Батюшка Дон кн. 2 гл. 7

После ночного боя в роте Петра Шелехова в строю осталось четырнадцать человек. В заросшей побегами молодого тополя лощине их покормили кашей из походной кухни.
- Как я могу, есть после такого? - Петя безвольно шевелил челюстями.
Несколько часов они поспали, несмотря на прилетающие снаряды. Рядом с ними вторая рота ожидала ввода в бой. Они вышли из побоища почти без потерь, основные атаки гитлеровцев пришлись на другой участок.
- Получите оружие и вставайте в строй! - приказал им подошедший старший лейтенант. - Мы занимаем оставленные вами позиции. 
Не особо заботясь о том, что с ними будет, отупевшие от усталости люди пошли вверх по оврагу, который утром использовали для бегства.
- Неужели снова в бой? - Шелехов оказался в первом взводе.
После обеда начали завывать орудия, их снаряды круто взмывали вверх, делали в воздухе пологие дуги и падали за холмом. Гавкал тяжёлый миномёт.
- Ты смерти не боишься? - настойчиво спрашивал Петра солдатик. - А у меня, понимаешь, как начинает он стрелять, поджилки трясутся…
- Чего уж бояться? - устало ответил тот. - Убьют так только один раз...
- Шутишь! - солдат изумлённо уставился на него. 
Он даже остановился, перегородив узкую дорогу, не обращая внимания на догонявших бойцов, пока сержант Кошкин не окликнул:
- Давай поторапливайся!.. Заснул что ли?
Пётр был настолько поглощён мыслями, что некоторое время даже не замечал, что стало тихо и немцы не проявляли никаких признаков жизни.
- И что так волноваться? - Шелехов шагал машинально. - Я уже ничего не могу изменить… Если суждено умереть, умру сегодня, а нет так завтра!
По ним не было сделано ни выстрела, пока солдаты карабкались по гребню и добирались до вершины. 
- Смотрите, Степаненко погиб! - сказал сержант, указывая на недавнего проводника. - Опять он нас первым встречает…
- По-моему я погибшего знаю, - просипел Глухов, - его батька твоего отца учил на коногона… 
Тот лежал лицом вниз, вытянувшись во весь рост перед укрытием. Ему не хватило шага, чтобы оказаться в безопасности. Каска соскользнула с его головы и оказалась зажатой между небритым подбородком и землёй. Создавалось впечатление, что он напоролся на её твердый край и умер.
- Вон Федька Кулаков! - Семён стряхнул землю с носа. - Как он деньги любил… В добровольцы записался ради повышенного содержания.
- Не может быть…
- Точно говорю, я с ним лет пятнадцать рядом работал, - вполголоса проговорил он, обращаясь, как бы к самому себе. - Какой теперь толк для него во всех накопленных деньгах?
19 октября «шахтёрская» дивизия вела ожесточённые бои на окраине города Сталино, отбивая атаки противника. Командир дивизии Провалов получил по телефону от начштаба армии устный приказ оставить город.
- Да о чём вы в штабе думаете! - не сдержался он. - Отступать нельзя!
Спустя двадцать минут с ним по телефону связался командующий 18-й армии генерал-майор Колпакчи и спросил напрямую:
- С чем ты не согласен, Провалов?
- Необходимо дать бой за город!
- А потом чем будем затыкать прорыв?.. Голой задницей!
- Бойцы не поймут, здесь их дом.
Трубка надолго замолчала, потом Провалов услышал слова командарма:
- Держись, сколько сможешь! 
383-я дивизия весь день 20 октября 1941 года продолжала вести уличные бои в Сталино. Красноармейцы покинули город ночью и только потому, что отошли, подчиняясь приказам, соседние дивизии. Весь день Пётр участвовал в непрекращающихся боях. Он автоматически стрелял из винтовки, падал от близких взрывов на дно окопа и урывками спал. Его охватило страшное безразличие к своей судьбе.
- Может быть завтра я буду лежать где-нибудь? - думал он. 
Как и все люди во все времена, он надеялся, что выживет. 
