Молилась ли ты на ночь, Бронислава?

За время учёбы на факультете журналистики,  в старом здании МГУ на проспекте Карла Маркса,  Кузьма твёрдо  усвоил  только одну истину: в Москве он карьеру не сделает. Поэтому, когда на распределительной комиссии ему предложили должность заместителя выпускающего редактора районной газеты в небольшом городке западной Украины, он согласился, не раздумывая.

Его не смутило, что городок оказался большой деревней, редакция располагалась в старом панском поместье, а жить поселили в соседнем доме, тоже принадлежавшем когда-то знатному пану: если выпускника, без опыта работы, пригласили на должность заместителя выпускающего редактора, значит с кадрами здесь туго, и есть перспектива продвинуться по служебной лестнице.

Так оно и оказалось. С высшим специальным образованием был только Главный редактор, свободно владеющий украинским языком, и сносно – русским. Кузьме предложили в украинской газете вести колонку на русском языке.

Три дня ушло на знакомство с сотрудниками, а на четвёртый Главный редактор предложил  интересную работу:
- В нашем районе размещается комбинат по валке леса и переработке древесины на строительные материалы. Начальник комбината – толковый специалист, уважаемый человек, коммунист. После ухода на пенсию хочет возглавить кафедру в Киевском Сельскохозяйственном институте. А учёной степени нет. Написал диссертацию по рациональному использованию лесных ресурсов Карпат. Вам предлагается  поработать над материалом, отредактировать, привести в надлежащий вид. Условия для работы будут созданы. Время не ограничено.

Кузьма   о кандидатской диссертации не мечтал.  Из разговоров со студентами знал: пока начальнику не напишешь, тебе писать не позволят. А тут – начальник сам плывёт в руки. Впервые похвалил себя за разумное решение уехать из столицы.

На балансе лес промкомбината находилась база отдыха «Карпаты». В неё и привезли новоиспечённого заместителя выпускающего редактора. Разместили в отдельном домике, вдали от клуба и столовой. В комнате имелись стол, кровать, шкаф. А, кроме того – холодильник, наполненный по всем правилам украинского гостеприимства. Ещё радио, с раннего утра до позднего  вечера ведущее передачи на непонятном украинском языке. Телевизор ему не поставили, чтобы не мешал работать.

Кузьма развязал шнурки толстой картонной папки, извлёк из неё листов пятьсот дешёвой, серой бумаги, исписанной корявым, неразборчивым почерком. Во второй папке была отличная бумага финского производства. Он принялся не спеша переписывать текст из одной бумаги на другую.

Мы не будем здесь углубляться в тонкости технологии валки и обработки древесины. Нам это не интересно. Для Кузьмы они тоже были не важны. В его задачу входило отредактировать текст и начисто переписать для передачи машинистке. Он хотел было возложить и эту обязанность на себя, но печатать на машинке он мог только одним пальцем. Писать от руки получалось быстрее.

Остатки лета и всю  осень он блаженствовал. Сильно себя не загружал. Работал по два-три часа в сутки, до обеда. Регулярно, три раза в день, посещал столовую, где его кормили бесплатно.  Иногда заглядывал в холодильник. Каждый вечер – кино, игры  или танцы. Остальное время купался в реке, бродил по лесу, играл в шахматы, знакомился с отдыхающими девушками. Как только у одной заканчивалась двухнедельная путёвка, он провожал её до автобуса,  на следующий день знакомился с новенькой. Администрация ему не мешала. Она о нём ничего не знала, и знать не хотела. Выполняла полученную команду: не мешать работать.

Дважды приезжал посол от начальника комбината.  Привозил  деньги, пополнял холодильник. Интересовался работой. Видел, что продвигается успешно, и уезжал.

В октябре похолодало. Домик не отапливался, Кузьма выпросил электрическую плитку. Она сжигала кислород, но тепло давала. Продолжал работать.

В ночь на первое ноября проснулся от холода: плитка тепла не давала. Встал, открыл холодильник. Налил рюмку водки, выпил. Не согрелся. Налил ещё одну, закусил и  лёг спать.

Проснулся в десять часов. Радио молчит. Холодильник разморозился. На полу лужа талой воды. До обеда решил поработать.  Отдых – отдыхом, а заканчивать работу надо. Основательно продрогнув, выпил рюмку водки и пошёл в столовую. На двери висел большой замок. Только теперь сообразил, что по пути никого не встретил. Контора тоже оказалась закрытой. Вспомнил, что вчера он с обеда до позднего вечера бродил по лесу, вернулся поздно, и тоже никого не встретил. Значит, сезон закончился, базу отдыха обесточили, закрыли и все уехали автобусами. А о нём забыли. Надеялся, что вспомнят и приедут.  Решил ждать. Сюда его привезли директорской Волгой. Из района ехали больше часа, проезжали через какое-то село. До него, по его расчётам, километров сорок. Но в какую сторону идти, не знал. Ранее он несколько раз гулял вокруг базы отдыха, от неё отходили  три дороги, в разные стороны. Решил ждать.

Ждал три дня. Терпения хватило бы и на больший срок, дни стояли тёплые, но закончились продукты. Сложил в портфель аккуратно исписанные листочки, и ранним утром отправился в путь. Все дороги проходили по густому лесу. Выбрал наугад: самую накатанную. Решил, что в тупик дорогу не протопчут.

Осень в Карпатах – чудесная пора. Зелёный хвойный лес сменялся жёлтым,  лиственным. Рощи чередовались с лужайками. Любуюсь природой,  легко преодолевал подъёмы и спуски. Остановившись у небольшого ручейка, доел последний бутерброд, попил воды и прилёг отдохнуть. Птички убаюкали пением. Проснулся после полудня.

Вскочил, попил ещё раз воды и зашагал дальше. Ему повезло: пройдя километра два, встретил старушку в чёрном платке. Но радость оказалась преждевременной. На вопрос, как пройти в райцентр, она пояснила певучим голосом:
- Ти йдеш не по тій дорозі. Там теж бази відпочинку, які вже законсервовані на зиму. А на автобус треба йти в іншу сторону.

Украинского языка он не знал, но  слова «законсервовані на зиму» понял и удивился:  где могла слышать такое слово украинская старушка, идущая по заброшенной лесной тропе из одной глухой деревни в другую?
Спросил:
- И что Вы мне посоветуете?
- Переночуєш у мене. А завтра я відведу тебе на автобус.

За три дня общения с сотрудниками редакции Кузьма наслышался украинской речи. Да и на базе отдыха многие говорили на родном языке. Но старушка говорила так, да не так. В её акценте слышалось какое-то чужеземное благородство, что ли. Кузьма согласился на её предложение:
- У меня нет иного выхода.
- Ти не розумієш української мови?
Кузьма смотрел на неё широкими глазами.
- Ты не понимаешь украинского языка? – повторила старушка.
Чтобы как-то реабилитироваться, Кузьма с гордостью сказал:
- Я закончил журфак МГУ!
Сказал и подумал: что, получила? Сейчас станет спрашивать, что за звери – журфак и МГУ.
- Да, москвичи в своих университетах украинскому языку не учат, - перешла она на чистейший, без акцента, русский.

Спорить не было настроения. Солнце клонилось к закату. Сейчас поужинать бы, да в постельку, - подумал Кузьма. А вслух спросил:
- Как мне Вас величать?
- На факультете журналистики вам не говорили, что мужчина должен представляться даме первый?
Кузьма растерялся:
- Извините. Кузьма.  Зовите меня просто – Кузьма.
- Кузьма Минич Захарьев Сухорукий?  Руководитель Земского ополчения 1611-1612 годов в период борьбы русского народа против Польши и Швеции?

