Мое босоногое отрочество

Предупреждение.
В тексте есть описания нетрадиционных отношений.
Читать только после исполнения ВОСЕМНАДЦАТИ ЛЕТ.

* * *

До восьми лет я жил с родителями, ни на один день, не уезжая от них, поскольку с рождения и до года шибко болел, вот они и опасались далеко меня от себя отпускать. Мама сама нянчилась, хотя на тот период времени оба служили в армии. Судьба помотала их по дальним гарнизонам России…
А потом прямо здоровяком стал..., с трёх лет меня стали оставлять на попечении усатых нянь из числа солдат.
Все они служили под началом моего отца. Я уважал их за доброту и внимание. После первого класса меня впервые на все лето отправили в деревню к родителям папы.

С благодарностью вспоминаю их – дедушку и бабушку. Не только за беззаветную любовь ко мне, но и терпение. Они прощали детские шалости. Не оставляя без внимания озорные проступки, проявляли мудрость в определении наказания. Ежедневно прививали чувство ответственности за поступки. На своем примере воспитывали уважение к людям и любовь к Родине. Приучили к труду, внушив, что нет плохой работы. Любую НАДО выполнять хорошо и ответственно. Именно они раскрыли романтику сельского бытия. В их глазах прочитал гордость за внука, который заработал в колхозе первую оплату - пять мешков пшеницы. Я любил деревню за её открытость и доброту.

Начиная с одиннадцати лет, мне разрешали вечерами бегать со сверстниками. Чаще всего мальчишки до четырнадцати лет собирались на сеновале конюшни. Это был своеобразный клуб. Именно там я впервые научился играть в карты, попробовал бражки, закурил сигарету. На сенник иногда набивалось до двадцати мальчишек. И только тех, кому исполнялось пятнадцать, принимали в компанию ПАРНЕЙ. А до этого времени импровизированный и неформальный сбор на конюшне был школой взросления ПАЦАНОВ.

Здесь была честная борьба по выяснению кто сильнее. Звучали захватывающие истории из книг и разные побасенки - страшилки. Разговоры, в основном, по примеру взрослых, велись «за жизнь». А главное, именно в том месте каждый, у кого появлялась молофья, доказывал, что готов перейти на новый возрастной уровень. Это был целый ритуал. Испытуемый, при всех, дрочил торчащую морковку и стрелял прямо на сено. Тут же выяснялось у кого длиннее и толще, сравнивая свои достоинства с другими. В этом не было никакой гомосексуальности! Происходило просто и открыто, поскольку существовало всегда в сложившихся устоях деревни. Но разрешалась ТОЛЬКО «пацанам», как экзамен для перехода в другой, юношеский, клан.

Сколько себя помню в это время, с нами всегда был Иван. По возрасту, он давно принадлежал к парням, но они его к себе не принимали, считая «не от мира сего», проще - «местным дурачком»...
Хотя ничего не адекватного в его поведении не было. Переболев в детстве менингитом, отстал в развитии от сверстников. Жил вдвоём с бабкой на окраине. В школу не ходил. Но при этом не растерял свою человечность, был добрым и ласковым. Никогда никого не обижал. На все оскорбительные слова в свой адрес, реагировал мягкой улыбкой, молчаливым прощением, струящимся из его бездонных синих глаз…, и совсем не боялся темноты…

Его любили птицы и животные. Он с ними разговаривал. Пернатые и лохматые Ваню - ведуна понимали. Парень не был уродом, даже наоборот: тело крепкое и ладное; большие руки – жилистые; лицо светилось каким-то сиянием тайны…
Он был частью ПРИРОДЫ!
Связь, с которой, напрочь утратили мы - так называемые «городские пацаны». Она для него была своим миром и чужим для нас.

