Гл. 5 Шведское с русским сложа... -податная реформ

5. «Шведское с русским сложа…» - податная реформа в России

5.1 Беря за основу шведскую государственную систему, которую, как известно, Петр считал образцовой, применяя ее к Российской действительности, он почел неприемлемой ту ее часть, где в управлении страной на первичном уровне власти участвовали  низшие выборные чины.
Известно, что Петр посылал в Швецию, Генриха Фика, для подробного изучения всех сторон ее административного аппарата. Проект Фика, копировавший Шведское местное самоуправление, обсуждался в Сенате. Резолюция Петра на него была такова: «Земское управление надлежит перво один уезд от мужика до правителя уезда, а потом до ландстевдинга, шведское с русским сложа, и на мере свои мнения поставя, изготовить в доклад по порядку и чинам». Тогда же – 9.05.1718 г. – было уточнено, как именно сочетать друг с другом Шведскую и русскую модель:  «…сколько ланцэфдингоф и над сколькими уезды один, и под ними сколько каких чиноф, и как оныя связаны послушанием и должностию, то выписывать и приносить в Сенат, где надлежит спускать с русским обычаи, что может быть по-старому и что переменить».  Сложение шведского с русским получилось, как в известной басне Крылова про квартет. Но об этом чуть ниже.
Шведская областная система покоилась на 3-х основных слагаемых: 1. Приход (кирхшпиль), 2. Дистрикт (херад), 3. Земля (ланд), во главе которой стоял чиновник – ландхевдинг. Петр хотел соединить несоединимое: чтобы воссоздать шведскую систему, нужно было бы допустить к управлению выборных от крестьян, которые в Швеции входили в приход (кирхшпиль) и принимали активное участие в административных и судебных органах, а также представителей духовенства, ибо пастор в Швеции обладал большим моральным и духовным авторитетом. На это Сенат с Петром никак пойти не могли. Об участии выборных от церкви не могло быть и речи, зря, что ли Петр упразднял высший судебный чин – Патриарха, чтоб увидеть во множестве на местах церковных чинов низших! В постановлении Сената об участии низших выборных во власти сказано: «Кирхшпильфохту и ис крестьян выборным при судах и у дел не быть для того, что всякие наряды и посылки бывают по указам от городов, а не от церквей». (Т.е. власть не собирается  согласовывать свои действия с церковью на предмет согласования их с Божьими заповедями – С.С.). А про участие выборных крестьян и вовсе высказался афористично знаменитой фразой, в которой сконцентрировалось все самодовольство и презрение власти к собственному народу, не раз спасавшему страну и сам престол от гибели:  «…к тому жи в уезде ис крестьянкства умных людей нет».
Тут власть напрямую объявляла, что считает своих подданных дураками, которых только она, власть, знает, как вести железной рукой в светлое будущее навстречу «всеобщему благу». Т.е., сами будучи дураками, властители считали возможным учить жизни других (вспомним «обучающее» Петровское законодательство). Почему - дураками? Потому что только дурак может считать себя умнее всех на свете. Только вот не совсем понятно для кого же все-таки Петр строил это свое мифическое «благо», ибо по его замыслу в стране не должно было остаться ни одного вольного человека, не определенного в службу или в тягло, или, на худой конец, по немощи, приписан к богадельни, «только чтоб… без дела и в гуляках не были».  А, как известно, человек, приколотый к своему социальному и географическому местоположению, подобно засушенной бабочке в коллекции на иголке, не может вполне наслаждаться «всеобщим благом». Или это, по мнению Петра и было подлинным благом, когда все подданные круглые сутки горбатятся на государство, согнутые в бараний рог под бременем наложенных на них под завязку социальных обременений?
Два других слагаемых Шведской системы – дистрикт и ланд были сохранены. Провинция (ланд), стала основной территориальной единицей. 11 существовавших до этого времени, были поделены на 45, а затем на 50. Показательно, что позже при Екатерине Великой Петровские провинции стали именоваться губерниями. Провинциальный воевода, впоследствии – губернатор – становится полновластным хозяином вверенной ему провинции. С проведением областной реформы, касаемой Шведского дистрикта, сеть бюрократических органов управления стала значительно гуще. Их отличало полное единообразие структур, жесткое подчинение центральным органам власти, единые границы компетенции – все, что отвечало представлениям Петра о его любимом «правильном» государстве.
