***

                ИОСИФ  Р. БАБАЕВ



Д У Х  С М И Р Е Н И Я

         
   Р А С С К А З
 БЫВАЛОГО ЧЕЛОВЕКА

    Аризона - штат пустынь, плато, гор и грандиозного уникального каньона реки Колорадо “Grand Canyon”. Посмотреть это чудо природы и погулять в крупнейшем лесном массиве жёлтой сосны сюда приезжают туристы из многих стран, не говоря уже о самих американцах. Большую часть года здесь жарко и нестерпимо жарко, климат сухой, но полезный, особенно для почечных больных. Однако же, к удивлению, статистика свидетельствует: по числу владельцев лодок и катеров на душу населения штат занимает одно из первых мест в США, что объясняется наличием озёр. Бывают здесь и проливные дожди с грозами, и месяцы долгожданной прохлады, и даже холодная, днями, погода.
      Как раз в один из таких дождливых дней, в поисках реклам для поддержки журнала «Новая жизнь», который начал издавать для стремительно набиравшую численность общины бухарских евреев Феникса, я оказался в небольшой новой синагоге. Её президентом, или калонтаром, был мужчина лет пятидесяти пяти, худощавый, смуглый, внешностью непримечательный человек по имени Михо А.
После окончания молитв я коротко ознакомил прихожан о цели создания журнала и его значении для объединения всех приезжающих сюда бухарских евреев, число которых к тому времени приближалось к пяти тысячам человек. Люди с пониманием и одобрением отнеслись к этому сообщению, но сдержанно, которая легко объяснялась тем, что ещё не утвердились в бизнесах, по-существу оказавшись в условиях второй миграции: только-только набирались сил.
- Вас куда подвезти? - спросил Михо, приглашая меня к своей машине, поёживаясь от прохладных порывов ветра и мощных струй дождя.
- Обычно я останавливаюсь у Юзика, - ответил я.
- Предлагаю переждать ливень у меня дома, а потом подвезу к ним.
Я не возражал. Супруга Михо, как у нас водится, накрыла на стол, мы выпили по рюмочке, поближе познакомились и, уже за чаем, он неожиданно стал рассказывать историю своей жизни. За окном погода разбушевалась, вернуться к месту своего ночлега я пока не мог, поэтому с интерсом приготовился выслушать рассказ моего нового знакомого.
- У меня есть много причин повернуться к Б-гу, - сказал Михо, глядя на меня. - Я часто размышляю о людях, покинувших этот мир, - задумчиво говорил он, видимо, поддавшись состоянию какой-то тревожности, возникающего у людей в тёмную ненастную погоду, когда ничего не остаётся делать, как поговорить со случайным собеседником, или смотреть телевизор. - Люди не всегда ощущают и осознают то простое счастье, которым обладают, когда ещё живы и рядом находятся родные, близкие, друзья.

                2

     «Мрачноватое начало. Видать пережил человек много чёрных дней», - подумал я, и машинально вытащил походный небольшой блокнот, в который была вложена ручка. Михо скользнул взглядом на мои приготовления, но, никак не прореагировав, продолжал:
- Лишь потом, когда кто-то из них умирает, начинаешь осознавать потерю. Именно потерю, - подчеркнул он свою мысль, - потому, что вместе с этим человеком в безвозвратную вечность, навсегда, уходит кусок твоей личной жизни. Там, где раньше часть этой жизни была заполнена общением с ним, теперь образуется пустота, провал: больше не можешь с ним поговорить, поделиться, поспорить, обсудить и посоветоваться или насладиться чем-либо. Всего этого теперь уж нет и не будет. Не будет тех ощущений простого человеческого общения и удовлетворения, которое испытывал при его жизни именно с этим, теперь уже навсегда исчезнувшим из твоей жизни человеком. Смерть и радость одинаково нуждаются во внимании людей. Подумайте, ведь даже наслаждение требует того, чтобы кто-то видел или знал об испытываемых вами приятных эмоциях, тогда они кажутся острее и полнее.
Михо говорил тихим голосом, стараясь смотреть мне в глаза. Видно было, что всё сказанное давно беспокоит его, он должен был поделиться с кем-нибудь этими мыслями. Я понимал, что он не ждёт от меня каких-то слов, и, не желая прервать нить его размышлений, молча потянулся к пиале с чаем.
- Но так происходит не только тогда, когда человек уходит в мир иной, - продолжил он после паузы, - я это лично пережил и понял, когда попал в тюрьму и отсидел там без малого семь лет, - неожиданно услышал я его признание. Когда человек в камере, он точно так же оказывается отрезанным от прошлого, от родных и друзей, словно все они умирают. Различие лишь в том, что на отсидке ты всё же понимаешь, что они живы, но... недоступны, а это ещё болезненнее, так как глубокая тоска по общению с ними постоянно живёт в мыслях, чем бы ты не занимался, какую бы тяжёлую работу там не исполнял. Правда, женатые мужчины иногда получают письма от кого-нибудь из близких и свидания с женой в полгода раз, но острые приступы безысходной тоски сопровождают зэка почти постоянно.
- Мне рассказывали, - вставил я, - будто здесь, в США, личные свидания с жёнами вообще не допускаются, какой бы срок заключённые не отбывали. Это правда?
- Да, это так. Представляю себе, какие это муки и для мужчин, и особенно для женщин, - на лице Михо четко отразилось сострадание. - Это действительно наказание! - воскликнул он. - Нам, если не было никаких нарушений, разрешали иметь трое суток супружеских свиданий. Но их очень легко можно было лишиться, если по какому-либо поводу в твоё «Дело» впишут «нарушение режима», - Михо горько усмехнулся. - Эта опасная и беспощадная дубина наказания тяжёлым прессом давит на сознание и постоянно держит нервы в напряжении, отчего всегда больше устаёшь, чем от физического труда. Поэтому очень часто люди там превращаются в психов, срывающихся с тормозов по любому поводу. В пределах тюремной камеры, «в хате», все вынуждены жить по неписанным звериным

