Надо ж было что-то сказать

-- Значит, так, -- деловито сказал профорг Зухов, взглянув на часы. – Тебе, Прокопчик, вся слава. От нас ото всех про покойника скажешь.
 -- Что?! -- вскинулся Прокопчик. – Про Пшикина? Ну уж нет, я слишком хорошо его знаю.

 -- Так это ж и здорово! И мы тоже знаем. Но неудобно ж будет, если от лаборатории никто не выступит. Вдова ж придет. Тут задача тебе творческая, ты ж такие любишь: она, ты ж понимаешь, ни о чем не должна догадаться. Она и так по жизни, должно быть, ой как пострадала.
 -- Да уж, не без этого... Так ты хочешь, чтобы я, не отходя от правды?..

 -- Ну конечно! Любую же гадость можно выразить деликатно. Хочется тебе, допустим, отметить его косноязычие, так ты и говоришь про языковое богатство его ни на что не похожей речи. Непростая задачка, но с ней же никто, кроме тебя, не справится.
 -- Ну, если так...

 -- Вот и молодец, ты всех уж-жасно выручишь. Про мертвых, все знают, или хорошо или ничего, так что про Пшикина молчать надо было бы глухо. Но мы ж можем найти выход из положения. Давай потренируемся.
-- Ты как?

-- Ну, например, как ты выразишь то, что руководящие указания Пшикина определялись тем, попали ему вожжи под хвост или нет, был у него выброс мочи в голову или не был? Сможешь правдиво выразить ?
 -- «Он был человек настроения, что роднило этого ученого с поэтическими натурами».

 -- Вот видишь, здорово получается! А бахвальство его как передашь?
 -- «От чувства беспочвенной скромности он не страдал».

 -- Ну, ты молодчага! Давай еще.
 -- А про непоследовательность, что он был хозяин своего слова, мог слово дать, мог забрать обратно, я скажу тогда так: «Это был гордый человек».

 Через час была траурная церемония, и Прокопчик сказал о покойном добрые слова, что  здесь в кавычках. Пшикина кавычек не заметила, слушала с сухими глазами все время, а услышав про гордого человека, разрыдалась. Осознала, должно быть, значительность своей потери.