Но это была формальное копирование Шведской системы, ибо из нее была выдернута основная суть – участие выборных от народа в управлении страной, каковое освящалось авторитетом церкви, что и являлось основой, если хотите, нервом шведской политической системы, определяющих основы ее жизни, без которых копирование становилось бессмысленным. Само же простое дробление страны на провинции и районы по шведскому образцу без главного слагаемого – шведского  выборного самоуправления – изымала из нее самую сущность, если хотите, нерв шведской политической жизни, и не могло сколько-нибудь изменить русскую жизнь. Изменение, пожалуй, было лишь в лавинообразном увеличении количества бюрократов, участвующих в местных органах власти.
Вместо участия в управлении страной выборных от народа, как это было в Швеции, Петр употребил к этому делу армию, вернувшуюся из северного похода, расквартировав ее по всей стране, определив на постой в мирные селения, как поступают обычно оккупанты. И еще передал ей четко выраженные полицейские функции.
В общем, очень трудно найти точки соприкосновения между существовавшими политическими системами Швеции и России после «сложения Шведского с русским». Если в Швеции в нижнем звене управления страной принимали участие выборные от всех слоев общества (включая и низшие), то в России всем управляла армия, расквартированная после окончания северной войны по всей стране. Власть армии, получившей несвойственные ей полицейские функции,  зиждилась на массовых изветах, доносах, сочиняемых повсеместно населением (к чему всячески подталкивала его сама власть). Кроме того, власть в стране осуществлялась целым легионом фискалов (опять-таки, созданной самодержавной властью), тайно наблюдающих за выполнением населением немыслимых репрессивных требований уродливого, кособокого, патологически выпяченного в сторону контроля государством всего и вся петровского законодательства. И кто бы мог подумать, что, оказывается, при создании новой полицейской государственной системы в России ее создатель пользовался, как основой и примером,  Шведской государственной системой!
Впрочем, несходство их при изначальном единстве замыслов создателей хорошо иллюстрирует старый бородатый еврейский анекдот:
Абрам - Мойше:
- Слушай, Мойша, что ты мне все: Карузо-Карузо, слышал я этого Карузо, ничего особенного!
-  А где ты его слышал, на пластинке?
-  Нет.
-  Может, ты слышал его по радио?
-  Нет.
-  Где же ты его слышал?
-  Мне наш сантехник, дядя Федя, напел.
Так и наши законодатели, обустраивавшие жизнь в России 300 лет назад, желая подражать заморскому соловью, не смогли выдавить из себя ничего, кроме привычного лягушачьего кваканья.

* * *
В Главе «О полицейских делах» в регламенте главного магистрата 1724 года мы видим, что было подлинной религией Петра, в чем он видел подлинную основу благосостояния будущего государства и общества, которое хотел в нем построить. В главе звучит откровенная нежность к полицейским институтам власти, о полиции говорится, как о главном столпе, на котором держатся все отношения в обществе: «…полиция особливое свое состояние имеет, а именно: оная споспешествует в правах и в правосудии, рождает добрые порядки и нравоучении, всем безопасность подает от разбойников (т.е. текст рисует полицейских неким подобием ангелов – С.С.), воровнасильников и обманщиков и сим подобных, непорядочное и непотребное житье отгоняет и принуждает каждого к трудам и к честному промыслу, чинит добрых досмотрителей, тщательных и добрых служителей, города и в них улицы регулярно сочиняет, препятствует дороговизне и приносит довольство во всем потребном к жизни человеческой, предостерегает все приключившиеся болезни, производит чистоту по улице и в домах, запрещает излишество в домовых расходах и все явные погрешении, презирает нищих, бедных, больных, увечных и прочих неимущих, защищает вдовиц, сирых и чужестранных по заповедям божиим (т.е. тут полиция прямо берет на себя церковные функции, – что же тогда остается самой церкви? Благославлять указы царской власти – С.С.), воспитывает юных в целомудренной чистоте и честных науках, вкратце ж над всеми сими полиция есть душа гражданства и всех добрых порядков и фундаментальный подпор человеческой безопасности и удобности».
Полицейский, исходя из этого описания его обязанностей, выглядит неким крылатым купидоном, ангелом во плоти, чего естественно никакой полицейский чин воплотить не мог. Здесь налицо обожествление правителем полиции, точнее передача ей функций, которые он забрал у церкви.