Подобного пассажа он не ожидал.  Вот тебе и божий одуванчик! Имея такое имя, он, конечно, знал и о Минине, и о Пожарском. И у памятника на Красной Площади был не раз. Но чтобы услышать об этом от древней старушки, на глухой, безлюдной дороге…  Подумав, парировал:
- Вы хотели сказать – против Польской и Шведской интервенции?
Старушка изобразила на лице кривую усмешку, но на реплику не отреагировала, перевела разговор на другую тему:
- Кузьма, так Кузьма. Тоже знаменитое имя.
- Почему – тоже?
- Потому что я – Бронислава Юзефовна.

Кузьма долго морщил лоб, но не мог извлечь из памяти ничего похожего – ни на Брониславу, ни на Юзефа.
- Нет никаких ассоциаций?

Консервации-ассоциации. Кузьма чувствовал, что эта старушка сюда попала не просто так. И чем больше он над этим думал, тем отчётливее вырисовывалась мысль, что эта встреча – не случайна.
- А если я добавлю – урождённая Пилсудская?

Кузьма остановился. Ему надо было время и покой, чтобы усвоить, что перед ним – дочь польского Маршала. Старушка тоже остановилась, но по иной причине: они стояли у богатого старинного дома красного кирпича, с большими окнами с резными, почерневшими от времени, давно некрашеными резными наличниками.

Старушка отворила дверь, пропустила Кузьму, потом вошла сама. Подойдя к высокому, бронзовому торшеру, верх которого венчала жирандоль с многочисленными рожками, зажгла несколько свечей. Кузьма положил на полку портфель, осмотрел огромную гостиную комнату с большим столом зелёного сукна, вокруг которого аккуратно стояли стулья с гнутыми ножками и высокими спинками. У вычурного кожаного дивана разместился длинный журнальный стол. У стены – огромный рояль. Убранство комнаты дополняли несколько старых картин в дорогих рамах, с изображением людей разного возраста и пола. Ему показалось, что он попал в сказку.

Бронислава Юзефовна прошла дальше и уже хозяйничала в большой комнате, совмещающей функции кухни и столовой. Когда он вошёл, тут уже горели несколько свечей, поддерживая возникшее у него впечатление сказки.

Печь, видимо, была подготовлена.  Хозяйка открыла дверцу, бросила туда зажжённую спичку, и через несколько минут по дому распространилось тепло. Вскоре закипел чайник.

Хозяйка молча разогрела суп, котлеты, сообразила салат и накрыла стол. Кузьма не знал, с чего начать разговор:
- Я так понял, электричества у Вас нет…
- Правильно понял.
- Могли бы провести. Всё-таки, 1970 год.
 - В этом заброшенном селе осталось несколько домов. Живут только в трёх. Кроме меня – ещё одна женщина, и старенький дедушка с бабушкой. Все бедные. Я могла бы это сделать сама, да нельзя. Богатых людей не любят. Предлагают переехать в город, но никто не соглашается. Природа. Покой. Тишь. Это молодые рвутся в город.

Выждав долгую паузу, Кузьма  возразил:
- Позволю не согласиться. Вот я, например, приехал в вашу глухомань из Москвы. 
- Многие сюда едут, чтобы сделать карьеру. Поработают пять лет, напишут диссертацию, и назад, в Москву.

В который раз Кузьма поразился прозорливости Брониславы Юзефовны:
- Вы почти угадали. Только диссертацию я пишу не себе, а большому начальнику.
- Лавриву, что ли?
- А Вы откуда знаете?
- Здесь все про всех знают. Он давно целится в Киев перебраться. А ты, как ему напишешь – себе начнёшь писать. Защитишься, и за ним, в Киев. А то и назад, в Москву. Мало кто здесь остаётся.
- Но Вы же остались?
Я – исключение. Мой руки, садись, ужинать пора.

Кузьма подошёл к умывальнику. Воды не было. Постукал пальцем по пустому, привязанному к верёвке, ведру. Бронислава подошла, открыла крышку, опустила ведро, вытащила полное:
- Дом строил умный человек. Сначала вырыл колодец, потом построил дом. Колодец оказался в кухне, рядом с плитой.

Кузьма помыл руки,  окинул взглядом стол: дорогая, старинная посуда, серебряные ложки, вилки, ножи. Хозяйка, глядя на него, молчала. Видимо, кроме удивления, рассчитывала на похвалу. Но гость уже давно был заряжен на конфликт. Должен же он как-то отомстить за Кузьму Минича Захарьева Сухорукого, за консервацию-ассоциацию!  Он долго рассматривал каждое блюдо, каждый предмет. Взял хрустальную рюмку, повертел в руках. Несмотря на то, что был голоден, ждал, когда хозяйка догадается подать к столу что-нибудь для аппетита. На базе отдыха он успел разбаловаться. Первой сдалась Бронислава:
- После смерти мужа в погребе осталось вино.  Восемнадцатилетней выдержки. Хотите попробовать?

Кузьма понял: старушка так просто не уступит. Эти «Восемнадцатилетней выдержки» и «Хотите попробовать?» были рассчитаны явно на то, чтобы соблазнив хорошим вином, заставить его попросить. Без боя сдаваться не хотелось, но голод переборол  самолюбие:
- Хочу, конечно. Тем более восемнадцатилетней выдержки.
- Этот дом – подарок отца. Прежний хозяин занимался виноделием, пчеловодством, имел маленький свечной заводик.
Встала, зажгла свечу:
- Вот, сохранились с тех времён.

Кузьма молчал. Делал вид, что слушает с интересом. Усиленно переваривая полученную информацию, начинал понимать, что Бронислава – женщина не простая. Прожить 18 лет в доме на отшибе, одной…
- А Вы не пробовали продолжать его хобби?
- Это не хобби. Виноград и пчёлы приносили хороший доход. Муж пытался заниматься. Да времена были уже не те.
- А ваш муж? Кто он… был?
- Военный. На фронт ушёл в первые дни войны. Вернулся в звании полковника, инвалидом. Умер в 1952 году.

Взяла графин. Вышла.
Шевеля, по привычке, губами, Кузьма безрезультатно пытался выяснить её возраст. При встрече, увидев закутанную в чёрный платок, подумал – лет восемьдесят. После более близкого знакомства сбросил десять лет. Когда, минут через пятнадцать, вернулась в ярком шёлковом халате, снизил планку до шестидесяти.

Хозяйка застала Кузьму за просмотром старых чёрно-белых фотографий, висевших в рамочках на стене. Поставила на стол графин с тёмной жидкостью, подошла:
- Это мы сфотографировались перед уходом на фронт. Это – после возвращения. А здесь он уже в цивильной форме. Любила его одного. После него замуж не вышла, мужчин не имела. Никто не пришёлся по душе. Детей Бог не дал. Так и живу одна. Допиваю его вино и дожигаю его свечи.
Достала батистовый платок, вытерла набежавшие слёзы.
- А в молодости не снимались?
- Тогда не было ни фотографов, ни фотоаппаратов. Но несколько фотографий есть. В альбоме. Потом посмотришь.

