композиторы пытаются понять, систематизировать любовь, ответить на вечный вопрос — что такое любовь. Но невозможно дать один-единственный ответ, который бы годился для всех времен и народов. Человек взрослеет, меняется его отношение к любви, к жизни, к женщине, как к объекту любви, когда «женщину, как волю, обретают», а вместе с ней и луг цветущий, и озеро, и шум воды, и запах смол, а, покинув ее, «все теряют разом».
Уже нет былых восторгов юности, и романтическая любовь уступает место любви земной, которая менее эгоистична, дает заботу, нежность, внимание, сочувствие, терпимость, раздражение, порой, и злость, а иногда желание просто побыть рядом и помолчать. Надо отметить, что стихотворения Рустема Кутуя о зрелой любви отличаются немногочисленностью и не имеют адресатов. Предположительно, по словам близких Кутуя, одно из них он посвятил своей первой жене, Светлане:
Россиянка,
Возьми мою звонкую кровь,
Точный глаз
И тонкую голень,
Ты роди же мне сына...

Поэт стремится к облагораживанию и возвышению женщины, показывает ее внутреннюю  красоту через опоэтизированное описание ее внешности, действий, поступков:
Каждая вещь говорит голосом твоим,
к чему ни прикоснусь…
ты для того покинула меня,
чтоб я повсюду
на тебя натыкался,
воздух хватал,
изголодавшийся…

Подобные описания разрастаются и вбирают в себя множество поэтических символов, эпитетов, метафор, сравнений, придающих налет таинственности и загадочности: «В Казани девушки с летящими глазами», «ее сравнил бы с грустною гитарой, блуждающей улыбкой на устах», «алый рот ее розой пылает, руки пахнут веселым огнем», «стебель голоса твоего», «яблоком ты пахнешь и свежим ветром озера».
Наряду со стихотворениями, где нежными пастельными красками выписаны романтические женские образы, Рустем Кутуй пишет стихи, в которых образ женщины связывается с чувством тревоги, вызванной ожиданием опасности, надвигающейся катастрофы:
Была и есть. Есть и была.
Как лебедь лет сквозь горло проплыла.
Но я все токовал и токовал...
Когда ж по-лебединому запел,
Заряд под сердце вовремя успел.

Глубокая душевная боль звучит в стихотворении Р. Кутуя «В этом доме», где все окружающие предметы настроены враждебно: «цветы не пахнут», «в зеркале ртуть замерзает», «каменеют подушки на ложе», нежданные ласточки смеха превращаются в летучих мышей.
Лирический герой его стихотворений испытывает отчаяние, душевную боль, когда его богов ниспровергают, а алтари, воздвигнутые его руками, рушатся. Время словно останавливается. Боль и одиночество заполняют собой все мысли Душевные потрясения, скрытая боль приводят к внутренним переломам и становятся источником новых стихотворений:
Тебе бы почести,
Чтоб я был доблестный.
Мне – одиночество...
Давно не ластишься.
Сижу как ворон,
А рядом – ласточка.

Развод со Светланой стал тяжелым испытанием для Кутуя. Оставшись один, он переехал в однокомнатную квартиру на первом этаже на улице Производственной.
Это было трудное для него время. Оставшись без семьи, без детей, он тяжело переживал одиночество. Ловил себя на мысли, что перестал улыбаться, и голос стал резковатый, хриплый. Было отчаянье, было безденежье. Окружающий мир разваливался на мелкие кусочки.
Бессонными ночами приходили обиды: «костер сгорел, одна зола», «сам, как в горле кость, вроде лишний гость». В тревожных снах выныривали слова: «глухой враждой любовь назвали».
Глубокое одиночество усугублялось разлукой с детьми, но у них уже была своя жизнь: «у сына вино с разговором, а у дочери пляски с задором».
Тяжелые воспоминания приводили к взаимному отчуждению, приносили сердечную боль», обессиливали «поискал-поискал за спиной крыло, да железом руку свело».
«Воды б испить, но мгла свистит вокруг, на сердце режет острою косою», ; с горечью восклицает поэт.
Обиды и внутреннее отчаяние, глубинная душевная боль и болезненная растерянность перед жизнью звучат с редкой искренностью и силой:
«Мой милый,
заболей, ; мне говорила, ;
и я тебя спасу…
Не шевельнуть и пальцем,
Собака языком
Облизывает пот с лица.

Рустем Кутуй в это время был совсем одинок. Приходили и уходили малознакомые приятели и приятельницы, уносили книги, более или менее ценные вещи, которые можно было обменять на поллитровку.
А утром он вставал и выводил на прогулку свою собаку, Джулию, красивую, как Джина Лоллобриджида, которую он любил до безумия и которая была с ним рядом в это трудное время.
Не встречал этих глаз человечней,
Словно тихие желтые свечи
Мне в ладони закат расплескал.
Собаку Рустему Кутую совсем маленьким щенком принес приятель, композитор Борис Николаевич Трубин, который решил, что у Рустема есть все – нет только друга. Щенок был очень красивый, помесь колли и ирландского сеттера, цвета осенней листвы, которую так любил Кутуй. Джулия, действительно, стала самым близким другом Рустема, беззаветно любящим своего хозяина.
Для Джулии Кутуй находил невероятно нежные слова, о ней он писал стихи, ее образ прошел через многие его прозаические произведения. Вот, например, как поэтично Кутуй описывает свою прогулку с собакой в повести «Яблоко пополам»:
«Мятущаяся душа собаки вырвалась на волю и задохнулась от беспричинной удали. Нутро Джерри урчало, пело птицами, вспархивало бабочками. Она любила жизнь, как в первый день земли и неба, и никакая сила не могла подавить в ней эту жизнь. Ее жизни было так много, что можно было поделиться со всяким без какого-либо ущерба».
До самой последней минуты Джулия дарила своему хозяину нежную трогательную любовь. Ее смерть после тяжелой болезни стала для Рустема Кутуя настоящей трагедией, которую он переживал всю оставшуюся жизнь. Потрясающее по глубине стихотворение «Собачье счастье любить» звучит настоящим  гимном любви:
Никто не любил меня так,
Как моя собака
Цвета красных листьев осин.
Когда я входил,
Глаза ее – два золотых шмеля –
Загорались,
Пролетая меня насквозь.
Тело играло, как волна,
Волновалось.
Шерсть лоснилась.
В гулкой пасти
Колотился розовый язык пламени,
Так она улыбалась.
Ее разрывало счастье –
Собачье счастье любить….
А когда умирала,
Горя головой,
То будто шептала:
«Ты остаешься.
С меня довольно и этого.
Жаль,
Что нету больше такой собаки,
Как я…»
До сих пор остывает ожог ;
Собачье счастье любить.

Образы животных во все времена присутствовали в мировой литературе и являлись отражением окружающего нас мира. Они послужили материалом для возникновения эзопова языка в сказках о животных, позднее в баснях.
В литературе «нового времени» образы животных приобретают равноправие с человеком, становясь объектом или субъектом повествования.
Не стоял на коленях перед Аллахом,
Не стоял на коленях перед женщиной,
А пес умирал, я на коленях плакал…

Историю жизни человека нельзя написать без истории жизни собаки ; ее жизнь является частью жизни человека. Когда в жизни Рустема Кутуя появилась любимая женщина, ставшая впоследствии его женой, Джулия еще была жива и разделяла с хозяином восторг от ее прихода и приняла ее всей собачьей душой:
Друг мой,
рыжая, с красным отливом,
пасть полна дорогого тепла, ; за меня все грехи отмолила,
всю золу за порог отгребла...
Гостья к нам!
Мы и думать не смели...
Вышло так: как залетная птица
Обмахнула крылами дом...
До сих пор ей у нас гостится, что-то будет еще потом.

Собака, как и все животные, тоже является часть Вселенной, и ее переживания и мироощущения, как и переживания и ощущения человека, также связаны с космосом.
В стихотворении «Смерть собаки» Рустем Кутуй называет ее «одной погасающей из планет», она лает с небес по ночам с той стороны, где «луна-мотолыжка»
Образ собаки в художественных произведениях становится мерилом человечности в человеке, а в произведениях о ней звучит тема утраченной любви и преданной верности. Когда уходит собака, с ней уходит частичка души:
Мне не хватает собачьего лая,
Тяжкого вздоха вдали,
Где, замирая, вполнеба пылает
Зной, уходящий с земли.