Ясно, что, создавая регулярное государство, одушевленное полицейской идеей, Петр руководствовался утопическими представлениями, что «регулярство», военный порядок, установленный в стране, являются основой счастья для ее подданных.
Регулярность жизни должна была проявляться во всем: указами регулировались прически и форма одежды (указы от 4 января 1700 года о фасоне платьев и от 16 апреля 1705 года о бритье борот), внутренне убранство домов (есть указы о штукатурке потолков). Жизнь подданного отныне была расписана по дням, месяцам и годам: вначале при рождении он вносился в метрические книги, затем, если из благородных - в школу, а после - в полк или канцелярию, а если из «подлых» - в подушный оклад. После смерти их должны были хоронить в гробах утвержденного образца – дожатых. Священникам строго запрещалось хоронить и отпевать в гробах неуставного образца (дубовых или сделанных из сосновой колоды). Также отныне, согласно указу от 12 апреля 1722 года и надгробные камни надлежало «окопав, опустить в землю такою умеренностью, дабы оные с подложением места лежали ровно», дабы «те камни неуборно и неприлично положенные наносят святым церквам безобразие, и в случаемся около тех церквей хождении чинят препятствие». С точки зрения классического Римского права эти указы комментировать бессмысленно.
Также власть, желая зачем-то сделать из своих подданных европейцев, хотела, чтобы они проводили время весело и непринужденно. Причем не вести себя подобным образом можно было только под страхом жестокого наказания. Такое «непринужденное, светское» времяпрепровождение, как ассамблеи, было учреждено указом, зачитанным 26 ноября 1718 года обер-полицмейстером, и начиналось с объяснения, что это: «ассамблеи – слово французское, котораго на русском языке одним словом выразить невозможно, но обстоятельно сказать: вольное, в котором доме собрание или съезд делается не для только забавы, но и для дела, ибо тут может друг друга видеть и о всякой нужде переговорить, также слышать что где делается, притом же и забава. А каким образом оныя ассамблеи отправлять, то определяется ниже сего пунктом, покамест в обычай войдет». Также «никто другому прешкодить или унимать, также церемонии делать вставаньем, провожаньем, отнюдь да не дерзает под штрафом «Великого орла».
«Великий орел» - знаменитый гигантский кубок, даваемый проштрафившемуся, с тем, чтоб он выпил и упал. Итак, даже свободное поведение в России устанавливалось по традиции из-под палки.
Полицейской системе надзора предшествовала податная реформа 1719-1724 г.г., в ходе которой вместо обложения податью каждого двора (согласно Соборному уложению 1640-го года), платежу стала подлежать каждая душа «мужеска пола». Увеличение податей было вызвано во многом именно нуждами возросшей армии, распускать которую Петр после окончания войны не собирался.  Ей же он доверил и функцию сбора податей с населения, разместив полки после возвращения из северного похода (о чем я писал выше) по всем Российским губерниям, за исключением сибирских,  которые платили повышенную подать.
         В соответствии с Именным указом от 26 июня 1724 установлено: "С каждого мужска пола души, которые по нынешней переписке и по свидетельству штап-офицеров явились, земскому комиссару велено собирать на год по семидесят по четыре копейки, а на треть года - на первую и вторую - по двадцати по пяти, а на третью -по двадцати по четыре копейки; а больше того никаких денежных и хлебных податей и подвод не имать, и платить не повинны". Платежи были определены в три срока первая треть - в январе и в феврале, второю - в марте и в апреля, третью - в октября и ноябре месяцах.
При Петре военный элемент принял гипертрофированный характер в русской жизни. Армейским чинам тут и там поручались гражданские должности. Зачастую военных посылали в глубинку, как эмиссаров царя, своеобразных  «комиссаров» для продавливания на местах Петровских указов. Они были наделены чрезвычайными полномочиями и имели право засадить под стражу, в цепи и железа на сколь угодно долгий срок любого ослушника царской власти. Этот выпяченный в максимальной степени при Петре военный элемент, формально оправданный в чрезвычайной ситуации Северной войны, продолжал превалировать  в русской жизни и при последующих правителях, всем известна приверженность к шагистике и муштре последующих потомков Романовых – от Павла Первого до Николая Первого. Это только подчеркивало военно-бюрократический характер созданной Петром модели строя в России, где не армия при государстве, но, скорее, государство при армии.