На стене было много фотографий, но Бронислава пригласила:
- Кушать подано.
Усадила Кузьму за широкий стол. Села напротив.
Кузьма обратил внимание на халат:
- Халат у Вас красивый.
- Для костёла у меня специальная одежда. А дома можно надевать что-нибудь попроще.
- Это – попроще? – Кузьма продолжал ей мстить.
- Да, это китайский шёлк, но если принять во внимание, сколько ему лет, получится – попроще.
Кузьма чуть не ляпнул: «Не больше, чем Вам», но вовремя сдержался. Исходящая от хозяйки энергетика лишала его воли. А могла лишить и ужина…

 Он умнел на глазах.  Понял, что старушка ходила молиться перед обедом. Узнал, что халат из дорогого китайского шёлка – одежда «попроще». И заметил, что нарядный халат преобразил Брониславу Юзефовну, и теперь она – красивая, ухоженная женщина пятидесяти лет.

Вино оказалось не только вкусным, ароматным, но и пьянящим. Захмелев, Кузьма взял на себя обязанности хозяина. Наливал рюмки, произносил тосты, предлагал закуски. Опять же, на правах хозяина,  рассказал о себе:
- Родители погибли при пожаре, когда  я гостил у бабушки. Она перед смертью успела сдать меня в детский дом. Окончил школу, поступил в университет. Предложили поехать в Украину. Так попал в гости к очаровательной…

Кузьма запнулся. Не знал, как закончить начатую фразу: очаровательной женщины? Хозяйки? Старушки? Нет, только не старушки. После нескольких рюмок Бронислава ему старушкой не казалась. Она оказалась интересной собеседницей, с которой ему, выпускнику факультета журналистики МГУ, было трудно разговаривать. Он взял в руки пустой графин. Посмотрел на хозяйку. С трудом поднявшись, она пошла качающейся походкой за вином.

Второй графин они не начали. Не то, чтобы были пьяны, просто обоим расхотелось пить. Услышав от Кузьмы его короткую биографию, Бронислава, впервые в жизни, отважилась рассказать чужому человеку свою. Всю жизнь она прожила в закрытой от людей раковине, осторожно общаясь с людьми, чтобы не проговориться, не сказать лишнего, не выдать  свою тайну. За восемнадцать лет одиночества почти разучилась разговаривать и теперь осмелилась, наконец, излить свою душу.

Открыла большой чёрный сундук, достала толстый  тяжёлый альбом в кожаном переплёте,  пригласила Кузьму посмотреть фотографии:
- Знаю я вашего брата. Напишешь диссертацию Лавриву, он тебя поощрит. Повысит в должности. Уедет в Киев, тебя с собой заберёт. Будешь писать ему докторскую, себе – кандидатскую…
- У меня таких мыслей нет.
- Не может такого быть. Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом. Поверь мне, я знаю – так будет. Потому что всегда так было. Жить мне осталось не долго. Сердце серьёзно шалит. А душу излить некому. Родственников нет. Подруг нет. Хороших знакомых нет. Ксендзам тоже исповедоваться боюсь. Они все кагебисты. А тебя мне Дева Мария послала. Я всё тебе расскажу, дам  материалы:  документы, фотографии, вещественные доказательства. Изучишь. Там и на кандидатскую диссертацию хватит, и на докторскую. Ещё на роман останется.  Об одном прошу: пока я жива, никому ничего не говори. А сейчас – спать. Я устала.

В ней было столько энергии, что Кузьма последним словам не поверил. Но она с трудом поднялась, отвела его в спальню, достала из комода простыни, наволочку,  положила на кровать и ушла молча, не пожелав спокойной ночи.

Кузьма разобрал кровать, лёг. Долго лежал, уставившись в потолок. Сон не шёл. Встал, прошёл в столовую. Пренебрегая дорогими хрустальными рюмками, налил чайный стакан вина, выпил и, не закусывая, лёг спать.

Проснулся поздно. Хозяйки в доме не было. В поисках туалета обошёл весь дом. Насчитал семь комнат, больших и маленьких, меблированных и пустых, с иконами и без. Видно было, что во многие из них давно никто не заходил. Но везде было чисто, всё стояло на своих местах. Хозяйка была приучена к порядку. Ещё бы, муж – полковник…
В дальнем углу, за двумя дверями, нашёл туалет. Он и раньше открывал первую дверь, но в сумраке не заметив вторую, принял это маленькое помещение за чулан.

Бронислава Юзефовна принесла две сумки с продуктами. Зажгла спичку, бросила в печь. Пока закипал чайник, принялась готовить обед. Всё делала чётко, быстро, мастерски, будто занималась этим всю жизнь…
«Ну, да, всю не всю, но последние восемнадцать лет – точно», - подумал Кузьма.

Попили чай с бутербродами. Бронислава Юзефовна усадила Кузьму за письменный стол:
- Тебе надо поддерживать реноме. Чтобы иметь возможность заниматься посторонними делами, надо быть на хорошем счету у правительственных чиновников. Заканчивай переписывать диссертацию Лаврива. Тебя, наверное, уже ищут. Пора возвращаться.

За обедом спросила:
- Скоро закончишь переписывать?
- Думаю, сегодня. Осталось несколько листов.
- Значит, сегодня начнёшь работать над своей.

После ужина начала рассказывать свою историю. Кузьма пытался делать пометки на листе бумаги, но Бронислава остановила его:
- Писать ничего не надо. В моём архиве имеются все необходимые документы.
- Тогда, зачем рассказываете?
- Тебе не понять. Ты ещё ребёнок. Во-первых, женщина просто хочет высказаться, излить душу. Во-вторых, чтобы изучить эти материалы, тебе понадобится много времени. При этом могут возникнуть  вопросы, на которые ответить уже будет некому. В-третьих, одно дело – бумажки, и совсем другое – живая речь знающего человека.

Открыла альбом:
- Это Пилсудский, мой отец. Полное имя – Юзеф Клеменс Гинятович Косьчеша Пилсудский. Революционная кличка "Зюк". Польский государственный и политический деятель, первый глава возрождённого польского государства, основатель польской армии, Маршал Польши. Революционные прозвища – Комендант, Маршал, Дедушка. Родился 5 декабря 1867 года в Зулове под Вильной. Русский подданный.  Тогда эта территория была под Россией. Его отец во время восстания 1863 года был комиссаром Национального правительства в Ковенском уезде, мать из известного польско-литовского дворянского рода.

Со старой, обтрёпанной, пожелтевшей фотографии на Кузьму серьёзным взглядом смотрел черноусый мужчина в строгом армейском кителе, с одним маленьким значком на груди.
- Это ранняя фотография. Здесь он выглядит молодцом.
Перевернула страницу:
- Здесь он гимназист. А эта, видимо, одна из последних.
Кузьма определил это без подсказки.  Военная фуражка с кокардой. Мундир с орденами. Портупея. Всё соответствует виду офицера. Но усы не подстрижены, уже придавлены временем книзу, и взгляд задумчивый.

