Странички

 Конец пятидесятых и шестидесятые годы, восточная окраина Москвы — Сокольники, Черкизово, деревни Гольяново, Калошино... Из Сокольников, своей малой родины, отец перевез меня одиннадцатимесячного и мою маму. Оставаться в квартире, где, кроме нашей семьи, жили его родители, три сестры с мужьями и детьми, было невозможно. Папе от завода, на который он поступил в 1949 году, дали две небольшие комнаты в старинном деревянном доме на периферии Москвы — в Черкизове, на улице Хромова №21А, которая была названа  в честь рабочего бронетанкового завода №37. Эта улица в сильно укороченном виде существует и поныне.
Итак,  в этой советской квартире я с родителями прожил шестнадцать лет,  как мне сейчас кажется, очень счастливо и весело. Нашу коммуналку наполнял очень интересный и разный народ. Но сначала хочу рассказать о комнатах,  в которых мы проживали. Это были самые крайние угловые комнаты в доме. Окна первой выходили на дорогу, за которой напротив стояла и сейчас стоит здание небольшой фабрики, тогда текстильной. Сейчас они изготавливают какие-то мебели. Второе окно смотрело на забор, к которому примыкала общественная уличная помойка со здоровенным деревянным ящиком с откидной крышкой. Этот ящик позднее заменили на баки — цилиндры, которые раз в неделю по пятницам опрокидывали с грохотом в мусоровоз  угрюмые дядьки с мятыми и небритыми физиономиями в серых грязных халатах и кепках с пуговкой. Эти дядьки в кепках, как мне тогда казалось, были очень важными людьми.
Три телевизора было в нашей обшей квартире: у соседей слева, где жила моя подружка-ровесница Тамарка, телевизор «КВН» с линзой,  соседи Кулаковы с  «Рекордом», который позднее появился и у нас. Как-то днем я играл на полу. Мама гладила белье на круглом столе. Показывали «Новости». Вдруг она воскликнула: «Смотри, космонавта встречают». Это был космонавт №2 — Андриан Николаев. С этого момента я начал себя помнить и чувствовать,  что живу на этом свете.
Позднее папа купил мне первый трехколесный велосипед с голубком на передней вилке.  Я еле дождался, когда отец вернется с работы,  и мы пошли на прогулку по улице с велосипедом. Силенок было маловато,  и папа помогал мне справляться с педалями. В конце улицы, где-то у дома № 29, в котором жили местные черкизовские богатеи Морозовы, образовалась небольшая ямка в асфальте, наполненная водой. Как же объехать? Небрежно плюнув в лужу, я с видом опытного велосипедиста в коротких штанишках пронесся мимо нее. Это второе самое раннее воспоминание.
Жили мы совсем не богато. Работал только папа. В детский сад не отдавали, воспитывала мама. Интересны были походы в местные продмаги, которые находились в старых деревянных домах. На Знаменской улице, Зельевом переулке стояли ларьки,  в которых было все, как мне казалось тогда — от спичек и соли до селедки в здоровенных бочках.  А подсолнечное масло  накачивали специальной ручной качалкой из темных и липких бочек. Как здорово был отведать ломоть свежего ржаного хлеба, посыпав ее солью и полив ароматным подсолнечным маслом. В витрине рядом с папиросами «Казбек», «Север», «Беломорканал» лежали пастила, халва, дешевые «Театральные конфеты»,  которые мама иногда покупала мне в развес. И я,  счастливый, получал маленький фунтик из серой бумаги граммов пятьдесят-сто этих лакомств. Тогда поход в ларек считался ненапрасным. 
Конфетами угощал свою подружку — девчонку-ровесницу Тамарку, с которой была честная товарищеская дружба. Мы вместе играли, когда родители были на работе. Вместе обедали у них. Эти обеды казались вкуснее наших семейных. Мама притворно обижалась на это, говоря: «Иди к Бурмисторовым жить, к теще своей,  а Тамара будет моей дочкой». «Как это может быть?», - думал я, представляя свое житье-бытье в другой семье. Мой папа почти никогда не пил водку. А дядя Коля, отец Тамары, рыбак и любитель этого дела.
...Еще мне нравилось смотреть,  как в этих палатках зимой грузчики топили печку разбитыми ящиками и грохотали во дворе, перекатывая пустые бочки из под масла балтийской кильки, селедки. Воздух пропитывался запахом семечек и моря. Подсобные рабочие вечно были во хмелю, небритые какие-то и грустные с утра. Продавщица тетя Катя «лечила» их,  и они, повеселев, продолжали свою, как мне думалось, настоящую мужскую суровую работу. Я завидовал тому,  как ловко они скатывали с полуторки по трапу из досок тяжеленые бочки, переносили ящики, грубые серые мешки с мукой.
