Фрося

         Как всегда, когда я приезжаю в Киев, в первую очередь отправляюсь на кладбище, сначала центральное Байковое. Мы встречаемся с подругой Зайчиком у остановки метро «Дворец Украина», потом немного пешком вниз, затем вверх по улице, минуя проход  под мостом. На этот раз над нами промчался поезд, он так грохотал и гудел, что подруга долго не могла прийти в себя.
       Люсину могилу, казалось, я найду легко, я была с ней на месте захоронения её родителей, знаю приметы. Но в этот раз я, найдя знакомый памятник «с приметой», искала ряд ниже этого места, а нужно было смотреть выше… Нашли, конечно. Там пока ещё стоят два больших венка «От скорбящей дочери» и «От семьи Л».
       Потом мы пошли к третьим воротам, там я знаю всех, кто покоится вдоль дорожки, встречала их памятники, как старых знакомых и называла имена… Подошли, минуя большую старинную плиту Эдварда Байрона, к могиле моих родных: бабушки,  мамы, тёти и других родных, убрали там, постояли…
       И, как всегда, пошли на самый верх горы, к Жанке, где намертво застряла в грунте дверка ограды, где зелень почти поглотила памятники и скрыла табличку о ней, о моей однокласснице… Пробралась к ограде снаружи, разорвала плети дикого винограда, освободила Жанину табличку, приладила цветы, привезенные издалека…
       А потом в один из дней  мы поехали на другое кладбище – Берковцы. Главные ворота… Долго рассказывать, как мы блуждали там, почти как зомби. Фросину могилу нашли, там тоже всё заросло, несколько лет не могла попасть к Фросе…
      Активно занялась расчисткой. Рвала длинные плети зелени, чтобы освободить мраморную плиту с фотографией и именем Фроси. Кое-как расчистили всё, потом очень долго искали вход на старое еврейское кладбище, но так и нашли его изнутри, от центральных ворот, а снаружи старые ворота оказались запертыми.
      Фрося… Главные её слова, как присказка: «Соня, не нервичайте» — обращались они к моей маме, она пыталась успокоить её немного. Она и была больше всего привязана к маме, а не к нам, детям. И последними словами Фроси накануне смерти были: «Мама буде беспокоиться». Она всё время шептала, чтобы я шла домой. Я даже расплакалась и спросила: «Почему ты меня прогоняешь?» Тогда она и сказала, что «мама буде беспокоиться». Был поздний вечер, а утром её не стало…
       После похода по кладбищу, долгого ожидания автобуса, мы наконец-то разъехались с милой моей подругой по домам. Я поехала в Дарницу, где живёт семья Котофея, все были на даче, у меня при себе ключ, поднимаюсь на последний пятый этаж. Левая рука почти до плеча расцарапана, красная, воспалённая, немного отёчная – результат борьбы с зарослями зелени на могиле Фроси, на ноге большой синяк – больно ударилась об острое навершие низкой ограды.
        Что делать в квартире, где нет никого? Стала искать какие-то средства от воспаления на руке, чтобы чем-то смазать царапины. Нашла только спрей, употребляемый после бритья, там написано, что он противовоспалительный и увлажняющий. Побрызгала руку. Потом нашла ещё вьетнамскую звёздочку, втёрла мазь в синяк на ноге.
      Заварила чай... и поползли воспоминания…
       Когда приходила Фрося, а мама, как всегда, была на работе, Фрося по-хозяйски хватала бельё, которое требует стирки, наполняла ванну, замачивала там всё или ставила большую выварку на конфорку газовой плиты для кипячения белого постельного белья. Если её ещё заставала мама, то кормила, пыталась всунуть ей какие-то деньги, но Фрося со слезами на глазах твердила: «Не прийду більше, обіжуся». Денег не брала.
        Это в последнее время было, когда Фрося уже работала уборщицей  «у трампарку» – в трамвайном парке, недалеко от больницы Павлова (психдиспансер). Видимо, в 1961 году она жила какое-то время у нас, когда вал пульпы, грязи, грунтовых вод залил трамвайный парк, больницу, людей, ехавших в вагонах трамваев и троллейбусов. Было много погибших, что очень долго скрывалось… Видимо,так сильно хотелось властям залить «Бабий Яр» — могилу тысяч расстрелянных там евреев. Но Фрося нам рассказывала, что там было…
         Когда мы расчищали с Зайчиком могилу Фроси, подруга спросила меня:
        — К ней никто не ходит?
        — А некому ходить – ответила я. – Нет у неё никого…
        Раскручивая воспоминания, понимаю, какой же страшной была жизнь Фроси. Она с братиком Васей осиротели, но приёмная семья «дядини» (жены дяди) сурово приняла детей, пятилетней Фросыне нашлась работа, нянчить маленькую тёзку, собственную девочку родственников. Так с пяти лет и стала нянькой, домработницей. А вот братика кормить не хотели, она уверена была в том, что его отравили. «Пішов пасти телят, прийшов додому, напився води, пішла ротом піна, він упав і забився, так і помер. Потім було слідство, всі сусіди знали, що хлопчика отруїли, але хазяї дали гроші и справу закрили». Соседи не стали вмешиваться, да и поздно уже было, мальчика не вернуть. Так Фрося росла одна на белом свете. А замужем была дважды. Я помнила, что второго мужа Фроси звали Иван.
        «Та я ж не знала, що це такий гріх двічі виходити заміж. От же твоя мама більш не вийшла заміж, як твій батько загинув»! — Так говорила мне Фрося, одобряя маму, которая осталась верна своему погибшему мужу.
