Возвращение к себе

1.

Николай Аристархович Колесов отличался, как ему казалось, одним завидным свойством: он не верил ни в чёрных кошек, перебегающих дорогу, ни в гороскопы, ни в карму, ни в душу, которая после смерти человека куда-то улетучивается и потом начинает новую жизнь, ни в вещие сны, ни в прочие пустяки. Он всегда исходил из одной простой мысли: мир реален, и чудес в нём нет и быть не может. А если они и есть, то лишь потому, что нам таковыми кажутся: мы чего-то пока не знаем, и это нам, по нашему невежеству, представляется чудом. Но как только мы узнаём это, так сразу же ощущение чуда и пропадает...  Более того, он считал, что на фоне всеобщего умопомешательства на мистике один он выглядит не утратившим разум. Кашпировского и Алана Чумака он считал откровенными мошенниками, а вот Мессинга и Вангу уважал и считал честными людьми и даже в каком-то смысле святыми, но полагал, что они просто являются носителями какого-то неизвестного пока природного феномена, имеющего вполне разумные объяснения.

При этом его отношение к чудесам, которые у всех были на слуху, было немножечко насмешливым и даже каким-то покровительственным.

– Инопланетяне, Атлантида, третий глаз, магический кристалл… Ребята, да вы что, в самом-то деле? Мы с вами в каком веке живём? В двадцать первом!

Ему случалось даже участвовать в спорах, но он всякий раз заканчивал рассуждения на такие темы примерно так: дескать, вы тут верьте, во что хотите, а я, пожалуй, пойду, займусь более важными делами – у меня сегодня ещё много работы, а я ведь серьёзный человек…

Но мало ли что человек вообразит о себе? Особенно если он от природы наделён живым воображением и острым, пронзительным умом. Вот и наш герой вообразил, что он убеждённый реалист и непоколебимый прагматик.

На самом деле не был он таким уж серьёзным человеком, ибо наличие кандидатской диссертации в наше время ещё ни о чём не говорит. Он и сам частенько об этом иронично высказывался в таком примерно духе:

– В наше мрачное время что ни забулдыга, что ни проходимец, тот и кандидат наук. Реализовали лозунг: «Учёным можешь ты не быть, но кандидатом быть обязан!». А уж все нынешние мэры или губернаторы – так те поголовно в докторах ходят, да ещё и кафедры в университетах имеют, где с умным видом читают лекции несчастным студентам по бумажкам, которые впервые держат в руках и о содержании которых узнали только во время лекции… Ну и кто такой я на этом фоне? Да никто!

Николай Аристархович был человеком ироничным, но не воинственным. Свою иронию он прежде всего распространял на самого себя, а уже потом только и на весь остальной мир. Между прочим, не каждый так может, и для многих самоирония – это всего лишь модная маска. Для многих, но не для него!


Зал ожидания железнодорожного вокзала походил на муравейник. На скамьях сидели люди, то и дело вслушивающиеся в объявления, которые звучали по радио. Кто-то к ним был равнодушен и не обращал никакого внимания на безразличный голос репродуктора. Другие, как только раздавалось: «Внимание! Поезд номер…», вскакивали с мест и, подхватив свои сумки, чемоданы, баулы, торопливо направлялись на перрон. Было около одиннадцати вечера. Моросил мелкий нудный дождик. Наконец, голос репродуктора объявил, что на третий путь прибыл поезд «Адлер – Москва». Стоянка поезда пятнадцать минут.

Николай подхватил сумку и направился через второй этаж к третьему пути. Выйдя на платформу, он пошёл в хвост поезда, по опыту зная, что с проводником последнего вагона легче договариваться.

У открытой двери под зонтиком стояла девушка в форме. Никого из отъезжающих не было, и она безразлично смотрела на приближающегося к ней мужчину лет пятидесяти, который, несмотря на мелкий дождь, шёл неторопливо, словно демонстрировал своё безразличие ко всему происходящему.

Подойдя к вагону, мужчина спросил:

– Хозяюшка, до Новочеркасска подвезёте?

– А чего ж не подвезти хорошего человека? Да только почему не на электричке?

– Так опоздал я, будь она неладна!

– Ну, что ж, – сказала проводница, теряя интерес к пассажиру и обращая внимание на двух парней, которые подходили к вагону. – Платите и проходите в вагон.

Николай Аристархович сунул в руку проводницы деньги и поднялся в тамбур. Потом прошёл по проходу и нашёл свободное местечко в конце вагона. Уселся и стал смотреть в окно.

Вскоре поезд тронулся и в окне поплыли назад станционные постройки, тёмные силуэты домов, платформы электричек. Поезд слегка покачивало. Вскоре справа показалась река, а за нею – чёрная пустота. Ни одного огонька, ни справа ни слева. Минут через десять прогрохотал встречный поезд, и снова мерное покачивание вагона. Николай Аристархович подумал, что через сорок минут он будет в Новочеркасске. Автобусы, наверное, ночью ходят редко, так что придётся идти пешком.

Вдалеке замелькали огоньки. «Аксай… – подумал Николай Аристархович. – Но людей нет, только круглые метровые фонарики». Поезд снова замедлил ход. Один из фонариков был разрисован под череп. Ну и шуточки у них! Стало как-то тоскливо.

В вагоне было душно, и Николай Аристархович вышел в тамбур покурить. Жирный блестящий жук валялся на спине у его ног, пытаясь перевернуться. «Смотреть надо, куда летишь. Ты, братец, чуть не расшибся», – мысленно сказал он жуку и ногой помог ему стать на лапки. Он достал из кармана пачку сигарет, продолжая смотреть в темноту. Подумал, что минут через десять пора уже будет выдвигаться. Поезд в Новочеркасске стоит не более двух минут.

Вспомнилось предсказание знаменитой ростовской гадалки Линды, о которой все в один голос твердили, что она вторая Ванга – но только не слепая и не так стара. «Ванга ростовского масштаба! – подумал он. – Та Ванга была планетарного масштаба, а эта, видите ли, всего лишь ростовского. Может быть, у нас ещё и ростовский Мессинг объявится?».

Продолжая вспоминать Линду, подумал насмешливо: «К чему это я про неё вспомнил?». И тут до него дошло: гадалка Линда сказала ему недавно:

– Бросай курить, Николай! Вредно это!

– Да я и рад бы, – ответил ей Николай Аристархович. – Да всё как-то не получается.

Линда усмехнулась и бросила ему насмешливые и загадочные слова:

– Ничего-ничего, теперь тебе уже недолго осталось. Скоро бросишь.

– Это почему же? – удивился Николай.

– А вот как получишь от жизни по башке, тут же и бросишь. Правда, не сразу, а ещё долго будешь очухиваться, но потом всё-таки бросишь и поумнеешь.

Николай тогда удивился:

– Да я вроде только и делаю, что получаю от жизни по башке. Мне кажется, что у меня ничего другого и не было в последние годы. Как говорится: жизнь бьёт ключом и всё по голове!

– Это ты ещё не получал по-настоящему, – сказала ему Линда. – Вот когда получишь, тогда и изменишь свою жизнь.

Николаю тогда показалось недостойным спрашивать о подробностях – это бы означало выразить доверие к её роду занятий, но он всё же сказал в своей обычной насмешливой манере:

– Надо полагать – это вы мне предсказание делаете?

– Делаю, делаю, – ответила она с насмешкой.

– Но вы же знаете, что я не верю в такие дела и к вам зашёл просто ради интереса. Я ведь в некотором роде исследователь…

– Знаю, знаю.

– А чего ж тогда говорите, если знаете?

– Если бы и в самом деле не верил, не пришёл бы ко мне. А про интерес и про свои исследования – это ты кому-нибудь другому сказки рассказывай.

Николай Аристархович тогда с досадой подумал: «Ведь считал же себя умным! Да, видно, зря! И зачем было сюда вообще приходить?».

– Я так понимаю, – сказал он глухим голосом, – это и есть ваше предсказание?

– Да, – ответила Линда, – а разве тебе мало?

– Сколько я должен? – спросил он, вставая.

– Строгий голос тебе не идёт, – сказала Линда. – Ты на самом деле добрый и мягкий человек и правильно сделал, что пришёл ко мне.

– Сколько я должен? – повторил Николай Аристархович.

– А нисколько. Если я с тебя возьму хоть копейку, тогда не смогу помочь тебе новыми советами, а я чувствую, что помощь моя тебе ещё понадобится. И мы с тобой встретимся, когда ты этого и ожидать не будешь.


В тамбуре было темно, да свет здесь и не был нужен – последний тамбур последнего вагона. Сюда редко кто выходил.

«Не умею я держать слово, – с досадой подумал Николай Аристархович. – Только и делаю, что нарушаю!». Он представил, что сказала бы об этих его контактах Люба. Она бы не осудила его за визит к Линде, а просто удивилась бы. Чтобы не огорчать, сказала бы ему: «Ну, если считаешь, что тебе это нужно, значит, правильно поступил!». Но ему не хотелось выглядеть перед ней дураком. «А я ей не скажу, – подумал он. – В конце концов должны же быть и у меня какие-то тайны!».

Он достал из пачки сигарету и закурил.

Появившиеся в тамбуре двое парней, которых он мельком видел на перроне Ростова, обратились к нему:

– Ты, фраер, дай закурить!

Он сразу понял, что сейчас должно что-то произойти. Достал из кармана пачку сигарет, но не успел протянуть её ближайшему парню, как тут же получил сильнейший удар кастетом по голове и рухнул как подкошенный.

– Снимай с него куртку. Быстро, – услышал он голос того, что стоял у двери вагона.

Николай Аристархович попытался было подняться, но тут же получил носком ботинка по лицу и потерял сознание.

Бандиты стащили с него куртку, обшарили карманы, подняли с пола как мешок картошки и на какое-то время отодвинули от двери в глубь тамбура. Перестук колёс вдруг зазвучал по-новому, стал сильнее, а ветер, ворвавшийся в тамбур, пах степными травами и ночной прохладой…

Открыв ключом двери вагона, бандиты выбросили его на ходу поезда.

Ему повезло. Он дважды перевернулся и скатился с насыпи в канаву, в которой росла трава. Душа его унеслась куда-то далеко-далеко вместе с ветром. Светящиеся окна поезда уже исчезли в темноте, а стук колёс стал едва слышным. Ветерок всё летал и летал над этим местом, словно бы не зная, что делать с душой, которую он внезапно подхватил: то ли развеять над травами и камышами, над рекой и над железной дорогой, то ли отпустить к звёздам, которые так ярко светили на чёрном враждебном небе…

Видимо, душа его после долгих кружений над полями к звёздам всё-таки решила не устремляться, а вернулась к нему. Он застонал, и этот стон случайно услышали люди, которые бродили неподалёку и ловили раков. Здесь речка образовывала просторные и довольно глубокие заводи, а на дне из-под земли било несколько родников. Чистые струйки воды вытекали и смешивались с водой заводи… Раки водятся там, где чистая вода.

– Петро! Посвети-ка сюда. Кажись, какой-то алкаш выпал из поезда.

– Или выбросили… Не-е-е, он уже не алкаш, а самый что ни на есть жмурик. Надо сматывать удочки, а то потом затягают следователи…

Но услышав стон, первый рыбак сказал:

– Живой ещё. Вроде бы не пьяный. Запаха нет никакого. Давай, Петро, гони сюда своего ишака. Хорошо, что сегодня ты люльку не отцепил. В больницу его нужно. Довезти бы…

– Не жилец он, я тебе точно говорю, – засомневался Петр, огорчённый тем, что так нелепо сорвалась ночная ловля раков. – А то, может, не стоит? Сейчас перейдём на другое место, никто ничего и не узнает. А он ведь всё равно не жилец.

– Жилец или не жилец – это не нам с тобой судить. А насчёт того, что никто ничего не узнает, так это ты, Петро, зря. Люди не узнают, а Бог всё увидит.

– Да какой Бог – ты чего? В своём уме?

– Смейся-смейся. А когда ты возмездие за это получишь, тогда и вспомнишь, да только поздно будет. Ну-ка, подхватывай за ноги, а я – со стороны рук…

– Тяжёлый-то какой!

– А ты думал. На то он и человек! Да не вперёд ногами неси, а вперёд головой. Не покойника ведь несём!


Так Николай Аристархович оказался в небольшой сельской больничке, куда отвезли его на мотоцикле с коляской сердобольные раколовы.


В палате на четыре кровати он был один. Электрическая лампочка сиротливо свисала с потолка и разливала тусклый свет вокруг. Занавески покачивал тёплый ветерок, а снаружи доносился лай собак и кукареканье петуха. Где-то просыпалась жизнь, а Николай Аристархович лежал без сознания под капельницей.

– Тяжёлое сотрясение мозга, – безапелляционно заявила белокурая девушка-врач. – Перелом двух рёбер, множественные ушибы и ссадины. Такое впечатление, что его избили и выбросили из поезда. Продолжайте капать магнезию, а я пошла к Мальковой. Она меня тревожит.

Врач встала, поправила на себе халатик и вышла из палаты.

Сознание его мерцало. То он проваливался в какую-то пустоту, то слышал звуки, шумы. Из открытого окна раздавались незнакомые голоса. Потом кто-то выключил свет и он погрузился в темноту.

Так пролежал он трое суток. Приходил следователь, но что можно было узнать от человека, находящегося в бессознательном состоянии?! И следователь просил ему сообщить, когда больной придёт в себя.

На четвёртые сутки Николай Аристархович впервые открыл глаза. Какие-то люди с нечёткими контурами склонились над ним и о чём-то говорили. Но слов их Николай Аристархович не понимал. Шевелиться не мог, было больно лежать, дышать… и единственное, что он мог, это смотреть в потолок.

«Где я? Что здесь делаю? Всё тело болит. Что со мной случилось? Неужели я в больнице?».

Ему казалось, что он лежал, не смыкая глаз. Спать не хотелось или не получалось, но когда наступило утро, он вдруг увидел, что в комнате не один. На соседней кровати лежал лысый парень с синим лицом. Николай Аристархович сразу и не понял, почему у него синяки под глазами. Парень лежал под капельницей, и у его постели дежурила сестра. Она ненадолго выходила из палаты и снова приходила проверить капельницу.

«Это как же так получилось? – удивился Николай Аристархович. – Я же точно помню, что был один в этом помещении. Потом-то свет потушили, но я ведь не спал и, если бы сюда привели кого-то ещё, услышал бы… Я же не спал! Это я точно помню!.. Откуда взялся этот человек?». Николаю Аристарховичу стало тоскливо на душе: значит, всё-таки заснул, а это ему только казалось, что он всё видит и всё понимает… Чудес-то на свете не бывает!

Вдруг у парня на соседней кровати началась сильная икота. Он что-то говорил, кого-то звал. Потом резко повернулся к соседней пустой койке, дотянулся до подушки и зачем-то потянул её на себя. Под ней что-то было. Находка весьма удивила и озадачила его. Это был крест необычной формы. Внезапно лысый икнул. Затем ещё раз и ещё. Стал тяжело дышать. Казалось, вся вселенская скорбь навалилась на него и давит на душу его невыносимой тоской и печалью. Тело его само перевернулось и сползло на пол.

Николай Аристархович никого не мог позвать на помощь. Он подумал, что это всё ему привиделось. А потом в палату вошла медсестра. Увидев лысого на полу, пыталась прощупать пульс. Потом побежала за доктором.

В палату вошла врач. Она тоже осмотрела лысого и приказала уложить его на кровать и накрыть простынёй.

Всё это Николай Аристархович видел каким-то внутренним зрением и понимал, что сосед его умер.

Он лежал с закрытыми глазами, и ему страшно было открыть их. Окружающий мир ничего, кроме разочарований, ему не обещал.

Потом он услышал, что в палату кто-то вошёл. Какая-то женщина пробормотала:

– Прямо не палата, а бомжатник какой-то… И не поймёшь – то ли он жив, то ли уже преставился…

Николай Аристархович хотел сказать в своей самоироничной манере: «Да я вот и сам не пойму, жив ли я, или смотрю на этот мир уже с того света», но у него ничего не получилось – даже губы не пошевелились…

Через какое-то время он почувствовал, что просыпается. Открыл глаза и взглянул на женщину, которая налаживала ему капельницу.

– Пришёл в себя? – спросила сестра, полная женщина лет сорока.

Николай Аристархович хотел ей что-то ответить, но не было сил, и он что-то промычал.

– Сейчас я доктора позову. Не хватает ещё, чтобы и ты окочурился за тем лысым…

Через несколько минут в палату вошла врач, светловолосая девчушка в нейлоновом халатике, сквозь ткань которого было видно её бельё.

– Пришли в себя?

Николай Аристархович едва заметно кивнул головой.

– Как ваше имя? Откуда вы? Что с вами случилось?

Николай Аристархович молчал. Он не мог вспомнить ничего. В самом деле, кто он? Где живёт? Есть ли у него родные? Ничего этого он не помнил, а в голове, где-то в глубинах памяти, у него звучали одни и те же слова, словно заело в мозгу пластинку:

Знать, увидел вас я в недобрый час…
Знать, увидел вас я в недобрый час…
– Знать, увидел вас я в недобрый час, – пробормотал он, не понимая, что сказал и зачем. Ответить на вопросы этой девчушки он не смог. Она с сожалением взглянула на него, потом встала и ушла, потушив в палате свет.

О том, что после того разговора прошло несколько дней, Николай Аристархович даже не подозревал. Когда он всё-таки открыл глаза, то первое, что увидел, был облезлый потолок над головой. Потёки на нём были такой затейливой формы, что казались какими-то рисунками. Один из них напоминал профиль Пушкина, а другой казался чем-то вроде облаков, плывущих по небу.

Ему не спалось и очень хотелось пить, но встать с постели не было сил, и он облизывал сухие губы.

Потом приходил следователь, но Николай Аристархович ничего не мог ему ответить. Он совершенно всё забыл: кто он, как здесь оказался, где живёт, как его зовут…

Следователь сказал доктору:

– Будем ждать. Я пришлю фотографа. Если родственники будут его разыскивать, можно им будет предъявить фотографию. Может, повезёт и кто-то узнает нашего «подкидыша».

А Николай Аристархович безучастно смотрел на суетящихся вокруг него людей и старался вспомнить хотя бы что-нибудь из своего прошлого. И самое главное – как его зовут? Кто он? Где его дом?

Но долго размышлять он не мог, чувствовал усталость и снова закрыл глаза, провалился в беспамятство, в темноту, и ему казалось, что он летит во Вселенной совершенно один. А вокруг – космос и россыпь звёзд. И звёзды эти казались такими близкими, что можно было до некоторых дотянуться рукой… А потом он подумал, что завтра будет валяться на пляже и плавать, плавать, ощущать себя в невесомости. Старушечий голос за дверью вернул его в реальность. «Пора спать», – подумал он и повернулся к стене. И снова послышались разные звуки: хлопанье крыльев, звуки проезжающего где-то неподалёку поезда. «Спать… нужно спать… утро вечера мудренее…» – повторял Николай Аристархович, снова проваливаясь в темноту.


Утром к нему пришла врач. Наконец, он ясно осознал, что лежит в больнице.

Врач что-то говорила, говорила, но он не понимал её. Ему хотелось что-то сказать доктору, что-то крикнуть, но голоса своего он не слышал, только шевелил губами и смотрел на незнакомую женщину в белом халате.  Видно, с ним что-то случилось и его из жалости привели в этот дом… «Странно. Ничего не помню…».

Уходя, врач как-то по-особому взглянула на него, и ему вдруг показалось, что он видел уже когда-то такую улыбку. Улыбку, в которой смешана жалость и боль…

Потом в комнату вошла молоденькая девчушка и сделала ему укол. И он снова провалился в темноту…


Неделя промчалась как день, но Николай Аристархович так и не мог вспомнить, что с ним произошло, кто он и где живёт?.. Все попытки реконструировать прошлое были тщетны. Но жить было нужно, а где его дом? Куда идти? Есть ли у него семья? Работал ли он и кем? Вопросов было столько, что он уставал задавать их себе, так и не получая ни на один из них ясного ответа.

Было не по себе от необъяснимости происходящего. Причина крылась в чём-то недоступном и недоступностью своей вызывала чувство страха, состояние, близкое к болезненному, если не к самой болезни.

За окном по-прежнему моросил дождик. Слышны были где-то неподалёку проходящие поезда. Изредка на потолке палаты пробегали светлые блики. Это были отражения фар проходящих машин.

Он повернулся лицом к стене, но от этого легче не становилось. Как будто он лежал в склепе, в котором было темно и беспамятно. Можно было повернуться и на другой бок, даже приподняться, но от этого не становилось легче. Тело болело, но эта боль его меньше тревожила, чем то, что он никак не мог вспомнить, что же с ним произошло.

Николай Аристархович прикрыл глаза, чтобы спрятаться от неизвестно почему нахлынувшего ужаса, вслушивался в тишину и постоянно натыкался на два огонька, которые, он знал, смотрят на него сквозь стены...

Прогремел сильный раскат грома, заставивший его содрогнуться всем телом. Ещё один такой же шум показался ему дьявольским смехом, глумливой насмешкой. Рассудок стало затягивать густым туманом забвения. И чьи-то невидимые губы прошептали над его ухом: «Вот ты и не куришь…».

Чтобы избавиться от страшных видений, он снова открыл глаза и посмотрел в коридор через кем-то открытую дверь.

В коридоре прямо напротив их палаты висели настенные часы. Они, видимо, давно не шли, и повесили их для красоты. Маятник, отмаявшись своё, печально замер. Николай Аристархович смотрел на эти часы и думал, что и у него время как бы остановилось.

«А что, собственно, произошло? Не планета же раскололась, не землетрясение, не террористический акт? Так что же?!».

Однажды он попросил медсестру дать ему зеркало, стоящее на столе. Взглянул на своё отражение и не узнал своего двойника. Зеркало было старым и мутным, а в уголках его, как в уголках глаз жителя зазеркалья, змеились тонкие борозды морщин. Он пристально вглядывался в него, себя не узнавая. Какая-то чужая, посторонняя личность маячила там и была ему омерзительна. «Имя забыл… А теперь и лицо потерял… Что же со мной произошло?!».


Последние ночи он спал и его тревожили непонятные сумбурные сны. Где-то сверху журчала музыка. Какие-то люди спорили с ним, и он что-то им отвечал. Женщина с огромными чёрными глазами, в которых отражалось звёздное небо, смеялась хриплым смехом, и в сердце его закрадывался страх.

– Ну что застыл, не шелохнёшься? – говорила она. – Уж сделай милость, присядь рядком. Видимо, не признал ты меня. Изменилась… А когда-то я была красивой. Время идёт, и оно никого не щадит, даже меня… Меня в особенности, потому что я знаю его тайну, а слишком много знать – опасно! Зажги свечку… Я же говорила, что курить тебе не скоро захочется… Вот ты и бросишь курить… теперь уже навсегда!

Он пытался вспомнить хотя бы эту черноволосую яркую женщину, но память была глуха к его молитвам. Дверь прошлого была наглухо заколочена. Выломать её не было ни сил, ни возможности. Без сомнения, он когда-то знал её, но где и когда? Вспомнить он не мог.

Откуда-то возле него появился блуждающий огонек, и на душе стало покойно. Он проваливался в глубокий сон.

Уже под утро он снова увидел эту женщину. Она сидела в полутёмной комнате за столом, покрытым тяжёлой бархатной скатертью, и пристально смотрела на него.

– Ты не паникуй, не паникуй! Соберись! Всё у тебя будет хорошо… Потерпи немного…

Николай Аристархович крикнул ей:

– Да кто же вы на самом деле?! Ясно видящая, чутко помнящая!.. Что за небылицы вы мне растолковываете? Если вы всё знаете и помните, скажите мне на милость, кто я? Как меня зовут? Скажите!

Он открыл глаза, и видение его исчезло.

Николай Аристархович не мог этого понять и все ещё безнадёжно вглядывался во тьму. Открылась дверь, и он услышал ритмичные, но учащённые удары своего сердца. Закрыл глаза, словно спрятался куда-то, где его не смогут найти. «С ума схожу», – подумал он и открыл глаза. Заметил, что ему не хватает воздуха. С трудом сделал несмелый вдох. «Всё будет хорошо! Всё будет хорошо!» – уговаривал он себя. Почувствовал, как капля пота стекает по пульсирующему виску...

Николай Аристархович огляделся по сторонам. Перед ним сидел мужчина в белом халате средних лет, но уже седой и почему-то с красным носом.

– Я вижу, мы идём на поправку?

– Как я здесь оказался? Что со мной случилось?

– Откуда мы знаем? Вы сами не можете нам объяснить, как оказались в грязи возле самой речки?

Николай Аристархович призадумался, но вспомнить ничего не мог.

– Вероятно, вас выбросили из вагона. Удачно выбросили, – устало рассмеялся человек в белом халате. – Можно было и руки-ноги переломать, и шею свернуть, а у вас всё на месте. Не считая, конечно, многочисленных ушибов, кровоподтёков, рваных ран и сотрясения мозга. Я думаю, что вы легко отделались.

– Где я нахожусь? – спросил Николай Аристархович.

– Примерно на полпути между Ростовом и Новочеркасском. Мы хотели бы сообщить вашим родственникам о том, что с вами случилось. Где они живут? Можно ли им позвонить? Или вы бомж?

Николай Аристархович усмехнулся и слабеющим голосом ответил:

– Ну да. Если человека найти в грязи, то его можно принять и за бомжа.

– Вы не можете сказать, куда нам позвонить и сообщить о том, что с вами произошло? – повторил человек в белом халате.

Николай Аристархович напряг свою память, но почему-то ничего не мог вспомнить.

– Я как-то всё вдруг забыл, – сказал он растерянно. – Не помню даже, как меня зовут…

– Это бывает, – ответил мужчина. Завтра вас навестит следователь.

Николай Аристархович почувствовал, что силы покидают его снова, он закрыл глаза, а в далёкое путешествие, в которое он вновь отправлялся, его сопровождали всё те же вопросы: что с ним произошло? Как он оказался в этой больнице? Куда он ехал, к кому?

На углу фонарь разливал свой холодный свет, освещая пятачок перед дорогой. А дальше были заросли. Вчера врач задержалась у его кровати и рассказала, что здесь когда-то было кладбище. А теперь больница. Много деревьев, сирень… и иногда почва под ногами проваливается. Дома начинаются сразу за деревьями – видимо, сообразили, каково будет жить людям в доме, построенном на костях.

Потом пришёл следователь, но так ничего и не выяснил.

– Через пару дней переведём вас в Ростов. Там и аппаратура современная, и специалисты… Что мы здесь можем сделать? А транспортировать вас теперь уже вполне возможно, – сказал главный врач.

На следующий день Николай Аристархович вдруг обратил внимание, что часы напротив двери их палаты почему-то снова стали идти. Маятник совершал свои движения, передвигая, казалось, уже мёртвые стрелки.

«Жизнь продолжается!» – подумал он и закрыл глаза.

2.

Он лежал один в палате и смотрел в потолок, по которому медленно передвигались блики от света фар проезжающих по дороге машин. Процедуры все уже были проведены, и наступил вечер. Обычно за дверью палаты в это время стихали шаги и наступала тишина. Больница погружалась в сон, а у него впереди снова была страшная ночь в пустоте.

В палату вошла врач и, остановившись у двери, прислушалась, как спят больные. Вчера положили новенького. Он громко храпел и постанывал.

Врач была похожа на лисичку: такие же тонкие черты лица, такая же хитринка во взгляде и грациозные движения. И такая же любопытная. Наверное, пришла сюда сразу после института. К каждому больному относилась, как к близкому родственнику, искренне переживая за него. На дежурствах, рассказывала медсестра, доктор читает толстые медицинские книги, истории болезней и что-то всё время пишет. Уж не роман ли, – подумал он. – А что? Каждая история болезни – готовый сюжет…

А ночью ему казалось, что какая-то женщина села к нему на кровать. Он не мог разглядеть её лица, но сердце его забилось часто.  Он подвинулся, уступая ей место. Женщина что-то говорила, говорила, и Николай вдруг понял, что это его мама!

– Ты что, боишься меня, сынок? – спросила она.

– Но… – Он глубоко вздохнул и посмотрел в её лицо. – Ты же мёртвая…

– Мёртвая, – легко согласилась она, – но вот же сижу рядом с тобой… Значит, не совсем мёртвая… А ты давай выздоравливай…

– Мама! Так скажи мне, кто я? Как меня зовут? Я почему-то всё забыл!

Женщина стала что-то говорить, но он не мог разобрать её слова, и голос её доносился сквозь густой полуобморочный туман.

– Прощай, сынок… Выздоравливай! Будь обязательно счастлив…

Она легко встала с кровати, но не пошла к двери, а просто растаяла в темноте…


На следующее утро Николай старательно приводил себя в порядок. Он так и не вспомнил, что с ним произошло, где он живёт, чем занимается. Но долго его держать в больнице не будут. А куда идти? Где он живёт? Ольга Петровна, его врач, говорит, что это легко установят в милиции. Пока же нужно выздороветь. У него тяжёлое сотрясение мозга, и ему предстоит ещё полежать в неврологической клинике в Ростове. Но машину обещали дать только в четверг.

«В четверг так в четверг… Куда мне торопиться? Кто меня ждёт?».

Вдруг просто физически почувствовал чей-то взгляд. Оглянулся и увидел пытливый взгляд Ольги Петровны.

– Как вы себя чувствуете? – спросила она.

– Неплохо… Только ничего не помню… Какие-то отрывочные воспоминания детства.

– Ну, что ж. Не так много времени прошло после травмы.

– Наверное, вы правы…

– Будем надеяться на лучшее. Меня только удивляет, почему вас никто не ищет?

– Может, некому меня искать?

– У вас нет семьи?

– Не помню я… Если бы вы знали, как хочу хотя бы что-нибудь вспомнить, но меня окутывает темнота… А не могла ли информация о моём прошлом стереться совсем?

– Но вы же вспоминаете какие-то отрывки своего прошлого! Нет, я думаю, у вас всё будет хорошо. Не торопите события. Проконсультируем вас со специалистом…

– Спасибо вам…

– Вам нужно больше спать… Сегодня я назначу вам лёгкое снотворное…

– Смерть – тоже сон, может быть, гораздо более сладкий.

– Не говорите глупости! Вы просто устали…

Ольга Петровна ушла, а Николай посмотрел в окно. Солнце уже висело высоко в небе. Голубое небо всегда ему напоминало его любимые цветы – незабудки… Сегодня будет жарко.

«А может, мне всё это только снится? Или я схожу с ума и консультацию будут проводить не с невропатологом, а с психиатром? Но вроде бы от бессонницы не сходят с ума... Да, сойти с ума – пожалуй, одна из немногих вещей, которые способны мне внушить панический ужас. Во всех самых страшных кошмарах мне всегда снилось, что я сошёл с ума. Мягкие стены, смирительная рубашка. И я просыпался с мыслью о том, что больше никогда не лягу спать. Хотя и знал, что это невозможно»...

Посмотрел на часы. Скоро завтрак… Впереди день! Он знал, что будет как можно дольше оттягивать тот момент, когда придётся опять лечь спать.

Николай широко открыл глаза и прислушался. На кровати у самой двери похрапывал новенький. За дверью гремела вёдрами тётя Маша. Он окончательно запутался. Подумал: «Может, причудилось? Никогда не любил эзотерической литературы, а, видимо, жаль… Может, и там есть что-то рациональное?!».

В открытую форточку ворвался лёгкий весенний ветерок. И вдруг в памяти его возникла картина давно минувших событий. Он был рад этим воспоминаниям, понимал, что они – предвестники его выздоравливания, старался удержать их, надеясь, наконец, понять что-то о себе…


Утро четверга было многообещающе прекрасным. В форточку дул весенний ветер, в окна светило солнце, а на соседней кровати, укрывшись с головой простынёй, похрапывал сосед. Ему стало легче, и он шёл на поправку.

Часам к одиннадцати пришла санитарная машина, и они поехали в Ростов. По дороге трясло, и было такое впечатление, словно бы кто-то бил его по голове молотком. Ему казалось, что сейчас разорвётся кровеносный сосуд и его парализует. Но обошлось… В Ростове санитары настояли на том, чтобы он лёг на носилки, вытащили их из машины и понесли в здание клиники. На лифте поднялись на второй этаж и занесли в палату. Всё происходило привычно и безмолвно.

Перебравшись на кровать, Николай по обыкновению стал рассматривать потолок. Он мало отличался от потолка в той сельской больничке.

Сосед-больной встал с постели и, ни к кому не обращаясь, громко произнёс:

– Пошёл на горшок!

Как будто всем так было важно знать, куда он пошёл.

Из глубин памяти возникла картина: младшая группа детского садика. Детки сидят на горшках, и каждый занимается своим делом. Рядом с ним белокурая девочка громко поёт:

Пусть всегда будет солнце,
Пусть всегда будет небо,
Пусть всегда будет мама,
Пусть всегда буду я!
– Ты кто? – спросил он.

– Я девочка!

И снова густой туман скрыл его воспоминания…

Потом, словно из темноты, появилась их школа. Их первая учительница  рассаживает детей. И он требует, чтобы его посадили с этой девочкой. Учительница соглашается и сажает их за одну парту. Он, как мог, защищал её от всех. Впрочем, девочка и сама могла за себя постоять. И в старших классах эту девочку никто не смел дёрнуть за косичку, толкнуть или обозвать плохим словом, и это было удивительно, потому что поведение в классе было не самым благопристойным.

Но, сидя за одной партой столько лет, они так и не стали друзьями. Он интересовался спортом, историей, а девочка увлекалась бальными танцами, ходила во Дворец пионеров…


Он вздохнул и, повернувшись лицом к стенке, закрыл глаза.

В голове его снова кто-то включил испорченную пластинку:

Я люблю,
Но об этом никто не узнает…
«Зачем они снова крутят эту пластинку? Может, она должна ему напомнить что-то? Но что? Ничего не вспоминается… В голове туман… Где это поют?».

Он приподнялся и внимательно посмотрел на стены. В палате радиоприёмника не было. Но и звуки вдруг смолкли.

Тишина…

Шлёпанье ног. Заскрипели жалобно пружины дивана, стоящего у двери палаты. Значит, и тому человеку тоже не спится… Вот он не сел, а просто плюхнулся на диван… Ему тоже не позавидуешь… Впрочем, кому в больнице завидовать?!

«Скорее бы настала ночь. Когда тебя окружает темнота, становится легче, – подумал Николай. – Нельзя понять, в какой момент ты спишь, а в какой бодрствуешь. Всегда одно и то же. Покой. Как же вспомнить?».

Тихо открылась дверь. Это сосед вернулся. «Сейчас будет взбивать подушку», – подумал Николай.

Утром был обход. Здесь профессора сопровождала целая свита докторов. Лечащий врач что-то докладывал ему, глядя в историю болезни, а он делал коррекцию назначений и говорил больному что-то хорошее.

Когда подошли к нему, Николай Аристархович с интересом смотрел на докторов и удивлялся, какие у них разные лица! Одни смотрели на него с состраданием, другие с любопытством, а третьи равнодушно стояли рядом, думая: «Скорее бы этот обход закончился!».

Профессор что-то говорил лечащему врачу, полной большегрудой женщине, держащей несколько папок с историями болезней.

Потом принесли обед. Николаю Аристарховичу всё ещё не разрешали вставать с постели.

Он лежал и смотрел на стрелки настенных часов. Стрелки, словно сонные, двигались лениво и медленно.

«А впереди бесконечная ночь… – подумал Николай, – секунды, часы, вечность – достаточно, чтобы понять, что ничего нет и не было, что я просто схожу с ума, и чем быстрее сойду, тем лучше. Тишина, и можно не думать ни о чём, и в душе нет надежды… а когда нет надежды – нечего терять...».

Тусклый свет фонаря едва проникал сквозь густую листву огромного тополя у окна их палаты и рисовал на потолке причудливые фигуры.

Николай откинулся на подушку и закрыл глаза.

«Раньше было проще засыпать, всякий раз надеясь на встречу, которая, может быть, хотя бы что-то напомнит о прошлом. Но если открыть глаза – всё исчезнет и я не смогу узнать, что же случилось? Может, я чем-то сильно перед кем-то провинился? Но ведь когда всё понимаешь, когда осознаёшь свою вину, становится легко. И уже не нужны ни темнота, ни тишина, чтобы прятаться в них от самого себя».


Когда Николай Аристархович открыл глаза, в окне сияло солнце. Всю ночь ему снилась какая-то девочка. Ему тогда стукнуло пятнадцать лет, и до этого момента отношений с девушками у него не было. Он отличался от своих сверстников: не пил, не курил, не ругался, не любил пошлых анекдотов, не зажимал девушек по углам, любил рассуждать на философские темы, интересовался не техникой, а политикой и историей. В общем, был образованным, умным мальчиком. И это делало его в глазах девчонок скучным занудой. Хотя внешне он был довольно неплох собой: рослый, с развитой мускулатурой, серыми глазами и тёмно-русыми волосами. В их классе было много девочек, но ему нравилась именно та, что сидела с ним за одной партой. Другие мальчики уже встречались с девочками, дружили, вместе ходили в кино, а он был одинок как последний осенний лист, оставшийся висеть на дереве. Друзья нередко дружелюбно посмеивались над ним, что часто приводило к ссорам. Но он осознавал, что ему всего лишь пятнадцать, что вся жизнь впереди, что всё ещё у него будет.

А девочка, которая ему нравилась… она была прекрасна! Искрящиеся зелёные глаза, в которых ярким огоньком светилась радость, светло-русые волосы, волнисто спускающиеся по плечам, и лицо как у принцессы из сказки! Он просто не мог в неё не влюбиться, особенно после того, как однажды она попросила списать контрольную по математике. Он, конечно же, дал и был страшно огорчён, что последняя задачка была решена им неправильно.

Но при чём здесь математика, при чём здесь контрольная?! Он вдруг почувствовал, что хочет ей нравиться, казаться умным, успешным, весёлым, желанным! Вот тогда всё и началось!

Они разговаривали о школе, об учениках, учителях...  Девочка больше слушала, чем говорила. Конечно же, он спросил, дружит ли она с каким-нибудь мальчиком. Она перевела разговор на другую тему.

С тех пор он провожал её из школы домой. Это было недалеко и по дороге к его дому. Однажды они остановились около двухэтажного кирпичного дома с дверьми и рамами окон, выкрашенными яркой синей краской.

– Ну и вкус у хозяев, – заметила девочка.

– Здесь таких домов много. Казаки любили красить свои дома в такие цвета: зелёный с синим…

Потом они никак не могли проститься у её дома. Девочка что-то говорила о художнике Куинджи, о бальных танцах, а он – о Петре Первом…

Ночью он долго не мог уснуть. Ждал с нетерпением завтрашнего дня. Уснул лишь под утро. Проснувшись, особенно тщательно мылся, потом причёсывал волосы и долго стоял перед зеркалом…

– Ну, жених, пора завтракать, а то в школу опоздаешь, – сказал пожилой мужчина, видимо, его отец, а он вдруг сделался красным и, потупив взгляд, прошёл к столу.

– Жених… Тоже скажешь…


Николай Аристархович вспоминал свой сон, как увлекательную сказку. Когда это было? Где? Кто та девочка?..

После процедур и капельниц он снова постарался заснуть, чтобы увидеть этот замечательный сон. Может, он ему подскажет, кто он и чем занимается?

Утром на обходе профессор присел на его кровать, спросил:

– Как себя чувствуете?

– Нормально… Только память потерял… Снится по ночам всякое из того, что со мной раньше было в разные годы…

– Но это же отлично! Это как раз то самое, что нам и нужно!

– Ой, доктор, не скажите. Я не помню, как звали этих людей. Например, сегодня ночью очень ясно видел во сне пожилого мужчину и догадался, что это мой отец, но имени его так и не вспомнил. Да и действительно ли это был мой отец или кто-то другой – это ведь тоже мне непонятно.

– Это пройдёт. Травма головы была тяжёлой. Но обследование показало, что ни гематомы, ни других повреждений у вас нет, значит, скоро поправитесь. Время должно пройти… Это тот случай, когда время лечит…

Профессор что-то сказал лечащему врачу и перешёл к другому больному.


После обхода Николай Аристархович лежал на спине и смотрел в потолок. Грустные мысли нахлынули на него. «Зачем так жить?». Он вновь и вновь задавал себе этот вопрос, но никак не мог найти ответ. «Говорят, что у каждого человека есть своё предназначение в жизни. А какое у меня предназначение? Живу как растение… бесполезно и для себя, и для других… Неужели я превратился в животное и живу только инстинктами? Но я точно знаю, что счастье приходит тогда, когда ты сделаешь хотя бы одного человека счастливым! Так неужели я так никого и не сделал счастливым? Тогда зачем жить? Только среди счастливых можно быть счастливым! Именно тогда и появляется желание жить, что-то делать, достичь чего-то в жизни… Как это объяснить? Да очень просто! Мы начинаем чувствовать ответственность за кого-то, понимаем, что хорошо поступили, помогая кому-либо… Неважно кому… Этим человеком может быть и коллега по работе, и старый знакомый, и бездомный бродяга… Главное, что счастливый блеск в глазах заражает и нас… Простое слово «спасибо» делает нас сильнее, делает гордыми за самих себя… Но кого я сделал счастливым? Есть ли у меня родители? Они, наверное, старики… Была ли у меня семья? Друзья-товарищи?..».

В палату вошла медсестра и сделала ему укол. Он не спрашивал, что ему колют. Что толку спрашивать, если всё равно ничего не понимаешь? Незаметно для себя заснул, и во сне снова появилась та девочка.


После школы они бродили по городу, гуляли по аллеям, проспектам, паркам… Что могло быть прекраснее чувств, которые тогда испытывал он?! Он готов был взлететь от счастья. Хотя ничего особенного и не произошло. Они просто гуляли и что-то рассказывали друг другу. А на следующий день в субботу всё располагало к радости и хорошему настроению: на небе ни облачка, птицы за окном деловито летали и красиво щебетали. Скоро конец учебного года! В понедельник последняя контрольная по математике. Они договорились позаниматься, уж очень она боялась математики.

Он умылся, сделал какие-то дела по дому. Потом пошёл к девочке. Дверь открыла её мама.

– Это ты? – приветливо сказала она, пропуская его в квартиру. – А дочка ушла с папой. Он просил её пойти с ним. Хотел передать краски, которые привёз из командировки его подчинённый. Скоро придёт. Подожди.