  Став старше, я покупал маминой напарнице из пункта приемки белья тете Вере селедку по тридцать четыре копейки и папиросы, стеснительно предупреждая в магазине,  что это вовсе не для меня. Эта шумная тетя Вера, всегда громко и уверенно разговаривающая со всеми, повадилась у нас обедать. И фамилия ее мне не нравилась — Косоплечева. При встрече с ней я всегда смотрел на ее плечи. Эти обеды вдруг в один прекрасный день прекратились. Моя неконфликтная мама тактично намекнула, что не так богата, чтобы кормить ее каждый день. Потом они и вовсе разругались по какой-то причине.
Зимой наша улица утопала в снегу. Дворничихи-татарки очищали только тротуары. Дворы жители сами,  как могли, убирали,  прокладывая в глубоких сугробах узкие дорожки. Мне было лет шесть, когда в один из ярких солнечных январских дней мы с мамой были дома только что истопили печь, и вдруг  неожиданно нагрянули гости — два моих двоюродных брата,  совсем еще молодые ребята Санька и Вовка. Последнему купили харьковский  фотоаппарат «ФЭД». Ребята решили  попрактиковаться в фотографировании. Этот день мне запомнился надолго. На фотокарточках наша полуденная улица, и мы с Томкой в санках.  А наши молодые мамы стоят у дома,  и все еще впереди...  Позднее к нашей компании присоединилась Ирка Шурыгина из дома напротив, дед которой летом в саду выращивал гладиолусы и продавал их на Преображенском рынке.
Двор московской окраины. Дровяные сараи были у всех. Нашей семье повезло — отец отвоевал небольшой деревянный сарай-фургон, до  этого снятый с ЗИСа кузов, обитый крепкой, почти броневой сталью. Эти санитарные фургоны прошли всю войну и непонятным образом некоторые из них оказались только в нашем дворе. В них частично сохранилась электропроводка. В дверях какие-то крючки, петли, ремни  под крепления носилок. Внизу находились полусгнившие аккумуляторные ящики. Все там было интересно и таинственно! Иногда соседи на свет извлекали пересохшие противогазы в сумках, громадные клещи для сбрасывания зажигалок с крыш домов, брошюры ПВХО... Все это было для меня эхом далекой войны. Еще сосед дядя Паша, Павел Иванович Кулаков, ходивший в армейской, защитного цвета рубашке, служил во время войны сержантом, командиром пулеметного расчета.
Лето...  Как хорошо было нам, дошкольникам,  в эту пору на нашей улице! Большие тополя образовывали зеленый туннель,  в котором в жаркие солнечные дни стоял прохладный полумрак.  Мне никогда не было скучно,  всегда находилось какое-нибудь дело.  То с ребятами поиграть, прячась во дворах, то попускать через макаронину мыльные пузыри. Домой приходили затемно. И что удивительно, ничего не боялись. Во дворах всегда были люди. В садике дома №23 играл трофейный аккордеон. Взрослые перекидывались в картишки или допоздна сидели на скамейках, отдыхая после смены на фабриках или заводах. Парни и девушки играли на дороге при тусклом свете фонарей в волейбол  и входивший тогда в моду бадминтон.
Каждое лето мою соседку и подружку по играм Томку родители увозили в бабушке под Калинин в деревню Спировского района. Возвращалась она уже в конце августа немного одичавшая какая-то, даже говорила на тверской манер. За стеной слева от нашей комнаты жила одинокая старуха — Анна Александровна Суконщикова, с таинственной и загадочной биографией. О ней почти никто ничего не знал в квартире. И только,  когда ее не было  на коммунальной кухне, я иногда слышал очень интересное: Александра Ивановна, мама дяди Паши, очень редко и нехотя рассказывала,  что та ей  приходилась бывшей хозяйкой, отец  которой до Октябрьской революции имел в Черкизово несколько доходных домов. Дом, где мы жили,  тоже принадлежал Суконщиковым. Александра Ивановна служила нянькой в этой зажиточной московской семье. Многие годы каждый день на общей кухне да еще в бывшем собственном доме бывшей хозяйке приходилось встречаться с бывшей прислугой. Друг друга они ненавидели. Анна Александровна называла вторую рыжей кошкой. Если одна была на кухне, другой там не было.
