В доме престарелых

Два старика, проживающие в одной комнате Дома престарелых, мирно беседовали.

– Спасение утопающих дело рук самих утопающих, – говорил грузный лысый Иван Иванович Иванов, доставая из шкафа парадный пиджак с медалями и орденами. – Что ни говори, а Девятое мая для меня самый святой праздник!

– Кто спорит? И для меня это дорогой праздник… – поддержал его Борис Львович Левин, в отличие от своего товарища худющий, с большой седой шевелюрой. – Этот и, пожалуй, Новый год… Но вы не ответили на мой вопрос. Зачем же манипулировать людьми?!

– А ты не позволяй, чтобы тобой манипулировали! Или слабо?! Тяму не хватает? Борись! А нет, так жди очередного пришествия…

– Вы всю жизнь ждали коммунизма… Это почти одно и то же.

– Ждали… и делали всё что могли, чтобы это время наступило! Только с такими как ты кашу не сваришь! Все хотят поменьше работать и побольше получать!

– Но люди не виноваты, что рождаются с небольшими способностями и очень большими потребностями!

– Ну да! Ну да! Такие не возражают, чтобы ими манипулировали! Смотрят сериалы, сказки про Мухтара. У нас любят халяву. «Поле чудес» или «Как стать миллионером»…

– Люди хотят уйти от реальности хотя бы на короткое время. Это как наркотик. А что делать?

– Вот и ты пришёл к вопросу, который всегда стоял перед нами: что делать? На него Ленин ответил…

Иван Иванович подошёл к зеркалу на дверце шкафа и с удовлетворением посмотрел на себя в парадном костюме. Поправил лацкан, крякнул и спросил:

– Так когда там начинается?

– После ужина... Красивы, как новогодняя ёлочка…

– В семь? Понятно… А тебе завидно? Так о чём это я? Да! Раньше никто не сюсюкал. Ставили к стенке, и делу конец.

– Нашли чем гордиться! Сколько народу понакрошили!

Борис Львович тоже достал из шкафа свой парадный костюм и стал одеваться.

– Вот таких как ты раньше и ставили к стенке! И порядок был. А то разболтались… Свобода слова, мать вашу!

– Ставили… Моего дядю в тридцать седьмом поставили. В троцкизме обвинили. А он лектором был. Лекцию где-то читал. Что-то сказал о нём задолго до того, как тот стал врагом народа. Дядю и поставили к стенке. Вот вам и свобода слова! Вякнул, и к стенке. И сегодня скоро такое будет, так что лучше не вякать, а молчать в тряпочку…

– Ну да… ну да. Теперь пудрят мозги… Действует безотказно. Радио, телевидение, СМИ…

– А вы, уважаемый Иван Иванович, когда были секретарём райкома, не тем же занимались? Вы же, как я понимаю, отвечали за идеологию?

– Что было, то прошло… А ты всё на своих американцев молишься? А что твои американцы? Крадут всё, что плохо лежит. Заманивают учёных со всего мира…

– Есть чем…

– А того не понимаешь, что огромную роль играет оптимистическое мироощущение народа. А что сейчас? В России сейчас его определённо нет.


Иван Иванович Иванов и Борис Львович Левин хоть и исповедовали различные ценности, вполне ладили друг с другом.

История Ивана Ивановича не отличалась оригинальностью. После распада Советского Союза он оказался не у дел. Устроился в институт преподавать философию, но вскоре был отчислен за профнепригодность. Он старался не вспоминать этот факт своей биографии. Не мог Иван Иванович так просто забыть марксистско-ленинское учение и на занятиях то и дело занимался пропагандой коммунистической идеологии. Как-то на лекции он произнёс тираду, которая и послужила основанием для его увольнения:

– Что вы мне всё о своей демократии?! По мне, завоёванная диктатура лучше, чем то, что мы сегодня наблюдаем. А демократия, – это – бардак. Дело не столько в диктатуре, но прежде всего, – кто диктатор. Разве нет? Вспомните Сталина! А что сегодня? Тот же тоталитаризм. Только диктаторы слабаки. Не Сталину чета! А средневековый кнут и меч и даже концлагерь вполне успешно заменили «промыванием мозгов». В конечном итоге это одно и то же!».

