Поход на Крым

1.
Поезд пришёл в Симферополь ранним утром.  8 часов – это раннее утро, уже навсегда. После ночи в душном вагоне, без еды-воды, постельного белья, созерцая проносившиеся мимо поля зреющего подсолнуха, озарённого новым солнцем и отражавшего его в полной мере, вливалось нормальное рабочее настроение. Одежды подходящей сезону не было, даже в планах и даже в мыслях. Плотные джинсы, защищавшие от морозов и ветра,  были призваны защитить и от крымской жары, и от всего, что ни. Радость движения сменилась волнением перед неизвестным, как только вагон, споткнувшись, замер на своём пути. А неизвестным было все. Не было ни денег, ни телефонов, ни обратного билета, не было знакомых в городе, ни за его пределами, не было ни адекватной одежды,  ни адекватного, присущего событию приезда на курорт, лица. Как будет выглядеть встречающий, в каком числе, роде и падеже также известно не было, но это как раз стало давно привычным и почти обязательным штрихом в картине будущего. Согласно договорённости третьих лиц, меня должны были встретить, пожать руку и разделить целиком и полностью ответственность за дальнейшее существование.
Незнакомец оказался облечённым в свободные широкие шорты, стоящим на кривых футбольных ногах, уверенно подошедших и подаривших бесценную возможность обменяться с их обладателем сухими приветствиями. Смуглая, то ли от загара, то ли от рождения кожа хорошо сочеталась с атмосферой утреннего вокзала, хлопотами и деловитой суетой выгружавшегося и рассасывающегося по всем четырём сторонам счастливого люда, – словно окрас хамелеона, безошибочно нацеленный на успех. Подчёркнуто небрежно, чтобы показать насколько глубоко в теме, сжав в руке сумку, я устремился за своим проводником, ловко ускользающим среди спин, лиц, рук, несущих свои поклажи, но уже бессильных разлучить наши судьбы, причудливым образом слитые в одну. 
Асфальт гигантской сковородкой раскалял воздух, и из колышущегося марева, словно джин,  возникла личность при исполнении.
– Аусвайс, - предложил  доказать обоснованность  моего пребывания во всех реалиях сразу местный блюститель порядка. Изучив бумагу, он одарил меня взглядом, выражавшим тщету затраченных им усилий и, забыв пожелать приятного отдыха, переключился на другой канал. Мой спутник оказался неприятно озадачен произошедшей встречей, и  всматривался в меня, словно ища признаки заразной болезни.
– Поговорим в дороге, - буркнул он и прыгнул в обычный советский троллейбус, который и повёз нас, потряхивая, вверх.
 


2.
– Я твой Брат, - неожиданно ворвался в бессознательный поток моих мыслей товарищ.  – И ты должен мне верить – через боль, сомнения и проч.
 Грустные карие глаза его отражали какое-то усилие, но нельзя было ухватить – какое именно.
– Конечно, но…
– Вот и расскажи мне, как есть, без утаек, отчего к тебе прилип этот мент на вокзале? Где и что не так? Что ты такое прячешь, как шило в мешке, давай, расскажи.
В носу резко зачесалось и захотелось нагрубить, но, чихнув, я прослезился. Все, в конечном счёте, не так уж и плохо. Пусть дуркует хлопец, чего мешать.
– На, смотри, - я вытащил шило,  провёл его перед застывшим взглядом и спрятал обратно в мешок. – А так, вообще, нормально все. Да и в газетах писали, ты что – не читал?
– Н-не-ет, читал… - протянул он с сомнением, и дальше мы всю дорогу молчали.
А дорога, надо сказать, была отменная. Поднимаясь в гору, троллейбус открывал удивительные террасы, уходившие вниз по склону, одинокие хижины хранившие уклад жизни местных аборигенов, не лишённых трудолюбия и потому поучительный. Преодолев подъём, и едва разминувшись с тучкой золотой, мы весело понеслись к славному городу, вожделенной цели путешественника, уставшего от духоты, многодневного пота и ежегодного стенания по отсутствию наличия… МОРЯ. Да, вниз – к морю.
 