- Если так случится со мной, я всегда буду благодарен судьбе за то, что остался жив… - в редкие минуты тишины размышлял Пётр. - Я бы почувствовал вкус настоящей жизни во всей её полноте. А когда настанет её естественный конец, скажу: «Я славно пожил и прожил своё».   
Утром роту отвели в тыл. Шелехов безучастно сидел на холодной земле, когда подъехала машина. На полу открытого кузова лежали тела убитых. 
- Где медсанбат находится? - обратился тыловик. - Мы заблудились.
Из груды человеческой плоти торчали две ноги в рваных портянках. Петру ноги показались знакомыми. Он с усилием встал и подошёл.
- Да это же Глухов, - сказал он. - Не повезло, бедняге…   
- Ты смотри-ка, весь как решето! - водитель сочувствующе покачал головой. - Это, должно быть, миномёт постарался.
Пётр заметил лежащего в сторонке сержанта Кошкина, лицо которого перерезал окровавленный след от осколка. Одному красноармейцу распороло живот так, что вывалились скользкие кишки. Присмотревшись, он сказал:
- Погоди-ка! Ах да, это командир роты лейтенант Ивлев. 
К машине поднесли тела погибших. Водитель с помощью Петра забросил тело молодого парня поверх всех, затем заботливо сказал тыловику:
- У нас вывалится весь груз, если не подвинуть тела глубже...
- Ну и хрен с ними! - зевнул тыловик. - Кому они теперь нужны?!
Машина медленно тронулась, и мёртвые тела начали мелко трястись друг на друге, словно синхронно смеясь над чей-то смешной шуткой. Вдруг из груды неживой плоти вылезла чья-то окровавленная рука.
- Неужели там Семён? - Петру показалось, что она принадлежала погибшему Глухову, хотя в данном случае было совершенно неважно кому именно. 


***
После неожиданных проводов на воинскую службу единственного сына Антонина Шелехова затосковала. Петя оставался её последней радостью, мужа она даже не надеялась увидеть вновь.
- Никто из знакомых из лагерей не вернулся, - призналась она сестре Марии.
- Всяко бывает, я вот Павлушу всегда ждать буду.
Антонина знала о тайной любви некрасивой двоюродной сестры к красавчику Павлу Лисинчуку.
- Сдался тебе этот кобель! - фыркнула Шелехова.
- Когда-нибудь он будет моим…
Сама она жила только для того, чтобы кормить, поить и обстирывать ненаглядного сыночка. Дочка Сашенька была любимицей пропавшего отца, чаще всего так случается с разнополыми детьми.
- Сыновей нужно растить словно цветы, - раньше она так часто говорила мужу, - а дочки растут сами, как сорняк…
- Ерунду городишь! - возмущался тот.
Как только Сталино заняли немцы, неожиданно и остро встала проблема пропитания. Антонина раньше никогда не работала. Григорий, а затем и сын всегда хорошо зарабатывали на шахте.
- Никаких запасов и сбережений у нас нет, - удивлённо сказала она.
- Ничего удивительного, - съязвила Александра, - это так на тебя похоже…
Раньше Тоня уверенно вела домашнее хозяйство, особо не задумываясь, как жить без мужской помощи. Теперь же, особенно после прихода в город новой власти, она запаниковала.
- Как же нам жить дальше? - растерянно спрашивала она дочку.
- Проживём, - легкомысленно отвечала Сашка, - в крайнем случае, я работать пойду.
На это Антонина согласиться, конечно, не могла. В ту осень школы не работали, и они вдвоём в основном возились по хозяйству. Тщательно убрали весь богатый урожай с огорода, растили всевозможную живность.
- Бог даст, зиму переживём, - радовались они, подсчитывая запасы, - а там уж наши вернутся…
- Обязательно вернутся!
… Непременными спутниками жизни во время войны оказались блохи, вши и клопы. Блохи особенно допекали летом. Они подпрыгивали при обнаружении, и нужна была ловкость и быстрота, чтобы их поймать. Для отпугивания блох подстилали на постель полынь. Зимой обитателей хат больше донимали клопы.
