Без названия...

Чем старше становится человек, тем больше слов для него покрываются пошловатым налетом. Для нее таким словом было «любовь». Она использовала это слово крайне редко, боялась его, потому что ощущала его приторную тошнотворную сладость. Где-то внутри себя она понимала, что само слово здесь ни при чем, это люди в телевизоре и вокруг нее слишком часто использовали «любовь» не по назначению. День Святого Валентина, День семьи и верности, ромашки, розовые сердечки, свадьбы с одинаковыми невестами, сценариями, признаниями, плюшевые мишки и шоколадные конфеты. И слово «любовь» превращалось в сахар, рассыпаясь липкими отвратительными крупинками в прах. Ей же казалось, что настоящее чувство нельзя называть никакими именами, нельзя вешать ярлыки, потому что рано или поздно придет кто-нибудь и произнесет это слово своими пошло-жирными губами и раздавит бабочек в животе и растопчет хрупкое чудо своими кирзовыми сапогами.

Она хранила свои переживания под спудом прожитых лет, пряча все самое сокровенное в маленькие шкатулки памяти. Если открыть их, на свет вырвется прошлое: зябкое майское утро, звенящая тишина улиц, первый троллейбус, за которым они бежали как за призрачным будущим, запах и вкус горячего хлеба, ароматы цветущей сирени и украденный для нее в прокуренной бильярдной красный шар с цифрой 7. Эта первая шкатулка была самой пыльной на полках ее памяти. А на ее крышке виднелась большая трещина. Но сейчас она смотрела на нее с улыбкой и думала о том, что этот сундучок из огромного, застилающего весь мир, превратился в крошечную шкатулку, умещающуюся на ладони правой руки.


Вторая шкатулка была побольше, оттуда доносились позвякивания колокольчиков пыльной люстры и скрежет трамвайных тормозов, и февральский холод вырывался из-под крышки. Там, заключенная в глубокие недра памяти, металась печаль. Оттуда на свет рвались невероятные приключения и боль утраты. Немного сигаретного дыма и дрожащий голос Нины Симоне. «Don`t explain», не нужно объяснять. Нежность и страсть пополам.

Была на этой полке шкатулка, которую она так и не решилась открыть. Эта вырезанная из дерева коробка пылилась неузнанной. И она могла лишь представлять, что осталось бы внутри, если бы она ее открыла. Может быть, она сохранила бы в ней поцелуй. Только один поцелуй, пропитанный нежностью сонного утра и запахом крепкого кофе. А может быть в нее она положила бы рукопожатие. Ощущение тепла его руки, его тонких пальцев, сжимающих ее ладонь. Или что-то большее, не сказанные слова, не услышанные вместе пластинки, не выпитое вино, не разделенное на двоих осеннее утро под теплым пледом. Неизвестно. Но как ни странно, эту шкатулку она доставала чаще остальных. Именно ее она ставила на стол и наполняла тем, чего никогда не будет, тем словом, которое она перестала произносить вслух.