Батюшка Дон кн. 2 гл. 21

Летний разогретый воздух был до краёв наполнен ароматом степных царствующих трав, и от него кружилась голова, словно от крепкого вина. Высоко в синем небе плавали белоснежные легкомысленные облачка. Вольная степь веселилась и ликовала, будто в мире не существовало войны, хотя она дышала и злилась рядом. После совместного возвращения из госпиталя Луганска Петя Шелехов и Генка Шахов попали в одно из подразделений 383-й стрелковой дивизии.
- Хорошо, что попали служить вместе, - сказал жизнерадостный Шахов.
- Точно!
Рота, в основном составленная из бывших шахтёров Донбасса, прикрывала небольшую деревеньку под городом Красный Луч. Вернее, блокировала дорогу, которая проходила через неё на станцию Миллерово. На их участке фронта пока главенствовала тишина, но можно было ожидать чего угодно. В самом начале июня 1942 года друзья спокойно сидели с другими солдатами на пустых снарядных ящиках и спокойно курили махорку.
- Политрук вчера рассказывал, что под Харьковом что-то непонятное происходит, - поделился сомнениями Шахов, сворачивая из газетной бумаги самокрутку. - Как бы нас отсель в скорости не турнули.
- Вряд ли! - лениво протянул Петька. - Мы здесь так окопались, не сдвинешь…
- Твои бы слова да Богу в уши! 
Вдруг мимо них промчался один из часовых сторожевой заставы и спросил, запыхавшись:
- Где лейтенант?
- В штабе, вон там, впереди. В чём проблема?
- Немцы... Они обошли нас с тыла и идут сюда по низине, по меньшей мере, пехотный батальон и два танка. 
Боец побежал искать командование, а красноармейцы бросились разбирать оружие.
- Танки, - проворчал Гена, быстро одевая обмундирование. - Только этого нам не хватало.
- А, у нас, как на грех, ни одной противотанковой пушки.
- Вот-вот.
- Видно, нам придётся уходить восвояси. - Шелехов притворно вздохнул.
- Ты хочешь сказать, что все укрепления мы делали напрасно? - простонал худенький парнишка.
- Ты к этому привыкнешь, - проворчал старый горняк Яровец, -  многое в жизни вообще не имеет никакого смысла.
… Всё перемешалось на скорбной дороге отступления в направлении Ростова. Солдаты, беженцы, коровы и штабные автомобили шли единым живым монолитом…
- Как тут разобрать кто, где? - хмуро пошутил Петя.
- Все мы теперь отступники…
Не существовало больше воинских частей, не было боевых единиц, в одночасье рухнули порядок и дисциплина.
- Если так будет продолжаться дальше, - рассуждал неунывающий Шахов. - Мы далеко зайдём.
- На Дону немца точно задержат…
Двенадцать человек, оставшихся в живых после последнего боя, вторые сутки двигались на северо-восток. Группами и поодиночке, едва переступая ногами в сбитых сапогах, в ботинках с растрёпанными обмотками, рядом шли солдаты всевозможных подразделений разбитой РККА.
- Не может же быть, чтобы, кроме нас, не было других войск! - Петя беспомощно оглядывался на плотные ряды отступающих. - В Ставке наверняка разворачивают новые оборонительные рубежи.
- Держи карман шире, - огрызнулся шагавший сбоку кривоногий горняк Яровец. - Откудова им тут взяться?
- Вся страна столько лет работала на Красную Армию, а оказывается, у неё нет сил защитить народ.
- Отставить пораженческие разговоры! - грозно приказал лейтенант Михнов.
- Вишь ты, как раскомандовался! - вполголоса пробормотал Яровец. - Поздно спохватился…
- Зря ты так, - убеждённо сказал Генка, - наш «летёха» - хороший командир.
Красноармейцы замолчали. В небесной выси над ними, незримо перебирая крыльями, беззаботно заливались весёлые жаворонки. Их не волновали советские войска, отходившие из-под Харькова, озлобленные от пролитой крови и неудач, полные ненависти, все в бурой пылище.