– Краски? А что, он рисует?

– Нет, что ты?! Он всё играет в солдатики и кроме них знать ничего не хочет. Это дочка рисует. Разве ты не знал?

– Нет.

– Тогда пройди в комнату и посмотри её картины.

Он вошёл в квартиру. На стенах висели картины, на полу, на мольберте стояли этюды и неоконченные работы… Пейзажи, натюрморты, портреты.

– Нравится? – спросила мама девочки.

– Да, здорово! Неужели все эти картины рисовала она?

– Кто же ещё? Я и кисти не знаю как в руках держать. Она же ходила в изостудию… Училась.

– Здорово…

– А ещё она умеет танцевать, – улыбнулась женщина.

– Здорово! А я и не знал… – восхищался он.

– А ты чем занимаешься?

–  Спортом немножко, историей, чуточку играю на гитаре.

– Это прекрасно. А вот посмотри её альбом. – Мать девочки протянула ему большой альбом. – Ты смотри, смотри, а я пойду, а то у меня дел много. Сейчас дочка должна уже прийти.

Он сел на диван и стал рассматривать альбом.

В альбоме было много рисунков. Среди прочих он увидел те, где был изображён он. Подумал: «Если бы я так на самом деле выглядел… Она нарисовала меня таким, каким хотела бы видеть…».

Потом пришла девочка. Увидев его, рассматривающего её рисунки, сказала:

– Привет! Ты давно ждёшь?

– Да нет… Вот, твои рисунки рассматривал…

– Нравится?

– Очень… Ты молодец! И ты… мне очень нравишься…

Девочка вдруг замолчала и посмотрела на него как-то по-новому.

В воздухе повисла неловкая пауза.

– Давай встречаться, – продолжал он, опустив голову.

Девочка улыбнулась.

– А мы-то что делаем? Ты неувереннее, чем я думала.

Она положила пакет на стол.

– Теперь надолго хватит… – Потом улыбнулась и тихо сказала с какой-то грустью: – Ты не такой, как другие мальчики, и это мне очень нравится… Ты очень хороший.

Он был счастлив. Отложив альбом на стол, он встал с дивана, а девочка подошла к нему и положила руки на его плечи.

– Дурачок! Я же тебя тоже люблю, ещё с детского садика! Разве ты этого не знал?!

Она прижалась к нему и поцеловала в губы!

Это был их первый поцелуй.

А когда наступили каникулы, он уехал в станицу к брату отца, большому знатоку литературы и истории. Он служил в церкви священником, а в свободное от службы время что-то писал. Огромного роста, с пышной бородой, он часто, выйдя вечером во двор, затягивал какой-нибудь старинный напев, да и на службе отличался густым баритоном.

У дядюшки была огромная библиотека, в которой он любил рыться.

Вернувшись домой, он узнал, что отца девочки перевели служить в другой город. Девочка уехала, не предупредив его, не попрощавшись и не оставив адреса. Первое время он ждал от неё письма. Она-то его адрес знала. Но проходили дни, недели, месяцы, а вестей от неё не было. Но как же так! Ведь она же должна была!.. А если она его так легко забыла, то ведь это предательство, разве нет?

С тех пор он стал избегать девочек. Отец, поняв, что у сына юношеская драма, старался отвлечь его, заводил с ним разговоры о каких-то исторических событиях, подсовывал книги по истории, а иногда они вместе ходили на речушку ловить рыбу. Той рыбы хватало только их сибирской кошке по имени Ласка, но старый учитель понимал, что сына нужно чем-нибудь отвлечь от его невесёлых мыслей… Прошло время, и он забыл ту девочку, которую, как ему казалось, очень любил.

3.

Николай лежал в палате и смотрел в потолок. Он тщетно пытался вспомнить свой сон, но не мог. Всё растаяло и исчезло. Прошла неделя, как он находился в клинике нейрохирургии. Его консультировали психоневрологи, невропатологи, изменяли назначения, но память его никак не возвращалась. Как-то на обходе он спросил профессора:

– Что же делать?

– Мне Вера Григорьевна сказала, что вам что-то снится, но вы вспомнить не можете. Это хорошо. Я надеюсь, вы идёте на поправку.

– Вы говорите, что, если мне снятся сны, это хороший признак?

– Несомненно… Выздоравливайте! Уже пора!

Через день в палату вместе с профессором вошёл огромного роста полный мужчина в белом халате. Они подошли к его кровати, и мужчина воскликнул:

– Николай! Что случилось? Мы уже не знали, что и думать!

– А вы кто? – спросил он, с ужасом понимая, что забыл не только то, что с ним происходило в прошлом, но и людей, с которыми сталкивался.

– Ты что, меня не узнаёшь? Я Иван, Иван Семёнов, твой школьный друг и родственник! Ты женат на моей дочери!

– Мой школьный друг? Я женат на вашей дочери? А как её зовут?

– Её зовут Любушкой! Неужели ты ничего не помнишь?! Мы же с тобой десять лет в школе дружили! Ты помнишь Новочеркасск? Мы там жили! Папа твой у нас преподавал историю. Потом ты поступил в университет, а я – в медицинский! Как же ты всё это мог забыть? Григорий Павлович, – обратился он к профессору, – как же такое может быть? Он же доцент-историк в нашем университете. Чем можно помочь?..

Григорий Павлович ответил, умиротворяюще выставляя вперёд ладони:

– Прежде всего успокойтесь, и оставим больного. Он устал. Эту информацию ему ещё нужно переварить. Может, с вашей помощью мы сможем пробудить его память. Но это дело нескорое. Должно пройти время. Пойдёмте ко мне в кабинет, и вы расскажете подробнее о больном. А завтра, я думаю, можно привести и его жену. Дети у них есть?

– Нет. Детей нет…

Потом огромный мужчина в белом халате, назвавшийся его другом, снова посмотрел на Николая, улыбнулся и сказал:

– Не дрейфь, старик! Всё будет хорошо! Выздоравливай! А завтра я приду с Любушкой, да и отцу твоему сообщу, что пропащий нашёлся… Выздоравливай!

Они вышли, а он откинулся на подушку и закрыл глаза. Нужно было успокоиться. Его до глубины души взволновало открытие: он – Николай… У него есть жена Любушка. В Новочеркасске живёт отец… Он учился на историческом факультете университета в Ростове…

«Странно… Я не узнал своего школьного товарища!.. Но теперь будет всё хорошо… будет хорошо», – подумал он.

Он лежал, словно оглушённый сведениями, которые узнал от этого огромного тюленя. Как он мог забыть школьного друга? И странно, он женат на дочери друга! Сколько же ей лет?! Ну и ну!

Он присмотрелся, но в окне увидел уже изрядно надоевшее своё отражение. Оно как бы жило своей жизнью и, казалось, с ним не связанной. Подумал: «Параллельный мир… Может, хотя бы у этого типа в зеркале не так всё паршиво?».

Этот тип из зазеркалья преследовал его, и даже мелькнула мысль, что для того, чтобы избавиться от его физиономии, нужно просто разбить все окна и зеркала… Но, поняв несбыточность этого, решил просто не смотреть вечерами на окна…

«Всё будет хорошо. В этом нет ничего страшного. Всё будет хорошо», – повторял он как молитву. Очень хотелось открыть окно и убедиться, что там никого нет…

Ему показалось, что он слышит какие-то голоса. Впрочем, это мог быть и шелест листьев огромного тополя, растущего у окна.

Мысль, которая тревожила, грызла его все эти долгие дни, снова возвратилась к нему: «Что со мной случилось? Неужели этого я так и не вспомню?!».

Были моменты, когда по непонятным причинам он вдруг становился злым, воспринимал всех как врагов. Тогда он ложился на кровать и поворачивался к стене, боясь выплеснуть свою злобу, свою обиду на кого-то.

В другое время на него вдруг находило почти блаженное состояние. Ему хотелось всем делать что-то хорошее, говорить приятные слова, улыбаться… Его врач предложила в такие моменты рисовать, чтобы выразить своё настроение на бумаге. Он пробовал, рисовал незабудки, какой-то высокий дом, какое-то женское личико… «Боже! Когда же это кончится?!». А врач рассматривала на следующий день его рисунки и говорила «Неплохо, совсем неплохо», пытаясь что-то понять.

…Николай продолжал смотреть на своё отражение в стекле… На миг показалось, что перед дверью кто-то стоит, но присмотревшись, понял, что это висит халат на вешалке. «Иллюзия», – подумал он… А может, галлюцинации? Схожу с ума? Но раз у меня сохранена критичность, это значит, я ещё не совсем сдвинулся…

А ночью ему снова приснился сон… Весна, когда он заканчивал школу. Нужно было готовиться к выпускным экзаменам. А выпускные экзамены – это мысли о предстоящей жизни, о выборе профессии и о многом другом.

В него была влюблена девочка с пышными чёрными волосами и большими голубыми глазами. Дочь главного инженера крупного завода, она на школьных вечерах вызывала у девчонок восторг и зависть своими нарядами. К её семнадцатилетию родители подарили ей золотые часики, которые она демонстрировала при первом же удобном случае.

В тот день она пригласила нескольких одноклассников к себе на день рождения. Скоро должны были начаться выпускные экзамены, поэтому никто не собирался засиживаться допоздна…

Он увидел это всё чётко и ясно. Девушка пригласила и его. Пришёл. Позвонил в дверь. Ему открыла именинница.

– Привет, Коля! Я рада, что ты пришёл!


Ну да! Коля! Его зовут Николаем – ведь это же и есть его собственное имя! Николай, Коля, Колян, Колюшка…


– Это тебе! – Он вручил девушке большого плюшевого мишку. – Пусть он будет тебе талисманом! Поздравляю… Я ненадолго.

– Проходи, проходи! Наши уже все пришли.

В большой светлой комнате за праздничным столом сидели его одноклассники  и родители именинницы – отец, высокий седой мужчина с весёлыми глазами, и мать, черноволосая женщина, не потерявшая ещё своей привлекательности.

Когда он вошёл в комнату, все встретили его радостными возгласами. Он всегда производил благоприятное впечатление: был скромен и вежлив, хорошо и опрятно одевался. К тому же он был сыном школьного преподавателя истории, которого все уважали за его глубокие знания и неизменную доброжелательность.

После того как папа девочки открыл бутылку шампанского и произнёс здравицу в честь дочери, все выпили и он поинтересовался, кто куда намерен поступать. Одна девочка собиралась поступать здесь же, в Новочеркасске, в политехнический институт на электромеханический факультет. Высокий мешковатый парень сказал, что будет поступать в медицинский.

– В медицинский? – почему-то обрадовался отец девочки. – И наша дочь туда же собирается…

– Ей проще. Она на медаль идёт… А мне предстоит все вступительные экзамены сдавать.  С репетиторами уже год занимаюсь…

Папа девочки утешил его:

– Тяжело в учении, легко в бою…

И тогда папа той девочки повернулся к нему:

– Ну а ты куда подашься, Коля? – спросил он его. – Планы на будущее  уже построил?

– Построил, – признался он.

Отец девочки хитро прищурился.

– Не поделишься ли?

– Сдам выпускные, – сказал он, – и начну готовиться к вступительным. Лето пиши пропало!

Отец девочки развёл руками:

– Это понятно… И куда же будешь поступать?

– В Ростовский университет, на исторический, – ответил он.

– И ты тоже будешь в Ростове?! Это здорово! У вас будет там своя компания одноклассников! – воскликнула мама девочки.

– Ростов рядом. На выходных и домой можно будет приехать… По стопам отца, значит, решил пойти?

– Историю я люблю с детства! – сказал он.

Отец девочки одобрительно кивнул, а он увлечённо продолжал:

– На нашей земле жили древние греки и скифы, и я бы хотел участвовать в раскопках…

Отец девочки прервал его речь, положив свою ладонь на его руку:

– Мысли у тебя хорошие, но ты должен иметь в виду: перед тем как заняться раскопками какой-нибудь новой Трои и стать академиком, тебе придётся поработать простым учителем. Ты готов к этому?

– Ну, что ж, нужно так нужно. Поработаю учителем… – ответил он, тяжело вздохнув.

Ребята включили магнитофон, и в комнату полились звуки популярного ансамбля «Бони Эм», который надрывался от усердия, сообщая танцующим время от времени сенсационную новость:

– Ай лав ю!

Одна девочка, лучшая подружка именинницы, радостно закричала:

– Идёмте же танцевать! – и так нетерпеливо стукнула при этом каблучком по полу, словно бы хотела добавить: разговаривать можно и в другое время, а сейчас нужно танцевать! Потом обратилась к отцу девочки: – Идёмте танцевать! Я вас приглашаю!

Тот благосклонно кивнул симпатичной девушке и сказал:

– Спасибо, спасибо! Я немного попозже присоединюсь к вам! – Потом обратился к нему. Парень ему определённо нравился.

– Значит, тебя интересуют скифы и греки – так я понимаю?

– Не совсем так, – сказал он. – Скифы и греки – это то, что лежит у нас прямо под ногами. Но в перспективе я бы хотел исследовать роль личности в истории…

Ему самому нравился оборот: «хотел бы исследовать…». Совсем по-взрослому. И серьёзно…

– Личности? – удивился отец девочки. – Он уже собирался было, тряхнув стариной, потанцевать немного на потеху молодым – пусть посмеются над его неловкостью, но зато как весело будет! Но, услышав такие слова, решил не торопиться. – Личности – это хорошо. А какие личности тебя интересуют?

– Ну, допустим Пётр Первый. Чем не личность?

– И что тебя конкретно интересует?

– Ну, как же! Ярчайшая личность, незаурядные поступки, нестандартные мысли и одновременно – жестокий и порою циничный деспот.

– А мне ведь тоже приходится на работе проявлять твёрдость, – произнёс отец девочки. – Бывает, и обижать приходится, и делать больно. Самое главное что? Дело! А его нужно делать, и делать хорошо!

– А ты бы не обижал, – робко сказала его жена.

– Легко сказать! А как без этого, если воруют, прогуливают, выпускают брак?! А уж каково было Петру Первому – так ведь это даже представить страшно!

Он был известным в классе спорщиком. И сейчас, почувствовав, что намечается тема спора, весь собрался и произнёс:

– Время Петра Первого, как утверждал Лев Николаевич Толстой, характеризовалось особенно поразительными ужасами. Он был почти всегда пьяным, казнил, сжигал, закапывал живых людей в землю… распутничал, заточил жену и короновал распутницу… разорил казну и казнил сына… Пётр Первый – совсем не однозначная фигура…

– И всё же народ ему благодарен, – сказал отец девочки. – Памятники ему ставят… книги о нём пишут… Ты прав: не всё так однозначно… Но руководителей оценивают по результатам труда…

– Вот и я ж об этом! – подтвердил он. – Многое из его деятельности пока что непонятно.

– И ты возьмёшься разобраться в этом?

– Да, – просто ответил он.

– Ну, что ж… Я верю, что тебе это удастся. В добрый путь! А интересно, как ты относишься к Карлу Двенадцатому? – вдруг с улыбкой спросил отец девочки.

Именинница, хотя и была отличницей и надеялась получить золотую медаль, но совершенно не понимала, что можно сказать о шведском короле, кроме того, что у Пушкина написано о войне России со Швецией… «Полтавская битва», – вот, пожалуй, и всё, что она помнила о Карле Двенадцатом. Желая показать, что тоже знает что-то о шведском короле, нараспев прочитала:

…И перед синими рядами
Своих воинственных дружин,
Несомый верными слуга;ми,
В качалке, бледен, недвижим,
Страдая раной, Карл явился.
Вожди героя шли за ним.
Он в думу тихо погрузился.
Смущённый взор изобразил
Необычайное волненье.
Казалось, Карла приводил
Желанный бой в недоуменье...
Вдруг слабым манием руки
На русских двинул он полки.
Потом вдруг застеснялась, поняв, что отец пытается узнать больше о нём. А она грустно взглянула на него, словно говоря: «До сих пор помнишь свою первую любовь? Но ведь сколько времени прошло, а ты всё по ней страдаешь! Дурень… Впрочем, сейчас не до любви! Сейчас главное – поступить в институт…».

А он и не думал увиливать и спокойно сказал:

– Карл Двенадцатый был по-своему великим человеком. Меня всегда восхищало в нём то, что он, как и Пётр, мог сделать что-то своими руками. Он не боялся трудностей, в военных походах ел ту же пищу, что и солдаты, спал с ними на земле, мог вытащить с поля боя раненого, рискуя собственной жизнью…

– А это не было показухой?

– Не думаю. Показуха делается без риска для жизни… А Карл Двенадцатый во время сражений мог скакать на коне впереди всех. Во время штурма крепости мог взбираться по лестнице на вражескую стену. Ничем подобным Пётр Первый не блистал. Кстати, Карл и погиб в бою: пошёл в разведку и, подползая к вражескому укреплению ночью, был сражён пулей часового. Это был выдающийся человек…

– Ну что ж. Ты, наверное, прав. О великих людях судят по результатам их деятельности. А сегодня Швеция – процветающая страна… хотя и там есть множество проблем… – Отец девочки встал, давая понять, что беседа окончена. – Вот теперь-то я пойду и потанцую.

– Так, может, и нам пойти этим путём? – тихо спросил он и посмотрел в его глаза.

– Мы идём по пути, намеченному нашей партией. И путь этот тернист и очень даже не прост. Но мы обязательно построим самое счастливое общество на земле!

– А если отказаться от заявок на собственную исключительность и жить тихо и спокойно… – спросил он и пожалел, что ввязался в этот спор. «Дёрнул чёрт меня за язык, – подумал он. – Болтун я, а не историк!».

Девушка была увлечена им, чувствовала, что и родителям он понравился, и хотела было пригласить его потанцевать, но он сел в кресло и на её приглашение ответил:

– Извини, но я не люблю танцевать…

Он смотрел на своих школьных товарищей, а перед его глазами было до боли знакомое лицо той девочки, которую он так сильно любил. Глаза её были как никогда серьёзными. «Может быть, это мне кажется? – подумалось ему. – Это шампанское... Но на самом деле она улыбалась. Она ведь всегда улыбалась».

Вдруг кто-то позвонил в дверь, и именинница побежала открывать. Она уже не ждала никого, но была рада каждому гостю.

Открыв дверь, в первое мгновение даже растерялась. Перед нею стоял курсант училища связи, с которым она познакомилась год назад.

– Здравствуй. Я пришёл поздравить тебя с днём рождения. Понимаю, что мы давно не виделись, что я не приходил. Но не мог же я забыть про твой праздник. – Он переминался с ноги на ногу и украдкой обрывал лепестки с принесённых ромашек. – Я долго к тебе добирался…

– Ну да… Я ведь так далеко живу…

– Так мне можно к тебе или как?

– Или как… Проходи, раз уж пришёл.

– Это тебе… – он вручил ей ромашки и подарок в красивом пакетике. – Будь счастлива… Да у тебя много народа!

– Одноклассники… Проходи-проходи. Тебя же знают…

Никто из танцующих не обратил особого внимания на то, что пришёл какой-то курсант училища связи… Мало ли… Может, родственник какой?!

Парень присел на диван, а девушка смотрела на него и улыбалась.


…Николай, видел всё это во сне и страшно удивился: «Ведь это было не со мной! Откуда же я знаю, какой разговор у них там был? Такое впечатление, будто бы это моя душа проникла туда и всё подслушала и подсмотрела… Но как такое может быть?».


– Я очень по тебе скучал. – Курсант говорил, глядя себе под ноги, не обращая внимания на то, что в комнате где-то в стороне от них было много народа. – Ты мне даже снилась. Не надо только смеяться. Мне постоянно снится, как мы сидели в шалаше под дождём. Помнишь? Промокли до ниточки, потом пили чай с малиновым вареньем.

Он поднял глаза и заглянул в её лицо. Девушка улыбалась. Приветливо, по-домашнему, как раньше. Улыбнулся в ответ и он, и сразу стало теплее. Появилась какая-то уверенность.

–  Я через год училище оканчиваю…

– Знаю, – сказала она. – Значит, пора жениться!.. А я в медицинский буду поступать. Из нашего класса несколько человек туда идут… Не до свадьбы, как ты понимаешь…

Она говорила, говорила, чтобы что-нибудь говорить. Танец закончился, и все снова сели к столу. Девушки с завистью смотрели на курсанта. Поощрительно улыбались.

А потом этот курсант почему-то ушёл. Он не понял, как это получилось, но видел: курсант и эта девушка сидят и почему-то молчат...

А потом и он ушёл домой, но, выходя, слышал, как мама сказала девушке:

– Мальчик хороший – мне и папе он понравился, но ты особенно не грусти о нём. Папа тебе всё правильно сказал, он плохого не посоветует. Вы же будете в Ростове, в одном городе, а там и присмотритесь друг к другу… Может быть, ещё всё и наладится у тебя с ним, и он забудет эту свою первую любовь. Ну а в крайнем случае... – тут она тяжело вздохнула, – в медицинском институте будет много парней, а ты у нас красавица… У тебя всё впереди…

– Я знаю, мама…


На следующий день он сидел на уроках так, словно бы ничего и не было. На перемене девушка подошла к нему и шепнула:

– А ты вчера понравился моим. Папа так о тебе хорошо отзывался.

– А мама? – улыбнулся он.

– Мама думает всегда так же, как и папа.

– И чем же это я так понравился? – спросил он. – Я же не танцевал.

– Должно быть, ему понравилось, как ты говорил об истории. Да мне и самой было интересно вас слушать. Особенно про Швецию и Карла Двенадцатого.

– Про Швецию, – как эхо повторил он. – Да я и сам ничего не пойму с этой Швецией. Таинственная страна! Отец мне обещал разъяснить что-то про неё. Вот если сегодня вечером найдёт время, расскажет.


Странно, но лиц своих одноклассников он не узнавал, да и именинница была ему незнакома. Да что одноклассники! Когда на следующий день он вошёл в комнату отца, и его не узнал. Какое-то чужое морщинистое лицо и грустные глаза. Неужели это был его отец?!

Он был занят: писал план открытого урока, готовился… Странно, столько лет преподавал, но каждый раз готовится к урокам!

– Ну что ты хочешь услышать от меня про Швецию и про Карда Двенадцатого? – спросил он, протирая очки и отложив в сторону тетрадку. – Ты знаешь, что на сегодняшний день Швеция занимает первое место в мире по числу самоубийств?

– Никогда не слышал. А почему же так? – удивился он.

Отец усмехнулся.

– Капиталистическое общество. Там есть люди, которые живут прекрасно, а есть и безработные, которые каждый день должны думать, как выжить… В капиталистическом обществе каждый сам за себя. Ты такое можешь себе представить?

– Нет, – тихо сказал он, чувствуя всем нутром, как в отце закипает какая-то злость. – А ты был в Швеции?

– Нет… Я за границей не бывал, но читал: Швеция сейчас по уровню жизни уступает только Саудовской Аравии и нескольким другим тамошним нефтедобывающим странам. А люди, когда им нечего желать, теряют смысл жизни. Вот мы живём от зарплаты до зарплаты, считаем каждую копейку. И всё время жалуемся: и того нам не хватает, и этого. А нам этого всего хочется: и съездить на курорт, и купить новое пальто. Перед нами всякий раз стоит цель… Хорошо, когда есть чего желать, есть куда стремиться… Когда человек ни к чему не стремится, он постепенно превращается в поросёнка! Хорошо, когда живёшь не для себя, а для других. Жить надо для счастья общества!

– Ну, вот ещё! – возмутился Николай. – Ты же не политинформацию проводишь! Я, стало быть, не должен буду думать о собственном счастье, а всё отдавать людям – так, что ли?

Отец замахал на него руками.

– Да я ж этого и не утверждал. Жить нужно непременно для какой-то высокой цели: для народа, для страны, для своих родных. Человек может быть счастлив только тогда, когда будет отдавать что-то.

С этими словами отец повернулся к письменному столу и продолжил свою работу. А он подумал-подумал, да и сказал словно бы сам себе:

– Бедный Карл Двенадцатый!

Отец спросил, не оглядываясь:

– Это почему он у тебя бедный?

– Карла Двенадцатого жалко. Мне почему-то кажется, что он был двойником Петра Первого, а мы его просто не понимаем. Должно быть, он искренне хотел сделать из Швеции великую и красивую державу, но не случилось! То ли дело Пётр: и Балтийское море освободил от шведов, и Чёрное с Азовским очистил от турок. Вся жизнь – один сплошной подвиг во имя страны. Через Персию хотел даже прорваться к Индийскому океану, но что поделаешь, не всё у него получилось. И на том спасибо.

Отец отвлёкся от своей работы и, повернувшись к нему, сказал:

– Сегодня шведы не только не винят, но ещё и благодарят Петра за разгром их короля Карла Двенадцатого в Полтавской битве. Сбил тогда он спесь со шведов вместе с великодержавными амбициями, и стали после этого они строить миролюбивую, благоденствующую Швецию. А теперь это богатая и преуспевающая страна. В Новое время европейские страны стали переходить от традиционного общества к современному, капиталистическому, или либерально-демократическому. Это не было некой случайностью, переход диктовался тем простым обстоятельством, что традиционное общественное устройство было уже не в состоянии прокормить всё возрастающее население. А Россия издавна была озабочена своим «особым путём», отличным от европейского. Александр Невский ездил за ярлыком на княжение к ордынскому хану, но воевал со Швецией и Ливонским орденом. Ещё в тысяча девятьсот двадцатом году русский историк Савицкий говорил примерно так: «Великое счастье Руси, что она досталась татарам и никому другому… Если бы её взял Запад, он вынул бы из неё душу»…


Утром Николай проснулся рано. Слышал, как тётя Клава елозила тряпкой по полу. За дверью палаты слышны были чьи-то шаги. Клиника просыпалась.

Николай Аристархович пытался вспомнить, что же ему снилось в эту ночь: в памяти всплывали встречи с незнакомыми людьми и даже отчётливые разговоры; было такое впечатление, что он сам имел ко всему этому некое отношение. Вот только вопрос: какое именно? «Неужели это и в самом деле было со мной и я во всём этом участвовал? – подумал он. Густой туман окутал его память. «У меня же были родители… Этот «тюлень» говорит, что жив мой отец… Старенький, наверное… Школа… Я же учился в школе, в институте, работал, наконец! Почему же ничего не могу вспомнить? Если бы я был писателем, можно было бы написать роман с названием «Человек, потерявший своё прошлое!». И настоящее в полумраке. Исчезло всё, друзья, родные, семья… мои знания. Кем я смогу теперь работать? Даже чернорабочим не смогу. Я не знаю многих обычных для всех понятий… Но ведь были же у меня друзья! Была, как оказывается, жена. И зовут её Любушкой. Надо же! Красивое имя. Но и оно ничего во мне не рождает. Я её и не узнаю! Боже, когда же всё это закончится?!».

4.

После утреннего обхода и процедур были разрешены посещения. Часов в двенадцать в палату вошёл тот же мужчина, который приходил вчера с профессором, и с ним какая-то девушка. Мужчина был в белом халате, и Николай подумал, что этот тюлень – доктор. Девушка же была одета скромно. Русые волосы её были собраны сзади чёрной ленточкой. Большие глаза были насторожены. Она несмело приблизилась к его кровати.

– Здравствуй, Николай! – сказал мужчина. – Вспомнил меня? Я твой школьный товарищ Иван Семёнов. А это Люба, моя дочь и твоя жена…

– Здравствуйте! К сожалению, я ничего не могу вспомнить… Я не вспомнил даже, что со мною случилось… Вы извините меня…

– Колюшка, родной мой! – сказала девушка. – Всё будет хорошо. Самое главное, что мы тебя нашли… Я теперь буду приходить к тебе каждый день, и ты всё вспомнишь…

Она наклонилась и осторожно поцеловала его. Потом присела на корточки и переложила из кулька в его тумбочку фрукты.

– У тебя нет свободной баночки? Я хочу в неё поставить цветы.

– Откуда у меня баночка? Ко мне же никто не приходил…

– Возьмите, – сосед-больной протянул девушке поллитровую баночку. – Такая пойдёт?

Девушка обрадовалась:

– Да. Спасибо.

Она из графина налила в баночку немного воды и вставила букетик мелких голубых цветов, потом поставила их на прикроватную тумбочку.

– Красиво… Спасибо… Мне как-то даже неловко… – бормотал он. – Что это за цветы? Нежные такие…

– Незабудки…– Девушка присела на краешек его постели. – Колюшка! Неужели ты ничего не помнишь? С папой вы же учились в одном классе…

– Никого из нашего класса не помнишь? – спросил мужчина. – Надежду Михайловну, нашего классного руководителя, Аристарха Ниловича, своего отца? Он у нас историю преподавал… Ирину Кандыбину, с которой ты с девятого класса сидел за одной партой? Она тоже врачом работает в Новочеркасске. Неужели всё забыл?

– Не помню, – виновато произнёс он. – Хочу вспомнить, но не получается. Говорят, меня выбросили из поезда… Странно, что жив остался…

– Ты поехал проведать отца, – сказала девушка. – Они и документы твои украли…

– Не знаю. Говорят, меня нашли у железнодорожного полотна без сознания. Я был без куртки, в которой, наверно, и был паспорт и деньги…

– Ну, хватит об этом! – прервал воспоминания мужчина. – Я беседовал с профессором. Он говорит, что у тебя всё будет хорошо. И память вернётся… Должно пройти время…

– Да… не повезло мне… Вот же сволочи… могли и убить…

– Брось думать об этом! Каждый сам кузнец своей жизни, и винить других в том, что она сложилась так, а не иначе, – удел слабых духом людей. А я тебя всегда знал как сильного и целеустремлённого человека…

– Мы были друзьями в школе? – робко спросил он.

– Да… И не прекращали встречаться и после школы. Ты же у нас с Надей был на свадьбе свидетелем. Неужели ничего не помнишь?

– Не помню… А я-то чем занимался? Ты в прошлый раз говорил, что я работал в университете?

– Почему работал? Работаешь. Сейчас ты в отпуске. Принял экзамены и ушёл в отпуск. Ты всегда избегал присутствовать на вступительных экзаменах…

– Да? Странно…

– Колюшка, я тебе принесла орехи и мёд. Говорят, они хорошо помогают… Поешь немного, дорогой.

– Спасибо… Не сейчас… Значит, и я поступал когда-то в университет? Учился в университете… на историческом… Ну да, на историческом, но почему-то ничего не вспоминается. Не мифический ли мой исторический? Вроде бы нет. Тогда почему же никого не могу вспомнить? Ни одного сокурсника, ни одного преподавателя?! Странно, я ведь ничего совершенно не помню…


А было это так.

Вступительные экзамены проходили в страшную жару. Сочинение писали в бывшем особняке купца Парамонова, что на Пушкинской улице. Дворец ростовского богача был приспособлен ныне под научную библиотеку университета и хранил на себе отпечатки прошлой царской роскоши и нынешнего убожества.

Николай писал сочинение по роману Николая Островского «Как закалялась сталь». Он как мог изобразил всё своё восхищение поведением Павки Корчагина, его героическими поступками, готовностью умереть ради всеобщего счастья на Земле. Николаю тогда это было понятно. Ведь именно к такому поведению призывал его отец.

По сочинению Николай получил свою первую пятёрку на вступительных экзаменах.

Потом был экзамен по истории. Строгий профессор был беспощаден и требовал чётких ответов – с датами, с именами и с событиями.

Николай к экзамену был готов. Вытянул билет и даже немного растерялся. В билете было три вопроса. Он попросил разрешения отвечать без подготовки. Это было необычно, но профессор, улыбнувшись, разрешил.

Николай быстро ответил на первые два вопроса. Третьим был вопрос об эпохе, предшествующей Великой Октябрьской социалистической революции.

Николай продолжал громко отвечать, глядя на экзаменаторов, и вдруг обратил внимание, что сидящий за столом преподаватель, экзаменующий абитуриента за соседним столом, вдруг тоже стал слушать его ответ. А он говорил, говорил…

– Александр Первый унаследовал от своей бабки идеи века Просвещения и искренне пытался улучшить положение своего народа. Александр Второй отменил крепостное право, а вот Николай Второй отказался от шанса спасти империю и согласиться на конституционную монархию. И дело кончилось потерей трона и революцией… дело кончилось большой кровью…

Профессор, пожилой человек с круглым лицом и с бородкой клинышком, отложил в сторону тетрадку, в которую записывал особо курьёзные ответы абитуриентов, и с интересом взглянул на Николая. А тот продолжал:

– …Александр Второй по большому счёту был единственным в девятнадцатом веке царём-реформатором. При всей непоследовательности, незавершённости его реформ они сдвинули страну из её вековой отсталости. Но в России реформаторов одинаково ненавидели как консервативные круги общества, не хотевшие никаких перемен, так и революционеры, для которых реформы были слишком медленным путём перемен. Александра Второго убили революционеры. В начале двадцатого века на премьер-министра-реформатора Витте покушались «черносотенцы». В тысяча девятьсот одиннадцатом году был убит другой реформатор – Столыпин. Против обыкновения, ни одна революционная партия не взяла на себя ответственность за этот акт. Последствия его были настолько широкими и фундаментальными, что этот год заслуживает того, чтобы считаться ключевым в мировой истории.

Профессор спросил, стараясь чуть сбить энтузиазм отвечающего:

– Чем же столь знаменит этот год, что удостоился такого титула? При всей значимости этого события для России, не преувеличиваете ли вы его роль в мировой истории?

– Что Великая Октябрьская социалистическая революция потрясла мир, спорить не приходится. Но при внимательном изучении истории предшествующих десятилетий можно увидеть, что к ней привела цепочка событий, которая берёт своё начало в безрассудном убийстве Александра Второго.

– Убийство Александра Второго не было изолированным актом. Но что же было дальше?

– Заступивший на престол Александр Третий усилил преследования революционеров. Мысль о том, что ситуацию можно разрядить дальнейшими реформами, отвергалась начисто: сын считал, что отец и погиб из-за этих клятых реформ. Он полагал, что только твёрдой рукой можно восстановить порядок! Отчасти ему это удалось, но ценой было дальнейшее окостенение страны. Долго это продлиться не могло, и когда на трон воссел его слабый наследник, наглухо завинченная крышка котла привела к серии взрывов, самый мощный из которых в тысяча девятьсот семнадцатом году и потряс мир…

Профессор посмотрел на свою ассистентку и спросил:

– Ну, что, коллега, будем делать с этим молодым человеком? – он протянул руку к бумажному листку и прочёл: Колесов Николай Аристархович.

– А что делать? – ответила она. – Пять надо ставить мальчику.

– Вы думаете? – с притворным сомнением спросил профессор.

– Убеждена! – твёрдо заявила ассистентка.

– Ну, если так, то мне ничего не остаётся, как… – профессор сделал эффектную паузу и затем выпалил: – Как только присоединиться к вашему мнению.

Уже когда Николай встал со своего места и собирался выходить, профессор окликнул его:

– Николай Аристархович!

Николай изумлённо оглянулся.

– Да? – спросил он.

– И всё-таки откройте тайну мне и Ольге Викторовне, кто ваши родители по профессии?

– У меня отец преподаёт историю, – сказал Николай.

– Вот как? – сказал профессор. – А мы с Ольгой Викторовной так примерно и поняли. А где преподаёт?

– В школе номер пять города Новочеркасска.

– Новочеркасска? – профессор оживился. – Не Аристарх ли Нилович ваш батюшка?

– Он самый…

– Мы с ним вместе учились когда-то в этом университете… Ну, что ж. Это прекрасно, когда дети идут по стопам родителей… Вам ещё много экзаменов осталось сдавать?

– Два…

– Надеюсь, у вас всё будет хорошо. Встретимся на нашей кафедре. Мне кажется, у вас хорошее будущее…


На обществоведении Николай был свидетелем, как выгнали парнишку, который пытался воспользоваться шпаргалкой.

Экзамен принимали парень и девушка, оба аспиранты. Парень грозно сказал провинившемуся:

– Когда будете поступать в университет в следующий раз, имейте в виду, что у нас шпаргалками на экзамене пользоваться нельзя!

Паренёк вышел из аудитории, низко опустив голову.

Когда дошла очередь Николая, он быстро отбарабанил всё что знал, получил пять баллов и вышел из аудитории.

Раскалённые от жары ростовские улицы показались ему просто раем небесным. Он вспомнил, что в это лето так и не купался в Дону и подумал: «А не махнуть ли и мне на городской пляж?». Но потом решил, что далеко идти да и небезопасно оставлять вещи без присмотра.


Последним экзаменом был иностранный язык. Для Николая немецкий. Он не боялся этого экзамена, так как знал язык в объёме намного большем, чем предусматривалось школьной программой.

Когда он пришёл в назначенное время на третий этаж главного корпуса университета, он увидел волнующихся перед дверью аудитории абитуриентов.

– Ну, как там? – спросил Николай группу девушек, судорожно листавших учебник.

Одна из них оторвалась от учебника и обречённо проговорила:

– Там сидят две страшные старухи и говорят только по-немецки. Валят всех подряд! Ужас!

Открылась дверь, и из аудитории вышла заплаканная девица. Все кинулись к ней – спрашивать, что там было?

– Ничего, – ответила она сквозь слёзы. – Трояк… Я недобираю баллов…

– Следующий! – закричала из приоткрытой двери старушка. – Почему никто не заходит? Следующий.

Николай вдруг решился:

– Девочки, можно я пойду без очереди?

– Иди!

И Николай вошёл в аудиторию.

Экзаменаторы ему совсем не показались страшными.

Николай у стола выбрал билет и пошёл готовиться к ответу.

Уже на месте он глянул, что же в этом билете? И чуть не фыркнул от смеха: первым вопросом была биография Ленина. Он её хорошо знал и на листке набросал тезисы по-немецки.  Вторым вопросом был текст про кубинских революционеров, который нужно было перевести – со словарём! Заглянув пару раз в словарь, он записал на листке перевод и встал:

– Я готов.

Бойко, с правильным произношением он рассказал биографию Ленина, глядя преподавателям в глаза и изредка заглядывая в тезисы. Одна старушка взяла его листок и, увидев, что тезисы ответа написаны на немецком языке, поощрительно улыбнулась.

– Достаточно! Давайте второй вопрос.

Николай прочёл первое предложение на немецком языке и тут же выдал его перевод. Затем второе… третье…

Старушки многозначительно переглядывались между собою и чуть ли не перемигивались.

– Genug! – сказала одна из них.

Николай понял, что и этот экзамен он сдал на отлично.

Когда он вышел из аудитории, его сразу же обступили взволнованные абитуриенты.

– Ну, что получил?

– Ausgezeichnet! – ответил он.

– А что это такое? – удивились они.

– В переводе с немецкого – отлично! – ответил он, и, радостно улыбнувшись, пошёл к лестнице…


– Ты устал? – спросила девушка…

– Нет…

– И ты не вспомнил меня?

– Рад бы… Но обязательно вспомню. Я обязательно выздоровею! А вы… чем вы занимаетесь?

Девушка грустно взглянула на него. В глазах её стояли слёзы.

– Почему ты меня величаешь на «вы»?! Я твоя жена! Жена! И меня Любой зовут! А ты меня всегда называл Любашей или Незабудкой… Я же тебе недаром принесла незабудки. Они тебе помогут всё вспомнить… Ты всегда говорил, что это твои любимые цветы! Помнишь, как писал поэт:

Лишь незабудок сочных бирюза
Кругом глядит умильно мне в глаза…
– Да-да… маленькие голубенькие цветочки – незабудки! Они мне о многом напомнят. Взлёты и падения, обретения и потери, радость и печаль… Незабудки. Они пробуждают к жизни! Это как поиск счастья! Ведь именно поиск счастья и есть настоящее счастье!

– Незабудка – символ постоянства и верности, – сказала Люба. – Не зря же назван цветок незабудкой: «не забывай», «будь верен», «помни»! По легенде, однажды богиня цветов Флора спустилась на землю и стала одаривать цветы именами. Всем цветам дала имя, никого не обидела и хотела удалиться, но вдруг услышала за спиной слабый голосок: «Не забудь меня, Флора! Дай и мне какое-нибудь имя!» Оглянулась Флора – никого не видно. Снова захотела уйти, но голосок повторил: «Не забудь меня, Флора! Дай мне, пожалуйста, имя!» И тут только Флора заметила в разнотравье маленький голубой цветок. «Хорошо, – сказала богиня, – будь незабудкой. Вместе с именем я наделяю тебя чудесной силой – ты будешь возвращать память тем людям, которые начнут забывать своих близких или свою родину». И в самом деле: в самой серёдке жёлтые тычинки – солнце, а вокруг голубые лепестки – небо. Вселенная в твоей ладони! Мы рвёмся во Вселенную, мучительно ищем с нею связь, а она на земле, совсем рядом, только протяни руку.

– Незабудки… – эхом откликнулся Николай. Жизнь прожить не поле перейти!.. У меня столько вопросов, столько «почему», что страшно даже думать об этом… Почему трава зелёная, а небо голубое? Странно, что я не забыл буквы, понимаю слова. А ведь могло быть и такое… Но я знаю, что к людям, потерявшим память, она может вернуться! Ко мне она обязательно вернётся! Иначе мне придётся начинать жизнь с чистого листа…

– У тебя всё будет хорошо! Главное, что ты нашёлся… Ты и представить не можешь, что я пережила… Я ведь очень тебя люблю!

Николай молчал, потупившись. Он чувствовал неловкость и не знал, что ответить. А огромный мужчина в белом халате стал собираться. Он встал и сказал девушке:

– Любушка, для первого раза, пожалуй, хватит. Завтра ты сможешь посидеть дольше… Пусть он отдохнёт. Столько информации мы ему выложили… Может, что-нибудь и вспомнит…

Девушка встала, наклонилась над лежащим Николаем и поцеловала его в губы…

– Выздоравливай, любимый…

Когда они ушли, Николай откинулся на подушку и привычно посмотрел на потолок. Белое поле потолка было пятнистым от солнечных бликов… Скоро лето!

«Говорят: главное, чтоб тебя любили. Нет, не главное. Когда тебя любят – это здорово, это приятно, это хорошо. Но не более. Счастье, когда любишь ты! А я? Кого я люблю? Я не могу вспомнить даже, как выглядят мои родители, мои родные. Есть ли у меня ещё родственники?.. Боже, что же всё-таки произошло?!