Бабушка и дедушка относились к нему хорошо. Всегда радушно приглашали за стол. Помогали одеждой. За мной, видимо по их просьбе, он и присматривал, никогда не позволяя, никому обижать. Если чувствовал агрессию, просто брал за руку и уводил в другое место. Ваня работал под началом моего деда, который заведовал конюшней. В его обязанности конюха входило и «ночное»…, это пасти лошадей ночью. За ним всегда увязывались мальчишки, которых отпускали их родичи. О-о-о! Сколько в этом было романтики и приключений…

Вечером выводили лошадок, садились и ехали к реке. Мыли, купали, чистили щётками и расчесывали гривы. Потом стреножили и пускали пастись на лугу. Они хрумкали недалеко от нас, иногда тихонько всхрапывая. Мы же у костра пекли картошку. Слушали рассказы друг друга, укутавшись в тёплые фуфайки. Умаявшись, засыпали на соломе у костра. События, которые врезались в память и во многом изменили меня, произошли в одну из таких ночей.

В то лето в деревню к бабке Степаниде приехал Женя из Москвы. Не знаю, сколько ему было лет, но чёрные усики пробивались у него над верхней губой. Он разительно отличался от всех парубков, что уже женихаться начинали, даже не тем, что знал много историй и был самым красивым. А тем, что с первых дней привязался к Ване. Вопреки принятому в деревне отторжению сверстников общался с ним на равных.
Это ломало привычные стереотипы в отношениях парней, которые не замечали этого «молчуна». А тут…, сам «КРУТОЙ МОСКВИЧ»…, открыто дружит с «недоумком», ходят везде вместе, разговаривают обо всём. Женька даже искренно восторгается им, шутя над своими незнаниями. Спрашивает с любопытством, как обращаться с конями. ВСЁ это вызывало не столько удивление, сколько непонимание и неприятия...

В ту ночь, у костра на лугу собрались несколько хлопцев. Лошади паслись, а мы пекли картошку и слушали Женьку. Он сидел в центре и рассказывал приключения Синдбада - морехода из «Тысячи и одной ночи». Я впервые слушал историю столь эротического содержания. Женек так образно рассказывал, что все сидели, затаив дыхание. Те, что постарше, даже незаметно терли свои шишки в штанах, прикрываясь фуфайками…

Чем дольше продолжалось повествование, тем больше замечал, какими взглядами обмениваются рассказчик с Ваней.  Они, не мигая, глядели в глаза друг друга…, особенно в те моменты, когда рассказчик артистически выдавал тексты с «откровенной клубничкой», называя части тела так, как они звучат в мужской компании. При этом улыбались так, как будто их связывает какая-то тайна…
Вот и сказка подошла к завершению. Мальчишки, обсуждая услышанное, отбежали к кустам, дабы справить малую нужду…, а потом стали укладываться спать, кутаясь в свои одежонки.

Женя с Ваней, убедившись, что все улеглись на соломе у костра, поднялись, якобы проверить лошадей, чай они самые старшие...
Я ждал, когда они оба придут, и не заметно для самого себя  задремал на соломе.
Проснувшись, долго смотрел на звезды. Светила были огромны и находились так близко, что, кажется, протяни руку, и достанешь их.
Оглядев спящих ребят, и не заметив, Вани с Женей у костра, встал.
Какое-то беспокойство наполнило мою душу…, волнение гнало на поиски…, предчувствие чего-то таинственно – неизведанного толкало вперёд…, страх темноты исчез напрочь…, и я пошел в сторону «старицы» - старого русла реки, поскольку при весеннем паводке в прошлую весну пробила себе новое ложе.

Пройдя метров сто, решил обогнуть кусты, оказавшиеся на пути. За ними оказалась копна старой соломы. Именно оттуда, периодически, слышался звук, похожий на стон. Что это? Зверь, птица, человек?
Легко ступая, тихо зашёл с другой стороны. В ярком лунном свете на расстеленных фуфайках увидел два обнажённых тела, которые: то сплетались в одно целое, то распадались, то вновь воссоединялись.
Не понимаю, что они делают? Почему так стонут?
В поисках ответа подполз ближе. То, что увидел, заставило меня затаить дыхание и распахнуть глаза на пределе возможного.