- Пожевать бы чего? - размечтался не евший второй день Петька. - Сейчас бы мамкиных драников…
- Петенька кушать желает! - издевательским тоном сказал товарищ.
- Кушать я хотел два дня назад, есть хотел вчера, а сейчас хочу жрать, так что волосы стынут в жилах, и ноги сжимаются в кулаки...
Голодные и заросшие красноармейцы в когда-то зелёных, а теперь выгоревших на солнце гимнастёрках, вяло переставляли уставшие ноги.
- Скажешь тоже, драников! - дразнил друга Генка. - А, пельмешек в сметане не хочешь?
- Пошёл ты!
- Как видишь, иду!
- Боже Всемогущий! - пробормотал Петя и облизнулся. - Представь, как хорошо вернуться домой в мягкую постель, и спать.
- Просто спать сутками!
- Ей-богу, это так, - сказал Шелехов, ясно представляя себе эту потрясающую картину. - А, когда проснёшься, тебя ждут хрустящие оладушки с маслом и вареньем.   
- С абрикосовым вареньем.
- С абрикосовым, если хочешь… и чай.
- Обжигающе горячий… И ласкающая слух музыка по радио.
Пока звуковым сопровождением колонны было позвякивание оружия и круглых гулких котелков. Хотя из-за спин солдат торчали стволы винтовок и карабинов с трехгранными и плоскими штыками, а у офицеров из кобур виднелись пистолеты, ни у кого не было даже мыслей о сопротивлении.
- А вечером кино или посиделки с гитарой, - сказал ненасытный Петя.
- Конечно, во всем гражданском...
- Наденем ли мы когда-нибудь снова гражданскую одежду? - по- настоящему расстроился Шелехов.
- Заткнитесь оба! - раздражённо велел Яровец. - Нашли время мечтать…
Шахов весело оглянулся на товарищей, которые понуро брели, натянув от яркого солнца на самые глаза помятые пилотки и фуражки со звёздами.
- Вы, хотя бы смотрите, куда прётесь, - пошутил он и припугнул: - Так и в Германию можно забраться…
Они, как раз проходили через небольшой степной хутор, где около выбеленных хат краснели соблазнительные вишни.
- Гляньте, какие нынче созрели необычайно крупные и яркие вишни, - восхищённо сказал Петя. - Я хочу нарвать их.
- Смотри, Петька! - остановил его Шахов. - Если ты вырвешься из колонны, то рискуешь туда не вернуться.
Несмотря на жару под сорок градусов, на улицу высыпали дородные казачки, которые молча, провожали взглядами проходящих солдат. Иногда раздавались причитания:
- Господи, исстари казаки никогда не допускали врага на Дон, и, как же вы, сынки, его пропустили?
- Немец у нас разрешения не спросил.
- Аль не видели супостата?.. Не желаете сразиться с ним?
- Да уж нагляделись, будь здоров! - не выдержал упрёков Гена. - Вовек не забудешь его атак…
Гигантские столбы чёрного дыма с заревами пожарищ застилали горизонт позади уходящих в степь войск. Там пылали разбомбленные деревни, станицы и машинотракторные станции.
- Какая беда, - горевал Шахов, живший до войны в деревне. - Сгорают на корню бесчисленные гектары пшеницы и ржи.
- Нашёл о чём горевать. 
Ближайшей летней ночью он опустился для сна на нагретую, пахнущую терпкой полынью и сухой травой землю. Такую близкую и родную ему, крестьянскому сыну. Попискивали сонные степные суслики. Вдалеке полыхала страшным заревом взбудораженная войной степь.
- Труда-то сколько людского вложено, и всё добро пропадает! - с неожиданной горечью сказал Гена. - Какое же лютое время!
Засунув руки под голову, он глядел в звёздное небо, скинув дырявые сапоги, давая отдых натруженным за день ногам.
- Давай лучше спать! - засыпая, ответил Петя. - Что теперь жалеть, дальше - больше потеряем…
- Это точно!
