Батюшка Дон кн. 2 гл. 21

На рассвете началась подготовка к разведке боем. Оба взвода разместились на броне пяти «тридцатьчетвёрок» и двух лёгких танков Т-60.
- Что-то на сердце неспокойно… - поделился с Григорием Шелеховым Фёдор Аниканов ожиданиями от предстоящего боя.
В восемь часов утра танки резво перескочили деревянный мост через Чир и развёрнутым строем устремились к Чернышевской. Немцы встретили красноармейцев ураганным артиллерийским и миномётным огнём. Атакующие стрелки залегли на оказавшемся открытым месте.
- Кому охота подыхать? - признался Григорий.
Один танк загорелся, ещё два, получив повреждения, стали медленно отходить к реке, остальные резко рванули вперёд, ворвались на окраину станицы и скрылись из виду.
- А нам что делать? - опешил Аниканов.
На околице показались несколько немецких танков в ядовито-зелёной раскраске, но они тут же развернулись.
- Треба бежать вперёд! - предложил Шелехов.
Стрелки, уходя из-под миномётного обстрела, несколькими бросками достигли крайних домов, выбили из них вражеских пехотинцев, но дальше, без танковой поддержки, не продвинулись.
- А што же танки, прорвавшиеся в станицу? - спросил Анатолий Захаров. - Где они лазят?
Потерь врагу они принесли немало, особенно одна юркая «тридцатьчетвёрка». Она шла не по прямым, как стрела, улицам станицы, простреливаемым немецкими пушками и танками, а по дворам и огородам. Эта «тридцатьчетвёрка» постоянно маневрировала, делала зигзаги.
- Ловко! - восхитился Анатолий, когда выглянул из стоящего на пригорке куреня, в котором они прятались.   
Вёрткая «тридцатьчетвёрка» двигалась по станице более трёх часов, но, попав в вырытый в земле погреб, тяжёлый танк провалился. Экипаж, покидая его, погиб от огня разозлённых немецких пехотинцев.
- Жаль танкистов! - вздохнул Григорий. - Геройские были ребята…
Немецкой бронетехники в станице не оказалось. Застигнутые врасплох гитлеровцы, отстреливаясь, отступили вглубь станицы.
- Бегут гады, - радовался Анатолий Захаров, - мы тоже могём воевать.
Ещё рвались снаряды и мины, гремели выстрелы, а автоматчики, среди которых находился Фёдор Аниканов, ворвались на улицы задымленной станицы. Около небольшого пруда горел колхозный сарай, пылали ближайшие дома. Рядом окутанный чёрным дымом стоял подбитый советский танк. Вокруг в разных позах лежали убитые танкисты.
- Не повезло ребятам, - сказал Аниканов. - Хотя нам подсобили здорово!
Внезапно со скрежетом обрушилась балка крыши крытого железом дома, ввысь взметнулись снопы разноцветных искр.
- Фу ты, чёрт, напугал! - Толик подпрыгнул от неожиданности.
- К взрывам привык, а пустяка испугался? - засмеялся Григорий Шелехов.
- Так выстрелов и взрывов я уже почти и не замечаю.
Вместе с Фёдором они подошли к его дому. Глубокими проломами, словно ранами, зияли стены. Выбитые рамы окон висели, словно сломанные крылья. Вокруг валялись следы поспешного бегства врагов: брошенные каски, противогазные коробки, пулемётные ленты, патроны...
- Родные мои, где же вы?! - надрывно произнёс поникший Аниканов.
Ветер гулял в раскрытых настежь дверях дома, из-под сорванных ворот доносился жалобный визг. У стены дома зашевелился чёрно-рыжий клубок.
- «Кузя», дорогой мой! - обрадовался Фёдор. 
Пёс, увидев человека с автоматом, сильнее заскулил, забился в нервной дрожи.
- Дурной ты, «Кузя». Это же я... Ну, иди, иди ко мне...
Из кармана брюк он достал сахар, бережно завёрнутый в тряпочку.
- Держи, на... - Аниканов поманил собаку.
Недоверчиво покосившись на приманку, «Кузя» сел. Он, кажется, узнал хозяина, тявкнул и, повиливая хвостом, подполз к Фёдору. Тот схватил пса на руки. Вдруг сухо хлопнул винтовочный выстрел. Засевший в засаде немец целился в противника, но пулю приняла собака. Обмякшее тело «Кузи» выскользнуло из рук хозяина.