На спине, широко раскинув ноги, лежал Ваня, а на нём Женя. Они целовались и ласкались. Я никогда, до этого не видел их голыми. Их тела блестели от пота и оба мычали в сладкой истоме. Верхний приподнялся и сел в ногах..., посередине тела лежащего возвышался какой-то дрын..., он был такой большой, что даже подумал, это просто кисть руки…, приглядевшись, понял, сие совсем не так. Вай…, какой длинный и толстый…
Крепкие руки, обхватив голову, направили её к маковке торчащего початка.
Перестав восхищённо цокать, Женька стал втягивать его целиком, насаживаясь всё глубже и глубже…
Руки давили, и *** целиком вошёл внутрь…, Иванко застонал и выгнул дугой спину. Секунда…, другая…, и вот голова пошла назад…, чтобы через какое-то мгновение повторить простые и незатейливые движения…
Ванятка извиваясь и постанывая, вгонял в податливый рот свой оковалок всё быстрее и быстрее…, это чудо: то появлялось во всей своей первозданной красе…, то исчезало….
Я застыл на месте от никогда не виданного зрелища.
Мои очи, как объектив кинокамеры фиксировали происходящее. ЭТО было настолько дико - красиво, что по сею минуту, память услужливо рисует, не упуская ни одной запомнившейся мелочи.
Мне не было стыдно, наоборот развернувшаяся картина будоражила меня…, кровь быстрее бежала по жилам…, и отчего-то так стало тесно в штанах…, и что-то усиленно хотело вырваться из них…

Даже с расстояния мне было видно, как в определённый миг каменно стоящая дубина затрепетала…, раздувшееся навершие стало выстреливать струйки какой-то субстанции…
Женька ловил их распахнутым ртом и глотал одну за другой.
Этого «киселя» было так много, что он стекал с лица на грудь и даже живот. Колыхания тел прекратились.
Женя, поскуливая, облизал дрын со всех сторон…, затем грудь…, лицо… и живот… Ваня, перевалив Жеку на спину, стал осыпать поцелуями глаза…, шею…, нашёптывая ласковые слова. Впился в губы, покрытые собственной спермой. Крепко прижал к себе, поглаживая спину и белеющую попку…

Я медленно стал отползать от копны. Когда стало возможным, встал на ноги и вернулся к костру. Уснуть не мог. Смотрел в небо. Перед глазами, кадр за кадром, проходило ВСЁ, что видел. Они пришли часа через полтора и легли у костра, прижавшись, друг к другу. С тех пор оба находились под моим пристальным вниманием, я проявлял чудеса изобретательности, дабы незаметно следовать за ними повсюду. Увы…, следопыт не всегда мог уследить, как и куда исчезали из поля зрения мои наблюдаемые…
Вот, кажется, только что были впереди…, миг и мгновенно пропали, как в воду канули…
Днем не мог подобраться к ним близко. Зато каждое ночное мог видеть у копны, как Женька игрался огромным дрыном Вани…