Иногда от скуки или детской жестокости я донимал А.А. расспросами о том, чем она занималась и как жила до революции. А.А., делая строгое лицо и поджимая губы, ругала меня и называла мытарем, изводящим своих несчастных родителей. Говорили, что при Советах она служила кассиршей то ли в Елисеевском магазине,  то ли еще где.
Став старше и полюбив книги, я по ее просьбе давал ей почитать что-нибудь «про любовь».  Летом во время каникул мы часто читали с ней в садике, посаженном мной и Томкой. В ненастную погоду  я присаживался на толстые широкие доски ступеней в парадной и, открыв входную дверь, смотрел на прохожих, куст сирени... Иногда подсаживалась А.А. и задумчиво смотрела куда-то сквозь дождь, вздрагивая от раскатов грома... Когда-то она была очень красивой и статной барышней, вышедшей замуж за поляка, который в суровом 1917 году ограбил ее и бежал за границу...
Государство выделило ей небольшую комнатку с заколоченными дверьми, слева — бывшая нянька, справа — наша семья. В комнате было холодно, ей сложили настоящую кирпичную печку, которую так и не научилась толком топить.  Для А.А. значительным событием была ежегодная покупка дров со склада, на котором ее вечно обманывали, подсовывая сырую осину не в размер печки. Приходилось нанимать с этого же склада кольщика,  который за пятерку и бутылку водки, да еще и с обязательным обедом у нас, перекалывал за целый день кубометров шесть дров. Зимой эти поленья нещадно дымили, и А.А. топила головешки в ведре с водой, наполняя квартиру холодной гарью.
Кто жил в Москве в начале и середине шестидесятых прошлого века, помнит снежные морозные зимы.  Я с ребятами и девчонками измерял на глубину громадные сугробы. В них же делали пещеры, превращая их в настоящие снежные крепости. И обязательно каждый год взрослые сооружали ледяную горку.  Во двор приходили дети из соседних дворов. Почти до самой весны стояла наша «гора», вызывая восторг у ребят. Домой приходили в сумерках в обледенелых и тяжелых шубах, мокрых валенках. Эти наши вещички мамы, чтобы сбить сосульки, нещадно колотили об острые углы на кухне. После таких гуляний засыпал я сразу, едва добравшись до кровати. Часы-ходики в форме котенка с «живыми» глазками тикали надо мною... Так проходило раннее детство на тогдашней окраине Москвы.
Улица Хромова тогда не имела асфальтового покрытия. Канавы и ухабы портили дорогу. Мимо наших окон раза два-три в неделю проезжала открытая платформа с запряженной в нее громадной  ломовой лошадью,  которая пятясь задом вместе с повозкой, входила в фабричные ворота напротив (дом №20), где ее нагружали большими катушками ниток. Летом в жару на голову лошадке возница надевал панаму с вырезами для ушей.
В один из ненастных дней осени около дома в углу, тихонько повизгивая и дрожа, сидел маленький грязно-рыжий комочек. Я покормил собачку. На следующий день мы встретились снова и не расставались после десять лет. Первое время я прятал Рыжика в фургоне сарая, но Тамарка с нескрываемым удовольствием нашептала моей маме про нового жильца нашего двора. Мама только и сказала мне: «Ну, показывай, показывай,  все уже знают».  Мы с родителями пошли смотреть. Я клятвенно пообещал кормить его сам. Но готовила мама, аппетит у Рыжика был зверский — собачий. Веселым «парнем» оказался этот пес. И хорошим другом. Зимой катал меня на санках. Летом я запрягал его в самокат. Он был любимцем всего двора. И тем грустнее было расставаться с ним, когда мы переезжали в новую квартиру. Но Рыжика мы не бросили,  устроив его в хорошее место — в воинскую часть, при кухне.  Как после рассказывала мамина подруга,  Рыжик вполне обжился на новом месте  и с сослуживцами ходил в наряды.
«Детский мир» на Дзержинке, - так в  60-70-ые гг. называли москвичи и гости столицы со всего Союза центральный детский магазин на площади имени Дзержинского. Позднее со станции метро «Площадь Дзержинского», не выходя на улицу, можно было войти в «ДМ». Для московских мальчишек и девчонок, их мам и бабушек это место было важным и знаковым, потому что можно было купить все,  что только выпускалось и производилось на фабриках и заводах нашей страны для маленьких граждан. Да и взрослые люди, имеющие небольшие размеры,  могли с очень большой скидкой одеваться здесь. Детские товары в советское время были очень дешевы и добротны.
Себя в «Детском мире»  в качестве покупателя помню лет с пяти-шести.  Каждое посещение надолго запоминалось. В начале 60-х гг. не было станции метро «Преображенская площадь», приходилось добираться от дома до «Сокольников» на трамвае №7, так называемой «коробочке».