Кузьму заинтересовали его прозвища:
- Он что, участвовал в революции?
- Да, ещё в 1882 году, вместе с братом, Брониславом Пилсудским, основал польский патриотический кружок самообразования, занимавшийся доставкой из Варшавы польских книг.
- Брониславом?
- Да. Брат был младше его на один год. Отец меня назвал Брониславой в его честь.
- Вы родились в Польше?
- Нет. В Санкт-Петербурге.
- Он что, жил в Питере?
- В 1899 году отец женился на Марии Юшкевич и переехал в Вильно. Затем в Лодзь, где находилась подпольная типография газеты "Рабочий". В 1900 году, после провала издания, был арестован. Симулировал душевную болезнь и из варшавской тюрьмы его перевели в петербургскую лечебницу для душевнобольных. Там он познакомился  с мамой. Она работала сиделкой. Забеременела. В лечебнице он помочь ей ничем не мог. Она в 1901 году организовала побег, принесший ему признание членов подпольной организации. Его избрали в состав Центрального Комитета Польской Социалистической Партии. Так началась его политическая карьера. Товарищи по партии организацию побега приписывают себе. Но это организовала мама. И всю жизнь об этом молчала. Рассказала только мне. В архивах есть подтверждающие документы. На прощание сказал маме:
- Родишь сына – назови Брониславом, в честь моего брата.
Родилась я. Мама не стала нарушать данное обещание. Назвала меня Брониславой Иосифовной. А фамилию дала свою. Когда перепись делали, её спросили, откуда она. Ответила – орловская. Так и записали, Орловская.  Больше в Петербурге папа не был.  Но с мамой связь поддерживал постоянно. Помогал ей воспитывать меня.
- Каким образом?
- Тогда в Европе такое творилось! Непонятно кто, кому подчиняется, где, чьи земли. Свободно переезжали из страны в страну. Передавал деньги через посыльных. Мама ездила к нему на свидания.
- А как же его жена?
- Это длинная история. Мама рассказывала, что Иосиф, так звучит его имя на русском,  из-за неё революционером стал. Он – Иосиф, она – Мария. Чем не пара? Мария была в  разводе. Папа в неё влюбился, а она – нет. Чтобы иметь возможность ухаживать, записался в революционный кружок. Католический костёл разведенную Марию не стал венчать. Оба перешли в протестантскую веру. Обвенчались. Но Мария оказалась стервой. Детей не хотела. В 1906 году папа её бросил.  Ещё раньше влюбился в подругу по подполью. От неё у него было две дочери, мои сёстры. В 1918 родилась Ванда, в 1920 – Ядвига. У меня есть одна их фотография, но плохого качества. Незадолго до смерти папа отказался от поста премьера и уехал на солнечную Мадейру, прихватив дочерей и своего лечащего врача Евгению Левицкую, ставшую его третьей женой и последней любовью. Перед отъездом они сфотографировались на вокзале. Думаю, что такой фотографии нет ни у кого. Мария  в бессильной ярости не давала развода вплоть до своей кончины в 1921 году. Только тогда Иосиф и Александра смогли пожениться. Тогда он уже отошёл от идей социализма.  В 1918 году, когда явившиеся  к нему делегаты польской социалистической партии, обратились: “Товарищ Пилсудский”,  он ответил:
- Господа, я вам не “товарищ”. Мы когда-то вместе сели в красный трамвай. Но я из него вышел на остановке “Независимость Польши”. Вы же едете до конца, к станции “Социализм”. Желаю вам счастливого пути, однако называйте меня, пожалуйста, “паном”. 

Ещё в Первую мировую войну он сражался против России. Его пьянила идея великой Речи Посполитой, Польско-Литовского государства от Балтийского до Черного морей, включающего Литву, Белоруссию и Украину. В то время и произошло знакомство Иосифа Пилсудского с Иосифом Сталиным. Сталин благосклонно к нему относился за его социалистические идеи. А его имперские замашки не одобрял, сам мечтал объединить всю Европу под знаменем социализма. Но Российскую империю отец возненавидел со времени учебы в виленской гимназии. Это чувство, равно как любовь к Польше, он пронес через всю свою жизнь. «Я ненавидел врага и стыдился своего бессилия, - писал он. -  Мне так хотелось вредить России». В 1926 году он решился на военный мятеж. В Варшаве вспыхнула скоротечная гражданская война. Победителем стал маршал Пилсудский. С тех пор Сталин возненавидел его. Естественно, все сразу забыли о его существовании. В русской прессе Вы не найдёте ни одного доброго слова о папе. Когда в 1935 году его не стало, газеты этого не заметили. Вот газета того времени. Все полосы заполнены великой радостью русского народа: пуском первой очереди Московского Метро. И только два столбца по восемь строк: «В связи со смертью маршала Пилсудского наркоминдел М.М. Литвинов отправил министру иностранных дел Польши телеграмму с выражением соболезнования» и «Полпред СССР в Польше тов. Давтян посетил сегодня министра Бека и выразил ему от имени советского правительства соболезнование по поводу смерти маршала Пилсудского».

Несмотря на интересную пламенную речь Брониславы Иосифовны, Кузьма уже клевал носом.
- Пока переваривай то, что съел. Будут вопросы – задавай, пока я жива.
Кузьме такой тон не нравился. «Ещё не хватало, чтобы она при мне умерла», - подумал он.
- Всё пошли спать. Завтра продолжим.

Наутро Бронислава Иосифовна предложила новый вариант:
- Тебе надо показаться в издательстве и у Лаврива. Там волнуются, ищут. Сделаем так: пятьдесят страниц готовой работы оставишь здесь, остальные отдаёшь Лавриву. Объяснишь, почему не успел закончить: почерк у него плохой, с трудом разбирал текст. И писать старался аккуратно, чтобы машинистки его не переспрашивали.  Пишешь ты красиво, ему понравится. Для окончания работы попросишь ещё две-три недели. Скажешь, что познакомился с Брониславой Иосифовной, у неё будешь жить,  чтобы никто не мешал работать. Он меня знает.  Вернёшься – продолжим наши дела.
Отвела на станцию, посадила в автобус.

Увидев журналиста, Лаврив нисколько не удивился. Спросил:
- Что, закончил?
Кузьма объяснил ситуацию. Начальник бросил рукопись в стол. Открыл папку с готовой работой. По белой бумаге ровными строчками были рассыпаны аккуратные буковки. Полистал, прочитал несколько страниц:
- Молодец! Работать можешь. Почерк у тебя каллиграфический. Не жаль тратить его на газету? Я могу взять тебя к себе.
- Я здесь по направлению. Должен отработать три года.
- Этот вопрос я решу. Когда предполагаешь закончить работу?
- Через три недели.
- Тебя отвезти?
- Я хочу зайти в редакцию.
- Что тебе там делать? Главный – в отпуске. А когда кот в отлучке, мыши свободно по амбару бегают.
- Зарплату надо получить.
Начальник выдвинул ящик стола, достал пачку денег, подал.
- Я столько ещё не заработал.
- Отработаешь позже. Договорились?
Протянул руку. Кузьма подал свою ладонь. Ощутив крепкое пожатие, понял: этот человек своего добьётся.

Вошедшему водителю Лаврив сказал:
- Отвези этого молодого человека.
- База отдыха уже закрыта.
- Куда скажет, туда и отвези.
Такой оборот Кузьме понравился. Впервые он почувствовал себя важным, нужным человеком. «Надо было и с Брониславой Иосифовной так с самого начала», - подумал он, садясь в машину.
- В издательство, - небрежно сказал водителю.

К его радости, в издательстве о нём ничего не знали. Кто был в отпуске, кто в командировке, кто в типографии. Кассира тоже на месте не оказалось. Одиноко скучающая  секретарша его не узнала. Когда представился, всплеснула руками:
- Ой, простите. Это же Главный мне велел Вас привезти с базы отдыха. А я совсем забыла. Чем Вы добрались?
Секретарша была молода, хороша собой. Кузьма на неё не обиделся. Подошёл к окну, показал на ожидавшую «Волгу»:
- Я возвращаюсь. Хотите поехать со мной?
- Я бы с радостью, но одна осталась на хозяйстве.
- Так, я могу надеяться на получение Вашего  согласия в следующий раз?
- Поживём – увидим.

В дом Кузьма вернулся в обед. Войдя, сообщил:
- Три недели у нас есть. До первого декабря я в Вашем распоряжении. На чём мы остановились?