                3


правилам и «по понятиям» зоны, колючей проволокой отгороженной от всего остального мира.
- Как же получилось, что вы попали в..., - я замялся, - в такое положение?
- Дождь не перестаёт, - сказал он, глянув в чёрную темень окна, - и я успею рассказать простую историю своей судьбы. Вы хорошо помните, как мы жили в той стране, родном Союзе, сорок - пятьдесят лет назад. Нехватки были на каждом шагу. Люди привыкли к очередям не только в государственных магазинах, но даже за мясом в колхозных «кооперативных» - в кавычках, - подчеркнул он, - ларьках. На мизерную зарплату покупали минимум продуктов на два-три дня вперёд, а потом с кошёлками и сеточными авоськами ожидали на остановках троллейбусы, автобусы или трамваи и, толкаясь в толпе, прорывались внутрь, чтобы быстрей доехать до дома.
Михо усмехнулся. Я вместе с ним ярко представил себе эту картинку из прошлой жизни.
- А теперь мы здесь за рулём, чаще всего в единственном числе, разъезжаем на шикарных машинах и... как всегда, всё же, чем-то недовольны. Хотя не может быть никакого сравнения прошлой и нынешней жизни! Вы тоже ташкентец и должны хорошо помнить всё это, - он улыбнулся, я кивком головы подтвердил его слова. - Конечно, были и такие, кто на своих машинах ездил на рынки Старого города, или на Алайский, Бешагачский - кто, где жил. Там, подороже, но посвежее, покупали с рук мясо, сметану, сливки, творог, яйца, зелень и фрукты - только что с огорода. Он помолчал.
- К сожалению люди так устроены, что не осознают ежечасно и ежеминутно ценность чистого воздуха и чистой воды, ясного неба и сияющего в нём солнца, а главное - своё окружение нормальными спокойными людьми. Обо всём этом мы вспоминаем лишь тогда, когда привычное, кажущееся само собой разумеющимся, вдруг исчезает. И только в образах памяти и в обрывках сновидений появляются твои близкие и родные, исчезнувшие из жизни навсегда.
Михо встал, подошёл к окну, всмотрелся, прислушался и добавил:
- Поговорка есть такая мудрая: «Имеем что - не бережём, а потерявши - плачем». Ну вот, кажется дождь затихает, можем скоро поехать, но, - обернулся он ко мне, - будем рады, если переночуете у нас, милости просим! - улыбнулся он, и лицо его преобразилось, показывая искренность гостеприимного хозяина.
Поблагодарив его, сказал, что не тороплюсь, время не позднее, и с удовольствием дослушаю рассказ.до конца.
- Да, я хотел бы досказать свою историю, - признался он, - потому что впервые в жизни встречаюсь с журналистом, который напишет и, может быть, напечатает её в газете, - шутливо посмеиваясь, сказал он.
- Так вот, - присел он на своё место за столом, - со мной это случилось в 1965 году, в марте месяце. Мне тогда только-только пошёл восемнадцатый год, учился в вечерней школе и в июне должен был закончить её. Семья у нас большая, прокормить и содержать её было тяжело, поэтому отец пристроил меня в небольшую сапожную мастерскую на Туркменском базаре. В восемь утра я должен
                4


был прийти первым, прибраться и работать до двух часов, чтобы успевать делать уроки, - так я приобретал ремесло. Отец, парикмахер, строго следил за моей учёбой. Он хотел, чтобы я учился в институте на инженера-строителя.
- Лиза, - вдруг громко позвал Михо жену, которая была в другой комнате, - завари нам свежий чай. - Да... В тот несчастный для меня день, как обычно ехал в трамвае на работу. Утром всегда народу много, люди стояли вплотную друг к другу, а на подходе к остановкам толкались, протискиваясь к выходам. Чтобы быть ближе к выходу я всегда старался не проходить внутрь вагона, а стоять на площадке, хотя толкотни там было больше. Оставалось проехать ещё пару остановок, когда, расталкивая людей, к заднему выходу устремились двое молодых парней и через минуту раздался громкий отчаянный крик женщины: «Украли! Деньги украли! Кошелёк, кошелёк украли!». Но трамвай уже доехал до остановки, двери отворились и первыми соскочили эти двое. А в вагоне поднялся шум, началась толкотня, люди выходили, ощупывая свои сумки и карманы, сочувственно возмущались, проклиная воров. На остановке, возле передних и задних дверей, образовались кучки людей, горячо обсуждавших случившееся; мелькнула фигура милиционера. И в это время какая-то женщина в вагоне закричала: «Кошелёк, вон лежит кошелёк!» - и она подняла его прямо у моих ног. Но кошелёк был пуст. Женщина посмотрела на меня и вдруг, схватив меня за руку, закричала: «Это его подельники украли, это их шайка!» Меня охватил жуткий страх, я машинально вырвал руку из её рук Именно это движение создало впечатление на рядом стоящих людей, будто бы я хотел вырваться и убежать. Какой-то мужчина, поддавшись общей истерии, перекрыл выход своим телом. Появился милиционер. Люди галдели, указывая на меня, а женщина трясла перед носом милиционера пустым кошельком.
Жена принесла чайник, молча поставила на стол и вновь пошла к телевизору. Михо, разливая в пиалы горячего чая, сказал, как-то странно усмехнувшись:
- Лиза у меня вторая жена, - он многозначительно посмотрел на меня, подал пиалу и продолжил свой рассказ. - Короче, в сопровождении двух свидетелей меня отвели в милицию, а там быстренько составили протокол с приложением письменных подтверждений свидетелей. Видимо, какой-то вшивенький адвокат нам попался, что не смог доказать мою невиновность и через два месяца загремел я в тюрьму на целых три года...
Он замолчал, его взгляд был устремлён в какую-то точку комнаты, в которой, в его сознании, чёрным пятном сгустилось тяжкое время, проведённое в тюрьме.
- Это были тяжёлые унизительные годы, годы потерянной молодости. Не суждено было сбыться мечтам стать инженером. Излишне говорить о том, каким ужасным ударом это явилось для родителей и всей семьи, которые буквально умывались слезами. А потом, когда вышел на свободу, я был уже другим человеком - обозлённым, грубым, заносчивым драчуном и скандалистом, да и к рюмке всё чаще стал прикладываться.


                5


Однажды днём к нам в камеру впустили нового поселенца. Надо заметить, что
заключённых довольно часто перемещали из одной камеры в другую. Некоторые ожидали окончания следствия, другие - процесса судебного разбирательства и, как только оно заканчивалось, их перераспределяли по другим тюрьмам и лагерям в зависимости от сроков заключения. Таких называли «этапниками». Были в камерах и старожилы, которых также по различным причинам перемещали из камеры в камеру, из тюрьмы в тюрьму.
- Так вот, появился у нас новичок, высокий, худющий, лысый, обросший бородой, в стареньком пиджаке с небольшой котомкой за плечами.
- Здорово, братки, - коротко поздоровался он, быстрым взглядом оглядев людей и камеру. - Воры есть тут аль нет? - не дожидаясь ответного приветствия, громко и самоуверенно задал он ещё вопрос.
- Статьи есть, и воры бывают, - ответил ему «бугор» Андрюха, наш старшой по камере.- А ты кто таков? - в свою очередь вызывающе спросил он.
- Значит, нету, - сделал вывод новичок. - Значит, будет! - заявил он громко и добавил: - я - в «законе»! Понятно? Вот ты, - указал он на молодого паренька, который лежал на шконке (койке) подо мной, - брысь на другое место! Его взгляд не предвещал ничего доброго.
Лёха вопросительно посмотрел на бугра и медлил с ответом.
- Узнаем, - помедлив сказал тот и кивнул головой Лёхе, подавая знак, чтобы тот перешёл на другую шконку.
На этом знакомство закончилось, а кличку новичку определили сразу же - «законник»
Как-то, уже под утро, я проснулся от прикосновения рук нового жильца. Он пытался стянуть с меня трусы и горячим дыханием шепнул мне в ухо: «Двинься, чуток, голуба, рядом прилягу!» Я привскочил и с маху ударил его в лицо, он вскрикнул и упал на пол.
Ещё с пацанами на улице я придерживался правила - «бей первым!». А в тюрьмах действует ещё одно - не пропускать любую обиду, не позволять наезжать на себя. «Умей не бояться, - учил меня один из залётных авторитетов, отбывавший срок уже по четвёртой ходке. - Победишь свой страх - победишь любого, значит выживешь в нашем зверинце. Иначе выжить трудно, иначе другие будут жить за счёт тебя. Ведь ты живёшь и имеешь то, что хотели бы жрать и иметь другие. Получается - для них ты лишний, а значит, тебя надо убрать, тогда у них больше шансов на существование, значит - борьба. Так что, пацан, не бойся, бей первым!» - повторил он слово в слово правило моего детства.
«Понятно разъяснил, философ! - думал я, обдумывая слова матёрого зека. - Он прав, и я видел его правду здесь, в тюрьме, каждый день. Каждый хотел урвать у другого чужой кусок, что узаконивалось «понятиями», а по сути, грубой силой. В жестокой борьбе проявляется право сильного доминировать над слабым. Выжить
можно только путём подавления, вплоть до убийства. А что? Ведь это борьба за выживание. Жить будет тот, кто сильнее. Итак, - подвёл я итог, - сначала - страх, а затем желание доминировать, потом борьба, и, наконец, подавление слабого или
                6


