2000 год. Мечты о нетленке

     Никита Михалков на полном серьёзе вспоминает перед телекамерой поговорку:
"Если долго сидеть и ждать, то можно дождаться, когда мимо тебя пронесут гроб с твоим врагом".

Увы! Может статься и так, что тебя понесут мимо твоего врага. Он сильно подпортил свою репутацию, когда не сдержался и ударил юношу ногой в лицо, в то время, когда того держали за руки. Это случилось во время выступления Михалкова в каком-то клубе. Он сидел за столом, подбежали двое парней и начали бросать в него яйца в знак протеста, не понравилась его позиция, как нравственная, так и гражданская.

4 января. Такое чувство, будто мне осталось жить от силы год-два, с каждым месяцем всё хуже и хуже. Ничего не мило, живу по инерции. Утешаю себя, что другие до моих лет не дожили. Почему со мной случилось такое? То ли сам виноват? То ли обстоятельства, то ли ещё что-то.

Вызывает легкий интерес сообщения о загробной жизни, а вдруг? Соломинка не держит. Тону. Жаль оставшихся, им ещё мучиться. Вокруг творится страшное. Люди хватаются за веру в Бога, остальные любыми способами выколачивают деньги, не брезгуют и насилием. Жить страшно.

2 апрель.   Печатал,  и вдруг в памяти возникло воспоминание из детства, эпизод, словно кадр из цветного фильма: лето, мы идем по причалу к кораблям. Их много, небольшие, то есть с низкой посадкой — палуба на уровне причала.  Беззаботно.  Этот эпизод давно забылся, никогда не вспоминался, только сейчас, и нет уверенности, что это было. Хотя, почему бы и нет? Есть и другие воспоминания подобного типа, тоже порт, но корабли черные, не такие светлые, как в первом эпизоде.

14 апреля уехали в Ростов,  где не был 14 лет (снова странное совпадение, цикличность, столько же не был в Батуми, до того как уехал). У нас холодно, а там уже весна, которая приходит на 15 дней раньше.

С понедельника меня положили в больницу железнодорожников, в которой недавно сделали ремонт. Словно в санатории находимся, если бы не уколы и не процедуры. За день до этого, сидя один в комнате, я впервые заплакал от жалости к себе,  осталась слабая надежда на новых врачей, которые, впрочем, принялись лечить точно так же, как и прежние. От пирацетама и эуфелина полегчало, но голова по-прежнему тяжелая,  а временами ночью начинала болеть. Сделали две томографии,  каждая по 800 рублей, но ничего интересного не нашли, то есть можно было и не делать.

После капельницы слабость, и нет сил ходить по городу, который изменился только в центре, похорошел, да автобусное движение стало намного лучше,  ожидание не более пяти минут, когда в советское время можно было и за час не уехать.  В последние дни покатался на автобусе за аэропорт,  перешел через Дон по мосту, живописный вид.

На морвокзале почти мертвая тишина — теплоходы совершают только местные перевозки, да катают людей вдоль набережной,  в другие города не заплывают. 
Церкви сияют золотыми куполами, люди заходят с сумками прямо с базара, полы грязные, отчего в храме неуютно. Молодой попишка   освящает куличи, вчера была пасха.

17 мая вышел на работу во вторую смену,  но через две недели снова плохое состояние.

8 июня поставили дачный домик за 18 тысяч рублей.  Это примерно 900 рублей советскими деньгами. Издалека хорошее впечатление, но изнутри — убожество,  словно у плотников руки не тем концом вставлены. Приехали без лестницы,  потом начали искать по даче бруски, чтобы куда-то подложить.

Вика написала заявление на расчёт, и ей выдали пособие 18 тысяч, которых и хватило расплатиться за дачу.

