Разговоры из второй части Если любишь

Это был один из многих солнечных дней. Володя, притихший и измученный работой, с утра выговорил:
– Женушка, иди копать картошку.
– Я тебе жена или Антошка?
– Правда, иди, накопай картошку.
– А что, можно? Милые наши соседи нас же потом съедят вместе с потрохами.
– Пусть не лезут не в свои сани, я им говорил, я их предупреждал не пользоваться моим огородом. И просил не устраивать в моем дворе загон для скота. Умники, загадили ограду, всю траву извели. А травка раньше была ровная, как ковер. Я босой по росе ходил утром и вечером. Походишь, так здорово, аж пятки жжет, и спишь потом как убитый.
Размахивая пустотой скрипучего ржавого ведра, скорой походкой, отправилась я в свой огород. В тихом шуме утра слышался лай собак, щеколда скользнула по деревянной двери, стукнув о железо. Завизжали половицы соседского крыльца под тяжестью чьих-то ног, и стихло.
Выкапывая молодые розовые клубни картофеля, я задумалась, какая здесь плодородная земля, картошка уродилась на славу. Вспомнила, как мы у себя дома поздней осенью убирали картофель в закрома, после того как он окрепнет. Как вдруг ощутила на себе недобрый взгляд, от тяжести которого мне стало не по себе. Глухо прокряхтел кто-то рядом. Я вздрогнула. Крупная рыжая женщина угрожающе вскричала, заметно смакуя каждое слово:
– Ты, чего же, дрянь, на чужое добро заришься?
У меня от неожиданности сорвалось с губ:
– А вы по-соседски пользуетесь нашим добром? И грабите нашу половину дома. Вдобавок используете наш огород в своих целях.
– Кто тебе сказал?
– Да и говорить нечего, у вас на лбу написано, что вы воры.
Она чуть побледнела, втянула в себя воздуха, схватившись рукой за куст черемухи:
– Где убыло, там и прибыло, – кривя губами, смачно язвила она.
– Вы это про себя? – оценивая обстановку, спросила я, наступая.
– Ты, думаешь, чего говоришь-то?
– Я вам не родственница, чтобы на «ты» с вами разговаривать, – пользуясь ее паникой, продолжила я.
– Ах, ты, мымра крашенная! Ты сажала этот огород? – наступала она тяжестью и размахом, явно представляя расправу с городской фифой.
– А вы наживали добро, которое стащили? Я так полагаю, это справедливая компенсация краденногоимущества. Я бы даже сказала, за добро добром платят.– И, наклонившись, утопая в мягкой земле ногами, продолжала отрывать спелые клубни от ботвы.
– Ах ты, дрянь, городская! Хозяйка выискалась! Да таких хозяек тут уже было перебыло…
– Ах, так! – я не на шутку рассердилась.– Я вот сейчас всю ботву повыдергаю и выброшу на дорогу и покажу раз и навсегда, кто тут хозяева! – заключила я в гневе, перед которым бессильна мудрость.
У соседки дыханье перехватило от моих речей. Рябое лицо ее выразительно молчало. А я почему-то запела песню. Я когда нервничаю, начинаю мурлыкать какую-нибудь мелодию:
Белеет мой парус такой одинокий…
На фоне стальных кораблей…
У той вообще лицо затравленно перекосило. Но, понемногу приходя в себя, она завопила:
– Компенсация! Я вам покажу компенсацию! – соседка проворно метнувшись в сторону, потом ко мне, оттолкнула от гряды, ухватив за плечи. И я, разгорячившись, наговорила ей вслед много лишнего, продолжая меж тем вырывать картофельную ботву. Соседка, видя мою одержимость, одновременно побаиваясь моей решительности, рассердившись вконец, сверкнув глазами, притулилась к изгороди и закричала на всю деревню:
– Люди добрые! Грабят!
Она бросилась прочь, видимо за помощью, а я вслед за соседкой.
Женщина оказалась такой прыткой, я еле поспевала за ней. Заскочив в наш двор, опрометью вскочила на крыльцо, но Володя преградил ей дорогу.
– Она, она мою картошку… – размахивала руками, показывая она в мою сторону.
Володя зажмурился, ему, наверное, было непонятно:
– Здорово, тетя Зоя. Я вас предупреждал, чтобы не использовали мой огород! Кому теперь жаловаться? Всему когда-нибудь приходит конец.
