БРАК

     Величественные пыльные маркизы раскисшими от времени волнами преграждали путь любопытным солнечным лучам, желавшим присутствовать на  рождении новой семейной  жизни. Мстительные знойные лучи объединились было с пронырливым ветерком, но стеклянный бастион был неприступен. От этого в большом, неуютном зале без кресел, в отсутствии которых ожидание всегда превращается в муку, царила духота. Расшаркивающиеся гости перекладывали из одной руки в другую скупые букеты внимания, при этом освободившаяся рука тайно проглаживала брючину или подол платья, стесняясь своего влажного выделения. Были, конечно, и такие у кого из сжатых пальцев высовывался нос носового платка - наглаженная тряпочка, выуженная из строгих штанин или благоухающих сумочек, обратно уже не возвращалась. Всем хотелось пить и сесть. Но покинуть помещение, походившее более на сауну, никто не решался, опасаясь пропустить официальную часть.
    Я, как и все, хотел пить и сесть. Чтоб как-то рассеять свои желания, я стал вспоминать имена тех, кто попадал в поле моего зрения. Несмотря на многочисленность приглашенных и незваных гостей, память мне не изменяла. Желания стали теряться в именных потоках. Алевтина Евгеньевна, Геннадий Титович, Олег, Николай Владимирович, снова Олег, но уже Светиславович. «Све-ти-сла-вович, а не Свя-то-сла-вович» - было разжевано для меня при первом нашем знакомстве. Я, помню, тогда еще глупо спросил: в честь кого такое отчество? «В отца!» - недоуменный ответ был поддержан деликатным кивком лысеющей головы и офицерским разворотом, открывшим моему взору узкую, но гордую спину, на которой, судя по всему, я должен был разглядеть портрет неизвестного отца… Сергей, Александра Александровна, Елена, Антон, или просто по-дружески - Антонио (так ведь  музыкальнее получается, несмотря на зловещую тень Сальери), Кирилл Нефедыч, Светлана Адамовна, Михаил, Марина. Эта была из незваных – видимо на правах бурных бесплодных ночей явилась, чтобы язвительно поздравить меня и, конечно же, продемонстрировать свои длинные ноги, говоря тем самым: «На кого ты меня променял!» Поверь, я поменял тебя не за ноги! Татьяна Николаевна, Елена Марковна, Анастасия, Константин, мой неугомонный друг, заводила вчерашней вечеринки, прощального мальчишника, на котором почему-то оказались три его подружки. «Сегодня мы провожаем в долгий путь, - говорил не пьянеющий Костя после четвертой початой бутылки литровой «Московской», - нашего дорогого и всеми любимого друга. Он был лучшим… настаиваю лучшим из нас…» Но я уже был никакой. А утром, когда распутство уже спало, все тот же не пьянеющий Костя, отыскав среди безликих тел «лучшего из лучших», одним ударом разбудил меня, при этом добавив: «Пора…» - и сейчас еще мой подбородок отзывался на воспоминание о ярком пробуждении. Ефим Яковлевич, Виталий Бражанович, Анна-Ксения… О, это самородок. О ее двойном имени ходят легенды - одну из них мне рассказал Николай, ее третий муж, когда они еще не были женаты. «Бестолковая, любящая читать паспортистка листала нудный, толстый роман «Анна Каренина», когда в низенькую комнатку вошли счастливые родители новорожденной. «Ксения!»- восторженно ответил папа на обычный вопрос не отрывающейся от книги  паспортистки. Будущие предки замерли перед открытием Новой истории. Голодная от безделья перьевая ручка стала выводить буквы по государственной бумаге: А, Н, Н, А, через расстановку стала вырисовываться К. «Постойте, постойте. Что вы делаете?» - вскрикнула мама, останавливая роковое перо. Только в этот момент, читающая девушка, оторвалась от легендарного романа. «Ой» - это все, что могла ответить в свое оправдание, бестолковая, но любящая читать, паспортистка. Минутное молчание прервал все тот же, не менее восторженный, голос папы: «Дописывайте сенья и тире…» Да-а, ЛЕГЕНДА. Николай, Людмила Савишна, Радмила Николаевна, просто Радмила. Вот те раз, я, кажется, споткнулся. Неопределенных лет мужчина в черном смокинге, с бабочкой навылет, со скучающей розой в руке  улыбался всеми своими запломбированными зубами, не успевшим поддаться жестокому кариесу,моему растерянному  взгляду. Я отвернулся, это был дядя моей невесты. Как же его? Я опять взглянул на него – он стоял с той же улыбкой, ожидая когда я его обзову. Вечером, накануне, дня за два до свадьбы, я сидел в гостях у своей будущей жены и разглядывал семейный альбом. Невеста суетилась, собирая на стол. После трех длинных звонков вошел он, в этом же смокинге, но вместо бабочки был черный галстук бантом неимоверных размеров. Нас познакомили. Как же его, господи? Царское имя так и вертелось на языке готовое  слететь с него, но какое-то сахарное отчество не пускало своего младшего брата, опасаясь смерти. Помню тогда за накрытым столом говорили о театре, дядя был актер. Своим дьявольским талантом он заставлял всех своих родственников любить его профессию, хотя нет, профессия была «заменена» словом ЖИЗНЬ. Я ничего не понимал в его жизни: имена режиссеров (об актерах, видимо, говорить было не принято), название спектаклей – все это влетало в мое ухо и из него же вылетало, не проникая через серные фильтры. Ужин был закончен монологом «Быть или не быть…», шепот подсказал мне, что это «Гамлет». В стенаниях дяди за столом, я скорее не услышал, а увидел, что ему плохо. Это подтвердилось, когда я уходил: Гамлет очень долго не выходил из уборной и мне пришлось прощаться с дверью, из-за которой вместо «до свидания» доносились дядины натужные стоны. Но как же его зовут, черт побери. Белая дядина улыбка перекочевала ото рта к сценическим бровям; левая рука, освободившись от одинокой розы благодаря правой, потянулась ко мне, огибая слоняющихся с именами, достигнув своей цели и схватив за ворот, сжатые пальцы стали судорожно меня трясти. И тут прогремел гром…