От общения с начальником комбината он испытал необычное чувство, которое возвысило его в своих глазах, вселило надежду на будущее. Сначала слабую надежду в него вселила своими репликами Бронислава Иосифовна, потом – щедрыми обещаниями  – Лаврив, и он уже почти поверил в то, что будет работать у Лаврива, поможет защитить кандидатскую диссертацию, потом ему будет писать докторскую, а себе -  кандидатскую, по Пилсудскому. Сказала же: материала хватит на кандидатскую диссертацию, докторскую и на роман. Только надо сделать всё возможное и невозможное, чтобы не отказалась от своих слов, не передумала…

- Мы остановились на обеде, - прервала его мысли Бронислава Иосифовна и пригласила к столу.

После обеда Кузьме не терпелось получить архив. Но у хозяйки были другие планы. Столько лет мечтала рассказать кому-нибудь о себе, и когда этот кто-нибудь появился, не могла упустить такую возможность. Хотела оставить человечеству память об отце, о себе. Об отце знают хоть что-то,  а о ней – ничего. Надо этот пробел в истории заполнить:
- Я хочу рассказать о себе. Но прежде, чтобы не нарушать режим, я должна отдохнуть за роялем. Всего пол часика.

Зашла в гостиную, открыла крышку, села. Опустила руки, и пальцы резво забегали по клавишам, наполняя комнату приятными звуками. Кузьма любил джаз, но эта музыка ему понравилась. Он откинулся на диван, закрыл глаза и слушал.

Бронислава встала, перешла в другую комнату. Раскрыла альбом, вынула фотографию. Кузьма осторожно взял в руки пожелтевший, рассыпающийся клочок бумаги, поднёс к глазам. На краешке кресла сидит девочка, лет десяти, в строгом белом платьице. Фартук, кружева. В косичках – ленточки. Голова поднята, но взгляд надменный, опущенный. Одна нога поджата, другая чуть выдвинута вперёд. На коленях маленькая изящная сумочка. На ней, одна на другой, грациозно покоятся руки.

- Отгадай, кто это?
Кузьма внимательно осмотрел рисунок. Никаких ассоциаций не возникло:
- Сдаюсь!
- Посмотри на меня внимательно.
Лучше бы она этого не говорила! Кузьма поднял глаза, но увидел седые, коротко стриженые волосы, мешки под глазами, морщины по всему лицу. Не зная, что сказать, молчал.
- Что ты ходишь вокруг да около? Ты в глаза смотри!
Как раз, в глаза он не смел смотреть. Боялся не сдержаться, выдать результат своих наблюдений. А когда посмотрел, понял, что, несмотря на огромную разницу во времени между фотографией и оригиналом, глаза не изменились, остались те же:
- Это Вы, Бронислава Иосифовна. Как Вам удалось сохранить выражение глаз?

Впервые назвав её по имени-отчеству, смутился.
- Не красней. Можешь называть меня просто – Бронислава. Глаза у всех людей долго остаются неизменными. К сожалению, ко всему остальному это не относится. Этой фотографии шестьдесят лет. Папа специально прислал фотографа. Одна была у него, одна у мамы. Ну, и в пансионе, разумеется.
- В каком пансионе?
- Папа обещал маме помогать, и слово своё сдержал. Устроил меня в Институт благородных девиц. В Российской империи тогда их было много. Принимали только детей важных чиновников, готовили для ответственной государственной работы.  Но в Петербургский принимали с двенадцати лет. Он меня поместил в Киевский, туда принимали с шести лет.

Видя, с каким увлечением Бронислава излагает свою историю, как загорелись её глаза, слушал не перебивая.

-  Папа понимал, что не сможет уделять мне время: политическая карьера, жена. Он сразу оплатил весь срок обучения,  за четыре курса по четыре года.  На первом мы изучали Закон Божий, французский язык, арифметику, рисование, музыку, рукоделие и танцы. На втором добавлялись история, география, практические навыки домашнего хозяйства.  У третьего возраста продолжалось преподавание тех же предметов с прибавлением словесных наук, физики и архитектуры. Четвертый возраст, с  15 до 18 лет, повторял пройденный материал и много времени посвящал домоводству и рукоделию. Ученицы этого возраста уже практически готовились к педагогической деятельности. Назначались для преподавания в младших классах, тем самым готовясь к учительской практике. В Институте было две церкви, Католическая и Православная. Папа определил меня в католическую. К сожалению, моя учёба окончилась на два года раньше.

- Он сам Вас туда устроил?
- Нет. Он договорился, оплатил, а привезла меня мама.
- Интересно получается. Мама жила в Петербурге, папа – в Вильно, а Вас привезли в Киев.
- Я уже говорила, что все эти земли входили в состав Российской империи. В молодости папа учился в Харькове, бывал в Киеве. Туда и определил.
- А как Вы сюда попали? В этот дом?
- Это отдельная история. О ней тоже пока никто не знает. Пора ужинать.

Ужинали долго, по-барски. Бронислава создала на столе продуктовое изобилие. Пили вино, закусывали. Кузьма, окончательно поверив в своё счастливое будущее, уточнял некоторые данные для диссертации, один за другим задавал многочисленные вопросы.  На каждый Бронислава отвечала подробно, долго, с воодушевлением, с блеском в глазах. Ей импонировало, что этот молодой человек искренне интересуется её судьбой, принимает в ней участие, обещает поведать будущим поколениям о никому не известной дочери маршала Пилсудского.

К полуночи опустошили два графина. Бронислава встала с трудом. Попросила отвести  в спальню. Широкая роскошная кровать была застелена. Начала снимать красивое широкое покрывало, но не устояла на ногах и упала, не раздеваясь. Кузьма безуспешно пытался её поднять. Но, что мог сделать – это перевернуть на спину.

Подумав, расстегнул халат. Снял с одной руки. Перевернув спящую женщину, снял с другой. Немного повозившись, снял кофту. С юбкой было проще: сверху донизу расстегнул несколько мелких пуговок, разбросал полы в стороны. Пока возился, почувствовал в паху приятное томление. Сдвинул на бок трусики и освободил организм от накопившейся за последнюю неделю энергии. Бронислава в себя не пришла, но женская страсть в ней взыграла. Будучи, как думал Кузьма, сонной, принимала активное участие. После нескольких оргазмов вскочила, накинула халат и убежала.

Отдохнув, Кузьма пошёл её искать. Он боялся, как бы старушка с собой не сделала чего плохого. Нашёл её в дальней комнате. Несколько свечей бросали отблески  на лики святых, а Бронислава, стоя на коленях, просила у Девы Марии прощения за совершённый грех. Молилась истово, со слезами и поклонами. Кузьма залюбовался ею. Ему казалось, что перед ним молится не старушка, не  дочь маршала Пилсудского, а семнадцатилетняя девушка, впервые впадшая в грех с мужчиной.
 
Молилась долго. Кузьма не мешал, молча ждал. Когда глаза привыкли к сумраку комнаты, перед  ним во всей красе предстал  большой, во всю стену, иконостас. Кузьма, как и все студенты, в Бога не верил. Молиться не умел. В церкви заходил только с экскурсоводом. Кроме Иисуса Христа и Девы Марии святых не знал.  А теперь залюбовался красотой и изяществом резных форм, блеском золота, глядящими  на него ликами святых. Иконы были установлены на расписных балках и располагались одна над другой в определённой последовательности. Внизу ряд неизвестных ему икон. Выше – иконы с изображениями Девы Марии, Христа и обращённых к нему в молитвенных позах других святых. Ещё выше висели иконы с изображениями  эпизодов из жизни Христа и Богоматери. Иконостас возвышался почти до потолка, заканчиваясь аркой, был пышно декорирован разными эмблемами, а по бокам имелись резные деревянные статуи.