         Дочку свою Марийку Фрося «поховала в одній сорочці», страшный голод в 1933 году. Старший сын Фроси Петро Сорочинский «пішов просити милостиню, старцювати». Так больше она и не видела сына. Мой отец пытался найти его, Фросю вызывал следователь, показывал фотографию её детей. Она так просила, чтобы он отдал ей эту фотографию, но следователь сказал: «мы же хотим найти вашего сына. Потерпите немного»… Но началась война, погиб мой отец, погиб и тот самый следователь… Кого искать после такой войны!
         Но странно, что, спустя много лет, через год после смерти Фроси в 1980 году, в одном учреждении я увидела стенгазету, где среди фотографий героев-участников Великой Отечественной войны было и фото Петра Ивановича Сорочинского. Я не постеснялась пойти в Отдел кадров учреждения, спросила, откуда родом этот человек. Оказалось, именно оттуда – Житомирская область, Руженский район…
        Я пошла к нему, зашла в кабинет, извинилась, спросила о месте, где жил, спросила о матери. «Я год назад её схоронил», – сказал он. Ему было 9 лет, как и сыну Фроси, и Фроси уже год как не было в живых. Я извинилась и ушла, ничего не сказав. Мог ли голодный девятилетний мальчик забыть настоящую мать и признать матерью приёмную? Не знаю. Могла ли быть деревня Сорочинцы, где у многих были одинаковые фамилии? Конечно… Взял ли кто-нибудь голодного ребёнка к себе, если кормить было нечем? Опять не знаю. Вот так это было.
        А ещё мама увезла вместе с нами Фросю как члена семьи в эвакуацию. Мы еле поспели к одному из последних составов, попали в теплушку, где раньше возили уголь. Всё пропитано было угольной пылью. Фрося на каком-то полустанке вышла со мной на руках, чтобы умыть мне лицо, а поезд без гудка вдруг поехал. Фрося побежала, успела вскочить на подножку последнего вагона, лесенка-подножка под ней подломилась, спасибо, солдатик стоял в тамбуре, он втянул Фросю в вагон: «Счастливая ты, баба, или ребёнок твой счастливчик». Так мама вместе с бабушкой и старшим моим братом пяти лет дождались нас с Фросей, мама держалась за сердце, в полуобморочном состоянии…
         Да, некому посещать могилу Фроси. Её соседи по улице Малиновского, где она получила комнатку в общежитии трамвайного парка, вряд ли помнят её. Я точно знаю, что мама хотела забрать Фросю к нам, когда она состарилась и тяжело заболела, но тут соседи проявили завидную прыть, не отпустили её: «Всегда ты с этими евреями, мы хоть похороним тебя по-христиански». Фрося уже так ослабела, что не смогла защитить ни евреев, ни себя. Было ей ровно 80 лет. А раньше она пыталась давать отпор «доброжелателям», которые злились на неё за то, что «работает на евреев». Как-то Фрося, крепко держа меня за руку, сказала им при мне: «Вони евреї, але дуже хороші люди». Она сжала мою руку, и мы ушли, а я почувствовала некоторое злорадное превосходство над этими кумушками. На меня, маленькую девочку, вообще смотрели, как на вещь и говорили гадости при мне. Вот такие же «милые соседи» из общежития на улице Малиновского со злостью, неодобрительно смотрели на огромный венок из живых цветов, весь укрывший гроб. Его положила моя мама… А на кладбище пойти, конечно, некому. А ведь они живут в этом же городе, в той же стране...
          Сколько раз мама пыталась устроить Фросю домработницей к своим знакомым, сотрудникам! Ничего из этого не получалось. Через месяц, самое большее, Фрося возвращалась со слезами на глазах: «Не можу я там робить. Вони погані люди…» Просто у нас она была не домработницей, а хозяйкой. делала то, что считала нужным.
          Но вот пришла смерть, я смотрела сквозь слёзы на опечатанную комнатку Фроси, на узелок с её вещами, там был и белый шерстяной платок в цветах и ягодках. Я любила его надевать, «прындала на себе», как говорила Фрося. А она любила, когда я в этом платке пела украинские песни, на печи, когда мы приезжали в село к её двоюродной сестре Марии. Она и научила меня украинским песням, я помню их до сих пор: «Їхав козак на війноньку, прощав свою дівчиноньку. Прощай, дівчина, чорнобрівонька, а я піду на війноньку…»
         Она успела перед смертью настойчиво всунуть мне свои любимые, очень ценимые ею сапоги, «хромові». «Віднеси Міші», — просила она. А младшему моему сыну Мише, хотя и было только 10 лет, но нога его так выросла, что сапоги оказались малы, пришлось отдать санитарке в больнице, где я работала, она ещё и покрутила носом… видимо, не модные.
        Вот таким было это посещение Киева.  Футбол «Евро-2012», орущий невыносимой «музыкой» Крещатик, закрытый для нормальных людей, с отделённой вопящей «фан-зоной». Огромные парни в метро в незашнурованных кроссовках на больших ногах, с бутылками пива у рта. Иностранцы…
      Встречи с друзьями. Очередная потеря… всё было.
      И Лерка, моя самая близкая и родная подруга с больной ногой. Я смотрела с её балкончика, как она, прихрамывая и подволакивая ногу, шла с работы… За широким окном у неё «паслись» воробышки, прибегал иногда бельчонок, для которого наготове лежали на подоконнике орешки…
        Как мне нравится, когда она смеётся! «Иду как-то с работы, а охранники из соседней фирмы орут на меня, где, мол, я хожу, бельчонок прибегал, а меня нет».
        — Между прочим, я с работы иду, — засмеялась Лера…. — Вы могли бы сами покормить его!
        — А чем?
        — Он всё ест…