Говорят, Бог не дает испытаний человеку, которые тот не в состоянии вынести. Боль не исчезает сама собой. Если не остановить ее, с ней придется жить, переживая или смирившись – с нею и со всеми страданиями.
«КУДА СТРЕМИТСЯ КАРУСЕЛЬ ПО КРУГУ...»
Рустем Кутуй сумел, несмотря на нелегкое время и пережитую душевную боль, найти в себе силы для жизни и для творчества. Он много работает, и один за другим выходят его сборники стихов: «Над вечностью дорог» (1970), «Новолуние» (1971), «Чудаки» (1974 г.), «Зов» (1976); сборники рассказов «Солнце на ладони» (1973), «Зимние яблоки» (1974), «Годовые кольца» (1977), «Рассказы и повести» (1978).
Семидесятые годы были золотым временем для советских писателей и поэтов. В литературу пришли новые авторы – дети войны. Стали появляться новые темы, усилилось внимание к теме «человек и природа», стали развиваться «военная» и «деревенская» проза. Интересным явлением стала «городская проза», а по аналогии с ней — «городская поэзия». Появилась мемуарная литература, воспоминания о военном и послевоенном детстве. Но в эти годы, по сравнению, с шестидесятыми, приоритет был, безусловно, за прозой.
Надо сказать, в Советском Союзе писатели в то время жили неплохо. Например, членство в Союзе писателей давало множество льгот: официальную возможность не работать и не быть приписанным к армии тунеядцев, занимаясь писательской работой; приобретать путевки для себя и членов своей семьи практически за копейки; получить квартиру с дополнительными метрами или поставить вне очереди телефон. Членам Союза писателей миллионными тиражами издавали книги, на гонорар от которых можно было безбедно существовать 2-3 года.
В 2009 году Альберт Беляев, бывший заведующий сектором художественной литературы отдела культуры ЦК КПСС, а затем заместителем заведующего отделом, последним главным редактором «Советской культуры», при котором в начале 90-х из названия исчезло слово «советская», издал книгу воспоминаний «Литература и лабиринты власти: от «оттепели» до перестройки».
В бытность работником ЦК КПСС, Альберт Андреевич курировал художественную литературу и по долгу службы оказался причастен и к судьбам многих выдающихся писателей, и ко многим драмам. В книге воспоминаний он не стремится выступать как историк, летописец, хроникер, он в отличие от многих мемуаристов не оценивает дела и поступки, он просто приводит факты.
«Союз писателей СССР в те годы имел в своей собственности 22 дома творчества и пансионата, в том числе 4 — в Подмосковье: Переделкино, Внуково, Голицыно, Малеевке. Были построены современные высотные дома творчества в Пицунде и в Дубултах. Каждый год на деньги Литфонда возводились десятки, а порой и сотни квартир для писателей. 33 центральных издательства и 130 издательств в республиках, областях и краях выпускали около 10 тысяч названий книг общим тиражом почти миллиард экземпляров. Союзы писателей СССР и РСФСР имели и собственные издательства: "Советский писатель", "Литературная газета" и "Современник". Раз в 2 года присуждались 7 Ленинских премий, ежегодно 22 Государственные премии СССР, 21 Государственная премия РСФСР, 13 премий Ленинского комсомола и ряд других. Для материальной поддержки особо талантливых писателей ЦК КПСС принял решение "Об издании прижизненных собраний сочинений и избранных произведений со стопроцентной выплатой авторского гонорара». 
При жизни собрания сочинений Рустем Кутуй выпустить не успел. Но в последние годы он мечтал об издании двухтомника. И название ему дал: «Белое пламя лунного тополя».
«Я буду считать жизнь удавшейся, если после меня останется одна большая, добротная книга рассказов, выверенная временем, цельная по близости к человеческой мечте, и плотный томик стихов. Я пишу только эти две будущих книги, а когда минет срок собрать их, как завещание, я почую». 
Рустем Кутуй никогда не изменял себе, не кланялся власть предержащими, не поддавался на соблазнительную конъюнктуру и, будучи человеком искренним и прямым, всегда говорил то, что думал и в чем был уверен. Своей невероятной честностью он у одних снискал уважение, у других ; неприязнь, а то и гнев, но несмотря ни на что, никогда не изменял себе.
Так случилось и в 1970 году, в год 100-летия со дня рождения В.И. Ленина, когда композитору Б. Трубину в соавторстве с Р. Кутуем предложили к 85-летию революционной сходки студентов в Казанском университете написать ораторию «Сходка»:
Черные вихри студенческих курток
По ступеням, по ступеням…
Двери все настежь, лица пылают,
Словно вздымается лестница круто…
По ступеням, по ступеням ;
Так о волну море вал разбивает
«В актовый зал, в актовый зал!»

Кутуй загорелся этой идеей и, перерыв весь университетский архив, нашел массу интересного материала.
Изначально текст оратории должен был быть сугубо патриотическимиверситетская сходка, по всем учебникам истории, путеводителям по городу Казани, рассказам музейных работников и прочим «историческим» сведениям сыграла большую роль в жизни Владимира Ульянова: здесь он получил свое боевое крещение. Здесь родился будущий вождь мирового пролетариата. Конечно, заканчиваться оратория должна была бы грандиозным финалом. Но как же были разочарованы партийные чиновники всех уровней, когда Владимир Ильич вообще не появился на сцене!
В те времена такое вольнодумство было довольно рискованным, но Рустем Кутуй, опираясь на исторические факты и документы, неожиданно для всех сумел доказать, что В. Ульянов в списке неблагонадежных студентов занимал довольно скромное 80-е место, и мало, чем отличался от других участников.
Б.Н. Трубин вспоминает: «Работать с Рустемом было одно удовольствие, и мы вложили в эту вещь все, что могли. Я с уважением отношусь к Ленину, и конечно, жаль, что ему не нашлось места в «Сходке», но против истины не пойдешь».
И оратория завершилась предельно-тихой музыкой, никак не намекающей на будущую революционную деятельность молодого Ульянова:
От инея усаты
Идут, идут солдаты
Среди седых берез
С откоса на откос.
Мороз, мороз, мороз,
И лает дикий пес ;
Университет замерз…

Через два года «Сходка» впервые была исполнена симфоническим оркестром Татарстана под руководством известного дирижера Н.Г. Рахлина совместно с хоровой капеллой КГУ на III съезде композиторов Татарстана.
По словам А. Сахибзадинова, в Кутуе удивительно «совмещались интеллигентская деликатность и бунтарство. Он тоже за смычок продал дьяволу душу. И служил ему верно».
В обществе, где, по словам Кутуя, «люди теряют свою душу», на все происходящее он имел свое собственное, порой отличное от других, мнение.
«В более зрелые годы, ; вспоминает В. Шарипов, ; он начинал заводиться и бушевать, словно проснувшийся вулкан Этна, сжигая в уничижительном сарказме и себя, и именитых коллег. Тогда я осознал «код Кутуя» ; неизлечимый перфекционизм. Как выражаются в наши дни, ничего личного, только творческие претензии».
Рустем Кутуй был совершенно равнодушен к деньгам и материальным ценностям ; они не задерживались у него в руках: раздавались, раздаривались, пропивались. …
В 70-е годы прошлого столетия пьянство становилось нормой поведения и перестало быть предосудительным актом. Ощущение безнадежности, подавления инициативы, всеобщая показуха, скука полунищего прозябания ввергли мужское население страны в повальное пьянство и негромкое «кухонное» злословие в адрес власти. Особая пагубность распространения пьянства была замечена среди малообеспеченных людей. Яблочное вино в трехлитровых банках, портвейн «777», «Солнцедар» ; дешевые суррогатные алкогольные напитки низкого качества споили не одну советскую семью.
Болезнь эта распространялась с огромной скоростью, охватывая все слои населения. Особенно, творческую молодежь, которая бравировала своими «пьяными» застольями, где спиртное лилось рекой, хвасталась подвигами, совершаемыми в состоянии опьянения, демонстрируя показную смелость и равнодушие к опасности. Связано это было и с подражательством еще недавно опальному Сергею Есенину, его бесшабашно-романтическому циклу стихотворений «Русь кабацкая». Словом, это были годы веселого пьянства…
На счастье в это время рядом с Кутуем оказалась Светлана Хозина, ставшая в 1977 году его второй женой, любимой женщиной, ангелом, спасательным кругом.
Светлана Григорьевна Хозина родилась в городе Альметьевске 22 февраля 1941 года. Мать Светланы в свое время окончила Лесокультурный институт, отец пропал без вести на войне. Семья ее жила небогато, но на книги деньги никогда не жалела. Наивная, романтическая, воспитанная на русской литературе Светлана приехала в Казань и, окончив Казанский государственный университет, стала журналисткой. Долгое время работала на Казанской студии телевидения, где и познакомилась с Рустемом Кутуем. По словам Светланы Григорьевны, она видела, что нравилась ему давно, но даже и представить не могла, что когда-то станет его женой. А у Рустема вдруг появилась надежда. «И вошла женщина в мою жизнь...» – так написал он однажды.
В «Яблоке пополам», повести посвященной этому периоду жизни, Чинг говорит Полине:
«У меня никогда не было друга. Меня никто не любил. Я с тобой становлюсь сильным. До тебя все был обморок. Я же знаю каждую твою родинку. И как ты стесняешься веснушек на спине. Обними меня, погладь. У нас будет дом. Ты мне родишь дочь. Такие, как ты, рожают только дочерей. Я тебя люблю, значит, мы победим. Кончится эта бедность. Мне надоело жить то на кладбище, то на пепелище… Я тычусь, как приблудный… Мы уже взрослые люди, к нам поздно пришло это. И мы схватились намертво корнями».
В 1979 году у Рустема и Светланы родилась дочь – Рената, которая позже тоже окончила Казанский государственный университет, в настоящее время с семьей живет в Прибалтике. У нее двое маленьких детей, которые, к сожалению, никогда не увидят своего знаменитого дедушку.
А тогда счастливая семья жила  в пятиэтажке на улице Жданова (ныне, Эсперанто, 15).
На этой улице произошла первая встреча будущего писателя Айдара Сахибзадинова с «божественным Кутуем».
Навстречу мальчику с удочкой через плечо из подъезда пятиэтажного дома, на стене которого нарисован лесник, выходит человек в клетчатой рубашке с короткими рукавами. Он вибрирующим басом на всю улицу поет арию из оперетты Кальмана «Мистер Икс»:
Да, я шут, я циркач, так что же?..
Пусть меня так зовут вельможи
Как они от меня далеки, далеки,
Никогда не пожмут руки...