даже его смерть - то ли тебя самого, то ли другого... Какая разница? Ведь, всё равно умирать, вопрос лишь во времени».
...Сокамерники от шума всполошились, спросонья поднимая головы, зло матерились. Бугор присел, он сразу же понял причину шума и, предупреждая драку, сказал грозно законнику:
- Не тронь его, он - мужик, правильный пацан, потом разберёмся!
- Ну, твою мать, курва! - яростным голосом завопил законник, потирая ушибленное лицо, - не жить тебе на этом свете, падла!
Надо сказать, что в камере ко мне относились неплохо и даже уважительно по двум причинам: я не отказывался ремонтировать обувь подручными средствами любому, кто ко мне обращался, и я был единственный в камере, кто брал книжки в библиотеке тюрьмы и читал их, стараясь не вмешиваться ни в какие разговоры сокамерников. Иногда пересказывал им наиболее интересные эпизоды. Зэки, голодные на любую новую информацию, всегда охотно и со вниманием слушали. И кличку дали мне соответствующую - «книжник».
После работы в камере ощущалась напряжённая нервная обстановка. Бугор написал маляву - записку «смотрящему» тюрьмы, в которой коротко описал произошедший эпизод. Он спрашивал: «Что делать с тем, кто посмел ударить вора в законе?» На следующий день пришёл ответ: «Вор в законе не должен допускать, чтобы на него подняли руку. Допустил - значит сам виноват, его судьбу будем решать. Книжник прав». Законник сник, замолк, а мой авторитет возрос.
- Быть ему «петухом» - подытожил «Курносый», один из старожилов камеры.
- Не скажи, - засомневался голос с нижней нары, - будет доказывать свою правоту, всё-таки он вор в законе. Вскоре законника перевели в другую хату - камеру, о нём легко забыли.
Мужские и женские бараки тюрьмы были разделены двухметровым досчатым забором. Но смельчаки, обезумевшие от сексуального голодания, иногда преодолевали препятствие и проникали на женскую половину. Как правило, такой риск заканчивался печально, ведь стукачи не дремали, добросовестно отрабатывая незначительные уступки со стороны начальства.
- Эх, не позавидуешь тем, кто попадался! Их жестоко избивали, приплюсовывая новые годы отсидки.
На мужской территории тюрьмы находился огороженный блок бани и стирального отсека. Ежедневно под конвоем небольшая группа женщин проходила туда для работы по стирке белья и одежды. Мужчин близко не подпускали, но и издали наблюдая за женскими фигурами, они возбуждались, выкрикивали сальные, непристойные выражения.
- А со мной приключилась история, которую не смогу забыть никогда. В те годы я был молод, красив собою, выделялся внешностью среди серой массы заключённых. Однажды подходит ко мне заключенный из другого барака и говорит:
- Послушай, парень, отойдём в сторонку, разговор есть. Опасаясь охранников, он вертел головой, передавая мне свою тревогу.
                7


- Дело вот какое, - он помедлил, почему-то осмотрел меня с ног до головы, - ты здесь уже видел Зою... Нравится она тебе? - вдруг ошарашил он меня.
Я был удивлён и растерян: было такое, что я как и все мужики заглядывался на женщин, но откуда он мог узнать, ведь я даже не разговаривал с нею! Так ... обменялись взглядами пару раз, когда она проходила на работу в стиралку, ладная такая, беленькая... Но ведь никто же не видел! Я даже имени её не знал, а сейчас - просто догадался.
- Чего молчишь?
- Ну, да....нормальная.
- Нормальная, - передразнил он. - Тебе, дураку, счастье привалило, а ты... Короче, положила она на тебя глаз, хочет с тобою встретиться. Я все устрою. Тебе помогут ночью подойди к стиралке, она тебя встретит. Понял? Смотри, не забудь, если что, или подведёшь, не отмоешься, фраерок, понял? - пригрозил он и отошёл от меня.
Но я ничего не понял. Более того, испугался, кто он такой? Может быть, стукач? И как он узнал, мы ведь всего лишь взглядами обменялись? И почему он мне свидание назначает, может провокация какая-то! Я был в полной растерянности, посоветоваться не с кем, да и нельзя. Что же делать? Так, в сомнении, пролежал без сна пару часов после отбоя, когда вдруг ко мне подходит кто-то, толкает и шёпотом говорит:
- Эй, просыпайся, идём быстрей, только тихо!
Разноголосый храп уставших и измученных людей сопровождал меня до двери. «Значит, они и здесь договорились», - подумал я и вышел наружу. Сопровожатый незаметной тенью маячил впереди, быстро приближаясь к банному блоку. Вскоре он растворился в темноте, а передо мной возникла фигура девушки. Она молча взяла меня за руку и через несколько шагов мы очутились в раздевалке бани.
Там было душно и темно.
Не успели глаза свыкнуться с теменью, как она неожиданно прильнула ко мне горячими губами и стала осыпать лицо поцелуями. В тюрьме меня учили не бояться физической силы, не бояться драк, ударов и боли, учили терпеть и преодолевать страх. Но страх, охвативший меня сейчас перед девушкой был особый: от него не надо было защищаться кулаками. Сильнейшее волнение охватило меня от неожиданности всего случившегося. Оно было такой пронзительной мощи, что кроме бешеных ударов сердца и шума в голове я ничего не слышал: стоял, как истукан, в полуобморочном состоянии, не отвечая на её страстные и горячие ласки.
Днём и ночью в грёзах молодых мужчин разливается сладкая истома желаний  в жарких объятиях женщины. И вот теперь, когда судьба открывала ворота райского счастья, я был в параличе. Страх сковал естественное бурление крови, всегда призывно сопровождающее юное тело. Продолжая целовать и гладить, она усадила меня на скамью, пытаясь уложить. Но я не поддался и только тогда она оторвалась от меня:
                8