Полки после окончания Персидской компании начали селиться по всем центральным губерниям, расходясь равномерно радиусами во все стороны от Москвы. Армия распространялась от нее волнами симметрично по кругу. Поначалу, возле селения, куда прибывал полк, строился полковой двор, где селился командир полка, а, соответственно, там, где селилась рота – ротный двор. Рота расселялась в радиусе 50-100 верст от ротного двора. Далее налаживали дворы для офицеров, штабы, интендантские помещения, госпитали. Требование царя было расселять солдат максимально плотно. Солдат селили, исходя из количества мирного населения, живущего на местах: 1 солдат-пехотинец на 47 крестьян при подати в 70 коп. Он обходился в 28,5 рублей в год. Кавалерист – на 57 крестьян, его содержание вместе с фуражом для лошади составляло 40 рублей в год. Таким образом, расписали армию на все население основных русских губерний. Это было что-то неслыханное. Постойная повинность – тяжелейшее бремя военного времени с легкой руки Петра теперь становилась повседневной. Петр, естественно, понимал тяжесть положения «облагодетельствованных» им подданных. И, конечно, хотел облегчить их участь. Но не распускать же армию! На помощь Петру пришли, как всегда, «правильные» законы. Ими стали «Плакат» и «Инструкция полковнику» 1724 года.  Это напоминало сказку «Алиса в зазеркалье»:
«- Какая медлительная страна! -  сказала  Королева.  -  Ну,  а  здесь,
знаешь ли, приходится бежать со всех ног, чтобы только остаться  на  том же месте! Если же хочешь попасть в другое место,  тогда  нужно  бежать  по меньшей мере вдвое быстрее!
  - Ах, нет, я никуда не хочу попасть! - сказала Алиса.  -  Мне  и  здесь
хорошо. Очень хорошо! Только ужасно жарко и пить хочется!
  - Этому горю помочь нетрудно, - сказала Королева и вынула из  кармана небольшую коробку. - Хочешь сухарик?
  Алиса подумала, что отказаться будет  невежливо,  хотя  сухарь  ей  был совсем ни к чему. Она взяла сухарь и стала его жевать; сухарь был страшно сухой, и она чуть не подавилась.
    - Пока ты утоляешь жажду, - сказала Королева, - я размечу площадку».
Как королева предложила Алисе для утоления жажды сухарик, так и Петр, расквартировав полки по российским далям и весям, «разметил площадку», подарив населению губерний в облегчение его участи соответствующие инструкции, взвалив на его плечи содержание огромной армии.  Оба документа предусматривали, во-первых, самое активное участие армии в сборе податей и, во-вторых,  делали полковника главным арбитром всех возникающих на подведомственной ему территории споров и конфликтов между населением и армией.
Таким образом, население ставилось перед выбором: либо селить солдат в своих хатах, либо за свой счет построить солдатские слободы, нарезав их из помещичьих и крестьянских земель.
Освобождение от постойной обязанности стало привилегией самых избранных семей, освобождающихся от нее за особые заслуги или – особую взятку.  Т.е. за право жить на своей земле, нужно было заплатить или совершить какой-нибудь подвиг. Численность армии только росла: если в 1711 году армия  - инфантерии и кавалерия – составляла 106 тыс. человек, то в 1721 году – пехота и кавалерия достигла около 121 тыс. Сюда необходимо добавить 74 тыс. гарнизонных солдат, бывших резервом полевой армии, притом, что полевая артиллерия осталась  по численности прежней. Поначалу после окончания своих войн Петр придумал сделать из вернувшихся войн трудармии (в ХХ веке этот опыт позаимствовал Сталин на стройках коммунизма), бросив их на стройки крепостей, каналов и т.п. Но это было временное решение проблемы, от которой у кого угодно разболелась бы голова: армия есть, а воевать не с кем. Но и распускать нельзя, потому что жалко, кто знает, с кем еще подраться придется? И тут Петру на помощь пришла податная реформа, о проведении которой подробнее мы расскажем ниже. Вот тут и пригодилась армия, размещенная по всей стране, ей реформатом присвоил функцию сбора податей, фискальные задачи, а заодно и полицейские: отлов беглых крепостных,  слежка за  порядком, разбор споров и пр. Также армия участвовала и в поголовной (подушной, как говорили тогда) переписи населения, чтобы знать потом, сколько же собирать на свое содержание. В первой переписи 1721-1724 г.г. участвовало около 45% армейских штаб- и обер-офицеров. После переписи и уточнения размеров подушной подати, которую необходимо было собрать, из числа местных дворян выбирался земской комиссар, ответственный за передачу в полки взимаемых с крестьян денежных средств.
