Проказы Пушкина-3. Вокруг карточных страстей

     Пушкин очень любил карты и говорил, что это единственная его привязанность - любил  волнения, вызываемые выигрышем и проигрышем…
 Стихи «Как в ненастные дни» он написал у князя Голицына, во время игры, мелом на рукаве:

  А в ненастные дни собирались они часто,
  Гнули, ... их ..., от 50 на 100.
  И выигрывали, и отписывали мелом.
  Так в ненастные дни занимались они делом.

    Он  был суеверен, и раз, когда Анна Керн попросила у него денег для одного бедного семейства, он, отдавая ей  последние пятьдесят рублей, сказал:
  - Счастье ваше, что я вчера проиграл, а то все отдал бы...

   Как-то  в гости к нему пришел Николай Киселев, когда он играл с Полторацким. Отвлекаясь на минутку от карт, поэт подбегал к нему и гладил его по голове, приговаривая:
   -Ты, Николай, паинька: в карты не играешь и любовниц не водишь…

    Рассказывают, что первое знакомство у Пушкина и Адама Мицкевича произошло летом - за карточной игрой. У Пушкина в полном разгаре была игра в фараон, когда вошел Мицкевич и занял место за столом, когда он, с  засученными рукавами рубашки, погружал свои длинные ногти в ящик, полный золота, и редко ошибался в количестве, какое нужно было каждый раз захватить и одновременно  зорко  следил за игрой своими яркими глазами, полными страсти...
 
     Мицкевич взял карту, поставил на нее пять рублей ассигнациями, несколько раз возобновил ставку, а потом простился с обществом без какого-либо серьезного разговора: не увлекался  азартно картами.

    Псковский помещик Великопольский,  не очень даровитый поэт, но страстный картежный игрок, написал «Сатиру на игроков», в которой живописал страшные последствия картежной игры и, поняв, в чей огород камешек, Пушкин, в самой  читаемой -  булгаринской «Северной Пчеле» - напечатал  «Послание к В., сочинителю Сатиры на игроков», где высмеивал проповедников, учащих свет тому, в чем сами грешны:

    Некто мой сосед,
    На игроков, как ты, однажды
    Сатиру злую написал
    И другу с жаром прочитал.
    Ему в ответ его приятель
    Взял карты, молча стасовал,
    Дал снять, и нравственный писатель
    Всю ночь, увы! понтировал.
    Тебе знаком ли сей проказник?..
 
     Великопольский стихами ответил  и отправил его Булгарину для помещения в «Северной Пчеле»,но тот передал стихи Пушкину с запросом, согласен ли он на их напечатание.

     Ознакомившись с этим опусом незадачливого корреспондента, поэт написал ему насмешливое письмо: «Булгарин показал мне очень милые ваши стансы ко мне в ответ на мою шутку. Он сказал мне, что цензура не пропускает их, как личность, без моего согласия. К сожалению, я не могу согласиться:

    Глава Онегина вторая
    Съезжала скромно на тузе… -  и ваше примечание - конечно, личность и неприличность. И вся станса недостойна вашего пера. Мне кажется, что вы немножко мною недовольны. Правда ли? По крайней мере, отзывается чем-то горьким ваше последнее стихотворение... Неужели вы хотите со мною поссориться не на шутку и заставить меня, вашего миролюбивого друга, включить неприязненные строфы в восьмую главу Онегина?..

    Вы знаете, что я не проигрывал второй главы, а ее экземплярами заплатил свой долг так точно, как вы заплатили мне свой - родительскими алмазами и 35-ю томами энциклопедии. Что, если напечатать мне сие благонамеренное возражение? Но я надеюсь, что я не потерял вашего дружества и что мы при первом свидании мирно примемся за карты и за стихи...".

   Великопольский не успокоился и опять писал Булгарину:
   «А разве его ко мне послание не личность? В чем оного цель и содержание? Не в том ли, что сатирик на игроков сам игрок? Не в обнаружении ли частного случая, долженствовавшего остаться между нами? Почему же цензура полагает себя вправе пропускать личности на меня, не сказав ни слова, и не пропускает личности на Пушкина без его согласия?.. Пушкин, называя свое послание одною шуткою, моими стихами огорчается более, нежели сколько я мог предполагать. Он дает мне чувствовать, что следствием напечатания оных будет непримиримая вражда. Надеюсь, что он ко мне имеет довольно почтения, чтобы не предполагать во мне боязни»… Тем и кончилось, без дуэли.

     Однажды, уже в 1833 году, летним вечером, когда Пушкин жил на Черной речке, на одной из соседних дач  собралось  общество, которое любило карты. Расположившись  вокруг зеленого стола, они стали ждать, пока один из них не начал метать банк,  и вскоре  погрузились в свои ставки и расчеты так, что не заметили, как в калитку палисадника, куда выходили балконные двери и открытые окна, вошел  высокий молодой человек.

     Это был князь Голицын, который  за два дня  до описываемых событий в этом же обществе выиграл около тысячи рублей именно у банкомета, державшего теперь банк, и которого выигрыш этот остался за ним в долгу…

     Голицын, подойдя к столу, простоял несколько минут никем не замечаемый, и, взяв со стола какую-то карту, бросил ее и закричал: «Ва-банк»!

    Все подняли глаза и с изумлением увидели неожиданного гостя. Поднялся смех, начались приветствия, но банкомет, озадаченный ставкой Голицына, встал и, отведя его немного в сторону, спросил:

   - Да ты на какие деньги играешь? На эти или на те? - подразумевая  под  «этими» ставку нынешнего вечера, а под «теми» - свой долг.

   Голицын  пропел ему в ответ:
   - Это все равно: и на эти, и на те, те, те…

   Игра продолжалась, но Пушкин, услышав  ответ Голицына: «Те, те, те», написал тут же  шуточные  стихи:
 
  Полюбуйтесь же вы, дети,
  Как в сердечной простоте
  Длинный Фирс ( прозвище Голицына) играет в эти,
  Те, те, те и те, те, те.
  Черноокая Россети
  В самовластной красоте
  Все сердца пленила эти,
  Те, те, те и те, те, те.
  О, какие же здесь сети
  Рок нам стелет в темноте:
  Рифмы, деньги, дамы эти,
  Те, те, те и те, те, те.

   Пушкин знал, что Голицын  тоже влюблен в Россети, как и большинство его друзей...