Думать и мечтать про «ДМ» я начинал, как правило, недели за две,  ведь папа обещал,  как получит зарплату, съездить со мной в магазин. И вот счастливый день! Мы приезжаем в магазин с самого утра. Тяжелые стеклянные двери в металлических рамах открывались в 8:00. Народ вбегал в магазин, и,  как большая река, толпа покупателей делилась на малые реки, ручьи... Родители с детьми расходились по этажам, отделам, секциям, прилавкам. Но мне нужен был всегда один отдел — «Игрушки» на первом этаже. В центральном демонстрационном зале, который объединял все четыре этажа, на самом верхнем балконе я частенько стоял и смотрел вниз на детский мир, на мир детских желаний,  мир радостей и слез. Еще сверху интересно было наблюдать за часто сменяющими друг друга часами с большой кукушкой и почти живыми персонажами сказок. Это чудо!
Я никогда не клянчил, не ныл и не выпрашивал себе игрушек.  Я тихо ждал и мечтал. Мечтал о большой металлической машине, сверкающей краской и вкусно пахнущей резиной. Машины эти продавались на первом этаже и занимали часть отдела,  в котором еще можно было купить педальные автомобили  и настоящие большие велосипеды «Украина» с шинами зеленой и белой резины.
На первом этаже филателисты приобретали марки СССР и Монголии. Самодельщики в отделе «Умелые руки» покупали обрезки плит дсп, уголки, фанерки, из чего во времена мебельного дефицита «умелые ручки» сооружали замечательные стенки в своих квартирах.
Отдел «Юный техник» не мог вместить всех желающих. Здесь было все для умных и любознательных от авиационного моторчика для моделей самолета до радиоконструкторов, но мимо витрины с действующей железной дорогой не проходил никто. Позднее появились целые локомотивные и вагонные наборы: рельсы, стрелочные переводы, домики обходчиков, даже маленькие зеленые елочки,  пульты управления.  И все это СССР получал из Германской Демократической Республики от фирмы «Piko». До сих пор эти модельки с шестнадцатью и девятью миллиметровыми колеями имеют ценность у коллекционеров.
Самым нелюбимым среди ребят был третий этаж — школьная формы и одежды. Как только подводили меня к этому прилавку, портилось настроение — прощай лето! Готовимся к школе! Долго родители, чаще мама, заставляла мерить в духоте то брюки, то школьный пиджак. Нужно было выстоять очередь, чтобы попасть сюда. Ужас... Наконец, все куплено, недели за две-три до 1 сентября. На первом же этаже в первый раз в первый класс купили большую коробку в форме книжки с цветным рисунком на обложке радостно шагающего первоклашки в школу. У меня в отличие от него настроение было не очень. О советской школе и годах учебы как-нибудь после...
Лет в десять-двенадцать меня очень волновал вопрос: «Ну когда же мне купят настоящий велосипед?». И вот однажды, субботним зимним вечером, пошли в спортивный магазин за Преображенской площадью. Но, увы,  в этот день велосипеды как раз закончились. А ждать больше не было никаких сил. Я грустно побрел с мамой домой. А папа поехал дальше искать велосипед. И где-то часа в два дня привели мне чудо — «Чайку», велосипед, очень качественно сделанный в Литве. Я на нем долго ездил, он меня не подводил, не ломался.
Игры в шестидесятые и семидесятые годы были простые и интересные. Не было тогда в обиходе глупых жаргонных словечек. Наша родина еще не скатилась в перестройку и демократию. Страна строила социализм в мечтах о коммунизме к 1980 году, как обещал генсек Хрущев или Хрущ, как  тихонько называли его в народе...  «Не дай нам бог жить в эпоху перемен» - восточная мудрость.
Мое шестидесятническое детство разделилось как бы на три временных эпизода. Сначала Черкизово, улица Хромова,  о которой рассказал выше. Второй момент — площадь трех вокзалов, Комсомольская площадь, где на месте универмага «Московский», на улице Краснопрудной,  стоял двухэтажный дом. Здесь жила моя бабушка с дедом, отчимом моей мамы, сильно пьющим Сергеем Ефимовичем. Дом, в котором они обитали, был до 1917 года доходным, комнаты сдавались мастеровым с железной дороги. Из больших комнат-казарм кое-как нарезали квартиры для московского небогатого люда. Вот сюда в гости я в сопровождении родителей и приезжал. Мы поднимались по крутой лестнице на второй этаж, поворот направо и вот — «хоромы». Комнаты без туалета и водопровода, зато позднее со своей газовой плитой. Два окна выходили на Ярославский вокзал и памятник Ленину, который своей вытянутой рукой как бы указывал дорогу «Вон из Москвы!».