 Чтобы представить, что такое военный постой достаточно вспомнить, что впоследствии, чтобы наказать буйные села, где бывали беспорядки: бунты, драки, поджоги помещичьих усадеб и пр., использовали в качестве наказания проверенное средство: ставили в те деревни и села на постой полки. Те быстро доводили крестьян до разорения, мародерствуя, насильничая и разграбляя своих хозяев совсем, как захватническая армия во вражеском стане. При проведении податной реформы с привлечением армии, убивалось сразу два зайца: армии было найдено занятие, чтобы не сидела без дела, не спилась и не передралась от безысходности, и при этом сохранялась ее численность. И все за счет крепостных рабов. При этом армия оставалась вовсе не дружественной населению, ибо интересы первых и вторых были диаметрально противоположны: армии были нужны своевременные платежи на содержание, население, которому они доставались потом и кровью повседневным трудом от зари и до зари, было заинтересовано в отсрочках и сокращении поборов. Надо сказать, что при таком содержании армии Петр заимствовал шведский опыт. Но тут было одно принципиальное отличие: армия шведов в мирное время не была такой огромной, как в военное, и это было абсолютно разумно, потому что шведский король ставил во главу угла интересы собственных подданных, а Петр вел себя с ними по русской традиции, как завоеватель, не останавливаясь, во имя своих амбициозных целей, ни перед какими жертвами.   Т.е. ненужной в мирное время в таком количестве армии Петр нашел, наконец, дело: ограбление населения, рядом с которым она жила, ради содержания себя самой. Получалась формула Петровской эпохи: не армия для войны, а война для армии.
* * *
Итак, Петр поручил военным самим собирать подати с тех деревень, в районе которых дислоцировались полки. Петр рассудил, что деньги, конечно же, быстрей дойдут до полковой казны, если военные будут сами и собирать их. К тому же у сборщиков податей (превратившихся в этаких финансовых чрезвычайных уполномоченных), командированных от полков, появится финансовый интерес энергичней собирать подати, ибо от их объема напрямую зависело материальное благополучие того или иного полка, стоящего на постое у мирных жителей окрестных сел. Сбором податей, как было сказано выше, функции армии не ограничивались. Приказами полковнику ей предписывалось смотреть за порядком в округе, ловить беглых, пресекать преступления и беспорядки, а также доносить, если о том проведают, о готовящихся побегах. Для этой цели очень поощрялись доносы, в том числе и от помещиков. Они вместе с полковыми командирами обязаны были следить, как за своими крепостными, упреждая доносами их преступные замыслы о побегах, так и за крепостными окрестных деревень, о которых также обязаны были (под страхом каторги и лишения имущества) доносить полковому командиру полка,  квартировавшегося  в их окрестностях.
Доносительство было строго обязательно, оно не было личным делом доносчика, выбором его совести. Это было государственным долгом российского подданного, живущего при петровском праве, делавшего молчание тяжким преступлением. В указе от  18 апреля 1722 года читаем: «А буде кто, видя означенных злодеев, явно что злое что в народе рассеивающих, или ведая, что таковое зло тайно они производят, а их не поймает, или о том не известит, и в том от кого изобличен будет, и за это учинена будет таковымсмертная казнь без всякого пощадения, движимое и недвижимое их имение вся взято будет на Его императорское величество».