Весь следующий день солдаты проходили фермы с мычащим скотом, колхозные пшеничные и подсолнечные поля, сады с невиданно обильными плодами. На краю очередного хутора им встретился глубокий старик, который остановил идущих позади колонны Шахова и Петю:
- Тикаете, хлопцы?
- Мы ещё вернёмся, дед!
- Вот в газетах пишут, и агитаторы говорят, што фашисты скоро потикают в свой Берлин швыдче, чем сюда подоспели, а?
- Даже не сомневайся!
- И я так кумекаю, - уверенно сказал дед. - Со временем погоните фашиста, как ту сидорову козу.
- Спасибо, отец!
- Не дрейфь, хлопцы, - дед перекрестил спины уходящих. - А, кто пискнет об отходе, пусть пеняет на себя…
Вовсю созревали золотистые хлеба, где-то раскатисто громыхали грозы и невидимые пушки. Доживающий последние дни на этом свете старик сказал им вслед:
- Эх, молодёжь-парубки, не было б проклятой войны, гуляли бы вы с девчатами аж до самой зари… Самые лучшие годы ваши здесь лягут, потом не вернёшь.
- Главное, чтобы мы сами в землю не легли… - недовольно буркнул Шахов.

***
В сыром вонючем подвале, основательно пропахшем страхом в тридцатые годы, раньше мордовали «кулаков» и «врагов народа». Арестованных подозреваемых в помощи партизанам ничем не кормили.
- Голод страшнее, чем война, убивает всех подряд, - сказал Илья Афанасьевич Сафонов после недельного пребывания в подвале гестапо.
- Немцы и полицаи выжигают лесные деревни, чтобы лишить партизан пропитания, - уточнил дед Рябович, уличённый в том, что передал сыну в партизанский отряд два каравая хлеба. - Мера варварская, но действенная.
Гитлеровцы держали арестованных вместе с детьми в подвале здания бывшей милиции в городке Донаха.
- Сашка совсем опухла от голода, - чуть не плача сказала Авдотья. 
- Терпи! - сквозь зубы процедил бывший староста.
- Однажды тёмным весенним вечером, - вступила в разговор связная партизанского отряда Нинка, задержанная на станции без документов, - я с подругами подошла к знакомому партизану «кашеварившему» у костра. Бородатый мужик похвастался: «Нашёл убитую лошадь, угощайтесь».   
Партизанка брезгливо передёрнула худым плечиком и сообщила:
- А, на утро мы увидели в недоеденном мясном бульоне плавающих белых червей…
- Зараз и такой супчик бы сгодился! - с тоской сказал кто-то.
Когда годовалая Сашенька уже даже не плакали от голода, какая-то сердобольная женщина просунула через слуховое окно кусок ржаного хлеба. 
- Храни её, Господь! - сказала Авдотья и заплакала.
- Не иначе твоя дочка счастливая! - с удивлением сказала Нинка.
- Это точно! - с гордостью подтвердила Сафонова. - Аккурат перед её рождением у нас случай странный произошёл…
- Расскажи, - попросила скучающая партизанка.
- Сидели мы всей семьёй в хате, - издалека начала Авдотья. - На дворе разыгралась страшная гроза. Ливень хлещет, как из ведра, гром грохочет и молнии бьют. В общем страсти Господни!
Верующая Авдотья торопливо перекрестилась и прошептала:
- Вдруг через внезапно треснувшее оконное стекло медленно просочилась пылающая шаровая молния.
- Быть того не может! - возмутился дед Рябович. - Через трещину в стекле?
- Да!
- Сколько годков живу такого не бачив…
- Вот те крест!
Сафонова снова перекрестилась и затараторила:
- Залез огненный шар в дом и начал облетать всех людей по очереди. Мы сидим около стола, ни живы, ни мертвы.
- Каждый бы обосрался!
- Ко мне шар подлетел в последнюю очередь, - не обращая внимания на замечания, вещала Авдотья. - Повисел перед лицом и юркнул на колени. Главное, весь светится, а не жжётся… Я поднимаюсь, задираю подол юбки и несу его на улицу. Только открыла дверь - как шар вспорхнул вверх и был таков…
- Не могёт того быть! - стоял на своём вредный дед.