- Что с тобой? Ты не хочешь меня? - спросила она хриплым шёпотом, от которого мне стало ещё хуже. - Ты не хочешь?! Скажи мне! Что с тобой? Ты болен? Ну, почему ты молчишь? - в её голосе зазвучало отчаяние. Она стала грубо тормошить меня за плечи: - Пойми, у нас мало времени, всего полчаса! Ты слышишь меня? И она вдруг больно ударила меня по щеке. И только тогда я выдохнул, потирая щеку:
- Я... я не знаю... Я... в первый раз, я ... никогда не целовался с девочками... Прости, - от жгучего чувства стыда я опустил голову.
Зоя прижала её к своей груди, молча поглаживая. Ощутив тепло округлостей и нежность её рук, я вдруг разрыдался.
- Маленький ты мой, - заворковала она, - миленький, успокойся, сладенький ты мой! - Она опять осыпала моё лицо лёгкими поцелуями, успокаивая меня, пытаясь унять вдруг возникшую крупную дрожь моего тела. Постепенно я затих и обхватив ее талию руками, сильнее прижался к её грудям, чувствуя нарастающее волнение.
Она пригнулась и впилась губами в мои губы, затем резко оторвалась, сказав:
- Всё! Наше время вышло, пора расставаться, сладенький ты мой. Теперь мы встретимся не знаю когда. - И странно как-то прозвучали её последние слова, - но ты должен полюбить меня...
Ночной свет едва пробивался в помещение бани, я привстал со скамьи и приблизился вплотную к Зое. Только теперь я почувствовал, что не хочу с ней расставаться и меня влечёт к ней. Она отвернулась и пошла к выходу и вскоре исчезла. Не успел я выйти, как в проёме двери показался провожатый:
- Эй, - громко шепнул он, - давай выходи! Быстрей! Провожу и разойдёмся, мне тоже пора уходить.
Мы расстались.
        Последующие дни проходили для меня в постоянном раздумии. Всё же я не мог понять, кто был заинтересован и оказывал помощь и обеспечивал мою безопасность во встрече с Зоей? Это был гоавный вопрос, который не давал мне покоя. Отчаявшись найти ответ на него, мои мысли плавно перетекали в воспоминания о её горячих поцелуях. Теперь они преследовали меня постоянно и будоражили меня, особенно по ночам. Мне снилось, кажется, одно и то же, как я прижимаю к себе Зою, слышу стук её сердца, а она нежно целует меня в губы, и это продолжается до тех пор, пока я, содрогаясь от экстаза, мокрый от жарких ощущений, не просыпаюсь.
Каждую ночь я ложился в свою кровать с надеждой, что незнакомый проводник опять позовёт меня к банному блоку, но вместо этой встречи у меня произошла другая, неприятная и грозная. Возвращаюсь после работы в свою камеру, а мне преграждает дорогу мрачный тип и говорит:
- Ты что, так твою мать! Бабу не можешь одолеть? Тебе создают все условия, между прочим, это недёшево стоит нам, а ты, б...ь, молокосос, нюни распускаешь! Смотри, сучонок, ещё раз промахнёшься, всю жизнь долг будешь мотать, -

                9

угрожающе хрипел он своим басом. Твоё счастье, что она на тебя указала. Сейчас ты под крылом, но...смотри! - он ещё раз выдохнул пятикратное ругательство.
 Ошеломлённый, я молчал, не смея смотреть ему в лицо. Он зло развернулся, сплюнул под ноги и ушёл.
Теперь мне стало понятно, что кто-то из блатной верхушки тюрьмы почему-то заинтересован в том, чтобы я сблизился с Зоей, а точнее - переспал с ней. Но почему они выбрали именно меня, оставалось загадкой. «Твоё счастье, что она на тебя указала». Получается, что Зоя обладает такой силой, что её слово и желание выполняется кем-то за любые деньги. Вот здорово! Я терялся в догадках и эта мысль сильно тревожила меня и омрачала моё возрастающее стремление быстрее встретиться с нею. Я стал бояться того, что опять не смогу совладать с собою и опозорюсь. Но на этот раз это будет не просто позор мужчины перед женщиной, а придётся держать ответ перед кем-то могущественным из братвы и, скорее всего, в случае неудачи, меня ожидает суровое наказание. Здесь не церемонятся, у меня по спине мурашки бегали от страха. Но, с другой стороны, томление молодого тела перевешивало все страхи, а мысли о том, что первое и давно желанное обладание женщины произойдет в такой необычной обстановке, по сути, является подарком судьбы, успокаивали меня. Кроме того, я неожиданно получал лишний глоток свежего воздуха и свободы, которые, оказывается так дорого стоят!
Произошло это почти через неделю. Вновь сижу на скамье и вновь ко мне нежно прижимается трепетная Зоя. Но теперь во мне бурлит напряжение безумного острого мужского желания, я с жадностью целую ее губы, мои руки бродят по всему её телу, ласкаю её груди и нетерпеливо растегиваю пуговицы кофточки. Зоя помогает мне, ласково мурлыча: «Сладенький мой, маленький ты мой..., - шепчет она мне в ухо. - Сейчас, сейчас, ты только не торопись, всё будет хорошо... Ох! Хорошо... хо-ро-шо, хо-р-ро-шо то как!» - стонет она возбуждённо, слегка покусывая мочку моего уха.
        Три свидания, три блаженные ночи в течение месяца, но третья ночь оказалась последней. Зоя исчезла, а братва меня не беспокоила, словно всё, что произошло со мною, было во сне. Тайна случившегося раскрылась через три месяца, когда была объявлена очередная амнистия. В число амнистированных, по причине беременности, попала моя первая женщина Зоя. Об этом мне рассказал тот мрачный тип, угрожавший мне расправой, если я не выполню возложенную на меня ответственную функцию...
- ... Вот так, дорогой мой журналист! - воскликнул Михо и добавил задумчиво, с грустью в голосе, - возможно бродит где-то по земле боласёнок моей крови, а я об этом и не знаю.
Прервав самого себя, он вдруг разразился громким искренним смехом, я удивлённо посмотрел на него. - Там, на зоне, мне интересно было узнать подробнее про жизнь карманных воров, из-за которых я и вляпался туда, - и, не ожидая моих вопросов он стал рассказывать:
- Карманники - это не обычные воры. Именно из них и карточных шулеров зэки выбирают «воров в законе», неприкосновенную касту криминального мира. Их авторитет вырастает на почве высокого уровня профессионализма, которого
                10


они добиваются многолетней тренировкой. Чтобы не потерять квалификацию и не испортить руки на тяжёлых работах, считают «за падло» работать. Все знают и признают за ними такое право. Среди них есть такие виртуозы, которые извлекают из чужих карманов или снимают с рук часы лишь только для того, чтобы унать который час. Но одних виртуозных пальцев мало, нужно ещё иметь природную одарённость, особую нервную систему, чтобы соблюдать хладнокровие, умение психологически правильно оценить намеченную жертву и обстановку вокруг неё, мгновенную реакцию на грозящую опасность.
- К вашему сведению, - улыбнулся Михо, не сомневаясь в том, что открывает мне тайны криминальной жизни, - в Англии и Франции даже были специальные школы для воров и карманников. Сначала учеников тренировали на манекенах, затем учили незаметно вытаскивать кошельки и бумажники у своих же товарищей и лишь после этого, учитывая особенности каждого, индивидуально учили другим особым методам карманной кражи. Например, одних обучали, как ловко и незаметно надо накрывать карманы, портфели или сумки своим пиджаком или плащом, даже букетом цветов, таких в воровской среде называют «ширмачами», то есть они применяют какую-нибудь ширму-прикрытие, например, газету или букетик цветов. Других называют «писарями», так как их специализация - разрезать карманы или сумочки бритвой-«писками», или остро заточенной монетой. А вот тех, которые были со мной в одном трамвае, называют «трясунами», они работают в многолюдных местах, в транспорте, при входе на стадионы, где-то в очередях… Не случайно, между прочим, коронуют в «воров в законе» также шулеров высокого класса. Среди них есть очень талантливые люди. Мне запомнился рассказ о выдающейся афере, провёрнутой каким-то евреем в начале прошлого века в Париже. Ему удалось продать Эйфелеву башню! Заработав миллионы, он оказался в Нью-Йорке, занялся бизнесом, разорился и решил через несколько лет повторить свой трюк ещё раз. Что самое интересное - ему это удалось! Но, в конце-концов, он попал в тюрьму и закончил годы жизни в нищете...
Да, за эти годы я узнал много удивительных историй, изучил изнанку человеческого общества. Знаете, очень часто люди падают на дно жизни не из-за случайных обстоятельств, а в результате вечного деления общества на бедных и богатых. Конечно, вы можете возразить и сказать мне, что в тюрьмах находится немало богатых, но тут начинается другая песня, главные слова в которой слепая зависть и жадность - заключил Михо этот эпизод своего рассказа, наливая себе и мне очередную порцию чая.
- Между прочим, из наших, бухарских, в этой же зоне оказался ещё один молодой парнишка, здоровый такой, сероглазый, с тяжёлыми чертами лица, не то борец, не то боксёр. А посадили его за изнасилование, восемь лет подхватил. По этой статье мужиков там не милуют, но его взял к себе в качестве ординарца один из авторитетов, этим он и спасся. Из дома тоже подпитывали неплохо, так что держался он наплаву, кулаками работал.
- Вообще-то, я большой любитель почитать книжки, и за время отсидки прочёл разные книги и беседовал с разными людьми. Но, когда освободили, об
                11