3.
– Вот ты, - Брат заглянул в глаза Брату, - расскажи нам, чем ты занимался сегодня.
– Ну. Сначала все шло обычно, то есть как всегда. Никто меня не слышал и даже, казалось, не замечал. Я умножал два на два и у меня получалось четыре. Без изменений, ну то есть абсолютное постоянство через абсолютный вклад. Потом все это надоело, в смысле …., и я  решил все взять в скобки и умножить на один. Не знаю… возможно, что-то сделал не так, но ничего не изменилось, я потерял фокус и пошёл обедать.
– Ты что, о еде думал? Не хлебом единым сыты, но результатом. Ты бы лучше о нас подумал,  мы что кушать будем? Ну ладно, что потом-то было, после обеда.
– После обеда совсем ничего не было…
– То есть как…
– Ну… я все на ноль поделил и пошёл купаться, вода – класс! а…
– Ты что! Ты что! – попавший под руку тапок просвистел над головой Брата и шлёпнулся в телевизор. Все восторженно молчали, дорисовывая в уме картину меткого попадания. – Нельзя на ноль делить! Нельзя! – Брат обвёл взглядом остальных Братьев, запнулся, и стал обдумывать пришедшую в подсознание мысль.
Никто не мешал ему, каждый занялся своим  делом убийства времени своим проверенным временем способом.




4.
– Алло! Да! Нет! Все хреново. Жара расплавила мозг, растопила асфальт, расхлябила тело. Не хватает преодолений, полный штиль. Где снежные горы, ветер, холодные вершины?..  Нет, все нормально. Работаем командно, дисциплина хромает, нет единства. Настроение боевое, мало, мало вызова, но мы ищем. Найдем. Что? Да! нет. До свидания.



5.
Не стоит на это смотреть. Люди лежали на камнях под  испепеляющим солнцем в огороженном пространстве, как клетке для зверей. Они и напоминали зверей. Утомлённых долгим лежанием тюленей, расплывшихся в луже собственного жира. Не в силах встать, не в силах выйти из общественного загона, переключиться на иной вид жизнедеятельности – только лежать, неудержимо таять куском  жирного мяса и НИЧЕГО НЕ ДЕЛАТЬ. Последними усилиями концентрировать убегающую мысль на факте достигнутой цели, ища в нём признаки счастья и не находя, вот он – берег твоего моря. С игривой волной, лениво и беззаботно набегающей на гладкий гравий мягкой пеной, с далёким силуэтом прогулочного катера на горизонте, с беспросветной перспективой оставшихся дней вынужденного отдыха без малейшего шанса на бегство.
Катер распахнул свои объятья для всех избранных. Они вошли гуськом, дыша друг другу в затылок, неся в зубах свои Богом данные надежды сменить лежачий вид деятельности на плывущий и тем догнать ускользающее счастье.  Но очень скоро морская качка вышибает рассчитанным ударом оставшуюся тень иллюзий, как последние зубы изо рта и распластывает на палубе бесформенным мешком. Все – это финал, апофеоз и катарсис, свершилось и расплылось  перед глазами солнцем, солью,  береговой линией, первыми нетвёрдыми шагами и опорожненным желудком, возвращением сознания на пороге глубокого осознания всеблагости и мироуспокоения тщеты любви Твоей, Господи, к отрокам Своим.



6.
Пять, шесть… поболтав ногами, выдавил семь и, смирившись, спрыгнул вниз.
Парни все так же уныло дёргали, кто руками, кто ногами, пытаясь изобразить воодушевление утренней зарядкой, затеянной внезапно и без видимых предпосылок. Их глаза… не будем об этом. Посмотрев ещё пару раз на укуренное небо,  по сторонам – на  закоревшие от пыли деревья, так странно напоминающие клёны и липы, повлёкся за трусившими по дорожке силуэтами. Мы бежали, кто куда, но все в одном направлении, впереди ожидал вкусный завтрак и много всякого всего. Неведомы и неисповедимы пути наши ибо. Вы ели когда-нибудь сметану, прекрасную, словно мёд? Такое бывает только один раз в жизни и запоминается на все оставшееся, смерть и  перерождения. 
Солнце взяло верх, осветив пыль, неоседаемо кружащуюся в воздухе. Пыльная квартира теснила к дверям, отражая собой пыльную улицу за окном и пыльный город снаружи, обещающих радость добрых свершений. Повязав котомки, поклонившись наугад, мы разбрелись в разные стороны. Кто были все люди, с кем свела меня линия жизни, бегущая под уклон, кто был я, никто не знает. Но ни о чем и не узнаешь, не попробовав на вкус. Не расцеловав, не разберёшься, кто ты: аз или есмь. Запихивая смятые бумажки в джинсы, я не задавал никаких вопросов. Как истинный патриот шёл лицом на амбразуры, падал ртом на пулемёты,  глотал огонь напалма, выжигавший нутро,  ломал сердцем сталь охотничьих ножей и выбивал из рук графоманов штыки словоблудия. Я воевал опустошённый всеобщим безразличием, швыряя гранаты в шахты лифтов и вызывая на подмогу пожарных. Лишь один раз, услышав запах тлена, позвонил в соседнюю дверь. Отворившие санитары убедили меня в строгом соответствии причинно-следственных связей, и,  рассудив, что волноваться поздно,  я остался один. Ища какой-нибудь знак на своём теле, я взглянул на часы: нет.  Кто я такой, чтобы помнить о завтра, когда  сегодня не помнит меня? И шагнул в тень.