Оказавшись не у дел, Иван Иванович растерялся. Ходил в разные учреждения, предлагал свои услуги, но его нигде не брали. В это время умерла жена и он остался с двумя дочерьми на руках. Бедствовал. Подрабатывал сторожем.

Когда дочери подросли, разлетелись в разные стороны. Старшая уехала в Москву искать счастья. Младшая вышла замуж, но с отцом жить отказалась. Слишком уж властным он был, а ей хотелось самостоятельности. А когда отцу исполнилось семьдесят семь и ему стало трудно за собой ухаживать, дочь уговорила его пойти в Дом престарелых:

– Там неплохие условия… да и есть с кем словом перекинуться… Медицинское обслуживание к тому же…

Уговаривать долго не пришлось.

Ивана Ивановича подселили в комнату к Борису Львовичу Левину, старому врачу, который много лет назад развёлся, оставив жену и двух сыновей. Потом он несколько раз пытался снова завести семью, но… не удавалось. А несколько лет назад расписался с сорокапятилетней женщиной, которая очень скоро превратилась из ангела в ведьму. Она и спровадила муженька в Дом престарелых. Впрочем, Борису Львовичу уже было всё равно. Ничего хорошего от жизни он не ждал, с сыновьями никаких контактов не поддерживал. Плыл по течению. В Дом престарелых так в Дом престарелых. Какая разница?!

Борис Львович был убеждённым демократом, голосовал за Союз Правых Сил, возмущался антисемитом Макашовым и поначалу был рад соседу. Всё не один. Есть с кем поговорить. Будет кому стакан воды подать… Но вскоре выяснилось, что Иван Иванович не только антисемит, но и сталинист.

– Демократия? – кричал Иван Иванович. – Чушь собачья! Я давно разуверился в ней. Разве не известны заранее у нас итоги голосования?! Не зря её Аристотель ругал. Видел всю фальшь демократических процедур.

– Вы не доверяете народу? – Борис Львович не рад был, что затеял этот спор.

– Не болтай чепухи! Что зависит от тебя? Что может от тебя зависеть?

– Но разве диктатура лучше?

– Лучше! К тому же независимо от всей этой болтовни мы плавно дрейфуем в сторону социализма! Через кризисы, катаклизмы…

– Диктатуры вам не хватает… Забыли про ГУЛАГ, Освенцим… Закон…

– Закон что дышло… А бардак в стране – лучше?! Заведут страну в болото… Пусть коммунизм – светлая сказка человечества. Но это лучше, чем ложь твоей демократии.

– Так такая сказка уже есть. Идите в церковь…

Так они могли спорить многие часы, часто не слушая друг друга. Иван Иванович при этом горячился, ругался матом, обижался, во всём обвинял жидов и других «хачиков»,  насилующих Россию.


После ужина Иван Иванович постоял перед зеркалом, разглядывая себя в парадном костюме с медалями, и вдруг сказал:

– А что? Чем не жених? А, Львович, как думаешь? Интересно, как начальство посмотрит, если я женюсь?

– На ком? Вы уже присмотрели невесту?

– Что за проблема? Вон Полина – чем не невеста?

– Учительница?

– А что? Или я для неё слишком стар? Так ей, если не ошибаюсь, семьдесят недавно исполнилось. Я старше на семь лет. Это не разница!

– Вы с нею уже говорили?

– Нет. Но сегодня поговорю…

– Ну и ну! Вы меня не перестаёте удивлять!

– А что? Я ещё вполне…

– Вполне… если прислонить к тёплой стенке… Но не об этом речь. А если она не захочет?

– Нет таких крепостей, которые бы не смог взять коммунист! Впрочем, тебе этого не понять! Ты идёшь или как?