Каждый раз удивлялся и сам себя спрашивал: «Разве может быть такое огромное у простого парня из деревни?»
А ещё…, мне было сладко и завидно…
Впервые, со стороны, глазами художника и поэта увидел КРАСОТУ соития. В происходящем не было похоти и грязи. Точнее…, я не видел её в том, что делали эти два красивых юноши…
Благоговел от происходящего!
И даже рождалось ЖЕЛАНИЕ самому познать ЭТО…
И так же красиво!
Во мне на основе благодарности и восторга зарождалось чувство ЛЮБВИ к этому сыну природы… и радости, что его «второй половинкой» в этом раскрепощении был такой НЕПРОСТОЙ – столичный парень, который и побудил моего ИВАНА к такому волшебству, раскрыв ему его сексуальность, отдав своё тело на алтарь НАСЛАЖДЕНИЯ. Женькина ненасытность была настолько явной, что им не хватало ночи…, они этим занимались и днём…
Как-то увидел их у конюшни, где на запруде они ловили рыбу. Обойдя стороной, забрался на крышу старой мельницы, наблюдая, как оба оглядываясь, вошли внутрь… Как поднялись по скрипучей лестнице от дверей к жерновам…
Как легли на старые мешки и охапки сопревшей соломы…
Как стали раздевать друг друга…
Они расположились прямо подо мной. В щели между досками крыши видел: Женька целовал Ваню в губы. Сидя на ногах, играл его ***м, то, оттягивая от живота, то, оголяя удивительной красоты «красный цветок». Как потом, с причмокиванием, обсасывал, всё глубже и глубже вбирая в себя…
Оторвавшись от корня, Женя прикоснулся к кончику Ваниного носа. Потеревшись, скользнул по щеке и прошептал: «Возляг на меня сверху». Дождавшись, когда тот встанет над ним во весь рост, увидев его прижатый к животу стояк, что сантиметра на три перекрывал пупок, развернулся, расположившись в позу «пьющего оленя», игриво покрутил упругой попкой. Иван, оглаживая матовую округлость, такой аккуратно – вздёрнутой «кормы очень красивого линкора» стал водить незгибаемо – стоящей дубинкой по желобку, между двумя привлекательными сферами. Влажное бархатистое навершие, то исчезало, то появлялось между ними…
Рафинированный городской парнишка из города упёрся щекой в старые мешки и солому. Вывернув назад руки, раздвинул ягодицы. Вход «во врата рая», как бы «дышал»…, пульсируя, приглашал: «Давай! Войди! Ты же видишь, как по тебе заскучали…, ну, же…, ВПЕРЁД!»
Иван, как-то на глазах «сгруппировался», вытянулся, грудные мышцы, яко меха нагнетали воздух, ноздри расширились…
Мне даже показалось, сейчас вот-вот пламенем полыхнёт, яко у дракона…
Правой рукой, обхватив древко, левой нажал на поясницу, чтоб поболее прогнулся и выпятил амбразуру, максимально раскрыв розочку и настойчиво надавил…
Как под мощным увеличительным стеклом увидел: каменно – стоящая распорка, раздвигая створки, медленно вползает вглубь.

В старой мельнице стояла «звенящая тишина»…, вечно воркующие голуби куда-то слиняли…, мне было слышно ВСЁ, как будто находился рядом с ними. Явно слышал тяжёлое дыхание Ванечки и просящий шёпот Женьки: «Глубже…, ещё! Ну, давай резко и до конца!»
В мозгу полыхнуло: «Как же, огромная писька, так легко вошла в малюсенькую дырочку? Это что, совсем не больно? Вау…, как галопирует Жека…, его, что в школе этому научили?»
Да, в этой древнейшей игре человечества – СЕКСЕ, столичный парнишка был не новичок…, видимо вкусил в полной мере «просвещённость столицы»…, да так, что ДОСТИГ в этом мастерства…
В паре, что прямо перед моими глазами, занималась столь ОРИГИНАЛЬНЫМ развлечением, ведущим был городской юнец. Ваня, как старательный отличник, мгновенно схватывал «новую для него науку»…, и тут же включался, старательно исполняя указания учителя…, пока в нём «не проснулось ТО, что заложено в каждом мужике матушкой – природой»…
Женя наслаждался происходящим, растворяясь в мощной энергии Ивана…, до визга, до ора, не контролируя переполняющие его чувства…, боготворя самца, дарующего такой драйв…
А Ванечка…, «парил в небесах»…, от впервые испытанного ощущения ОБЛАДАНИЯ…, от тесноты проникновения…, от эмоционального шторма…, который накручивал его, да ТАК, что хотелось об этом: орать, рычать…
Оповестить всех живущих на Земле: «Смотрите! Вот он – «Я»  – САМЕЦ, дарящий желающим наслаждение»…