«Он спел и крикнул на всю площадь:
; Молчать! ;сделал рукой отстраняющий жест, будто отказываясь от аплодисментов. ; Я вам не артист. Я ; Рустем Кутуй!
Имя свое он произнес грозно».
Думаю, в жизни и творчестве Рустем Кутуй был счастливым человеком. Он жил так, как хотел, поступал так, как считал нужным, писал то, что нравилось, любил столько, сколько мог. Просто он никогда не притворялся и всегда был самим собой.
Он любил эту жизнь и получал от нее удовольствие.
Но наряду с этим Рустем Кутуй мог быть жестоким и безжалостным к людям, особенно, к родным. Он понимал, что порой несправедлив, но ничего не мог с собой поделать. Зачастую он был недоволен не только окружающими, но и собой…
А каково было им, близким! Быть женой художника (писателя, поэта) наверное, своего рода, подвиг! Ведь, как правило, женщина отдает ему свою любовь, молодость, красоту, а в ответ получает эгоизм поглощенного идеей писателя, который не принадлежит ни себе, ни, тем более, женщине.
Он полностью, и душой, и телом, принадлежит единственной женщине своей жизни — Литературе… К сожалению, понять и принять это — не каждой под силу. А тем временем, в руках его целый мир: призрачные корабли, воздушные замки, выдуманные человеческие судьбы, которыми нужно управлять… Только «нашим, самым любимым людям», как поется в одной из песен А. Дольского, любви достается меньше всех.
Что поделать ; он, как и любой творческий человек, был наделен нелегким характером! Но за собственный эгоизм со временем приходится платить слишком дорогой монетой ; одиночеством. И от него нельзя убежать, но можно ненадолго спрятаться, снова вернувшись в детство…
В повести «Годовые кольца», вышедшей в свет в 1978 году, Кутуй размышляет о жизни человека, сравнивая ее с временами года. Он делится своими тонкими наблюдениями, детскими воспоминаниями, окрашенными яркими поэтическими красками:
«Первое, что я помню из своего младенчества, это корыто с лохматой вздувающейся мыльной пеной. Я сижу в нем голенький, стучу по воде руками, а мать сливает мне с кувшина на голову, что-то приговаривая…
Мне страшно перед бесконечно падающей на глаза водой, я захлебываюсь и реву в голос, вцепившись намертво в края корыта. Мыло щиплет в носу, и я ничего не вижу от впервые испытываемого чувства погибели. А потом мать завертывает меня в чистую простыню, вкусно пахнущую спасением и покоем…»
«А МИР БЫЛ СЛОЖЕН, КАК КАТАКОМБЫ…»
Но о покое приходилось только мечтать.
Рустем Кутуй по-прежнему много издается. Его новые сборники стихов: «Лист земли»(1980г.), «Осенняя воля»(1981г.), «Корни» (1982г.), «Босиком по радуге»(1984г.), «Рыжики в июле» (1984г.), «Поземка»(1985г.) не залеживаются на прилавках книжных магазинов. Любители его повестей и рассказов моментально раскупают новые книги: «Зажги свечу» (1988 г.), «…И слезы первые любви» (1985 г.), «Одна осень» (1985 г.), «Такая жизнь» (1986 г.), «Свет в осиннике» (1988 г.).
Многое изменилось к этому времени в культурной жизни страны.
Возникло новое явление, обозначенное как «возвращенная литература». Была отменена цензура, и к читателю пришли книги, много лет находящиеся под запретом.
Небывалый интерес проявился у читателя к творчеству незнакомых ему ранее писателей русского зарубежья – эмигрантов первой и второй волны В. Набокова, И. Бунина, Д. Мережковского, М. Алданова.
Нашел достойное место на книжных полках роман М. Булгакова «Мастер и Маргарита».
Появилась рвущая сердце и душу лагерная (антитоталитарная) литература А. Солженицына, В. Шаламова, Л. Разгона о печальном историческом прошлом России: сталинских репрессиях и лагерях.
Писатели обратились к образу Сталина и его окружения – появились книги Д. Волкогонова, А. Рыбакова, Ю. Бондарева, В. Быкова.
В поэзии усилилось публицистическое начало, что соответствовало запросам времени. В 1988 год наконец-то увидела свет, войдя в сборник стихотворений «Зажги свечу», знаменитая «Баллада о казанской сироте» Рустема Кутуя, пролежавшая много лет под сукном.
«Время жизни можно было бы пометить многоточием…Оно и длится непредсказуемо, скачками, вспышками, вплавь и вброд – проглатывает овраги, минует вырубки – и вдруг оказываешься на чистой поляне, весь ясный, звонкий, как сухая дощечка».
Эти года были урожайными на награды, которыми по заслугам было отмечено творчество Рустема Адельшевича.
16 января 1981 года Президиум Верховного Совета Татарской Автономной Советской Социалистической республики  наградил Кутуя Почетной грамотой.
В 1984 году Р. Кутуй стал лауреатом премии журнала «Смена» за сборник прозы «Рыжики в июле».
В связи с 50-летием со дня рождения 22 июля 1987 года Рустем Кутуй был удостоен почетного звания «Заслуженный работник культуры ТАССР».
Невероятный успех книг Р. Кутуя отмечает Альберт Лиханов, известный детский писатель, бывший главный редактор журнала «Смена»:
Его проза «счастливо полна жизнью, мускулиста, фраза его жива и гибка, точно лоза. …Его рассказы до предела акварельны ; возникает чувство, что ты попал в мир, где совсем не так, как в соседней книге.
Писатель как бы стирает с обыкновенных вещей пыль привычности, и перед нами новыми красками сияет мир, внушающий доброту и надежду».
Он пишет, что прозаические произведения Р. Кутуя отнюдь не рассказы и повести татарского писателя, написаннные русским языком. Это рассказы и повести русского интеллигента, в котором течет кровь его родного татарского народа. И творчество его одинаково ценно и для татарской литературы, и для русской.
Через себя, настоящего, он словно пропускает в будущее образы минувшего ; и снова, и снова возвращается с ними вместе в прошлое.
«Кутуй пишет стихи и прозу, но под его пером граница между ними все условнее…Стихи неторопливы и подробны, как повествование рассказчика. А его проза – это лирика. В ней отражается та реальность, которая досталась автору от его детских снов и воспоминаний. Лица, пейзажи, предметы ; все чуть размыто, как на картинах импрессионистов...»
Но какой тяжкий труд, сколько терпения и сил  нужно для того, чтобы произведение нашло свой путь к душе читателя!
Что же понуждает Кутуя к столь мучительному, но прекрасному писательскому труду? Голос совести и собственного сердца, призыв своего времени и своего народа, зов человечества, не позволяющие прожить жизнь, не поделившись с читателем огромным разнообразием мыслей и чувств, наполняющих его самого.
По словам Рафаэля Мустафина, он прочел почти все написанное Рустемом Кутуем за это время и нигде не встретил ни одного слова неправды.
Многогранно творчество Рустема Кутуя: оригинальна его поэзия, поэтична проза, и не найти, где кончается поэзия и начинается проза, и где проза вновь становится поэзией. Кутуй – творческая личность, максимально сочетающая в себе два начала: поэта и прозаика.
«Он мыслит, как поэт, смотрит на мир глазами философа, напряженно размышляет об увиденном и пережитом».
Рустем Кутуй говорил, что не умеет писать большие вещи: повести, романы. Это слишком длинно и долго. Он писал рассказы, каждый из которых по плотности и содержанию мог конкурировать с целым романом.
«Я стараюсь писать жизнь не такой, какая она есть, а такой, какую я выболел с надеждой на выздоровление».
И когда автору удается подняться над событием, увидеть его как бы со стороны, проза становится настоящей прозой. Но прозу Рустем Кутуй считал более серьезным и трудным делом, поэтому стихи у него «пишутся как бы сами собой… Рифмы, ритм вовсе не «сушат» мысль, не принижают полет фантазии. Просто это особый взгляд на вещи».
Константин Паустовский в очерке «Поэзия прозы» пишет:
«Самая действенная, самая потрясающая проза ; это проза сжатая; из нее исключено все лишнее, все, что можно не сказать, и оставлено лишь то, что сказать совершенно необходимо.
Но для того, чтобы писать сжато, надо то, о чем пишешь, знать настолько полно и точно, чтобы без труда отобрать самое интересное и значительное, не растворяя повествования водой излишних подробностей. Сжатость дается исчерпывающим знанием».
Рустем Кутуй имел достаточно знаний и умел писать исчерпывающе и сжато, всегда оставался верен такому нелегкому и редкому литературному жанру, как рассказ.
В очерке «Поэзия прозы» К. Паустовский, размышляя о писательском творчестве, отметил, что проза должна быть пронизана поэзией, как яблоко соком.
Такова проза и Рустема Кутуя.
По словам Кутуя, каждый художник должен нести только  то, что он познал из своего опыта. Прежде, чем здесь взглянуть на вещи, взгляд оттуда должен быть – он все определит... Важно, чтобы взгляд в настоящее шел через прошлое.
В предисловии к своей книге «Рыжики в июле», вышедшей в издательстве «Детская литература» в 1984 году, Рустем Кутуй написал:
 «Мне кажется, нет достоверней документа, чем свидетельство внутренней жизни отдельного человека в момент перелома, тем более, в момент роковых испытаний».
Рафаэль Мустафин в одном из своих интервью отмечает, что прозу Рустема Кутуя любит больше, чем поэзию. Проза его более содержательна и более серьезна. Особенно, если сравнить ее с поэзией последних лет, которая стала привычной, и к ней нечего больше добавить.
Повести Р. Кутуя ; это своеобразный цикл, сборник рассказов, новелл, объединенных общей темой, идеей, героями, стилем и структурой, характеризующийся динамическим развитием сюжета и своеобразным поэтическим обрамлением, где едва ли не первую роль в широчайшем философском смысле слова играет природа.
Они ; о том, каким должен быть человек, о смысле жизни и о том, в каком мире мы живем. Жизнь главного героя зависит от происходящего вокруг, но это не мешает герою откликаться на все события, давать им свою оценку. Другими словами, сам поэт, живущий в настоящем, путешествующий в прошлое, как правило, становится лирическим героем.
«У него в руках нечто вроде волшебного фонаря, зажигая который, он неотрывно ждет, когда узкая полоска света, преодолев пространство прожитых лет, вновь оживит, как на экране, зримые образы и волнующие близкие голоса тех, с кем не пришлось договорить».
В течение последних десяти лет помимо многочисленных стихотворений он одну за другой выпускает в свет наполненные глубоким лиризмом повести «Годовые кольца», «Дождь будет», «Одна осень», «Яблоко пополам», «Пух летит с тополей», «Узелки на древе» и другие, вошедшие в сборники разных лет.
Читая их, убеждаешься, как прекрасны могут быть самые обыкновенные вещи. Рустем Кутуй превращает прозу в поэзию, и мир ее удивительно гармоничен, как и поэтический мир Кутуя.
Например, в лирической повести «Годовые кольца» писатель поэтично рассказывает человеческие истории, в которые вплетаются образы живой природы. Находя неожиданные сравнения, метафоры, он настолько олицетворяет их, что жизнь человека и жизнь природы становятся единым целым.