Бронислава отбила последний поклон, встала, вытерла слёзы. Взяла из подставки длинное бронзовое гасило, хотела погасить свечи. Кузьма обнял её за плечи, повёл в гостиную:
- Пусть горят, ещё пригодятся.
Последовала за ним безропотно.

Второй раунд был не такой бурный, зато более продолжительный и приятный. Бронислава не притворялась бесчувственной, принимала активное участие, и Кузьма, сравнив её с молодыми пигалицами базы отдыха, пришёл к выводу, что в искусстве любви она их превосходит.

По окончании томно поднялась, внимательно осмотрела своего кавалера. Не стесняясь ни его, ни своей наготы,  медленно застегнула пуговки халата и пошла молиться.  Кузьма последовал за ней. У входа в молельную комнату обернулась:
- Не кощунствуй, оденься.
Кузьма посмотрел на свои, ещё не насытившиеся, мужские достоинства, попытался прижать женщину к себе. Отстранилась:
- Прелюбодействие и так великий грех, а перед алтарём…
- Это не прелюбодействие. Вы вдова, я не женат.

У него появилось непреодолимое желание завалить её тут же, перед ликами святых, но она увернулась. А когда он повторил попытку, дала пощёчину. Кузьма сразу отрезвел. Вспомнил про обещание отдать ему архив и заволновался, оставил её в покое. Но молиться Бронислава уже не стала. Пошла в спальню. Он поплёлся за ней.

Желание прошло. Оделся, сел в кресло. Она последовала его примеру. Разговор не клеился. Кузьма заклевал носом. Бронислава вернулась к иконостасу. Но молилась уже не так истово.

Проснулась ранним утром. Сделала причёску, нарядилась, накрасилась, напудрилась. Накрыла стол, разбудила Кузьму. Будто ничего не было!  Но разговор начала со вчерашнего дня, вернее – ночи, и не с архивных документов:
- Я не надеялась испытать подобного. Думала, что за восемнадцать лет все чувства погасли. Ан, нет. Спасибо тебе, Кузьма. Ты пробудил меня к жизни. Теперь я тебе многим обязана.

Кузьма забеспокоился. Он не срамился своего поступка. Такие случаи бывали. Правда, не с шестидесятивосьмилетними старухами. Но эта старушка ухоженная, чистенькая, лучше некоторых студенток. Его беспокоила судьба архива. Он боялся потерять приобретённую надежду. Обязана-то, обязана, а отдаст ли, и когда. Вдруг вздумает держать его возле себя до смерти… Но она, как бы прочитав его мысли, успокоила:
- За оставшееся время ты должен разобрать весь архив. Систематизировать документы, фотографии, газеты. Придётся серьёзно поработать. Не стесняйся, задавай любые вопросы. Я на все отвечу. Слава Деве Марии, память я сохранила.
- Не только память, - улыбнулся Кузьма.
- А вот шутить по этому поводу не надо.  Это сейчас девушки разнуздались. Нас воспитывали в строгости. В пансионе мальчиков не было. Потом я сразу вышла замуж. Кроме мужа, никого не знала. Только сейчас задумалась, хорошо это или плохо. Но тогда такие мысли не возникали.

- Расскажите о муже.
- Для диссертации это не понадобится. Он обычный русский офицер.
- Вы его любили?
- Нас приучили любить того, на кого укажут пальцем.
- А он Вас?
- Скажу так: мы были счастливы. Все тридцать лет супружеской жизни.
- Вы обещали рассказать, как попали в этот дом.
- Обещала – расскажу. Это  должно войти в диссертацию. В архивах много документов тех лет. Я расскажу коротко. В то время шла война между польскими и российскими войсками. Сейчас об этом говорить не принято, поэтому мало кто знает, что в 1920 году папа организовал поход на Киев. Разбил Армию Тухачевского. Несколько тысяч солдат взял в плен, поместил в концентрационные лагеря. Многие там погибли.  Сталин, будучи членом революционного военного совета, был зол, и на Тухачевского, и на Пилсудского. Собрал войска, пошёл в наступление. Папа знал, что Киев ему не удержать. Вызвал туда маму, чтобы увезти нас в Польшу. Когда мама приехала, его в Киеве уже не было. Он спешно отступил на запад, даже меня не навестил. Маме оставил записку с адресом его новой дислокации. В этом доме был штаб Польского Юго-Восточного фронта. Пока мы сюда добирались,  фронт сместился на запад. Папу не застали. Нас ждал его доверенный офицер. Он оформил купчую на имя мамы. Так мы здесь оказались.
- А как же пансион?
- В Киев я не вернулась. Тогда была такая неразбериха. Дом понравился, и место чудесное. Виноградник, пасека. В доме папа оставил много ценностей. На них и жили.
- А как было управляться с таким хозяйством?
- Мне тогда исполнилось восемнадцать лет. Вышла замуж.  За военного. Он служил. Потом ушёл в отставку. Мы все работали лесничими. Была такая профессия. Пересчитывали деревья, старые списывали для санитарной рубки, выделяли участки для сплошной вырубки. Опять же, пчёлы были, виноградник.

С этого дня Кузьма жил по новому расписанию. После завтрака разбирал архив. Беспорядочно сложенные документы надо было систематизировать, разложить по именам, по датам, по темам. Работа усложнялась тем, что многие из них были на польском, французском, английском, украинском языках. Даже, на японском. Пилсудский, как оказалось, успел побывать и там. Если газеты на английском Кузьма с трудом, но понимал; о том,  что написано на украинском, иногда догадывался; то польского и французского не знал вовсе. К счастью, Бронислава свободно читала и на французском языке, и на польском. Он просматривал документы, задавал вопросы. Бронислава отвечала. Её волновало, что нет хороших, правдивых книг и биографий Пилсудского:
-  Все они написаны его закоренелыми друзьями или непримиримыми врагами. Слишком разным представлен в них диктатор Польши. Слишком много в них чёрно-белого и никаких других оттенков. А в жизни так не бывает, в жизни сложнее. В книгах папу представляют бандитом, вором, террористом,  жестоким, безжалостным тираном.

После обеда Бронислава садилась за рояль. Кузьма, отдохнув под этюды Шопена, принимался за архив. Работа не прекращалась до ужина. Бронислава, поужинав,  шла мыть посуду. Кузьма,  отдохнув  на диване, подходил и задавал вопрос:
- Молилась ли ты на ночь, Бронислава?
Она легонько, нежным прикосновением пальчиков, била его по губам и шла молиться. Помолившись, направлялась в спальню. Он следовал за ней. Оргия продолжалась до изнеможения. Но спать Кузьма уходил на диван. Уж больно неприглядной хозяйка выглядела утром.

Бронислава разъясняла Кузьме все непонятные документы. Помогала разобраться. Зная, что следующего раза может не быть, заставляла думать так, как считала нужным. Кузьма безрезультатно спорил с ней, но она горячо возражала, иногда не сдерживалась, повышала голос. А однажды даже накричала на него.

И всё-таки, ей  нравилось работать с ним. Она получала удовольствие оттого, что хранимые ею документы попадут в надёжные руки,  правда об отце, наконец, восторжествует. Но самое большое удовольствие она получала на своей широкой кровати. Нельзя сказать, что Кузьма был с ней нежен. Она вспоминала первые годы семейной жизни. Тогда всё было иначе. Муж её любил, целовал, раздевал, любовался ею,  вылизывал каждый участок тела. Кузьма не ласкал, не обнимал, целоваться не любил. Но был ненасытен в сексе, удовлетворял её по несколько раз кряду. Бронислава долго думала, как отблагодарить этого мальчика, и, наконец, решилась.