– Или как…

Они направились в красный уголок, где должен был состояться концерт художественной самодеятельности, посвящённый Дню Победы.


В красном уголке всё уже началось. В зале было много народа. Директор вручала участникам войны подарки и по три гвоздички, говорила какие-то добрые слова. Потом на импровизированной сцене у старенького пианино Анжела Петровна, пианистка, когда-то выступавшая с сольными концертами в Ростовской филармонии, сыграла что-то из своего старого репертуара, потом аккомпанировала Марии Николаевне, по случаю праздника тоже надевшей гимнастёрку с медалями. Во время войны она служила в госпитале и очень этим гордилась. Мария Николаевна исполняла песни военных лет. Голос у неё был слабым, слегка дрожащим, но пела она проникновенно, стараясь во всём подражать Клавдии Шульженко.

Давай закурим, товарищ, по одной,
Давай закурим, товарищ мой!..

Зрители дружно аплодировали певице.

Потом старый учитель Матвей Спиридонович Конюхов читал стихи Симонова:

Если дорог тебе твой дом,
Где ты русским выкормлен был…

и

Ты помнишь, Алёша, дороги Смоленщины…

Все дружно аплодировали. Было по-праздничному весело и хорошо.

Хор исполнил несколько песен военных лет, и наконец, в заключение, прозвучала песня Давида Тухманова «День Победы», которую подхватили все:

День Победы, как он был от нас далёк,
Как в костре потухшем таял уголёк.
Были версты, обгорелые, в пыли, –
Этот день мы приближали, как могли…

Директор говорила какие-то тёплые слова, желала всем здоровья и долгих лет жизни. На этом концерт закончился и все стали расходиться по своим комнатам.

Иван Иванович поправил пиджак, вытер платком вспотевшую лысину и направился к Полине Васильевне Аржанухиной, стоящей у дверей и кого-то высматривающей. Борис же Львович медленно побрёл в сторону комнаты. Придя, снял со стены старенькую гитару и стал тихо перебирать струны. Вспомнил отца, погибшего в Севастополе.

Холодные волны вздымает лавиной
Широкое Чёрное море,
Последний матрос Севастополь покинул,
Уходит он, с волнами споря…

Вернулся Иван Иванович через час, аккуратно повесил в шкаф парадный пиджак, сел к столу и с сожалением сказал:

– Жаль, что у нас сухой закон. Сейчас вполне можно было бы выпить рюмочку армянского коньяка. А что?

– Вы прямо сияете как начищенный пятак! Переговоры прошли успешно?

– А ты как думал!

– Когда же свадьба?

– Пока не знаю. Главное, я ей всё сказал и она не отказалась сразу. Умная баба, культурная. Учительница!

– Где же жить-то вы будете? Я что-то не слышал, чтобы здесь семьи жили. А что, если дети пойдут?!

– Ты, Львович, всё зубоскалишь, а сам, наверное, завидуешь? Здесь много комнат на двоих. Вот мы и займём одну? Что за проблема?

– На кого вы меня покидаете? Не успел я к вам привыкнуть…

– Вот же человек! В этом вся твоя еврейская сущность! Ну, за что нам вас любить?! Тебе плохо, если нам, русским, хорошо!

– Знал, что вы антисемит, поэтому буду только рад, если вы оставите меня в покое. Я не хочу с вами разговаривать…

– Ну и хрен с тобой! Думал, плакать буду?! И сам рад избавиться от такого соседа.

Иван Иванович быстро разделся, повесил брюки на спинку стула, лёг и отвернулся к стенке.

Борис Львович тоже лёг. Разговаривать не хотелось. Он давно привык к таким выходкам соседа.