учёбе уже не мечтал, пошёл работать в родную сапожную, освоился, стал зарабатывать. Возникло желание обзавестись семьёй, но сколько ни старались мать с отцом, никто из наших не захотел отдавать свою дочь за меня замуж. И я ещё больше ожесточился, стал встречаться с «русскими» девушками, хотя среди них кого только не было! Даже с узбечкой успел погулять. В этот бесшабашный для меня период научился потихоньку покуривать гашиш. Сапожное дело довольно доходное, позволяло мне и гулять, и кое-что поднакопить. Лишь на третий год после освобождения женился на одной из них, Аней её звали, купил двухкомнатную кооперативку на Чиланзаре и ушёл из родительского дома. Почти сразу же после регистрации брака появилась дочь Катя, мне тогда было уже двадцать шесть лет.
Но жил я в то время в пьяном угаре, почти каждый вечер гулял с друзьями и теперь уже плотнее присел на анашу. Где-то внутри всё же постоянно мучила совесть, что ослушался родителей и женился на русской, ведь они у меня были очень набожные. Да и родственники тоже отвернулись. Вот сегодня, после всего пережитого, никому не советовал бы жениться не на своей нации. Я так и не смог привыкнуть к её родственникам, к кругу знакомых, к их пустым пьяным разговорам и образу жизни.
Рассказчик умолк, вспоминая эти трудные, а скорее безрадостные, непутёвые годы своей жизни.
- Всё-таки, - вновь заговорил Михо, - у нас разные менталитеты, хотя Советская власть гребла всех нас - и русских, и всех других - под одну идеологическую гребёнку, в основе которой было безбожие. А что они предлагали нам взамен? - Михо встал, посмотрел в чёрный прямоугольник окна. - Какое-то непонятное «светлое будущее», так ведь? Это был, как говорил мой тёзка, Горбачёв, - огромный «судьбоносный» обман, - он засмеялся.
- Ну, да ладно, это уже другая опера. Кстати, по чьей-то наводке нагрянули как-то в дом «опера», - опять хохотнул Михо сложившемуся каламбуру слов. устроили обыск и нашли-таки пакетик с анашой. Всё! Руки за спину, наручники одели. И загремел я в лагеря, теперь уже на  три с половиной года. Лыко-мочало, начинай сначала, и это - через шесть лет после первой отсидки!
           Кошмар тюрьмы на этот раз усилился не только тем, что опять оказался изолированным от общества, от родных и семьи. Теперь днём и ночью думал о своей жене, о женщине, которую стал ревновать острой болезненной ревностью, вздыбившей мои нервы до опасного предела, - Михаил замолчал, призадумался, -вот, если бы она была бухарской, то... даже не знаю, - сказал он после паузы, - может быть, легче было бы: больше доверия что-ли к своим... А так, среди ребят всегда было представление, что они, русские девочки, запросто поддаются новым ухаживаниям. Чувство ревности обострялось  ещё и неудержимым желанием секса, - молодой ведь был! На одном из первых свиданий с женой, так и спросил её в лоб:
- Ну, как ты там без меня обходишься, небось успела уже... обзавестись?
- Перестань, - тут же ответила резко Аня, словно ждала этого вопроса, - не до этого мне, работа - дом, дом - работа. Это у вас, у мужиков только одно на уме, а
                12


про Катюшку забыл? Из детского сада моя мать забирает, а когда прихожу уходит, даже ужин не всегда готовит. И так - вся неделя. В воскресенье - стирка, уборка, иногда в кино с девочкой хожу, или к маме в гости...
- Вот, вот, там ты и найдёшь себе хахаля.
- Это ты мне под конец нашего свидания так настроение поднимаешь? - она резко сошла с кровати, оделась и начала собирать посуду.
«Заторопилась», - подумал я и мне показалось, что наконец-то дал ей повод сократить время наших редких и без того коротких встреч. Было ещё два или три свидания, а потом она перестала приходить. Вместо Ани стали появляться родители и братья. Однажды средний брат Гриша объявил мне: «Твоя Аня гуляет с каким-то таджиком».
- Везёт же ей с азиатами! - только и смог ответить я, отвернувшись от брата. Ночью плакал в подушку и долго после этого болела душа, так как понимал, что с этого момента у меня нет больше жены и дочери. Лагерная жизнь продолжалась, чтобы в ней выжить, человек теряет многие качества, которые считаются нормой на воле. Насилие - вот главный козырь тюремной жизни, не признаются доброта, душевность и снисходительность в той форме, в какой существует на воле. Эти и другие человеческие нормы здесь преломляются через призму грубой и жестокой физической силы, которая питает насилие над волей заключенных. Каждое слово, движение или поступок оценивается только через правило: «Ответь за базар!» И узник выворачивается из ситуации либо кулаками - это самый надёжный способ, либо изворотливостью ума, либо «крышей» какого-нибудь «авторитета», либо скудным лагерным пайком. Мне приходилось защищаться всеми этими способами, но важным достижением для себя считаю то, что удалось избежать синих татуировок, я их ненавидел. В тюрьме - это знак, гордое подтверждение принадлежности к стае «своих братков», знак полного согласия и подчинения жизни «по понятиям». На воле, у большинства, татуироовки вызывают чувства безотчётного страха перед беспредельщиками, отморозками, к каковым обычно причисляют зэков - бывших и настоящих.
Однако, в этот раз отец и два моих брата подсуетились и через три года меня выпустили за «примерное поведение», сокращённо они называют это «УДО», то есть условно-досрочное освобождение. Подвели под амнистию, поводом для которой послужило 60-летие Великой Октябрьской социалистической революции - будь она неладна!
- Вот так, в общей сложности семь лет я был в гостях у высшей элиты человеческого общества, - подсмеиваясь над своими злоключениями, сказал Михо.
- Но уже ни квартиры, ни жены, ни девочки своей я никогда не видел - уехали куда-то в Сибирь, подальше от неудачника и алкоголика, «жида порхатого», как она откровенно обзывала меня, когда мы ссорились.
На дворе семьдесят восьмой год. Хотя под амнистию я попал в ноябре !977 года, но канитель с судом и прохождение документов заняло ещё месяца три-четыре. Не успел проститься с двумя сёстрами, которые с семьями выехали в Израиль. Отец днём и ночью молится Б-гу, чтобы выехать туда же, мать, конечно,
                13