Как правило,  в гостях мы садились играть в лото. Дед всегда выигрывал. Несмотря на запои,  у него до глубокой старости была отличная память и виртуозное умение считать деньги левой рукой. В Первую Мировую а германском фронте молодой солдат царской армии Сергей Кольцов в бою был взят в плен. Во время жестоких допросов немцы раздробили кисть правой руки. И когда дед впоследствии здоровался, то левой ладонью он брал руку товарища  и вкладывал свою правую переломанную. Но советская власть не считала его инвалидом,  потому всю жизнь приходилось работать, как здоровому. Он устроился работать в табачный ларек в парке «Сокольники». Как раз напротив известного москвичам кафе «Сирень».  В его палатке вкусно пахло табачком. Дед лихо продавал дефицитные тогда папиросы «Лайка», «Друг», «Новость» и т.д. У него были постоянные клиенты и водились денежки.  Но бабушка вздыхала — Сергей Ефимович ни копейки не давал ей. Дед, выпив, любил поговорить. Речь его была литературной и грамотной  в отличие от моей совсем простой бабушки Нюши, Анны Ильиничны.
Ее, родом из деревни Путятино, что на Рязанщине, в раннем детстве еще до революции вывезли в Москву в люди и отдали девочкой в прислуги. Тяжело жила юная Аннушка -  в нужде и голоде. В советское время в годы Отечественной войны работала на оборону, за что получила медаль «За доблестный труд в Великую Отечественную Войну»  с изображением на лицевой стороне усатого вождя всех времен и народов. Пенсия у нее была никакая — 14 рублей от родной советской власти. Утаив кое-какие крохи от этой пенсии, бабушка по дороге к нам в Черкизово покупала мне по одному маленькому печатному прянику в виде рыбки или бабочки.  Мы ходили с ней пешком в недавно открывшийся на Архиерейском пруду кинотеатр «Севастополь». Будучи уже тяжело больной, она просила мою маму привезти меня,  чтобы как когда-то поцеловать в макушку.  Сводных внуков по линии дедушки недолюбливала. Я был для нее единственным. Светлая ей память...
А третий эпизод — Сокольники, улица Шумкина. Иногда в выходные дни мы с родителями приезжали в Сокольники, на улицу Шумкина, в дом, где вырос и женился мой папа,  а потом родился я. Мальчиком он любил ходить в гости к своему дедушке в дом на Третьей Рыбинской улице, который до Октябрьской революции полностью принадлежал нашей фамилии. Папа рассказывал, что его прадед еще в конце XIX века привез семью из Смоленска и занялся торговлей в Москве. На родине торговые дела шли не ахти. Обосновалась семья в двухэтажном доме. Первый этаж — магазин,  второй — жилые комнаты. Этот дом простоял очень долго, пережив революцию, военное лихолетье. Сейчас там находится какое-то невнятное ООО.
Я помню себя мальчишкой за ручку с прабабушкой Дашей ходили в булочную Филиппова за хлебом. Там мне покупали булочку с изюмом — калориечку. Хлеб выпекался здесь же. Эта булочная показана в фильме «Место встречи изменить нельзя». Как жаль,  что теперь ее нет! Весь исторический район у метро «Сокольники» был снесен. На этом месте выросли безликие коробки жилых домов, изуродовавшие историческое место старой Москвы. Магазин «Зенит»... где-то с этой стороны жил в собственной квартире дядя папы — зажиточный горожанин  до революции, владелец мастерской по пошиву модных шляпок для московских модниц. В памяти моей он остался маленьким старичком с тросточкой слепца и в круглых зеленых очках на носу. Он иногда приезжал к нам в Черкизово в выходной день выпить за обедом рюмочку,  поговорить. Его дочь Надя приходилась мне крестной.  В своей квартире вдвоем они жили довольно замкнуто. Помню дорогую мебель,  какой-то полумрак в комнате, большие старинные стенные часы,  которых уже никто не заводил. По мужской линии я являлся единственным наследником, и если бы не революция... Но история не терпит сослагательного наклонения,  в ней все четко прописано. Ну, а от старых Сокольников остались лишь сам парк да церковь, в народе «Кедрова», где крестили моих предков. Здесь же был крещен и я. Это лишь немногие эпизоды начала моей жизни.
Зима-весна 2012 г.
Странник