За окном цвела весна. Их дом стоял в парке. Белая луна, как Ноев ковчег, плыла по звёздному небу. Вдалеке чернели силуэты домов со светящимися окнами…

Что с него взять? Он давно не понимает что говорит. Возраст! Ещё жениться вздумал! Не думаю, чтобы Полина Васильевна соблазнилась такой перспективой… Она хоть и ровесница почти, а выглядит молодухой… Да и весёлая, всем довольная. Нужен ей этот гусь лапчатый! Желчный, озлобленный на весь мир… Нет, он ей не пара… и вряд ли у него что-то получится…

Постепенно Борис Львович стал засыпать, и ему снилась смеющаяся Полина Васильевна…

Борис Львович встрепенулся. Этого ещё не хватало, чтобы этот антисемит его вызвал на дуэль! А что? Был бы у него пистолет – запросто бы пристрелил!

Открыл глаза. Часы показывали полночь.

«Чёрт знает что приснится!» – подумал он и повернулся на другой бок. И снова перед ним возникла Полина. Она стояла у куста сирени и призывно улыбалась.

«Мне только этого не хватает! – подумал во сне Борис Львович! – Избавился от одной стервы и тут же нашёл другую. Они все поначалу улыбаются. А потом... В её возрасте я был ещё петушком! Потом начались проблемы с зубами… А потом всё пошло-поехало… Воистину жизнь пишет сюжеты интереснее иных сценаристов!


В три ночи Иван Иванович застонал и проснувшийся Борис Львович зажёг свет.

– Что с вами? Сердце?

– Жмёт, сволочь…

– Возьмите нитросорбит… под язык… – Борис Львович нашёл в тумбочке таблетки и протянул Ивану Ивановичу. – Только не глотайте, а положите под язык… Должно пройти…

Иван Иванович взял таблетку и бросил её в рот…

– Вот, сволочь, жмёт…

– Вам только жениться…

– Ты прав… Мне только жениться! Да я так с ней и не поговорил. К ней подошли двое, и они пошли гулять во двор, а у меня так ломит поясницу, что только гулять…

– Ну и хорошо. Теперь не нужно разговаривать. Постарайтесь заснуть…

– Да, да… Мне кажется, боль успокаивается… Какая к чёрту женитьба? Нужен я ей как прошлогодний снег!

– Ну и ладушки… Спите…

Борис Львович потушил свет и постарался заснуть.


И снилось ему, что он шёл в тени растущих вдоль дороги деревьев. Мимо проплывали силуэты многоэтажек, современные гипермаркеты, скверики и фонтаны. В тёплом майском воздухе среди аромата сирени он вдруг почувствовал густой запах кофе. «Нет, это не для меня», – подумал во сне Борис Львович. И вдруг увидел Полину Васильевну. Она сидела на скамейке и смотрела, как вода фонтана стекала по ступенькам, журча и сверкая на солнце.

Он хотел подойти к ней, но вдруг откуда ни возьмись появился Иван Иванович и, толкнув его в бок, зло проговорил: «Я – первый! Ищи себе другую!».

Иван Иванович подошёл к Полине, что-то сказал, и они вместе пошли вверх по аллее, даже не взглянув на него.

«Может, это и к лучшему, – подумал Борис Львович. – Какой я жених?!».

Потом подошёл к окну и посмотрел с высоты третьего этажа на парк, раскинувшийся вокруг дома. Деревья ещё дремали на фоне чугунного забора. Дома подмигивали жёлтыми глазами окон. Небо светлело неторопливо, и луна медленно плыла навстречу новому дню.

И Ивану Ивановичу тоже снилось, что он стоит на солнце и пот заливает ему глаза. Он ждёт младшую дочь. Но та так и не пришла. «Наверно, занята, – подумал он и отошёл в тень. – Нужен я ей, как телеге пятое колесо! А Мария, та и дорогу сюда забыла. Москва закружила… Но когда-нибудь и они станут старыми… Только я этого уже не увижу…».

Остаток ночи прошёл спокойно. Иван Иванович проснулся от неприятного щемящего чувства неясной тревоги. Чувство это появилось сразу же, а чем оно вызвано – не вспоминалось.

