Мандала мироздания

МАНДАЛА МИРОЗДАНИЯ

Была осень. Ей нравилось жить осенью. Она жила на последнем этаже и любила слушать, как дождь стучит по красноватым черепицам крыш. Когда приходили зима и весна, она неизбежно впадала в спячку - кажется, именно так можно было назвать это состояние. Она ложилась спать, укутываясь в теплый клетчатый плед, и ей на мгновение казалось, будто мама приходит подоткнуть его - своими мягкими желтоватыми руками. Потом наступала ночь - или сон, по сути дела одно и то же. Она просыпалась на закате лета, когда желтые листья уже начинали отрываться от ветвей и парить в прозрачно-голубом пространстве - не долетая до земли, не поднимаясь до неба. Она просыпалась, когда разукрашенные корабли приплывали в гавань из далеких стран, и алые флаги лениво качались на их мачтах, поддерживаемые легким ветром.
Когда она уставала бродить по пристани и по тихим улочкам города, она возвращалась домой и садилась у окна, задумчиво подперев голову. Иногда она включала музыку - маленькие музыканты рассаживались в уголке ее стола и принимались играть подходящие к осеннему настроению менуэты и вальсы - и слушала, как исчезает время, когда одна песня кончалась и начиналась другая. Иногда она подходила к компьютеру, брала в руки гусиное перо и оставляла на желтоватом пергаменте строки никем не признанных повестей и стихов - просто потому, что невозможно было все время носить их в сердце, они рвались наружу. Когда наконец повесть или стихи были готовы, она развешивала свеженькие, с влажными еще чернилами файлы на специально натянутой поперек комнаты веревке, чтобы дать им хорошенько просохнуть и окрепнуть. Иногда, задумчиво улыбаясь, она перебирала старые листки, выбирала некоторые из них, складывала из них самолетики и с улыбкой выпускала их в окно, где они кружились вместе с листьями над безлюдными улицами. Некоторые стихи навсегда исчезали, но некоторые приживались и пускали ростки между камней мостовой, а некоторые цеплялись за стены домов и впитывались в кирпичную кладку, затаиваясь в глубине стен. Возможно, в глубине города существовали дома, насквозь пропитанные старыми стихами. Она не знала, сколько поэтов жило до нее в ныне почти безлюдном городе. Сколько она себя помнила, она не встречала здесь других жителей, только размыто-серые тени иногда мелькали в глубине улиц или в полумраке одиноких соборов.

Когда он бросился из окна, она сидела за компьютером в своем прежнем доме и видела сон о том, что он превратился в птицу. Возможно, он действительно превратился в птицу и улетел навсегда, потому что сеть упорно отвечала на все запросы, что такого человека не существует. Когда она достучалась до одного из системных администраторов, грустного юноши со светлыми волосами и бледным лицом, которого звали Альбертом - он был из Германии, из средней значимости сетевого центра Ашаффенбург  - просто никто из ближайших администраторов не оказался доступен - тот нарушил несколько инструкций ради нее и прислал ей письмо. Там было сказано о virtual environment  - программе, которой многие пользовались и которая уже наверное четвертый год жила сама по себе, собственной жизнью, постоянно меняясь и совершенствуясь. Все, кто когда-либо присоединился к проекту, видел результаты работы, но никто не видел полных отчетов, и потому она не могла быть уверена в том, что администратор из Ашаффенбурга сказал правду. Он мог не знать правду, он мог, наконец, сам быть введен в заблуждение изменчивой программой, наконец, он мог сам быть ничем иным, кроме как порождением программы - с тех пор, как виртуальность начала жить среди людей, никто не мог ни в чем быть уверенным.

Она помнила, что город, в котором она жила, тогда был другим и ее дом был другим - возможно, сейчас он изменился, потому что время меняло его, возможно, исчез вообще - потому что ей так хотелось. Когда тот, кого она любила пять лет, решил стать птицей и взлететь из окна, когда он исчез навсегда из обшего их участка Сети, ей так многое хотелось изменить. Его последнее письмо таяло в памяти. Он говорил о призрачных порождениях программы, говорил о том, что больше не должен существовать, что он так решил - или же программа решила за него, он он окажется хитрее, он не будет стерт, он лишь изменит свои параметры, свой код, свою внешность, он изменится, но не умрет.