Взаимная любовь – большая редкость. Но даже если ты любишь безответно – это самые лучшие ощущения в жизни. Если ты любишь, не так важно всё, что происходит вокруг, главное, что ты можешь хотя бы изредка видеть любимого человека. Но все люди, которых я вижу, мне чужие. Я никого раньше не встречал… Словно пришелец с другой планеты!..

Эта девушка говорит, что она моя жена! Но я не помню её! Она говорит, что любит меня, а у меня сердце бьётся ровно даже тогда, когда она меня целует! Как заставить сердце биться чаще?! Она, конечно, молодая и привлекательная. Но любовь это ведь не только гормоны! Что у меня с нею общего? Странно. Я женился на дочери своего школьного товарища! Это выше моего понимания… Нет, хватит об этом. Скоро обед, а потом буду спать. Во сне, может, хоть что-нибудь узнаю о себе…».


Нянечка принесла обед. Ему всё ещё запрещали вставать с постели. Исключением был поход в туалет.

– Вы должны лежать… Выдерите режим, иначе последствия могут быть непредсказуемые. У вас было тяжёлое сотрясение мозга.

Есть не хотелось. Хотелось спать.

«Интересно, – подумал он, – я, когда учился в университете, наверное, жил в общежитии. С кем? Как проходили мои студенческие годы?».


Николай жил в студенческом общежитии. В его комнате проживал ещё один студент. Его несколько удивило то, что его соседом по комнате оказался физик со второго курса. Ему казалось, что должна же быть какая-то система, какой-то смысл в расселении студентов, но он вскоре понял: здесь, в общежитии, совершенно другой мир, который имеет лишь самое отдалённое отношение к учебным делам. Единственное, чем интересовался комендант – это тем, куришь ты или нет. Оказывается, сверху было спущено вполне разумное указание: курящих помещать с курящими, а некурящих – с некурящими.

Соседа звали Валерий. Он лежал на кровати поверх одеяла в тренировочном костюме и читал книгу, на обложке которой Николай с изумлением прочёл фамилию братьев Стругацких.

– Так, говоришь, историк, – сказал Валерий, на минутку отрываясь от книги. – Это хорошо. Будешь просвещать меня по этой части. Я всегда любил историю, вот только боялся к ней подступиться по-настоящему. В прошлом году здесь со мной жил философ – вот это был тяжёлый случай! Что ни скажет – всё или глупо, или непонятно. А когда к нему приходили его дружки-философы, то, веришь ли – хоть святых выноси! Бывало, такой базар поднимут: мир познаваем, мир непознаваем. Орут, спорят, а что к чему – понять невозможно.

– А потом куда делся твой философ? – спросил Николай. – Выгнали, что ли?

– Если бы! А у него был последний курс. И он, благополучно закончив свой факультет, отправился на работу.

Николай изумился:

– На какую работу можно пойти с дипломом философа?

Валерий ухмыльнулся.

– Парень, ты, часом, не из деревни приехал?

– Нет, я из Новочеркасска, – простодушно ответил Николай.

– Ну, это почти одно и то же, – утешил его Валерий. – Впрочем, шучу, не обижайся!

– Да я и не обижаюсь, – заверил его Николай.

– Ну и правильно! Студенты народ дурковатый: любят пошутить. Давай лучше по сто граммов. Я сегодня добрый!

Он плеснул Николаю в стакан водку, а сам прямо из горлышка бутылки сделал несколько глотков.

– Но ты мне не объяснил насчёт философского факультета: какая после него может быть работа? – повторил свой вопрос Николай после того, как выпил водку.

– Ах да! К твоему сведению: на философский факультет в наше время идут только детки влиятельных родителей. Туда ещё не так-то просто и пролезть, в эту клоаку.

– Да что ж там такого?

– Там – марксизм-ленинизм. И перспектива продвижения по партийной линии. Ну, то есть – по идеологической части.

– А-а-а, – разочарованно протянул Николай. – А я думал, там что-то другое.

– Индюк тоже думал, да в суп попал. Ты ещё попробуй потом подружиться с ними, с философами. Они тебя таким высокомерием обдадут, что и сам не рад будешь, что с ними связался. Они ещё студенты, а уже мнят себя на высоких постах и в уютных кабинетах.

– Очень мне надо с ними дружить, – пробурчал Николай.

– И правильно! Дружи с физиками! Мы народ хоть и пришибленный немножко на почве постижения тайн мироздания, но всё-таки хорошие ребята, не подлые.

– А почему ты читаешь Стругацких, а не свою физику? – спросил Николай.

Валерий рассмеялся.

– Так это ж физика и есть. В чистом виде! Эти черти пишут про всё уже в прошедшем времени. У них люди летают с планеты на планету так, как будто это пустяк какой-то, переходят в другие измерения. А по самой планете передвигаются так: зашёл в кабинку, как у нас сейчас в телефон-автомат, набрал нужный номер и переместился в одну секунду в ту часть Земного шара, куда ты захотел попасть. Вышел из точно такой же кабинки и пошёл по своим делам. Представляешь: в Москве вошёл, а на Огненной Земле вышел! И никаких транспортных проблем!

– Но разве такое будет когда-нибудь возможно?

– Я думаю, что они просто пустобрёхи. Такого не может быть: как это материя может мгновенно переместиться из одной точки в другую? Но пишут, сволочи, захватывающе. Вот я их и читаю.


Удивительное дело: они подружились! Николаю было интересно спрашивать про устройство материи или Вселенной, а Валерий допытывался у Николая, что он думает о монгольских завоевателях или о Смуте.

– Веришь ли, – говорил он, – читаю, бывало, что-нибудь про Ивана Грозного или про Суворова и ничего не могу понять! Почему они выполняли именно такие действия, а не другие? То есть история – это наука о том, что было. И моё дело просто знать, что это было, и, казалось бы, всё. Но знать – одно, а понимать – другое!

– А что тебе непонятно в Суворове?

– Да как он перелез через Альпы? Это тебе что? И зачем? И ведь тысячи русских солдат были брошены в пути по причине ранений или истощённости. Вот ты представь: меня бросили на произвол судьбы высоко в горах и вдали от родины. Все ушли, а я лежу один-одинёшенек и умираю. И что я должен думать при этом, ты мне не скажешь?

Николай ответил:

– Думать нужно о пройденной жизни, о встрече с Богом. Тогда же все верили в Бога.

– А вот я бы не так думал!

– А как?

– Я бы думал: ну и гад же этот Суворов! Затащил меня в горы, и я теперь умираю в них. А зачем, ради чего? Ты скажешь: ради высокой идеи? Как объяснишь человеку, который умирает, брошенный своими же!

Разговоры всегда получались интересными. Таких разговоров он не вёл ни с кем из своих сокурсников! Этот физик был в большей степени историк, чем большинство студентов первого курса исторического факультета.

А отсюда следовало новое неприятное открытие: большинство поступивших на факультет никакого отношения к истории не имели. Поступили только потому, что надо же было куда-то поступать. Девчонок было подавляющее большинство, и на уме у них было только одно: выскочить замуж или пойти на танцы. Они спорили о нарядах и о косметике и изображали интеллектуальную деятельность. Считалось особым шиком говорить на умные темы и при этом курить. Многие девочки, вырвавшись из дома и оказавшись на воле, тут же начинали курить. Они вычурными движениями подносили сигарету ко рту, деловито выпускали дым и неестественно громко смеялись. Николай смотрел на них и думал: «Ну, дуры дурами! В них нет ничего такого, что могло бы привлечь меня к ним. Ну, и слава богу! Больше времени останется для занятий».

Многие девушки вели себя так, что с ними не хотелось иметь дело. Лишь изредка ему вспоминалась его первая любовь, да и то – как в тумане.

Было интересно, но поток информации лился и лился, и Николай наловчился записывать лекции достаточно полно и аккуратно. Уже дома он перечитывал написанное, и новая информация врезалась в его память.

Особой формой существования стали его постоянные занятия в университетской библиотеке – в том самом особняке Парамонова, в котором он когда-то писал своё вступительное сочинение про Павку Корчагина.

Сессия уже была совсем близко.

5.

Процесс возвращения памяти был сложным. Поначалу это казалось невероятным, но потом постепенно что-то стало возвращаться! То один эпизод, то другой вдруг стали всплывать в памяти. Николая Аристарховича больше всего поражало, что всё начиналось с пустяков. Сначала вспоминалась пуговица на пиджаке или родинка на щеке, а только потом возникал в памяти весь человек… Некоторое время спустя Николай Аристархович понял: его память постоянно нуждается в зацепках для себя. Если зацепка появилась, то за неё можно будет осторожно потянуть, глядишь, что-нибудь и вытянешь. Вот и хорошо! И если всё дело в зацепках, то, стало быть, нужно ими и пользоваться!

Вот только одно при этом открытии сильно портило настроение: вероятно, существовал определённый список этих зацепок: какое-то слово или короткая фраза, запах, мелодия, да мало ли что ещё, могли вызвать в воспоминаниях целую череду событий. Но список этот был от него скрыт. Он словно бы хранился у кого-то. Тот держал его при себе, и всякий раз, когда Николай наугад попадал в пункт из списка, досадливо морщился и нехотя позволял что-то вспомнить…

Николай чувствовал: незримый список есть! Подержать бы его в руках, почитать бы, что в нём написано! И всё бы тогда пошло-поехало с лёгкостью. Но – не получалось почему-то… Список не давался в руки!

В один из визитов Ивана и Любы опять начались мучительные рассказы о том, что было в прошлой жизни. Николаю это причиняло нестерпимую боль. От него ждали отклика, а он ничего не мог поделать!

Беседа тянулась вяло. Иван рассуждал долго и важно, совершенно не думая о том, что эти разговоры приносили Николаю боль. И вдруг какое-то его слово, фраза подействовали как вспышка.

– Постойте… Что-то вспоминается! – воскликнул он. – Я сидел в аудитории и смотрел на тебя. Просто сидел и смотрел. Я знал тебя с детства, но мне казалось, что не знаю совсем. Мне казалось, что у меня не было времени, чтобы узнать тебя, но было его достаточно, чтобы почувствовать и понять. Мне казалось, что именно в тот момент изменилась моя жизнь! Помню твой взгляд, вроде и пустой, но в то же время осмысленный и взрослый, несмотря на возраст…

У Николая мурашки пробежали по спине, но… он справился… Люба же с восхищением смотрела в его глаза и не прятала свои… Это было удивительно! Через глаза она проникала в его душу!

Он ненадолго замолчал, но она поняла, что было у него на душе, и поощрительно улыбнулась, словно у них снова, как тогда, состоялось это молчаливое признание.

Люба чувствовала – он нуждался  во ней… А она нуждалась в нём… Очень! А он продолжал:

– Тогда там, в аудитории, я боялся сделать шаг навстречу тебе. А ты улыбнулась и, глядя в мои глаза, пошла ко мне. Молча, словно крылья, вскинула руки и положила мне на плечи. Сказала: «Я всё знаю… Давно… И я тебя тоже люблю! Люблю! Боже, сколько раз я видела это во сне!». Я что-то говорил, говорил. Предупреждал, что нам нельзя допустить это сумасшествие! Ты – дочь моего друга. Разница в возрасте у нас двадцать четыре года… Но на каждый мой аргумент ты отвечала, что любишь меня, а любовь оправдывает всё!

Тогда я предложил пойти куда-нибудь, чтобы обсудить то, что произошло. Сказал, что тоже давно тебя люблю, но всегда отгонял мысли об этом, гасил чувства…

«Пойдём! Только поцелуй меня!» – сказала ты, и я обнял тебя и крепко поцеловал в губы.

А на улице сверкал солнцем май.

Эта картина проходит сейчас у меня перед глазами, как будто я смотрю кино… Это действительно было так, или это снова мои фантазии?

Люба сидела на краешке его кровати и тихо плакала.

– Всё было именно так… в мельчайших подробностях… Именно так, любимый… – проговорила она.

– Потом мы пошли ко мне…  вошли в узкую тёмную прихожую. Ты на цыпочках, словно боясь кого-то, прошла в комнату.

– Странно. Сколько мы знаем друг друга, а я у тебя впервые, – сказала ты.

– Будешь чай? – спросил я…

Ты кивнула, и я пошёл на кухню включить электрочайник.

– А я в это время во все глаза разглядывала комнату, – улыбнулась Люба. – Я знала тебя с рождения, но никогда до того не была у тебя. Высокие потолки, длинные окна, обои на стенах и книги. Книги везде: на стеллажах в коридоре, в комнате, на письменном столе… На полу мягкий ковёр. Диван, мягкое кожаное кресло и рядом столик с торшером. Ты зашёл в комнату, нажал кнопку приёмника, и полилась моя любимая мелодия Поля Мориа.

– У тебя уютно… – сказала я, чтобы что-нибудь сказать.

– У нас уютно…– поправил ты меня.

Я подошла к тебе, обхватила руками и стала целовать.

– И я ответил на твой призыв…– почему-то обречённо произнёс Николай. – Потом ты забралась с ногами в кресло, а я тебя укрыл пледом. Чай давно остыл, и я вскипятил чайник снова.

Горячий чай был слишком крепким и приторно-сладким, именно таким, какой ты любила.

– А я тогда подумала, какой чай любишь ты? – прервала его воспоминания Люба. – Я тогда многого не знала, твоих привычек, бытовых мелочей, но я тебя любила!

Потом ты проводил меня домой… Я хотела остаться у тебя, но ты сказал, что сначала всё объяснишь моим родителям, выдержишь с ними разговор, который, без сомнения, будет трудным, и только потом…

– А если они?.. – с беспокойством спросила я.

– Никаких если! – решительно ответил ты.

– И когда это будет? – спросила я, сгорая от нетерпения.

– Завтра же и будет! Я теперь просто не смогу жить без тебя! – ответил ты.

Я тогда сказала, что люблю тебя с восьмого класса, засыпала и просыпалась с мыслями о тебе и надеялась… верила… Ты ещё удивился:

– С восьмого класса?

И я рассказала, что это случилось, когда мы встречали Новый год и я танцевала с тобой! Ты этого не помнишь, а мне было достаточно. Я поняла, что ты – мой навсегда. Я больше ни на кого смотреть не хотела. Ты был в моих мечтах…


– Действительно, неисповедимы пути Господни! – пробормотал Николай и взял Любину руку. Ещё вчера он никак не мог вспомнить, представить, что эта девушка – его жена! А сейчас вдруг вспомнил, и это стало для него настоящим открытием.


Они медленно шли к её дому. Было уже поздно… Она пыталась понять, что же на самом деле произошло? А произошло то, о чём она мечтала очень давно. Она была счастлива. Вечер был тёплым. Ни ветерка, ни шелеста листьев. Только редкие прохожие, которые проходили мимо, не замечая её состояния. Она опиралась на его руку. Её преследовал его запах, такой приятный, такой родной. Он волновал её, и она вспоминала снова и снова нежность его губ, его руки… Этот запах полностью овладел её сознанием... Она незаметно для себя замедлила шаги и остановилась...  Он с удивлением посмотрел ей в глаза, потом обнял и нежно поцеловал. Ему тоже не хотелось спешить. А она понимала, что не забудет ни этого запаха, ни всего, что произошло с нею в этот вечер, никогда...

– До завтра, любимый, – сказала она и поцеловала его в губы, когда настало время расставанья. И он, словно очнувшись, снова обнял её и стал страстно целовать…

– Не хочу тебя отпускать…

Люба улыбнулась.

– Я думала, что ты это скажешь ещё там, у тебя дома. А теперь… Давай уж сделаем, как решили. Иди, родной… иди.

Она повернулась и нажала кнопку лифта.

А Николай вышел из подъезда и подумал, что это судьба! Он был уверен, что будет всё хорошо… может, и не сразу. Но Иван, это он точно знал, поймёт его. А Надя?.. Николай о ней не хотел думать…  «Нужно просто потерпеть, пережить и не переставать верить…».

Весь следующий день его мучили сомнения. «Она слишком хороша для меня, – думал он. – Я старый пень, а она – голубая незабудочка… Я ей не пара! Она тянется ко мне, как мотылёк к огню. Но я не могу ей ничего дать, кроме пустоты и своих лет. Сорок шесть, это даже не полвека, а три четверти человеческого века… Я стану немощным стариком, а она будет оставаться голубенькой незабудкой…

Потом он отгонял эти сомнения и думал о предстоящем разговоре с Иваном и Надей. Одно очевидно: рассказать нужно о свершившемся факте. Они любят друг друга и хотят быть вместе. Это не увлечение, это – большая любовь! Они понимают, что со стороны это кажется сумасшествием, но время работает на них. Со временем все привыкнут и успокоятся…

Когда мысли пошли на десятый круг, стало ясно, что пора переключаться на что-то более позитивное, иначе придётся лечиться.

После работы, предварительно созвонившись с Иваном, он пешком пошёл к их дому.


Иван открыл дверь, говоря:

– Что стряслось? Ты открыл тайну Тутанхамона?

– Хуже! Я влюбился!

– Давно пора! А то даже и неловко было как-то. Сколько же можно бобылём жить?!

– Ты подожди радоваться! Я влюбился в Любу.

– Какая разница, как её зовут? Люба, Маша, лишь бы женщина была хорошей.

– Ты не понял… Я люблю Любушку!

Возникла напряжённая тишина, которая длилась несколько минут.

– Так. Новый поворот… Ты, Колян, в своём уме? Любушку, которую ты со мной принимал из роддома?! Хорошо, что Нади дома нет, а то бы она тебе дала Любушку. Ты бы на всю жизнь запомнил! Или ты педофил?!

– Я не педофил, и Любушка уже не ребёнок. Мы любим друг друга и хотим быть вместе…

– Так… Тогда заходи, заходи, родственничек, расскажи, когда эта бредовая идея вползла в твою голову?


Потом вдруг воспоминания прервались. Все события, словно, погрузились в непроглядную темень.

– Неисповедимы пути Господни! – бормотал Николай.


Когда посетители ушли, Николай Аристархович продолжал лежать на кровати и смотреть в потолок, стараясь вспомнить ещё что-нибудь. «Неужели в этом и есть смысл моей жизни теперь, – думал он. – Вспомнить своё прошлое?! Что думать о смысле жизни, когда она покатилась кувырком… Чёрт с ним, с мироустройством, с политикой, с демократами, олигархами, всё это – дерьмо собачье! Да, я вспомнил Любу… Вспомнил что-то из того, что тогда произошло. Но почему вместе с этими знаниями ко мне не вернулись те чувства, которые я испытывал, когда её видел?! Куда делись мои чувства? Какая сволочь украла их? Почему, наконец, когда я вспомнил её, друзей, своё прошлое, я не вспомнил то чувство, которое заставляло меня летать, творить чудеса, сумасшедшие поступки? Где оно? Где те яркие краски, которыми был окрашен мир? Почему всё такое тусклое и блёклое? Помню, когда я понял, что полюбил её как женщину, я вдруг стал моложе на двадцать лет. А теперь я чувствую свой возраст. Я старше её на двадцать четыре года, и это меня гнетёт, прижимает к земле. Я хочу ей соответствовать, а не могу! То, что ей интересно, мне давно безразлично… При этом, самое странное, я ведь продолжаю её любить… любить беззаветно, преданно, но только не так как раньше… Скорее, так, как я любил её в детстве… Но почему-то хорошо помню её улыбку, при всём том, что ещё недавно всё забыл, так вот, улыбку помню. Тёплую, ободряющую, нежную, такую родную. Вот такой улыбки я не увидел на её лице… Впрочем, чему улыбаться? Конечно, когда-то я для неё был кумиром, она боготворила меня. Но прошло время, и кумир поблёк, золото потемнело… у неё появились другие кумиры… Ну, что ж. Это закон жизни… Её кумир обратился в труху... а на лице нет уже той  улыбки, которую я никогда не забуду…».


В той темноте, куда снова погрузилась его память, вдруг неожиданно появился нерв, когда какая-то фраза, сказанная Иваном, осветила, словно лучом прожектора, совсем другие события, ещё более ранние.

Иван рассказывал о своём былом конфликте с комсомольским вожаком районного масштаба, но тогда ничто не дрогнуло в груди Николая. Он прекрасно понимал, чем тогда был райком комсомола и что такое секретарь райкома. Всё это словесное оформление было ему так же знакомо, как названия инструментов на доске мастера: молоток, гаечные ключи, отвёртки, пила, плоскогубцы, клещи, дрель. Николай знал эти слова и их значения. Но вот в рассказе Ивана прозвучали такие мысли.

– …И когда он меня вызвал на ковёр, секретарь выдал – хамоватый такой тип был и говорил косноязычно, но с претензией на значимость: «Этак мы далеко зайдём, если пойдём на поводу у твоих амбиций! Ишь ты, какой выискался: молодой да ранний!».

И всё! Именно это словосочетание вызвало у Николая воспоминания о его студенчестве! Нужные слова прозвучали и включили таинственный механизм памяти Николая.

Когда гости ушли, Николай, откинувшись на подушку, продолжал вспоминать любые мелочи. Перед ним, словно на экране, прошли давно забытые события. Он смотрел их не безучастно, а как заинтересованный зритель.

Ему вспомнилось, как он выступал однажды на студенческой конференции. Секретарь комсомольской организации всё время подговаривал его на дерзкий поступок:

– Я не живу в общежитии, и мне трудно судить со стороны о тех безобразиях, которые там творятся. Но ты-то там живёшь! Тебе и доверия больше! А комендант твоего общежития – жулик и ворюга!

– Но что я должен буду делать? – удивился Николай.

– Ты на комсомольской конференции должен выступить! Я суммирую то, что написано в письмах наших студентов, и дам тебе этот материал!

– Почему же сам ты не выступишь?

– Тебе доверия больше, чем мне, – он сделал сильный упор на слове «тебе». – Ты там живёшь, а не я! Нужно только поднять вопрос, чтобы организовали комиссию и проверили этого жулика…

– Да жульё у нас сейчас по всей стране! – возразил Николай.

– Ты за всю страну не расписывайся! Я и без тебя знаю! А сделай то, что можешь на своём участке, а другие пусть на своих участках действуют, вот тогда победа и будет!

Николай выступил на комсомольской конференции факультета, и, дерзко смотря в зал, рассказал о безобразиях, творящихся в их общежитии.

Его слушали в тишине и с величайшим вниманием. Но сидевший в президиуме представитель обкома комсомола, наклонившись к соседу, спросил: «Кто такой? Молодой, да ранний…».

А потом грянули аплодисменты и выкрики в его поддержку. А выступивший за Николаем секретарь комитета комсомола факультета горячо поддержал его и заявил, что оставлять без внимания такие сигналы мы не имеем права…

Комиссия, созданная после комсомольской конференции, убедилась, что Колесов был прав, и коменданта уволили. Вскоре появились и новые столы и стулья. Оказывается, они уже были закуплены, но им предназначалось какое-то другое применение. В санузлах стали делать ремонт… Дело сдвинулось…


«Молодой, да ранний» – вот это и были те самые слова, которые включили память Николая. Он боялся, что после того эпизода он снова впадёт в беспамятство, и изо всех сил пытался удержать завоёванные позиции. Он тянул тот эпизод так, словно бы это была ниточка, а ниточка эта могла оборваться, и поэтому тянуть слишком сильно было опасно…


Потом была студенческая научная конференция. Студентам предложили выступить со своими докладами по проблемам современной исторической науки. Николай с первого курса был в научном кружке, которым руководил аспирант Чеботарёв. Он и рекомендовал ему выступить с докладом о противоречивости реформ Петра Первого.

В аудитории, устроенную амфитеатром, набилось много народа. Все были возбуждены и ожидали жарких споров.

До Николая были заслушаны три доклада старшекурсников. Их выступления прошли без особых дискуссий.

Потом выступил студент из Кении. И тема его доклада была примерно такой же, что и у Николая. Студент говорил о делах Петра Первого только в восторженных тонах, что, впрочем, не отличалось от общепринятой точки зрения. Научным руководителем кенийца была профессор Зарубина, авторитетная и властная особа.

Потом был доклад девушки с пятого курса, которая рассказывала о партизанском движении во время Великой Отечественной войны, и лишь затем наступил черёд Николая.

Николай начал своё выступление словами:

– У нас принято говорить о реформах Петра Первого с восторгом. Его можно и поругать, и все это делают, но в основном в оценках деятельности этого русского царя преобладает одобрение. Между тем, есть мнение о том, что Пётр Первый нанёс нашей стране непоправимый вред. Лично я так не думаю, но мои оценки деятельности Петра Первого не столь восторженны, чем это обычно принято.

Он рассказывал о реформах Петра, о его сумасбродстве и жестокости, об ошибках, которые признаются современными исследователями. Вот когда ему пригодилась библиотека отца!

Когда он закончил доклад, на какое-то время воцарилась тишина, а потом грянули аплодисменты, которые не смолкали, несмотря на то, что председательствующий встал и ручкой стучал по графину с водой, призывая всех к порядку. Николая долго не отпускали, задавая ему с мест вопросы или даже вступая с ним в перепалку, но он достойно выдержал все эти испытания.

Подводя итоги, председательствующий отметил несколько интересных сообщений студентов, особо выделил доклад Николая:

– Доклад студента Колесова был глубоким и интересным. Чувствовалось, что он поработал в библиотеке, познакомился с новейшими исследованиями по этому вопросу. Это исследование могло бы стать основой вашей, товарищ Колесов, будущей диссертации.

После конференции многие студенты поздравляли его с успешным докладом, а преподаватели поощрительно улыбались:

– Молодец! Молодой, да ранний! Попутного вам ветра!».


Николай Аристархович очнулся от воспоминаний и огляделся. У соседней кровати медсестра налаживала капельницу. Наступил вечер. После ужина снова бесконечная ночь… Но теперь одни воспоминания тянули за собой другие фрагменты его прошлого. Ему вспомнились знаменитые слова Горбачёва: «Процесс пошёл!», и он улыбнулся. Процесс ведь и в самом деле пошёл…

6.

Странное это было ощущение: Николай Аристархович ехал домой после длительного пребывания в больнице и не испытывал при этом никаких особенных чувств. В его состоянии здоровья наметилась, как говорили доктора, положительная динамика.

То есть: он был жив, а не мёртв и ехал домой, а не на кладбище! Значит, у него был дом и было куда ехать! И это означало, что нужно радоваться или уж хотя бы испытывать облегчение.

Вёл машину Иван, а они с Любой сидели на заднем сидении, и это означало, что он в этом мире не один. Но почему же так тяжело было на душе?

Ему представилась картина: мчащийся по океану «Титаник». У него уже нет времени для спасения, да и плавательных средств не хватает. Он просто мчится навстречу судьбе и – что будет, то и будет!.. И никто ничего не знает. Вот так же и у него...

Может быть, просто прошла любовь? Ну, случилась беда… Чуть не погиб… Но прошло же! Почему же чувствовать себя так, как будто на всю жизнь травмированный?! История, история… кому она нужна? И я никому не нужен! Разве что родителям…

– Мы нужны друг другу! – произнесла Люба, словно подслушав его мысли…

– Да… Конечно… – ответил он.

– А я всегда тебя ревновала к истории. Ты ею был так увлечён…

– Глупости… Увлечён я был только тобой… Это было лучшее в  моей жизни.

Потом подумал: «То, что начиналось, как в сказке… закончилось, как в больной фантазии одинокого сумасшедшего старика… Скоро пятьдесят! А то, что я в сравнении с нею старик, не требует доказательств. Я предполагал, что счастье вечным не бывает. Разбил сердце своё на острые осколки. Не порезаться бы…».

Николай Аристархович ощущал себя совершенно здоровым.  И этому надо было радоваться. Но как включить в себе эту функцию души? Где она – эта нужная кнопочка? И – так ли уж он обязан радоваться?

Кнопочки не было, и радость не приходила, хотя он и старался выражать её мускулами лица или какими-то фразами, чтобы сделать приятное Любе и Ивану.

«Люба… Иван…Хорошие люди. Но почему-то – чужие!».

Почему? – Ответа не было.

Радость не приходила, а равнодушие ни ради чего на свете не собиралось покидать его. Он ненавидел себя за это. На какое-то время закрыл глаза и представил рядом равнодушного и чужого человека. Он с гневом и ненавистью хватал этого человека за грудки и бил его изо всей силы, да так, что тот улетел куда-то далеко-далеко, так же, как когда-то он сам из поезда. А потом этот улетевший снова и снова оказывался рядом и становилось понятно, что его невозможно выгнать.

– О чём ты думаешь, милый? – спросила Люба. – Тебе больно?

Николай Аристархович открыл глаза и сказал:

– Нет-нет, всё хорошо. Просто еду и смотрю на эти улицы, а потом закрываю глаза и вспоминаю что-то…

Разумеется, он лукавил. Ни на какие улицы он не смотрел и ничего не пытался вспомнить. Он просто-напросто вёл битву с самим собой. Но разве об этом скажешь вслух?

– А ты смотри, смотри! – весело сказал Иван. – Пока смотришь и вспоминаешь, идёт процесс выздоровления. Так понемногу всё и станет на свои места.

С улицы Красноармейской с её неистовым движением они свернули в Университетский переулок. А вот и нужный поворот! Свой дом он узнал сразу. Сначала стоматологическая клиника, а потом и их длинный пятиэтажный дом, затерявшийся в нелепой планировке прихотливо разбросанных строений.

– Ну, вот мы и приехали! – весело сказал Иван, останавливая машину возле четвёртого подъезда. – Узнаёшь?

– Узнаю, – ответил тусклым голосом Николай Аристархович и попытался улыбнуться. – Ещё бы не узнать!

Они вошли в подъезд, поднялись по ступенькам.

– Чувствуешь, что возвращаешься домой? – спросила Люба.

– Да, конечно, – соврал Николай Аристархович, изображая радость в голосе.

Николай Аристархович вошёл в квартиру и с удивлением огляделся по сторонам: ну, да – всё и в самом деле как будто знакомо, но никакой радости он не чувствовал. Подошёл к фотографиям, развешанным на стене, и стал их разглядывать с деланным любопытством: отец, мать, почему-то совсем молоденькая, брат, он сам… Кстати: как их зовут? Он напряг память, но ничего не шло на ум… За спиной у него о чём-то говорили Иван и Люба. Зачем-то снял со стены групповой портрет школьников, уселся в кресло и принялся рассматривать лица учеников. Главное было определить, где он сам в этих четырёх рядах школьников… А, кроме того: внимательное изучение портрета позволяло уклониться от разговоров и остаться наедине с собой.

Из дремотного состояния его вывели слова Любы:

– Милый, ты задремал? Папа уже уехал, и мы теперь одни. Хочешь, я тебе сделаю кофе?

– Сделай, – сказал Николай Аристархович.

– Как обычно или с молоком?

– А к;к обычно? – с недоумением спросил он. – Впрочем: не объясняй, пожалуйста, ничего. Пусть будет как обычно.

Люба с радостью побежала на кухню, а он снова уставился на групповой портрет. В голове назойливо блуждала одна и та же мысль: «Зацепка… зацепка! Нужна зацепка, и тогда я всех вспомню!». Хотя была и другая мысль: «А зачем вспоминать? Может быть, спокойней будет, если не вспоминать?». Но он её тут же отогнал.

Фотография доставляла ему необъяснимую боль: вроде что-то вспоминается, но что именно – непонятно.

Люба спросила:

– Ты кофе будешь пить здесь или на кухне?

И опять она ставила его перед болезненным выбором. Совершенно точно, что один из этих двух вариантов должен быть правильным, а другой неправильным. Отвечать неправильно не хотелось, и потому он пошёл на хитрость и сказал твёрдым, как ему казалось, голосом:

– Неси сюда.

Он решительным движением поставил фотографию на журнальный столик, прислонив к вазе с розами. Подумал: «Эти цветы, должно быть, в мою честь… неужели я того стою?». Взял кофе из рук жены и приготовился пить, глядя на фотографию и пытаясь вспомнить, кто на ней изображён.

Тут и случилось чудо, на которое он уже не надеялся: запах кофе ударил в нос, а ваза с розами как-то знакомо засверкала на солнце, и он вспомнил всех, кто был на фотографии.

– Люба, Люба! – закричал он. – Ты представляешь: я вспомнил! Иди сюда!

– Смотри! Я их всех помню! – он радостно ткнул пальцем в стекло фотографии. – Вот это Ирка Строева, а это Валерка Бровкин, а это я стою рядышком с Петькой Гурским!.. А вот и Иван Семёнов, твой отец. Мы с ним дружили.

Изумляясь самому себе, он называл одноклассников, но вдруг сообразил: Люба ведь никого, кроме отца, не знала.

– Я рада за тебя, – сказала она. – Врачи говорили, что ты должен будешь вспомнить всё.

– А ты знаешь, почему я вспомнил?

– Почему?

– Кофе! Знакомый запах кофе и ещё вот эта ваза с розами – именно они мне дали какой-то импульс, после которого у меня так резко включилась память. Я уже давно заметил: мне постоянно нужны всё новые зацепки для памяти. Тогда я получаю новый толчок и извлекаю из памяти всё новые и новые воспоминания.

– А какими они бывают – эти твои зацепки? – спросила Люба. – Может сделаем так, чтобы они у тебя были всегда на виду?

– Я уже думал об этом, – сказал Николай Аристархович. – К сожалению, каждый раз это оказывается непременно какая-нибудь мелочь: то запах, то шорох, то пустяковая царапина… Невозможно предугадать, что будет в следующий раз!

– А мы предугадаем, – сказала Люба. – Я теперь буду знать, что для тебя важны всякие мелочи, и буду подталкивать тебя к тому, чтобы ты обращал внимание именно на пустяки.

Дальнейшие события стали напоминать ему какую-то игру: он пытался что-то нащупать в своей памяти, а Люба из самых лучших побуждений тоже пыталась натолкнуть его на всё новые и новые открытия. Ему казалось это занятие утомительным и несвоевременным, но возразить что-либо жене он не мог. Это было бы грубостью и неуважением к её усилиям протянуть ему руку помощи. И ведь он видел эти её добрые и чистые чувства, и ему казалась отвратительна сама мысль о грубом отношении к ней.

Потом он долго лежал в ванне, стараясь увидеть в голубом кафеле признаки каких-то былых воспоминаний, но ничего так и не получилось.

После купания наступила утомительная процедура принятия пищи. Оказывается, Люба приготовила к его приходу всякие деликатесы – мясные и рыбные, и ему следовало выражать восторг по этому поводу. Но странное дело: ощущение приятного вкуса – было, а восторга – не было. Николай Аристархович чувствовал, что совершенно спокойно съел бы и обыкновенный бутерброд с дешёвой колбасой и остался бы точно таким же безучастным. «Какая неприятная и жестокая игра, – подумал он. – Я должен делать вид, что мне хорошо, – только для того, чтобы не огорчить жену».

– О чём ты думаешь, дорогой? – спросила Люба.

Николай Аристархович встрепенулся и вдруг, словно бы это был вовсе и не он, а кто-то совсем другой, ответил:

– Да вот думаю: я ведь ещё в отпуске, но потом-то начнётся учебный год и надо будет как-то входить в новый ритм жизни, возвращаться к прерванным занятиям…

– Ты войдёшь, я не сомневаюсь в тебе. Дать тебе рюмочку коньяка к кофе?

– С удовольствием.

Он принял из рук жены рюмку коньяка и выпил его.

– А я вот сомневаюсь, – грустно сказал Николай Аристархович. – Историю я помню, и книг здесь много, но у меня почему-то вдруг утратился интерес и к преподаванию, и к самому предмету.

Люба не поверила. Сказала с уверенностью:

– Я думаю, это у тебя плохое настроение. Ты после больницы ещё не оправился… А история – это ведь наша жизнь. Как она может не нравиться?

Николай Аристархович подошёл к бару, в котором стояли бутылки с красивыми наклейками. Выбрал дагестанский коньяк, наполнил бокал и стал с удовольствием его потягивать. Он закрывал глаза от удовольствия, ощущая нёбом и языком особый аромат коньяка. Знал, что этого делать не стоит, знал в точности, какие слова нужно было бы сейчас сказать, но ничего не хотелось.

Притворяться, – а зачем?

Ну, допустим, Люба сейчас обидится. Ну и что из этого? Он же не виноват, что так сделан. И уж лучше он будет искренним в своём безразличии к жизни, чем обманет её надежды, а потом ведь неизбежно настанет время, когда придётся раскрыться. И ведь это случилось бы, даже если бы и не произошло нелепого нападения неведомых бандитов. Ну да, он был, как ему тогда казалось, вполне счастлив и доволен собой, когда встретил её, которую с детства знал ещё девочкой. Была девочкой и вдруг превратилась в великолепную молодую женщину… И потом была невероятная любовь… И что из этого? Была – и прошла! Любовь, как эмоция, видимо, всё-таки не беспредельна. Она может и закончиться. Эта эмоция, наверное, конечна. Человеку отпущено определённое количество любви, и либо он всё израсходует за один раз, либо растянет на несколько, либо намного по чуть-чуть… Он её испил, видимо, сразу всю… Ещё на одну сильную любовь, как он думал, его уже не хватит.

Ведь всё равно при такой разнице в возрасте ему пришлось бы постареть и обессилеть ещё в то время, когда она будет полна сил. И ведь всё это кончиться может только плохо и никак иначе. И о чём он только думал раньше?

Да ни о чём! Дурак был! Безмозглый дурак! И теперь его ждёт неизбежное возмездие за глупость! Ну и правильно: дураков надо наказывать!

«Такая жизнь не может продолжаться бесконечно! – думал он. – Я, видимо, не от мира сего. Раньше довольствовался книгами, музеями, а лучшим театром для меня была библиотека. Теперь я, грешный, стою на земле! Не летаю в облаках, как она. Мы разные люди. Разные!

Измена себе – бегство от реальности. А бегство это всегда вниз. Так вот бежишь-бежишь, а потом оглядываешься и понимаешь, что ты на дне! И нечего удивляться, что ты там оказался. Здесь нет неопределённости. Здесь нет невнятности. Каждый человек в своей жизни совершает ошибки, на которых учится, о которых впоследствии сожалеет.

Зачем размышлять о смысле жизни?! Чтобы лучше понять её? Или чтобы просто отвлечься? Человек отличается от животных именно тем, что может размышлять отвлечённо. Раз я размышляю о смысле жизни, значит, я ещё человек… Законы жизни сложны и до конца не познаны… Почему она такая, а не другая? Кто, наконец, я и зачем пришёл в этот мир? И стоило ли приходить? Нет, это очень уж сложно… Хорошо бы выпить, чтобы не думать об этом…».

Николаю очень хотелось снова стать таким, каким был до этих странных событий. Все эти долгие дни и недели он ждал этого, но ничего не происходило. Решительно ничего, даже мало-мальски примечательного, даже незаметного – ни-че-го.

Вспомнил, как однажды во дворе больницы наблюдал за пожилой женщиной, которая рылась в мусорных баках, – явно не бомжиха… Опрятная, одетая в старенькое платьице… Ему было жалко таких людей. Никто им не мог помочь, и у каждого из них была своя история… Подумал, что и он, наверное, так же выглядел со своей щетиной, превратившейся в бороду, и с ним люди боялись общаться, как с прокажённым. Впрочем, кому сейчас легко? Неужели в этом  суть естественного отбора? Выживают сильнейшие?

Во дворе было душно и безветренно. Вот-вот должна была разыграться гроза. А душа жаждала, просила бури... Так же и чувства его требовали выхода. Быстрее, быстрее – он не мог так долго ждать...

Паршивое настроение, как казалось ему, сделало из него ходячего зомби. Он чувствовал себя опасным для окружающих и понимал, что это наказание за то, что он женился на девушке младше себя на двадцать четыре года. Но неужели это такое уж страшное преступление – полюбить?!

Такое положение было непривычным и неприемлемым, ведь он давно свыкся со своим настроением и жалкой полуулыбкой в зеркале. В общем, чего-то, неизвестно чего, явно не хватало.


Тяжёлые мысли просто пригибали его к полу. Он встал из кресла и, чтобы как-то занять себя, подошёл к бару и налил в бокал коньяку. Выпил, и ему стало легче. Куда-то делись тревоги и заботы, и он мог продолжать жить!

Люба же с таинственным видом, выглянула из-за двери соседней комнаты и сказала:

– Дорогой, а у меня для тебя припасён сюрприз!

Николай Аристархович изобразил на лице улыбку и спросил:

– Какой?

– А вот какой! – она выскочила из-за двери в новом бирюзовом платье. – Красиво? Это я вчера купила на распродаже в бутике, что на Большой Садовой возле банка.

– Красиво, – согласился Николай Аристархович.

– А как тебе мои новые босоножки? – спросила она.

Николай Аристархович перевёл взгляд на босоножки. Белые, на высоких каблуках, а ноги его жены, которая всё кружилась и кружилась перед ним, были загорелыми и крепкими.

«И ведь достанутся же кому-то такие великолепные ножки!» – подумал он, безо всякого сожаления представляя, что они с Любой неизбежно разойдутся когда-нибудь, он освободит её ото всех моральных обязательств, и пусть себе живёт в своё удовольствие с каким-нибудь молодым и красивым, удачливым и здоровым, богатым и счастливым. И он вдруг отчётливо понял: он этого не переживёт.

Между тем, Люба убежала в соседнюю комнату и вскоре столь же стремительно вернулась в другом платье – голубом.

– Милый, – сказала она. – Я купила два платья, а не одно. Тебе какое больше нравится – то или это?

– Это, конечно, больше, – сказал Николай Аристархович, подавляя равнодушие и вместе с тем изображая голосом решимость.

– Как это? – Люба так удивилась, что даже остановила своё вращение. – Ведь это же голубое!

Николай Аристархович дерзко сказал:

– А ты разве забыла, что голубой цвет – мой самый любимый? И незабудки голубые, и небо голубое…

Люба вытаращила на него глаза.

– С каких это пор? – изумилась она. – Ты же всегда говорил, что голубой цвет мне не идёт! Я, когда брала это платье, думала: ох, и влетит же мне от тебя!

– Это платье определённо лучше того! – решительно сказал Николай Аристархович.

– Ой, как я рада! – закричала Люба и опять закружилась перед ним в своём платье. Юбка раздувалась при этом так, что ноги были видны уже во всю свою великолепную длину, при этом платье источало какой-то новый дурманящий аромат, совершенно непривычный и ничего не напоминающий, но, тем не менее, завораживающий.

Когда она задела его лицо краем своей вращающейся юбки, он даже вздрогнул от волнения. Подумал: «Неужели всё и в самом деле возвращается? Нет, этого не может быть! Даже не верится!».