И я ВСЁ ЭТО ВИДЕЛ…
Слышал, как сладостно застонав и выгнув спинку, Женька начал усиленно ёрзать под Ваней, А «пахарь», жарко дыша в стриженый затылок, содрогаясь, резко двигая задом, как будто вбивал сваи тяжёлым молотом...
На моих глазах, ***: то нырял глубоко, то почти полностью выходил..., темп увеличивался…, этот неистовый танец тел: «Туда – сюда – обратно, тебе и мне приятно» завораживал…
Буквально перед моими глазами, так уж мне казалось на тот момент, Иван отодвигал крепко сбитое тело достаточно далеко отстраняясь, резко вбивал себя внутрь…
Женёк как пластилиновая трансформа обволакивал самца, дабы достичь максимального кайфа от происходящего. Он как-то незаметно для меня менял позы: вот перелёг на бок, а потом, на спину..., длинные ноги лежали на загорелых плечах, руки всё резче и резче притягивали ё*аря к себе, то за попку, то за поясницу…
Я застыл, распластавшись на крыше, и время как-то изменило свой бег…, спроси в тот момент: «Как долго сие продолжалось?»  -точно бы не ответил…
Но момент, когда оба забились в мелкой дрожи, растворяясь в какофонии звуков…, и Ваня рухнул, навалившись всем телом на Женьку..., запомнил…

То, что произошло дальше, ещё больше меня удивило…
Они лежали без движения достаточно долго…, уже собирался тихонько слинять…, устал от крыши, да и заметить могли…
Как вдруг Иванко, словно обрёл «второе дыхание» на марафонской дистанции, вновь начал вбивать свой мощный инструмент, двигая как кувалдой, до шляпки загоняя костыль в шпалу…
Их тела блестели от пота, периодически губы сливаясь в поцелуях. Жаркий шепот Женьки: «Е*и меня, суку, е*и!», сменился просьбой кончить ему «на язычок»...
Иван, упершись руками в пол, наклонился над Жекой… и стал заливать лицо струями спермы…
Но что это?
Чернявенький колышек Жени в этот момент стал дёргаться сам по себе и выхлёстывать на спину любовника сгустки желтоватого семени.
Почему?
Ну, ладно Ванька е*ал, а этот свой ***к никуда не вставлял и руками не мацал…
Почему кончил?
Да, столько вопросов..., а у кого на крыше-то спросишь?

Погрузившись в свои размышления, даже не заметил, как они оделись и ушли. Спустившись сверху, шёл домой и думал: «Почему они выбрали друг друга? Почему Иван совсем забыл обо мне?»
На следующий день, узнал от бабушки, что Женька уехал. Вначале в Москву, а потом с друзьями на юг…, видимо за новыми наслаждениями…
Всё случившее, что-то изменило во мне. Я вспоминал часто то, что видел…, как же это было красиво и завораживающе…, и как-то пришло понимание, что у меня ЭТО то же будет..., надо только дождаться своего часа…
С того дня Ивана нельзя было узнать. Он и так был молчалив, а тут полностью ушёл в себя...
Взгляд побитой и выброшенной на смерть собаки, преследовал меня даже ночью. Во время ночного выпаса лошадей он или сидел на берегу вдалеке от всех, или плакал в копне сена.
Поверьте, было не просто его жалко, моё доброе сердце разрывалось от чужой боли.
И тогда принял решение, сделать, хоть что-то, чтобы уменьшить его страдания.
Правда, если честно, мне так же хотелось вблизи рассмотреть его ***.
Зная, что он в обед теперь уходит в старую мельницу, заранее забрался туда и спрятался за жерновами.