- В некоторых семьях есть полный набор паразитов, - успокаивала Антонина.
- Мне и вшей хватает… - буркнула брезгливая дочь.
- Вши есть у всех!
Шелеховы каждый день выискивали шустрых «друзей» друг у друга. Вообще, к вшам относились по-философски.
- У кого нет вшей, тот долго не проживет, - убеждённо сказала Антонина. - Вошь дурную кровь отсасывает, как пиявка.
- А у меня нет дурной крови…
- Если по рубашке ползёт вошь - это позор! - не замечая иронии дочери, поучала мать. - А по голове ползёт - это в порядке вещей.
- Почему же? - поинтересовалась Саша.
- Ведь вошь заводится от думок! - ответила Антонина. - У неумных людей вшей не бывает.
Правда, от паразитов иногда случалась польза. Например, вшами лечились от желтухи. Их глотали и болезнь отступала. Для этого шли к их многодетному соседу за лекарством.
- Тебе какую: серую или чёрную? - важно спрашивал он.
В зависимости от ответа «клиента» подзывал того или иного сына и снабжал просителя «лекарством». Со вшами боролись подручными и доступными по тому времени средствами: щёлоком и керосином.
- Мыло «хозяйственное» стало редкостью, - пожаловалась Антонина дочери.
- А оно мне и не нравится, - кривила та пухлые губки, - дюже вонючее…
Мылом, если оно было, стирали что-нибудь нежное. Например, платки. Сами мылись в липовых или осиновых корытах. Их долбили из толстого дерева. По очереди мыли щёлоком головы в ночвах. Потом смачивали волосы керосином или втирали его кончиками пальцев в голову. Для облегчения борьбы со вшами некоторые стриглись налысо «под Котовского».
- Жаль, что женщинам нельзя так постричься... - сказала однажды Антонина.
- Вот ещё! - вскинулась Сашка. - Я свои волосы ни за что в жизни не обрежу…
В конце ноября в их дом неожиданно нагрянул Николай Симагин. Антонина не виделась с ним с того памятного разговора, когда он признался в доносе на Григория. Поговаривали, что он куда-то делся с началом войны. Вдруг он уверенно вошёл в дверь дома Шелеховых, поздоровался и сказал:
- Я за тобой, Антонина.
- Никак не угомонишься?
- Не успокоюсь, пока тебя не получу!
- С каких делов?
- Я нынче власть, - самодовольно проговорил Николай. - Могу устроить, чтобы ты жила как у Христа за пазухой… Захочу, покараю, захочу помилую!
Он демонстративно поправил яркую нарукавную повязку полицая.  Антонина от потрясения медленно присела на табуретку, глядя удивлёнными глазами на погрузневшего Симагина.
- Это твоё дело, Николай, - выдавила она и отвернулась. - Меня сюда не путай… Не хочу позора.
- Дура ты! - вспылил незваный гость. - Я тебе последний раз предлагаю жить со мной добровольно…
- А можешь заставить не по доброй воле?
- Могу, - улыбнувшись, ответил Симагин. - Я сейчас многое могу…
В лице желанной женщины, её осанке и взгляде выразилось столько чувства, столько негодования, гордости и нескрываемого презрения, что Николай растерялся.
- Как можно кого-то заставить полюбить?
- Вот и я не хочу заставлять…
Он замолчал, молчала и Антонина. Она только сейчас поняла свою беззащитность перед новым порядком. 
- Что делать? - тревожно думала Тоня. - Как не поддаться нажиму Николай, но и не разозлить его?
В тихую комнату со двора впорхнула краснощёкая Сашка. Она поздоровалась с гостем и начала тараторить.
- Мамочка, кур я покормила, листья сгребла! - сообщила скороговоркой Санька. - Можно я к Зинке пойду, погуляю?
- Иди, но недолго.
Николай спокойно смотрел на разговор дочки с Антониной, но как только та вышла, спросил, в тайне волнуясь:
- Надумала?
- Как же ты, Коля, собираешься со мной жить? - она взяла себя в руки и даже улыбнулась. - Про Григория я даже не говорю, но как быть с дочерью?