– Можно ли всякую шутку считать за преступление, ну взяли пару банок, а утюг не брали… – и осеклась.
Эта фраза расценивалась нами, как «на воре шапка горит».
– Бог шельму метит, – без стыда смело сказала я, опираясь больше на интуицию.
Конечно, можно сказать, что все это противоречит просвещенному образу жизни. Володя же обозвал соседку холерой, вдохнув хмельного от давней обиды, копившейся и бродившей уже не один год в душе его от вороватых соседей. А я, чумея от неприятной дрожи в ногах, отправила Володю выправить хоть какие-нибудь документы на дом в сельсовете. Он, тряхнув головой, отворил дверь и скрылся в проеме.
Соседка, видимо, догадалась о нашем намерении, побежала за мужем…
В небе светило утреннее солнце, туман рассеивался, стали видны столбы с провисшими проводами. Я сидела на крыльце в ожидании Володи и чистила картофель. А Володи все не было, зато прибежал смешной мужик с внешностью неопрятной дамы. Шаги уже скребли дощатый настил, от забора спешил он прямо на расправу ко мне. Его появление несколько шокировало меня. Мне было даже немного стыдно, я перевела дыхание и побледнела. Затем медленно приподнялась и пошла к нему навстречу. Мне стало жарко.
– Как вы посмели толкнуть женщину? Она в матери вам годится, – закричал он сразу.
– Не пристало мне с вашей женщиной связываться, и в матери она мне не годится. Можете себе ее взять, – ответила я и отошла к забору. – И вообще не желаю с вами разговаривать, – заключила, окинув его взглядом.
Сосед, не ожидая такого поворота, смолк.
Володи все не было. Спустя час к воротам подъехала машина, и Володя выскочил, чуть ли не на ходу. Вовремя он приехал, только успел сказать, что все нормально, как появился рыжий участковый. Щеки его лоснились, на носу обозначились капли пота и рябые пятна стали еще ярче:
– Пожаловал к вашей милости, – низко и смешно наклонил он голову. – Нехорошо получается, уважаемый человек, а занимаетесь хищением чужого имущества.
– Я прошу прощения, как вы сказали? – переспросил Володя.
– Ишь, какой серьезный, «чужого», – повторила я.
Он мельком глянул рыжими глазами:
– Я при исполнении, прошу учесть…
– Ну что ж, исполняйте, кто же вам мешает, – я продолжала посмеиваться.
– Ну, ты кто такая тут распоряжаться? – подняла рев подоспевшая соседка.
– Вы, полегче, это моя жена! – остановил ее Володя.
– Жена! Да, у тебя уж их сколько было, жен-то!
Рыжий, видимо, смекнув, попросил документы. Володя вытащил из кармана бумаги, которые только что привез. Участковый проверил документ, подтверждающий покупку половины дома, потом наши паспорта обследовал, сличил оригиналы с фотографиями. Прочитал вслух для соседки, что я являюсь женой Лапина.
– Да ты обманываешь, – замахала на него соседка.
Исполнителю власти стало жарко, пот мелкими капельками выступил сквозь редкие волосенки на макушке, потом на носу и на верхней губе.
– Да, да, – пояснил он, опустив глаза.
– Да, и что же это значит?
– Да, – повторил он, – это так. Ну, я, пожалуй, пойду, извиняйте за беспокойство, ошибочка вышла.
Володя сел на ступеньку крыльца.
– Гляди-ко, же-н-а? А то я погляжу, воркуют, как голуби… – и она оскалилась, и лицо ее побледнело, и волосы тонкими прядками выбились из-под платка. – Да это не то, что наш брат. Художник! И справки выправил!
Соседка вдруг оглянулась на дом, на крыльцо, и притихшая побрела прочь…
Дело обстояло просто – десять лет тому назад, соседи продали половину дома Володе. Он с семьей почти каждый год приезжал на лето и жил здесь до самой осени. А после того как уехал в Иркутск, года два не был на Алтае. Соседи, пользуясь неразберихой в стране и отсутствием власти в деревне, решили себе вернуть обратно проданную половину дома. Под видом разбойничьего воровства со стороны, соседи выкрали вместе со всякой утварью бумаги, удостоверяющие покупку дома, в тайне надеясь, что Володя еще года два не появится в доме. Власть переменится, и дом снова полностью будет принадлежать им. Да не тут-то было.