Через некоторое время услышал поскрипывание лестницы. Выглянув из укрытия, увидел, что Ваня, стянув штаны, гладит себя по животу, беззвучно нашептывая имя Жени. Между его расставленных ног медленно стал подниматься толстый и длинный столб. Красная головка пульсировала и притягивала как магнит. Из прикрытых глаз стекали две большие слезинки. Неслышно выбравшись, подошёл к нему. Обхватив голову, стал тихо говорить ласковые слова. Его губы шептали: «Женя, ты пришёл, как хорошо!»
Стал руками гладить его грудь, задевая бусинки сосков. Голова наклонилась вниз и перед моим жадным взором предстала КРАСОТА. Он у него был весь в венах, которые выпирали сверху, составляя узоры на двадцатисантиметровой гордости.
Это был богатырь!
Под ним гроздь мошонки, где легко прощупывались яички, каждый размером с крупный персик…
Да…, такого уже давно не видел…, было у меня время игрищ с нянями в гарнизоне, в моём хулиганском детстве. От Вани пахло свежестью реки и луговой травы.
Его клинок дёргался…, как будто упрашивая, потрогать...
Взял его в руки…, почувствовал жар, а ещё удивительное сочетание каменного стояка и мягкой эластичности ярко – розового навершия. *** пульсировал и выделял смазку, как слёзы, от того что более никому не нужен…
Наклонился ниже и лизнул головку…, где крупным бриллиантом накопился сок.
Ваня открыл глаза и с ужасом уставился на меня: «Ты!? Зачем? Сейчас же перестань!» Схватил за плечи, потянул вверх. Да так резко, что я голой попкой, подавшись вперёд, сел на его штырь…, «наш пострел и тут успел» - к тому времени уже скинул с себя всю одежду…

Извернувшись и освободившись от «железных тисков его рук», стал уговаривать, нашёптывая: «Тебе без него плохо? Ты плачешь, что нет Женьки? Ванечка, но ведь есть я…, ты мне очень дорог! Люблю, как маму, как папу, как бабушку с дедушкой!». Иван гладил меня по голове, мило улыбался, вытирая слёзы: «Какой же ты хороший, да добрый! Жалостливый ты мой! Единственный кто понял…, надо же…, решил собой заменить. Глупенький, ты еще маленький! И нельзя нам так! Не могу это позволить ни себе, ни тебе!».
Приложил всё свое пацанское красноречие, но уговорить не смог. «Вот когда вырастишь», - он потрепал при этом меня за письку: «И у тебя будет вставать вот так, как мой, тогда уж, может быть, и попробуем». Единственное, что разрешил, это поиграть его «ВАНЬКОЙ – ВСТАНЬКОЙ».
С того дня мы делали ТАК все оставшиеся дни лета…
Правда я исхитрялся иногда лизать головку и сглатывать смазку. Но он это дело быстро пресекал, а когда по результатам игры выстреливал на грудь или лицо сперму, то только сам слизывал её. А однажды предложил мне посмотреть то, что я никогда не увижу. Предварительно взяв обещание, что я НИКОМУ - НИКОМУ об этом не расскажу.

В конюшне был племенной жеребец, которого звали «Гранат». Он был чёрного цвета, кожа его блестела, а ноги от копыт до колен были белыми, как в чулки одетые. Все его боялись и чаще звали «Бешенный». Единственный за кем он, как маленький козлёночек, играя, шагал, был Иван.
Вот его мы и вывели из стойла. Втроём, гордо шагая, пошли на луг. Я боязливо озирался и держался поближе к Ване. «Гранат» же носился вокруг нас кругами и весело ржал…, иногда подходил к Ивану и мягко покусывал за плечо губами.
Вымыв в реке жеребца и расчесав гриву, конюх обтёр его травой.
А затем завёл на небольшую полянку в глухом кустарнике тальника. Вот там мы оба сели на траву. «Гранат» подошёл и стал губами с моей ладони брать кусочки хлеба.
Я даже и не заметил, когда Ваня полностью разделся и лёг на спину посреди высокой травы. Поднял голову, ласково позвал жеребца.
Тот, осторожно переступая, аккуратно и бережно встал над ним. Мягкими движениями парень стал гладить живот скакуна, иногда останавливая руки на его мошонке. «Гранат» заржал, высоко подняв голову, а затем как бы стал приседать…
На моих глазах вывалился, постепенно удлиняясь, толстенный шланг с пунцовой головкой. Такого я просто никогда не видел...
Огромная за*упа стала касаться промежности Ивана. Из черных волос, к нависающей елде, стал подниматься мощный столб ***. Их головки соприкасаясь, тёрлись друг о друга. Юноша скомандовал: «Ползи сюда и ложись на грудь». Я так и сделал. «Ну, а теперь поиграй ими обоими, так как тебе хочется!», - с восторгом и ожиданием кайфа прошептал он…