- А что с ней?
- Неужели не понимаешь, - притворно удивилась Тоня. - Как я смогу при ней с тобой жить? Стыд то у меня остался…
Симагин обрадовался, что разговор пошёл в нужную сторону, и с надеждой предложил:
- Давай жить у меня!
- А Санька как же?.. Одна….
- Чёрт! - выругался он. - Вечно у тебя-то одно, то другое….
- Не сердись, - попросила Тоня, понявшая, как нужно себя вести с нетерпеливым мужчиной. - Я бы с превеликим удовольствием… Нам есть скоро нечего будет, но сам понимаешь, рядом с дочкой никак!
Симагин вскочил на ноги и быстро двинулся на выход. Он открыл дверь и, стоя в проёме, вкрадчиво сказал:
- То есть если дочки не будет, тогда ты будешь не против?
- Конечно, - слукавила Антонина. - Сейчас не до жиру, быть бы живу…
- Смотри, сама сказала, - предупредил он: - Эту проблему я решу…
- Вот тогда и приходи.
Злой Николай в сердцах грохнул дверью и выскочил на улицу. Несмотря на то, что Антонина на время перехитрила навязчивого ухажёра, на душе у неё было неспокойно. Будущее беспокоило её и пугало…


***
С началом осени Григорий Шелехов начал понемногу вставать на ноги и иногда выходить побродить по живописным окрестностям госпиталя. Много красочности придали осенним пейзажам разнообразные южные кустарники. Различные по внешнему виду, осенней окраске и по яркости они пестрою толпой заполняли подлески и лесные опушки. 
- На пятом десятке я начал понимать красоту! - подумал Григорий.
Нежный румянец смородины и алые плети дикого винограда, оранжево красный боярышник и багряная свидина, пламенеющая скумпия и кроваво-красный барбарис искусно вплетались в композиции картин капризной осени, обогащали их неповторимой игрою красок на умирающих листьях.
- Сколько пропустил… - вздохнул он.
Иногда раненые выходили в курортный город. Казалось, Пятигорск не ощущал далёкой войны. Также спокойно работали организации, учреждения и предприятия. Спешили куда-то деловые местные жители.
 - Четыре года нормальной жизни не видел… - люди жили своей обыденной жизнью, а Григорию чудилось, что он находится в сказке.
Когда начинало темнеть, он возвращался в госпиталь счастливым. Там работали фельдшеры-мужчины, но в некоторых других палатах, где лежали тяжелораненые, их, обслуживали украинские девушки, учившиеся в эвакуированном медицинском институте. Одну вали Юля Коновалова.
- Совсем я отвык от женщин, - думал Григорий, ворочаясь длинными ночами, - каждая встречная видится красавицей… 
Вечером он задремал, но не совсем заснул, ожидая, пока другие прекратят бесконечную болтовню, в палате раздался весёлый, бодрый голос:
- Спокойной ночи, ребята, хорошего вам сна.
- Спокойной ночи, сестричка! - все дружно прокричали ей в ответ.
- Хорошего тебе жениха.
Григорий увидел стоявшую в дверях девушку, глядя на которую, он открыл рот от удивления. Она была стройной, почти хрупкой и белокурой.
- Какая красивая! - остолбенел он.
Из-под её белой шапочки медсестры виднелись пышные, золотистые волосы, ярко контрастировавшие с тёплыми карими глазами под бровями, очерченными чётко, как будто карандашом. 
- А она красотка, верно, - прошептал парень с соседней кровати. - Никогда подобной не видел.
- Ишо увидишь и не таких…
Шелехов почему-то не мог выкинуть симпатичную медсестру из головы. Он изо всех сил старался находиться поближе к ней, хотя бы даже на мгновение; и без конца придумывал, как бы подстроить так, чтобы можно было пойти с ней погулять.
- С ума сошёл! - ругал Григорий себя.