Март у поэта – «белолицый, в смуглых стволах деревьев, ; март; бодрячок, поигрывающий ослепительными зубами молодости». 
Май – «половодье жизни», «трогателен, как наступившая зрелость». 
Август «сух задумчив и глубок в тенях». 
Октябрь «первой сединой покрывает по утрам леса».  .
Он задается непростым вопросом:
«Где она лежит, укрытая надежно от чужого прикосновения, середина человеческой жизни?.. Из всех времен года ближе и созвучнее срединному излому дивный час слияния осени и зимы. Листья едва-едва дышат на мостовых, а те, что удержались на ветках, сжимаются с каждым мгновением в серый кулачок, рассыпаются беззвучно в пепел и пропадают». 
Писатель завершает свои рассуждения тем, что, если бы он не имел возможности  быть среди людей и ощущать свою причастность к множеству человеческих жизней, он не смог бы перенести одиночества, и оно разорвало бы его, «как бутыль с кипятком, брошенную на промороженный снег».
В 1986 году в свет вышла повесть Рустема Кутуя «Узелки на дереве», основой которой стала повесть «Годовые кольца», дополненная двадцатью пятью главами – новеллами: рассказами из предыдущих сборников (например, глава 62 ;«Поклонник» из сборника «Одна осень»), детскими воспоминаниями (например, рассказ о первом неудачном свидании ; глава 54), картинками природы (глава 3), размышлениями о жизни (глава 10).
К новой повести автор в скобках сделал подзаголовок: арабески.
Основное значение слова «арабеска» ; сложный восточный средневековый орнамент, состоящий из геометрических, каллиграфических и растительных элементов, созданный на основе точного математического расчета.
В словаре Даля «арабеска» ; художественное лепное или писаное украшение поясом, каймою, из ломаных и кривых узорчатых черт, цветов, листьев, животных и прочих.
Определение «арабески» (во множественном числе) как никакое другое подходит к этому произведению.
Повествование представляет собой сложный орнамент, в котором рассказы о человеческих судьбах переплетаются с пейзажными зарисовками, воспоминания детства обогащаются тонкими наблюдениями и зрелыми размышлениями о жизни.
«Так ли я живу? Уместен ли в этой поблескивающей дождями и населенной человеческим теплом жизни? Не ожесточила ли она меня, не уровняла ли, как стожок, твердыми ладонями? Не пересох ли я, как русло когда-то чистого ручья в глубине оврага? Туда ли вывела тропа? Или мое временное неопасное одиночество придавливает сердце ранними сумерками, а это не что иное, как обновление крови раз в семь лет в жажде окончательного утверждения?»
Автор старается точно указать время года, состояние природы и помогает раскрыть душевное, состояние лирического героя. Практически во всех рассказах, как и в стихотворениях Кутуя, природа и автор составляют единое целое, и часто не автор рассказывает о снеге, серебристом тополе, яблоке в руке, падающих листьях, а они сами ведут речь о душевном состоянии поэта.
Рустем Кутуй невольно тянется к природе, потому что в ней все, как в детстве, как в юности, то есть все, как прежде... Вот эта вечность природы позволяет ему одновременно жить и в настоящем, и в далеком прошлом, которое она возвращает Кутую, давая ощущение вечности жизни.
«Память тоже тяжелеет со временем, как ноша; когда идешь в гору,; тяжелеет и клонит к земле. Потому старость сутула…
Память отнюдь не горестна, не злопамятна, не спесива. Она ; ласкова, как детское дыхание у стареющего лица…
Все на свете стареет, не дряхлеет лишь память. Забывчивость ; дитя усталости ; временна, как глубокий обморок оврага, ; защебечут ручьи с новыми дождями, и овраг с краями наполнится солнцем.
Память ; единственное солнце, которое греет сладкой болью. И если боль высказывается вслух, мир удивляется мудрости».
Проза Рустема Кутуя так же, как и поэзия, не оставляют читателя равнодушным. В ней он создал необыкновенно цельный поэтический мир, в котором путь человека лежит по едва заметной черте между бытием и небытием, жизнью и смертью, радостью и печалью. Любая подробность дает читателю возможность проникнуть в душу автора, в котором необыкновенное количество пережитых и осмысленных остановленных мгновений, мыслей, чувств, ощущений.
«КАК БЕРЕСТУ ОГОНЬ ЗАВЕРТЕЛ И ПОНЕС... »
У Рустема Кутуя было еще много планов на будущее.
Но пришли времена, которые сейчас называют, «лихие 90-е». Страна вступила в эпоху больших перемен. Изменились взаимоотношения между властью и культурой. Исчезла единая культурная политика, государство перестало быть гарантированным заказчиком литературы. Поворот к демократизации и рыночным отношениям привел к тому, что в 1992 году выпуск книжной продукции был меньше, чем в 1913 году.
Путь к сердцу читателя, как говорит Кутуй, стал длиннее. Да и издать книгу стало сложнее, а то, порой, и вообще невозможно. На прилавках книжных магазинов появились совсем другая литература, и читали ее совсем другие люди... Многие писатели отошли от литературы, перестали писать.
Советская культура начала распадаться на отдельные национальные культуры, которые не только отвергали ценности общей культуры СССР, но и культурные традиции друг друга. В литературной среде воцарился хаос...
Фактически прекратили существование прежние Союзы писателей. Журналы лишились государственной поддержки. Подписчики обнищали, тиражи печатных изданий стали катастрофически падать.
За кризисом журналов последовал кризис издательств: прекратили свое существование такие известные издательства, как «Советская Россия», «Молодая гвардия», «Советский писатель», «Детская литература».
Издательство «Художественная литература» перед своим закрытием успело выплатить Р. Кутую авансом небольшой гонорар за так и неизданную книгу прозы. Но это были сущие копейки, которые во время дефолта превратились в прах.
В это нелегкое время, в октябре 1993 года, появился на свет иллюстрированный, общественно-политический, историко-публицистический и литературно-художественный журнал. Главным редактором его стал Юрий Анатольевич Балашов. Было много споров и предложений по поводу названия нового журнала. Рустем Кутуй высказался определенно: «Казань», просто «Казань» ; это же так здорово!».
Слово поэта оказалось решающим.
Надо сказать, Кутуй сыграл немалую роль в становлении и развитии журнала, будучи бессменным редактором отдела и членом редколлегии. Журнал «Казань» стал для него таким же родным, как и город Казань, в котором он родился и жил.
Поместить свой материал в журнале было престижным, и Кутую несложно было пригласить работать в нем известных авторов, в том числе, и татарских представителей литературы, культуры и искусства. Он много писал сам, но ужасно не любил редактировать, править чужие тексты ; ему это было неинтересно.
Первый номер журнала «Казань» ; «Казан» вышел на двух языках. О времени, в котором создавался журнал, о том, что происходило тогда с литературой, делится своими мыслями Амирхан Еники, известный татарский писатель, один из создателей журнала:
«В странном состоянии находимся… В полусонном. Поэзия, кажется, снимает паутину с лица. В прозе слабое движение ; вышел роман Талвина, лагерные вещи Салахова, Айди не спит… Большинство же попали в кризисную ситуацию. Живем в трещинах. Больше провожаем, чем встречаем».
Лишь к 2000 году книгоиздательская промышленность сумела подняться и добиться рекордного показателя за всю историю книжного дела в России – было выпущено в свет 59 543 наименования брошюр и книг.
Татарскому книжному издательству удалось сохранить свой статус и поддержку Правительства Татарстана. Благодаря этому, Кутуй сумел выпустить в 1993 году небольшой сборник «Песня вечерняя», включающий в себя семьдесят девять стихотворений, в 1994 году ; небольшую книжечку детских стихов «День варенья», в 1996 году, к своему 60-летию – сборник содержательной, серьезной прозы «Смеюсь, задыхаюсь и плачу...».
 В последней книге он собрал самые лучшие на его взгляд вещи: тридцать девять рассказов и одну повесть. В предисловии к книге Рустем Кутуй словно приоткрывает читателю дверь в свою душу:
«Есть два взгляда, приемлемых для обозрения: с вершины горы и от подножия к высоте. Для меня последний более земной. Иногда мне кажется, что я живу уже очень долго, хотя мне и далеко еще до «золотого среза». Но бывают минуты, когда чудится, что было только вчера, вот и ветерок на щеке от движения, и тогда чувствуешь, как время прошло навылет, испытывая растерянность перед моментальностью постарения».
В этой книге так же, как и во всех других книгах писаталя, рассказы и повести практически бессюжетны. Нет в них ни захватывающих приключений, ни преодоления смертельной опасности, но мир его героев становится миром читателя
Его герои не выдуманы, они узнаваемы, они живут рядом с нами, мы встречаемся с ними каждый день. Это взрослые и дети, татары и русские, люди разных профессий, разных судеб, занятые своим повседневным трудом. Они жадно тянутся к счастью, радости. Они нетерпимы к проявлениям злобы, жестокости, пошлости, душевной черствости, мещанской ограниченности. Это мечтатели, романтики, умеющие сильно и беззаветно любить, несчастливые (преимущественно в любви) и счастливые одновременно; каждое действие их имеет смысл. Чувства его героев чисты, возвышены, переданы сильной, уверенной рукой умелого автора. Их истории и поступки ; испытание героев, проверка их на прочность и на излом.
В эти непростые годы судьба, словно в очередной раз испытывала на прочность и самого Рустема Кутуя. Но, несмотря ни на что, он не бездействует и не унывает ; берется за любую работу. Активно сотрудничает со средствами массовой информации: республиканскими газетами: «Республика Татарстан», «Известия Татарстана», «Молодежь Татарстана», «Вечерняя Казань». Печатает в них стихи и рассказы, переводы стихов Р. Файзуллина, М. Агляма, Зульфата и других, отвечает на вопросы корреспондентов.
Поэт встречается с книголюбами республики, принимает участие в работе литературных объединений, литературных гостиных, читательских конференциях, делится воспоминаниями о встречах.
На одной из встреч с читателями к Рустему Кутую подошел мужчина и поблагодарил его за чудесные стихи, которые помогают ему делать правильный выбор в жизни. Мужчина в свое время был заядлым охотником, но однажды одно из прочтенных им стихотворений Р. Кутуя настолько потрясло его, что он забросил ружье и навсегда отказался от участия в узаконенном убийстве. Не могу не привести это стихотворение полностью:
Птица забывает о полете.
Голубое ; под крылом.
Если птицу в небе вы убьете,
Значит, птицу небо подвело.
Обмануло, не упрятало ;
Дробь под сердце,
и крыло, как всплеск…
Вот она из солнечного кратера
Падает в столетний лес ;
Песня и Слеза большого неба.