Следующий день начался мирно. Решив реабилитироваться за вчерашнюю горячность, Бронислава была нежна, ласкова. За столом ухаживала, предлагала попробовать то одно блюдо, то другое. Кузьма тоже не шёл на конфликт: судьба архива пока не была решена. Но после обеда Бронислава неожиданно смилостивилась. Завела Кузьму в молельную комнату, одной рукой нажала на икону Божьей Матери, другой легко повернула деревянную статую иконостаса. В открывшейся нише взору представилось несметное богатство из золотых и серебряных монет, колец, кулонов, часов, цепочек и ещё Бог знает чего, между которых в сумрачном мерцании свечей зловещим светом поблескивали бриллианты.
- Это папин походный иконостас. Он возил его с собой после того, как в 1916 возвратился в лоно католической церкви. Маме оставил вместе с домом. Всё дарю тебе. Здесь хватит на три жизни.

Приблизилась, обняла, впервые поцеловала. От неожиданности Кузьма онемел. Казалось, она забыла об архиве, о Пилсудском, о сокровищах. Кроме него, для неё ничто не представляло интереса. Кузьма прижал её,  впился сочными губами в высохшие губы, долго не отрывался. Почувствовав знакомые приятные толчки в брюках, приблизил губы к  уху и нежно спросил:
- Молилась ли ты на ночь, Бронислава?

Легла перед иконостасом, в дрожащее пламя свечей. В этот вечер, возбуждённая принятым решением, была особенно агрессивна. Отдавалась, будто в последний раз. Долго не отпускала  Кузьму, никак не могла насытиться. Он с трудом вырвался, перевернулся на спину и мгновенно уснул. Но ещё долго ощущал на своём теле прикосновения рук и губ щедрой хозяйки.

Так продолжалось две недели. Бронислава свыклась с новым режимом. Часто, не дожидаясь вечера, при каждом удобном случае провоцировала Кузьму на сближение. Несколько раз отлучалась почти на весь день, не объясняя причины. Возвращаясь, разгружала сумки с продуктами и  шла отдохнуть: иногда в гостиную, иногда в спальню, иногда в столовую. Кузьма везде настигал её и неизменно спрашивал:
- Молилась ли ты на ночь, Бронислава?
Она удалялась в молельную комнату, несколько раз осеняла себя крестом, и быстро возвращалась к нему. Зато после окончания молилась долго, истово. Такая игра ей нравилась.

 Однажды вернулась радостная, подала Кузьме лист гербовой бумаги. Это оказалось завещание на усадьбу, дом и всё находящееся в нём имущество. Кузьма, не смея пропустить такой важный момент в её жизни, спросил:
- Молилась ли ты на ночь, Бронислава?
Как обычно, вывернулась из его рук, побежала молиться. Но через минуту была в постели.

Наконец работа над архивом была закончена. Но, чем глубже Кузьма вникал в исторю, тем запутаннее всё становилось. Чем больше он получал от Брониславы ответов, тем больше возникало вопросов. Из документов следовало, что отец её действительно был диктатором, безжалостным тираном. Кузьма решил прояснить этот вопрос:
- Я понимаю Ваше поведение. Вы защищаете отца, хотите его реабилитировать, оставить у людей хорошие воспоминания о нём. Но из документов следует обратное!
Бронислава вспылила, впервые за всё время знакомства:
- Легко судить человека сейчас, в период расцвета развитого социализма. А знают ли судьи, что тогда происходило в Европе? Галиция,  историческая область  Восточной Европы, расположенная на территории современных Ивано-Франковской, Львовской и большей части Тернопольской областей Украины, Подкарпатского и большей части Малопольского воеводств Польши,  была разделена на Восточную Галицию, издавна населённую преимущественно украинцами, и Западную, с преимущественно польским населением. Галичиной называется только Восточная Галиция. Вся эта территория, вместе с другими польскими землями, неоднократно переходила из рук в руки. Пилсудский хотел объединить всех поляков. Правильно или нет, но он считал, что для этого хороши все методы. Для себя он не искал выгоды, и не имел её.
- В документах есть сведения о том, что в концентрационных лагерях Пилсудского погибли десятки тысяч русских. Чем можно объяснить такую жестокость?
- Да, это правда. А что было делать? Никто не считал, что Польша может претендовать на самостоятельность. Период между 1920-м и 1940-м годами в Европе можно назвать торжеством диктаторских режимов. Это было нечто похожее на цепную ядерную реакцию. Осенью 1922 года к власти в Италии пришел фашист Бенито Муссолини. На следующий год произошли военные путчи в Болгарии и в фашистской, во главе с Гитлером, Германии. Первый был успешным, а второй провалился, хотя это не помешало Гитлеру прийти через 10 лет к власти демократическим путем и установить диктаторский режим. Генерал Примо ди Ривера взял власть в Испании, а после победы в стране демократических сил в 1930 году, через девять лет стал диктатором генерал Франко. В 1925 году был наделен чрезвычайными полномочиями президент Албании Ахмед Зогу. В мае 1926 года совершили военный переворот: в Польше Юзеф Пилсудский и в Португалии генерал Антониу Оскар ди Фрагозу Кармона. В конце того же года в Литве была установлена диктатура националистов во главе с Антанасом Сметоной. В марте 1933 года в Австрии победили фашисты во главе с Энгельбертом Дольфусом. Через год в Эстонии фактическим диктатором стал Константин Пяст, а в Латвии — Карлис Ульманис. Затем настал черед генерала Иоаниса Метаксаса в Греции, а также короля Кароля II в Румынии. В СССР во второй половине 1930-х годов установилось единоличное правление Сталина. После этого Вы хотите, чтобы папа правил страной нежно и ласково? При Сталине о Пилсудском или не писали ничего, или поливали грязью. Сталин мстил ему за отход от идей социализма. Переворот в двадцать шестом году папа делал вместе с Рокоссовским. Но Рокоссовский перешёл на сторону Сталина, а Пилсудский – нет. Только в конце пятидесятых в прессе начали появляться редкие статьи, которые тоже не проливали свет на те события. Я всю жизнь мечтала сказать об отце правду. Ждала подходящего случая. Не прошу тебя обелять его. Ты должен написать правду, какая она есть. А люди решат, судить его или миловать.

Лицо её покраснело, руки затряслись мелкой дрожью. Она сжала их на спинке стула, успокоила. Было заметно, как от напряжения побелели пальцы. Возразить было нечего. Да и нечем. О том времени Кузьма ничего не знал. А Бронислава вошла в раж, не могла остановиться. Слова сыпались из неё, как из рога изобилия. Чувствовал, что добром это не кончится. Не зная, как её остановить, задал свой сакраментальный вопрос:
- Молилась ли ты на ночь, Бронислава?
Она умолкла. Отступила на шаг.  Посмотрела, как ему показалось, осуждающим взглядом. Резко развернулась и пошла молиться. Кузьма последовал за ней.