Он ухитрялся заводить с ней короткий разговор и делал ей комплименты, которые она принимала, посмеиваясь, но всегда находила повод, чтобы быстро уйти. Плохо то, что она точно так же смеялась с другими. Она была одинаково мила со всеми ранеными. Казалось, все старания Григория были напрасны…
- Совсем я, видать, старым стал! - огорчался он, боясь признаться в очевидном. - Размечтался потрёпанный, дурак…
Однажды в пышном саду госпиталя Григорий разговаривал с группой выздоравливавших солдат. Предметом разговора неизбежно были женщины и столь же неизбежно упомянули имя Юлии.
- А цыпочка хороша, - невысокий солдатик с кривыми ногами сально рассмеялся. - Говорят, всем даёт…
- И тебе?
- Да не очень-то и нужно, - притворно равнодушно ответил он. - На ней же клейма негде ставить!
Слова малознакомого человека отчего-то царапнули Григория по сердцу. Гнев горячей волной хлынул в его голову.
- Ты так говоришь, потому што тебе не светит, - недобро ухмыляясь, заметил он. - Потому брешешь…
- Кто брешет? - взвился обиженный болтун. - Мне Витька Костров рассказывал, как она с офицерами гуляла…
- Мало ли кто тебе мог рассказать!
- Ну, ты, Шелехов, даёшь! - опешил солдатик и растерянно оглянулся по сторонам, будто ища поддержки. - Тебе то, что надо?
- Шоколада…
- Так не светит тебе ни Юлька, ни шоколад.
Все собравшиеся дружно засмеялись, от безделья им важно было просто повеселиться.      
- Смотри, парень, - предупредил закипающий Григорий. - Ты зашёл слишком далеко.
- Пугаешь, дядя!
- Лучше заткнись, - прорычал он.
- А то что?
- Зубы не волосы - вылетят, не поймаешь.
Внезапно плюгавый парень ударил первым, очевидно, надеясь на молодость. Силы ему явно не хватило, и противник устоял на ногах. Его ответный удар пришёлся в район картофелины носа. Ярко-красная кровь живо брызнула во все стороны. Солдатик схватился за разбитое лицо и безвольно упал на землю. 
- Хватит тебе? - жалкий вид соперника отрезвил Шелехова.
Он резко развернулся и крупно зашагал в свою палату. Должно быть, кто-то рассказал Коноваловой о драке, потому что в следующий раз, увидев Григория, она заговорила об этом:
- Шелехов, вы не правы!
- Почему? 
- Зачем Вы побили Пинчука?
- Не нравится мне он…
- Это в корне неправильно, - укорила медсестра и поправила кокетливую шапочку. - Он получил ранение на фронте, а Вы его бьёте…
Нетрудно было заметить, что на самом деле ей хотелось сказать Григорию совершенно противоположное. Он так старательно играл роль кающегося грешника, что она прекратила его ругать и вдруг рассмеялась.
- Взрослый человек, а туда же, - шутя, сказала она. - Ведёте себя как мальчишка.
- Я с Вами, Юленька, чувствую себя мальчишкой! - невольно признался Григорий. - Давненько со мной подобного не случалось…
Наверняка, она знала, как трудно было в неё не влюбиться. При таком признании она немного покраснела, но потом улыбнулась и ушла довольная. После этого и дня не проходило, чтобы они не встречались и не шли прогуляться в госпитальном парке.
- Я учусь на четвёртом курсе медицинского института, - рассказывала она, - нас эвакуировали сюда летом сорок первого.
Юлия Коновалова оказалась родом из Харькова, и ей недавно исполнилось двадцать один год. 
- Здесь мы проходим практику, - щебетала она во время совместных прогулок. - Мой отец врач, тоже служит в армии и оба брата на фронте.
- Мой старший сын воюет, - ответил Григорий, - о младшем ничего не знаю.
- Почему?
- Немцы Сталино заняли недавно…
Родной город Юлии подвергался разрушительным бомбардировкам, многие знакомые оказались убиты.
- У меня самой дом полностью разрушен, - откровенно призналась она.
- А куда поедешь после войны?
- В Ленинград, - грустно ответила девушка, - у меня там тётка.