говорит то же самое. Она втайне горячо верила в то, что там, на святой земле, я женюсь на благовоспитанной еврейской девушке и, наконец-то, обзаведусь настоящей семьёй. К этому времени были женаты и три моих брата. Но через два года, когда мы потихоньку готовились к отъезду, от одной из сестёр пришло сообщение, что нам лучше ехать в Америку. «Израиль - это не то, что мы все думали, - писала нам Берта горькое письмо, - святыни еврейские здесь есть, а святого ничего не осталось. Язык ещё не понимаем, работу найти очень трудно, за учёбу детей, за лечение и лекарства, за всё, за всё надо платить... Нам предлагают машканту, но, как выясняется, за неё берут такие проценты, что за всю жизнь не рассчитаться! Натан работу найти не может, а я работаю уборщицей. У многих приезжих положение такое же. Так что решайте сами - ехать вам сюда, или нет. Здесь люди говорят, что лучше ехать в Америку...»
Михо рассказывал так, словно случилось всё это с ним вчера.
- После смерти Брежнева в стране начался полный бардак: дефициты на каждом шагу, мяса как не было раньше вдоволь, так и не стало, промтоваров тоже не хватало, планы не выполнялись, вся статистика - фальшивая, предприятия работали кое-как и так далее. Началась первая крупная волна эмиграции. В Ташкенте появились представители Сохнута, они проводили большую работу по оказанию помощи в получении виз в Израиль, но для решивших выехать это было не легко, особенно партийным. Они, как говорится, проходили все круги ада. Сначала их, как «предателей», обсуждали на партийных бюро по месту работы, затем в райкоме партии и с позором исключали из рядов КПСС. Некоторые шли на хитрость - «теряли» свои партийные билеты, за что так же следовала крайняя мера наказания - исключение из партии. С этого момента никто из них работы не имел.
Оформление документов на выезд проходило сложно, занимало много месяцев, поэтому времени хватало на решение массы других неотложных проблем - от продажи дома и домашнего имущества на рынках города - до отправки в Израиль или в Америку контейнеров с багажом. Из хорошего лесоматериала сколачивали добротные ящики по стандартным размерам, куда вмещали новую домашнюю утварь, простыни, пододеяльники, полотенца, шерстяные одеяла, пуховые подушки, обувь, дорогие сервизы и хрусталь, серебряные ложки, блюдца, столовые, чайные и кофейные гарнитуры, шубы из ценной пушнины, золотошвейные халаты, ковры, - в общем всё, что по представлениям переезжающих могло иметь ценность на рынке, чтобы выжить в первое время. Вывоз золотых и других ювелирных украшений, не говоря уже об антикварных изделиях, строго ограничивался властями и вообще был рискованным мероприятием. Вот почему на первую волну выезжающих люди смотрели, как на героев, бесстрашно, семьями, бросающихся в неведомую пропасть, надеясь всё же не только не разбиться насмерть, а даже зажить свободно и богато.
- Вот рассказываю, хотя знаю, что вам-то уж всё это очень знакомо. Но жизнь человека - словно многослойный пирог - невозможно говорить, не вспоминая прошедшее; ведь жизнь, как и пирог имеет разную начинку, порой горькую, которую невозможно выплюнуть из памяти. 80-е и 90-е годы были временем
                14


особой, незабываемо острой морально-психологической начинки нашей жизни, стереть из нашей памяти события тех лет невозможно.
- Да, хорошо помню, - сказал я, стараясь быть кратким, чтобы не сбить Михо с нити рассказа, - мы все пережили кошмар эмиграции.
- После неутешительных писем от сестёр разговоры об отъезде в семье немного поутихли. В восемьдесят втором году встретилась мне в мастерской миловидная девушка, на семь лет моложе меня. Она как-то сразу мне приглянулась.Через пару дней, когда зашла за отремонтированными туфлями и сапожками, свое желание познакомиться поближе начал с того, что отказался брать деньги за ремонт. Она растерянно смотрела на меня, не зная как поступить.
- Меня зовут Михо, - сказал я, - давайте так договоримся: встретимся возле кинотеатра «Чайка» в шесть часов. Вы, наверное, где-то здесь недалеко живёте, на Чиланзаре? - Она утвердительно кивнула головой. - Вот при встрече вы со мной и рассчитаетесь, хорошо? И хотя она вышла из мастерской, не ответив, я почему-то был уверен, что свидание состоится.
- Да, свидание было. И кино мы посмотрели, и гуляли ещё пару часиков, но нового свидания она мне не дала и дом, в котором жила, не показала. Но с этого дня образ Лизы запал мне в душу. Я не мог понять причины её отказа от второго свидания, а главное, не знал, где искать её. В каждой молодой женщине, входящей в мастерскую мне в первые секунды мерещилась она, Лизочка, как мысленно, с нежностью           называл её.
Все годы после тюрьмы, вплоть до отъезда в Америку, я опять жил в родительском доме. Там, через дорогу, жил сосед, мой одногодок, Жора, тоже сапожник, красивый, с волнообразной копной чёрных густых волос. Часто он заходил к нам домой и поражал нас своим знанием людей нашей общины. Кого не назови - он знает родословную: кто, откуда, где работает, на ком женат... Так вот, стоило мне рассказать ему о своей зазнобе и назвать её имя, как он тут же мне:
- Знаю, знаю. Она такая худенькая, белокожая, симпатичная, ей двадцать пять или двадцать шесть лет. - И, обращаясь к моей матери, Жора громко говорит: - Апа Хусни, вы должны их знать, они из Шахрисабза, мать девушки не знаю, а отца зовут Або Нисанович, он учитель математики в вечерней школе... Девушке этой не повезло, она была замужем, но через три месяца вернулась к родителям. Причину точно не знаю, но слышал, что мужик ей попался гнилой, хотя, говорили, грамотный. Но среди грамотных, - громко, широко улыбаясь, говорил Жора, - ещё больше тупых, чем среди таких безграмотных, как мы с тобой - сапожники, - рассмеялся он и похлопал меня по плечу.
          Откровения Жоры не отпугнули меня от Лизы, наоборот, мои сомнения о том, что она, возможно, не захочет иметь знакомство с бывшим зэком, стали рассеиваться и я решил, что буду прочёсывать все дома в квартале, где мы расстались. И что же вы думаете? Удача улыбнулась мне на четвёртый день моего поиска. Вечерело, с троллейбуса сошла она и ещё какая-то женщина. Я решил незаметно следовать за ними, дождался, когда они, попрощавшись, разошлись и окликнул её лишь перед тем, как она входила в подъезд дома. Лиза, оглянувшись,
                15