Но самому себе ответить на этот вопрос он не успел. Люба вдруг со всего маху села к нему на колени. Она обвила его шею руками и нежно прошептала:

– Милый, как долго я ждала этого момента! Ты не представляешь даже!

Он ничего не ответил, лишь вдыхал необыкновенный аромат её таинственных духов. Его мучили мысли о том, что они с Любой пребывают «в разных весовых категориях». Ей было интересно чаще бывать на людях, куда-то ходить, встречаться, а ему хотелось просто быть дома. Но он всеми силами старался не показывать эту свою боль.

А она, прикоснувшись губами к его уху, прошептала:

– Я страшно соскучилась по тебе. Ты даже не можешь себе представить, как сильно я по тебе тосковала всё это время. Как сильно!

– И я по тебе тоже, – зачем-то солгал Николай Аристархович.

– Ну, ведь врёшь же! – она шлёпнула его по губам. – Ведь ты же на какое-то время совсем забыл меня. И не мог вспомнить, а говоришь: и я тоже!

Николай Аристархович сразу же нашёлся с ответом:

– На самом деле я помнил о тебе всё это время. Просто память сыграла со мною какую-то злую и непонятную шутку.

– Пойдём спать, а? – сказала Люба.

– Ты, думаешь, уже пора? – с удивлением спросил он.

– А чего тянуть? – ответила она вопросом на вопрос.

– И в самом деле… – сказал Николай Аристархович.

Они встали и медленно перешли в другую комнату. На какое-то мгновенье он растерялся и почувствовал себя вдруг в каком-то новом и враждебном пространстве. Захотелось вернуться назад или даже на больничную койку. Только бы не сюда!

Она повернулась к нему спиной. Полуобернулась и игриво сказала:

– Снимай с меня это новое платье! – приказала она.

Он хотел возразить: а ты что – сама не можешь? Но, повинуясь каким-то силам, выполнил всю процедуру раздевания своей молодой и красивой жены.

Уже в постели он увидел нечто совершенно невообразимое: изображение стрекозы на левой ягодице жены. Подумал: «Раньше вроде бы не было, а сейчас появилось, что ли?» Спрашивать казалось невежливым и неуместным, но он сказал:

– А что-то я не помню… – он замялся.

– О чём ты, милый?

– А стрекоза… Она разве раньше была?

Люба рассмеялась:

– Как я рада – ты не представляешь! Конечно, никакой стрекозы не было. Это я специально сделала, чтобы порадовать тебя. Правда же красиво?

Николай Аристархович был застигнут врасплох этим вопросом.

А красиво ли? И для кого красиво? И зачем? И при чём здесь он?

– Да, конечно, – проговорил он. – Это выглядит очень эротично. А сам подумал: «Кому она собралась показывать свою стрекозу? И зачем всё это?».

– Ты не представляешь! – щебетала Люба. – Мне ведь предлагали сделать розу! И роза – намного дешевле! Но я подумала и решила: роза – это так пошло. Пусть уж лучше будет стрекоза!

А потом была ночь, и, вопреки всем ожиданиям, Николай Аристархович показал, прежде всего самому себе, что он полноценный мужчина. Уже засыпая, подумал: «Ну и что из этого? А где радость? Ведь нет ничего».

Проснувшись утром, он пошёл в ванную комнату и стал под прохладный душ. Раньше делал это он всегда и привык. Струйки воды коснулись его кожи, он сразу почувствовал их холодные уколы, и по телу разлилась приятная бодрость. Они наполняли его свежестью и чистотой, уверенностью, что всё, что произошло, правильно. Его наказали, но не убили… Дали шанс… И он поступил правильно, женившись на дочери друга, младше его на двадцать четыре года, потому что любовь всё прощает. Она не поддаётся критике. Это не блуд, не страсть, а настоящая любовь! А она выше всех кривотолков и косых взглядов… Иногда самого незначительного ощущения достаточно, чтобы почувствовать себя живым.

Он уговаривал себя, но самого чувства так и не мог ощутить. Была только неясная обида, подсознательная ревность не к кому-то конкретно, а к её молодости! Чувство, какое было раньше, когда сердце билось чаще и дыхание становилось прерывистым и поверхностным, куда-то исчезло. Когда-то его в ней возбуждало всё: блеск глаз, улыбка, запах волос… Этого чувства ему не хватало сейчас. Но его не было. Была только боль и страхи, обида и ревность…

Он любил её. Он видел в ней своё прошлое, свою молодость. Она всегда была доброй, тихой. Он помнил, что любил её, и теперь боялся этого чувства. Не знал, что с ним делать. Раньше, даже тогда, когда он её не видел, всё время думал о ней, и это была необъяснимая радость любви. Но это всё было в прошлом. Сейчас он чувствовал, что всё куда-то ушло. Он не знал, что делать. У него любовь была уже другой, видел, как она ускользает от него, ревновал её к другим. На душе была рана. Он физически чувствовал боль в сердце, и это напоминало ему обычную несчастную любовь. Ему казалось, что постепенно становился ей чужим. И она стала жить своей жизнью. У неё появились новые друзья, она читала другие книжки, слушала другую музыку. Ей доставляло радость то, что ему было безразличным. Его мучила отчуждённость. Ему казалось, что она показывала своё перед ним превосходство, демонстрировала свою молодость, красуясь перед зеркалом, примеряя новые причёски и наряды.

Он больше так не мог жить… Кожей чувствовал, что он ей не пара. Она жила своей жизнью, а он ей давно не интересен. Может быть, именно эти ощущения заставляли его забыться, чтобы просто не сойти с ума. Поэтому понемногу начал пить. Слабый аргумент, но другого у него не было. Раньше они любили друг друга и ему казалось, что он сильнее всех, счастливее всех… Но  у него любовь куда-то ушла, и он растерял свои силы… В любви проигрывает тот, кто больше любит, – думал он. Ему казалось, что он продолжает её любить, но понимал, что она молода, красива, а он чувствовал себя стариком. Раньше он хотел жить ради неё… Но куда же делось это чувство?!

7.

Начало учебного года в университете оправдало все самые худшие ожидания Николая Аристарховича: он и в самом деле вспомнил весь материал, в который был погружён до своего трагического падения. Концепции, теории, факты, даты – это всё вновь выстроилось в его памяти, словно бы солдаты, гуляющие на плацу сами по себе, вдруг по команде командира быстро перестроились поротно. Все стали так, как предписано уставом строевой службы. Но интерес и к предмету, и к преподаванию у него пропал. Он ходил на работу, аккуратно выполнял всё, что должен был делать, но всё это происходило почти автоматически, без эмоций. И с коллегами он общался сухо, по-деловому, не вступая ни в какие споры, не участвуя ни в каких корпоративных мероприятиях. Коллеги отмечали эти изменения, но объяснить их не могли. Впрочем, и замечали-то не все – были заняты своими проблемами.

А Люба радовалась тому, с какой лёгкостью он вернулся к своим прерванным занятиям. И студенты встретили его появление с радостью. Он был одним из немногих преподавателей, которые всегда умели выстроить свои отношения с молодыми людьми. Николай Аристархович говорил, что история это наука творческая, что она скорее подобна живописи, нежели фотографии: как изобразишь событие, таким его и увидят потомки. На лекциях у него никто и никогда не спал, а уж на семинарских занятиях всегда кипели страсти, как будто на них решалась судьба человечества, а не судьба какой-то отдельно взятой исторической концепции, которую надо было либо принять, либо отвергнуть… А может, и выдвинуть свою собственную! Но теперь он добивался этой своей прежней лёгкости только после того, как выпивал сто граммов водки. После этого он жевал корочку лимона… и снова готов был к подвигам.

Он успешно проводил занятия, но всякий раз, предчувствуя грядущую беду, корил себя, но удержаться от этого ритуала уже не мог. Он понимал, что только сам может справиться со своей привычкой, но делать ничего не хотел… или не мог. Скорее, уже не мог. Это открытие ужаснуло его. Он продолжал размышлять, анализировать каждый свой поступок и понимал, что раньше он не всегда поступал так, как поступил бы сейчас!

Любовные утехи с женой происходили у него всё реже и реже и вскоре фактически прекратились. И жена вдруг почувствовала какую-то усталость от таких отношений с мужем.

В конце сентября его аспирант защитил кандидатскую диссертацию и по этому поводу организовал банкет, куда пригласил коллег, оппонентов и, конечно же, своего научного руководителя.

На это мероприятие Николай Аристархович отправился с супругой. Всё было как всегда. Гости шутили, поздравляли новоиспечённого кандидата, так как случаи, когда решение Учёного Совета не утверждала Высшая Аттестационная Комиссия, были чрезвычайно редки. Тост следовал за тостом, и все говорили тёплые слова, пророчили успех в творчестве и продвижение по карьерной лестнице. Вино лилось рекой. Официанты подносили всё новые и новые блюда: сыры, красную рыбу, печёный картофель, шашлыки и другие яства. И Николай Аристархович, будучи уже навеселе, радостным голосом произносил один тост за другим. Он не любил шампанского, а к винам всегда относился с подозрением. Обыкновенную водку предпочитал даже коньяку. Поэтому при таких застольях, как правило, пил исключительно водку. Раньше оправдывал это тем, что жизнь – сплошное напряжение и водка позволяет ему расслабиться. А после того что произошло, пил часто, чтобы просто забыться, меньше думать о перспективах, которые ему рисовались в тёмных тонах. После травмы его способность анализировать происходящее, копаться в своих чувствах, в событиях, происходящих с ним, многократно усилилась. Но для такого анализа, по убеждению Николая Аристарховича, нужно расслабиться и отрешиться от всего, что мешает сосредоточиться. А этому помогала именно водка. Одной-двух рюмок было достаточно, чтобы плохое настроение сменилось хорошим, а серый цвет реальности изменился на розовый, и тогда и воспоминания прошлого становились чёткими, легко понимался скрытый смысл сказанного…

И сейчас ему показалось, что те высокопарные слова, что он говорил, произносил вовсе не он, а его двойник. Именно тот двойник из параллельного мира. Он вспомнил, что впервые о параллельном мире подумал, когда недавно сидел во дворе в лёгком подпитии под тенью высокого тополя и наблюдал за жизнью. Бывало, к нему подсаживались соседи, и тогда они вели умные беседы, а для того чтобы беседовать было легче и интереснее, пили водочку. Некоторые предпочитали пиво или вино, но Николай Аристархович всегда в сумке носил металлическую фляжку с водкой. Кто-то предпочитал в такие фляжки наливать коньяк, а Николай Аристархович в неё всегда наливал водку.

Скамейка была старой, с потрескавшейся зелёной краской, истерзанной надписями. Кто-то утверждал, что Юра любит Машу, а Витя + Игорь = любовь. Осеннее солнце, уставшее за лето, освещало серый двор неяркими и холодными лучами. Хотелось пить, и трещала голова. Он достал из кейса свою «палочку-выручалочку» – фляжку и сделал пару глотков прямо из горлышка. На детской площадке копошились в грязном песке дети.

– Девочка, ты что тут одна сидишь? – спросил он. Хмельного, его всегда тянуло с кем-нибудь поговорить. Но говорить было не с кем, и он обратился к девочке. Та заявила, что ей мама не разрешает разговаривать с незнакомыми дядечками.

– Ну, что ж, это правильно… – согласился он и радостно посмотрел на приближающегося Петра Ивановича, соседа-физика, считающегося в их дворе чудаком. Где бы и с кем бы он ни разговаривал, он всегда говорил о физике. При этом после своих умных речей всегда заслуженно получал в подарок рюмку водки. Впрочем, Пётр Иванович пил всё, чем его угощали.

Сосед-физик присел на скамейку, и сразу же начал свою лекцию:

– Теория относительности Эйнштейна связала пространство и время в единое пространство-время, в котором последовательность событий для разных наблюдателей может выглядеть по-разному. Вы понимаете меня? Например, часы в самолёте идут медленнее часов на земле, и это экспериментально доказано. Гравитация понимается как искривление времени и пространства.

– Это для меня очень сложно, – сказал Николай Аристархович.

– Чего здесь сложного?!  Квантовый дуализм это не дуализм «волна-частица», как считалось раньше, а дуализм «локальность-нелокальность». Сейчас я, как локальный объект, сижу перед вами. А как квантово-нелокальная структура присутствую «везде и всегда».

– Какой ужас, – тяжело пробормотал Николай Аристархович. – Как можно со всем этим грузом знаний жить.

– Поверьте, никакого ужаса нет! Просто существуют два мира, классический и квантовый, и каждый живёт по своим законам. Вы поняли?

– Конечно… нет! Как такое можно понять? Ведь вы говорите, что существует параллельный мир?

– Именно так, уважаемый, именно так! И не говорю, а утверждаю! А вот ещё чудеса! Мир наночастиц – особый, отличный от привычного для мира микрочастиц. При наноразмерах химические, физические, электрические и другие свойства меняются. Это происходит потому, что при уменьшении вещества до наноразмеров общая их поверхность увеличивается в миллионы раз! Вместе с этим увеличивается химическая активность. Это вещество будет иметь совершенно другие свойства, например, будет проводить иначе электричество… Здесь вступает в свои права уже квантовая физика!


Именно тогда Николай Аристархович подумал, что в параллельном мире, наверное, есть его двойник и, может быть, это именно он только что произносил столь высокопарный тост в честь новоиспечённого кандидата.


На банкете было весело и легко, и Николай Аристархович даже не заметил, как напился.

Потом он с трудом вспоминал, что было после этого. Помнил только, что его вели под руки и с трудом запихивали в машину, а Люба причитала:

– Куда же вы уходите! Не бросайте меня! Как же я его потом буду из машины доставать! А ещё ведь на второй этаж надо подниматься, а у нас в доме нет лифта!

Видимо, по её настойчивой просьбе, в машину сел кто-то ещё – и не один, потому что Николай Аристархович помнил, как его извлекали из машины и поднимали по лестнице на второй этаж…

А потом был диван, на который он упал лицом вниз. И после этого наступила темнота.

На другой день Николай Аристархович проснулся часа в два пополудни.

– Люба! – прохрипел он таким голосом, что ему самому стало страшно. – Любаша! Где я? Что со мной?

На его крики прибежала жена.

– Люба? Я опять в больнице? Что это было? – теперь уже бормотал он.

– Успокойся, Коля, – ласково шептала она. – Ты у себя дома, и больницы уже никогда больше не будет.

– Так, а что, собственно говоря, случилось? Почему мне так дурно? Голова как котёл, и здорово пить хочется. Меня опять кто-то бил?

– А ты разве забыл?

– Я ничего не помню, Люба!

– Вчера на банкете у Авдеева ты тосты говорил… Другим говорить не давал… Вспомнил?

– Какой Авдеев?

– Александр Александрович Авдеев. Ты когда-то ему пророчил великое будущее и вчера сказал, что, мол, твоё пророчество сбылось. Ты разве не помнишь? Ведь он тогда чуть не заплакал от этих слов. Ты же его научный руководитель!

– И зачем я только пошёл на этот банкет? Теперь и сам не рад… Прости меня, Любаша, что я вёл себя недостойно… Мне пить нельзя! – потом, подумав, сказал: – И не пить нельзя! Это моё лечение…

– Ну, что уж теперь поделаешь? Ведь это такое мероприятие – полуофициальное, что ли. Отказаться было невозможно.

Николай Аристархович разом всё вспомнил.

– Зря мы туда пошли! А этот Авдеев и до декана дорастёт, и до ректора, и до академика… Он во имя цели не посчитается ни с другом, ни с братом… Карьерист! Неужели я так и сказал там, на банкете?

– Нет, что ты?! И не преувеличивай, Коля. Авдеев прекрасный специалист – целеустремлённый, настроенный на победу, ну и почему бы нет?.. Но вот то, что ты вчера сильно напился, – это меня тревожит. Ты же никогда прежде так не пил, а в последнее время то и дело прикладываешься. Что тебя гложет? Что случилось? Как это ты так умудрился?

– А что – только я один и напился?

Люба утешила его:

– Ну, почему ты один? Дурное-то дело нехитрое. Бахтин тоже вчера нализался. Тебя-то хоть под руки выводили, а его вообще – выносили!

– Выносили? – удивился Николай Аристархович. – Как выносили?

– На руках! Как покойника выносят, так и его выносили, но только – головой вперёд.

– Значит, не я был самым худшим?

– Так-то оно так, – подтвердила Люба, – но ведь Бахтин всегда был слабаком по этой части. Алкаш он и есть алкаш! Ему даже и выговор объявляли за это… Но ты же не хочешь стать таким, как Бахтин? Его и турнуть из университета могут… Он на работу не ходил. Запой был у него… Но у тебя же запоев нет! Да и уходить тебе из университета никак нельзя!

– Почему нельзя? – удивился Николай Аристархович.

– Но ты же сейчас в самом расцвете сил! Да и зачем уходить, когда ты так талантлив! Ты для меня  всегда был образцом, эталоном учёного, умницей большой, звездой в ночи… К тому же ты и делать ничего другого не умеешь…

– А сейчас? Уже не звезда?

– И сейчас звезда! Ты же помнишь, как я радовалась твоему выздоровлению, возвращению в науку и к преподавательской деятельности.

– Помню, – безучастным голосом повторил Николай Аристархович.

– Вот и отлично! Обещай мне, что ты так больше не будешь делать!

– А как я делал? – удивился Николай Аристархович.

– Напился! У всех на виду!

– Обещаю, – не задумываясь, сказал Николай Аристархович.

Он и впрямь сдержал своё обещание: больше ни разу не напивался у всех на виду. Представил себе, как Бахтина выносили на руках, и ему стало страшно: а если бы его вот так же выносили? И как потом людям в глаза смотреть?

Сам же и усмехнулся этому своему наивному вопросу: но ведь Бахтин же смотрит совершенно спокойно!.. Нет, так, как Бахтин, – нельзя. Да и так, как я сделал, – тоже нельзя. Баста!

В следующий раз он купил бутылку водки в магазине, пришёл домой, когда Любы не было – она в этот день читала лекции студентам-вечерникам. Налил полстакана, выпил, закусил колбасой. Немного посмотрел скучный телевизор, потом опять налил, выпил и закусил…

«Этот ящик из людей делает овощи! Смотреть противно! Лучше уж пить. Тогда на душе лёгкость появляется, хоть летай!».

А когда выпил всё до дна, пошёл спать. «Вот так бы и всегда… – думал он. – И ничего больше не нужно… Зачем же придумывать что-то ещё,  когда есть вот это?».

На следующее утро у него был крупный разговор с женой.

– Это ещё что за новости? – сказала она. – Такого за тобой никогда прежде не водилось, а теперь у тебя что – началась новая полоса? Коля! Ты катишься вниз!

Николай Аристархович поморщился:

– Никакой новой полосы не начиналось, и никуда я не качусь. Ну, просто выпил… Захотелось немного расслабиться… Что в этом плохого? Человек снял стресс – разве же это плохо?

– Стресс снимать можно, – возразила Люба. – Но во всём надо знать меру!.. Ты становишься алкоголиком! Разве тебя я таким полюбила?

Николай Аристархович ничего не сказал, ибо был настроен миролюбиво, но подумал: «Знать меру! А кто её устанавливал, эту меру? Для одних она одна, а для других другая».

Когда он напился ещё раз, Люба вообще ничего не сказала. Но промолчала так выразительно, что ему стало стыдно. На какое-то время он подавил в себе стремление к алкоголю, но потом подумал: «А чего ради? Если мне от этого становится легче, то почему бы и нет? Я же не совершаю при этом никакого преступления…».


В начале октября открылась научная конференция, посвящённая изучению древнегреческих поселений на побережьях Чёрного и Азовского морей. Местом для проведения этой конференции был выбран город Анапа, в центре которого, как известно, производились ставшие сенсационными в научном мире раскопки древнегреческого поселения  – Горгиппии. Здесь когда-то бурлила жизнь, а раз в четыре года проводились олимпийские игры, съезжались спортсмены из разных городов и стран, чтобы помериться силой, ловкостью и сноровкой. Велика была слава победителей. Их объявляли чуть ли ни богами, дарили дорогие подарки, награждали всеобщей любовью…

Люба Колесова была специалистом именно по этому разделу истории. Она своевременно подала заявку, и её доклад был внесён в программу конференции.

А на дворе стоял октябрь  – бархатный сезон.

В Анапу съехались люди со всех концов России. Были учёные и из Украины, Греции, Италии, Франции и из Кипра.

Получилось очень представительное собрание.

Председательствовал известный историк и краевед, академик Чесноков Валерий Фёдорович. Он был в прекрасном настроении, улыбался и раскланивался в разные стороны. Его серые глаза искрились, а с лица не сходила доброжелательная улыбка.

Нельзя сказать, чтобы Люба Колесова так уж блистала своими нарядами и красотой, – это ведь был не кинофестиваль, на который съезжаются звёзды экрана, а научная конференция, но сказать, чтобы её совсем никто не заметил, – тоже нельзя.

Молодая и красивая, она вышла на трибуну и прочла доклад по истории города Танаиса. Рассказала о новых находках, полученных при раскопках. Высказала смелые предположения. Но в докладе были и спорные места, которые у одних вызвали негодование, а у других, наоборот, – восторг. Возник спор иногда даже выходящий за рамки академической полемики по научной проблеме.

Началось с того, что московский профессор Старцев выступил с критикой концепции Любови Колесовой и даже обвинил её в фальсификации. Против него выступил молодой кандидат наук из Краснодара, который заявил, что взгляды профессора Старцева устарели. Сейчас получены убедительные доказательства, подтверждающие гипотезу Колесовой, а коллега из Москвы просто не знаком с последними научными работами исследователей из Греции и Украины.

Гипотеза Колесовой разделила аудиторию на тех, кто её поддерживал, и на тех, кто поддерживал московского профессора, а сама Колесова на какое-то время оказалась в центре всеобщего внимания.


Николай Аристархович же, пользуясь тем, что жена уехала на конференцию, сильно напился. От Анапы до Ростова езды всего ничего, поэтому надо было к приезду Любаши полностью протрезветь. Но перед тем как протрезветь, надо было хорошенько напиться – раз уж такая счастливая возможность выдалась.

Вечером этого дня он уже крепко спал, не заботясь о том, что жена будет ругать его за водочный перегар, а сама Любаша в это время разговаривала с молодым доцентом из Краснодара.

Они шли по вечерней набережной Анапы. На красивых каменных столбах переливались гирлянды разноцветных огней, которые бросали свои блики на тихо плещущее рядом море, а толпы отдыхающих – в основном это были пожилые люди, высыпавшие из близлежащего санатория, – словно бы выполняли какой-то торжественный ритуал, неспешно идя по гладким каменным плитам.

– Я так понимаю, что после сегодняшней перепалки со Старцевым вы навсегда испортили с ним отношения? – сказала Люба.

– Думаю, да, – ответил Эдуард Петрович. – Про него говорят, что он человек тяжёлый и мстительный. Но я вполне допускаю, что мне больше ни разу в жизни не придётся с ним столкнуться.

– А вы разве не собираетесь защищать докторскую? – спросила Люба.

– Собираюсь, конечно, но нисколько не жалею о том, что сегодня осадил его пыл. Разбрасываться такими обвинениями никому не позволительно.

– Я забыла вас поблагодарить, – сказала Люба. – Спасибо вам!

– Ну что вы! Не за что! Он ведь затронул и мою тему, а не только вашу… Меня интересуют поселения греков в Причерноморье.

Подумав, Эдуард Петрович добавил:

– Раньше я всегда старался обходить стороной такие конфликты, а сейчас подумал: хочешь скандала? Будет тебе скандал! Ведь весь его расчёт был на то, что мы стерпим его безапелляционные заявления. Он авторитет, а мы никто!

– Но ведь он же умный человек, – возразила Люба. – Не мог не понимать, что, если с такой агрессией наехать на человека, исповедующего другие научные взгляды, это только прибавит известности оппоненту, поставит его перед необходимостью защищаться, искать и приводить новые и новые факты, подтверждающие его гипотезу.

– Но не благодарить же нам его за это! – сказал Эдуард Петрович. – Наверняка он ругал вас не ради того, чтобы придать вам известности, а как раз из противоположных побуждений. А то, что всё вышло наоборот, – так это вытекает из природы вещей: если что-либо слишком уж сильно ругать или запрещать, так оно как раз и будет пользоваться наибольшим успехом.

Некоторое время они рассказывали друг другу о своей работе. Люба с интересом узнала от Эдуарда Петровича, что он считает себя смесью землекопа и бухгалтера.

– Это как? – спросила она.

– Моя стихия – раскопки. А во время раскопок самое главное всё учесть и ничего не потерять. Следует вести строжайший учёт, ибо мы сплошь и рядом сталкиваемся с ситуацией, что предмет найден, а где именно – неизвестно, а рядом с этим предметом могли лежать другие; и их все надо перечислить и назвать. Это утомительная работа, и её никому не хочется делать, потому что все мнят себя творческими личностями. Но делать-то – надо.

Люба спросила:

– А вы не считаете себя творческой личностью?

Эдуард Петрович честно признался:

– Считаю. Но истинное творчество порой лежит не в сфере взлётов или череде фантазий, а в кропотливом труде.

Люба ничего не ответила. Некоторое время они шли молча.

– Профессор  Старцев был неправ в принципе, – словно продолжая спор, вдруг сказал Эдуард Петрович. – Да что говорить о древностях! И сегодня стилистика последних лет позволяет думать, что по мере снижения эффективности наших усилий наши правители будут переходить к более жёсткому сценарию. А это архиопасно. Нам нужна спокойная, без истерики и угара, дискуссия с властью о путях оптимизации государственного пространства. Это понимали и умели делать народы Причерноморья. Но сегодня двадцать первый век! Что для нас важнее: как он в действительности устроен или рекламная наклейка: «Всё во имя человека, всё для блага человека»?
– Не могу себе представить, что профессор Старцев этого не понимает! – откликнулась Люба.

– Да понимает он всё! Как этого не понять? При примерно равной численности населения у Японии в два с половиной раза больше ВВП (около четырёх триллионов долларов у них, около полутора – у нас), а вся Япония по площади уступает одной нашей Архангельской области, даже без Ненецкого автономного округа. А ведь у них вообще нет природных ресурсов. У нас и нефть, и газ, и злато-серебро, и алмазы, и всё что душе угодно. Осознать это мучительно трудно. Этого всего профессор Старцев не может не знать! Мы всегда стремились расширить свои территории. Но вспомните: после Отечественной войны новые земли в Восточной Европе резко снизили экономическую эффективность и жизненные стандарты. Почему люди бежали не с Запада к нам, а от нас на Запад?

– Вы убедительны. Но я ваша единомышленница!

– Понимаю, – улыбнулся Эдуард Петрович. – Простите. Это я по инерции. Привык каждое своё утверждение аргументировать. Эта кропотливость в быту причиняет мне много неприятностей.

Любе подумалось, что и ухаживать он будет кропотливо и неторопливо…». Она многозначительно усмехнулась, а Эдуард Петрович заметил это и спросил:

– Вы что-то вспомнили?

– Да, – сказала Люба. – Я вспомнила, как этот московский профессор смешно выпучивал глаза, когда пытался выставить меня на посмешище.


Потом они оказались в кафе.

Когда принимали заказ, Люба решительно отказалась от вина.

– Но почему? – удивился Эдуард Петрович. – Мы бы могли выпить за знакомство шампанского.

– Я боюсь вас разочаровать, – упорствовала Люба, – но с некоторых пор я испытываю чувство глубочайшего отвращения ко всему спиртному.

– С некоторых пор – это с каких именно? – спросил Эдуард Петрович. – Нельзя ли уточнить?

– Можно, – сказала Люба. – Дело в том, что мой муж с некоторых пор стал много пить.

– Вот как? – Эдуард Петрович нервно рассмеялся. – А я и не знал, что вы замужем, простите…

Люба сказала:

– Кстати, ведь и я тоже ничего не знаю о вашем семейном положении.

– О! У меня в этом отношении всё очень просто: я холост и никогда не был женат.

– А чего ж так? – поинтересовалась Люба. – Перебирали невест слишком придирчиво или просто не судьба?

Эдуард Петрович как-то неопределённо пожал плечами:

– Да как-то всё недосуг было. Копание в земле затягивает так сильно, что от него очень трудно отвязаться.

– Но вы же не круглый год копаете!

– Все три месяца лета копаю безостановочно, но иногда и больше. А в остальное время преподаю и составляю каталоги. Времени не остаётся ни на что.

– Но, если вы будете и дальше так жить, как же вы собираетесь устраивать свою семейную жизнь? Или у вас в планах оставаться холостяком?

Эдуард Петрович как-то странно посмотрел на неё и сказал:

– Такие планы у меня и в самом деле были, но когда встретил вас, я переменил их.

Люба рассмеялась.

– Я надеюсь, вы это сказали в том смысле, что я вас просто вдохновила на подвиги в этом направлении. Ну, что ж, я рада за вас, если это так. Только давайте договоримся сразу и навсегда: вы свои поиски будете проводить без моего участия, хорошо?

Эдуард Петрович лишь плечами пожал и пробормотал что-то вроде того, что он согласен.

8.

Октябрь приближался к концу, и Николай Аристархович глубоко вздохнул. Наконец, можно было сказать, что он вполне оправился после своего падения из поезда.

По вечерам жена засиживалась в Интернете, оформляла свою диссертацию, писала методичку, а Николай Аристархович даже и понятия не имел об этом. В одной квартире жили два одиночества, причём каждый по-своему любил другого, и оба страдали.

«Почему так произошло? – думал он. – Мы же любили друг друга! Были искренни в своей любви… Что делать? Что же делать? Неужели это конец?! Почему верное решение никогда не приходит вовремя? Но всё так и должно было случиться. Мы разные люди, люди разных поколений. Странно, но раньше я этого не понимал. И здесь некого винить.

Конечно, приятно, когда меня любят. Но не более того. А что же делать с моей любовью? Я ведь её тоже люблю… любил… И это – самое важное! Это приятнее всего и важнее всего в жизни! Если ты любишь, то не так уж и важно всё, что происходит вокруг, главное, что ты можешь хотя бы изредка видеть любимого человека.

Но куда ушла теперь эта моя любовь? Почему уже нет больше того трепета, того обожания, которые были раньше?.. Боже, почему же так больно, когда уходит любовь?!».

По сути он изменил себе, своим идеалам, целям, мечтам… Он понимал, что это означает потерю того, чем он жил все последние годы. Каждая измена – риск потери себя. Это опускание на дно, и нет никакой гарантии, что когда-нибудь тебе удастся выкарабкаться наверх…

И Люба страдала и не знала, что делать. Рассказать родителям о том, что происходит с Николаем, ей было стыдно. Чем ему помочь, она не знала. Советовалась со знакомым врачом. Тот ответил, что если сам больной не хочет бросить пить, любые усилия малоперспективны.

Люба старалась об этом меньше думать, уходила в работу, набирала себе новые и новые нагрузки… но всякий раз, вспоминая мужа, снова и снова мучилась в бессилии. Даже подумала однажды: хорошо, что у них ещё нет детей. Подумала и испугалась этих мыслей. Где бы она ни была: на работе, в магазине, дома – она везде чувствовала его запах, и он её волновал. Никогда на свете она бы не смогла его спутать ни с каким другим запахом. Когда его не было рядом и она вспоминала его, то первым, что вспоминалось, был его запах, такой необычный и такой желанный… Она понимала, что его не забудет никогда…

Изредка ей вспоминался тот парень из Краснодара, и она улыбалась. Недавно он позвонил, сказал, что хочет приехать… Глупенький! Не понимает, что она любит другого! А он симпатичный, весёлый, интересный… но никакого сравнения с Николаем! Николай был по-настоящему умницей, много знал, но разве это главное?! Главное – это то, что именно Николай был ей нужен. Именно с ним она испытала впервые в жизни то, что не забывается никогда!


И Николай жил своей сложной жизнью. Ему казалось, что в ней мало что изменилось. Он просто живёт и живёт, любит своих друзей, отца, семью брата, конечно же – Любу! Но когда только в его мозгу появился её образ, для него все отступили на второй план. Он думал о ней всё время. Что бы ни делал, он всегда представлял, как она это оценит,  будет ли ей это приятно?

Подумал: как давно он её любит! Но сначала это была совсем не та любовь. Она для него была не более чем дочь друга. Он же для неё уже давно был желанным мужчиной, о котором она мечтала.

Когда случалось говорить с нею, голос его начинал дрожать, а в голове появлялись всякие мысли, которые он старался прогнать… А она, словно нарочно, что-то говорила, говорила, смотрела в его глаза и улыбалась, чувствуя свою силу и власть над ним.

Когда же произошло то совершенно неожиданное объяснение в аудитории университета после его лекции, ему показалось, что тело его стало лёгким-лёгким, почти невесомым. Появилась способность летать. Он стал сильным и удачливым, и не было того, чего бы он не смог сделать! Он был счастлив, и такое с ним было впервые.

Но прошло время, и его стали тревожить колебания. Они давно были вместе, и, казалось бы, всё страшное уже позади, но в его сердце вдруг стали рождаться сомнения. Он понимал, что она значительно моложе его и ей с ним неинтересно. Её сверстники ходили на всякие тусовки, любили шумные компании… Он был другим. Сначала он, делая над собой усилия, ходил с нею на какие-то сборища, слушал заезжих рок-музыкантов, участвовал  в бессмысленных диспутах… Потом ему стало нестерпимо всякий раз насиловать себя, и он однажды отпустил её одну… Потом она уже чаще ходила одна к подружкам, на приезжего поэта, музыканта или на презентацию книги автора, которого она очень уважала, а он даже и не слышал о таком. Приходила возбуждённая, вдохновлённая, что-то пыталась рассказать. Выражала восторги каким-то поэтом, бардом, который недавно издал первую свою книжку стихов и планировал записать диск… А он ревновал… Страдал и ревновал… Ревновал и страдал… Всё, что было до  этого, стало теперь для него незначимым, неважным, не имело никакого значения… Он хотел бы её меньше любить, меньше о ней думать, но не мог. Думал, что если уж жизнь его – книга, то хорошо бы вырвать эти несколько страниц, в которых описана его любовь… Хотел отвлечься, забыться, и это ему удавалось, когда он выпивал хотя бы немного водки. Именно водки! Ему становилось легче, и жизнь снова обретала смысл. Он забывал о ней, просто не думал, словно оставлял её в прошлом, а сам уходил в будущее.

Раньше когда-то долгими летними вечерами они гуляли по Пушкинской. Он ощущал её тепло. Она улыбалась ему, и, несмотря на то, что на улице моросил дождик, в её глазах сияло солнце, и он понимал, что это и есть счастье! Неужели это он виноват в том, что так и не уберёг своего счастья?

Чаще всего он вспоминал своё детство, какие-то события юности, из той поры, когда поступки были чистыми и непосредственными, а сердце устремлено навстречу всему вокруг. Он не мог забыть тех детских впечатлений, тех первых волнений, которые для него стали и эталоном чистоты, и проклятием.

Память – коварная штука. Порою ему казалось, что она устроена, как старый магнитофон. Магнитную ленту кассеты уже несколько раз клеили, сама лента пересохла и посыпалась, и всё, что на ней было когда-то записано, вдруг исчезло. Исчезло навсегда… Всё рассеялось, растаяло, улетучилось, исчезло… Появлялись новые имена, новые события…

Он и сам прекрасно понимал, что с ним происходит что-то неладное. Ведь в жизни ничего не случается само по себе. Всё имеет свою причину. Только обнаружить её бывает очень даже не просто. А не обнаружив причинную связь с событием, мы думаем, что это – знак свыше. Пора что-то менять в своей жизни, но что?! Он понимал, что, продолжая пить, он может достичь точки невозврата, и тогда всё действительно рухнет в пропасть. Вот тогда он и узнает, что есть ад, преисподняя… Что есть рай, как ему казалось, он уже знал. Он был в раю, и любовь заполняла всю его душу…


С Эдуардом Петровичем Люба встретилась случайно, когда выходила из института.

– Лютик, здравствуйте! А я вас поджидаю. Вот приехал в Ростов по делам, и уж очень захотел повидать вас.

– И напрасно. У меня свободная пара, а потом ещё лекция…

– Я никуда не тороплюсь. Подожду.

– Я – в кафе. Выпью чашечку кофе. Утром я не завтракаю.

– Фигуру бережёте?

– Форму!

– Я вам составлю компанию.

Они прошли в ближайшее кафе. Народа было много, и пришлось стоять в очереди.

– Вы приехали в Танаис? – спросила Люба.

– Да. Там сейчас работают учёные из Германии. Мне нужно было встретиться с одним человеком по работе.

– Здорово!

– Я дождусь вас, а после лекции мы с вами погуляем по городу! Погода, посмотрите, божественная!

– Увы! Я вам говорила, что замужем! После лекции я сразу же пойду домой!

– Но я…

– А вы уезжайте! Напрасно вы приехали… Я люблю своего мужа…


А между тем, на историческом факультете работала одна дама, которая издавна имела с Николаем Аристарховичем непростые отношения. Даму звали Ольгой Васильевной Черных, и она была учёным секретарём и ближайшей помощницей декана. Это положение на факультете придавало ей особый вес. Она была на дружеской ноге со многими профессорами, заведующими кафедрами, свободно общалась с начальством университета, сидела в отдельном кабинете, и от неё многое зависело. Она напрямую могла обратиться к декану и даже к ректору университета. От неё зависело, как скоро научная статья попадёт в журнал, когда диссертация будет направлена оппонентам или когда документы окажутся в ВАКе. Перед нею лебезили, ей делали комплименты, дарили подарки…

Но именно Ольга Васильевна  уже давно была влюблена в Николая Аристарховича.

Однажды – ещё до встречи с Любой – она ему так прямо и сказала:

– Послушайте, Николай Аристархович! Какого чёрта? Вы мужчина видный и положительный, а я женщина незамужняя. Вы могли заметить, я очень даже недурна собой, самостоятельна, у меня собственная квартира в центре города. Да, я воспитываю ребёнка в одиночестве, но даже если бы я и не получала алименты от своего бывшего мужа, и тогда бы не беспокоилась о своём материальном благополучии. Почему бы нам с вами не создать новую семью, не объединить наши два одиночества? Что в этом плохого?

Постановка вопроса была уж очень прямой и, можно сказать, деловой. Ни слова о чувствах, о симпатии… Николай Аристархович тогда затруднился с ответом, а Ольга Васильевна и не торопила его. Она сделала деловое предложение, и ему нужно было время, чтобы осмыслить его.

Николай Аристархович думал несколько дней, а когда однажды Ольга Васильевна пришла за ответом, сказал:

– Я не понимаю, какой вам от меня толк? Чем уж я так хорош, чтобы занять место возле вас – прекрасной во всех отношениях женщины?

– Ну, во-первых, моему сыну нужна мужская рука, – ответила Ольга Васильевна. – Мальчик, воспитанный мамой, как известно, не получает качеств, необходимых для настоящего мужчины. А во-вторых, вы разве не допускаете мысли, что вы мне просто нравитесь?

– Хм, – ответил Николай Аристархович. – Но, дорогая Ольга Васильевна, согласитесь, что ваше деловое предложение не совсем обычно. Я должен привыкнуть к такой вероятности и хорошо подумать… Уж очень всё для меня неожиданно…

Проходили недели и месяцы, а Николай Аристархович так и не ответил Ольге Васильевне на её предложение. К тому же за это время произошло событие, которое и вовсе перевернуло его жизнь. Он впервые, как ему казалось, по-настоящему полюбил! Полюбил беззаветно, сильно, преданно. К тому же ситуация была не тривиальной: он полюбил студентку, дочь своего друга, которую когда-то ребёнком вместе с другом принимал из роддома.

По университету, словно круги по воде, быстро распространилась эта новость. Впрочем, влюблённые ни от кого это и не хотели скрывать. А чтобы не было в их отношениях никакой двусмыслицы, они подали заявление в загс и расписались.

Когда в университете узнали, что Николай Аристархович женился на студентке, все так и ахнули: это ж надо! Как это у него получилось? Плохо было и то, что Ольга Васильевна везде, где только могла, говорила, что она вот-вот поменяет фамилию на Колесову. Ведь умная женщина, ну кто её за язык тянул делать такие заявления? А тут такой пассаж!

– Ну что ж, – рассудили тогда многие опытные человековеды. – Николай Аристархович выбрал из двух женщин лучшую. И кто его осудит за это? И кто на его месте поступил бы иначе?

Лучше всех на эту тему выразился доцент Марк Исаевич Розанов:

– Господа, о чём вы тут спорите? Я бы тоже выбрал ту, что моложе и красивее! Если бы меня спросили, кого ты выберешь: молодую и красивую или в возрасте да ещё с сыном от первого брака, я бы поступил так же точно, как и Николай Аристархович. Но разве так ставился вопрос? Разве это магазин, где мы выбираем товар? Почему вы не принимаете во внимание, что у Николая Аристарховича проснулись, наконец, чувства? Почему никто не говорит о такой штуке, как любовь?! Да он просто любит не нашу Ольгу Васильевну, а совсем другую… И здесь не до размышлений: кто краше, кто моложе, у кого лучше материальное положение, у кого квартира в центре… Ерунда, честное слово!

Были, правда, те, кто «выражал сожаление» по поводу необдуманного поступка коллеги. Шутка сказать, ему сорок четыре, а ей двадцать! Уж очень неравный брак. Молодые сотрудники хвалили Николая Аристарховича, говорили, что лучше так, по любви, чем брак по расчёту… Короче говоря, разговоры в университете не утихали долго.

А когда страсти стали стихать, гаснуть, их намеренно раздувала Ольга Васильевна.

Встретив Николая Аристарховича однажды в коридоре, улыбнулась и, поздравив его с молодой женой, сказала:

– Я надеюсь, вы правильно меня поняли, что всё, что я тогда говорила, была всего лишь шутка… Я вполне счастлива с сыном и замуж пока не собираюсь…

– Рад за вас, Ольга Васильевна… очень рад… – ответил Николай Аристархович и постарался поскорее пройти мимо.

Но Ольга Васильевна была человеком мстительным. Она надолго затаила зло и поклялась отомстить обидчику. Нет, она никому и никогда не позволяла смеяться над собой!