Обратился к невропатологу с жалобой на плохое состояние. Врач, молодая татарка, посмотрела мою карточку и увидела, что я недавно уже обращался с подобной жалобой, сказала, что не находит у меня ничего серьезного. Я пошел к заведующей. Она направила меня на ЭКГ, потом к окулисту, которая сказала, что я могу ослепнуть, и выписала несколько лекарств.

Спустя год я понял, что заведующая, просто, меня отфутболила к окулисту, которая напугала меня так, что я больше не стал  беспокоить невропатолога перед угрозой ослепнуть. Начал закапывать в глаза холодный тауфон, стоял в холодильнике, чтобы предотвратить начинающуюся катаракту, и на следующий день сильный насморк, словно простудился,  и уже две недели не могу прийти в норму, першение в горле, кашель.

Если подсчитать,  сколько было украдено чиновниками за эти десять лет, то получится сумма на порядок больше, чем ВНП за эти года, то есть  население России обворовано беззастенчивым образом, и нас же заставляют работать за нищенскую зарплату, и увеличивают пенсионный возраст. И всё же, находятся людишки,  которые пишут, что русские ленятся работать,  напрочь забывая, что его 70 лет отучали от понимания, что за добросовестный труд должна быть хорошая зарплата,  приучали работать за гроши,  и народ — не дурак, стал делать вид,  что работает. И даже сейчас мало что изменилось, завод разворовывают, и никому дела нет до этого,  все боятся мафии, чтобы не быть убитым, а убийц, как всегда,  не смогут найти.

Неожиданно пришел Лёня и, как обычно, говорил только сам. Я слушал сначала с недоумением,  потом с раздражением,  потому что он,  словно магнитофон, повторил свою прошлогоднюю программу с теми же интонациями, и буквально, слово в слово,   прибавилось только слова — "коммерческий успех",   это он имел в виду три своих коротких рассказа, которые напечатало "ТО" и заплатили по сто рублей. Видно было, что он в упоении от успеха, оттого, что  его наконец-то начали печатать,  и он уже какой год ходит в таком возбуждении.

— Тебе сколько лет?
— 49.
— Ты к этому шел?

Он понял, что я имел в виду, замялся.

— Ты эти рассказы в прошлом году показывал мне,  покажи,  что  написал в этом году?

Молчит.

— О каком же коммерческом успехе ты говоришь? Чехов в день писал по два рассказа,  а ты за свои 49 лет вот эти три рассказа.

Он стал говорить, что пишет большие вещи, но никак не может их закончить.

— Мы с тобой знакомы 15 лет, ты тогда говорил, что у тебя в планах написать четыре повести. Где они?

— Ты думаешь, что я трепач?  Скажи.

Теперь молчал я.  Зачем говорить то,  что и без того ясно. Через неделю он снова,  к моему удивлению, заявился, я думал, что он снова на год пропал. Он же, хотел снова повторить свою речь,  произнесенную год и неделю назад. Я несколько раз сбивал его с этого настроя,  потом не выдержал и сказал ему о том, что он, буквально, слово в слово повторил себя, мол,  как это понимать?

Он молчал,  не зная, что сказать. 

Пытался снова что-то рассказывать, но слушать неинтересно человека,  который ведет себя как тетерев. И он скоро засобирался уходить. Ради приличия пригласил приходить, и проводил до лифта.  Он же, ради приличия спросил:

— Что пишешь? — ожидая, что я отвечу, как  и в прошлом году — не о чем. 
 
Я же коротко сказал:

— Написал.

Он удивился. Подтекст был ясен: я не болтал, а взял и написал.  Дал ему повесть о Соломоне.

Через четыре дня он снова меня удивил, пришел среди недели.

— Повесть интересная. Ну, не так чтобы, но читается. Ты меня удивил.  Наташа изъявила желание почитать. Взяла, пролистала страницы,  чем-то увлеклась и сказала,  что интересно написано, и хотела бы почитать. Если ты не против,  она задержит повесть. Это на голову выше того, что ты раньше писал. Культурно написано.