 Полковник также под страхом жестокого наказания был обязан сообщать о готовящихся побегах выше по инстанции. Поголовная слежка друг за другом, когда холопы следят за барами и друг за другом, баре - за холопами, священники  - за первыми, вторыми и третьими (священник, не донесший на прихожанина мог подвергнуться смертной казни), а за ними за всеми – военные дислоцированные близ них, у которых других дел и нет, кроме, как надзирать, хватать и не пущать (к земледельческим делам они ведь привлечены не были), - все это создавало крайне нервозную, негативную (как нельзя более отвечающую подозрительному, недоверчивому характеру самого правителя) обстановку недоверия и вражды во всей стране. Помимо возросшей до предела человеческой возможности физической нагрузки на подданных, связанных с вчетверо возросшими податями, вызванными податной реформой, к ним еще добавились и многочисленные отработки. Крепостных задействовали на стройках многочисленных дорог, гаваней, крепостей, а также Северной столицы. Если к ним добавить еще нововведенную постойную повинность, можем заключить, что в стране начал царить  крайне тяжелый моральный климат, когда стать преступником, т.е. беглым было проще простого. Достаточно было просто без разрешения старосты выйти с помещичьего двора или из деревни,  и ты уже становился таковым, каковое действие вызывало жесточайшее преследование со стороны тех, кто только и ждал этого нарушения – фискалов и армейцев, расположившихся возле твоего дома. Ведь единственной обязанностью соглядатаев, поставленных блюсти население, было ловить и хватать ослушников царских указов, - указов,  по сути, превративших жизнь в России в вид отбытия пожизненной повинности за преступления, которых российские подданные не совершали, если не считать греха своего рождения. Роптать было запрещено, что однозначно воспринималось как государственная измена, вызывавшая на себя всю мощь созданной Петром карательной машины.
По сути, передача вернувшейся из Северного похода армии полицейских функций и проведение ею ужесточительных петровских  реформ, а также создание невиданного до сих пор на Руси института фискальства, шпионившего в масштабах всей страны за «ослушниками» кабальных «царских указов», можно говорить о том, что Петр предпринял, по сути, масштабную военную операцию против населения собственной страны с применением  государственной полицейской машины и армии. При этом существование поданного в максимально ограниченном пространстве его прав и свобод рассматривалось, как единственно возможное для него условие существования, подаренное новыми временами. За них он должен был быть благодарен исключительно царю и сенату, или, как сказали бы недавно, партии и правительству. Невиданные по масштабам полицейские реформы, сильно напоминающие массовые акции устрашения, проводимые вражескими интервентами, преподносились властью как подаренное царем благо для подданных, ведущим их к всеобщему процветанию и лучезарным перспективам.
Помимо всеобщей слежки друг за другом для «осчастливленных» русских были придуманы и другие новые наказания за невыполнение царских указов о беглых. Удваивался штраф тем, кто укрывал беглых, это могли быть помещики, на земле которых осели некогда беглые, за них полагался штраф в размере всех выплат в казну за непрожитые годы у помещика, к которому они были приписаны. Расследования, пытки, дознания, очные ставки и т.д., проводимые ревизорами на местах, привели к тому, что помещики, опасаясь  штрафов за «пожилое» (так назывались невыплаченные подати за время проживания беглого  на их земле), а также доносов, за которыми должны были следовать конфискации, попросту начали избавляться от живущих на их земле, но  не приписанных к ним крестьян вместе с их семьями.  После этого началось нечто невиданное: в существующих нормах современного уголовного права есть понятие «явка с повинной», в рамках «петровского права» появилась «явка с собою», т.е. явка человека, виновного в собственном существовании. Он мог родиться в семье беглого крестьянина, осевшего в незапамятные времена на землях чужого помещика (реализуя таким образом полулегально, явочным порядком свое законное право на выбор места жительства) и, продолжая жить там, где родился, т.е. по Петровскому праву, - незаконно, - становился преступником по рождению, другими словами, своим рождением начинал преступный путь пребывания не на своем законном месте проживания. Ревизор Смоленской губернии Вильяминов писал в Сенат: «Из дворцовых и монастырских вотчин управители и вотчинники беглых людей и крестьян на прежние жилища не отвозят, но высылают их ис тех вотчин вон, обобрав всякие их пожитки и хлеб, и те высланные в прежние свои жилища не идут, а идут в украинные города».
 Не все шли сдаваться в государственные канцелярии, многие бежали на Дон, прорывались в Польшу. В 1724 году сенат получил известие, что западные заставы не могут удержать весь поток беглецов, бегущих от накатившего на них невиданного счастья петровских реформ: «приходят беглецы, собравшиеся многолюдством, с ружьем и с рогатины и с драгунами держат бой, яко бы неприятели». Против непонимающих своего счастья беглых сенат предписывал военной коллегии: «буде которые беглецы учнут проходить насильно, и по таким злодеев стрелять из ружья». Все это сильно напоминало ставшую впоследствии так знакомой всем русским гражданскую войну. Деревни пустели, никому не хотелось возвращаться к некогда покинутым местам жительства, где их не ждало ни жилья, ни наделов. А по признанию ревизора Азовской губернии А. Мякинина, «кроме Дона… уйти некуда, ибо вольности такой во Всероссийском государстве, кроме оных мест, нигде нет». Интересное признание в огромной стране, где, если бы не политика Самодержавия, можно было бы селиться, где угодно, российских просторов хватило бы на всех!