А Николай Аристархович ни о чём таком и не думал даже, и напрасно! Он ещё не сталкивался с разъярённой женщиной. А Ольга Васильевна была в университете второй леди Винтер, и теперь его спокойной жизни пришёл конец. Вскоре появились кляузы, анонимки на недостойное поведение доцента Колесова. Потом последовали проверки. Запланированный доклад на конференции в Москве по непонятным причинам отложили. Лекционную нагрузку увеличили. Потом запланировали его поездку со студентами на археологические раскопки на время, которое он планировал провести с Любой.

Но что бы ни происходило с ним, он это никак не связывал с Ольгой Васильевной. Он просто про неё забыл!

И вот через пять лет однажды вечером, когда он после занятия со студентами-вечерниками сидел в опустевшей аудитории на четвёртом этаже и делал вид, что перебирает свои конспекты, она, как привидение, появилась перед ним.

– Добрый вечер, Николай Аристархович, – учтиво сказала она.

Николай Аристархович пробормотал:

– Добрый вечер, Ольга Васильевна.

– Вы как, – спросила она, – очень заняты? Или только делаете вид?

Николай Аристархович охотно выбрал из предложенных ему вариантов ответа тот, что ему больше понравился:

– Извините, Ольга Васильевна, но я очень занят.

И сразу же попался в расставленную ему ловушку!

– Да я другого ответа от вас и не ждала, – сказала она, усаживаясь перед его преподавательским столом на студенческое место. – Я ведь его вам сама же и подсказала.

Николай Аристархович оторвал взгляд от бумаг, и напрямик спросил:

– Что вам от меня нужно?

– Мне? – удивилась Ольга Васильевна. – От вас? – Она сделала изумлённое лицо. – Ничего! По-моему, это вы сейчас нуждаетесь во мне так, как никогда прежде!

Тут уж настал черёд изумляться Николаю Аристарховичу. И это притом, что он уже давным-давно ничему больше не удивлялся в этой скучной жизни. Даже изображению стрекозы на прекрасном теле своей молодой жены.

– Я? В вас нуждаюсь? – переспросил он. – Уважаемая Ольга Васильевна, но, по-моему, вы что-то путаете!

– Ничего я не путаю, – сказала она с ледяным спокойствием. – Сейчас, когда вы начали потихоньку попивать – и это все замечают вокруг! – вам бы очень даже пригодилась моя помощь. Университет не может допустить, чтобы студентам преподавали алкаши!

Николай Аристархович замотал головой.

– Ваша помощь, Ольга Васильевна, мне не нужна.

– А зря!

– Если я захочу выпить, то сделаю это и без вашей помощи: пойду в магазин, куплю водку, принесу домой и сам выпью.

– В одиночестве? – опять подсказала нужный ответ Ольга Васильевна.

Николай Аристархович опять попался в расставленную ему ловушку.

– Да, в одиночестве, – подтвердил он, изображая всем своим голосом независимость.

Ольга Васильевна посмотрела на него с грустью и продолжала с ядовитой нежностью:

– Но ведь всем известно, дорогой Николай Аристархович, в одиночестве пьют только алкаши! То есть вы уже дошли до того, что без водки не можете жить!

– Ну, допустим, и что дальше?

– А дальше эти алкаши спиваются и кончают свою жизнь на помойке или под забором, – с какой-то даже радостью сообщила Ольга Васильевна.

– Ну, допустим, я алкаш, – с готовностью согласился Николай Аристархович. – И что из этого следует для вас лично?

Ольга Васильевна ничего не ответила и как-то странно посмотрела на него.

– Я не понял! Вам-то какое дело до меня?

– Мне было бы очень жаль, если бы вас уволили с работы за пьянство, – сказала Ольга Васильевна.

– Жаль? Почему? С какой стати? Кто я вам такой, чтобы вы меня жалели?

– Вы человек, которого я когда-то любила, – ответила глухим голосом Ольга Васильевна.

Ни один нерв не дрогнул на лице Николая Аристарховича. Он только спросил равнодушно:

– А теперь вы меня уже больше не любите?

Та не ответила, но, помолчав, сказала:

– Вам нужна твёрдая женская рука. Я бы не допустила, чтобы вы пьянствовали.

– С чего вы взяли, что мне нужна ваша рука? Да ещё и твёрдая! – спросил Николай Аристархович. – Не нужна мне никакая рука. У меня своих – целых две!

– Вам бы всё только шутки шутить, – сказала Ольга Васильевна. – А ведь вас спасать надо от вас же самого!

– Ни от кого меня не надо спасать! – ответил Николай Аристархович. – И вообще: оставьте меня в покое! Что вы себе позволяете? Я тут занимаюсь бумагами, никого не трогаю, а вы врываетесь ко мне и начинаете устраивать разнос. Да кто вы такая?

– Кто я такая? Я женщина, для которой вы и сейчас небезразличны. А насчёт бумаг – не смешите! Бумаги вы могли бы перебирать с бо;льшим успехом и у себя дома. Вы сидите здесь не потому, что так уж заняты, а потому, что вам не хочется идти домой, где вас ждёт нелюбимая жена. А если бы всё было иначе, вы бы домой торопились, а не сидели бы здесь.

– При чём здесь жена? – удивился Николай Аристархович. – Никакая жена не способна повлиять на моё мышление. И потом: почему вы оскорбляете мою супругу? Кто вам дал на это право?

– Моя совесть дала мне на это право!

– Это каким же образом? – изумился Николай Аристархович.

– А таким! Если бы вы не пьянствовали, а следили за поведением своей жёнушки, вы бы, наверное, знали о её приключениях!

Николай Аристархович досадливо поморщился:

– О каких ещё приключениях я должен знать?

– А вы думаете, где вчера проводила время ваша Любочка? – это имя она произнесла с подчёркнутой ненавистью.

– Я об этом совсем ничего не думаю, – отпарировал Николай Аристархович.

– И напрасно! Мне многое известно.

– И что же вам известно? – безо всякого интереса спросил Николай Аристархович.

– А то, что она вчера сидела в кафе с молодым человеком.

– Ну и пусть, – уже с полным равнодушием возразил ей Николай Аристархович.

– Да и я ж так же думала, – охотно согласилась Ольга Васильевна. – Потом узнала, что тот молодой человек из Краснодара интересуется древними греками, а у нас тут рядом Танаис…

– Я не пойму, куда вы клоните? – устало спросил Николай Аристархович. – Танаис рядом, и я это знаю. А древними греками очень многие интересуются. И при чём здесь я? Может, она встретила коллегу и беседовала с ним? Вы не допускаете такой возможности?

– Этот тип познакомился на конференции в Анапе с вашей супругой и, видимо, ещё тогда наладил с нею отношения, а теперь вот ездит к ней в гости… Как вы наивны! Как вы доверчивы!

– Да пусть себе ездит на здоровье! – сказал Николай Аристархович усталым голосом.

Ольга Васильевна заглянула ему в глаза и увидела там такую пустоту, что вдруг отчётливо поняла: а ведь ему и в самом деле наплевать на всё. Даже и на похождения жены, которая ему, вероятно, наставляет рога!

– Вы с самого начала сделали ошибку! – закричала она, не сдержав эмоций. – Надо было брать в жёны меня, а не молодую вертихвостку! И вот теперь…

– И что теперь? – с удивлением спросил Николай Аристархович. – А ничего теперь. Ни тогда, ни теперь.

Разговор явно заходил в тупик. Ольга Васильевна вдруг поняла это и, встав, бросила:

– Николай Аристархович, я ухожу, но вы должны помнить, что ваше спасение вполне реально. И если бы вы только захотели…

– А я не захочу, – ответил ей Николай Аристархович. – С чего вы взяли, что я захочу? Я люблю свою жену. Люблю и доверяю ей! Вы это понимаете?!

Она ничего не сказала. Молча вышла из аудитории. Но вдруг вернулась и со слезами на глазах бросилась к Николаю Аристарховичу.

– Это я во всём виновата! – прошептала она со слезами на глазах. – Простите меня, пожалуйста!

– Прощаю, – не задумываясь, сказал Николай Аристархович и встал.

– Ведь вы даже и не представляете, что я когда-то натворила!

– А я и представлять не хочу, – утешил её Николай Аристархович. – Что бы ни было, я вас прощаю. Ни о чём не беспокойтесь! Я христианин и прощаю вас!

– Я когда-то наслала на вас порчу! – призналась она тихим шёпотом. – Вот оно теперь всё и срабатывает.

Николай Аристархович усмехнулся.

– Успокойтесь, не бывает никакой порчи. И экстрасенсов никаких не бывает. Мне одна как-то раз предсказывала, что я брошу курить после того, как получу по башке. И что же? Получить-то я получил и курить бросил. Зато начал пить! Они ничего не умеют делать – ни предсказывать, ни порчу наводить… Ничего! В нашей жизни, куда ни глянь – одна халтура.


Придя домой, Николай Аристархович прошёл на кухню и на вопрос жены, как он себя чувствует, лишь отрывисто ответил:

– Всё хорошо, дорогая. Устал немного.

– И ты опять будешь пить?

– Да выпил бы немного для бодрости духа, но у меня ничего нет. Сегодня сделаю исключение, – сказал он.

Люба посмотрела на него с грустью и сказала:

– Ну почему у тебя, родной, всё так пошло наперекосяк? Что с тобою случилось, скажи мне?

Николай Аристархович пожал плечами и сказал с грустной усмешкой:

– Говорят, на меня порчу навели.

– Кто говорит? Какую порчу? – удивилась Люба.

– Да так – люди всякие, – неопределённо ответил Николай Аристархович и отправился в ванную комнату.

Приняв душ, он лёг в постель и вскоре заснул. Несколько позже легла и Люба. Он ненадолго проснулся и, пользуясь тем, что она ещё не выключила настольную лампу, проверил зачем-то, на месте ли стрекоза.

Она была на том же самом месте – на гладкой, как шёлк, коже, несмываемая и разноцветная.

– Это ты к чему? – с удивлением спросила Люба, и в её глазах вспыхнуло что-то давно забытое, но такое до боли знакомое.

– Так просто, – ответил Николай Аристархович. Повернулся на другой бок и заснул.

9.

После этих событий Николай Аристархович не пил целую неделю. На работе он встречал несколько раз Ольгу Васильевну и, учтиво поздоровавшись, неизменно проходил мимо. Как всегда, был опрятен и чист. Брюки его были выглажены, сорочка благоухала свежестью, а туфли начищены до блеска. Коллеги отмечали, что после женитьбы Николай Аристархович выглядел франтом. Это дало повод говорить недоброжелателям, что молодая жена его держит в ежовых рукавицах. Кто-то даже посмеивался:

–  Он у неё под каблуком!

О том, что случилось с Николаем Аристарховичем летом, мало кто знал. Он по-прежнему читал студентам лекции, проводил семинарские занятия, принимал зачёты. Однако, придя домой, как правило, перед ужином выпивал одну-две рюмки водки и на предостерегающие жесты жены спокойно говорил:

– Любаша! Успокойся! Я же не алкоголик. Пью, когда хочу, но в любой момент могу и не пить. Я владею ситуацией. Но мне приятно немножко выпить. Тогда я чувствую необыкновенную лёгкость, да и все неприятности куда-то уходят.

– У тебя неприятности на работе? – встревоженно спрашивала Люба. – Почему ты ничего мне не рассказываешь? Я хочу быть тебе не только женой, но и другом! Почему ты всё время молчишь?

Николай Аристархович, как мог, успокаивал её.

Впрочем, он действительно был искренне убеждён в том, что если захочет бросить пить, – бросит!

В конце октября, приняв у последней студентки зачёт, он уже собирался идти домой, как вдруг эта девушка вернулась в аудиторию и, вытащив из сумки бутылку дорогого французского коньяка, протянула его ему.

– Николай Аристархович, это вам. Я вам так благодарна… – тут она замялась.

Николай Аристархович смутился и хотел даже сказать, что не пьёт, но промолчал. Он отстранил бутылку рукой и сказал:

– Ну, что вы, что вы! Я не принимаю подношений!

Но девушка была непреклонна, оставила бутылку «Наполеона» на столе перед Николаем Аристарховичем и убежала. А тот, видя перед собой бутылку и опасаясь, что сейчас кто-нибудь войдёт и увидит его сидящим в нерешительности перед этим красивым сосудом в форме графина, пожал плечами и спрятал коньяк в портфель. Ему и в голову не пришло, что эта студентка выполняла чьё-то задание. Потом, держа раскрытый портфель перед собой и заглядывая внутрь, он снова и снова смотрел на бутылку и решал, что же делать и какой вкус этого модного французского коньяка. Ему захотелось прямо сейчас его попробовать. Он посмотрел на дверь. Всё было тихо. Зачёты закончились, и он сидел в аудитории один. «Я только попробую, – подумал он. – Пару глотков. Неужели он вкуснее водки?».

Николай Аристархович ещё и ещё раз дотронулся до блестящей крышечки бутылки. Да-да – сейчас. Прямо сейчас! Потом вдруг остановил себя. «Может, вылить в туалет? Или всё же донести до дома, а уж потом… Да и гостей можно будет угостить. Коньяк отменный, угощать не стыдно…».

Он откупорил бутылку и прямо из горлышка попробовал вкус божественного напитка. Пробормотал:

– Французы, сволочи… Умеют же делать!

После этого положил бутылку в портфель и пошёл домой, поскольку никаких дел в главном корпусе у него уже не было.

Он шёл и бережно нёс свой портфель, в котором лежала бутылка с французским коньяком. Словно какая-то непреодолимая сила исходила из этой бутылки! Она сконцентрировала на себе все его мысли, и ни о чём другом думать он уже не мог. Прямо на улице, остановившись у какого-то дома, раскрыл портфель с бумагами, прямо в портфеле, незаметно для окружающих, отвинтил пробку и резким движением приподнял портфель к лицу и приложился к бутылке… Впрочем, он и сделал-то всего два глотка – подумаешь какое событие! Затем завинтил пробку, закрыл портфель и пошёл по направлению от главного корпуса университета к своему дому. Когда его путь пересекла многолюдная улица Пушкинская, он не стал предаваться воспоминаниям о том, как когда-то ходил здесь с Любашей, вызывая завистливые взгляды прохожих. Нет, вместо этого, он, торопливо поздоровавшись со знакомым с филологического факультета, сразу же сообразил, что, пока будет огибать справа величественное здание научной библиотеки, на какое-то время войдёт в небольшой парк, разделяющий тюрьму и Пушкинскую. А  в парке этом есть и укромные местечки, и скамейки. Время было холодным, и любителей сидеть в парке не было. Что и требовалось. Он присел на скамейку, оглянулся по сторонам и, убедившись, что на него никто не смотрит, вновь раскрыл портфель и развинтил пробку бутылки…

Приложившись к горлышку, подумал: «Просто очень уж необычный по вкусу напиток. Не сравнить с водкой. Ту пьёшь, бывало, и никакого наслаждения от вкуса не испытываешь. В водке главное – результат. А здесь приятен сам процесс. Очень приятен!».

Он огляделся по сторонам: никого вокруг не было. Лишь старинная, ещё с дореволюционных времён тюрьма мрачно стояла по ту сторону трамвайных путей. Раньше, ещё до революции, здесь была площадь, на которой происходили грандиозные события: казаки разгоняли нагайками демонстрантов, а те что-то выкрикивали и гневно требовали освобождения революционеров, заточённых в эту тюрьму. А потом, уже во Вторую мировую, здесь были немцы и даже не расстреливали, а закапывали живьём в землю евреев, явившихся сюда по их приказу. Да, страшные были времена! А теперь здесь парк и тишина. И хорошо вот так посидеть, подумать, погоревать о страшном прошлом, помечтать о будущем…

Ему и раньше приходилось угощаться дорогими коньяками, но это было где-то на торжественных мероприятиях – в гостях, в ресторане, на банкете…

Он посмотрел на бутылку и с изумлением отметил, что выпил её уже на треть. «Когда ж я успел?.. Однако же крепкий напиток – как разбирает!.. Впрочем, оно и понятно: без закуски и на голодный желудок… Но это легко поправить – сейчас приду домой, а там и закуску найду… Да и не всё же прямо сейчас выпивать… Оставлю на завтра, на послезавтра… Угощу Любашу… Она хоть и не любительница, но попробовать такого необыкновенного коньяка не откажется!».

Он снова оглянулся по сторонам, старательно убеждая самого себя в том, что он присел здесь просто так – гулял-гулял, а теперь вот сел отдохнуть на скамеечке, потому что устал. И теперь сидит, поглядывает в разные стороны – ну, как обычно делают люди в таких случаях…

«Да, стало быть, здесь раньше была площадь, – выдавил он из себя неторопливое раздумье. – А потом вот кто-то догадался сделать парк. И правильно! Зачем нужна площадь перед зданием тюрьмы? Это что – такой уж архитектурный шедевр?».

И пока он предавался размышлениями на исторические и архитектурные темы, его рука сама потянулась к портфелю… Ну, оно и понятно: он ведь гуляет, а почему бы и не выпить на прогулке?

Он снова приложился к бутылке в форме затейливого графинчика. Жидкость уже не казалась такой уж необыкновенной, и даже что-то омерзительное было в этом обжигающем напитке. «И правду говорят, – подумал он, – что коньяк пахнет клопами… Фу, как его пьют?! Нет, водка всё же лучше! Водка ничем не пахнет, и пить её приятнее…».  Но при этом коньяк притягивал к себе как магнит…

Посмотрел: оставалось меньше половины! Нет, пора идти домой, это не дело!

Он решительно встал со скамейки и направился домой. А идти было тут – всего ничего. Сначала перейти трамвайную линию, а затем двинуться по левой стороне Университетского, пройти до Красноармейской, а там уж и дом совсем рядом…

Он сделал несколько шагов в сторону улицы Горького и вдруг почувствовал, что его совсем развезло: он зашатался, и в голове возникло какое-то мутное ощущение – она не очень хорошо соображала. Ему вдруг стало так плохо, что он почувствовал: нужно срочно вернуться на скамейку, посидеть и отдышаться, а уж только потом идти… Но тотчас же представил себе, как расстегнёт портфель, снова развинтит красивую пробку… и так и останется на скамейке. Будет валяться на ней до тех пор, пока его не подберёт милиция. И не отвезёт в вытрезвитель… Нет, надо всё-таки идти.

Пошатываясь, он кое-как перешёл улицу и по левой стороне Университетского переулка направился в сторону Красноармейской с её вечно бешеным движением. Весь этот отрезок он прошёл, сильно пошатываясь и что-то бормоча себе под нос.

– Абсолютное большинство актов насилия совершается нормальными людьми, попавшими в ненормальные обстоятельства… О чём я могу свидетельствовать из личного опыта…

Потом терпеливо выстоял перед светофором и вместе с потоком пешеходов перешёл страшную улицу.

Угловой магазин, какие-то гаражи… Но возле решётчатых ворот детского дома он остановился и, прижавшись к холодным железным прутьям, тоскливо посмотрел внутрь двора. Детей не было видно, и это несколько успокаивало – значит, и они его не увидят…

И он снова расстегнул портфель!..

Развинтил пробку и на секунду задумался: «А не вылить ли всё это прямо на землю?». Но сомнение было недолгим, и в следующую секунду бутылка, словно бы она была живая, сама жадно впилась ему в рот, да так сильно и бесцеремонно, что голова запрокинулась назад. Одуряющая жидкость ворвалась в горло и сладостно потекла внутрь, разливая тепло и делая лёгкими его движения…

Наконец, он всё-таки нашёл в себе силы и оторвал бутылку ото рта. Глянул на уровень: оставалось совсем немного, но сил пить больше уже не было. Он завинтил бутылку, но не положил её в портфель, а с ненавистью бросил на землю. Бутылка не разбилась, а покатилась куда-то к бордюру. Подбежавший к ней бомж сказал, подбирая её:

– Хорошо хоть закрыл. А то бы – ни себе, ни людям. – Открыл бутылку и одним залпом опустошил её. – Ну, мужик, выручил! Спасибо тебе!

– На здоровье, – дружелюбно ответил Николай Аристархович и, цепляясь за забор, двинулся вперёд, продолжая убеждать своего невидимого оппонента: – Стресс охватывает всех нормальных людей в конфронтационных ситуациях. Судя по всему, наша социально-биологическая норма – избегание конфликта…

Идти уже было совсем немного, но именно этот отрезок пути и оказался самым тяжёлым. А когда он вошёл в свой подъезд, то понял, что одно неверное движение на ступеньках – и он упадёт и покатится вниз. И если даже останется целым, то уж точно встать самостоятельно не сможет. Он сжал в кулак всю свою волю и, ступенька за ступенькой, шаг за шагом, медленно поднялся на второй этаж. Угасающее сознание только отметило: «Хорошо, что я живу не на пятом!».

Как только он открыл дверь своим ключом и вошёл в квартиру, тут же упал на пол прямо в прихожей и заснул.

Что было дальше – он не помнил, но Люба ему потом всё рассказала. Придя домой с работы, она долго не понимала, почему её ключ не проворачивается в замке. Наконец, догадалась, что дверь не заперта. Открыла, и чуть не упала, споткнувшись о спящего у двери мужа. Ей в первое мгновение показалось, что он – мёртвый. Нет – убитый! Его кто-то убил! Она чуть не закричала от ужаса, но в следующую же секунду почувствовала сильный запах коньяка. И уже тогда всё поняла. Муж был просто мертвецки пьян.

Её муж. Единственный и неповторимый!

Поднимать его с пола и переносить на диван у неё не было ни сил, ни желания. Можно было бы, конечно, обратиться к соседям. Но это означало позориться. Какая срамота! Нет, так не годится. В конце концов он лежал не на улице, в холоде или в грязи, а в чистой и тёплой квартире, и даже не на голом паркете, а на ковре…

Люба положила ему под голову подушку, перевернула на бок, и вздохнула облегчённо. Она устала от такой жизни, а от унизительности происходящего ей хотелось плакать.

И она заплакала! Упала на диван и разрыдалась. Потом, когда отплакала своё, встала и посмотрела на лежащего в прихожей на полу мужа. Ей хотелось ткнуть его чем-нибудь тяжёлым и одновременно – поцеловать и пожалеть. Но не жалеть его было нужно! Ведро холодной воды на голову или пинок в это пьяное, бессмысленное лицо! Вот что ему было нужно!

Люба смотрела на мужа и не знала, что ей делать. Такие вещи, если уж начинаются, то никогда не заканчиваются. А точнее – заканчиваются, как и всё на свете, но – могилой. А если он умрёт или попадёт в психушку, что она будет делать? И зачем ждать трагической развязки, не лучше ли прямо сейчас что-то делать? Надо непременно что-то сделать!

Вот только что?

Поговорить с ним и объяснить, что так дальше нельзя? Но ведь уже сколько раз говорила!

Кому жаловаться на свою судьбу? К кому идти за помощью? Плюнуть на всё и уйти? И пусть он тут погибает, если так уж хочется. Позвонить родителям? Нет! Стыдно! Да и что они могут придумать? А может, позвонить его отцу? Пусть он что-нибудь придумает, ведь он же ничего ещё не знает!

С тяжёлыми мыслями она легла на кровать и заснула.


Николай Аристархович проснулся только на следующее утро. С удивлением обнаружил себя на полу собственной прихожей, но почему-то с подушкой под головой. Встал и, пошатываясь, проследовал в ванную. Долго плескался в ней, не имея ни малейшего представления о том, что сейчас делает жена. Дома ли она, и если дома, то в каком состоянии? Никаких звуков в квартире, между тем, слышно не было.

Наконец, он, стараясь не шуметь, тихо вышел из ванной комнаты. Подушка всё так же лежала в прихожей на полу. Он поднял её и прошёл в комнату.

Люба сидела на диване и смотрела на него ещё не знакомым ему взглядом. В этом взгляде он увидел жалость и презрение. Он хотел что-то сказать, как-то оправдаться, но услышал голоса жены, в котором появились незнакомые интонации.

– Проспался? – спросила она.

– Да вроде, – смущённо ответил Николай Аристархович.

– И даже искупался?

– Ну да… И не только… Вот даже и побрился.

– А ты знаешь, который сейчас час?

Николай Аристархович глянул на стенные часы и ахнул: была уже половина одиннадцатого. Это означало, что он вот уже два часа, как должен был читать лекцию студентам второго курса в 410-й аудитории.

– Кажется, я проспал, – пробормотал он.

– Между прочим, из университета уже звонили и спрашивали, что с тобой.

– И что ты ответила?

Люба усмехнулась.

– Ответила, что ты плохо себя чувствуешь.

– И что же теперь делать? – он уселся на стул и упёрся лицом в собственные ладони. – Что я вчера натворил? – прошептал в ужасе он.

– Ты же всегда похвалялся, что можешь в любой день прекратить пьянство! – сказала Люба. – Ну и где же твоя сила воли?

– Я и сам не знаю, что вчера случилось со мной, – сказал Николай Аристархович. – Мне преподнесли коньяк… я выпил... Вот и всё, что помню. Даже не могу вспомнить, кто преподнёс. Кажется, какая-то студентка...

– Что будем делать? – глухим голосом спросила Люба.

Это был какой-то необычный голос. Ему стало страшно.

– Не знаю, – прошептал он.

– А кто знает? – закричала вдруг Люба, вставая со своего места.

– Но я правда не знаю, – беспомощно пролепетал Николай Аристархович.

– Ты не знаешь, да? Да ты мужчина или нет?

– Мужчина, – согласился Николай Аристархович.

– А мужчины должны отвечать за свои поступки, а иначе – какие же они мужчины?!

– Я… я постараюсь, – пролепетал Николай Аристархович.

Потом он выпил кофе, чем-то перекусил и с головной болью пошёл на работу.

Как только он появился на факультете, его попросили явиться к декану. Не задумываясь ни на секунду, он пошёл в деканат. В кабинете декана сидели какие-то люди, но тот попросил их выйти и оставить его наедине с Николаем Аристарховичем. Все вышли, как-то странно поглядывая на него.

Декан предложил Николаю Аристарховичу присесть. Тот повиновался, предчувствуя, что разговор будет непростым.

– У вас в жизни случилась какая-то трагедия? – без обиняков спросил декан.

Николай Аристархович пожал плечами.

– Если не считать того случая, что произошёл со мной минувшим летом, когда на меня напали бандиты, ничего больше не было.

– Я знаю о том случае, – сказал декан. – Но мне кажется, с вами происходит что-то ещё. Сегодня вы пропустили утреннюю лекцию и, как я полагаю, никаких документов от врачей представить не можете?

Николай Аристархович кивнул:

– Да, – сказал он. – К сожалению, у меня была страшная головная боль, и я не мог вовремя прийти на работу…

– А сейчас смогли? – спросил декан с насмешкой.

– А сейчас смог, – подтвердил Николай Аристархович.

– И как же вы нашли в себе силы? – спросил декан.

– Да, собственно, почему бы и нет? – Николай Аристархович изобразил удивление.

– А вы знаете, что вас вчера видели наши сотрудники? – спросил декан.

– Вчера? – Николай Аристархович в одно мгновение понял, что имеется в виду, но почему-то решил не подавать вида. – А почему бы и нет?! Я ведь был на работе, как обычно.

– Я имею в виду, как вы на скамеечке пили из горла какой-то напиток. Это был лимонад?

Николаю Аристарховичу на мгновенье стало страшно и стыдно. Он не знал, как посмотреть декану в глаза, и уставился в пол, словно говоря: вы правы, я мерзавец… я виноват… очень сожалею, что подвожу вас… но я так больше никогда не буду…

– Или пепси-кола? – продолжал декан. – По цвету, как говорят, было что-то очень похожее на пепси-колу.

Николай Аристархович честно признался:

– Это был коньяк.

Декан взял со стола чистый лист бумаги и протянул его Николаю Аристарховичу.

– Давайте упростим процедуру и сделаем всё быстро?

– Давайте, – согласился Николай Аристархович, ещё не вполне понимая, в чём дело.

– Пишите заявление по собственному желанию и продолжайте пить после этого столько, сколько хотите! И где хотите! Это уже нас не будет касаться…

Николай Аристархович опешил от такого оборота дела. Растерянно пробормотал:

– Но… Я не хотел… Я исправлюсь…

Декан усмехнулся. Развернул монитор в сторону Николая Аристарховича и сказал:

– А хотите, я вам покажу, как вы выглядите в Интернете?

– В каком Интернете?

– А вот в таком! – Он нажал кнопки клавиатуры компьютера, и экран монитора засветился. – Чья-то заботливая душа вас вчера тщательно зафиксировала на видеоаппаратуру и выложила всё в Интернете. И ославила нас на всю страну. И на весь мир! А ведь у нас университет не простой, а федерального, чёрт бы вас побрал, значения! И теперь, если я вас немедленно не уволю, то тогда меня самого уволят за то, что я так распустил своих сотрудников!

– Какая душа?.. Чья?.. Как зафиксировала?.. – изумился Николай Аристархович.

– Я подозреваю, что это было сделано по поручению того же человека, который вам подсунул тот коньяк. Видимо, у вас есть смертельный враг. Это он мне писал на вас анонимки. Да, этот человек – мерзавец! Но в любом случае: вас никто не заставлял попадаться в расставленные сети.

В кабинете повисла тяжёлая пауза.

– Пишите, – просто сказал декан. – И мы мирно разойдёмся. Вообще-то я должен издать приказ о вашем увольнении за недостойное поведение, прогулы, пьянство по статье. Но не хочу усложнять ни вам, ни себе жизнь. Да и портить вашу биографию не желаю.

Николай Аристархович написал заявление. Протянул его декану. Тот молча подписал.

Из здания главного корпуса университета Николай Аристархович вышел на улицу безработным.

10.

Люба в это время находилась дома. По расписанию у неё занятия были лишь вечером. Николай Аристархович подумал, что надо бы о случившемся сообщить жене. Но, рассудив, что лишняя паника здесь ни к чему, не стал этого делать. Для начала нужно было привыкнуть к изменению в жизни самому, продумать варианты выхода из этой ситуации. Поэтому, собрав свои вещи, он неспешно направился домой, никому из коллег не сообщив, чем закончилась его беседа с деканом. К тому же почти все разбрелись по аудиториям, шли занятия, и ему удалось выйти из университета, ни с кем не встретившись.

По пути домой он обдумывал, как преподнести жене факт ухода из университета. «Пока буду идти, обдумаю всё как следует и расскажу Любаше, – решил он. – Только надо будет сделать это деликатно…». Случившееся казалось ему настолько внезапным и невероятным, что он до сих пор не понимал до конца ужаса происшедшего. Ведь и в самом деле, куда деваться университетскому преподавателю, если его выгоняют с работы за пьянство? Податься в другое высшее учебное заведение? Но там легко узнают причину его ухода из университета. То же будет, если он попытается устроиться на работу и в школу, где платят копейки.

Остаётся только податься в дворники или вахтёры… или устроиться где-нибудь киоскёром. Впрочем, в хороший киоск, наверное, не так-то просто попасть…

И что же теперь делать?

Путь к дому был тяжёлым как никогда. Проходя мимо мрачного здания тюрьмы, он подумал: и в землю лечь, и за решётку попасть – легче. Но как сказать об этом Любушке?! Стыд-то какой! Надо что-то в жизни менять! Менять в корне! Так дальше жить нельзя!

По дороге домой он обычно ходил по левой стороне улицы, а сегодня, странным образом, пошёл почему-то по правой. Он и сам не отдавал себе отчёта в том, почему так сделал. Да он и вовсе ни о чём не думал, пока медленно проходил мимо энергослужбы трамвайно-троллейбусного управления. В мыслях была зияющая, как огромная чёрная дыра, пустота. Дойдя до здания подстанции с круглым окошком наверху, он остановился. Переждал, когда светофор остановит бешеный поток машин на Красноармейской и позволит ему пройти дальше. Перешёл на другую сторону улицы и только там сообразил, что идёт почему-то по правой стороне Университетского переулка. Прямо напротив него в угловом двухэтажном старом здании размещался продовольственный магазин, в котором всегда продавалось и спиртное. На всём пути от университета до дома это был единственный такой магазин, и Николай Аристархович, стало быть, подсознательно проложил свой маршрут именно таким образом, чтобы пройти подальше от этого магазина.

Как только он это понял, тотчас же решил не переходить улицу в этом месте, а пойти по правой стороне и дальше, и только поравнявшись со стоматологической клиникой, резко свернуть налево – в сторону своего дома. Он так и хотел поступить, но тут светофор гостеприимно включил зелёный свет, и Николай Аристархович подумал: «Да что ж я – совсем невменяемый какой, что ли?». И с этими мыслями он решительно перешёл улицу и, оставляя магазин с левой стороны от себя, победоносно двинулся дальше…

Но далеко не прошёл. Как только поравнялся с гаражами, вдруг понял, что дальше идти не в силах, и повернул назад. По ступенькам вошёл в магазин и купил бутылку водки. Торопливо стал её тут же открывать, но, получив строгое замечание от продавщицы, вежливо извинился и вышел на высокое крыльцо магазина, спустился по ступенькам и пошёл к дому, сгорая от нетерпенья скорее сделать хотя бы несколько глотков обжигающей жидкости. Пить нужно было прямо сейчас. Дома жена! Но пить перед окнами стоматологической поликлиники он не хотел. Впрочем, и во дворе, где соседи – тоже не выпьешь. В подъезде? И тут только сообразил, что вариант с подъездом отпадает, потому что всё это время, пока он размышлял, где можно выпить, он уже пил. Прямо из горлышка…

– Ну, ты и даёшь, мужик! – услышал он позади себя. – Вчера пил, сегодня пьёшь. И почему на одном и том же месте? Оно что – заколдованное? И как только в тебя столько влезает?

Николай Аристархович оглянулся: бородатый бомж завистливо смотрел на него. Он где-то видел его, но вспомнить, где и когда, так и не смог. Ничего не ответив, Николай Аристархович продолжил прерванное занятие.

– Да ты хоть бы совесть имел-то! – упрекнул его бомж. – Человек ты или милиционер? Куда тебе одному столько? Вот меня бы и угостил.

Николай Аристархович посмотрел на уровень бутылки – половина. А бомж продолжал канючить:

– Да ты пей, пей! Мы не гордые! Мы можем и после тебя допить, если ты, конечно, оставишь! Известное дело: хозяин – барин. Захочет оставить – оставит, а не захочет – на то его вольная воля.

Николай Аристархович осмотрелся по сторонам, мол, кто это «мы», но никого больше не увидел и понял, что так называл себя этот бомж. От оставшейся половины отпил ещё половину и только после этого передал бутылку страждущему попрошайке:

– Бери, допивай!

– Вот уж спасибо так спасибо! – обрадовался бомж. – А завтра придёшь? Я буду ждать в это же время.

Он, с жадностью приложившись к бутылке, опустошил её, даже не поморщившись, словно бы это была обыкновенная вода. Потом пустую бутылку аккуратно положил в свою торбу, совершенно не обращая внимания на Николая Аристарховича. А тот, покачиваясь, пошёл к своему дому.

Подъём по ступенькам был труден. Один раз Николай Аристархович даже упал, больно ударившись лбом о перила. На какое-то время ему показалось, что он уже не поднимется и эта лестница станет ему ложем, но он всё-таки нашёл в себе силы и кое-как встал…

А вот и второй этаж!

Николай Аристархович на секунду задумался: звонить ли в дверь или открывать её своим ключом? С трудом вставив ключ, стал отпирать дверь, но она не отпиралась, из чего следовало, что Любаша дома. Заслышав возню в замке, Люба отперла дверь и, ещё не поняв, что случилось, стала ворчать:

– Ну, ты же знаешь, что я дома!.. – она хотела сказать что-то ещё, но вдруг осеклась и, отступив назад и поморщившись от сильного запаха, идущего от мужа, сказала с отвращением:

– Ты опять напился, что ли?

– Есть немного, – ответил ей Николай Аристархович.

– А как же работа? Тебя отпустили?

Он отрицательно помотал головой.

– А что тогда, если не отпустили? Ты сказал, что ты заболел?

– Нет, ни то и ни другое, – сказал Николай Аристархович.

– Да что тогда? Я никак не пойму! Ты что – сам ушёл?

– Да нет же, Любаша!

– Ты дождёшься, что тебя в конце концов уволят за прогулы!

Николай Аристархович раздевался, стараясь это делать непринуждённо и одновременно так, чтобы не упасть.

– Что ты молчишь?! – закричала на него Люба.

– А меня только что уволили, – сообщил Николай Аристархович, жалко улыбаясь. – Ты права… как всегда…

Люба побледнела.

– Как это – уволили? – тихо спросила она.

– Ну, как людей вообще увольняют? – пробормотал Николай Аристархович. – Вот так же точно и меня уволили.

– За пьянство? – догадалась Люба.

– Ни в коем случае, – сказал Николай Аристархович и для пущей убедительности помахал перед её лицом пальцем.

– А за что ж тогда? – удивилась Люба. – За инакомыслие, что ли? За неправильные научные взгляды?

– Ни в коем случае!.. Люба, меня уволили не за пьянство и не за инакомыслие… Меня уволили по собственному желанию. Всё было по-хорошему.

– Кто тебя уволил? – всё ещё не могла поверить в истинность происходящего Люба. – Как это? Когда?..

– Декан уволил… Вызвал к себе и уволил. Вот только что, недавно. Предложил написать заявление по собственному желанию, чтобы без скандала, чтобы по-хорошему, вот я и написал. А что мне было ещё делать?

– Ну, и как же мы теперь будем жить-то дальше?! – в отчаянии закричала Люба.

– Тсс… Всё будет в порядке! – попытался утешить её Николай Аристархович. Он прошёл в комнату и бухнулся на диван. – Дорогая, я сейчас всё равно ничего не понимаю из того, что ты мне говоришь. Давай-ка я посплю, а потом мы с тобой всё и обсудим…

– Когда потом? – заорала не своим голосом Люба.

– Когда посплю… Когда проснусь… – пробормотал Николай Аристархович и стал проваливаться в спасительный сон.

Но провалиться – не получалось. Люба кричала так громко, как ещё никогда в жизни. Рассвирепев, она стала швырять на пол какие-то предметы из сервиза, стоявшего в серванте.

На шум прибежали соседи: старик Серов со своим сыном – из квартиры слева и Валентина Ивановна – из квартиры справа. Дверь была не заперта, и поэтому все трое вошли беспрепятственно.

– Что случилось? – спросила Валентина Ивановна. Она уже давно метила на должность председателя товарищества собственников жилья и всячески пыталась показать, что именно она здесь способна навести порядок.

– Он напился! Напился как последняя свинья! – сказав это, Люба заплакала.

Серов-старший деловито огляделся по сторонам, спросил, кивая на лежащего Николая Аристарховича:

– Посуду – он побил?

– Я! – истошно закричала Любаша.

– Но ведь это ж дорогой сервиз! – удивился Серов-старший.

– На кой чёрт мне такая жизнь, если он пьёт и пьёт! – закричала Люба.

Серов-старший только плечами пожал. Пробормотал:

– А кто сейчас не пьёт? При такой жизни как не напиться? Я правильно говорю? Что ж теперь – из-за этого посуду бить?

Валентина Ивановна спросила Любу, кивая на мужа:

– Не дерётся?

– Да не дерётся он, не дерётся! Я сама готова его побить!

Она сидела в кресле и горько плакала, уткнувшись лицом в колени.

Валентина Ивановна, глядя на соседа, сделала многозначительное лицо и покрутила пальцем у своего виска – дескать, баба совсем свихнулась, не видишь, что ли? Серов-старший беспомощно развёл руками и рявкнул на сына:

– А ты не стой без дела! Пойди поищи, где тут у них веник и совок, да подмети всё это безобразие. А не то, неровён час, порежутся люди.

– Да где ж я его тут найду? – беспомощно спросил мальчишка.

– Вот же сразу видно, что человек в армии не служил – оболтус оболтусом! Бегом на кухню! Там и найдёшь!

Парень помчался выполнять приказ, а Валентина Иванова принялась утешать плачущую Любу:

– Ведь вы ж всегда были такими культурными и жили – любо-дорого смотреть! Недаром тебя Любой окрестили. Это ведь, и есть любовь! И что ж это у вас так всё пошло наперекосяк?

– Я и сама не знаю, – продолжала голосить Люба. – Я ничего не делала, чтобы он стал таким.

– И не стыдно вам? – спросила Валентина Ивановна, обращаясь к лежащему на диване доценту.

Серов-старший рассмеялся:

– И чего б ему было стыдно, если он уже давно спит! А ты, Любаша, радовалась бы, а не плакала: у других мужья по пивнушкам шляются, или по ресторанам с бабами шатаются, а то и валяются пьяными на улицах, где ни по;падя, а твой – культурненько напился и лежит себе дома. И даже не буянит. Сразу видно: доцент – он и в пьяном виде доцент. Если уж и напивается, то только на научной основе, а не абы как. Вот мне бы так научиться, как он. А то я всякий раз как напьюсь, вечно что-нибудь сотворю – так, что даже и перед людьми иной раз бывает стыдно.

Парень тем временем выметал осколки.

– Ты там смотри повнимательнее, на мелкие осколки смотри, – деловито поучал его отец. – Неровён час, мужик скатится с дивана – дело-то пьяное, да лицом в эти самые осколки и брякнется…

Когда всё было убрано, Валентина Ивановна сказала:

– Ну, как говорится, муж и жена – одна сатана. Вы уж тут сами разбирайтесь, а мы пошли!

– Во-во! – подтвердил Серов-старший. – Как говорится: милые ругаются – только тешатся! Пойдём, Ивановна, отсюдова. Как говорится: мир этому дому, а мы теперича пойдём к другому.

Соседи ушли. Мертвецки пьяный муж спал на диване. Люба стала собираться на работу. У неё были вечерники. В назначенный час с тяжёлым сердцем пошла в свой институт. Когда она подходила к корпусу института, у неё зазвонил мобильный телефон. Она достала его из сумочки и подключилась:

– Я слушаю! – сказала она усталым и безразличным голосом.

– Привет! Это я! – услышала она в трубке.

Это был голос Эдуарда Петровича.

– Привет, – ответила Люба.

– Я звоню из Краснодара, – сказал Эдуард Петрович. – Ужасно соскучился и хотел бы встретиться.

– Мне жаль вас огорчать, – ответила Люба, – но я сейчас не в духе. Настроение препаршивое. Мой беспробудно пьёт. Не знаю что и делать. А сейчас бегу на лекцию… Извините…

– Может, его в лечебницу определить?

– Да не знаю я! Извините, я опаздываю!