«Что же такого в моей жизни произошло неприятного? – подумал он. –  Что всё время вызывает эту тревогу? Ах да, Львович!». Подумал, что когда-то у него было много друзей. Со временем друзья постарели и ушли из жизни. Они покинули его гораздо раньше, чем начали стареть, и не испытали того, что он сейчас испытывал. Он почти смирился с одиночеством, которое ощущал даже тогда, когда был среди таких же как и он. Одиночество – это то, что никогда не покидало его. Это как головная боль, которая то приходит, то уходит, но до конца никогда не вылечивается. Среди друзей ему бывало хорошо. Но он всё равно был одиноким.

Борис Львович храпел, повернувшись к стенке.

– Львович! Вставай, вставай, штанишки надевай! Иди мойся, и пошли в столовую. Да и поговорить нужно…

Борис Львович сел на кровати и зевнул.

– Что случилось?

– Ты, Львович, на меня зла не держи… Меня иногда заносит на поворотах. Остановиться не могу.

– Заносит… А тормоза не работают? Не понимаю, как вы людьми руководили? Интернационализм провозглашали… А сами лютой ненавистью ненавидите другие народы, того не понимая, что Россия всегда была страной многонациональной…

– Да ладно тебе. Ты мне лекции не читай… А за то, что вчера сдуру наговорил, извини… Из всех евреев, ты, наверно, самый лучший… А что касается женитьбы, так это я так, от скуки… Какой теперь из меня жених, и кому я нужен? Разве не понимаю? Ты знаешь, когда в прошлом году я лежал в кардиологии, тоже хотел жениться на одной бабе из соседней палаты…

– У вас пунктик такой? Или до сих пор к ним тянет?

– Не то чтобы тянуло. Но ведь естественнее жить вместе с женщиной, чем с мужиком. А мы с тобой, как какие-то с нетрадиционной ориентацией…

– Ууу! Это у вас действительно возрастные завихрения! Только согласится ли Полина Васильевна на совместное проживание?!

– А почему не согласиться? Я ещё…

– Вы ещё не забываете снять штаны в туалете. Но этого не так уж долго ждать!

– Нет, в тебе всё же есть только вам свойственная язвительность. Ты что, завидуешь?

– Чему?

– Что я с Полиной…

– Так, вы же сказали, что ничего не было!

– Не было, так будет…

– Она стара для вас. Вам бы молодуху лет пятидесяти. А то, неровен час, за нею придётся ухаживать…

– Правда? Об этом я и не подумал! Нет, всё-таки вы, евреи, умный народ!

Иван Иванович откинулся на подушку и некоторое время молчал. Потом медленно встал и подошёл к зеркалу, стал рассматривать своё лицо.

– Нет, ты, наверное, прав. Действительно постарел. Лицо одутловатое, землистого оттенка, да и морщин стало больше… Нечего сказать – жених!

– Как сердце? – спросил Борис Львович. Он уже привык к таким извинениям Ивана Ивановича и благоразумно не обращал внимания ни на его оскорбления, ни на извинения. Что он мог сделать? Не он выбирал себе соседа.

– Нормально. Спасибо тебе… Вот так когда-нибудь прихватит и окочурюсь на радость своим дочкам. Нет, стоило мне им жизнь давать, я тебя спрашиваю?! Старшая в Москве, младшая здесь. Но ни та ни другая месяцами не пишут. Зачем им я? А когда я был на коне, было совсем не так…

– Успокойтесь. Не травите себя, а то снова сердце начнёт болеть.

В окно заглянуло утреннее солнышко, и стало светло и весело. Когда после долгой холодной зимы приходит долгожданная тёплая весна, кажется, жизнь нескончаема, а время отсчитывает года в обратном порядке!

Огромный суетливый мир простирался за пределами дома, в котором они жили. Время мчалось мимо, почти не касаясь их. Когда-то и они бежали вместе со своим временем, не оглядываясь по сторонам. Теперь им уже не угнаться за ним. Когда впервые они это поняли, их охватил ужас. Потом привыкли и с любопытством смотрели из окна своей комнаты за бегущей вперёд жизнью…