Вообще, в созданной Петром структуре полицейского государства наличие вольных не предусматривалось, они приравнивались к беглым, т.е. к уголовным преступникам. Все подданные российские должны были быть определены либо в службу, либо в тягло. Это относилось даже к нищим, калечным и юродивым.  6 апреля 1722 года Петр «изволил рассуждать, дабы учинить нищих во всех местах ловить, а кто их будет держать или оные х кому пристанут, с таких иметь штраф». После «разсуждения» был опубликован указ, в котором говорилось: «Смотреть накрепко, дабы по прежним указам бродящих нищих не было. А ежели где таковые явятся, и таких ловить и приводить в Полицмейстерскую канцелярию, а из оной молодых на урочные годы употреблять к казенным работам, а старых…для определения в гошпиталь, в Синод…». 3 июня 1724 года было решено переписать с последующим определением в оклад всех нищих страны. Перепись эта походила на военную операцию: Губернаторы и воеводы получили конверты с приказом не открывать оные до 1 октября, после же, вскрыв, им надлежало  начать переписывать «вдруг, того ж дня, как распечатают».
С «вольными и гулящими» боролись всем миром и всеми возможными мерами. А меры в общих словах были такие: сначала обложить через податную реформу подушно все население, а затем всю эту массу, находящуюся в тягле или крепостной зависимости, рассматривать, как потенциальных преступников, в случае их ухода без разрешения со своего места жительства. Т.е. надлежало поставить над ними надзирателей, чтобы было, кому следить «накрепко». Поскольку их уход был связан с недополучением податей в казну, государство автоматически начинало видеть в этом злой умысел по отношению к себе. Такое расширенное толкование бегства вряд ли делало жизнь подданных более светлым и радостным, зато приближало их к задуманному реформатором регулярному обществу, «одухотворенному» полицейской идеей.
Чтобы сделать жизнь беглых еще невыносимей, были приняты некоторые карательные меры. Они были провозглашены в указе от 1 февраля 1721 года и дополнившем его указе от 6 апреля 1722 года:
1. Был установлен срок вывоза беглых – 1,5 года со дня объявления указа;
2. Расширено понимания термина «беглый» - ими считались и зятья беглых, даже и те, кто никуда не выезжал; (Напоминает практику большевиков брать в заложники родственников врагов советской власти – С.С.).
3. Вдвое увеличен штраф с помещиков за невывоз  беглых в срок
4. Введены телесные наказания и ссылка на галеры старост и приказчиков, покрывающих беглых.
5. Поощрялись приказчики и старосты, доносящие на своих помещиков: если кто-то из них доносил на своего помещика о том, что тот в обход указа все же рисковал принять у себя беглых, то у него предписывалось отписывать все деревни «безповоротно, а доносителям за правое их доношение чинить награждение, а именно свободу и и зтех описанных деревень давать четвертую часть», т.е. донеся на хозяина, самому можно было стать помещиком.
По всей России рыскали экспедиции сыщиков, выискивающих беглых. Полицейская акция в масштабах всей страны с привлечением армии вряд ли воспринималась населением, как дружественная, и вызывала крестьянские восстания (самое известное  - восстание Булавина 1707-1709 годах, вылившееся на Дону в небольшую гражданскую войну).
Доставка беглых осуществлялась за счет держателя беглых, он должен был получить расписку бывшего владельца, что беглый доставлен на место, а также, что тот допрошен в канцеляриях свидетельства душ. Возвращение на земли прежнего помещика, было подлинной трагедией для тех крепостных, кто давно обжился на новых местах, где оброс семьей и бытом, где господствовал давно сложившийся жизненный уклад. Для мечтавших жить вольно, без государственных поборов, без помещичьих оброков, прибытие на новое – старое место к своим прежним хозяевам стало крушением надежд на какое-то подобие достойной жизни. Оно означало для них беспросветное рабство во владениях своего прежнего помещика без каких-либо надежд на будущее, унылое нагромождение бессмысленных трудов, ради мифического «всеобщаго блага», состоящего, по замыслу Петра, во всеобщей «регулярности», недостижимого, как линия горизонта.