Она отключилась и спрятала телефон в сумочку. Никуда Люба не опаздывала. Просто у неё не было сил разговаривать с Эдуардом Петровичем. Она боялась себя, боялась, что наступит время, когда она не выдержит такого затяжного штурма и сдастся. Этого она боялась больше всего.

Телефон сейчас же зазвонил снова.

– Уважаемый Эдуард Петрович! Пожалуйста, оставьте меня в покое, – резко сказала Люба.

– Но почему? – не унимался Эдуард Петрович.

– Да потому, что у меня может быть своя жизнь, а вы, уважаемый, врываетесь в неё, не спросив у меня на то разрешения!

– А если бы я спросил, вы бы разрешили? – сказала Эдуард Петрович.

– Разговор окончен, – сурово ответила Люба и отключилась.


Когда Николай Аристархович проснулся, в квартире было уже темно. Он даже и не сразу сообразил, где находится и какой поворот в жизни с ним произошёл. Понял только, что сильно пьян и что ему срочно нужно в туалет. Шатаясь и цепляясь руками за воздух, он прошёл в ванную. Склонившись над унитазом, долго блевал. Потом отмывался, подставив голову под кран с холодной водой. А когда распрямился, почувствовал, что вода непрошенно течёт на спину, на грудь. По-хорошему надо было бы просто искупаться, но он подумал, что, если залезть под душ, можно и грохнуться, а если лечь в ванну, можно и захлебнуться… Нет уж, это всё как-нибудь потом! Он кое-как обтёр голову полотенцем, вернулся в комнату и снова лёг на диван.

Что-то было – пытался он вспомнить, что произошло. – С ним сегодня случилось что-то, вот только что? Случившееся было страшным и непоправимым, но он никак не мог вспомнить, что же это такое было. Потянуло в сон, и он, проваливаясь в него, чувствовал, что уходит куда-то не туда. Яркая как вспышка молнии мысль пронзила его сознание: «Вот сейчас уйду и не вернусь!». Он застонал от собственного бессилья, но потом появилась новая мысль: «Не вернусь… Так ведь это, может, и к лучшему. А что мне здесь делать? Если уж так, то поскорей бы… Мне ничего не жалко…».

И с этой мыслью он заснул.

А потом пришла Люба и разбудила его. Он проснулся и снова стал думать о том, что же произошло? А ведь что-то же произошло! Что-то страшное и отвратительное! Хорошо бы спрятаться, уйти от этого позора… поскорей бы уйти… А почему поскорей? Да потому, что мне ничего не жаль… Нет ничего такого, ради чего стоило бы оставаться.

Он смотрел на сидящую перед ним жену, и с ужасом понимал: он, конечно, мерзавец… но что сделано, то сделано… Жаль только Любашу!

– Ты хоть понимаешь, что произошло? – спросила его жена.

– Нет, – признался ей Николай Аристархович. – Я только помню, что со мной что-то случилось, но что именно не могу вспомнить. Какая-то гадость, да?

– Да, гадость, – сказала Люба.

– И я её сам и сделал, да?

– Ты и в самом деле ничего не помнишь? – с изумлением спросила Люба.

– И в самом деле, – подтвердил Николай Аристархович. – Но подскажи мне, что было, и я сразу вспомню.

– Ты напился, и тебя уволили с работы.

И тут он вспомнил всё  и ужаснулся.

– А ведь и точно! – сообразил Николай Аристархович. – Так и что теперь делать?

– Это ты меня спрашиваешь?

– Ну да, а кого ж ещё?

– Я не знаю, что делать!

– Но как же! Я же смутно помню, что мы с тобой пришли к какому-то правильному решению… Или нет? Или я что-то путаю?

– Путаешь, путаешь, – с горечью повторила Люба.

– Я вспоминаю, что у меня была другая мысль: я куда-то уйду, и всё оставлю так как есть.

– Куда ты уйдёшь, и что ты оставишь?

– Куда – не знаю. А оставлю тебя. И тебе разве плохо от этого будет?

– Да что ж хорошего мне будет от того, что я останусь одна! – закричала Люба, не сдерживая слёзы.

– Да ты посуди сама, – Николай Аристархович уселся на диване поудобнее. – Вот я уйду – старый и глупый. Пропойца без мозгов и без совести. Я всё тебе оставляю и ни на что не претендую. А ты без меня поплачешь-поплачешь да и найдёшь кого-нибудь другого.

– Да кого ж это я найду? И зачем искать, если у меня есть ты!

– Кого найдёшь? Да хоть бы и того археолога из Краснодара.

– Да ты-то о нём откуда знаешь?

– Рассказали добрые люди, – уклончиво ответил Николай Аристархович. – Да ты не беспокойся: я тебя ни в чём не упрекаю. Если он хороший человек, то почему бы и нет?

Люба схватила его за руки и крикнула:

– Коля, запомни! У меня с ним ничего не было! И быть не могло! Как ты мог подумать?

Николай Аристархович пожал плечами.

– Вот ты говоришь, что ничего не было? А что в этом хорошего? Да пусть бы и было! Вот если бы ты мне сейчас сказала: у меня с ним уже всё было, то знаешь, какое бы ты мне сейчас облегчение этим доставила? Это бы означало, что мне в этой жизни уже не о чем жалеть, а я бы и ушёл куда-нибудь, куда глаза глядят!

– И куда бы ты ушёл?

– Не знаю… Да и какая разница?

В глазах у Любы потемнело, и она вдруг подумала: «Он просто лишился рассудка. Не может нормальный человек так рассуждать!». Вслух она сказала:

– Давай я позвоню твоему отцу и всё ему расскажу. Он человек умный и что-нибудь придумает.

– Звони куда хочешь, – пробурчал он, – но только не сейчас. Сейчас я страшно хочу спать.

Он снова упал на диван и заснул.

Звонить в Новочеркасск было уже поздно, и она решила отложить это на завтра. О том же, чтобы звонить своим родителям и советоваться с ними, – она этой мысли и вовсе не допускала. Пусть они ничего не знают, а если и узнают, то самыми последними.

Страшная это была ночь. Было такое ощущение, что в доме покойник. Люба легла спать на кровати, а её муж спал на диване в другой комнате.

Перед сном она подумала: «Такое настроение, что впору и самой напиться, лишь бы ничего этого не видеть и не знать!».


Проснулась она в семь утра. До выхода на работу времени было ещё предостаточно. Перешла в другую комнату, чтобы посмотреть на мужа – спит ли ещё или уже проснулся, но на диване его не было. Тяжёлый запах отравлял комнату. Посмотрела на опустевшие полки серванта, с которых она вчера смела почти всю посуду, но сожаления по этому поводу теперь  никакого не было. Главная потеря была намного страшнее.

Люба перешла в кухню, ожидая увидеть мужа там, сидящим за столом и пьющим кофе. Но и на кухне его не было. «Купается, что ли? – подумала она. Вошла в ванную. Мужа и там не было. Оглядевшись, поняла, что его нет в квартире. «Куда же он ушёл? – подумала Люба. – Ведь не на работу же?». Она взяла свой сотовый телефон и позвонила мужу… Из прихожей раздались музыкальные позывные телефона Николая. Она вошла в прихожую и увидела, что телефон его лежал на столике под зеркалом и призывал своего хозяина. Люба взяла со столика телефон и тут только увидела, что он лежал на записке, которую оставил Николай. Люба прочла записку:

Дорогая Люба!
Я знаю, что виноват перед тобой! Прости! Но я ничего не могу поделать! Когда брошу пить – вернусь, если примешь. Если не примешь – тоже пойму и не буду на тебя в обиде. А пока прощай!

Твой Николай.


Совершенно потрясённая прочитанным, Люба долго не могла прийти в себя. А когда осознала весь ужас случившегося, разрыдалась.

Затем пришла в чувство и позвонила отцу Николая в Новочеркасск.

Тот внимательно выслушал её и сказал:

– Посуди сама, Любаша: ну куда он сейчас пойдёт? На дворе холод собачий, а надо же где-то ночевать, и надо что-то есть. Походит по городу, и если его милиция не заберёт, то сегодня же и вернётся, а тогда ты уж его попридержи. Если надо будет, я завтра приеду к тебе.

– Вы думаете, он вернётся? – спросила Люба с надеждой в голосе.

– Ну а куда ж он денется? Он ведь не сумасшедший. Придёт, а уж там подумаем, что с ним делать.


Но прошёл день, прошла неделя, а Николай домой не возвратился и к отцу в Новочеркасск не приезжал…


А он и не собирался возвращаться. По крайней мере – в прежнюю жизнь. Он то медленно бродил по ростовским улицам, ставшим вдруг такими чужими и враждебными, то отсиживался где-то в подвалах. Не хотелось видеть никого из своих прежних знакомых – не то чтобы было ему стыдно. Просто не хотел объяснять, что кривая его жизни привела сюда, в подвал, тёмный и душный, где грязь и пыль и нечем дышать. А там, наверху, бурлила жизнь и слышен был смех, от которого ему становилось ещё хуже. Подумал: «Человек не должен кичиться  своим положение в обществе, богатством и прочими благами. Все мы под Богом ходим, от дурных людей не застрахованы, как и от болезней. Жизнь переменчива… Сегодня мы на гребне волны, а завтра… завтра возможно всякое…». Но его не покидала надежда и вера в то, что однажды он проснётся и у него начнётся новая жизнь. Или его просто не станет… Кому нужен он и та жизнь, которую он ведёт? А пока… подвал, где сыро и вонь, где крысы и пыль… Растерял друзей… Все куда-то вдруг исчезли, перестали звонить, приглашать в гости… Раньше было всё: и посиделки, и споры, и анекдоты с шашлыками. Потом всё куда-то вдруг пропало… Раньше дружили, выручали друг друга, а теперь… «Куда это всё подевалось? – думал Николай.  – Или, со мной просто не хотят общаться? Вся причина во мне?».

Вечер наступил внезапно, словно кто-то задул свечи, и вокруг стало темно. Грязный тёмный подвал, тяжёлый затхлый воздух, едкий запах сырости и кошачьей мочи… Николай осторожно, привыкнув к темноте, шёл к месту своего ночлега. Он плохо соображал и думал только о том, чтобы дойти и не упасть по дороге. Уже привык к тому, что в подвале, где ему приходилось проводить ночи, его никто не упрекнёт, не скажет плохого слова. Его волосы развевал сквозняк, а давно не бритая щетина превратилась в курчавую бородку, которая совершенно изменила его лицо. Вечер переходил в ночь, и нужно было укладываться на ночлег. Странно, но его обычных дружков сегодня не было. Одно из двух: или они придут позже, или нашли себе другой ночлег.

Старые вещи не всегда рухлядь и ужас. Они иногда могут создавать уют, несут отпечаток истории прежних хозяев, помнят события, произошедшие давно. Красная тряпка, когда-то бывшая, вероятно, пледом, согревала его в холодные ночи.

В полночь пришёл Витёк, худощавый мужчина невысокого роста, пятидесяти пяти лет. Волосы у него были чёрные, смуглая кожа и карие глаза. Он тихо, стараясь не шуметь, добрался до кем-то брошенной двери, на которую были навалены тряпки, и сел. Достал из сумки бутылку с водой и долго пил, ворча: «Трубы горят… Ох, как трубы горят…».

– Колян! – услышал Николай хриплый голос Витька. – Ты?

– Угу… я, кто ж ещё?!

– Хорошо… Всё не один… А то лежу здесь, как в могиле… Впрочем, какая разница, где лежать?! Лишь бы ничего не чувствовать… Я уже себе вынес приговор…

Витёк долго укладывался. Он всегда говорил, что здесь чувствует себя, как на необитаемом острове. Колян здесь – Робинзон, а он согласен быть Пятницей.

Оконца этого подвала, больше похожие на амбразуры дзота, выходили на улицу, на которой никогда не утихало движение машин, а Николаю казалось, что это шум прибоя…

«Господи, я хочу домой! – думал он. – Но где мой дом? Почему я его забыл? Забыл дорогу к нему, дорогу, которую раньше мог найти с закрытыми глазами! Какое-то зазеркалье. У меня был дом, а теперь его нет. У меня была жена, а теперь её нет. У меня было всё, а теперь я бомж, человек без определённого места жительства. И ничего у меня нет, и никому я не нужен! Но странное дело! Они все живут в моей душе, и я их продолжаю любить… И отца… маму я почти не помню. И брата, и дядю Алексея… Ивана, Любу… Любушку!

Она для него была родником с чистой водой. Он пил и не мог напиться. Она освежала, наполняла его счастьем и радостью. Теперь же ему казалось, что родник иссяк. Больше не бьёт из-под земли, не журчит, не радует жаждущую его душу. Почему так случилось? Что можно сделать, чтобы снова забил родник, чтобы не умереть от жажды?!

Кто я? Может быть, я из прошлого? Может быть, я заблудился? Перешёл в другое измерение? Боже! Чем же я так провинился, что вынужден искать самого себя?!».


Сон безмерно уставших людей был безмятежен.

Странно. В последнее время Николаю сны не снились. Но в эту ночь он ясно видел во сне своего отца. Он подошёл к нему и сказал:

– Я твой отец и не могу оставить тебя в таком состоянии. Понимаю, тебе не хочется, что бы кто-то копался в твоей душе. Я не буду. Скажи мне только, что с тобой произошло?

– Она… – только и смог сказать Николай. Голоса своего он не слышал.

– Любовь? – спросил отец.

– Да… Она куда-то уходит… – почти неслышно произнесли его губы. – А может, она и не любила меня?

– Успокойся, ночь за окном! И не говори так. Ты знаешь, что такое любовь?

– Конечно, знаю, я ведь чувствовал её.

– Ты уверен? – лукаво улыбаясь, спросил отец.

– Да! Я мог летать! Мог горы сдвигать! Она дарила радость и силу!

– Не буду с тобой спорить. Просто послушай меня…

– Я не люблю моралей или утешений, – перебивая отца, запротестовал он.

– Любовь тебя вылечит… Она может всё.

Он попытался взглянуть в глаза отца, но тот вдруг растаял в темноте… На его месте появилась гадалка Линда. Она улыбалась, сверкая своими зубами, и подтвердила:

– Я же говорила, что тебя спасёт любовь!..

Потом почему-то ему приснилась строгая армянская церквушка, в которой он оказался вчера, когда бесцельно слонялся по городу. Открыл массивные двери, оставляя время за порогом. Поставил свечку неведомому ему Богу. Ему нравилось смотреть, как маленький огонёк дрожал, сомневался, а лёгкий ветерок грозился потушить его, а он бесстрашно горел, словно дарил ему надежду. Потом он вышел к кладбищу, на территории которого и располагалась эта церквушка, и долго сидел на деревянной, потемневшей от времени скамье. Очнулся лишь тогда, когда небо стало серым и наступило утро…

За то время, которое он балансировал между ясностью сознания и беспамятством, он научился видеть Любу во всём! Если шёл дождь, он представлял её грустной. Когда светило солнце, он видел её улыбку. Когда было ветрено, он слышал её голос. Она просила его прийти к ней. Он понимал, что виноват перед нею, боялся, что вдруг погаснет солнце и станет темно и сыро, как в этом подвале, в котором он сейчас находится и ожидает утра, чтобы всё повторить снова и снова. Почему-то в памяти возникли голубые незабудки, цветы, которые он очень любил. Впрочем, и Люба любила их глубокий голубой цвет. Цвет неба, в которое смотрели, которого касались руками. Незабудки, которые росли у их дома в Новочеркасске. Люба подарила их ему, когда он пришёл из больницы домой…

Между ними, как ему казалось, была пропасть непонимания. Как это случилось? Он её любил, не веря в возможность счастья. И она его любила. Так, по крайней мере, думал он. Но чем всё закончилось? Может, ему стало скучно, а ей – больно? Он ушёл, но она его ждала. Верила. Надеялась. Кто виноват? Никто. Просто между ними, как ему казалось, была пропасть. Нужно было решиться и перепрыгнуть её. Но он всё не мог преодолеть свой страх и, оттолкнувшись от края обрыва, взмыть в небо и перепрыгнуть на ту, светлую сторону, где ждала его Люба.

Мысли его то устремлялись ввысь, то возвращались в этот подвал. Он вспоминал свою юность, когда мечтал о лучезарной зрелости. Думал, что добьётся всеобщего внимания, всеобщего восхищения и любви. Понимал, что, значит, он достаточно тщеславен и, может, в этом всё дело. Но потом отбросил эти мысли. Устав от них, он уходил в себя, и снова перед ним возникал этот сырой подвал с трубами и тряпками повсюду. «Интересно, какой будет у меня финал? – подумал он. – Загнусь где-то здесь или всё же выкарабкаюсь на поверхность?». Его устрашала эта неизведанность, которая наверняка с неумолимой неизбежностью в один прекрасный день может застигнуть и его. Он считал свой духовный мир пустым, а себя – живущим в прошлом, потому что у него не было ни настоящего, ни будущего.


Снова и снова вспоминал, как у них с Любашей всё начиналось. После её слов, её объятий ему показалось, что он опьянел. «Это и есть любовь!» – подумал он тогда. А после того что случилось, что и должно было случиться, он был по-настоящему потрясён, физически изнеможён, а дух его метался в смятении. Неужели она действительно полюбила его? А вдруг это снисхождение, а не любовь вовсе? Он невероятно боялся подтвердить свои опасения.

Потом был тот непростой разговор с Иваном и Надеждой и их скромная свадьба. Они стали чаще бывать в злачных местах, куда он до этого никогда не ходил, и его знакомые, улыбаясь, говорили, что при молодой жене он стал ловеласом. Он с удовольствием замечал на себе завистливые взгляды окружающих и выслушивал многочисленные комплименты по поводу великолепной формы, которую ему удавалось постоянно поддерживать. И ничто тогда не предвещало горя. Но звёздами был предначертан другой исход. Удивительно, как одно событие разрушило и его жизнь, и его надежду на будущее.

Он в своих мечтах всё время шёл к ней, но расстояние, что отделяло его от неё, не становилось короче. Он представлял себе её улыбку и понимал, что она единственная, кого бы он хотел сейчас видеть. Сердце его колотилось в груди, как будто он находился на верхушке самой высокой горы и готов был взлететь куда-то ввысь. Так оно и было, он готов  был лететь в своих мечтаньях ввысь, к любимой… И жизнь в мечтах становилась прекрасной… Ему был бы не страшен ни этот подвал, ни холод, если бы она была рядом. Подумал, что у него отняли всё, но не смогли отнять его любовь, способность мечтать и думать о любимой…

Она была верной женой, доверяла ему, а он... он не смог оправдать её надежд, и от этого ему становилось ещё горше.

Теперь всё напоминало ему об одиночестве. Одиночество в мыслях порождало спокойствие, дикое, тупое спокойствие. Он сам не знал, чего хочет, и просто закрывал глаза…

Грязный сырой подвал. Витёк громко храпел… Мимо проносились машины, напоминая о том, что где-то бурлит жизнь.

Чего только он не узнал за время, когда коротал бесконечные ночи в подвалах! С кем только его не сталкивала судьба! Сироты, бездомные, калеки, бродяги, инвалиды… И тогда он вдруг понимал, что его мелочные проблемы ничто в сравнении с тем, что бывает у других. Вся надежда его была на то, что будет. Он верил, что рано или поздно всё будет хорошо! Потом сам же себя одёрнул: «Дурак! Завтра может и не наступить. Нужно жить сегодня! Сегодня быть счастливым! А для этого нужно любить! Любушку, себя, родных и друзей! Нужно любить! Это то, что останется после меня. А без горького не познаешь и сладкого».

Сердце громко стучало в груди, словно требовало, чтобы его выпустили на волю. Открыл глаза. Вокруг было серо и грязно. Он понял, что находится в аду и только во сне ему позволялось заглянуть в рай, где была Люба, где голубые незабудки и много света…

Николай проснулся первым и растолкал соседа.

– Дай опохмелиться, – сказал он. – Голова раскалывается.

– Возьми в куртке… только оставь и мне.

Николай достал из кармана куртки бутылку, наполовину заполненную живительной влагой, и прямо из горлышка сделал несколько глотков.

– Спасибо, Витёк… Ты где пропадал? Где Валера с Тамарой?

– А хрен их знает! Мы на рынке разбежались. Они куда-то завеялись, а я пошёл к оптовикам. Ящики с овощами таскал. Вот и подработал… А потом на станции гравий разгружал…


Дни, цепляясь друг за друга, медленно тянулись к пропасти. Николай в моменты, когда был не настолько пьян, чтобы вообще ничего не помнить, видел край этой бездонной пропасти и желал, чтобы это, наконец, случилось. Он понимал, что находится на самом дне жизни, и от этого своего понимания ему становилось ещё тяжелее.

Через день в подвал пришли Валера с Тамаркой. Она пьяно цеплялась за парня и плакала.

– Я умру, если ты отсюда уйдёшь. Не уходи. А эту твою лахудру, если увижу, убью! Не уходи! Я же тебя люблю!

Она смотрела на Валеру с собачьей преданностью и то и дело доставала из своей сумки бутылку водки.

– Давай лучше выпьем за нашу любовь!

– Всё! Привал, – скомандовал Валерий, сбросив рюкзак с ноющих плеч, – устал...

Тамара спорить не стала. Пока он расстилал на газетах какие-то тряпки, Тамара, перевернув ржавое ведро вверх дном и установив на него фанеру, накрыв импровизированный стол газетой, готовила ужин. Потом, взглянув на голодные глаза обитателей подвала, царственно пригласила всех к столу:

– Кушать подано! Извольте жрать, пажалста!

Обитатели ночлежки не заставили себя упрашивать, повскакали со своих углов и присели к столу. Каждый нёс сюда всё, что у него было: два помидора, пучок зелёного лука, половину батона и, конечно же, стакан или кружку.

Тамара всё это клала на стол, разливала водку, и начиналась их вечерняя трапеза.

Николай сидел и слушал Валеру, который с болью в сердце говорил , что ему уже за сорок, а подруги как не было, так и нет.

– А я кто тебе, не подруга, что ли? – удивилась Тамарка.

– Ты у меня для тела… А мне нужно и для души, – отмахнулся от неё Валера.

Валера отчаянно копался в себе, выискивая и выплёскивая наружу часть своего запутанного сознания. К девушкам он относился с трепетом. Ему всегда было трудно сделать первые шаги, страшно было услышать женский приговор. Он решил, что лучше устраниться, и перестал делать очередные безумные попытки познакомиться. Поэтому стал пить, как он говорил, для смелости. А когда очутился в подвале, женщины появлялись сами, и для этого не нужно было делать никаких усилий. Правда, они тоже пили с ним на равных. Может, для того, чтобы не замечать разницы от тех, о ком мечтали… Бог их знает?!

– От одиночества страдает каждый третий, – пробовал его утешить Николай. – Нет цели в жизни, вот основная причина. Ты к чему стремишься?

– К чему я могу стремиться? Пожрать сытно, выпить вкусно да и покувыркаться с бабой всласть. Это и есть моя цель!

– Но ведь это же пустая цель, бессмысленное существование…

– А у тебя какая цель, если ты такой умный?

– У меня… – Николай задумался. – У меня цель – забыться. Забыть о том что было и не думать о том что будет…

Валерка возразил:

– У меня – пустая цель, а у тебя – намного лучше?

Но Николай говорил своё:

– Бывало, как только начинаю думать, тут же и страшно становится. Когда у человека нет цели в жизни, он страдает. Чем страдающий может делиться с другим? Только страданиями. А кому они нужны – чужие страдания?

– Я не могу думать о смысле жизни! – сказала вдруг Тамарка, ни к кому не обращаясь. – Едва родившись, человек движется к смерти. Тогда зачем всё?..
– А дети, внуки?! – спросил Витёк.

– Это понятно. Но сам человек? Зачем разум? Можно было инстинктами и ограничиться. Жизнь не имеет смысла…

– А как же всё-таки дети-внуки? – упрямо повторил Витёк.
– Люби их! Кто тебе мешает? Это же тоже инстинкт. Но как радоваться жизни?! – вставил Валера.

– Тем более, здесь, в подвале! – сказал Николай.

– Вот-вот! Как радоваться подвальной жизни? – засмеялась Тамарка. – А я вчера слышала такую историю. Бабу судили за нанесение тяжких телесных повреждений мужу. Судья спрашивает: «За что же вы его так избили?». А она и говорит: «В тот день вечером он забрал меня с работы, привёз домой, покормил вкусным обедом, завёл в спальню, где играла тихая музыка и горели свечи, раздел меня, положил на кровать, а потом как захохочет: «С первым апреля, дорогая!». Ну, не сволочь ли, я вас спрашиваю, ваша честь?!».

– Брось трепаться и не морочь голову! Белиберда всё это, муть болотная. Ты лучше дай мне водички. В горле пересохло, – проворчал Валерка.

Тамарка достала из сумки бутылку с водой и протянула её Валерке.

Разговор внезапно угас так же, как и начался.


Тамарка – постоянный обитатель подвала вот уже два года. Если она в иной вечер не приходила, все чувствовали, что в подвале нет хозяйки.

Историю её  жизни знали все, хоть она и мало кого интересовала. У всех были свои истории.

Она рано вышла замуж, ещё во времена студенчества. Потом муж потерял интерес к жене и куда-то исчез. До неё дошли слухи, что он переехал в другой город и живёт с другой женщиной. Тамарка не поехала туда, не устраивала скандала, а вскоре сошлась с пожилым мужиком. Судьбы двух, случайно повстречавшихся людей объединились, став одной. Прежние квартиры они продали, а взамен купили общую, небольшой площади, на Втором посёлке Оржоникидзе. Годы счастья пролетели незаметно. Любили они друг друга, жили дружно, но так и не поженились. Вечно им то одно мешало, то другое. А квартира была оформлена на мужа. Однажды утром муж не проснулся. Лёг вечером спать в отличном настроении. А утром она не смогла  его разбудить. Сообщила дочери и внуку, они побыли на кладбище и уехали, а она осталась наедине с безутешным горем.

Как-то, вернувшись с работы, не смогла войти в свою квартиру – вместо обычной двери стояла железная, а её вещи валялись на лестничной площадке.

Тамарка было бросилась искать правду, но где её найдёшь?! Везде был  ответ: у квартиры законные наследники, а вы никто. Поняла, за всё заплачено. С кем тягаться?!

Так Тамарка оказалась в подвале. Стала пить. Алкоголь позволял хотя бы на время забыться.

А потом появился Валерка. Она прибилась к нему и боялась его потерять. В подвале каждый думал только о себе.

– Я где-то читал, – никак не мог успокоиться Витёк, – что оси земные сместятся и жизнь на Земле угаснет… Состоится тот самый Страшный Суд, мёртвые «воскреснут», потому что вся наша планетарная система подходит совсем к другим способам энергий и вливается в уровни других измерений. В мире, наконец, проявится духовное начало без физической смерти. Ну, как этому верить, скажи, Колян? Ты у нас учёный, должен знать. Неужели и правда скоро конец света?

– Я не предсказатель, а когда-то был историком. Земля уже переживала нечто подобное, но, как видишь, жизнь на Земле сохранилась!

В тот вечер они долго ещё о чём-то спорили, обсуждая свои планы на будущее, не понимая, что будущего у них нет. Есть только подвальное настоящее.


Наступившее утро принесло сырость и холод. Кутаясь в лохмотьях, Николай открыл глаза.

– Витёк! – растормошил он спящего товарища, – Валерка с Тамарой где?

– А? Кто? – зашевелился парень. – А хрен их знает! Я спал, ничего не слышал!

– Смотри, и мою бутылку спёрли! Я её на утро оставил, чтобы опохмелиться. Вот сволочи! Теперь голова будет болеть!

– Сволочи, – согласился Витёк.

Делать было нечего, нужно было вставать.

Быстро собрав вещи, они двинулись к выходу, на ходу спотыкаясь о какие-то трубы и матерно ругаясь.

Оказавшись на рынке, они стали привычно на своём месте в ожидании, что, может, хоть кто-нибудь позовёт, даст какую-то работу и отблагодарит потом бутылкой пива. Голова раскалывалась.

– Что встал? – недовольно сказала Глафира Петровна, продавщица овощного лотка, – пошли поможешь ящики и мешки разгрузить. Жажда мучит, поди?

Ни слова не говоря, они пошли за торговкой и стали сгружать мешки с картошкой, ящики с овощами…

Всё было как всегда…

11.

Утро двадцатого декабря 2009 года было бесснежным и морозным. В подвале, где обычно проводил ночи Николай, набралось много народу. Все старались расположиться поближе к горячим трубам. От них было мало толку, потому что они обладали одним неприятным свойством: если к ним прижмёшься слишком сильно или надолго, то получишь ожог, а если отодвинешься, то тебя тут же обдаст холодом – ветер здесь гулял отовсюду. Надо было искать какой-то компромисс, а как его найдёшь, когда тут столько людей навалило? Николай всерьёз подумывал подыскать другой приют. Но где, с кем? Как он будет принят в новой компании? Вопросов было больше, чем ответов. Единственное, что спасало, это водка. Пьяный человек не так чувствует холод…

Недавно днём он грелся в церквушке, в которую в последнее время часто заходил. Здесь к нему относились терпимо и никто не прогонял. Он стоял у колонны и слушал священника, наставляющего парня лет тридцати, страдающего из-за несчастной любви. Это Николай понял из обрывков разговора, долетевших до него.

– Перестань хандрить… Радуйся жизни! – говорил парню батюшка. – Когда ты доволен жизнью – испытываешь чувство благодарности ко всему, что тебя окружает.

– Как радоваться, когда я всё время вижу её в объятиях той сволочи?! – удивился парень.

– Повторяю: что ни делается – делается к лучшему! Люби людей, которые тебя окружают. Люби собак, кошек… Радуйся жизни! Радуйся тому, что тебе повезло и ты полюбил! Это счастье случается не так часто. Радуйся тому, что есть на свете человек, которому ты можешь отдать своё сердце. Люби своих друзей, с которыми прошёл много испытаний и остался им верен, – тогда ты почувствуешь снова вкус к жизни.

– Это легко говорить! – воскликнул парень. – Как любить друзей, если друг и соблазнил мою жену?! Я убить его готов… У нас же дети!

– Прости её! Прости его, и всё станет как прежде…

Николай тогда подумал: «Неужели всё можно изменить? Вернуть назад?».

В последнее время он стал меньше пить. По крайней мере, пил не до беспамятства и хотел каждый день хотя бы понемногу уменьшать количество выпитого. Это не всегда получалось, и когда он на следующий день просыпался трезвым, казнил себя за то, что не сдержался, что перепил… Всё время повторял: «Нужно радоваться жизни! Она ответит мне благодарностью, избавит от страданий, исполнит желания...».

Священник тогда ещё что-то говорил тому парню, что показалось Николаю обыкновенным словоблудием: «Человек – воплощенная любовь… Всё в природе отдаёт себя, чтобы жизнь продолжалась. Когда ты недоволен жизнью – ты мешаешь Божьему промыслу. Не удивляйся, если начнут от тебя уходить близкие, ты станешь болеть, попадёшь в аварию. Если ты не любишь жизнь, подаренную тебе Богом, значит, ты служишь не промыслу Его, а козням Дьявола! Запомни, – продолжал священник, – чем больше ты страдаешь – тем хуже будет твоя жизнь! Когда ты любишь кого-то – ты любишь себя. Когда спасаешь другого – спасаешь себя…».

Николай подумал, что ещё древние, наблюдая движение небесных тел, приходили к выводу, что все в этом мире повторяется. Экклезиаст, например, писал: «…что было, – то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем». Он был под впечатлением нехитрых слов старого священника и решил чаще приходить сюда. Но жизнь его была непредсказуемой, и он в ту церквушку больше так и не попал.


В то утро вставать было особенно тяжело и неприятно. Холод сковывал движения, заставлял кутаться. Голова болела, губы потрескались, и пересох язык. Страшно хотелось пить. Подумал: «Может, лучше остаться и никуда не ходить?». Но именно на рынке можно было хотя бы что-то заработать… И вот ведь что особенно досадно: казалось бы, такой образ жизни давал полную свободу – с ним ты вне условностей этого мира. Хочешь – иди на рынок, хочешь – продолжай дрыхнуть в подвале! Радуйся, чего ж тебе ещё надо! Но нужно было искать, где бы заработать, чтобы хотя бы что-то поесть, и, конечно же, выпить. Что же это за свобода такая, когда и здесь нужно вставать и идти?..

Вставать не хотелось, но он пересилил себя и встал!

«Настоящая свобода – это когда тебе ничего не надо! Но так не бывает! Такая свобода может быть только у мёртвого… Умер – вот и свободен! От всего освободился! Но умирать вроде бы ещё рановато. Смерть никуда не денется. В нужный момент она непременно придёт!».

Такие размышления преследовали Николая, пока он собирал свои нехитрые пожитки в торбу. У бомжей существовал принцип: «Всё своё ношу с собой!». Он никогда точно не знал, где будет ночевать в следующую ночь.

«Полная свобода – это смерть, – продолжал размышлять Николай. – Вот тогда ты будешь свободен!».

Забросив торбу через плечо, Николай медленно и привычно заковылял в сторону Центрального рынка. «Странно, – подумал он, – вроде бы встал рано, а Витька уже нет. Умотал пораньше…».


На Центральном рынке он встретил товарищей по несчастью, перекинулся несколькими словами и стал в ожидании, что кто-нибудь позовёт его таскать мешки или ящики, мясные туши или тяжёлые бидоны с молоком. Всё было как всегда.

Через пару часов он успел похмелиться и стоял у овощного лотка, безразлично глядя на толпу покупателей. Бывало, что и они просили его поднести тяжёлые кульки к машине. Николай, впрочем, как и его друзья, не гнушались никакой работой.

Толпа плыла перед глазами и воспринималась им, как разноцветная бесформенная клякса. Он старался не вглядываться в лица, боялся встретить знакомого или знакомую.

Однажды какая-то женщина окликнула его, назвав по имени и отчеству. Николай тогда сильно вздрогнул, посмотрел на неё невидящим взглядом и прохрипел простуженным голосом:

– Вы, мадам, ошиблись…

Отвернулся и тут же отошёл от неё, чтобы не вступать в разговор. Было что-то знакомое в её голосе и в лице, но что именно – этого он не мог понять. Это была женщина из какого-то другого мира. Из университета, домоуправления или из поликлиники... Ну и Бог с нею! Мало ли женщин на свете!

Конечно, он так мог поступить только с малознакомым человеком. А что делать, если он встретит здесь Любушку или, скажем, брата?! Ведь это какой позор будет – страшно представить!

Вот и сегодня его опять окликнула какая-то женщина.

– Красавчик! Я же говорила, что мы с тобой ещё встретимся!

Он не узнал в этой женщине гадалку Линду.

– Извините, – ответил он. – Вы обознались. – И с этими словами он резко отвернулся в сторону.

А женщина не отступалась.

– И чего ты от меня прячешься? – спросила она. – Я ведь тебе зла не желаю. Я же говорила тебе, что ты бросишь курить. Вот и бросил! И пить бросишь, когда полюбишь. Так уж было на твоей судьбе написано пройти через всё это. Так что терпи… И сегодня у тебя произойдёт важное событие.

Ему захотелось спросить, какое событие его ждёт, но он сдержался.

– Я знаю, что ты учёный, но и среди вас встречается много идолопоклонников, которые слепо поклоняются положениям науки, считая их единственной и окончательной истиной. Поверь мне, это не так! И я вижу, что с тобой будет всё хорошо, когда ты по-настоящему полюбишь… Но это будет не завтра и не здесь… Ладно, – сказала женщина. – Не буду тебя смущать. Таскай пока свои мешки.


Андрей, старший брат Николая, жил в Новочеркасске и сразу после окончания Политехнического института работал инженером на станкостроительном заводе. За долгие годы стал прекрасным специалистом по производству металлообрабатывающих станков с ЧПУ. Полностью компьютеризированная система управления процессом изготовления детали исключала малейшую возможность ошибки или недоработки. Эти станки пользовались большим спросом на ростовских предприятиях, но нередко требовалась их наладка и профилактические ремонты, для чего вместе с бригадой наладчиков иногда он и приезжал в Ростов.


В тот день, освободившись от дел, Андрей Аристархович решил зайти на Центральный рынок, чтобы купить что-то для дома. Медленно идя между рядами с овощами и фруктами, он вдруг увидел со спины фигуру, которая напомнила ему его так таинственно исчезнувшего брата. Он толкал перед собой тачку, гружённую мешками с картофелем, то и дело крича:

– Поберегись! Поберегись!

Что-то неуловимо знакомое было в этой спине и в этом затылке с клочьями сбившихся длинных волос. Андрей Аристархович отогнал прочь нелепые мысли и повернулся было к продавщице мёда, как вдруг подумал: «А если и в самом деле Николай?!». Он догнал бомжа, заскочил вперёд и посмотрел ему в лицо.

– Поберегись! – крикнул человек, совершенно не всматриваясь в того, кто стоял перед ним и, видимо, погружённый в свои мрачные мысли.

– Колька! Ты, что ли? – пересохшими от волнения губами спросил Андрей Аристархович.

Николай поднял на него глаза и не знал, что ответить. Брату не скажешь «Вы ошиблись!».

– Ну, чего тебе? – только и смог спросить он.

– Ты что здесь делаешь?!

– Работаю.

– Вижу, что работаешь. Да только плохая у тебя работа. В университете была лучше.

– Это кому как. Все работы хороши, выбирай на вкус! Лишь бы позволяла заработать на жрачку, – уклончиво ответил Николай.

– Чем тебе была плоха прежняя работа? – спросил Андрей.

– Не по мне она.

– Здесь тебе лучше, что ли? Да никогда не поверю!

– Лучше, хуже… Работаю там, где могу…

Чей-то начальственный голос крикнул с другого конца зала:

– Колян, мать твою! Ты где там застрял?  Дуй скорее сюда!

– Это меня, – сказал Николай. – Пойду я, зовут.

И он сделал попытку обойти с тележкой стоявшего на пути брата.

– Никуда ты не пойдёшь, – решительно сказал Андрей Аристархович. – Тебя жена дома ждёт…

– Какая жена? – изумился Николай.

– Люба! А какая ещё? Или у тебя и жена новая появилась?

– Никого у меня нет! Ты думаешь, Любаша до сих пор помнит меня? – с сомнением спросил Николай.

– Помнит! Плачет по тебе! А ты здесь ерундой занимаешься!

К ним подошёл парень и хотел было уже заступиться за товарища, но Николай сказал:

– Витёк, бери тачку… Непредвиденная ситуация. Сегодня, видно, без меня…

Витёк молча взял тачку и покатил между рядами, а Николай остался с братом.

– Поехали домой! – сказал Андрей.

– Никуда я не поеду, – упёрся Николай.

– Поедешь! – строго сказал Андрей, и в его голосе прозвучал металл. – Погулял, и хватит!

– Что я скажу Любаше? И что она скажет, когда увидит меня в таком облике?

– Да ты сначала отцу родному покажись! Ему-то на старости лет – за что такое наказание?

– И что я отцу скажу? – уныло пробормотал Николай, но всё-таки поплёлся вслед за братом.

– Там разберёмся, что и кто кому скажет, – сказал Андрей, следя за тем, чтобы Николай никуда не сбежал. – Сейчас приедем в Новочеркасск, а там и посмотрим, что дальше делать.

– Значит, сейчас не к Любаше, – с облегчением вздохнул Николай. – Ну, это ещё куда ни шло.

Они вышли из ворот рынка и подошли к машине Андрея.

Всю дорогу от Центрального рынка до КПП на выезде из города Андрей объяснял кому-то по телефону, почему он сегодня не может куда-то прийти. Обещал завтра же направить бригаду наладчиков.

Когда они выехали на трассу, неожиданно пошёл снег. Он падал большими хлопьями, и через несколько минут всё вокруг стало белым. Андрей снизил скорость и не торопясь, пристроившись за автобусом, ехал в Новочеркасск, размышляя над судьбой брата. «Судьба! Ничего нельзя загадывать наперёд! Кто мог подумать, что с ним такое случится?!».

Потом поднялся ветер и погнал позёмку по шоссе и по полям. Дорога терялась в этом белом хороводе, и Андрей ещё больше снизил скорость.

– Первый снег в этом году! – сказал Андрей, думая о чём-то своём.

Николай промолчал в ответ. Да и что здесь говорить? Первый снег. В подвале совсем окоченеть можно. Хорошо, хоть Витёк утром налил сто граммов, а то бы вообще не выдержал. Но теперь уж вряд ли ему что-то перепадёт. Батя строг и этого не потерпит. Впрочем, видно будет. Но душа горит, да и стыдно в таком виде перед отцом показываться. Но делать нечего. Не возвращаться же в подвал!


Когда они поднимались по знакомым ступеням в квартиру отца, Андрей предупредил:

– Батя за это время сильно сдал, и ты к этому приложил руку. Побереги старика. Ни о чём с ним не спорь и ничего не доказывай. Всё равно ведь ты неправ.

– Не буду, – пообещал Николай.

Андрей позвонил в дверь. На пороге в светящемся проёме возникла фигура отца. По-прежнему высокий, он ещё больше похудел. Коротко стриженные седые волосы его торчали, словно иголки. На груди болтались привязанные на чёрном шнурке очки. Отец, как всегда, над чем-то работал. На плечи его был накинут тёплый красный плед.

Увидев пропавшего сына, он не удивился, потому что Андрей уже предупредил его. Поздоровался так, как будто это был обычный визит сына к отцу. Потом не сдержался, обнял Николая и прижал к себе.

– Вы пока идите, помойтесь с дороги, а я на кухню, подогрею борщ. Обедать будем, – сказал он.

Когда Аристарх Нилович вышел, Андрей сказал Николаю:

– Прими душ! Это тебе не помешает. Насекомые есть?

– Нет, Бог миловал, – ответил Николай.

– Я сейчас спрошу у бати, найдём тебе что-то надеть на первое время, а твоё тряпьё нужно выбросить. Ты уж извини. Потом пойдём в магазин и купим тебе что-нибудь. Завтра же принесу кое-какие свои вещи – тёплую куртку, шапку. Зима на дворе!

Николай не спорил. Он прошёл в ванную комнату и долго там мылся, стирая с себя въевшуюся грязь. Шутка сказать, всё это время он как следует даже не мог нигде помыться!

Вышел из ванны Николай только через час. Он преобразился. Волосы, как всегда, зачесал назад, и они ниспадали ему до плеч. Бритвой отца тщательно побрился и теперь, в синем спортивном костюме, снова был тем Николаем, к которому они привыкли.

