Мужичок Фиолетов

Я возвращался в свою деревню, где работал по распределению учителем, после зимних каникул.

День выдался тусклый и промозглый. Оттепель, пришедшая на смену довольно крепенькому морозцу, не радовала. Под ногами хлюпало снежное крошево; зимние ботинки качали воду, как маленькие насосы. Я купил билет заранее. Походил вокруг автовокзала, зачем-то зашел в магазин радиотоваров, потом в книжный, купил какую-то ненужную мне книгу и пошел на посадку.

Народу в автобусе, на удивление, было битком; даже стоячие места были заняты безбилетниками, которые просто заплатили шоферу небольшую мзду. Я вошел в автобус едва ли не последним и протискивался к своему месту, сверяясь с номерами, написанными кривыми цифрами почему-то на потолке. На моем месте сидел мужичонка в окружении четырех большущих мешков. По виду он был старше меня лет на десять.

- Позвольте, - сказал я строгим милицейским голосом. – Это мое место.

Мужичок вскочил немедленно, уступая мне место, забормотал извиняющимся голосом:

- Да-да, конечно…  У меня свояк здесь шофером, обещал довезти. Садись, говорит, где место найдешь, а денег не взял. А вы не приходили. Вот я и сел. Но у вас билет… конечно-конечно…

Я заметил, что мужичок как-то неестественно побледнел. Неужели так испугался? – подумалось. – Непохоже.

Автобус тронулся, как-то крадучись проехал по окраине города и выбрался на шоссе посреди просторного снежного поля. Набрал скорость... но какая там скорость у раздолбанного трудяги-пазика! Большие грузовики и междугородние автобусы обгоняли нас, а наш трудяга пыхтел, подвывал мотором, трясся, как в лихорадке, спотыкался на всех неровностях, но – вез… Ехать предстояло три часа до большого села. Там я выходил, автобус шел куда-то дальше до райцентра, а мне предстояло пройти еще километра полтора до моей деревни.

Вскоре мне стало скучно. Читать не было никой возможности, потому что водитель забыл включить верхний свет  Монотонные в шуме мотора голоса мужиков и баб усыпляли. Разговаривать с моим новым знакомым было не о чем. Я задумался. Постепенно во мне поднялась жалость к этому мужику, которого я так строго согнал с моего места. К тому же его бледность показалась мне несколько загадочной. Я посмотрел на него украдкой. Он стоял, держась рукой за перекладину, маленький, жалкий, в большом не по росту тулупе, полузакрыв глаза и только бледнел еще больше, когда автобус подскакивал на ухабах. Я протянул руку и подергал его за рукав.

- Садитесь, - сказал я. – Я постою.

Он улыбнулся благодарно и, ни слова не говоря, занял мое место.

Мы договорились сидеть посменно и действительно поменялись раза три, но потом я полтора часа ехал стоя. Стоять было неудобно из-за большого количества вещей и толстых тулупов стоячих пассажиров, но я терпел. Последние полчаса дорога совсем испортилась, и автобус все время подпрыгивал, как заправский участник какого-нибудь замысловатого тропического ралли. Наконец он въехал в большое село, круто развернулся на площади перед сельсоветом, замер на месте и с шипением распахнул двери. Утомленный длинным путешествием народ радостно повалил на улицу, вынося огромные мешки, корзины, покрытые тряпьем, какие-то предметы домашней утвари… Я вышел одним из первых и, не оглядываясь, пошел по короткой улице к полю, начинавшемуся сразу за околицей. Чтобы добраться до моей деревни, мне надо было перейти поле, дойти до речки, пересечь ее по узкому мостику, потом пройти метров триста другим полем на том берегу. Смеркалось. Я знал, что через полчаса совсем стемнеет, а искать мостик в темноте мне совсем не хотелось. Еще меньше мне хотелось переходить речку по льду. Зима была не очень холодная, с частыми оттепелями, и в каком состоянии лёд, я не знал, поэтому решил не терять ни минуты.

- Эй, - услышал я вдруг голос позади. – Эй! Постой!

Я нехотя остановился, оглянулся. По пустой улице, которой кончалось село, тащился тот самый мужик из автобуса. Он волок по снегу свои большие мешки, связанные попарно, и задыхался на ходу. Я подождал его.

- Постой, - сказал он, приблизившись, каким-то затухающим голосом. – Понимаешь, у меня порок сердца. Я боюсь идти один: вдруг упаду в поле, замерзну. А в деревню, как назло, никто, кроме тебя, не идет. Так ты будь добр, доведи меня до села.


Я молча взял пару его мешков и взвалил себе на плечо. Он взвалил на себя другую пару, и мы медленно пошли по полю.

Оказалось, что в поле светлее, чем в улице, где горели редкие фонари на одиноких столбах. Однако началась небольшая вьюга, поземка, тропинку к реке замело, и я скорее по наитию, чем по каким-либо приметам находил дорогу к мосту. Я шел как можно медленнее. Острая жалость к мужику, возникшая еще в автобусе, теперь переполняла меня. Несколько раз мы останавливались, чтобы он мог передохнуть, и наш путь, который я мог пройти в одиночку за полчаса, теперь растянулся на полтора. Его мешки, с виду огромные, оказались не слишком тяжелыми, и я думал о том, что, если он упадет по дороге, я смогу дотащить его на своем свободном плече.

- Ты меня только до околицы доведи, - сказал он во время одной из остановок, - а дальше я сам доберусь. Меня там все знают, я в любую избу постучусь, если что.

- Моя фамилия Фиолетов, - неожиданно представился он. – А ты, я знаю, учитель. Ты дочь мою учишь.

Фиолетов! Как же! Я запомнил его дочь, Аню Фиолетову, пятиклассницу, робкую, застенчивую девочку. Я обратил на нее внимание в основном из-за удивительно редкой фамилии, которую я меньше всего ожидал встретить в деревне. Однако я промолчал, чтобы не провоцировать его на разговор о педагогике.

У моста я забрал у него и вторую пару мешков. Он шел впереди, держась за поручень. Мост был хлипкий, но прочно вмерз в речку своей серединой, поэтому мы перешли через него без проблем. На той стороне реки мужичок повеселел, словно близость дома подействовала на него оздоровляюще. У околицы мы простились, я отдал ему его мешки, и он скрылся в темноте деревни, а я пошел своей улицей, спотыкаясь на бугорках и клятвенно обещая себе завести карманный электрический фонарь.

Через два дня, после урока в пятом классе, я задержал на минуту Аню Фиолетову. Она со страхом ждала вопроса, не понимая, чего я от нее хочу. Но я только спросил:

- Как здоровье папы?

- Хорошо, – сказала она тихим голосом. – Спасибо.

Ее личико порозовело, на лице появилась робкая улыбка. Я хотел спросить у нее, как они могли послать больного папу в город с такими большими мешками, но понял, что она ничего не ответит.

Через полгода я уехал из деревни домой, в город, и ничего не знаю о том, как сложилась жизнь Фиолетовых. Но до конца учебного года, до самого лета я раз в неделю обязательно спрашивал у Ани, как здоровье папы, и она каждый раз отвечала мне тихим голосом: - Хорошо. Спасибо.

А я… я за всю свою довольно долгую жизнь больше ни разу не чувствовал такого единения с человеком, как в том зимнем поле, которое в темноте казалось бескрайним, у того вмерзшего в реку моста, по которому я перевел больного мужичка Фиолетова до околицы его родной деревни.