- Всё так и было, - защитил супругу Илья Афанасьевич, - а ночью родилась Санька, и вскоре началась война.
- Всякое чудо на свете случается…
- У нас ещё пошли сломанные жестяные ходики, до того года три не работавшие…
- До сих пор тикают, - заметила довольная Авдотья, - вернее тикали… пока немцы хату не сожгли.
Все находящиеся в камере помрачнели. У каждого из арестованных было своё горе. За две недели нахождения в подвале их никуда не вызывали и не допрашивали.
- Забыли о нас что ли? - гадал заболевший дед.
- Лучше бы вовсе не вспомнили…
От острого чувства голода спасались бесконечными разговорами.
- Только жена печь затопит, - со смехом рассказывал Илья Афанасьевич, - то немцы хватали ухват, наматывали на них подштанники и совали их в печь, чтобы выкурить вшей.
 - Настоящие партизаны зимой выпаривают вшей в сильно нагретой железной бочке, - сказала наблюдательная связная, - а летом бросают свою одежду на большой муравейник…
- Хитро!
На следующий день их повели на казнь. Молодой рыжеватый солдат, как две капли воды похожий на односельчанина Гришку Попкова, завёл машину-душегубку. Это была грузовая машина марки «Опель» с большим герметичным кузовом, в который по жестяным трубам подавались выхлопные газы.
- Заходи! - радушно пригласил он и распахнул дверь.
Смерть представлялась быстрой и лёгкой. Измученные голодом и страхом неизвестности люди, были согласны на неё. Кроме их семьи хватало ещё приговорённых местных жителей. Когда начали загружаться внутрь, оказалось, что всем места не хватит.
- Я на улице не останусь, - твёрдо сказала Авдотья. - Не хочу, чтобы дети умерли раньше меня.
- А как же Сашенька?
- Она со мной… - плачущая женщина неловко взобралась с младшенькой дочкой на руках в вонючий фургон.
- Давай, Афанасьевич, обнимемся напоследок! - скорбно попросила она мужа.
- Прощай, Дуня! - сказал Илья Афанасьевич.
- Прости за обиды! - попросила супруга. - Христа, ради!
- Бог простит, - с дрожью в голосе ответил муж, - а мне тебя прощать не за что…
Из семьи Сафоновых на улице остался младший сын Митя. Он то и рассказал потом об увиденном чуде. Немецкий мотор машины-убийцы внезапно поперхнулся, закашлял, неохотно уступая какому-то давлению извне и безнадёжно заглох.
- Schwein, - в сердцах выругался водитель и, проклиная войну, принялся копаться во внутренностях автомобиля. - Verflucht Krieg…
Все попытки солдата запустить мотор не удались. Едва живых узников временно вернули в тот же подвал. Напоследок солдат, который выводил их на казнь, заметил, что Митя неистово чешется и, осмотрев его, сказал:
- Nicht gut!
Потом взял его за шиворот и отвёл в больницу. Ещё в начале года Митя заболел чесоткой. Для лечения мать делала отвар чемерицы и смачивала им руки, ноги и тощее тело сына. Но короста не сходила, и вылечиться мальчик никак не мог. 
- Ничего не помогает! - пожаловалась Авдотья.
- Немцы вылечат! - пообещал дед. - У них для нас одно средство…
Через неделю Донаху на короткое время после штурма взяли партизаны и освободили томящихся в тюрьме смертников. Они ушли вместе с партизанами в лес и почти год прожили в непроходимых дебрях первобытного Брянского леса.
***
Быстро и хаотично проходит скоротечное лето в раздольных придонских степях. К концу июня степь уже успела основательно выгореть от безжалостного солнца.
- Наступили самые страшные для степных трав месяцы... - огляделся вокруг своей позиции Григорий Шелехов.
Из передовой траншеи к окопу второй линии обороны, где сидел Григорий, подошли двое раненых пехотинцев. Один ковылял, опираясь на винтовку как на костыль, у другого рука была подвешена на грязной, кровавой портянке. Оба страшно ругались и совершенно не обращали внимания на продолжавшийся вокруг обстрел.