Других замечаний и критики не дождался, я больше боялся, что он, как еврей, сделает мне замечания, приведет примеры ляпсусов, спросил:

— Не узнал ли из повести то, чего раньше не знал?

— Нет, — сказал он,  но я не поверил,  просто не хочет признаться,  что я его обставил по всем статьям.

Как бы, к слову,  спросил его,  почему он меня как-то обозвал "мизантропом"?

— Не помни.  Значит, была ситуация.
— Я не могу никак себя признать мизантропом,  потому что я люблю людей.

Заговорили о мизантропии Зощенко, Гоголя. Для него это была близкая тема, и я понял, что он сам мизантроп,  коль хотел познакомиться с Ямпольцем, обнаружил родственные черты.

Дня через четыре он принес мою повесть,  коротко сказал, что Наташа с интересом прочитала повесть,  понравилась, и больше к повести не возвращались.   Видимо,  он помнил, как я его разделывал,  спрашивал, что написал за 15 лет,  принялся говорить:

— Я пишу нетленку. Современники не всегда в состоянии оценить произведение, а потом уже выяснится, что это нетленка.

Он меня ошеломил.  Язык не поворачивался сказать: С чего ты решил, что в состоянии написать нетленку,  если до своих зрелых лет так ничего и не создал?
К этому я подводил все разговоры, чтобы он понял, что не надо обольщаться,  я так и сказал:

— Не надо витать в облаках. — Но он не хотел понимать. Переводя разговор, я сказал: — Вот раньше была Рашевская, и работало объединение,  а теперь ничего нет. 

Он тихо взъярился, сказал с сарказмом.

— Вот ты ностальгируешь по прежним временам,  а она же была тварь! Сволочь!

Почему-то он уверен, что она невзлюбила его за то, что он еврей, и не давала ему хода. Поэтому и он её не любил.

Он и на меня смотрит с насмешкой. И я подумал, что изучает,  как персонажа для своего рассказа,  в котором все герои ублюдочно смешны, и,  похоже,  он не может написать рассказ,  где у него был бы нормальный положительный герой, он мнит себя обличителем нравов, как Зощенко, Гоголь.

Не понимает, что кроме обличения, нужно и любить людей, поэтому у него ничего не получается.  Он самый настоящий мизантроп. Как это я раньше не понял? Как хорошо, что он не часто приходит, и было бы лучше, если бы, вообще, не приходил,  лучше быть без друзей,  чем такой. Он из рода психологических вампиров. Уходя, он сказал:

— Ты сегодня какой-то агрессивный.

Это  из-за того,  что я начал ему говорить правду, сильно сдерживая себя, а он же не знал,  что ответить на мои доводы. Он ожидал, что я буду восхищаться его рассказами, а для меня это пройденный этап, я такие писал 20 лет назад,  мне это уже неинтересно,  как и он сам. Видимо,  он, действительно, болен психически.
Уверять себя, что способен написать нетленку, может только ненормальный человек, тем более что он ничего достойного так и не написал. Он сам рассказал мне, что Наташа, прочитав его рассказ, в гневе сказала:

— Что за мерзость ты пишешь?!

Сослуживцы же похохатывали, когда он читал в манере Жванецкого, от имени персонажа, и сам наслаждался, как у него получается похоже — пародировать настоящего, им увиденного и списанного.

Он ушел,  и вот уже две недели прошло,  как больше не появляется, надеюсь, не скоро придет.  Ему хотелось восторгов от меня по поводу его рассказов,  я же, остался холоден,  хотя и похвалил, потому что они написаны ничем не хуже тех рассказов, которые печатаются в подобных газетенках.

Это был его последний приход. (Невольно соврал. Через 13 лет он снова заявился, уже прочитав мои записки, выложенные на сайте. Но об этом я уже написал в последней главе о ЛитО).

Продолжение следует: http://www.proza.ru/2015/07/06/1014