- Как же это? - не сразу осознал он случившееся.
- «Фриц» засел в доме! - крикнул Григорий и, схватив автомат, дал короткую очередь в пролом стены.
Оттуда со звоном выпала винтовка, воткнувшись штыком в полусгнившее бревно, а вслед за ней рухнул на землю убитый гитлеровец.
- Анатолий, прикрой! - Шелехов оглянулся: - Мало ли кто ишо лазит…
- Собаку за что? - бормотал тот в прострации.
Перешагнув через труп, он с Фёдором вошёл в дом. От разломанной печи тянуло застоявшейся гарью, кирпичная пыль толстым слоем покрыла провалившийся пол и стены.
- Придётся тебе поработать опосля! - оглядев обстановку, признал Григорий. - Немцы хорошо похозяйничали.
- Лишь бы дожить…
В углу, на полу, поблёскивали осколки разбитого зеркала. Ни кровати, ни стола, ни стульев не наблюдалось. Около двери валялся изуродованный чайник, Фёдор поднял его.
- Покупал с Надей в сельпо, - прошептал он и вышел наружу.
- Купите ещё! - обнадёжил Захаров. 
У соседнего дома они встретили деда Ерофея, колхозного конюха. Обхватив седую голову, тот сидел на обугленном бревне и плакал. Фёдор едва узнал его по неизменной суковатой палке, зажатой между колен.
- Ерофеич, где мои? - с надеждой спросил он.
Старик узнал соседа, махнул рукой, прошамкав беззубым ртом:
- Иди, догоняй жену... Многих увели ишо третьего дня копать окопы.
- Куда?
- Сказывали, куда-то на Дон... А матка и сестричка здесь...
- Где?.. Где они? - Фёдор взял старика за плечи, поднял и увлёк за собой.
- Да не туда тянешь... Не там они... Пойдём, покажу.
Опираясь на палку, дед шёл медленно, едва переставляя больные ноги. Фёдор спешил, он то забегал вперёд, то останавливался, поджидая старика. Григорий и Захаров шли за ними. Обогнув дровяной сарай, все остановились около старой яблони.
- Вот тут, - снимая шапку, сказал Ерофей и показал на свежий земляной холмик. - Когда немцы входили в станицу, снаряд попал прямиком в дом.
- Пойдём! - Захаров обнял товарища за вздрагивающие плечи. - Нам нужно полностью выбить немцев из станицы.
Немцы, встревоженные неожиданным налётом, к ночи подтянули в Чернышевскую механизированные части. Отряд красноармейцев отошёл к извилистым и густо поросшим берегам реки Чир. Автомашины, пушки и танки заполонили улицы станицы.
- Теперь нам нужно отходить, - намекнул Фёдор.
Они дождались темноты и вернулись на прежние позиции. Следующий день спали в траншее, восстанавливая силы. Вдруг в воздухе послышался звон, и осколок размером с охотничий нож, коснувшись чуба и чуть не задев нос, врезался в песок, пройдя между пальцами на левой ноге.
- Сапог порвал, зараза! - проснулся Шелехов. - А на коже ни царапины…
- Повезло! - одобрил Аниканов.
- Негде спрятаться от смерти! - выдохнул Григорий. - Даже в окопе…
Утром 21 июля к рубежу подошли танки и артиллерия противника. На крытых автомашинах прибыла боевая пехота и развернулась в редкие наступательные цепи. После педантичного артобстрела и бомбёжки она пошла в атаку вслед за танками.
- Глянь, как идут, - с завистью прокомментировал Фёдор, - без касок, с закатанными рукавами.
- Наглые, что твои волки…
Три атаки отбили за день бойцы отряда, уничтожив до батальона пехоты, подбив несколько танков. 22 июля противник силами двух пехотных полков дважды тщетно пытался прорвать линию обороны отряда.
- Обходят подлюки, - Аниканов выглянул из траншеи. - Теперь мы в полном окружении.
- Приехали…
К исходу дня фашисты прекратили огонь и начали колоннами движение на восток в обход отчаянно сражавшейся части Красной Армии.
- Как жрать хочется! - сказал ненасытный Толик.
- А, я всё одну колбаску забыть не могу, - признался Фёдор.
- Какую к чёртовой матери колбаску?