Многие годы тесная дружба связывала Кутуя с молодежным журналом «Идель». Работавшие здесь Сергей Малышев, Роза Кожевникова, Набира Гиматдинова всегда были рады приходу веселого, шумного поэта.
Кутуй немало внимания уделял молодым авторам: писал предисловия к их подборкам, давал оценку творчеству. Его дружеская поддержка помогла состояться первым публикациям молодых талантливых поэтов и писателей. Именно благодаря Кутую, читатели впервые познакомились с поэзией Г. Капранова, которую Рустем Адельшевич представил в одном из номеров.
Но все же родным домом для Рустема Кутуя всегда оставался журнал «Казань»!
Не было ни одного номера, в котором не было бы его лирических стихов, тонкой прозы, доброжелательных отзывов о творчестве художников, музыкантов, маститых поэтов, молодых писателей. Назиб Жиганов, Ольга Левадная, Равиль Файзуллин, Фуат Мансуров, Галина Кайбицкая, Светлана Владимирская – это лишь малая толика имен, творчество которых было небезразлично Р. Кутую.
Он всегда радовался, когда встречал мастерового человека, независимо от того, имеет он отношение к музыке, живописи или плотницкому искусству. Это качество Кутуя отмечает друг и учитель поэта Геннадий Паушкин.
Теплые дружеские отношения связывали Рустема с Анваром Сайфутдиновым, одним из наиболее самобытных современных мастеров кисти.
По окончании Суриковского института его пригласили на годичную стажировку в святая святых для каждого приверженца казанской художественной школы — в Дом-музей Николая Фешина, что в городе Таос штата Нью-Мехико, США. По итогам стажировки там же состоялись две выставки в престижной «Тернер-Арт Галери», после чего и началось так называемое «планетарное расселение» картин Сайфутдинова. Между прочим, его картины оказались и в легендарной коллекции Ростроповича-Вишневской!
Возвратившись на родину, Сайфутдинов стал лидером творческого объединения молодых художников «Дастан», ратующих за возрождение национального наследия и западно-восточный синтез в искусстве.
В 1996 году его мастерская находилась в полузаброшенном доме на улице Щапова, напротив Дома актера. В то время там собирались самые разные представители казанской богемы – поэты, художники, музыканты, журналисты.
В один из теплых июльских вечеров двое молодых художников привели в мастерскую Рустема Кутуя, задремавшего на старенькой лавочке в Лядском саду. Всю ночь и весь последующимй день напролет читались стихи, обсуждались художественные течения в искусстве, рождались и умирали истины...
Появившиеся на свет в эти бессонные часы девятнадцать стихотворений вошли в небольшой цикл, названный «Сюрреалистические этюды дня и ночи». В нем Кутуй, как всегда, остался верен образам и темам слияния с природой, ощущения вечности, одиночества:
Шкатулка озера открыта.
Малахитовая.
Обрыва тень всплывает.
Смертельно стосковалось
Сердце по ласке.
Похоже,
Водоросли в нем гнездятся.

