Девочка, Лис и планирование Жизни

   Мама  держала на руках Малышку. Та заливисто хохотала при каждом касании маминых каштановых  локонов, которые  щекотали её нос-пуговку при сильных порывах сквозняка, хлопающего  тонкими голубыми ставнями, на которых были вырезаны замысловатые узоры с  влюблёнными птичками под сенью символических сердец.

  Девочке тоже захотелось приобщиться к этой радости, поэтому она тихонько подошла и приобняла их:  Мама пахла зёрнами спелой пшеницы, а Малышка  -  сладким молоком и чередой.

- Маам, а я сегодня была у Лисьей норы. У него такие замечательные лисята. Это двойняшки: мальчик и девочка. Им так весело играть вместе. Мне бы тоже хотелось иметь близнеца! Ну, почему ты не родила меня вместе с кем-нибудь?

Мамино лицо от, казалось бы, смешного вопроса  вдруг стало каким-то печальным и задумчивым.

- Знаешь, иногда мы не можем получить желаемое, даже если просим об этом всем сердцем, а в других случаях – абсолютно бездумно и жестоко обходимся с самыми драгоценными дарами. Вот такие люди странные и неблагодарные существа, которые могут даже с чудом обходиться так, словно они демиурги…
 - Мам, демиурги – это боги? Разве богов много? И почему они жестоко обходятся с драгоценными дарами?
- Бог, конечно, один. Правда, каждому Он может открывать своё особенное лицо – оно не всегда бывает таким, как хочется, но – всегда такое, как нужно. И я сказала, что не Бог жесток, а люди могут себе позволить совершать непрощаемое, необратимое…
- А почему Бог позволяет это делать?
- Наверно, для того, чтобы душа человека могла самостоятельно проявиться, осознать, что создана для Любви, а не для смерти. Чтобы человек понял, что он ничем вне себя не может распоряжаться, не имеет права убивать, и особенно, когда он  эту дикость называет «планированием жизни»…

  Мамины глаза заблестели. Малышка разрумянилась, причмокивая на мягкой белой груди, которую она мяла своими маленькими пухлыми пальцами. Мама погладила тёплую ладошку, которая сразу цепко захватила её большой палец, и благодарно поцеловала руку Девочки.

- Мамы должны обо всём рассказывать своим детям, чтобы им, когда они станут взрослыми, никогда не пришла мысль назвать чью-то смерть планированием жизни и, тем более, чтобы они не могли позволить себе никого убивать.
-  Ты о чём говоришь? Разве обычные люди, не маньяки, кого-то убивают?
- Это слово так тяжело представить осуществлённым, -  Мама стала совсем бледной и шумно вздохнула.
- Мам, ну, что ты так расстраиваешься? Ты-то ни в чём не виновата? Ты же наша Жизнь!
У Мамы над губой проступили крупные капли пота,  и она отвела свои ясные, такие всегда открытые и прямые, глаза в сторону.

- Иногда мы совершаем какие-то проступки, которые будут потом всю жизнь давить своей петлёй нашу шею. Твою мечту о близнеце я совершить вряд ли могла: по женской линии ни у кого таких прецедентов не случалось, но сестру или брата-погодку я тебе могла бы подарить, если бы не смалодушничала.
  Девочка пыталась заглянуть маме в лицо, но оно стало похожим в какую-то секунду на  чужую скорбную маску.
- Мама, ты меня специально пугаешь? Скажи, что это выдумка!
- Извини, дорогая, но я не могу тебя обмануть, чтобы ты после не совершила такого же зла.


  Это был очень счастливый год: у меня родилась ты,  и весь мой мир перевернулся, когда я поняла, что теперь есть кто-то, за кого я отвечаю навсегда, кому я нужна, как никто другой. Но это был и самый несчастный год – заболела моя единственная сестра. Когда я впервые услышала слово «астроцитома», то  плакала несколько дней подряд, прерываясь только тогда, когда мне нужно было общаться с сестрой: тогда-то я собиралась, чтобы ни одна слезинка её не огорчила. Но, когда я уходила в свою комнату, то сразу начинала беззвучно рыдать, как только дверь закрывалась за моей спиной, просила Бога, чтобы он поменял меня местами с сестрой, потому что она лучшая, а я – сильная. Я даже предлагала забрать у меня будущего ребёнка, которого я ещё не знала, обменять его на жизнь любимого мной человека…

  Ты понимаешь, как это страшно?? Предложить Богу убить еще несуществующую душу? Но Бог всё слышит и исполняет по своему разумению наши даже самые неразумные просьбы.

  Сестра умерла, когда тебе было пять месяцев. Телеграмма меня застала посреди заснеженного двора. Я упала на землю, смотрела в небо и спрашивала: «За что это ей? За что…??»  Кусала свои руки и зарывалась лицом в сугроб, пока не пришёл  сосед по дому, который решил, что меня кто-то сильно обидел. Он меня долго тряс, пытался узнать имя злодея, но я ничего не могла произнести, а только ткнула в него измятым листком с наклеенными  зловещими буквами - и он меня отнёс в дом. Потом мы с тобой рыдали вдвоём, пока с работы не вернулся твой папа. Он-то и позаботился о моей дороге на похороны. Я улетела перекладными самолётами за несколько тысяч километров, оторвав тебя от моей груди.