- Когда на станции получали мы оружие, - улыбаясь, вспоминал Аниканов. - Смотрим, какая-то часть приехала, мешки и ящики грузят. Мы, значицца, два мешка слямзили. В одном колбаса, в другом старые ботинки. А часть-то оказалась - Особый отдел!
- Во не повезло!
- Мы, значицца, в штаны от страха наклали, ботинки, конешно, отнесли обратно, положили на место. А колбасу, которая генералам предназначалась, сожрали. Что делать?
- Ну и, как вы выкрутились?
- Поэтому я в десант и попросился. Если вернусь, то героем, а нет, так мёртвому даже Особый отдел не страшен.
Остатки советских подразделений начали отход к главным силам дивизии, двигаясь по территории, захваченной противником. В районе придонских высот восточнее хутора Верхняя Гусынка отряд атаковали танки 16-й танковой дивизии, нанеся болезненные удары в коротком бою.
- Здорово, они нас трепанули! - от усталости Шелехов еле двигал языком. - Ишо один такой бой, и от нашего отряда останется пшик…
- Зато наделали шороху… - пошутил Толик.
Следующим утром, попав под спонтанный удар вражеского танкового клина, атаковавшего основную линию обороны 33-й гвардейской дивизии, отряд Евдокимова окончательно распался на части. Большая примкнула к 84-му полку своей дивизии - меньшая часть вышла на позиции 192-й стрелковой дивизии, часть оказалась в окружении.
- Лишь каждый десятый остался в строю, - подсчитал Аниканов.
- Я думаю, даже меньше… - не согласился Захаров.
Потери передового отряда, насчитывающего к 16 июля четыре тысячи человек, были огромными. Так, из 1-го стрелкового батальона осталось в строю только двадцать восемь действующих бойцов.
- Давай, Анатолий, прощаться! - на полном серьёзе сказал Григорий. - По всему видать - нам отсюдова не вырваться.
- Точно отвоевались! - поддержал его Фёдор. - Сил никаких нет, вторые сутки не жравши…
- Я так просто не сдамся, - Захаров выплюнул песок. - Ещё поборемся…
- Как ты будешь в окружении бороться?
Танк с чёрно-белым крестом на башне остановился у бруствера окопа. Из распахнутого люка показался молодой танкист в чёрной форме и крикнул:
- Рус, сдавайсь!
- Пошёл ты нахер! - крикнул вскочивший Аниканов и вскинул винтовку, но тут же упал, сражённый пистолетным выстрелом танкиста.
В окоп полетела граната с длинной деревянной ручкой. Пока она летела, Фёдор стоял, прижимая рукой пулевую рану в животе.
- Как же больно! - он свалился на упавшую у его ног гранату. Она глухо взорвалась под ним и чудом не зацепила режущими осколками застывшего рядом товарища. Люк башни хищно захлопнулся, танк дико взревел дымным двигателем и принялся старательно «утюжить» мелкие окопы, наполовину присыпав контуженного Шелехова тёплой землёй.
 
***
Летний разогретый воздух был до краёв наполнен ароматом степных царствующих трав, и от него кружилась голова, словно от крепкого вина. Высоко в синем небе плавали белоснежные легкомысленные облачка. Вольная степь веселилась и ликовала, будто в мире не существовало войны, хотя она дышала и злилась рядом. После совместного возвращения из госпиталя Луганска Петя Шелехов и Генка Шахов попали в одно из подразделений 383-й стрелковой дивизии.
- Хорошо, что попали служить вместе, - сказал жизнерадостный Шахов.
Рота, в основном составленная из бывших шахтёров Донбасса, прикрывала небольшую деревеньку под городом Красный Луч. Вернее, блокировала дорогу, которая проходила через неё на станцию Миллерово. На их участке фронта пока главенствовала тишина, но можно было ожидать чего угодно. В самом начале июня 1942 года друзья спокойно сидели с другими солдатами на пустых снарядных ящиках и спокойно курили махорку.
- Политрук вчера рассказывал, что под Харьковом что-то непонятное происходит, - поделился сомнениями Шахов, сворачивая из газетной бумаги самокрутку. - Как бы нас отсель в скорости не турнули.
- Вряд ли! - лениво протянул Петька. - Мы так окопались, не сдвинешь.
- Твои бы слова да Богу в уши! 