* * *
Естественным следствием регулярства явилось введение Петром паспортов для отпущенных с мест приписки крепостных. Сталин, как известно, спустя 200 лет, пошел по стопам Петра – он, лишив  крестьян паспортов, допускал возможность их выезда в город только при наличии разрешения, подписанного председателем колхоза,  желая их видеть прикрепленными к месту приписки пожизненно, за исключением случаев раскулачивания, когда семьи кулаков ссылали в невозделанные земли с целью уничтожения.
Паспорт петровских времен подписывался помещиком или приходским священником для предоставления земскому комиссару, который выдавал «пропускное письмо от себя за рукою своею, и за рукою ж, и за печатья полковника, котораго полк в том уезде имеет вечную квартиру». В нем было множество всяческих ограничителей – вроде ограничений по времени, месту, запрета за время командировки жениться, - чтоб государство могло контролировать перемещение своих подданных. Кстати, отзвуком тех времен является сегодняшняя прописка в России, делающая для нас странным образом события, происходящие три века назад, встающие сквозь дымку времен, удивительно современными. Как уповал отец-основатель тогдашней полицейской системы в России на эти самые паспорта! Он считал, что от них «воровство многих пресечется и удержание крепкое… потому, что нихто пристанище без ярлыка сыскать себе не сможет».  Какая наивная и вместе с тем неодолимая вера на Руси в силу бумаги, которая направит жизнь в «правильное», нужное ей русло!
Естественно, как реакция на запрет покидать место жительства по собственной воле, появились поддельные паспорта. Борясь с ними, власти ввели печатные паспорта – беспрецедентная мера в ХVIII веке! О, эта извечная борьба государства со своими подданными!  Теперь паспорта нужно было подписывать не у земских комиссаров, а в воеводских и губернских правлениях. Но те находились в центральных городах, где сидел воевода, а он мог отстоять от места жительства отпущенного – особенно в крупных уездах - Московском, Новгородском и т.д., – в двухстах верстах. Таким образом, чтоб уйти работать, скажем, за 20 км, нужно было сначала для оформления печатного паспорта прошагать двести. О, петровская мысль, пустившаяся в бурные волны бюрократической стихии, вне каких-то берегов здравого смысла!
В Сенат полетели сообщения с мест: «… ежели обширный уезд, например Московский, Новгородский и Нижегородский и иные многие тому подобныя, ис такова уезду не свободны в другой уезд в наймах ехать или для работы идти, покамест не получат от воеводы пашпорта, а к воеводе в город иттиверст по сту и по двести, то он прежде, нежелиработою своею на оплату податей что достанет, последнее свое дорогою исхарчит».
Короче, даже такая послушная царской воле жизнь, как в России, выбивалась из Петровских абсурдных установлений. Маниакальная идея Петра закрепить всех своих подданных на местах под надзором целой полицейской армии вступала в противоречие с живой реальностью – извечный антагонизм русской жизни! Никакое нормальное развитие страны было невозможно без естественного перемещения жителей с места на место. Даже для заработка все тех же податей, ради которых полицейская податная реформа и затевалась, требовалась некая свобода движения. И эту-то неуклюжую нежизнеспособную политическую модель, которую Петр считал вершиной своей мысли, он пестовал и лелеял, заслужив в устах потомков титул Великий!
 Подушная реформа лишила тогдашние фабрики и мануфактуры притока свободной рабочей силы (об этом в гл. «Петровская индустриализация») - Петр хотел крепостными средневековыми методами создать новое – индустриальное, по западным образцам, общество. Сделать свободных, инициативных, предприимчивых тружеников – созидателей из бесправных, крепостных рабов. В результате, те однобокие уродцы, которые у него получились, именуемые крепостной экономикой и сельским хозяйством, с которым Россия жила последующие 200 лет под самодержавной маской прогресса и гуманизма, будучи помножены на дикие, изуверские нравы России, заставляли цивилизованные страны смотреть на нее, как на уродливое, но довольно редкое произведение природы, подобное экспонату петровской кунсткамеры.