Возможно, в программе что-то пошло не так, и потому созданное для нее виртуальное приключение - согласно призыву "сделай свою жизнь ярче" - длившееся, как ей казалось, не менее пяти лет - завершилось непредвиденным образом. Она долго сидела у своего окна, ковыряя ногтем кнопки прокрутки, и думала о том, что живет в мире, населенном призраками,что программные существа - приходящие лишь для того, чтобы подарить пользователям мир ярких грез - могут быть реальнее людей и достойнее любви, чем люди. Ей можно было подключить к себе курс психотерапии на выбор или попросить зачистку памяти, чтобы начать новое приключение с чистого листа, но она не делала этого и все тщетно пыталась понять, был ли тот, кого она любила, программой, внушающей, что она человек, или человеком, который внезапно решил, что он программа. А возможно, всезнающая виртуальность ошиблась и вместо спроектированного для нее идеального партнера познакомила ее с настоящим человеком, и они не выдержали непредсказуемого, незапрограммированного общения друг с другом...

Она смотрела тогда в обманчивый сумрак ночи, который для других пользователей VE в этот же момент мог оказаться днем; видела людей на улицах, и знала, что не может быть уверена, кто из них реальность, а кто иллюзия, созданная программой, существующая сейчас только для нее, да и стоило ли быть в этом уверенной? Она уже ничего не знала и мало во что верила, но игнорировала сообщения об ошибках, приходящие от VE, и рассеянно думала, не проигнорировать ли ей всю систему VE, целиком...

Альберт звал ее приехать в Ашаффенбург на лечение и консультации, давно забытые родственники, встревоженные ее проблемами, появлялись вдруг ниоткуда, нарушали спокойствие личного участка сети, и распространяли вокруг себя возмущение, как синие волны. Но может быть и это были не родственники, а лишь служебные программы VE, которые хотели привести ее в нормальное состояние, вот что думала про себя она. А она устала от их тревог и от их советов, и даже не подумала о своей потерянной и неудавшейся любви, когда принимала свое решение отказаться от virtual environment, примкнуть к единицам, к отщепенцам, которые не признавали искусственной реальности, вкрапленной в настоящую жизнь... виртуальность и правда, выдумка и ложь перемешивающиеся и клубящиеся в странном единстве делали жизнь яркой и даже сводили с ума.

Она сняла с себя проекционные очки со знаком VE и переломила их пополам - улыбаясь серому призраку свободы, который внезапно предстал перед ней во всей своей суровой мрачности. Ей нравилось думать, что она увидит мир таким, как он есть, без выдумок и лжи, даже если они и обещали сделать жизнь краше. Она прошла по запустелым, наполненным одиночеством улицам, где одинокие люди бродили, шутили и смеялись в пустоту, улыбаясь каждый миру собственных грез; ей скоро стало неуютно здесь. И она стерла этот город из себя, из своей памяти и ощущения, стерла совсем, и уехала туда, где царила золотистая осень, где листья кружили в воздухе вечным танцем и где стены домов век за веком пропитывались стихами, в город, где мало что напоминало о неудачно прошедшей любви, в город, где мосты парили над солнечно-синей рекой, точь-в-точь, как было нарисовано на ее старом коврике для мышки.

Она жила в этом городе, который был, и наслаждалась своим покоем; иногда она заходила в случайные тихие кафе, чтобы выпить там своего неизменно горького изумруда. Иногда ей снилось, что она становится птицей, и меняется, ускользает, исчезает в туманном мареве горизонта, призрачного горизонта, где, как говорят, обитает истина, и вездесущей, но совсем не всесильной программе не удается настигнуть ее и стереть...

Сентябрь 2003