Вдруг примчался часовой сторожевой заставы и спросил, запыхавшись:
- Где лейтенант?
- В штабе, вон там, впереди. В чём проблема?
- Немцы... Они обошли нас с тыла и идут сюда по низине, по меньшей мере, пехотный батальон и два танка. 
Боец побежал искать командование, а красноармейцы бросились разбирать оружие.
- Танки, - проворчал Гена, быстро одевая обмундирование. - Только этого нам не хватало.
- А, у нас, как на грех, ни одной противотанковой пушки. - Шелехов вздохнул. - Видно, нам придётся уходить восвояси. 
- Ты хочешь сказать, что все укрепления мы делали напрасно? Ты к этому привыкнешь, многое в жизни вообще не имеет смысла.
Они отошли с позиций. Двенадцать человек, оставшихся в живых после последнего боя, вторые сутки двигались на северо-восток. Всё перемешалось на скорбной дороге отступления в направлении Ростова. Солдаты, беженцы, коровы и штабные автомобили шли единым живым монолитом…
- Как тут разобрать кто, где? - хмуро пошутил Петя.
- Все мы теперь отступники…
Не существовало больше воинских частей, не было боевых единиц, в одночасье рухнули порядок и дисциплина.
- Если так будет продолжаться дальше, - рассуждал неунывающий Шахов. - Мы далеко зайдём.
- На Дону немца точно задержат…
Группами и поодиночке, едва переступая ногами в сбитых сапогах, в ботинках с растрёпанными обмотками, рядом шли солдаты всевозможных подразделений разбитой РККА.
- Не может же быть, чтобы, кроме нас, не было других войск! - Петя беспомощно оглядывался на плотные ряды отступающих. - В Ставке наверняка разворачивают новые оборонительные рубежи.
- Держи карман шире, - огрызнулся шагавший сбоку кривоногий горняк Яровец. - Откудова им тут взяться?
- Вся страна столько лет работала на Красную Армию, а оказывается, у неё нет сил защитить народ.
- Отставить пораженческие разговоры! - грозно приказал лейтенант.
- Вишь ты, как раскомандовался! - вполголоса пробормотал Яровец. - Поздно спохватился…
- Зря ты, - убеждённо сказал Генка, - наш «летёха» - хороший командир.
Красноармейцы замолчали. В небесной выси над ними, незримо перебирая крыльями, беззаботно заливались весёлые жаворонки. Их не волновали советские войска, отходившие из-под Харькова, озлобленные от пролитой крови и неудач, полные ненависти, все в бурой пылище.
- Пожевать бы чего? - размечтался Петька. - Сейчас бы драников…
- Петенька кушать желает! - издевательским тоном сказал товарищ.
- Кушать я хотел два дня назад, есть хотел вчера, а сейчас хочу жрать, так что волосы стынут в жилах, и ноги сжимаются в кулаки...
Голодные и заросшие красноармейцы в когда-то зелёных, а теперь выгоревших на солнце гимнастёрках, вяло переставляли уставшие ноги.
- Скажешь тоже, драников! - дразнил друга Генка. - А, пельмешек в сметане не хочешь?
- Боже Всемогущий! - пробормотал Петя и облизнулся. - Представь, как хорошо вернуться домой в мягкую постель, и спать.
- Просто спать сутками!
- Ей-богу, это так, - сказал Шелехов. - А, когда проснёшься, тебя ждут хрустящие оладушки с маслом и вареньем.   
- С абрикосовым вареньем.
- С абрикосовым, если хочешь… и чай.
- Обжигающе горячий… И ласкающая слух музыка по радио.
Пока звуковым сопровождением колонны было позвякивание оружия и круглых гулких котелков. Хотя из-за спин солдат торчали стволы винтовок и карабинов с трехгранными и плоскими штыками, а у офицеров из кобур виднелись пистолеты, ни у кого не было даже мыслей о сопротивлении.
- А вечером кино или посиделки с гитарой, - сказал ненасытный Петя.
- Конечно, во всем гражданском...
- Наденем ли мы когда-нибудь снова гражданскую одежду? - по- настоящему расстроился Шелехов.
- Заткнитесь оба! - раздражённо велел Яровец. - Нашли время мечтать…
Шахов весело оглянулся на товарищей, которые понуро брели, натянув от яркого солнца на самые глаза помятые пилотки и фуражки со звёздами.