Общее горе сблизило их, почему-то Григорий совершенно не чувствовал разницу в возрасте. Она странным образом напоминала ему Аксинью в молодости:
- Тот же яркий блеск карих глаз, та же насмешливая и ласковая улыбка.
Пришёл день, когда Григорий рассказал ей о том, что угнетало его последнее время:
- Юля, я должно быть уеду.
- Так быстро.
- Военврач сказал сегодня утром, что меня скоро выпишут.
Она склонилась над ним и нежно погрузила пальцы в отросшие волосы, но сразу ничего не сказала. Наконец, шепотом неуверенно произнесла:
- Там очень жутко на фронте?
- Не весело, но не энто главное, - сказал он так тихо, что она могла бы не услышать. - Видишь ли, Юля, смерть ужасна, когда слышишь, как стонут и кричат умирающие, а ты ничем не можешь им помочь. Энто нечто большее, чем сама по себе смерть, которая тебя настигает...
- Ужас! - побледнела девушка.   
- Никогда не забуду первого умершего на моих глазах человека. Я к нему хорошо присмотрелся и подумал, што так мало времени прошло с того момента, когда он был живым. Энто почему-то задело меня за живое. Опосля видел я всё больше и больше мёртвых, и прошло немного времени до того, как я обнаружил, што смотрю на них, как на прах, неотличимый от комьев земли, в которую они ложатся. Будто они и не были живыми вовсе…
Юля вдруг сильно сжала руку собеседника. Она, не отрываясь, смотрела на его лицо и мелко дрожала.
- Как ты можешь такое говорить? - прошептала Юля и отвернулась.
- Потому што я пережил энто, - ответил Григорий. - Я привык и начал смотреть на себя наравне со всеми другими, лежащими мёртвыми в военной форме. Простой кусок холодной земли… Бывало, разговариваешь с товарищем, а он вдруг скорчится, опустится вниз кулем, мертвее мёртвого. Ты знаешь, што человек жил, разговаривал минуту назад. Осознаёшь с полной уверенностью, што лежащим тута мог быть ты сам. Вот тогда тебя охватывает настоящий ужас, и опосля энтого начинается сплошной кошмар. 
- Перестань…
- Возникает страх при мысли о том, што в любой момент ты можешь стать одним из тех неодушевлённых предметов, которые никогда не были живыми существами.
 Шелехов остановился и посмотрел на подругу. Слёзы бежали по бледным щёчкам девушки. Он наклонился и вытер их шершавой ладонью.
- С моей стороны глупо рассказывать тебе об энтом.
- Не говори больше, - попросила она. - Давай помолчим…
Неожиданно для самого себя Григорий начал рассказать ей всю свою жизнь, нажимая на смешные случаи, приключившееся с ним. В конце концов, девушка начала улыбаться.
- Вот так хорошо, Юля! - сказал он довольный эффектом от рассказа. - Такой ты мне больше нравишься.
- У тебя волосы совершенно седые, - девушка погрузила пальцы в его волосы и нежно прижала голову к своей груди.
Через тонкую блузку Григорий почувствовал её груди, маленькие, твёрдые и напряжённые. Он с силой прижал её.
- Нет, - в панике она попыталась оттолкнуть его. - Пожалуйста, ты не должен этого делать... нет, нет, нет!
Она умоляла, вся дрожа, но мужчина мягко настаивал. Вскоре она перестала бороться, смотрела широко раскрытыми глазами. Её руки обвили его шею, она стала робко целовать Григория сначала лоб, шею, а затем губы.
- Дорогой мой, - шептала она. - Бедненький… Ты, правда, меня любишь?
- Ох, Юля, родная!
Солнце скрылось за горизонтом, стало прохладно. Девушка теснее прижалась к Шелехову, который лежал спиной на расстеленной поперёк шинели и смотрел вверх. Через сплетение веток деревьев едва виднелось бездонное небо, озарённое красным цветом заката.
- Ангелы на небесах пекут для нас хлеб, - нежно прошептала она. 
 
продолжение  http://proza.ru/2012/03/16/11