7.
Как велика любовь Твоя, Господи. Опять новая крыша над головой, с новыми же стенами, окнами, кустами под окнами, соседями, но старыми проблемами.  Два  отрока сбежали вчера, кинулись в пропасть с высокого места, ринулись разнузданно в желчь падшего мира и сидят теперь где-то в паршивом кафе, ковыряясь в загнивающем зубочисткой, и глумятся над нами, сметая вопросы внутренних противоречий,  доводя до абсурда диссонанс обуявшей их какофонии. Сколько сил, сколько сил отдано впустую! Кто ответит, кто сведёт дебет с кредитом? Пропасть, вот она:  манит, улыбаясь хладнокровием приталенного тела, правое и левое – дуальность падения предначертана на ладонях, гладящих твои заскорузлые волосы старой щёткой. Но ремень из крокодиловой  кожи надёжно  сжимает штаны, живот привычно урчит,  и ты спасаешься бегством – к своим, в свой дом, к себе. Под новую крышу, под старый уклад. Под привычное бряцание меди об отзвук литавр. Наружу извне, исподволь, завтра, на рассвете, на цыпочках, пока спят. Не спугнув неподготовленные шальные умы, повесив на шею цепочку с кукишем, перекреститься и выскочить за ворота.



8.
Осень. Уж ниже солнышко летало, уж большей мудростью дышало-сь. Уж меньше становился день. Лесов пленительная сень… Над ухом что-то раздавалось…  Краешек бездонного синего неба, хочется в нем утонуть, взлететь и устремиться сквозь и выше, и выше – туда, где можно добраться до начала и увязать концы. Разошлись концы с концами – никак не связать в одну нить, не отыскать. Прохлада. Чистый воздух, прозрачная  вода, хрустальный ветер, свежее дыхание на твоём плече, романтика вариантов, поиск правильного решения, есть. Выход найден, вперёд, только вперёд.
Глаза широко открыты, ликующий блеск, соприкасаясь с реальностью, медленно угасает и дрожь первоткрытий сменяется привычным столбняком и неотвратимостью ступора. Белое солнце в зените, из-под куста, где я прилёг ранним утром, найдя спасительную тень, чётко просматривается на фоне безразличного жёлтого неба абсолютно иссохшая, как и весь куст, ветка. Происхождение и вид этого растения покрыты мраком тайны, нераскрытой ещё умом человека. Но, вероятно, причины появления и всех уникальных его свойств как-то связаны с планетой Земля.



9.
Вездесущее солнце. Не Ты ли это, Господи?  Я чувствую тяжесть руки Твоей на голове своей, ты верно, гладишь ее-меня-нас и приговариваешь:
– Все хорошо…
И оторопь проходит, и  делаю первые шаги, несу фонарь, заглядываю в глаза: не он, не она.
Когда делаешь усилие, почему всегда жарко? Это Он греет тебя Своим одобряющим взглядом. Свет глаз Его освещает путь твой, и ты идёшь по выжженной земле своей, неся фонарь, пиная можжевельник, и расступаются сплочённые шеренги врагов твоих, зажавших в ладонях ответы, и пропускают на новый, прежде неведомый уровень самоосознанья, безжалостно срывающий пелену совершенства надуманных ожиданий твоих.  Мраморная плита любви  с затёршимися именами, кто вспомнит о нас, когда не станет легче? И в душной комнате, кто отворит дверь, подарив свободу?
 Вот оно – гнетущее право выбора. Идти или не идти. Быть или тоже быть, но совсем по-другому. Откуда здесь горы?  И, главное, зачем. Никто не смотрит на них, никто не помнит. Все меряют по своей планке – по своему росту, по своей шкале Рихтера. Твои неудачи – наш бесценный опыт, терпких побед предвестник. Возлюби грабли свои, как самого себя. Наступая на них в кромешной тьме, не упусти из вида горящих глаз ближнего твоего, сжавшего руки в сердечной молитве: пронеси мимо чашу сию. И ты неси её мимо, уходя все дальше за линию горизонта, обещающего долгий день без пищи.