- Вы, хотя бы смотрите, куда прётесь, - пошутил он и припугнул: - Так и в Германию можно забраться…
Они проходили через небольшой степной хутор, где около выбеленных хат краснели соблазнительные вишни.
- Гляньте, какие нынче созрели необычайно крупные и яркие вишни, - восхищённо сказал Петя. - Я хочу нарвать их.
- Смотри, Петька! - остановил его Шахов. - Если ты вырвешься из колонны, то рискуешь туда не вернуться.
Несмотря на жару под сорок градусов, на улицу высыпали дородные казачки, которые молча, провожали взглядами проходящих солдат. Иногда раздавались причитания:
- Господи, исстари казаки никогда не допускали врага на Дон, и, как же вы, сынки, его пропустили?
- Немец у нас разрешения не спросил.
- Аль не видели супостата?.. Не желаете сразиться с ним?
- Да уж нагляделись, будь здоров! - не выдержал упрёков Гена. - Вовек не забудешь его атак…
Гигантские столбы чёрного дыма с заревами пожарищ застилали горизонт позади уходящих в степь войск. Там пылали разбомбленные деревни, станицы и машинотракторные станции.
- Какая беда, - горевал Шахов. - Сгорают на корню гектары пшеницы.
Ближайшей летней ночью он опустился для сна на нагретую, пахнущую терпкой полынью и сухой травой землю. Такую близкую и родную ему, крестьянскому сыну. Попискивали сонные степные суслики. Вдалеке полыхала страшным заревом взбудораженная войной степь.
- Труда-то сколько людского вложено, и всё добро пропадает! - с неожиданной горечью сказал Гена. - Какое же лютое время!
Засунув руки под голову, он глядел в звёздное небо, скинув дырявые сапоги, давая отдых натруженным за день ногам.
- Давай спать! - ответил Петя. - Что теперь жалеть, больше потеряем…
Солдаты проходили фермы с мычащим скотом, колхозные пшеничные и подсолнечные поля, сады с обильными плодами. На краю хутора встретился глубокий старик и остановил идущих позади колонны Шахова и Петю:
- Тикаете, хлопцы?
- Мы ещё вернёмся, дед!
- Вот в газетах пишут, и агитаторы говорят, што фашисты скоро потикают в свой Берлин швыдче, чем сюда подоспели, а?
- Даже не сомневайся!
- И я так кумекаю, - уверенно сказал дед. - Со временем погоните фашиста, как ту сидорову козу.
Созревали золотистые хлеба, где-то раскатисто громыхали грозы и невидимые пушки. Доживающий последние дни старик сказал им вслед:
- Эх, молодёжь-парубки, не было б проклятой войны, гуляли бы вы с девчатами аж до зари… Самые лучшие годы здесь лягут, потом не вернёшь.
- Главное, чтобы мы сами в землю не легли… - буркнул Шахов.
***
В сыром вонючем подвале, основательно пропахшем страхом в тридцатые годы, раньше мордовали «кулаков» и «врагов народа». Арестованных подозреваемых в помощи партизанам ничем не кормили.
- Голод страшнее, чем война, убивает всех подряд, - сказал Илья Афанасьевич Сафонов после недельного пребывания в подвале гестапо.
- Немцы и полицаи выжигают лесные деревни, чтобы лишить партизан пропитания, - уточнил дед Рябович, уличённый в том, что передал сыну в партизанский отряд два каравая хлеба. - Мера варварская, но действенная.
Гитлеровцы держали арестованных вместе с детьми в подвале здания бывшей милиции в городке Донаха.
- Сашка совсем опухла от голода, - чуть не плача сказала Авдотья. 
- Терпи! - сквозь зубы процедил бывший староста.
Когда годовалая Сашенька уже даже не плакали от голода, какая-то сердобольная женщина просунула через слуховое окно кусок ржаного хлеба. 
- Храни её, Господь! - сказала Авдотья и заплакала.
- Не иначе твоя дочка счастливая! - с удивлением сказала Нинка.
- Это точно! - с гордостью подтвердила Сафонова. - Аккурат перед её рождением у нас случай странный произошёл…
- Расскажи, - попросила скучающая партизанка.
- Сидели мы всей семьёй в хате, - издалека начала Авдотья. - На дворе разыгралась страшная гроза. Ливень хлещет, как из ведра, гром грохочет и молнии бьют. В общем страсти Господни!