остановилась, потом бросила быстрый взгляд на окна на втором этаже и повернулась ко мне.
- Вот видите, я всё же нашёл вас, - сказал я, подходя к ней почти вплотную.
- Это вы? - как будто бы не удивляясь и даже, как мне показалось, с разочарованием в голосе, сказала она и остановилась. Попытки оставить меня и пройти домой я не заметил и это дало мне какую-то надежду, но в то же время я почувствовал волнение.
- Сказать честно, я уже несколько дней разыскиваю вас и сегодня мне повезло. Может быть прогуляемся, есть у вас время?
- Не знаю, мне надо зайти домой. Если мама отпустит, то я выйду.
- Хорошо, - обрадовался я, - я подожду.
Она сделала несколько шагов, поднимаясь по лестнице и вдруг остановилась:
- Извините, что я не приглашаю вас в дом...
- Ничего, ничего, не беспокойтесь, в другой раз зайду, - поспешно ответил я.
Минут через пять она вышла и мы пошли в сторону кинотеатра. Вот так мы познакомились и наши встречи стали регулярными, - сказал Михаил, улыбнувшись, и пододвинул ближе ко мне блюдце с фисташками.
- Значит, чувства возникли у вас, любовь...- сказал я, тоже улыбаясь.
- Да, и я, и Лиза охотно, даже с нетерпением ждали встреч, но пригласить к себе в дом она не торопилась, а чтобы самой прийти к нам в дом - об этом и речи быть не могло, не принято было это тогда, не то, что сейчас... Мы просто гуляли, постепенно всё больше привыкая друг к другу. Однажды признался ей, что сидел в тюрьме и рассказал всё открыто, как это получилось и в первый, и во второй раз. Услышав первую фразу, Лиза остановилась, побледнела, она со страхом уставилась на меня, но, глядя ей прямо в глаза, я взял её руку:
- Лиза, это моё горе. Оно уже в прошлом, теперь жизнь идёт по другому кругу.
И тут я решился сказать о своей любви к ней простыми словами:
- ...Особенно после того, как я встретил тебя. Поверь, теперь я очень осторожен и в моей жизни никогда не должно повториться то, что уже пережил. Ты веришь мне?
Лиза молчала, я заметил в её глазах слёзы. Сердце моё сжалось, готов был в тот момент разрыдаться сам, потому что почувствовал себя несчастным, с проклятой судьбой человеком. Потому что годы тюремных лишений и унижений не давали мне теперь, на свободе, быть счастливым и радостным. Эти чувства словно просачивались через невидимый мрачный и безжалостный фильтр жестокого режима зоны, превращаясь в некую серую будничную жизнь в сапожной мастерской, где перестук молотков с утра и до вечера озвучивал одно и то же слово - «Де-нь-ги, де-нь-ги, де-нь-ги». Всё же Господь-Ашем есть на свете! Потому что  вложил в душу Лизы понимание искренности моих слов и она поверила.
Приблизившись ко мне полными слёз глазами, она смотрела в мои влажные глаза и положила руки на мои плечи. Я потянулся к ней и наши губы слились в поцелуе.
                16


- Эх, если б вы знали, что творилось в тот момент в моей душе! - воскликнул Михо, обращаясь ко мне. - Меня переполняли нежность и радость, я был по-настоящему счастлив. - Михаил вздохнул и сказал огорчённо, - и куда только потом пропадают эти чувства, это волшебное состояние!?
Мне показалось, что Михо побледнел от охватившего его волнения.
- Ео эти сладкие переживания с примесью страданий и боли со временем исчезают, превращаясь лишь в мечтательные грёзы о прошлом, - сказал он с каким-то особым чувством глубокого сожаления.
Михо замолк, прикрыл глаза, мускулы лица подрагивали, словно теперь, много лет спустя, ощущал ласковый весенний ветерок прикосновения тёплых губ Лизы.
Меж тем, не та, призрачная, в воспоминаниях, а живая жена Лиза заглянула к нам и, обращаясь ко мне, сказала с мягкой, приятной улыбкой:
- Извините, мне пора спать, завтра на работу, я прощаюсь с вами, приезжайте к нам вместе с супругой, будем рады...
Я поблагодарил, и в свою очередь пригласил их к нам.
- Не беспокойся, Лиза, всё будет в порядке, гостя провожу. Спокойной ночи! - сказал Михо, глядя ей вслед. Вот она, моя великомученица и моя спасительница. Да, да, спасительница! Ведь когда мы оказались в Америке, в Нью-Йорке, я опять забузил. Мы эмигрировали в 88-м, на руках у нас было двое маленьких детей и мои родители. Жили в рентованной квартире в Боро-парке. Наши накопления и привезённое сюда барахло оказались мизерным состоянием, поэтому прежде всего требовалось найти работу. Единственным работоспособным
был я, оказалось, что даже в богатой Америке сапожник - профессия тоже востребованная. И опять мне подфартило, довольно быстро устроился на работу в мастерскую нашего земляка, некоего Сэма, как он называл себя по-американски. Правда ехать было далеко - в Манхеттен. Сначала он мне платил двадцать пять процентов от моей выработки и плюс чаевые, но уже через три месяца я добился сорока процентов. Даже при таком расчёте ему было выгодно иметь такого работника, как я.
- Однако жизнь, как вам известно, всегда идёт в чёрно-белую полосочку. Наступила и у нас в семье чёрная полоса. Через два года от сердечного приступа скончалась мать. На отца было тяжело смотреть, его глаза не просыхали, он замкнулся, и единственное, что нас немного утешало, так это то, что он ещё мог самостоятельно ходить в синагогу, где проводил много времени с утра, а потом вечером. Лиза была полностью занята домашним хозяйством и детьми, поэтому про свою медицинскую специальность пока не вспоминала.
- Ну, как, не устали меня слушать? - прервал Михаил свой рассказ. - Вы скажите, можем и завтра продолжить. - Нет, нет, - поспешно ответил я, - очень интересно, продолжайте, я не устал и никуда не тороплюсь.
- Так вот, мой хозяин в общем-то безвредный малый, моложе меня лет на восемь, имел одну очень нехорошую страсть - карты. В обед он мог выставить надпись “Closed” не на полчаса или час, а на полтора-два часа, а чаще всего он
                17


уговаривал нас остаться после работы, мы почти не сопротивлялись. Домой я стал приносить меньше, Лиза стала нервничать, всё чаще возникали скандалы.
- Знаете, повидав в жизни много грязного и грустного, я хорошо понял, - Михаил сделал паузу, подчеркивая значимость последующей мысли, - ничего не проходит бесследно - ни зло, ни добро. Человек, рано или позже, получает сполна за то, что сотворяет. Об этом в устной и письменной Торе неоднократно предупреждается. Знаете, почему не все верят в это? Потому что воздаяние не приходит тотчас же за поступком и, главное, в совершенно неадекватной форме. Оно может быть не в прямой, очевидной, связи с ним, в меньшей или большей мере, чем совершённый поступок. Вот в этом - вся штука! - Михаил взмахнул рукой, словно подвёл черту в ясном для себя важном выводе.
- Вы совершенно правы, - поразмыслив над сказанным, добавил я, - в конце концов, жизненная позиция и вытекающие из неё поступки дают тот самый результат, которого человек заслуживает.
- Но ещё одна заковыка заключается в том, что сам человек далеко не всегда приравнивает и сопоставляет свои поступки с «вдруг» свалившимся на голову результатом. Но, как говорится, - «Б-г - не фраер», да простит меня Ашем, - Михо усмехнулся, - он всё видит и даёт возможность человеку осознать свои недостойные поступки, помогает ему стать достойным. Я говорю обо всём этом потому, что сам оказался в роли такого, вставшего на путь истинный, человека.
Я с интересом взглянул на Михо, уже не удивляясь тому, что он расскажет что-то неожиданное.
- Такое у меня сегодня настроение: не могу остановиться. Такого никогда не было со мной, но так уж получилось, потерпите, - он коротко хохотнул, и мне стало ясно, что человек находится в особом состоянии духа, когда ему требуется открыть душу и высказать потаенные мысли, накопившиеся за многие годы.
- Я с удовольствием и с большим интересом слушаю вас, - ответил я. - Многие ваши мысли созвучны с моими, а некоторые ситуации похожи на те, которые мне также пришлось испытать в своей жизни. Такие встречи случаются не часто, этот вечер, думаю, нам двоим запомнится.
- Короче. Хотя и зарабатывал я в этой сапожной неплохо, но азарт игры и водка захватывали всю нашу компанию все сильнее и сильнее. По вечерам у нас стали собираться ещё несколько человек - продавцов и хозяев мелких лавчонок, во множестве рассеянных вокруг нашей мастерской. Там же, в заднем закутке, приноровились готовить себе вкусную пищу - жаркое, плов и другие блюда. Мой хозяин и на этом тоже зарабатывал... Продолжалась такая жизнь несколько лет, но бесконечно продолжаться не могло. Так оно и случилось: как говорится, пришла беда - открывай ворота...Сначала драка из-за каких-то пяти долларов, и всех нас в наручниках отвезли в полицейский участок. Суд оштрафовал хозяина на довольно крупную сумму. Тот захотел уменьшить ущерб за счёт участников компании, но от одного из них получил по морде и эту затею оставил. Круг компании сузился. Однажды утром мы приехали на работу, но вместо мастерской увидели груду обгорелых обломков: ночью изрядно выпивший хозяин не до конца загасил огонь
                18