О том времени, как всегда, с юмором, пишет в своих воспоминаниях Айдар Сахибзадинов:
«Как-то Кутуй заболел. Я поехал к нему в больницу. Начался тихий час. В здание впускали только больных. Я проскользнул. Поднялся наверх. Как раз Кутуй выходил из курительной комнаты с двумя потертыми типами, похожими на злоумышленников. Они как-то незаметно «рассеялись»...
Мы вошли в небольшую палату. Как заслуженный деятель искусств, он жил в отдельной.
;Как дела? ; спросил я.
; Плохо... Завтра придет главврач.
;Ну и?..
;Будет расправа.
;За что?
;Опять пел.
Он посмотрел вопросительно, почесал голову. Я отвернулся к окну, делая вид, что любуюсь рощей...
; Выпил чуток. Пришел сюда, забаррикадировался, лег, ну и... Говорят: «Сотрясал обитель...»
«ПОСРЕДИ БОЛЬШОЙ ВОДЫ ВЕСЛА БРОШУ,   УСПОКОЮСЬ...»
Приближался 2003 год ; год столетия со дня рождения Аделя Кутуя.
15 ноября Рустем всегда ждал с нетерпением, но этот ноябрь был особенным в его жизни. Для него было очень важно, чтобы Аделя Кутуя, известного татарского писателя, поэта, журналиста и общественного деятеля, в этот день вспомнили не только его дети и внуки.
В первую очередь, он сделал самое главное дело своей жизни: передал в Центральный государственный архив Республики Татарстан документы и фотографии отца. Среди них: армейская книжка Аделя Кутуя, его удостоверение корреспондента газеты «Красная Армия», довоенные снимки детей и жены писателя, фотографии времен Великой Отечественной войны, в том числе, могилы Аделя Кутуя в городе Згеж.
Конечно, юбилей известного татарского писателя не остался без внимания культурной общественности города и республики.
Школы, библиотеки, музеи провели различные мероприятия, посвященные 100-летию Аделя Кутуя.
Например, музей Шарифа Камала организовал выставку «Отосланные письма»; музей Казанской государственной архитектурно-строительной академии провел вечер, посвященный Аделю Кутую, в 30-е годы прошлого столетия работавшего преподавателем татарского языка и литературы Института  коммунального строительства имени М. Горького (ныне это КГАСА).
Делегация татарстанских литературных деятелей посетила Пензенскую область, родину А. Кутуя, где встретилась с представителями татарской диаспоры.
В театре имени К. Тинчурина был организован литературно-музыкальный вечер, посвященный 100-летию Аделя Кутуя.
Однако, по поводу юбилейных мероприятий, связанных с именем Аделя Кутуя, кандидат филологических наук Азат Ахунов с горечью заметил:
«Если бы 100-летие Аделя Кутуя пришлось на 1983 год, наверняка состоялись бы Всесоюзная научная конференция, вечер в Колонном зале Дома Союзов, передачи на телевидении, наверное, открыли бы музей и памятник, издали бы полное собрание сочинений.
Но юбилей выпал на ноябрь 2003 года. Татар нельзя обвинить в беспамятстве. Историческая и культурная память имеет масштабы...
Как говорится, другие времена — другие песни». 
В день юбилея обычно подводятся итоги, анализируется пройденный путь именинника, звучат воспоминания и поздравления.
100-летие Аделя Кутуя не было радостным для Рустема Кутуя. Прошло более полувека после гибели отца, и образ его потихоньку начал таять в памяти людей, но не в памяти Рустема. Чуть позже в одном из интервью газете «Время и деньги» он скажет:
«Отец потерялся за стеной времени, давно, навсегда. Лишь моя дума, мое воображение способны воскресить его. Образ отца складывался в ходе раздумий. Его не достает как опоры в нравственных исканиях. Я нынче много старше чем был мой отец, но в мыслях продолжаю вести с ним беседы, советоваться с ним».
Многолетняя литературная и активная общественная деятельность Рустема Кутуя в эти годы неоднократно была отмечена престижными литературными премиями и правительственными наградами.
В марте 2005 года Рустем Кутуй стал лауреатом литературной премии имени Максима Горького в номинации «За честь и достоинство».
В ноябре того же года ему была вручена юбилейная медаль «В память 1000-летия Казани».
В день 70-летия со дня рождения, 11 ноября 2006 года, Президент Республики Татарстан М.Ш. Шаймиев вручил Р. Кутую Благодарственное письмо, в котором дал достойную оценку его творчеству:
 «Талантливый писатель и поэт, обладающий собственным литературным стилем и неповторимым образным языком, Вы стали достойным продолжателем дела своего выдающегося отца, обрели широкое общественное признание и читательскую любовь.
Многогранная творческая личность, Вы работаете в разных жанрах, щедро делитесь тонкостями писательского мастерства с молодыми литераторами.
Выражаю Вам свое уважение и признательность за активную пропаганду татарской литературы».
На чествовании Рустема Кутуя заместитель премьер-министра Республики Татарстан ;министр культуры Республики Татарстан Зиля Валеева призналась:
«Когда я приехала в Казань, случайно встретила поэта и подумала: Казань уже потому столица, что здесь на улице можно встретить Рустема Кутуя».
«На его книгах я учился литературному русскому языку, он помог мне стать писателем», ; сказал в своем поздравлении Владимир Корчагин, автор бестселлера 60-х годов прошлого века «Тайна реки злых духов».
 «Известный поэт Р. Кутуй издал на русском языке более 50 книг стихов и прозы. Тонких, своеобразных стихов и лирической прозы. Критики сравнивают его стиль с манерой Паустовского. Любители настоящей поэзии знают и любят его», ; отметил Рафаэль Мустафин в своей книге «Силуэты», вышедшей в свет в Татарском книжном издательстве в 2006 году, в год 70-летия Рустема Кутуя.
Сам автор пишет о книге так:
«Эта книга создавалась по прямому социальному заказу весьма обширной русскоязычной аудитории, желающей ближе познакомиться с богатой и древней культурой татарского народа. Ведь для того, чтобы уважать и любить друг друга, надо многое знать друг о друге. Знать не понаслышке, а основательно, конкретно, из первых рук».
В 2000 году Союзом писателей Республики Татарстан совместно с администрацией Лаишевского района РТ была учреждена Державинская премия за наиболее значимые произведения поэтов и писателей республики. Премия впервые была вручена в день рождения Г.Р. Державина, 14 июля 2000 года, писателю В. В. Корчагину.
С тех пор каждый год в этот день в Татарстане проводится Державинский праздник поэзии, на котором писателям и поэтам вручается премия имени Гавриила Романовича Державина.
В разные годы ее лауреатами были: С. Малышев, А. Мушинский,  Л. Газизова,  Л. Кожевников,  Н. Алешков,  С. Юзеев,  В. Лавришко, О. Левадная, Н. Беляев, Р. Сабиров, Г. Капранов.
14 июля 2009 года Рустем Кутуй становится тринадцатым лауреатом премии имени Г.Р. Державина. 73-летний поэт получил ее за книгу стихов «Профиль ветра».
 «У меня сейчас такой возраст, что самое время получать премии, ; говорит в этот день писатель, и добавляет: ; Мною выпущего более 50 книг. И хотя премия вручена за книгу стихов «Профиль ветра», в творчестве я довольно легко перехожу от стихов к рассказу или повести, ибо это – единственный исповедальный поток, в котором я задыхаюсь, и тону, и живу».
Литературный критик Л. Аннинский отозвался о Рустеме Кутуе, как об одном из ярких стилистов, появившихся в последние годы на границе русской и татарской литературы.
«В стихах Кутуя нет привычной поэтической гладкописи. Они намеренно прозаированы, насыщены мыслью, как бы заземлены, что несколько затрудняет их восприятие для неподготовленного читателя…
Он умеет выстроить не только рассказ, но и каждый абзац, каждую фразу так, чтобы подвести читателя к определенному выводу, чаще всего, эмоциональному, почти невыразимому словами».
Рустем Кутуй постоянно удивлял читателей своим творчеством, которое нельзя по принципу литературных критиков разделить на прозу и поэзию. Его проза и поэзия ; не два соперника, не две противоположности ; они являются продолжением друг друга. Поэзия перетекает в прозу, потом ; снова в поэзию. И так ; до бесконечности!
Природа щедро одарила Кутуя искусством слова, и он бескорыстно делится с людьми своим духовным богатством.
Поэтический язык Р. Кутуя ; гибкий и свежий, сочный и живописный, полный интересных поэтических находок. Он обнаруживает глубокую связь с традициями татарской народной поэтической речи, исторической жизнью народа, его художественно-эстетическими взглядами. Поэт тонко проникает в дух художественных образов и представлений.
В поэзии Р. Кутуя видны следы плодотворной учебы у классиков русского слова, у народа. Поэт не подражает, он стремится к той ясности, простоте и краткости, которые сильно действуют на эмоции читателя. Свои краски, интонации и образы он черпает из бездонной кладовой своего детства:
«Свою первую строчку я написал в далеком детстве… Во мне звучит колоколами время земли, и деревья живут несрубленными, и травы немятыми… В детстве – мое духовное начало, мои главные приобретения. Там – мои кладовые под свечой времен: мерцают переливаются россыпи драгоценного наследия».
Автор умело пользуется стилистической палитрой: в одних случаях он использует пастельные тона, в других ; светлые яркие краски и звуки, которые оказывают эмоциональное воздействие на читателя и способствуют созданию настроения светлой и легкой грусти.
Окружающий мир существует в настроении поэта, и в зависимости от этого мы можем увидеть печальную или радостную картину: «вчера в колодец памяти окурок бросил».
Поэт передает свои ощущения, восприятие, настроение искренне, от чистого сердца. Он использует образные сравнения, олицетворения и свободно и точно вводит их в ткань повествования: небо у поэта «лопнувшее радугой в сто цветов», дом смеется «залатанной бедной кровлей, разинув на небо чердак», море «о камни бьется головой», «стылые лужи глядят в небеса, как земли охладевшей глаза».
Слова поэта содержательны, емки, пластичны, проникнуты своеобразием вопроизводимого образа. Рустем Кутуй подмечает каждую деталь, каждое невзначай брошенное слово, взгляд, поворот головы, каждое незаметное движение человеческой души. Он видит обыденное в жизни, но не просто воспринимает действительность такой, какая она есть ; он пропускает ее через свое сердце и чувства.
Мгновение — важнейшая единица измерения времени в мире его поэзии. Он не торопит время, не спешит заглянуть через голову «сейчас» в «никогда». Он сосредоточен на переживании каждого мига и готов вернуться к нему памятью, чтобы пережить снова — как однажды бывшее, а не как уже минувшее.
За кажущейся простотой изображаемого события и легкостью и доступностью для читателя текста таится философская глубина, непрерывные размышления о смысле жизни, душевные переживания автора.
Автор творит непрерывно, он постоянно находится в процессе творчества:
«Вдохновение, вспышка, озаряющая хаос накопленных впечатлений и высвечивающая в один момент образ, сюжет, композицию будущего произведения, известны любому художнику.
Но так же каждому прикоснувшемуся к художественному произведению известно, сколько сил, терпения, порой даже мужества нужно приложить для того, чтобы возникшее в творческом сознании произведение было воплощено и стало достоянием культуры, совершило свой путь к читателю или зрителю, к его душе. Это тяжелый труд, требующий упорства и самоограничения, подчинения своей жизни – творчеству» ; говорит автор о своем творчестве». 
Рафаэль Мустафин в своем интервью восхищается языком Рустема Кутуя, стихи его называет изумительными. Он отмечает, что аналоги его поэтического письма можно найти очень редко у авторов тюркского происхождения, пишущих на русском языке. Читать его произведения, наполненные кровно-языковым корнем, доставляет истинное наслаждение.
Кутую часто задавали вопрос, почему он с завидным постоянством пишет детские рассказы, и относили это постоянство к недостаткам его творчества.
В предисловии к книге «Рыжики в июле» автор пишет:
«Мне кажется, я раздвигаю рамки одной книги, которая, вероятно, окончательно сложится не скоро. Во всяком случае, если я сумею закончить (назовем так ; «Портрет человека из детства») одну книгу долгих лет, я буду считать жизнь удавшейся».
В послесловии к книге «Такая жизнь», вышедшей в 50-летнему юбилею Р. Кутуя, татарстанский писатель Марсель Зарипов дал всеобъемлющую оценку трех десятилетий его творчества:
«Когда вышла первая книжка рассказов Р. Кутуя о войне, точнее ; о детской памяти, которая сохранила самые малые подробности бед, горя, страданий, которые обрушились на мальчишек и девчонок черного лихолеться, думалось, что со временем этот родник иссякнет, перестанет питать творчество писателя, годы уведут его на другие пути литературных пристрастий.
Однако, Кутуй с похвальной верностью снова и снова обращается к своему золотому запасу детства, который с годами не скудеет, а, наоборот, одаривает автора новыми замыслами и новыми удачами».
Но с другой стороны, преданность одной теме и образам, к сожалению, сыгралала плохую шутку с Рустемом Кутуем. Творчество его не получило особого развития и не приобрело должной мировой известности.
Ведь проходили годы, в издательствах выходили все новые и новые книги, а из рассказа в рассказ Р. Кутуя переходили созданные им образы лунного тополя, белого снега, зимних яблок, осенних листьев, и неизменными оставались темы военного детства, первой любви, весеннего дождя.
Главным героем писателя оставался маленький мальчик, тоскующий о погибшем отце. Кутуя настолько потрясла смерть собственного отца, что ни о чем другом он писать не мог. Рустем сам стал прототипом этого мальчика, писал о его впечатлениях, ощущениях, он описывал то, что видел и чувствовал сам.
«Мы (с отцом) лепим снежную бабу…Снег прилипает к пальто, к валенкам, и от этого особенно радостно. Как это все-таки здорово ; первый снег: пробежится гладкий след лыж, зазвенит лед под коньком, глупая снежная баба встанет посреди двора, опустевшего, выбеленного…Осугробится дом, оснежится планета… И это все снег, снег, снег…»
Альберт Лиханов с недоумением рассуждает:
«Рустем Кутуй выпускает талантливую книгу за талантливой книгой, а имя его, увы, едва замечено нашей критикой, и, к сожалению, не так широко известно читателю, как было бы должно».
По мнению Диаса Валеева, Рустем Кутуй был очень талантлив. Он не оправдал теории о том, что природа отдыхает на детях. Талант ему был дан Богом, но его нужно было развивать, наполнять жизненными впечатлениями.
Рустем Кутуй был опытным и успешным литератором, профессионалом своего дела. Его первые книги обещали многое, и искушенному читателю хотелось большего, но желания их не исполнились.
«Он слишком рано профессионализировался. Поездил бы по стране, увидел людей, пописал очерки, набрал творческого багажа... Это наполнило бы его воздухом…»
Казалось бы, все так, все правда: Рустему Кутую не хватает жизненного опыта, материала, биографии…
Но, как верно отметил известный литературовед Рафаэль Мустафин, «наряду с жизненной биографией существует биография духа. А она у Кутуя настолько богатая, что можно только позавидовать».
И Рустем Кутуй, не жалуясь на ухудшающееся здоровье и начинающуюся депрессию, продолжал работать, радуясь добрым весточкам, горюя над печальными известиями, по-прежнему держа удары судьбы.
«Можно сокрушаться по поводу напастей, горевать по невосполнимым утратам, ожесточаться или быть на грани отчаяния, ; но жизнь завязывается крепкими узлами страдания почти на разрыве и обнаруживает мощные силы выживания».
«ПОЭЗИЯ ; ВСЕГО-ТО ЧАСТЬ НЕУДОВЛЕТВОРЕННОГО ЖЕЛАНИЯ ЖИТЬ…»
А судьба продолжала проверять Рустема Кутуя  на прочность.
Трагическая гибель его единственного сына Аделя в 2007 году сильно подкосила Кутуя. Он очень страдал, но не показывал виду. За всю свою жизнь Рустем уже привык тихо думать о своих удачах и неудачах и не выносить свое горе и разочарование на люди, зная, что кого-то это порадует, а кого-то просто не заинтересует: «Это же моя кровь, а кровь течет невидимо даже в гневе».
При наших последних встречах и телефонных разговорах Рустем Кутуй прямо говорил, что его жизнь на исходе, жить ему больше незачем, и когда Бог захочет его забрать, он примет это смиренно.
Старшая сестра Гульшат с грустью рассказывает, что на ее самый обычный вопрос: «Что ты делаешь?» Рустем с готовностью отвечал: «Жду смерти».
Печальные разговоры и размышления о скоротечности жизни были вызваны еще и тем, что в течение нескольких лет ушли его близкие друзья Алмаз Бикчентаев, Булат Галеев, Василий Аксенов, Виль Мустафин...
Особенно тяжело переживал Кутуй смерть своего близкого друга, Виля Салаховича Мустафина, который скончался 17 сентября 2009 года.
Вся жизнь Рустема со школьных лет была связана с ним.
Виль Мустафин прекрасно пел, какое-то время учился в консерватории, окончил Казанский университет. Позже преподавал в Казанском авиационном институте, занимался разработками систем автоматизированного управления в различных отраслях народного хозяйства. Стихи начал писать в 1960 году, а впервые стал публиковаться лишь в 1989. За всю жизнь не продал ни одной своей книги. Многие годы руководил Казанской городской организацией Союза российских писателей, помогал и поддерживал многих начинающих поэтов.
После смерти Виля его друзья и близкие выпустили книгу стихов, эссе, воспоминаний о нем «Дневные сны и бдения ночные». Книга открывается стихотворением «Про совесть», в котором  сфокусирована вся поэзия светлого и чистого человека, Виля Мустафина:
  В судьбу впряглась однажды совесть
И понесла, не беспокоясь
О том, что будет впереди,
Аж сердце ухало в груди…