На кухне ели борщ. Ему казалось, что он ничего вкуснее никогда не ел. Но сейчас было не до вкусовых ощущений – одолевали тяжёлые мысли, и поэтому он всё время молчал. Молчал и отец, и лишь изредка Андрей бросал ничего не значащие фразы:

– Борщец-то у бати – ни с каким не спутаешь! Нигде такого не ел!

Или:

– А в жареную картошку для запаха и вкуса хорошо покрошить мелко нарезанный чесночок, да крышкой закрыть, когда картошка уже готова. Вкус, я тебе скажу, обалденный!

После обеда все перешли в зал.

– Ты как – надолго к нам? – спросил отец Николая.

– Не знаю, – ответил тот. – Пока мне некуда идти…

– Батя, – сказал Андрей, – он тяжело заболел… Давай ему поможем.

– Давай, – согласился Аристарх Нилович. – Скажи, как помочь, и я сделаю всё, что возможно. Я даже и жизнь за него готов отдать.

– Вот только не это! Таких жертв нам не требуется. Захочет выздороветь – поправится! Мы должны ему только помочь…

Андрей с укором посмотрел на брата.

– Поживёшь тут, – сказал Николаю отец. – Чего молчишь-то, сынок?

– Я не знаю, что сказать, – честно признался Николай.

Отец предложил:

– А вот мы сейчас позвоним в Ростов, и ты поговоришь с Любашей. Хочешь?

Николай отрицательно замотал головой.

– Почему? – спросил отец.

– Я и ей не знаю, что сказать.

– Очень хорошая позиция у тебя, сынок! Ты не знаешь, и вроде бы кто-то должен знать, но кто именно – этого ты нам не говоришь. Может быть, над тобой есть начальник, которому ты подчиняешься, и нам надо у него и спросить?

– Есть у него такой начальник, – сказал Андрей.

– Кто? – удивился отец. – Господь Бог? Или Дьявол?

– Ты не прав, батя. Он болен. Болезнь – его начальник! Вот с неё и надо спрашивать.

– Значит, лечиться надо, – с грустью проговорил отец.

– Если мы сами его не вылечим, никто не вылечит.

– Ты такой умный! – разозлился отец. – Всё умные мысли изрекаешь, но какие-то они у тебя общие. А ты дело говори! Что нужно делать? Например, Любаше приезжать сюда или не приезжать?

– Пока не надо! – сказал Андрей. – Пусть порадуется, что муж нашёлся. Нам нужно его сначала вылечить. А курс лечения может растянуться не на один месяц. Лишь бы он захотел выздороветь!

– Ладно, – согласился отец. – Потом, грустно взглянув на Николая, спросил: – Не сбежишь?

– Не сбегу, – ответил Николай.

– А то мне, старику, тяжело бегать за тобой. Тяжело мне, сынок, без тебя! Ты уж не уходи никуда…

– Я не уйду, если сам не прогонишь, – сказал Николай.

– Не прогоню, – сказал Аристарх Нилович.  – Хочешь – оставайся здесь насовсем. Но по мне – лучше бы ты вернулся к Любаше. Хорошая она у тебя! Редкая женщина, и любит тебя, дурака...

– А работу где я теперь найду? – спросил Николай.

Отец рассмеялся впервые за всё время.

– Работу! Вот это настоящий разговор! Работу найдёшь! Ты же историком был настоящим. Кандидатскую защитил. Неужели работу не найдёшь в Ростове? Не верю! На худой конец, в техникум какой пойдёшь работать или в школу… Самое главное – выздороветь! А слышал я, что если кто по-настоящему хочет завязать с этим делом, у него всё получится. Самое главное захотеть! И вот какая мыслишка у меня сейчас родилась. Поговорю-ка я со своим братом, дядей Алёшей. Поживёшь у него подальше от своих дружков и знакомых. Он человек опытный в таких делах, тебя точно вылечит! Ты всегда был у меня умным и сильным! Я верю в тебя!

Последние слова старик произнёс со слезами на глазах.


Когда на следующее утро Аристарх Нилович проснулся, он заглянул в соседнюю комнату. Сын спал на диване. «Ну, вот, никуда и не убегал, – подумал отец. – Зря я, стало быть, волновался». Вспомнил, как по несколько раз за ночь вставал к кроватке маленького сына, чтобы поправить на нём одеяльце. Так случилось, что с ранних лет он один воспитывал сыновей. В 1962 году его жена, Нина Андреевна, погибла от шальной пули во время страшных событий, разразившихся в Новочеркасске.

Аристарх Нилович сидел на кухне и пил свой утренний кофе. За долгие годы привык по утрам пить кофе и размышлять о дне грядущем.

«Неужели у Николая врождённая склонность к пьянству или к бродяжничеству? – подумал Аристарх Нилович. – И я во всём виноват? Нет! Не алкашом он был рождён и не бродягой. В детстве был спокойным и вдумчивым мальчиком. В юности у него возник интерес к истории и он запоем читал исторические книги. И вдруг!.. Что-то с ним случилось… Ведь никогда раньше я не замечал у него пристрастия к спиртным напиткам. Может, что-то на работе? Или с Любой не всё так хорошо, как казалось? Что ни говори, а разница в возрасте, шутка сказать, двадцать четыре года! Может, загуляла или ещё что-то?.. Не мог он так вдруг, ни с того ни с сего запить, уйти из дома…».

Николай всегда всем сопереживал, близко принимал к сердцу чужое горе, воспринимал его, как свою беду, и Аристарх Нилович, большой поклонник оперной музыки, даже как-то сказал:

– Ты, сынок, очень уж впечатлительный, как тот герой оперы Чайковского… И запел:

…Печалюсь вашею печалью,
И плачу вашею слезой…
Прочитал об Иване Грозном, – продолжал он, – и ходил под впечатлением от жестокости опричнины, умирал в застенках ЧК, страдал в концлагерях Гитлера и в ГУЛАГе Сталина… Андрею проще. У него заводские проблемы… А тебя тревожат судьбы людей… и всё ты пропускаешь через своё сердце! 

Аристарх Нилович понимал: история и философия – опасные науки. Человеку не всегда полезно так уж много знать. Потом подумал, что и он сейчас вряд ли узнает, что же на самом деле произошло с Николаем. Почему он стал таким? Конечно, пьянство – это молниеносное решение всех трудных проблем. Выпил – и всё побоку! Он не выдержал столкновения с этим миром!..


Когда Николай проснулся, то не сразу понял, где находится. Не было ни подвала с его специфическими запахами и освещением, ни тревожных мыслей о том, что вот-вот сюда кто-то сейчас нагрянет и начнёт выгонять на улицу.

Вскоре появился отец. Он к тому времени уже закончил свой кофейный ритуал. Войдя в комнату, присел на край дивана и тихо спросил:

– Ну, что, сынок, как жить-то дальше будем?

– Не знаю, папа, – ответил сын.

– Ну, хорошо… Вставать-то будешь? – спросил отец.

– Буду, – ответил сын. – Мне куда-то нужно идти?

– Иди мойся. Потом на кухню завтракать! Сегодня я за тобой ухаживаю!


После завтрака приехал Андрей и передал вещи Николаю. Он торопился на работу, потому оставил свёрток в прихожей, поцеловал отца и ушёл. В свёртке были куртка, шапка, брюки, рубашки, два свитера, ботинки.

– Ну а теперь пойдём примерять одежду, – скомандовал Аристарх Нилович.

Николай стал надевать принесённые братом вещи.

– Красаве;ц! – сказал Аристарх Нилович. – Я всегда гордился тобой, сынок. Ты всегда у меня был умницей. Помню, как на городской олимпиаде по истории занял первое место. Я был счастлив, как будто это я выиграл олимпиаду!

– Давно это было, батя… Чего уж вспоминать?

– Вспоминаю, потому что приятно мне, что у меня такой сын. А помнишь, как вы играли в футбол? Когда мог, я ходил с вами на стадион. У меня даже фотокарточка есть, где вы все в белых футболках и чёрных трусах… Или как мы ходили на рыбалку? Помнишь?

– Помню… Теперь ни в футбол я не играю, ни на рыбалку не хожу… Вырос давно…


Вечером, когда с работы приехал Андрей, Аристарх Нилович предложил:

– А давайте-ка, детки, съездим на кладбище. Давно я у мамы вашей не был…

– Нет проблем. Машина у дома, – с готовностью откликнулся Андрей.


На кладбище они прошли к могилке матери, проваливаясь по колено в снег. Остановились возле небольшого гранитного обелиска, который стоял за изгородью. Аристарх Нилович бережно открыл калитку, и все трое прошли в этот маленький мирок, отгороженный от остального мира. Аристарх Нилович сгрёб снег со скамейки и предложил сыновьям присесть.

– Вот, Ниночка, мы с сыновьями и пришли к тебе, – тихо сказал он, обращаясь к портрету молодой женщины на гранитном обелиске. Пришедшие хорошо знали, что под этой гранитной плитой никого нет. Нина Андреевна лежала на самом деле где-то совсем в другом месте в братской могиле, куда сваливали всех погибших во время тех страшных событий.

Аристарх Нилович продолжал:

– Здесь нельзя ни соврать, ни обмануть, здесь можно находиться только с чистым сердцем и с чистыми помыслами. Вот я и думаю: ваша мама была бы сейчас такой же старенькой, как я. Жила бы мама, она не допустила бы того, что с тобою, сынок, произошло. А я не углядел. А теперь что делать – и сам не знаю.

Андрей сказал:

– Что делать – понятно.

– И что? – удивился отец.

– Позвони дяде Алёше, а я к нему отвезу Николая.

– Да, да. Я так и думал, – согласился отец. – Пусть в деревне поживёт, при церкви поработает, грехи свои замолит!

Отец подошёл к обелиску, снял перчатки и прикоснулся руками к холодному камню. Тихо спросил:

– Правильно я говорю, Нина? – Повернулся к сыновьям и сказал: – Вот, верите ли, прикасаюсь к камню и чувствую: ваша мама одобряет моё решение. – Потом грустно взглянул на Николая и тихо проговорил: – Бросать надо пить, сынок!

– А я что?.. Я готов…

– Здесь, на кладбище у обелиска своей матери, ты должен нам пообещать, что бросишь пить!

– Я буду стараться… – так же тихо ответил Николай.

– Нет, так не пойдёт, – вдруг сказал Андрей. – Положи руки на обелиск мамы и поклянись!

– Клянусь, – сказал Николай.


На следующий день Андрей отвёз брата в станицу Бессергеневскую к дяде Алексею. Извинился, что задерживаться не может и сейчас же должен ехать назад.

– Ну, вот ты и у меня дома! – радостно сказал дядя Алексей, похлопывая племянника по плечу. – А ты, Андрюша, езжай, езжай, мы с Колей во всём и сами разберёмся. Папе привет передавай!

Андрей почувствовал в словах дяди такую уверенность, что ни на секунду не усомнился: теперь-то брат в надёжных руках. От дяди Алексея исходила такая невероятная энергия, такая уверенность, что это поневоле чувствовал любой его собеседник.


Дядя Алексей, семидесятипятилетний старик двухметрового роста, крепко и лихо сложён, широкоплеч, силён и мускулист. Огромная седая борода доходила до креста. Седые длинные волосы собраны на затылке в хвост. Одним словом, типичный русский священник, вставший на путь служения Господу и наставления заблудших и маловерных на путь истинный. За густой и сочный баритон дядя получил прозвище Граммофон. Озабоченный безудержным ростом пьянства, он, по мере сил своих, старался помочь тем, кто искренне хотел избавиться от этой пагубной привычки. Поэтому к приезду племянника отнёсся спокойно.

– Проходи, проходи, Колюшка! Рад, что не забываешь… Аристарх звонил, рассказал мне о твоих проблемах, так что не стесняйся. Тётушка твоя уже давно стол накрыла. Пора ужинать. А завтра, помолясь, и начнём решать, что делать дальше…

Николай по опыту знал, что редко кто искренне и всерьёз интересуется чужой судьбой. Но дяде Алексею верил, и потому, ни слова не проронив, поднялся на крыльцо и вошёл в дом.

Татьяна Федотьевна в отличие от дяди была невысокого росточка полненькой старушкой. Чистенькая и молчаливая, она исключительно тепло относилась ко всем родственникам мужа. Её отца, священника местной церкви, в войну расстреляли фашисты, заподозрив в пособничестве партизанам. А через пару лет, уже после войны, от голода умерли мать и младший брат. Татьяна оказалась в детском доме. Жизнь была голодной и тусклой.

После детского дома её направили в ФЗУ, получив специальность монтажницы, она работала на Новочеркасском электровозостроительном заводе и жила в общежитии, где ей выделили комнатушку. Татьяна отличалась тихим, спокойным характером, была молчаливой и сторонилась шумных компаний и мероприятий. Однажды в выходной день, когда она с подругами на автобусе ехала на Дон, водитель сделал остановку в станице Бессергеневской у церкви. Шла служба, и Таня зашла в церковь... и осталась здесь навсегда.

Своих детей у них не было. Может быть, потому они с особой теплотой относились к племянникам.

После ужина Николая уложили спать в отдельной комнате, которая служила хозяину кабинетом. Под впечатлением от произошедшей с ним перемены Николай пытался всё время то что-то рассказать, то что-то спросить.

– Все разговоры потом! Завтра… Сейчас спать! – сказал дядя Алексей, прикрывая дверь комнаты, в которой Николаю постелили на диване. – Утро вечера мудренее…

Николай огляделся. В кабинете, где постелили ему, на стенах висели картины и иконы, а в старинных книжных шкафах стояли редкие книги по истории, литературе, философии… Он вспомнил, как зачитывался ими, когда гостил в былые времена у дяди. Здесь ему действительно рады.


На следующее утро Николай встал рано. Умылся холодной водой и вышел во двор. Дядя был уже на ногах. Большой деревянной лопатой он расчищал снег, выпавший ночью. Николай подошёл, поздоровался, с минуту смотрел, как ловко семидесятипятилетний старик работает, потом молча взял у него лопату и стал сгребать снег с дорожек.

Во время завтрака дядя Алексей сказал:

– Ты должен сам почувствовать, что больше не хочешь и не будешь пить! Если есть у тебя такое желание – всё будет хорошо! Мы справимся с твоей бедой. Ты сам почувствуешь, что свободен от этой страсти! Если ты решил покончить с этим, ты сможешь преодолеть тягу к зелёному змию. Исчезнет твоя зависимость от него, и ты станешь свободным человеком!

Авторитет дяди для Николая был так велик, что он просто слушал его слова и никак не комментировал. Это был величественный старик, который, как казалось, просто изрекает Высшие Истины, подлежащие немедленному и безоговорочному выполнению. А Алексей Нилович словно бы прочёл эти мысли Николая и тут же намеренно попытался снизить свой собственный образ в его глазах: оглянувшись на Татьяну Федотьевну, словно бы призывая её во свидетели, он наклонился к племяннику и доверительно сказал:

– А ведь ты знаешь, Николаша, и я когда-то тоже злоупотреблял… Да-да! Этим самым делом и злоупотреблял! Не смотри на меня так удивлённо! Вон и Таня подтвердит…

Татьяна Федотьевна кивнула:

– Было дело.

– А потом я дал себе слово… И ты знаешь, как я поступил? Никогда не догадаешься! Ведь всякий запрет – пусть даже и собственный – он на чём основывается? На цепях – вот на чём! Надеваешь на себя цепи – пусть даже и мысленные, невидимые – и носишь их. И тяготишься ими, и внутренне проклинаешь их, и подсознательно пытаешься от них избавиться! Но ведь цепи – это рабство. А где же свобода духа? Может быть, она и вовсе не нужна?

Николай хмуро сказал:

– Мне точно свобода не нужна. Мне, чтобы я перестал пить, нужны цепи.

Дядя сказал:

– И вот теперь слушай, что я сделал: я купил самую дорогую водку. Тогда была «Столичная». Поставил на видном месте и сказал себе, что у меня есть воля и я брошу пить! И бросил!

В жизни каждого человека время от времени появляются ангелы. Живые, без крыльев, разного возраста – и появляются в нужный момент. Только этого сразу не понимаешь, но их замечания и советы  помнишь всю жизнь. Тогда для меня таким ангелом стала старушка лет семидесяти. А мне было, как тебе сейчас, может, немного меньше. Она спросила: «Почему ты так себя не уважаешь? Береги себя! Кроме тебя никто этого делать не будет!». И я послушался её и бросил пить…

– Ангелы? – переспросил Николай.

– Ангелы – это все, кто помогает, подсказывает, поддерживает… Это могут быть люди, животные, птицы – все, кто помогает тебе справиться с самим собой. И снизойдёт на тебя просветление… Ведь часто ты выпивал, когда был чем-то недоволен. Ты хотел себя подбодрить, прибавить сил… Но, воюя с другими, ты убивал себя! Если тебе плохо, тяжко – в этот момент ты слеп и глух, ты агрессивен. Ты хочешь кому-то отомстить, ты недоволен собой. Ты чувствуешь себя одиноким. Но при этом силы покидают тебя. Ты ничего не можешь, и никто тебе не поможет! К тебе впору приглашать психиатра! Если ты счастлив – ты любишь всех. Все любят тебя. Если ты чувствуешь себя красивым – ты красив, и тебе об этом говорят. Если ты чувствуешь уверенность в себе – другие это в тебе тоже чувствуют и уважают тебя, считаются с тобой. Нужно поменять просто знаки: минус сменить на плюс, и всё!


Позавтракав, дядя Алексей пошёл на службу, а племянника попросил поработать в саду. Нужно было расчистить дорожки от снега, перетащить ветки после обрезки деревьев в конец сада и, если останется время, распилить их на короткие поленца и сложить, накрыв куском рубероида.


Так началась жизнь Николая в доме у дяди Алексея по прозвищу Граммофон.

Батюшка Алексей был высокообразованным человеком и обладал энциклопедическими знаниями по истории и литературе. Когда-то в молодости Николай как завороженный слушал околорелигиозные проповеди дяди и верил ему безгранично. Это же чувство у него осталось и сегодня, когда за плечами половина века прожито, да и знания по истории получены были в одном из лучших университетов юга страны.

После службы дядя Алексей вошёл во двор в рабочей чёрной рясе. Огромный крест на его груди отражал солнечный свет. Николаю всегда казалось, что этот крест достаточно тяжёл и он бы не смог всё время носить его.

Непростой была служба у дяди. Однажды Николай стал свидетелем разговора его со станичником.

– Здравствуйте, отец Алексей.

– Здравствуй-здравствуй, Роман! – нарочито растянутым для важности тоном ответил дядя.  – Рад тебя видеть! Ты уходишь куда-то или вышел пропустить рюмашку, как всегда?

– Нет, я уже полгода как завязал. Надеюсь, что навсегда. Как вы и хотели...

– Ну, слава тебе Господи! – Дядя добродушно по-отечески улыбнулся. – Сильный ты парень, ведь можешь, когда захочешь. Я смотрю, ты так изменился, возмужал, окреп. Приятно смотреть.

– Всё может быть.

– Только тебе при твоём росте ещё питаться нужно получше, чтобы крепче быть. Я в твоём возрасте тоже был такой же высокий и такой же худой. В семинарии меня даже в шутку «селёдкой» называли. Ты в церковь-то ещё зайдёшь?

– Сегодня вряд ли. Ждут меня…


Николай жил, ощущая себя Аладдином, прикоснувшимся к волшебной лампе и обнаружившим там джинна, готового исполнить его любые желания. Вот уже неделя прошла, а Николай даже не вспоминал о водке. А дядя Алексей каждый вечер между делом всё говорил, говорил о том, как побороть в себе эту страсть.

– Тьма даёт возможность осознать, что такое свет, – как-то сказал он за ужином. – Где присутствует свет, там нет и быть не может тьмы... Добро и зло, свет и тьма одинаково необходимы. Другой вопрос: способны ли мы постичь замысел Творца?! И единственное, что нам осталось, – это смирение и выполнение заповедей, являющихся основой нашей человечности... в которые входит и повеление любить своих врагов!

У Николая менялось состояние души, он стал снова ощущать жизнь, и это было его вторым рождением!

– Чувствуй, Николаша, новый запах жизни! Не размышляй, а просто чувствуй! – говорил дядя Алексей. – Жизнь для тебя должна быть праздником! Ты на неё смотришь трезвыми глазами, видишь все краски, улавливаешь любые её нюансы. Не раздумывай над жизнью, а просто живи! Раздумывать о своей жизни – бесполезное и бессмысленное занятие. Ты попадаешь в ловушку бесконечных умозаключений о себе и своей судьбе. Путь тупиковый. Чтобы помочь себе, нужно что-то сделать для других. Живи! Прислушивайся к себе, доверяй своим чувствам и будь в гармонии с окружающим миром! Но прежде всего установи гармонию с собой! Это самое важное!

12.

Алексей Нилович старался загрузить Николая работой так, чтобы у него не было свободного времени. Николай привёл в порядок огромную библиотеку дяди, составил на каждую книгу карточку и поставил их в алфавитном порядке, пронумеровал полки. Теперь легко было найти любую книгу. Отремонтировал деревянную скамейку, что стояла под орехом в саду. Регулярно из колодца носил в дом воду и, конечно же, ходил с дядей в церковь. Наблюдал за службами, стараясь понять смысл происходящего. Между службами беседовал с дядей на религиозные темы.

– Четыре книги Нового завета, четыре Евангелия, несут нам благую весть о рождении, подвижнической жизни, трагической смерти, воскресении и вознесении на небо Иисуса, названного Христом, то есть – Мессией, Спасителем, – говорил дядя Николаю после службы. – О многочисленных чудесах, сотворённых Им, и об учении, которое Он проповедовал. Миллионы людей верят в Него и поклоняются Ему, как Богу. Миллионы людей не верят в Него и поклоняются Моисею, Магомету, Будде и другим великим пророкам. Большинство атеистов утверждают, что человек по имени Иисус Христос никогда не существовал, предания о Нём являются вымыслом. Нет о Нём, утверждают они, никаких упоминаний в древнееврейских и древнеримских хрониках…

Николай слушал и удивлялся, с каким убеждением и верой говорил об этом его дядя.

Возвращались домой только к вечеру. Дорога была не близкой. Местность открытая, продуваемая всеми ветрами. Зимой дорогу заносило снегом и было трудно разобрать, дорога это или поле. Домики станицы стояли в стороне, скрытые деревьями и кустарником. Вдалеке упирались в небо трубы Новочеркасской ГРЭС. В плохую погоду они служили ориентиром, позволяли не сбиться с пути.

Церквушку построили на самом высоком холме. Здесь все дороги вели  к ней. У небольшого погоста, что приютился возле церквушки, лежали древние камни, покрытые мхом. На них было что-то выбито, и Николай подумал, что хорошо бы и здесь порядок навести, составить план, переписать могилки и постараться узнать, кто лежал в них в вечном упокоении. Никаких сведений об этом не сохранилось.

Чуть выше кладбища журчал родник. Здесь вода и зимой и летом всегда была не выше и не ниже четырёх градусов. Некоторые сельчане приходили к роднику, волоча за собой саночки, на которые ставили молочные бидоны. Они наполняли их водой и шли обратно. Считалось, что вода этого родника исцеляет больных. Но сейчас мороз, потому на всём протяжении пути они никого из односельчан не встретили.

– Не торопись, Николаша. Здесь время, как вода в нашем роднике, течёт неторопливо. Спешить некуда… Когда я иду домой, забываю всё и прислушиваюсь к своей душе. И ты послушай свою душу, и тогда поймёшь, что такое хорошо и что такое плохо… Когда случается горе – самое главное не быть одному, – говорил Алексей Нилович, осторожно выбирая дорогу и стараясь не поскользнуться. – Одиночество – самый верный способ сойти с ума. Терпи. Усталость – это одно из непременных условий твоего выздоровления.

Николай не стал возражать.

– В наше время, – продолжал Алексей Нилович, – любой человек, как только ему становится нечего делать, либо начинает пить, либо включает телевизор. И то и другое – безумие.

– Зачем же у вас стоит телевизор? – спросил Николай.

– Не только телевизор, у меня и спиртное в доме найдётся, – ответил Алексей Нилович.

– Так если вредно, зачем же вы их держите у себя?

– А затем, Николаша, чтобы тренировать силу духа.

– У вас есть сомнения?

– Есть, – честно признался дядя. – Но стараюсь быть сильным, а рассуждаю при этом так: если я сильный, то не потянусь к бутылке и не завалюсь на диван, чтобы смотреть глупейшие сериалы. Мне не надо прятать от себя эти предметы – я ведь сильный!

– Неужели и вы бываете слабым? – удивился Николай.

– Я же тебе рассказывал: было время, и я злоупотреблял водочкой. Потом бросил! – Алексей Нилович взглянул на племянника, словно проверяя, слушает ли он его? – Я и сейчас не очень-то силён. Можно быть и посильнее! Но – стараюсь! Для меня мои внутренние запреты важнее любых замков и законов… Дух – не выдумка, не фантом, а реально действующая сила. Это нужно понять! Всё зависит от состояния твоего духа, духовного здоровья!

– Неужели вы с детства были так сильны духом? – удивился Николай.

– Нет, конечно. Но по мере приобретения жизненного опыта у меня появились другие нравственные ценности. Вместо того чтобы смотреть пустые передачи по телевизору, читал книги. Вместо того чтобы пить, совершенствовал свой дух, знакомился, как это делают другие народы. Например, ближе познакомился с йогой…

– Но ведь жизнь так многообразна! Столько соблазнов! Наконец, материалистические идеи казались столь убедительными! – воскликнул Николай.

– Нет! Здесь у меня никогда сомнений не было! Материальный мир отражает реальные события, происходящие в духовном мире. Он и способен выявлять духовные повреждения. И наоборот, изменения духовные всегда ведут к изменениям материальным. Таков закон жизни!

Алексей Нилович замедлил шаги и грустно взглянул на племянника.

– Духовное всегда присутствует в нашем мире, – продолжал он, – а всякая неудача или победа духовного начала превращается в конкретные явления, образы, формы, события материального бытия. Как тоненькая травинка поднимает городской асфальт или бетон, так действуют и духовные силы. И ошибкой материалистов было не учитывать это.

– Ну, я бы не сказал, чтобы они не учитывали силу духа. Вспомните в советские времена работу пропаганды! А лозунги «За Родину!» или «Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков – Александра Невского, Димитрия Донского, Кузьмы Минина, Димитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова!..». Разве это не стремление укрепить силу духа?! Значение силы духа я могу понять, – сказал Николай, радуясь возможности поговорить на эти темы, – но…

– Но духовный мир неоднороден, – перебил его Алексей Нилович, – потому и физические явления вызывает он разные! Здесь происходят столкновения устремлений, желаний, представлений.

Николай что-то хотел спросить ещё, но Алексей Нилович удержал его от этого одним жестом, словно бы опасаясь, что он перебьёт какую-то очень важную мысль. И точно! Дядя сказал тихим, задумчивым голосом:

– Но ведь бояться этого ящика или бутылки водки в буфете – это ведь тоже признак слабости. К тому же ведь нужно иногда и новости посмотреть, а по каким-то редким и торжественным случаям не грех выпить бокал вина. Если я сильный человек – не побоюсь этого. А если слабый – мне лучше держаться в стороне от соблазнов. Но я знал, что сильный… вернее, хотел думать, что я сильный и не боюсь этих искушений и не ввергну себя в пучину греха.

– Интересно! – воскликнул Николай. – Ну, а если я сейчас попробую выпить? Неужто снова сорвусь? Вон я уже у вас сколько дней, а ведь ни капли не выпил. Не буду врать, очень хотелось… но удержался же!

– А хочется? – спросил Алексей Нилович, хитро прищурившись.

– Это я спрашиваю чисто теоретически, – пояснил Николай.

Дядя покачал головой:

– Теоретически – это, дружок ты мой, от праздности, а ты лучше докажи практически. Но раз уж ты спрашиваешь, то я тебе отвечу: тебе нельзя пока, потому что ты ещё слаб духом. Болезнь эта вялотекущая, часто даёт рецидивы…

– А когда будет можно?

Алексей Нилович рассмеялся:

– Экий ты шустрый, дружок! Не торопись, Николаша, медленно погоняй! Вот когда воспрянешь над собственным бессилием, вот тогда и можно будет.

– А ежели никогда не воспряну, тогда что?

– Тогда ничего. И такое, друг мой, бывает сплошь и рядом. Тогда и не пей больше до конца своей жизни, если знаешь за собой такое дело. Не пить спиртного – в этом ведь нет большой беды. Это то, без чего можно вполне прожить.

Николай усмехнулся:

– Хорошо хоть, что я к телевизору всегда был равнодушен.

– Это уже полдела, – улыбнулся дядюшка. – Вот ты какое-то время скитался по подвалам, был бомжем, а те, что целыми днями лежат на диване и смотрят этот ящик, чем они лучше?! Такие люди постепенно превращаются в зомби, в овощи. Привыкают к определённому взгляду на мир, и смотрят на него глазами телеведущих. Они – нищие духом! Да-да, поверь мне! Они самые настоящие бомжи! Только хорошо одеты и лежат не в подвале, а в своих чистых квартирах. Но ты был бомж честный – выглядел внешне как бомж – правильно я говорю?

– Правильно, – согласился Николай.

– Ну вот: ты выглядел как бомж, и это было честно – ты не выдавал при этом себя за кого-то другого, а они… А они что-то из себя строят. То есть и сами обманываются на свой счёт, и других обманывают. Короче говоря: не огорчайся особенно по поводу своего недавнего грехопадения. Оно лишь по внешним признакам было дном человеческого общества, а на самом-то деле на этом дне уже сейчас лежат многие миллионы людей. И даже не ведают об этом! А ведь ты ведаешь – уже и то хорошо.

Николай молчал. Какое-то время они шли молча. Каждый думал о своём.

Опускался вечер. Серое небо низко висело над головой.

– К снегопаду, – задумчиво сказал Алексей Нилович.

Николай ничего не ответил.

Под ногами хрустел снег. Мороз усиливался.

Алексей Нилович шёл и думал: «Каждый человек в своей жизни совершает ошибки, на которых учится, о которых впоследствии сожалеет. Николай, конечно, ещё болен, но на пути к выздоровлению. Я ему верю. Стержень у него наш, ко;лесовский… И он верит мне, а это сближает нас… Но ещё должно пройти время, прежде чем он полностью избавится от тяги к водке… Ох, как ещё нескоро это случится! Нужно быть терпеливым… Верить и терпеть… Может, наша жизнь и заключается в том, чтобы совершать ошибки, потом исправлять их… Даст Бог, мы справимся с его болезнью…».

Николай тоже шёл молча, стараясь не спешить, так как понимал, что непросто по скользкой тропинке ходить его дядюшке. «Ничто не спасает в холодную погоду так, как ощущение тепла близкого человека, – думал Николай. – Ты не один, и тебе становится теплее. Сколько людей мечтает о таком друге! И неважно, что таким островком спасения стал для меня родной дядя! Как хорошо всё-таки, что я приехал сюда. Это всё отец и Андрей… Я у них в неоплатном долгу!.. А здесь хорошо! Деревня! Воздух, чистота! Недаром говорят, что город наш – обитель мерзости. Дядя называет его городом греха. В чём-то, наверное, он прав. А здесь! Коровы, козы, куры, утки… А природа!? А степь!? Почти все продукты свои. Тётушка даже хлеб свой печёт! Запах трав с куском горячего мягкого домашнего хлеба да с парным молочком! Сказка! Но и без Ростова моего я жить не смогу. Привык…».

Потом вспомнил, как несколько дней назад встречал Новый год с дядей и тётушкой. Накануне позвонил отцу. Поздравил его и сказал, что не приедет. Так меньше соблазнов, а уж если он взялся лечиться, нужно дело довести до конца. Заверил его, что встречать год своего пятидесятилетия будет чашечкой кофе.


Лучи утреннего бледного солнца падали на стеллажи с книгами, на иконы с блестящими окладами. Было утро последнего дня старого года. Завтра Новый год!

Все-таки странное это чувство – Новый год! Даже если он тебе и безразличен. Было время, когда ему казалось, что каждый новый год – совсем уж не радость и приближает к смерти. Но сейчас об этом не хотелось думать.

Все рубежи, намеченные когда-то в далёком детстве, пройдены, и теперь ему казалось, что он не летит в пропасть, в глубокую яму, откуда нет выхода, возврата, а карабкается наверх. Уцепился за край пропасти и никак не может поджаться и вылезти на ровный участок земли…

Он взял листок и стал на нём чертить график своей жизни. По оси «Х» отложил годы, а по оси «Y» – жизнь. Успешность, жизненные победы и поражения, неудачи. Точнее, ощущение счастья, которое должно составлять смысл жизни любого человека.

Падение было столь глубоким, что ось «X» пришлось сдвигать на верхний край листа. А ось «Y» сжалась так, что годы полностью слились. Получилась кривая, напоминающая холмистую дорогу в Заплавы или в станицу Багаевскую: вверх-вниз, снова вверх и вниз, да так круто, что листа не хватило. Ну как не выпить, посмотрев на этот график?! Но сейчас он был трезв как стёклышко, и мысль о проклятом Новом годе сверлила его мозг. «Все будут пить за Новый год, а я не притронусь к рюмке! Пусть лучше отсохнет моя рука! Неужели у меня и сейчас не хватит воли, чтобы не пить?!».

Год своего рождения – 1960-й, он, конечно, помнить не мог. Поэтому что считать точкой отсчёта? Пятнадцать лет Победы над Германией или семь лет от смерти Сталина? А может, – год до полёта в космос? Но, скорее всего, два года до нелепой смерти, забравшей у него мать! Сколько себя помнил, отец был для него и мамой, и папой… Ужасно и чудовищно. И мелодраматично, если бы было литературным вымыслом. Но ещё более ужасно, что вымыслом это не было, а так в самом деле подстроила судьба. А теперь наступает год его пятидесятилетия! Какой ухабистый, извилистый путь! По сути нужно сменить одну жизнь другой! Но как?! Где взять силы?! Как продолжать этот путь, эту жизнь?!

Он любил свою профессию, работал как мог, но так и не смог сделать счастливым ни одного человека!

Посмотрев на свою жизнь и оценив её объективно, он стал сомневаться, не поздно ли менять что-то в ней? Не ушёл ли поезд? Впрочем, можно будет вскочить в последний вагон, как когда-то, когда он торопился к отцу. Надо успеть…

Продолжая двигаться по графику в обратном направлении, оглядывая ретроспективу, он вспомнил школу, свою первую любовь… Как давно это было!

В 1977-м он поступил в университет. Отец был доволен и гордился им. Шутка ли, поступил! После окончания университета оказался в Афганистане… Об этом даже не хотелось вспоминать. Через два года вернулся и поступил в аспирантуру, защитил диссертацию. Даже пройдя мясорубку в Афганистане, он оставался наивным и едва прозревающим котёнком. Помнил себя комсомольским лидером, причём не по карьерным соображениям, а по глубокому убеждению.

В 1988 он потерял девственность. Первой женщиной у него была аспирантка с филфака. Но после того что произошло, она стала избегать его, и он не понимал почему?! После этого девушек у него не было. Он старался не думать о них. Целыми днями пропадал в библиотеках, архивах. Летом ездил на раскопки… А  в 2004 году появилась Люба!

Первое время всё, казалось, у них хорошо, только смущало, что нет детей. Сначала родители Любы подшучивали, ждали внука. Потом тема эта стала запретной.

Люба ходила к врачам, но ей говорили, что она совершенно здорова, и предлагали привести мужа на обследование. Но она ему боялась об этом сказать…

А потом… Потом наступили смутные времена. Будучи историком, он лучше других понимал, что власть оказалась в руках воров и бандитов. Политики менялись, но жизнь оставалась рабской. Ему хотелось бороться с алчностью и душевной косностью. Но «суждены нам благие порывы!..» Всё распадалось, пропитывалось фальшью и забывалось. А если ты не умел забывать, то оставались только бессилие, отчаяние, равнодушие и водка… которая и привела его в обитель дядюшки-священника. Здесь дышалось легче…

Он не помнил, где встречал прошлый Новый год, но этого ждал с опаской. Чему радоваться? Он по-прежнему бывший бомж, безработный, на попечении у дяди.

Николай посмотрел на часы. Было раннее утро тридцать первого декабря 2009 года.

Новый год встретил тихо в кругу дяди и тёти и рано лёг спать…


Они вошли в дом и долго веником счищали снег с обуви. Николай хотел продолжать интересный для него разговор, но тётушка позвала ужинать. После ужина Николай, озорно улыбаясь, спросил:

– Значит, не всё в моей жизни так уж и плохо? Если я недалеко ушёл от большинства граждан?

– В твоей-то жизни – да, но ты не утешайся этим особенно: во-первых, до выздоровления ещё очень и очень далеко! К тому же разве может человек быть счастливым, если вокруг него несчастные? А в жизни общества пока всё очень плохо, – ответил дядя.

– И что делать?

– Работать, стараться изменить себя, жизнь других людей...

– Общие слова! – заметил Николай. – Вы мне скажите, что делать, чтобы спасти общество?

Дядя рассмеялся.

– Ух ты, какой шустрый! Ты уже и об обществе хлопочешь! Давно ли по подвалам скитался! Да ты с себя начни, а потом думай о роде людском. Сам-то ты уверен, что уже спасся?

Николай задумался, но потом твёрдо сказал:

– Уверен.

– А вот я сейчас налью стакан и поставлю перед тобой, и что тогда? – спросил Алексей Нилович.

– А ничего! – ответил Николай. – Я его спокойно выпью, но больше пить не буду.

– Ага! Так я тебе и поверил! Выпьешь сейчас, а потом и ещё захочешь!

– Да нет же, говорю я вам! Выпью и докажу, что у меня нет зависимости от спиртного.

– А ты мог бы так: я тебе налью, а ты не выпьешь! Слабо?

Николай кивнул.

– Да я запросто могу и не выпить! И даже могу вылить её!.. Но это было бы проявлением моей слабости, – сказал он, несколько призадумавшись.

Алексей Нилович подошёл к нему, взял руками за подбородок, как берут нашкодивших мальчишек, и сказал строгим голосом:

– А ты бы, дружок мой, не играл в эти дьявольские игры с самолюбием и гордыней. Лучше честно скажи себе: «Я маленький человек, и куда мне тягаться с Господом Богом!». Вот так-то, дружочек! Медленно спеши, дорогой! Не торопись! Будет время – проверим тебя на прочность.

Николай смутился и не знал, что сказать. А дядя продолжал:

– Это ты при мне не выпьешь совсем или даже выплеснешь стакан, пока я буду стоять у тебя над душой, а как я только отойду в сторону, так ты не вытерпишь и тут же выпьешь. Да потом ещё себе нальёшь! Не обольщайся, что ты выпьешь только один стакан! Вот разве только перекрестишься для пущей убедительности – дескать, я вот сейчас перекрестился, а меня добрый боженька за это и простит, а так-то выпьешь – и этот стакан, и другой, а там и третий!

– А вот и тогда не выпью! – запальчиво сказал Николай.

– Ну, это мы ещё проверим, – сказал дядя. – Но как-нибудь в другой раз. А сейчас у меня к тебе одно дело есть.

– Какое? – с готовностью спросил Николай. – Я, как пионер, всегда готов.

– Завтра я пойду в нашу местную школу. Понимаю, что не моё это дело – заниматься хозяйственными вопросами, но так получается, что больше некому. Потому что там беда случилась!

– Да что там случилось? – удивился Николай.

– Минувшим летом родители собрали деньги на ремонт школы. Ну, там, классы побелить, столы и парты покрасить, окна и двери подремонтировать… А деньгами должен был распоряжаться родительский комитет – так во всех школах. Ну а у нас передали деньги директору. И вот результат: ремонта настоящего-то и не было. И куда денежки делись – неизвестно.

– И куда ж они всё-таки делись? – спросил Николай.

– А Бог их знает!

– Так это воровство! В прокуратуру нужно было написать, в милицию…

– Ага! Воровство! Как же! А ты попробуй докажи – ни расписок, ни свидетелей! В общем – что толку сейчас говорить об этом – делать надо что-то, а не говорить. Я тут насобирал кое-каких деньжат у наших прихожан – так, жалкие копейки, ничего серьёзного – и пока там зимние каникулы, мы на эти деньги организуем в школе мелкий ремонт. Купим краску, кисти… всё, что нужно, чтобы привести всё в Божеский порядок, а то стыдно смотреть! Я недавно заходил в школу, так, не поверишь, боялся глаза поднять! На стенах похабщина всякая нарисована, надписи. Срам, да и только!

– Понял, – с радостью согласился Николай. – И я помогу!

– Это уж само собой – куда ж я без тебя? Нет у меня доверия к администрации школы – вот что я тебе скажу!

– Но вы же должны доверять людям, – возразил Николай, – ведь само слово «вера», которую вы несёте людям, и доверие – это же почти одно и то же!

– Одно, да не одно! Вера – она в Бога, а доверие – оно к людям! Но, как говорится, на Бога надейся, а сам не плошай! Так что завтра придётся нам поработать! И вот ещё что: все здесь знают, что ты мой племянник. Но версия, которой все должны придерживаться: ты недавно сильно переболел, а у меня находишься на отдыхе. Всё. Никакой другой информации людям давать нельзя.

– Хорошо, – согласился Николай. – И что-то ещё?

– Да, – сказал дядя. – Ты там пока поработаешь в школе, соберись с мыслями, да потом я тебя к детишкам приведу – это уже когда зимние каникулы пройдут, и ты им что-нибудь расскажешь интересное.

– Про что? – удивился Николай. – Про то, как я бомжевал?

– Да я же тебе только что сказал: это тайна для всех! И вообще: не надо людей растлевать своим неверием в жизнь и своими ошибками. Будто тебе и рассказать больше нечего!

Николай пожал плечами.

– Я даже и не знаю, что бы я мог им рассказать.

– А история? – сказал дядя.

– Какая история? – удивился Николай.

– Да та, которую ты преподавал в университете!

– Ах, эта!.. Так ведь у них же в школе преподают её, разве нет?

– Преподают! Спроси современных детей попробуй, когда началась Великая Отечественная война, кто с кем воевал, кто у нас были союзники, и тебе никто толком не ответит. Я уже не говорю, что плохо знают предмет, так ещё и преподают его, каждый как хочет. Про донских казаков что говорят, ты хоть знаешь?