- Ну, ребята, впереди вас никого нет, - сказал один и харкнул кровью.
- Должен же быть целый батальон?
- Нас оставалось семеро, сейчас добила артиллерия.
- Теперь вы передовые войска… - добавил второй и нервно засмеялся.
Шелехов не разделял его игривое настроение. Раненые уйдут в тыл, а им предстояло выдерживать контратаку.
- Приятный сюрприз! - подумал он. - Как в анекдоте: двое русских - фронт. А были во втором эшелоне! 
К ним приполз незнакомый пьяный капитан с наганом в руке. Предупредил, что вскоре ожидалась немецкая контратака.
- Откудова он знает? - удивился Шелехов.   
Капитан приказал не отходить, грозился расстрелом.
- Бедняга, ему тоже не сладко… - пожалел его Григорий и оглянулся: -  Сызнова одни… Нужно бы идти в тыл: болит рука, разрывается голова, но боюсь, не хватит сил выбраться аль добьёт по дороге…
Через полчаса немцы действительно пошли.
- Капитан, оказывается, был прав... - удивился Шелехов. - На первый взгляд человек сорок.
- Идут во весь рост и галдят, - сказал казах.
Григорий с напарником пробрались к пушке, вокруг которой лежали мёртвые артиллеристы. Они никак не могли решить, как поступить.
- Как быть? - спросил казах . - Отступать?
- Не убежишь… - прохрипел сержант. - Значит, давай стрелять…
Шелехов навёл пушку через ствол, в пояс приближающихся. Другой солдат зарядил снаряд с картечью. Грохнул выстрел. До немцев было близко, и Григорий видел, как сталь безжалостно рвала мягкие человеческие тела.
- Што я чувствую? - в мгновения перед следующими выстрелами переживал он. - Ничего. Думаю?.. Мыслей нет. Голова пустая.
Даже страха не было у него. Откатом орудия ему чуть не до кости раздавило палец на раненой утром руке.
- Никакой боли! - изумился он. - Ничего н чувствую…
На губах у него повисла кровавая пена, гимнастёрка была мокрой от пота. Сила в руках появилась нечеловеческая. Он легко таскал снаряды, только ногти ломались на пальцах. Из глотки вырывался сдавленный хрип.
- По щитку пушки хлещут автоматные пули, - крикнул Кунаев. - Нас обходят автоматчики…
Григорий не обратил на них внимания и непрерывно стрелял из пушки.
- Немцы залегли… - краем глаза заметил он.
Заряжающий вдруг ахнул и безвольно осел. Разрывная пуля вошла в бок и вырвала на другой стороне целый кусок мяса. Спокойно Шелехов подумал:
- Ну, теперь всё!.. Сил больше нет.
Он мешком свалился около горячей пушки. Маленькие точки самолётов нырнули в гигантское дымовое облако, которое растекалось высоко в небе, роняя невесомый пепел и сажу.
- Солнышко заходит… - открыл глаза Григорий через час.
Знойное солнце без огня и дыма почти сплошь испепелило степную растительность. От степи ощутимо повеяло безжизненной полупустыней. Вокруг насколько хватало силы глаз, не наблюдалось ни одного ободряющего зелёного пятнышка.
- А, ишо мы с немцами на славу постарались! - до смерти уставший человек выглянул из воронки от авиабомбы и без сил свалился на её дно.
Шелехов вторые сутки ждал неминуемой гибели и успел привыкнуть к этому ощущению. Впервые в жизни у него не было желания сопротивляться усилиям несговорчивой костлявой старухи.
- Надоело всё! - вяло подумал он.
Не было мыслей, тела. Только бесконечные взрывы снарядов, да пули и осколки, с противным визгом проносившиеся над головой.
- Сколько можно стрелять? - Григорий с заметным усилием поднял грязное лицо кверху и удивился.
Вместо голубизны небосвода он увидел закопчённое пороховыми газами и загаженное пылью, взрытой силой динамита, недружелюбное небо.
- И туда добрались, - расстроился измотанный красноармеец, - а вдруг в аду зараз тоже стреляют?