Это нельзя описать словами! Два красивых *** были в моей власти. Оба были мягкими и твердыми одновременно. Один огромный и черный, второй белый, увитый синими венами. За*упы скользили в моих руках, их смазка, перемешенная в едином коктейле, при скольжении доставляла обоим удовольствие. Я играючи елозил по мощным стволам, то быстро, то медленно дрочил два ЧУДА ПРИРОДЫ.
Продолжалось это долго!
Ваня попросил встать на коленях с боку, а сам ласковыми и в то же время быстрыми движениями довел обе жерди до извержения.
«Гранат» заржал, из него, вначале струями, а потом потоком стала литься сперма. Ваня так же несколько раз дёрнулся, и на животе жеребца провисла ниточка его молофья.
Стоя рядом на коленях, уже ничего не опасаясь, завороженно лицезрел развернувшиеся действия, размазывал сперму по их животам. Постепенно, буквально на моих глазах, богатырские палки опадали…
Мы вновь повели «Граната» мыться.
После случившегося совсем перестал его бояться…, да и он, как-то проникся ко мне…
В оставшееся время лета этот спектакль с разными вариациями повторялся не раз. Мы сблизились…, и я с грустью думал о скором возвращении домой.
Перед самым отъездом, Иванко разрешил первый раз поласкать его ***ще ртом…
Кончать в меня он не стал, сказав: «Давай оставим до следующего лета. Вдруг у тебя, то же будет сперма, и тогда сделаем это друг другу одновременно!»
На станцию меня отвозили Ваня и дедушка. Когда мы прощались, оба расплакались.

Не поверите…, но с таким нетерпением ждал следующего лета, уговаривая себя, вырасти быстрей. Гладил яички и письку, желая только одного, чтобы у меня появилась сперма. На каждый праздник отправлял поздравления бабушке с дедом и Ване!
А весной родители получили письмо из деревни. Дед писал, что Иван, спасая соседку и её сына, утонул во время ледохода. Мой лучший деревенский друг, которого искренно ЛЮБИЛ, проезжая по грунтовой дороге, услышал крики о помощи…
Ледоход, как всегда начался неожиданно…, с треском на реке лопнул лёд. Как раз в то время, когда Марфа решила от лени сократить путь, полагаясь на «русский авось»…
Льдины на глазах расползались…, и соседка вместе с маленьким сыном стала тонуть в образовавшейся и быстро расширяющейся полынье…
Вот ведь как неожиданно и глупо получилось...
Вот цена человеческой беспечности!
Ваня услышал. Не бросил. Кинулся спасать. И ведь вытащил...
Да тут лошадь в вожжах запуталась…, а коней Ванечка обожал…, потому, не раздумывая, бросился в ледяную воду во второй раз. Распрягая, запутался в упряжи. Лошадь спас, а сам утонул…
Эх…, Ваня – Ванечка, ты всегда к другим был добрее, чем к себе!
Прошло много лет, я стал взрослым…
Но всегда помнил, помню и буду помнить - доброго и милого Ивана, потому что имя ему ЧЕЛОВЕК.
Пусть земля ему будет пухом!
Пусть в РАЮ его окружают только те, кто его просто ЛЮБИТ…