под котлом. Началось расследование. Нас несколько раз вызывали в качестве свидетелей, но в разное время, поэтому с хозяином мы не сталкивались. Позже узнал, что он объявил банкротство. Мне пришлось искать новое место работы.
Пьяный угар стал постепенно рассеиваться, и в один из дней я понял, что нахожусь у нулевой отметки своей жизни. Многие из тех, кого я знал, такие же сапожники и парикмахеры, как и я, уже приобрели добротные дома, ездят на шикарных машинах, два-три раза в неделю ходят в рестораны, регулярно посещают синагоги, а их дети учатся в престижных колледжах. Я вдруг другими глазами посмотрел на грустную жену, тоскливого и молчаливого отца. Лица детей мне показались безрадостными и вызвали острую жалость. Сострадание заполнило душу, стало больно и стыдно...
Моя задумчивость и растерянность не укрылись от чуткой Лизы. Она хотела перемены в моём поведении, надеялась, терпела, выжидала... Этот момент наступил, она уловила его чутьём любящей жены. Однажды рано утром разбудила меня:
- Миша, Мишенька, вставай, родной! Пойди проводи отца в синагогу. Дождь идёт сильный, помоги ему. Её голос был необычно мягким и умоляющим. Никогда раньше, даже в снег и холод, она не просила меня об этом. Ослушаться не смог, правильнее сказать - это Б-г внушил мне: «Иди, сын мой, я помогу тебе!».
Взял отца под руку и мы вместе пошли в синагогу. Раньше я ходил туда по большим праздникам, кое-как досиживал службу и с облегчением уходил. Сижу рядом с другими молящимися, а в душе какое-то смятение и тревога, нет того ощущения благоденствия и покоя, которое обычно появляется в молитвах.
Вернулись. Лизы дома нет. «Детей в школу провожает», - подумал я.
Заходит соседка, апа Хевси, вижу - волнуется, но спокойненько, так, чтоб не напугать, говорит:
- Твоего Ильюшку машина задела! Не пугайтесь, он жив, только что на скорой увезли! Лиза с ним.
- Да, брат, журналист, судьба в очередной раз ударила меня прямо под дых, - прервал повествование Михо и протянул чайник, предлагая наполнить пиалу. Я отказался и вдруг подумал: «Почему-то с самого начала не видел их детей в доме. Неужели!?» - ужаснулся своему страшному предположению. Но последующие фразы меня успокоили.
- Не буду описывать, - услышал я, - наше с отцом состояние. Это было ужасно. Мне показалось, что отец вот-вот бросит мне в лицо: «Это ты, ты во всём виноват! Ты грешник!» И когда попал в госпиталь, увидел смертельно бледную Лизу, словно своей белой кожей перевязавшей голову сына, разрыдался.
- Он в коме, - еле слышно проговорила Лиза и, обращаясь ко мне, вдруг сказала жёсткие слова:
- Плачь громче, Михо, поплачь! Наш мальчик всё равно не услышит...
Я увидел, как слёзы ручьём стекают с её глаз.
- Да... Бог вернул нам сына, - вздохнул рассказчик. - Отец, я и Лиза горячо просили Всевышнего об этом знаке его могущества и милосердия. Но с тех пор сынок
                19


заикается, а время от времени, из обычного человека превращается в эпилептика. Лиза всё чаще говорила о необходимости перемены места жительства. «Сын мой, - сказал как-то отец, - старики говорили: если не везёт или одолевают болезни, такому человеку необходимо переплыть реку - а дарьё гузаштан даркор. - Сноха права, нам надо переехать».
Слава Б-гу, с тех пор, как мы переехали сюда, приступы болезни сына отступают и случаются с ним всё реже, а врачи говорят, что со временем пройдут совсем, он даже заикаться перестанет. Мы с Лизой верим в это, потому что наша жизнь преобразилась, нам всем здесь стало хорошо. Вот она - сила молитвы! Я искренне молился, произносил молитвы не только словами Торы, но и простыми словами своих мыслей и сердца, понял, что молитва - это обращение к высшим силам за помощью и поддержкой, причём не только в самые трудные моменты своей жизни. Часто люди молятся, сами того не осознавая. Так, в испуге мы восклицаем: «Мамочка!» По сути - это мольба о защите и просьба о помощи. Молитва всегда приносит облегчение, но только людям добрым и искренним с чистыми душевными помыслами, а тем, кто сознательно совершает греховные поступки, она не поможет. Только злые колдуны могут накликать на голову человека беду. Намного чаще сбываются молитвы о помощи в трудную минуту. И ещё очень важное я понял: надо верить в силу своей молитвы, молитвы о сотворении добра. Синагога - это специальный храм, освящённое место для очищения человеческих душ. А храмом в храме есть его собственная совесть и добрая искренность человека, с которой он общается с Б-гом.
- Но у каждого ли есть этот храм в храме? - с сомнением спросил Михо, глядя в черный квадрат окна, за которым все еще раздавались  грозные  раскаты грома.
        -  Люди избрали меня калонтаром этой маленькой синагоги потому, что увидели моё бескорыстие и честность. Я, бывший зек, горд этим. И я стараюсь... Многое передумалось за это время. Неужели должно случиться какое-то страшное горе, чтобы человек хотя бы немного задумался об ответствености за каждый день своей жизни, и, чтобы пришло понимание ценности этой жизни?
       - Необычный дух смирения охватил меня, - продолжал Михо задумчиво. - Дело не в том, что я вдруг поверил в Б-га, нет. Даже сейчас, когда прошло уже шесть лет, как мы живём здесь, в Аризоне, мне трудно объяснить состояние, в которое погрузился после того первого дня в синагоге Нью-Йорка. Но, может быть, оно началось ещё раньше?..
               
                Январь- Апрель 2008 г.