Богословные вопросы мало интересовали его, он со стоном пошевелился и начал вспоминать прожитую жизнь.
- Точняк попаду к чертям в преисподнюю, - невесело подумал сидящий в воронке и неловко пошевелился. - Столько людей поубивал… С таким грузом в рай не пущают!
Солдат вспомнил самого первого кровника, проткнутого пикой где-то в Восточной Пруссии, и пожалел его. Того немецкого пехотинца, как свою первую женщину, он помнил выпукло и в деталях.
- Аксиньюшка, - человек даже смог выговорить сухими губами почти забытое имя. - Потерпи, родная, скоро уж встретимся…
Совсем рядом разорвался снаряд. Комья земли, засохшей от невиданной жары и рукотворного огня, градом посыпались сверху, застучали по раскалённой июльским солнцем каске, но солдат даже не втянул голову в плечи. Он давно не боялся умереть, слишком много случалось возможностей.
- Только четыре года на фронтах первой мировой войны чего стоят! - вспомнил он и потёр засыпанные песком глаза. 
В Гражданскую войну гибельных ситуаций хватало, особенно когда он лично водил в кавалерийские атаки повстанческие полки, восставших против Советов, казаков Дона. Жизнь тогда представлялась ему бесконечной игрой в орлянку, на кону которой стояла смерть.
- Лучше бы меня в восемнадцатом году шлёпнули! - расстроился рядовой. - Зато умер бы генералом… Как-никак командовал дивизией.
Ему захотелось курить, желание удивило его, мёртвые обычно не курят. Желание нарастало, он не курил от момента начала боя, почти восемь часов.
- Точно так после ночной смены в шахте, страсть как хотелось затянуться, - ворочал он нескладные мысли. - Только там выехал на поверхность и кури хоть задымись, а тут, где найдёшь махорки?
Шелехов выглянул на секунду из воронки. Вдруг, где поблизости валяется убитый, и у него можно свиснуть табачку…
- Не доберусь...
Убитых наблюдалось много, но они расположились на приличном расстоянии от его убежища, а ползти сил не осталось.
- Хрен с ним, с куревом, - решил красноармеец и, чтобы переключиться, подумал о второй жене, - Антонина всегда ругала меня за энто дело…
Вторая жена в отличие от Натальи не переносила, когда он курил. На кухне он дымил, только когда приходили гости, а так только на улице.
- Где ты, Тоня? - мысленно спросил Григорий. - Жива ли?.. Как дети?
Солдат не видел свою семью пять невероятных лет, причём не по своей воле. Он почти забыл их лица, столько лет северных лагерей, кого хочешь, сделают забывчивым.
- Проклятые морозы! - выругался он и поёжился. - Даже сейчас в сорокоградусную жару не могу отогреться…
Крепко вошёл в его кровь каторжный холод, от одной мысли о тех годах солдата бросало в дрожь. Постепенно его сознание погружалось в сумрачный мир без боли и страданий. Человеческий организм имеет предел прочности, за ним мозг просто отключает все системы.
… Придя в себя под вечер, Григорий с удивлением увидел ужасную картину. Кроме него и тяжелораненого Захарова, из роты живых не осталось.
- Толика сильно поранило! - огорчился осмотром Шелехов.
Отвратительно пахло выжженной степью, соляркой и горелым мясом. Рядом чадил подбитый немецкий танк. Из башенного люка вниз головой висел офицер, его Григорий застрелил последним патроном. Кровожадный огонь лизал светловолосую голову, человека мутило от запаха смерти.
- Да сколько же у них снарядов? - недоумевал он и переменил позу. - Пуляют цельный час… Скоро пойдут в атаку - тогда гаплык…
Перебинтовав стонущего Анатолия и собрав солдатские медальоны и документы убитых товарищей, обессиленный Шелехов стал обречённо ждать темноты или смерти. Однако он ошибся, его даже не ранило во время новой атаки. Шедшая за танками немецкая пехота утром забрала обессиленного Григория в плен.
 
 
 
продолжение http://proza.ru/2012/06/23/27