Долго не могла успокоиться. Стояла, молча взирая на лики святых. Потом трижды перекрестилась, опустилась на колени и начала отбивать поклоны. Глядя на неё, Кузьма задумался. Зачем задавал глупые вопросы, вступал в полемику? Женщина отдала ему всё самое дорогое: дом, драгоценности, архив, душу, тело. А он, вместо благодарности, терзает остатки этой самой души.  Его захлестнула жалость. Не дожидаясь окончания молитвы, перевернул Брониславу на спину, задрал платье, сдвинул на сторону трусы и попытался ввести член. Бронислава сопротивлялась: кричала, царапалась, пыталась его столкнуть. Но силы были не равны. Кузьма добился своего. Овладел ею грубо, нахально, жёстко. Тело её лежало спокойно, а руки продолжали бить и царапать грудь, спину, лицо. Кузьма разозлился, прижал её руки к полу и, продолжая издеваться, вдруг почувствовал, что она успокоилась. Руки перестали сопротивляться, упали вдоль туловища. Тело обмякло. Зубы сжались и заскрипели. Сделав по инерции несколько фрикций,  вскочил, как ошпаренный. Остекленевшие глаза продолжали смотреть на него, но блеска в них не было. Женщина была мертва.

Он не знал, что делать. Первую мысль – бежать – отбросил. Многие знают, что он здесь прожил две недели. Найдут, поймают, обвинят в убийстве. Вторая – перепрятать  архив и сокровища – трудно осуществима: куда перепрятать, как сделать это
незаметно для людей? Подумав, решил ничего не трогать, оставить всё, как есть. Архив можно забрать, а за сокровищами вернуться позже.

Оставив упокоившуюся Брониславу, пошёл к соседям. Вышел на дорогу, поднялся  на пригорок, к дому.  Во дворе сидели старик со старухой. Объяснил ситуацию. Ответ его не обрадовал:
- Автобус в район будет завтра в шесть утра. Других способов сообщить о смерти Орловской Брониславы Иосифовны нет.  Но тебе туда ехать не обязательно. Ты оставь записку, я её передам водителю, он завезёт в милицию.  А сам иди спать. Да ничего там не трогай, завтра приедет следователь, разберётся. И мы подойдём, поможем похоронить рядом с мужем. Знаем, где он лежит.

Настроение испортилось. Кузьма сходил в погреб, нацедил ведёрко вина и пил, не закусывая, сначала за столом, потом на диване, пока не уснул. Проснулся в хорошем настроении, но вспомнив о смерти Брониславы, начал заливать тоску вином. За этим занятием его и застали приехавшие из района милиционер, следователь и судмедэксперт. Вместе с ними пришли две старушки и старик.

Картина была ясна. Молодой человек, напившись, застал старую, слабую женщину в молельной комнате и грубо изнасиловал. Она сопротивлялась, исцарапала ему лицо, спину, наделала синяков, но он, порвав платье и трусы, сделал своё гнусное дело. Сердце женщины не выдержало такого позора и разорвалось на части.

Кузьма пытался оправдываться:
- Она сама захотела. Мы жили с ней с первого дня моего приезда.
Старушка возразила:
- Глупости ты говоришь, насильник. Уж я-то Брониславу знаю, она порядочная женщина. После смерти мужа ни с кем не связывалась. Сколько мужиков сваталось, всех отшила. И набожная она, не могла заниматься любовью перед ликом святых. Великий грех это. Не богохульствуй!

Кузьме надели наручники и увезли. С собой брать ничего не разрешили. Как за последнюю соломинку, он зацепился за диссертацию:
- Документы не мои. Это диссертация начальника комбината, я её переписывал набело.
- Не волнуйся. После суда, все вещ доки вернём владельцам в полности и сохранности.

Следствие закончили быстро. Всё было ясно с самого начала. Чтобы не компрометировать городскую газету, уважаемого начальника комбината и Брониславу Иосифовну, суд был закрытый. Кузьме назначили государственного защитника. На первой встрече он сказал:
- Извини, дорогой, но как тебя защищать – я не знаю. Ты виновен по всем статьям: изнасилование старой женщины, доведение её до смерти с целью завлапдения имуществом. Это случилось сразу после того, как она оформила на тебя завещание. Меньше пятнадцати лет не дадут.
- А я могу нанять хорошего адвоката, за деньги?
- Ну, если у тебя есть деньги, это меняет дело. Я и есть хороший адвокат. Но денег надо много. Следователям, судьям, свидетелям… Но и тогда дадут не меньше пяти лет.

На пять Кузьма был согласен, и выдал адвокату тайну сокровищ Брониславы Иосифовны:
- В восточной стороне дома есть комната с иконостасом. По бокам стоят две деревянные статуи. Над правой, повыше, висит  икона Божьей Матери. На неё надо аккуратно, чтобы не раздавить стекло, надавить, одновременно сдвинуть статую вправо. Там тайник с несметными сокровищами. Золото, серебро, бриллианты. Сможете извлечь незаметно?
- Ты что, предлагаешь мне их украсть? Незаметно не получится. Должны быть причины для повторного обыска. Дом опечатан. Надо разрешение прокурора на снятие пломбы. Нужны ключи, наконец. Действовать буду официально. Но сокровищами придётся делиться.
- Я видел, их много. Хватит на всех. Хочу, чтобы мне тоже осталось немного. Там ещё архив, над которым я работал. Сможете его сохранить для меня?
- Какой ещё архив?
Кузьма не хотел выдавать тайну Брониславы, но понял, что они узнают и без него:
- Бронислава Иосифовна… Она дочь Юзефа Пилсудского. Польского маршала. Потому – Иосифовна. По-польски – Юзефовна.
- Это ты сейчас придумал?
- Она сама мне всё рассказала. Я хочу диссертацию защитить. Роман написать. О ней, и о Пилсудском.
- Подожди с романом. Надо с судом разобраться.

Кузьма надеялся на быстрое решение вопроса, но суд не назначали. Три раза говорили – завтра, но по каким-то причинам отменяли, вновь переносили. Когда через несколько месяцев вызвали на суд, того адвоката уже не было, его перевели в другой город с повышением. В какой – не сказали. Подсудимому это знать не положено. Ему назначили другого защитника, который ничего не слышал ни о сокровищах, ни об архиве Пилсудского. Кузьма просил сделать повторный обыск в доме Брониславы Иосифовны, но дома уже не было: завещание, написанное под давлением Кузьмы,  аннулировали, старый дом снесли за непригодностью для проживания в нём.

Кузьма настаивал на своей невиновности. Говорил, что шестидесятивосьмилетняя Бронислава, первая дочь Маршала Пилсудского, сама его совратила, заставляла с ней спать.  В благодарность за это, показала сокровища, написала завещание, подарила архив.

Поскольку ни сокровищ, ни архива в природе не существовало, а он продолжал утверждать, что его соблазнила Бронислава Иосифовна, дочь маршала Пилсудского,
Кузьму признали невменяемым. От суда освободили, поместив в больницу для душевнобольных.

Вёл он себя спокойно. Однако, при каждом удобном случае, рассказывал о шестидесятивосьмилетней дочери Пилсудского, которая сначала его соблазнила, потом подарила усадьбу, дом и кучу бриллиантов. Ещё о том, что сокровища украли судьи с адвакатами, по материалам архива издадут роман и защитят диссертации, кандидатскую и докторскую, которые у него почти готовы.  А чтобы замести следы,  его дом, вполне пригодный для проживания, снесли, уничтожив все вещественные доказательства.

В лечебнице к нему относились хорошо. Доверяли лёгкую, не ответственную работу, разрешали свободно ходить по двору. С мужчинами у него сложились нормальные отношения. Но как только он встречал женщину, молодую или старую, непременно спрашивал:
- Молилась ли ты на ночь, Бронислава?

Котлеты для Хрущёва http://www.proza.ru/2012/12/13/1858