«Лев Захарьевич, черт побери, Захарьевич». Я терял рассудок. Но меня спасло видение, возникшее в амбразуре бело- золоченых дверей соседствующего зала. Спасительница критического возраста, которая не нуждалась в клубных вечерах «кому за сорок», благодаря своим удивительно большим грудям в виде дынь, пригласила войти молодоженов и свидетелей законного брака. Когда я пересекал ненавистный зал, ненароком бросил взгляд в сторону дяди. Он, как не в чем не бывало, любезничал с разменянной Мариной,  которая то и дело выставляла на показ свои длинные ноги. «Они нашли друг друга» - подумал я и переступил порог дверей, встречающей меня прохладой. Впятером мы остались в зале немного поменьше, но повеселее предыдущего. Во время нудного заученного наставления официального лица ЗАГСа, я не переставал следить за двумя давно перезревшими плодами, манящими их съесть. От каждого случайного резкого движения они ударялись друг о друга, фонируя речь ораторши. «Эх, вот если бы…», не успел закончить я мысль из-за бархатистого голоса возможного родника. «Ах, оставьте пожалуйста». Слова эти относились к любопытному свидетелю, молодому человеку, другу юности моей суженной, который изучающе лапал мраморную статую – «женщина с ребенком». Он был так молод, что судя по его любознательности он не знал откуда берутся дети. Свидетельница захихикала (тоже подруга, но уже детства), эта та точно знала откуда и что делать, если они не нужны. Дыни покатились приглашать гостей в наш полупустой зал, дяди и длинногой Марины среди них не было. Приглашенные прямо вскочили на жесткие стулья, расставленные полукругом; не успевшие расстроившись подпирали стены. Я стоял в центре зала, словно черный клоун на арене цирка, рядом всхлипывал белый. «Вы хотите стать цирковой лошадью?» - слышалось мне из далекого детства. «Да!». «А вы желаете быть первым наездником?». «О, да!» - ответил я и что-то соленое стало щипать мои губы. Из детства меня вернули жидкие аплодисменты и циничный возглас «Браво!» - это был дядя. Одинокий красный бутон торчал из его стиснутых ног, дирижируя счастьем сумасшедшего актера. Зал поддержал дядю единогласно. Я понял, надо бежать или я погиб. Но было поздно, я был окольцован…
     Наконец-таки я сел, мягкие сиденья шикарного черного автомобиля с любезностью промялись подо мной. Предстояла традиционная поездка по памятным местам города: Марсово поле, Зимний дворец, Медный всадник. Новоиспеченная сексуальная суетливость свидетелей моего законного брака не раздражала меня так, как  лежащая на моих коленях красная роза, которая то и дело покалывала меня исподтишка. Она появилась перед ритуальным путешествием, когда я закрывал дверцу великодушного авто появился стопор в виде дядиных ног. Красная точка сменила траурное сукно на черноту моих брюк, при этом скороговоркой было произнесено: «Берегите мой цветочек, это все что у меня есть». Сидя под иголками, нежно раскачиваемый дорогой, я думал, какой цветочек я должен беречь, и от одного из них я решил избавиться. Я выбрал Розу. На Марсовом поле я предполагал сжечь подарок на вечном огне, но моя счастливая уже жена непременно хотела с ним фотографироваться, отдавая дань родственному таланту. По дороге к Зимнему пытка продолжалась. Когда мы облюбовали скверик, по цвету не уступающий дворцу, я пожалел, что рядом не оказалось братской могилы царских особ; негде было оставить свою тяжесть. У меня оставалась последняя попытка. Машина остановилась на набережной против всадника. Опять лошадь, опять наездник, что ж, значит судьба. Улучив минуту, оставив возбужденную троицу позировать на долгую память, крепко сжимая двумя руками розу, чтоб никто не отнял, я подбежал в плотную к граниту с медными основателями города. Но просто так не хотелось расставаться с назойливым цветком. Я загадал: «Если он останется на макушке каменной глыбы – дядя исчезнет навсегда». Взмах… и иголки превратились в крылья. Совершив два сложных пируэта планер приземлился на вершину священной горы. Радости не было предела. И вот когда я уже видел заоблачные дали стальная махина ожила. Медное лицо всадника в расплывшейся улыбки повернулось ко мне из поднебесья; металлический указательный палец правой руки стал раскачиваться из стороны в сторону будто говоря мне: «Э, не, братец, шалишь!». Грозный палец «поддержала» кобыла своим диким ржанием. Дальнейшее было еще ужаснее. Наржавшись животное ударило тяжелым копытом по постаменту так, что уже не роза, а дядя подлетел к обезумевшей лошадиной морде. И вот когда искусанный дядя благополучно опускался восвояси, еле заметная чугунная змея не преминула хлестнуть своим кривым хвостом. Мое знаменье валялось на земле.
     Участь моя была решена.