Верующая Авдотья торопливо перекрестилась и прошептала:
- Вдруг через внезапно треснувшее оконное стекло медленно просочилась пылающая шаровая молния.
- Быть того не может! - возмутился дед Рябович. - Через трещину в стекле? Сколько годков живу такого не бачив…
- Вот те крест! - Сафонова снова перекрестилась и затараторила: - Залез огненный шар в дом и начал облетать всех людей по очереди. Мы сидим около стола, ни живы, ни мертвы.
- Каждый бы обосрался!
- Ко мне шар подлетел в последнюю очередь, - не обращая внимания на замечания, вещала Авдотья. - Повисел перед лицом и юркнул на колени. Главное, весь светится, а не жжётся… Я поднимаюсь, задираю подол юбки и несу его на улицу. Только открыла дверь, шар вспорхнул вверх…
- Не могёт того быть! - стоял на своём вредный дед.
- Всё так и было, - защитил супругу Илья Афанасьевич, - а ночью родилась Санька, и вскоре началась война. У нас ещё пошли сломанные жестяные ходики, до того года три не работавшие…
- До сих пор тикают, - заметила Авдотья, - вернее тикали… пока немцы хату не сожгли.
Все находящиеся в камере помрачнели. У каждого было своё горе. За две недели нахождения в подвале их никуда не вызывали и не допрашивали.
- Забыли о нас что ли? - гадал заболевший дед.
- Лучше бы вовсе не вспомнили…
От острого чувства голода спасались бесконечными разговорами.
- Только жена печь затопит, - со смехом рассказывал Илья Афанасьевич, - то немцы хватали ухват, наматывали на них подштанники и совали их в печь, чтобы выкурить вшей.
 - Настоящие партизаны зимой выпаривают вшей в сильно нагретой железной бочке, - сказала наблюдательная связная, - а летом бросают свою одежду на большой муравейник…
- Хитро!
На следующий день их повели на казнь. Молодой рыжеватый солдат, как две капли воды похожий на односельчанина Гришку Попкова, завёл машину-душегубку. Это была грузовая машина марки «Опель» с большим герметичным кузовом, в который по жестяным трубам подавались выхлопные газы.
- Заходи! - радушно пригласил он и распахнул дверь.
Смерть представлялась быстрой и лёгкой. Измученные голодом и страхом неизвестности люди, были согласны на неё. Кроме их семьи хватало ещё приговорённых местных жителей. Когда начали загружаться внутрь, оказалось, что всем места не хватит.
- Я на улице не останусь, - твёрдо сказала Авдотья. - Не хочу, чтобы дети умерли раньше меня.
- А как же Сашенька?
- Она со мной… - женщина неловко взобралась с младшенькой дочкой на руках в вонючий фургон. - Давай, Афанасьевич, обнимемся напоследок! 
- Прощай, Дуня! - сказал Илья Афанасьевич.
- Прости за обиды! - попросила супруга. - Христа, ради!
- Бог простит, - с дрожью ответил муж, - а мне тебя прощать не за что…
Из семьи на улице остался младший сын Митя. Он рассказал потом об увиденном чуде. Немецкий мотор машины-убийцы внезапно поперхнулся, закашлял, неохотно уступая какому-то давлению извне и безнадёжно заглох.
- Schwein, - в сердцах выругался водитель и, проклиная войну, принялся копаться во внутренностях автомобиля. - Verflucht Krieg… 
Все попытки солдата запустить мотор не удались. Едва живых узников временно вернули подвал. Напоследок солдат, который выводил их на казнь, заметил, что Митя неистово чешется и, осмотрев его, сказал:
- Nicht gut!
Потом взял его за шиворот и отвёл в больницу. Ещё в начале года Митя заболел чесоткой. Для лечения мать делала отвар чемерицы и смачивала им руки, ноги и тощее тело сына. Но короста не сходила. 
- Ничего не помогает! - пожаловалась Авдотья.
- Немцы вылечат! - пообещал дед. - У них для нас одно средство…
Через неделю Донаху на короткое время после штурма взяли партизаны и освободили томящихся в тюрьме смертников. Они ушли вместе с партизанами в лес и почти год прожили в непроходимых дебрях первобытного Брянского леса.
 
 
 
продолжение http://proza.ru/2012/06/23/27