  Первым я увидела своего поседевшего отца, который хотел удержать  меня от этой поездки и улетел раньше меня, соврав, что улетает в Спитак на помощь пострадавшим от землетрясения,  и я думала, что его выступившие слёзы - от моей заботы о его больной спине и тёплых вещах. Потом мы вдвоём обняли мою почерневшую маму, и подошли к гробу. Сестра лежала в фате и свадебном платье. Мама сказала, что Сестра  меня ждала до последнего момента, глядя на закрытые двери больничной палаты.

 - Ты можешь это понять? Как это тяжело – навсегда не прийти к тому, кто тебя ждал, когда умирал? Эта закрытая дверь всегда есть в моей голове…

  Рядом стояла ее большая цветная фотография, а в прихожей боязливо жались молчаливые одноклассники, осознавшие ужас смерти, представляя своё тринадцатилетие в могиле. Меня всю скрючило, я какой-то птицей висела над её гробом, вцепившись когтями в бортик, раскачиваясь и целуя мокрое от моих слёз лицо сестры. Меня с силой усаживали на стоящий рядом стул – беззвучный вой, сведённые судорогой дрожащие ноги… Дежурный врач дал каких-то сильнодействующих транквилизаторов,  и дальнейшие похороны прошли в каком-то красноватом тумане, с резью от света ламп и изредка выглядывающего солнца, под разговоры о том, что я должна думать о себе,  о своём грудном ребёнке, о сцеживании молока, о родителях, которым и так нелегко.

  Когда я возвратилась домой, то поняла, что беременна. Можно быть Мамой, но оставаться совершенно  дикой, элементарно неграмотной девочкой, которая верит в бабские забобоны о том, что пока кормишь грудью, то невозможно зачать ребёнка. На всё есть Божья воля! Даже на такой повод, чтобы сделать выбор и ответить за свои слова.
  Мама была далеко, и ей было, думаю, не до моих забот о здоровье неродившегося малыша. Врач в поликлинике тоже не стал меня останавливать от непоправимого, только мои руки сквозь темноту наркоза пытались остановить и схватить холодные, острые орудия, но и они оказались не менее безжалостными, чем я сама.
 - Пережми ей сосуд… Такое кровотечение… Спираль ставить не будем…
  Купол Мира берлинской лазурью раскололся над моей головой, когда санитары везли меня в палату. Матерь Божья смотрела на меня с полотна и кусочки голубой сухой краски опадали на моё лицо, обнажая черноту и пустоту закартинья.

  Вот так я и смалодушничала – испугалась возможных проблем со здоровьем твоего нерожденного брата или сестры. А люди это называли тогда обыденно: планирование семьи…

  Мама теперь не отводила заплаканных глаз, а хотела увидеть глаза Девочки, которая никак не могла посмотреть на неё.

- Мама, зачем ты мне это рассказала?? Я больше никогда-никогда не смогу любить тебя, как прежде.
  Мама попыталась дотронуться до руки Девочки, но та резко отшатнулась, а потом решительно вырвала у неё заплакавшую Малышку и выбежала с ней за дверь.

- Ты не можешь осуждать свою маму, - Лис клацнул зубами возле своего хвоста, за который его кусал играющий лисёнок.
- Она тебе открыла боль своего сердца, уберегла тебя от возможного будущего собственного горя. Твоя мама не воспринимала, что это уже кто-то совсем живой в ее животе, она думала, что это пока еще кусочек её собственной плоти, как ягодка, а не маленький беззащитный человечек. Она опасалась будущих страданий, в том числе и твоих, если было бы что-то не так со здоровьем малыша… Ты знаешь, что животные могут съедать своих новорожденных больных детёнышей? Как ты думаешь, в чём большая жестокость? В том, чтобы избавиться от кого-то неродившегося или поедать потом друг друга всю жизнь, если не хватает милосердия?

- Лис!! Да, как ты не понимаешь?? Это же моя Мама, а не животное!  Я увидела ее кровавые руки, и не смогла терпеть, чтобы она обнимала Малышку!
- Успокойся, сбавь немного обороты. Твоя мама и сама себя не прощает. Тебе не хочется ее утешить?

  Ты можешь прочитать Библию. Кстати, я знаю, что твоя мама крестилась в православной церкви после того, как произошло это горе. Так вот, в Библии написано, что жены спасутся чадородием. Твоя мама это уже сделала четыре раза. Может, ты попробуешь поставить себя на ее место и полюбить ее снова, не меньше, чем раньше, поблагодарить её за свою жизнь, за жизнь своего Брата, Сестры и Малышки? Кто знает, были бы вы все на свете сейчас, если бы Мама по-другому спланировала свою жизнь, или на все только  воля Божья? Если мы не прощаем, то сможем ли быть прощены?


   Девочка заплакала горькими горячими слезами, вцепившись, словно птица, в распашонку Малышки и в высохшую от знойного солнца траву. Её ноги свело судорогой и все тело  дрожало. Лис прижался к этому уже новому человечку своей мягкой шелковой шерстью, пытаясь успокоить,  вместо транквилизатора.