В этой книге есть прощальное слово Рустема Кутуя, в нескольких строчках сконцентрировавшее философию всей его жизни:
«Поэзия ; всего-то часть неудовлетворенного желания жить. Но она как сокровенное, не так или этак, а ; непременность, непрерываемость служения истинному началу, не говорение, а ; Слово, Речь».
С уходом близких и друзей теряется что-то в жизни человека, словно обрываются корни, которые держат его на земле. Корни обрываются, и человек падает...
Уже давно Рустем Кутуй чувствовал себя ненужным. Уже давно никто из тех, кто называл его своим Учителем, кому он помог стать профессионалом, не звонил и не вспоминал о нем.
Многолетнее непонимание, амбиции, обиды, взлелеянные и вынашиваемые в сердцах, разрушили отношения с близкими людьми.
Рустем Кутуй тихо угасал в одиночестве. Здоровье совсем ослабло. У него нарушилась координация движений, он стал плохо ходить, часто падал и больно ушибался, поэтому мало двигался. Он все больше времени проводил в своей маленькой тесной комнатке, сидя в любимом кресле.
Р. Кутуй давно уже ничего не писал, потому что почти ничего не видел. Он, словно, потерял вкус к жизни. А когда желание жить кончилось, – умерла его поэзия.
Алексанлдр Блок незадолго до смерти в июне 1921 года сказал: «Поэт умирает, потому что дышать ему больше нечем». Нечем и незачем.
«Может быть, когда-нибудь я умру.
Я играю словами ; «может быть», «когда-нибудь». Как в детстве в прятки. Как будто жизнь моя повторится за снегами и дождями будущего. Я не против там очутиться, я даже готовлю себя к этому, словно укладываю парашют перед стремительным полетом. Но кольцо не сработает, и я окажусь один на один с землей, чтобы последний раз взять ее в себя.
Опять же я надеюсь, что это последнее мне пригодится за будущим, там, где меня не будет, но я должен быть. Как-то страшно примириться с мыслью, что тебя не будет ; останутся следы на осенней дороге, вечно грешное вино, летящий взгляд женщины…
Но я не верю ни в бога, ни в черта. Я верю в единственный глоток чистого свежего воздуха, отдающего себя для моего дыхания. Я верю в эту осень, которая так и не умрет на слабых листьях, а сохранится в памяти, как свет, печаль и надежда».
Рустем Кутуй предчувствовал свою смерть и смиренно ждал ее, уйдя в себя, в свой мир, в свои воспоминания. И хотя у него была жуткая депрессия, до последней минуты он не терял чувства юмора.
Он снова стал маленьким мальчиком-подранком из своего детства, у которого больше не было сил катить снежный ком…
«Я не знаю, где оборвалось детство ; на высоком ли дыхании, на горестном ли вздохе. А может, оно продолжается и не кончится никогда. Я бы хотел, желал последнего. Ведь детством можно болеть, как можно болеть тоской о прекрасном. И я благославляю эту болезнь, потому что она приносит человеку счастливые страдания».
«НЕ ГЛЯДИ НА МЕНЯ, КОГДА ТРОНЕТ ГЛАЗА ЗАКАТ…»
7 января 2010 года остановилость сердце Рустема Кутуя.
На панихиде было сказано много добрых прощальных слов. Были забыты прежние распри, обиды, и недопонимания.
С портрета на все происходящее с недоумением смотрел Рустем Кутуй.
Неподражаемая Анна Ахматова как-то сказала, что когда человек умирает, губы на его портретах улыбаются другой улыбкой и по-другому глядят глаза.
Глаза на портрете Кутуя жили своей жизнью.
Правый, широко открытый, не ожидал от нас подвоха и смотрел на всех с детским удивлением: «Чего это вы тут собрались, а?».
Левый казался намного старше и мудрее своего собрата, он все понял и скорбно смотрел в зал, ожидая окончания церемонии.
Рустем Адельшевич и при жизни не скрывал противоречивости своей натуры. Неспроста он называл себя «стариком с улыбкою младенца и ребенком с усмешкой старика».
Многие годы он был кумиром творческой молодежи нескольких поколений, одним из создателей молодежной литературы – светлой, романтической, пронизанной оптимизмом, проникающей в душу и трогающей сердце.
Он был тонким ценителем прекрасного, замечательным рассказчиком, талантливым переводчиком, мастером современной поэзии – со своими достоинствами и недостатками.
Он не уставал любоваться и радоваться красоте жизни, а в своих книгах, где не нашлось места пошлости, цинизму и злу, создал свой собственный яркий и многогранный поэтический мир света и добра. Ценители настоящей поэзии знают и любят его очаровательные стихи для детей; светлые, наполненные богатством разнообразных звуков и запахов осенних листьев и морозного снега, зарисовки, философские размышления о смысле жизни.
Стиль его прозы критики сравнивают с манерой К.Г. Паустовского, поэтический язык которой легко узнаваем и неповторим.
Рустем Кутуй был одним из лучших переводчиков произведений татарских поэтов на русский язык. Он открыл татарских писателей миру. Кутуй бережно относился к творчеству молодых авторов, был для них Учителем и Другом.
Он ценил дружбу и умел дружить. Даже смерть не смогла разлучить Рустема с другом Вилем. Поэты похоронены рядом на Арском кладбище.
Геннадий Паушкин в 1996 году написал о творчестве Рустема Кутуя:
«В Коране сказано: чтобы обессмертить свое имя, надо посадить дерево или написать книгу.
Рустем Кутуй написал книгу.
А настоящая литература, как известно, изъята из законов тлена.
Она одна не признает смерти. У Рустема Кутуя она настоящая».

В последнее время Кутуй много мечтал…
Мечтал о том, как появятся на книжных прилавках его детские книжки, красивые, с яркими рисунками, которым «плохо оттого, что они не видят людей».
Мечтал о том, что наступит такое время, когда хорошая книга станет цениться и снова вернется к читателю.
Мечтал об издании своего двухтомника «Белое пламя лунного тополя».

Хочется, чтобы эта мечта, хотя бы и с опозданием, но исполнилась.
Чтобы его книга нашла своего читателя.
Ведь его книга - настоящая.