– Нет!

– Один умник, мужик лет сорока, ходит у нас в казачьей форме, кресты на себя понацеплял, словно бы он их получал за боевые заслуги. Так он всенародно заявляет: мы, мол, казаки, образовались задолго до возникновения русского народа. Ещё, говорит, двадцать тысяч лет назад мы уже были! А я ему говорю: «Что ж ты, ирод проклятый, народ-то дуришь?». А он мне отвечает: «Ничего я не дурю, это наукой доказано!».

– И люди верят ему? – спросил Николай.

– Да кто как. Кто-то верит, а кто-то не верит. Но, по-моему, большинству людей это всё безразлично: то ли казаки зародились двадцать тысяч лет назад, то ли они родом из Атлантиды – им всё одинаково. Лишь бы было что выпить да чем закусить, вот и вся их мораль! Я недавно спрашиваю одного мальчишку: «А знаешь ли, кто такие были Ленин и Сталин?». А он мне и отвечает: «Помню, что это были какие-то плохие люди, а что такого сделали – не помню, хотя мне мама и рассказывала… Один был чуть лучше, другой – совсем отморозок!».

– Ну что ж, правильно! – рассмеялся Николай. – Чистая душа! Что слышал, то и говорит!

– Чистая! Как бы не так! Не чистота это, Николаша, а пустота! Если у него в памяти нет ничего про войну, за победу в которой народ заплатил миллионами жизней, то он будет всегда иметь самые смутные представления о добре и зле. И уж какое там слово Божье в него поместится! Всю эту пустоту займут в лучшем случае телевизор и водка, а в худшем – наркотики и преступления. Вот ты и приди в школу да расскажи ребятишкам историю донского казачества. Должен знать это, если в университете учился.  Ты же историк, не мне тебя учить, что рассказывать, а чего не рассказывать…

13.

Директор Пётр Спиридонович, удивившись, встретил их на пороге школы.

– Как-то не очень кстати вы это затеяли, – сказал он, рассматривая пришедших. – Обычно такие вещи мы делаем летом, а сейчас среди учебного года – удобно ли? Да и краска может не высохнуть…

Алексей Нилович ответил:

– Если вы нас имеете в виду, то нам удобно! Навалимся всем миром и сделаем всё что надо. А краску мы купили быстросохнущую. Слава Богу, сейчас можно купить любую…

Алексей Нилович объяснял пришедшим, что нужно делать, чтобы привести школу в порядок.

– Посмотрите! Школа исписана нецензурной бранью. Все парты расцарапаны, на стенах непристойные надписи, а в туалет и вовсе войти страшно. Вот мы это безобразие и устраним, закрасим, забелим, а нашим детям потом, глядишь, и стыдно станет на стенах писать!

– Не станет никому стыдно, уверяю вас! – усмехнулся Пётр Спиридонович. – Сейчас не те времена. Как писали, так и будут писать – вот увидите!

– А мы на весенних каникулах ещё раз придём, – сказал Алексей Нилович.

– Всё равно плетью обуха не перешибёшь!

Директор хотел было уйти в свой кабинет, но его задержал голос мужчины, который представился племянником священника. Он тоже не очень-то верил, что толк будет, если только закрашивать да замазывать.

– В Ростовском университете, – сказал Николай, – есть опыт борьбы со сквернословием на стенах.

– Штрафуют? – догадался директор. – Так то же студенты, а у нас дети. Детей-то как оштрафуешь?

– Вовсе не штрафуют, – Николай даже удивился такому предположению. – В туалетах повесили на стены доски. И уборщица всегда следит за тем, чтобы там были мел и тряпка…

– Доска в туалете? – изумился директор. – Это ещё зачем?

– Как зачем? Чтобы писать! – пояснил Николай.

– Что писать? – не понял директор.

– Да всё что угодно! Любой мат, любые рисунки. Что хочешь – то и пиши и рисуй. Полная свобода слова!

– И зачем же такое безобразие нужно? – опять удивился директор.

– А затем, что на стенах там нет больше ни единой надписи. Туалет чистый, войти не стыдно. И в самом деле: зачем писать на стенах, если есть нормальная доска? А всё написанное на доске потом стирается, и она каждое утро – чистая.

– Это как в Японии на заводах в цехах вывешивают чучело мастера, – поддержал племянника Алексей Нилович, – и в перерыве рабочие могут ругать его, даже бить. Пар выпускают, накопившуюся отрицательную энергию… Что ж, мне кажется, это хорошая идея!

– Какая глупость! – разозлился директор. – Я думал, вы что-то дельное предложите, а вы!.. В Ростове чего только не придумают! Может, там и на головах ходят!

– А что, Пётр Спиридонович, – поддержал племянника Алексей Нилович, – давайте всё-таки и мы сделаем в нашей школе такую доску! Глядишь, и сквернословия меньше будет.

Директор стоял, не зная, что ответить. Потом, ни слова не говоря, ушёл в кабинет.

Алексей Нилович грустно проговорил:

– Вот потому у нас в государстве и неустройство такое, что всякая умная мысль непременно считается глупостью, а всякая глупая – непременно преподносится общественности как умная! А ты, Коля, хорошую мысль предложил. Мы её как-нибудь потом обсудим с родителями. А уж если родительский комитет вынесет своё решение, директор будет нам не помеха! А теперь пора и за дело браться.

Слух о том, что сам батюшка пришёл в школу с родителями, чтобы провести ремонт в школе, облетел деревню в тот же день, и на следующее утро желающих поработать было столько, что Алексей Нилович даже удивился.

– Да нам так много и не нужно, – сказал он, глядя с порога на собравшихся. – Человек десять мы, конечно, возьмём, а остальные тогда уж пусть завтра приходят.


Вскоре Николай и отец девочки из начальных классов по имени Анатолий занялись ремонтом мебели. Работы было невпроворот. Разбитые стулья, столы, шкафы, кушетки ждали помощи. Болты и винты раскрутились и затерялись. Ножки стульев едва держались на двух, вместо четырёх, шурупах. Спинки стульев и вовсе отлетели, и их нужно было собирать и привинчивать к металлическому каркасу. Дверцы шкафов держались едва-едва, иногда только на одной петле. Шурупы, которыми были привинчены петли, свободно болтались в непомерно больших отверстиях. Нужно было найти шурупы, болты, из нескольких поломанных стульев сделать один нормальный. Поломанные стулья складировались на чердаке, где Николай и Анатолий находили недостающие детали для ремонта мебели.

Так, переходя из класса в класс, Николай и Анатолий попали в кабинет истории. Здесь была и хозяйка кабинета Вера Васильевна Кузнецова, женщина средних лет с приятным, но усталым лицом.

– Хорошо, что вы пришли, – сказала она. – У нас шкаф совсем развалился, а попросить некого. Посмотрите, пожалуйста, дверцы, мне кажется, вот-вот должны отвалиться. Я просто боюсь их открывать – одной рукой открываю, а другой на всякий случай придерживаю.

Анатолий деловито осмотрел дверцу и несколькими ловкими движениями отвёртки снял её с петель.

– Отверстия разработаны, – сказал он, – и поэтому новые шурупы, сколько ни завинчивай, держаться не будут.

– И что же делать? – спросила Вера Васильевна.

– Будем выстругивать колышки, – сказал Николай, – и забивать в отверстия. А уже потом можно будет загонять туда шурупы.

– Хорошо бы эти колышки на клей сажать, – добавил Анатолий.

– У меня есть клей ПВА! – предложила Вера Васильевна. – Такой подойдёт?

– Подойдёт и такой, если нет ничего лучшего, – сказал Анатолий. – Я сейчас схожу на первый этаж – там мелких деревяшек всегда можно набрать. Хотя можно и простые спички использовать.

– У спичек слишком мягкая древесина, – возразил Николай. – Нужно бы что-нибудь потвёрже.

– Тоже верно, – согласился Анатолий и пошёл на первый этаж.

А Николай снял все дверцы и разложил их на полу для дальнейшей работы.

Анатолия не было минут пять, и за это время Николай успел приглядеться к учительнице. Взглянул на неё и больше не мог оторвать взгляда. Простая женщина с прекрасными чертами лица и без всякой парфюмерии. Русые волосы, простенькое платьице. Сапоги на ногах. Казалось бы – ничего особенного, но оторвать глаз от неё он уже не мог. Спросил:

– Это ваш кабинет?

– Да, – с гордостью ответила Вера Васильевна. – У нас хороший кабинет… много литературы и наглядных пособий. А мебель плохая, впрочем, как и во всей школе. Разваливаемся потихоньку. С каждым годом мебель становится всё хуже и хуже.

– Это что же, – спросил Николай, – дети ломают, или просто такая плохая?

– Мебель и в самом деле плохая. Прессованные опилки. А дети? Ну что вы! – возразила Вера Васильевна. – Деревенские дети очень совестливые. Я думаю, в городских школах намного хуже с поведением. А вы городской – это сразу видно!

– Я-то? – удивился Николай тому, что о нём вообще зашла речь. Он сразу вспомнил наказ дядюшки держать язык за зубами и не рассказывать о себе. – В некотором смысле да, – сказал он уклончиво.

– Да я же вас видела в Ростове, – рассмеялась Вера Васильевна. – Во Дворце пионеров.

– Во Дворце пионеров? – изумился Николай. – И что я там делал?

– Организовали курсы повышения квалификации для учителей из области. Вход в тот зал, где мы занимались, был со стороны Газетного, а не с Большой Садовой. И вы там выступали для нас с лекцией по истории Донского края.

– Вспомнил! – согласился Николай. – Меня иногда посылали на такие мероприятия.

– Мир тесен, – сказала Вера Васильевна.

Её глаза искрились, а она улыбалась, словно говоря: «Вот мы и встретились! Я была под впечатлением от вашей лекции, хотела даже встретиться с вами, поговорить… После той лекции моя жизнь приобрела смысл! Я вас увидела, и это ли не чудо?! Это ли не счастье?! Спасибо вам за то, что вы есть!..».

Николаю же не нравилась тема разговора. Чего доброго, так могло дойти и до вопросов, как ему теперь работается в университете и какие исторические проблемы его особенно волнуют.

– Ну да, – я бываю и в Ростове, – невнятно пробормотал Николай и стал зачем-то ковырять отвёрткой в освободившихся углублениях, куда предстояло загонять специально вырезанные для них колышки.

– Бываете? – удивилась Вера Васильевна. – А я думала, вы там живёте. А я вот как окончила институт, так и застряла здесь в станице.


Бессергеневка была станицей, каких много на донской земле. Домики, разбросанные по степи. Белая церквушка на холме. Старушки, летом склонённые над скудными грядками, а вечерами лузгающие семечки. Пьяные мужики да мычание коров и крик петухов. Здесь жил простодушный и пьющий народ, как правило, душой незлобивый.

Сосед Алексея Ниловича Трифон раньше работал скотником в колхозе, а когда колхозы развалились, стал ездить на своём стареньком мотоцикле с коляской к свояку на хутор Калинина, что раскинулся на правом берегу Дона прямо напротив станицы Багаевской. Там он брал у свояка лодку, натягивал перемёт и ловил рыбу. Большую часть улова менял на водку, но что-то привозил и домой. Бывало, и Алексей Нилович у него свежую рыбу покупал.

А рядом с хатёнкой Трифона стоял домик Веры Васильевны Кузнецовой. Растила она одна мальчонку. Муж её пять лет назад поехал с дружками на Дон, вроде бы на рыбалку. Да перепил и утонул… С тех пор учительница сама и вела своё хозяйство, а где нужна была мужская сила, приглашала Трифона. За деньги сосед работать отказывался, а за сто граммов помогал с удовольствием.

Жена Трифона Мария приносила вдове молоко, сметану. Благо корова была своя, а носить на рынок – времени не хватало.

Так и жила Вера Васильевна: растила сынишку, работала в школе. С родственниками мужа не общалась: они жили в станице Багаевской и считали, что сын их спился из-за «учёной» жены. Они ему в своё время прочили совсем другую девушку, но сын не послушался, и они порвали с ним.


Вернулся Анатолий.

– Ну вот, – весело сообщил он. – Дерево есть, два ножичка есть, сейчас быстренько настрогаем колышков и привинтим двери на место.

Хозяйка кабинета, увидев, что мужчины заняты, не стала им мешать и, оставив баночку с клеем ПВА, ушла куда-то по своим делам.

А потом они перешли в кабинет химии с его специфическими запахами, и вот уж там работы было так много, что она заняла весь остаток рабочего дня.


Вечером дядюшка спросил племянника:

– Ну и как тебе наша школа? Понравилась?

– Да, – ответил Николай. – Я даже испытал чувство некоторой зависти: у людей есть дело, они чем-то заняты, и главное: они делают важное и нужное дело. У них, впрочем, много проблем, как я вижу. Но у кого их нет? Как только эти люди работают в таких условиях!

– Да… только директору ничего не нужно. Он всё больше заседает! Прозаседавшийся, Господи, прости мою душу грешную! – Алексей Нилович перекрестился, глядя на образ, висевший в углу комнаты.


На следующий день команда Алексея Ниловича продолжала наводить порядок в школе.

Директор не вмешивался в то, что делали родители, только бурчал, что в школе слишком много народа. Но и Алексей Нилович старался от лишних избавиться.

– Вы, господа-товарищи, – говорил он с юмором, – если работать пришли, то работайте, а нет, – идите-ка по домам. Нечего здесь партсобрание устраивать и разговоры разговаривать!

В середине дня на первом этаже возник какой-то шум: вахтёр не пускал каких-то людей, пытавшихся пройти в школу. Директор выглянул из кабинета и крикнул:

– Евдокимыч! Ты чего там разбушевался?

– Да вот лезут в школу посторонние. Ходят тут всякие…

– Посторонних не пускать! – рявкнул директор и закрыл дверь кабинета.

Евдокимыч и не пускал. Он отлично знал своих станичников. А эти люди были не здешними. И на начальство не похожи, стало быть, и пускать их не надо.

– Здесь должен быть батюшка… Алексей Нилыч Колесов, – настаивал старик с палкой в руке.

Евдокимыч встрепенулся.

– Так вам нужен батюшка, что ли?

– Ну да, он самый.

– Так бы и сказали! – обрадовался Евдокимыч, но тут же его лицо начальственно нахмурилось и он сурово спросил: – А вы, собственно говоря, по какому вопросу к нему хотите обратиться? Учтите: он очень занят!

– Да брат он мой! Брат родной! – Аристарх Нилович от досады даже стукнул палкой о пол.

До Евдокимыча только сейчас стало доходить, и он всмотрелся в лицо этого человека.

– А ведь и точно: брат! – воскликнул он. – Похож... Ну, проходите, проходите, – великодушно разрешил Евдокимыч. – Если брат, то проходите.

– А где его можно найти? – спросил Аристарх Нилович.

– Он где-то здесь с людьми, – пояснил Евдокимыч.

Гости прошли в здание школы и стали искать Алексея Ниловича.

Его нашли в одном из классов. Он рассказывал женщине, что нужно покрасить. Увидев гостей, Алексей Нилович нахмурился.

– Что же так нежданно? – недовольно спросил он.

– Да вот, решили внезапно нагрянуть и посмотреть, как тут у вас дела.

– Вижу, что нагрянули, да надо ли было?

– Ну а как не надо, – возразил ему брат. – Душа-то болит.

Аристарх Нилович указал на Андрея и Любу.

– Душа болит – это серьёзно, – сказал Алексей Нилович. – А мы тут ремонтом занимаемся, как видите.

– Мы приехали к тебе домой, а Танечка и говорит: «А он ремонтом занялся в школе. Вот туда, говорит, и езжайте!». Мы и приехали!

– Ну да, ну да, – задумчиво сказал Алексей Нилович. – Только ж вы, надо думать, не ко мне приехали, а к Николаю. На него хотите посмотреть, да?

– И к тебе приехали, и к нему, – сказал Аристарх Нилович. – Вот узнать хотим, как вы тут живёте, как продвигается наше дело.

Алексей Нилович внимательно оглядел присутствующих. Андрей и Люба стояли в сторонке и молчали. Люба была подавлена и погружена в свои мысли. Казалось, она не здесь, а где-то в другом месте.

– Коля работает. Мы тут затеяли небольшой ремонт школы. Он на чердаке. Сейчас должен вернуться. Они там ремонтируют чердачное окошко. Дело нехитрое. Ну что, подождём, или к нему полезешь? – обращаясь к Андрею, спросил Алексей Нилович.

– Я могу и слазить, – улыбнулся Андрей.

– И я! – решительно заявила Люба.

Аристарх Нилович положил ей руку на плечо и тихо сказал:

– Не торопись, Любаша. Пусть Андрей полезет один.

Андрей пошёл на верхний этаж к тому месту, где по железной лестнице можно было попасть на чердак.

Затхлый запах чердака сразу же неприятно поразил его и почему-то напомнил, что совсем недавно Николай жил среди таких же примерно запахов.

Он пробирался в полумраке через доски и сваленную здесь же поломанную мебель. Подумал: «Чердак, а забит старой мебелью… Не дай Бог, пожар! Полыхнёт – мало не покажется!».

Подошёл к двум тёмным фигурам, которые приколачивали что-то возле закрытого и заново застеклённого чердачного окна.

– Привет труженикам! – сказал Андрей.

Анатолий молча кивнул, а Николай, увидев брата, смущённо сказал:

– Да тут стекло разбилось, и сюда постоянно наметало снега.

– А если дождь был, то и заливало, – добавил Анатолий.

– Вот мы и занялись, – продолжал Николай, словно бы оправдываясь. – А стали вставлять стекло, выяснилось, что и рама на ладан дышит. Пришлось и её приводить в порядок.

Андрей понял, что брат чем-то смущён, и решил подыграть ему. Он деловито пощупал раму.

– Эта рама долго не простоит. Новую надо ставить. Ну а ты как себя чувствуешь на новом месте?

– Я-то? Да хорошо, – ответил Николай.

– Нравится здесь?

– Нравится.

– В Ростов не тянет?

– Не тянет, – сказал Николай.

– А в Новочеркасск – к отцу?

– И туда пока не тянет.

– Отец бы обиделся, если бы такое услышал.

Николай промолчал.

– Собираешься всю жизнь здесь прожить? – осторожно спросил Андрей.

– Да почему бы и нет? – удивился Николай. – Меня вроде бы не гонят…

– Отца и Любу не хотел бы увидеть?

– Да пусть они отдохнут от меня, – сказал Николай.

– Тогда, может, хочешь им передать что-нибудь? – спросил Андрей.

– Папе передай, что со мной всё в порядке. Пусть не беспокоится.

– Передам. А Любе что сказать?

– Ничего, – ответил Николай и потупил взгляд.

– Ты неправ, – возразил Андрей. – Ну, хорошо. Мне всё понятно. Пойду я, пожалуй.


Когда Андрей спустился с чердака и молча подошёл к родственникам, Аристарх Нилович сразу почувствовал, что что-то не так. Спросил:

– Ну, что там, сынок?

– Не готов он, – коротко ответил Андрей. – Раму они починяют – это я видел. И то, что пить бросил, – охотно допускаю. Но до возвращения к прежней жизни ему ещё далеко.

Аристарх Нилович пробормотал:

– То, что пить бросил, – уже и на том спасибо. Прости ты его, Любаша, видимо, рано ещё тебе с ним встречаться…


По дороге домой Люба грустно сказала:

– Я понимаю, что сегодня встреча не получилась, но когда-то же она должна состояться!

– Позже, – сказал Аристарх Нилович.

– Можно и позже, – согласилась Люба, – да только жизнь-то уходит. И молодость моя проходит… Разве так можно жить – в ожидании чуда? В ожидании неизвестно чего? Вот уж второй год так живу… То постоянные пьянки, то и вовсе сбежал…

Отец нахмурился и отвернулся, словно бы заинтересовавшись выпавшим недавно снегом.

– Не ждать я не могу, – сказала Люба. – И жить так невмоготу. Я хочу увидеть его!

– Увидишь, – согласился Андрей. – Просто нужно будет лучше приготовиться  к такой поездке. Мы хотели нагрянуть как снег на голову, а оказалось, что это было неправильно. Предупредить надо было.

– Мы так и сделаем, – согласилась Люба. – Просто я в следующий раз сама позвоню ему и спрошу, хочет ли он меня видеть.


«Что всё это означает – непонятно! – думал Андрей, когда развозил отца и Любу по домам. – Был человек… умница… – и вроде подменили его. Почему? Какая сила вырвала его из жизни? Любу, конечно, он потерял. Да и она его потеряла. У них ничего общего нет… Разные они люди…».


Дома Люба почувствовала вдруг такую усталость, что захотелось упасть на постель и завыть бабским истошным воем… Или напиться с горя.

Последняя мысль показалась ей не лишённой привлекательности, но она содрогнулась от ужаса, представив себе, что и с нею случится то же, что с Николаем. Что угодно, но только не это!

Она включила телевизор и, усевшись в кресло, стала смотреть какую-то передачу, совершенно не понимая, что происходит на экране. Впрочем, какая разница?! Она думала совсем о другом. Хотелось плакать. И в это время раздался телефонный звонок. Люба вздрогнула от неожиданности. Сняла трубку.

– Алло? – спросила она.

– Привет! – ответил ей голос Эдуарда Петровича. – Это я опять звоню из Краснодара.

Люба удивилась:

– Зачем? Я же велела не звонить больше!

– Да мало ли что?! А я вот взял да и позвонил.

– Зачем?

– Хочу повидать вас… тебя! Какого чёрта выкать?! Мы же с тобой ровесники!

– А ты меня спрашивал, хочу ли я этого? Хочу ли, чтобы ты приезжал?

– Вот сейчас и спрашиваю: хочешь? Если хочешь, то я приеду!

– А если я скажу «не хочу» – ты не приедешь?

– Приеду всё равно! – сказал Эдуард Петрович.

– Ну, тогда зачем спрашиваешь?

– А я и не спрашиваю вовсе. Я просто ставлю тебя в известность: я уже приехал в Ростов!

Люба решила, что он пошутил:

– Тебя не поймёшь: то ты говоришь, что звонишь из Краснодара, то теперь сообщаешь, что уже приехал. Каким словам больше верить?

– Последним. Я действительно приехал. И мы могли бы встретиться.

У Любы в голове промелькнула шальная мысль: «А может быть, он и в те разы тоже приезжал?» Но она не стала спрашивать его об этом. Вместо этого спросила:

– Ну и зачем же ты приехал? Конференций сейчас нет. Университет не работает. Каникулы.

– А я не в университет приехал! Меня… я приехал просто так…

Люба была рада этому звонку, но с другой стороны, понимала, что даже разговор с Эдуардом Петровичем, сами мысли о нём являются предательством по отношению к Николаю. Подумала, что, может, Николай, узнав о «геологе из Краснодара», и стал пить? Ревновал, дурачок! Нашлись доброжелатели, которые наплели ему то, чего и не было вовсе! Она постаралась побыстрее закончить разговор и, сославшись на занятость, положила трубку.

Положила и… пожалела.

Минут через пять звонок повторился.

– Это снова я, – сказал Эдуард Петрович.

Люба почувствовала, как у неё что-то оборвалось в душе.

– Чего тебе нужно? – спросила она глухим голосом.

– Я приехал из Краснодара к тебе. Неужели непонятно?

Люба не отвечала.

– Почему ты молчишь? Я хочу тебя видеть!

– Ты же знаешь, что я замужем…

– Но я хочу тебя увидеть, – упрямо повторял Эдуард Петрович.

– Ростов – большая деревня. Все друг друга знают…

– Но мы не будем бродить по городу. Посидим где-нибудь в ресторане… Мне нужно с тобой поговорить…

– Я хочу… Мне надо… Ты говоришь только о себе! А что хочу я, что мне нужно, ты принимаешь в расчет?!

– Вот я и хочу, чтобы у нас всё было общим! Я люблю тебя!

В трубке повисла тишина.

– Чего молчишь? – спросил Эдуард Петрович.

– Но это слишком неожиданное заявление, – сказала Люба.

– В этой жизни всё неожиданно… Я жду ответа.

– Думаю, – ответила Люба.

– Думай быстрей, а то холодно на улице.

– Ты где сейчас находишься? – спросила Люба.

– На Большой Садовой. Возле главного корпуса университета.

– Жди меня, – вырвалось у неё. Почувствовала какое-то облегчение, что всё же решилась. – Минут через двадцать я подойду!

– Спасибо, – обрадовался Эдуард Петрович.

Люба положила трубку и присела на диван. Подумала: «Ноги не держат… Всё так и должно было случиться! Всё к этому шло…».

Вспомнила, как недавно после такого звонка из Краснодара она упала на диван и, зарывшись лицом в подушку, расплакалась. Всё валилось из рук, а она ждала, как обычно, повторного звонка.

Она так и легла спать, не дождавшись звонка от этого странного человека. Подумала с грустью: «Вот так люди теряют друг друга. Впрочем, терять можно то, что ты имел. А если ты этого не имел, как тогда можно потерять?! Вот и я не потеряла Эдуарда Петровича. Ведь, я же его не имела! Собственного мужа потеряла – это да… А он… Ну кто он мне такой? Да никто!».

Люба решительно подошла к зеркалу и посмотрела на себя. Потом надела шубку, платок, тёплые сапоги, и вышла из квартиры.


Было уже темно.

– Привет! – сказала Люба, подходя к Эдуарду Петровичу.

– Здравствуй, Лютик! Спасибо, что пришла!

– Я пришла, чтобы напомнить тебе, что я замужем… Зачем обманывать себя?

– Я не обманываю ни себя, ни тебя… Но зайдём в это кафе, а то холодно…

Они зашли в кафе и сели у свободного столика.

– У тебя в Ростове нет больше никаких дел? – спросила Люба.

– Никаких!

– Знаешь, у меня сейчас такое пакостное настроение… не до гулянок…

– Чего я не могу сказать о себе. У меня на душе праздник! Но замёрз чертовски. Сейчас что-нибудь закажем…

К ним подошёл официант, и Эдуард Петрович заказал шампанского, пирожных и кофе.

– Иногда полезно нарушить привычный распорядок жизни и сделать что-нибудь необычное, – сказал он, улыбаясь.

– Например, изменить мужу? – спросила Люба.

– Я такого не говорил.

– Но имел в виду.

– Любушка, что случилось?

– С мужем мы расстаёмся.

– Это прекрасно! Я счастлив!

– Рада за тебя. И что?

– Значит, в нашей встрече есть какой-то смысл.

– Хотелось бы верить, – грустно сказала Люба.

– Уверяю тебя, – сказал Эдуард Петрович.

– Немножко согрелся?

– Согрелся! Особенно от твоих слов!..


Когда они вышли на улицу, Эдуард Петрович взял Любу за плечи и повернул лицом к себе.

– Я люблю тебя и никому не отдам! Я не о ком не могу думать, ничего делать не могу! Всё время думаю о тебе! Чего же мы стоим? Я провожу тебя…

– Проводи…


Путь на второй этаж был недолгим, но им не удалось пройти незамеченными. Соседка Валентина Ивановна как раз в это самое время выводила выгуливать свою собачку.

– Добрый вечер, Валентина Ивановна, – тихо сказала Люба.

– Добрый вечер, Любаша, добрый вечер! – ласково отозвалась Валентина Ивановна, с любопытством оглядывая Эдуарда Петровича. А её собачка бросилась его обнюхивать.

– Боня! – с досадой воскликнула Валентина Ивановна. – Ну, сколько же тебя учить приличным манерам?!

Люба открыла дверь, и Эдуард Петрович робко вошёл в незнакомую квартиру.

Они разделись и прошли в комнату. Люба сказала:

– Можешь включить телевизор. Сейчас должны быть «Вести».

– Обойдёмся без телевизора. А где твой благоверный?

– Вот уже три месяца он здесь не живёт. То пропал куда-то, то… Не удивлюсь, если он сюда не вернётся никогда.

– Что с ним? – удивился Эдуард Петрович.

– Он хороший человек, но… алкоголик. За пьянство его выгнали с работы.

– Даже так? И чем он теперь занимается?

– Переехал к дяде в деревню. Лечится. Дядя у него священник, и он его приводит в чувство. Я так устала, если бы ты только знал! – Люба заплакала. – Я не знаю, что мне делать!..

– Всё будет хорошо, Лютик! Всё будет хорошо, – повторил Эдуард Петрович и обнял её за плечи. – Я ведь по-настоящему тебя люблю! Мы будем вместе!..


Когда они проснулись, за окном уже было утро. Задувал ледяной ветер, а в квартире было уютно и тепло.

– Какая нелепая зима, – сказала Люба. – То дождь, то вдруг сильное похолодание. Что-то происходит в природе… Она словно не знает, как себя вести в новых обстоятельствах.

Эдуард Петрович усмехнулся.

– Допустим, что Природа живая, но что это за новые обстоятельства?

– Новые обстоятельства – это мы, – с уверенностью сказала Люба. – Иногда мне кажется, что природа плачет или радуется вместе со мной.

– А сейчас что она делает, имея в виду тебя? – улыбнувшись, спросил Эдуард Петрович.

– Сейчас она злится на меня, – сказала Люба.

– Пусть злится, – сказал Эдуард Петрович. – Я хочу, чтобы ты знала, что я счастлив и никому тебя не отдам. Мы всегда будем вместе!

Люба в ответ подумала: «Всегда – это насколько? На вечные времена, что ли? А бывает ли вечность для человека?.. Ведь у человека всё временно: пришло счастье, а потом ушло вместе со старостью или смертью… Поэтому не лучше ли думать о том, что есть… Пусть ненадолго, но оно есть. И это факт, что оно есть. И это лучше, чем ничего».

14.

Когда каникулы закончились, директор школы Пётр Спиридонович вздохнул с облегчением. Мусор был убран, полы вымыты, и о случившемся нашествии добровольных помощников напоминал лишь запах недавнего ремонта, вселившийся в это старенькое здание, которое на самом деле уже давно было пора сносить.

– Ну, вот я и снова не у дел, – грустно сказал Николай.

– И чего это так? – удивился дядя.

Николай пояснил:

– Пока починял мебель и с озабоченным видом лазил по чердакам, мне всё время казалось, что я делаю что-то нужное людям. Живу недаром! И вот вдруг всё закончилось.

– Была бы шея, а ярмо найдётся, – улыбнулся Алексей Нилович. – Работу ты найдёшь. Не унывай! Любой человек может упасть в грязь, но вовсе незачем в ней залёживаться. Завтра к часу пойдёшь в школу и в актовом зале расскажешь детям о нашем Донском крае. Я уже обо всём договорился.

– Хорошо!

Весь оставшийся день Николай думал о том, что же рассказать детям, чем их заинтересовать. Сейчас возникло множество разных спекуляций на тему казачества. Надо бы рассказать детям о нём, о том, как при советской власти уничтожалось казачество. Об участии казаков во Второй мировой войне… О том, как развивается Донской край сегодня… Много нужно было сказать…

А вечером, когда уже все спали, Николаю вдруг захотелось написать письмо Любе. Он понимал, что прежней жизни у него больше никогда не будет и нужно ей это честно сказать. Она молода и сможет ещё устроить свою судьбу…

«Дорогая Любаша! – писал он. – Наконец, нашёл в себе силы написать тебе письмо. Ты прости меня за всё. Я недостоин тебя, и мне очень жаль, что так случилось… Сейчас живу у дяди и думаю, что тут и буду жить. Это небольшая станица. Жизнь здесь спокойная, я бы сказал, сонная. Но она по мне.

Прости меня за всё и считай себя свободной от всех обязательств. Ты, молодая, красивая, умная, образованная, – успеешь ещё найти своё счастье. Квартиру я оставляю тебе. На днях буду в районном центре и вышлю тебе нотариально заверенное согласие на развод и отказ от квартиры. Не суди меня строго, если можешь, – прости!

Николай».

Дописав письмо, он внимательно его перечитал и вложил в конверт. Старательно вывел на конверте адрес.


Утром жена Алексея Ниловича готовила Николая к «выходу в люди»: отгладила брюки и рубашку, постирала и выгладила его платок.

– У меня такое впечатление, – сказал Николай, – что вы волнуетесь больше, чем я.

– А ты разве не волнуешься? – спросила Татьяна Федотьевна.

– Я всю жизнь только и делал, что читал лекции. Это моя обычная работа.


По дороге в школу зашёл на почту и опустил письмо в почтовый ящик.

Ровно в час в школьном зале собрались ученики и учителя. Все с интересом ждали лекции ростовского историка, тем более что объявленная тема вызывала большой интерес. До лекции было много споров, являются ли казаки народом? Какие новые открытия в этом разделе исторической науки сделали учёные? Интерес подогрели рассказы учительницы истории Веры Васильевны Кузнецовой, которая рассказывала, под каким впечатлением была она, когда слушала Николая Аристарховича в Ростове на курсах повышения квалификации.

Николай Аристархович в сопровождении директора проследовал на второй этаж, в актовый зал. Конечно, «актовый зал» это громко звучало для такого скромного помещения, но другого в школе не было, и поэтому отпечаток некоей торжественности был на лицах тех, кто явился сюда.

Пётр Спиридонович вышел на сцену и сообщил, что историк и научный сотрудник Ростовского университета Николай Аристархович Колесов, находящийся в станице, прочтёт лекцию об истории казачества на Дону.

– Поаплодируем, ребята! – предложил директор и первый начал бить в ладоши.

Раздались аплодисменты, и Николай Аристархович вышел из-за занавеса. Так было запланировано директором в целях, как он выразился, художественного эффекта.

Николай Аристархович посмотрел сначала в зал, потом перевёл взгляд на сцену. Поздоровавшись и сделав небольшое вступительное слово, начал лекцию.

Захватив внимание аудитории, он добился того, что его слушали с восхищением в благоговейной тишине. Кратко остановившись на истории Донского казачества, он перешёл к событиям начала двадцатого века, к Гражданской войне, когда отец воевал против сына, а брат против брата…

Остановившись кратко на политике советской власти, касающейся казачества, он, наконец, стал рассказывать о возрождении казачества.

В лекции он не избегал острых моментов. Впрочем, все, что он говорил, широко обсуждалось на страницах газет и журналов. Нужно было только правильно расставить акценты, что он и сделал. Слушатели были довольны. Разрозненные сведения выстроились в стройную систему, и историческая картина стала ясной и понятной.

Зал слушал его с огромным интересом.

Потом посыпались вопросы…


Он говорил и говорил, а у самого где-то в тайниках души возникало сомнение: а что, если кто-то из присутствующих знает тайну его недавнего падения? Например, кто-то приезжал в Ростов и видел его на Центральном рынке. А теперь этот человек смотрит на него и думает: «Болтай-болтай, а я про тебя всё знаю…». Он всматривался в лица сидевших перед ним людей и пытался разглядеть в них сомнение или тайную насмешку, но так ничего и не увидел. И даже не знал, радоваться ли этому обстоятельству или огорчаться. Думал: «Может быть, я плохо умею читать по лицам и чего-то не понимаю? Не может быть, чтобы всё было так хорошо»!


Выходя из зала, он встретил благодарный и восхищённый взгляд Веры Васильевны. Она ему что-то хотела сказать, но он по-доброму улыбнулся ей, кивнул, но не стал останавливаться и прошёл в кабинет директора, где  оставил свою меховую куртку. Директор пригласил его остаться на чаепитие, которое по такому случаю организовали учителя школы.

– Наша Евдокия Петровна испекла яблочный пирог! Если бы вы знали, какая она мастерица на эти дела! Выпьем чайку, поговорим… У нас много к вам вопросов. Нечасто к нам приезжают учёные из Ростова…

– Нет-нет! – воскликнул Николай Аристархович. – Как-нибудь в другой раз. Сейчас мне нужно торопиться. У меня назначена встреча… Я и так опаздываю… Спасибо! У вас прекрасный коллектив, и мне было приятно выступить перед вашими детьми. Но извините меня… Никак не могу… Спасибо…

Так, сославшись на неотложные дела, он быстро попрощался и вышел на улицу. Сразу же в лицо ударил холодный ветер, напоминая ему о том, что в этой жизни не всё так уж и хорошо, как ему только что казалось. Благодарные дети и тёплый актовый зал остались где-то в прошлом, а впереди были холодная улица, ветер и совершенно непонятные перспективы. Где-то сейчас томится в своём вынужденном одиночестве Любаша, а Андрей тяжело работает на заводе. Отец, наверное, подводит итоги жизни, среди которых и его, Николая, судьба… Все заняты своими делами. И только он один не у дел.

Проходя по станице к дому, он неожиданно встретил Анатолия, с которым недавно ремонтировал мебель в школе. Увидев Николая, он подошёл к нему. В руке у него была бутылка водки.

– Николай! Здорово, что мы встретились! Давай помянём мою тёщу! Преставилась вчера. Жаль её. Хорошая была женщина! Я к ней относился, как к матери…

– Сочувствую, – сказал Николай, – но я не могу. У меня ещё много дел…

Он хотел уже уйти, хорошо представляя, что может случиться, если он примет приглашение Анатолия. Но тот его задержал.

– Да мы по чуть-чуть. Помянуть нужно. Не помянуть – не по-христиански. Ей-богу, так пакостно на душе, если б ты знал. Веришь ли, моя тёща, Анна Тихоновна, была прекрасной женщиной! – продолжал Анатолий. – У меня в прошлом году умерла мать, так я не плакал. А у гроба тёщи ревел как белуга. Давай помянём!

Анатолий налил в стакан водку и протянул его Николаю.

Отказаться было трудно. Николай подумал: «Пригублю… Если откажусь – обидится».

Впервые за всё это время Николай прикоснулся к водке. Она ворвалась ему в рот, а потом и в горло знакомым дурманящим вкусом и затем стала блаженно разливаться по всему телу.

Пили, по обычаю, не чокаясь – один раз, второй, третий.

– Ну, всё. Мне пора. Дома ждут…

– Ну, что ж так? Тёща моя…

Но Николай уже не слушал и хотел было уйти, но Анатолий задержал его. Протянул почти полную бутылку водки Николаю и сказал:

– Возьми. Помянёте Анну Тихоновну дома… Хорошая, ей-Богу, была женщина!

Николай почувствовал опьянение. Ему стало не по себе от этого чувства, и он, попрощавшись и взяв бутылку водки, пошёл к дому Алексея Ниловича, проклиная себя, что не сдержался и выпил.

– Этого мне только не хватало, – сказал он сам себе вслух.

Но оказавшись в небольшом скверике, остановился, огляделся вокруг и залпом выпил половину содержимого бутылки. Тепло разлилось по телу. На какой-то момент протрезвел и в ужасе подумал: «Что же я делаю?» – и с ненавистью ударил бутылкой по кирпичному забору, отчего она разлетелась вдребезги.

Надо было идти домой и на коленях просить прощения. Простят ли?

Николай присел на скамейку в надежде, что на морозе быстро протрезвеет и никто ничего не заметит. Мимо проходили какие-то люди, а он сидел, словно отдыхал и любовался белыми, засыпанными снегом деревьями. Но вот мимо него прошла Вера Васильевна, о которой последние дни он всё время думал. Увидев её, Николай постарался спрятать лицо, для чего отвернулся, словно заинтересовался чем-то на другой стороне. Вера Васильевна, пройдя мимо, вдруг остановилась. Потом вернулась к нему. Она поначалу ничего не говорила, только подошла и протянула руку, мол, вставайте, я помогу вам дойти до дома. Нам по пути…

Он не хотел вставать. Взглянул на неё, и в глазах его было столько боли и нежности, что она не могла этого не заметить. Он хотел, чтобы этот бессловесный разговор продолжался ещё и ещё, но она настаивала, и он встал. Она испытывала к нему не жалость, нет! От неё исходило какое-то тепло, нежность, уважение…

Они не говорили ни о чём. Он шёл, а она слегка поддерживала его за локоть.

Он понял, что нашёл ту, которую искал. Она родила огромный всплеск чувств, от которых он давно отвык.

Потом судьба словно решила испытать его зарождающееся чувство на прочность. Он колебался, вправе ли так поступить? Не предательство ли это по отношению к Любе? Но к Любе у него остались нежность и преданность… а чувств, настоящих чувств не было. Николай знал, что, если нить этого вновь возникшего чувства разорвётся, он полетит в бездну и уже никто и никогда его оттуда не вытащит.

Николай не знал, прав ли, но чувствовал, что и Люба в последнее время тяготится им, своими обязательствами. Он хотел дать ей свободу и обрести свободу самому…

– Скажите как на духу, есть на мне печать алкоголика или бомжа? Нет? Честно? Интеллигент? Ну, спасибо, успокоили. А хотя чего там… Я и сам понимаю, что со стороны всё видно. Не зря же все смотрят на меня как-то подозрительно. А я вот немного перебрал и присел отдохнуть. Не знаю, доберусь ли до дома, но направление я помню, и куда идти – знаю!

– Знаете, раньше я любила ездить на коне, – улыбнувшись, сказала Вера Васильевна. – Тогда транспорта у нас не было другого. Был у меня красавец конь. Он до сих пор стоит перед моими глазами. Умница был! Всё понимал с полуслова! Как-то ехала я верхом из хутора Калинина. Ветер трепал гриву моего коня, и она серебрилась в лучах заката. Устала я в тот день… Так и заснула в седле. А конь и привёз меня к дому. Вот что значит умный конь! Вот и вы, как тот конь, нацелены на дом… как на автопилоте. Это хорошо!

– Нет, уважаемая Вера Васильевна! В жизни я чувствую себя не конём, а, скорее, старой клячей…

– Рано вам клячей себя называть… Сколько вам лет?! Живите и радуйтесь. А будете хныкать, так и впрямь в клячу превратитесь!

– Наверное, вы правы. Когда мне везло в жизни, вокруг меня всегда было много людей. А как сорвался в обрыв на крутом жизненном зигзаге, так опустело всё вокруг. В общем, как говорится, в прошлом у меня было прекрасное будущее… А потом… мудрости и терпимости не успел приобрести. Начались конфликты, несчастья… Кончилось тем, что начал пить. Я чувствовал, что не оправдываю надежд своей молодой жены. Всё время ревновал её, думал, что она однажды скажет: я ухожу! Не стал ждать. Сам ушёл… Ушёл из университета… скорее, меня ушли за пьянку. А пил-то я, чтобы заглушить свою постоянную боль… Скитался по подвалам, подрабатывал на рынке и пил… Но теперь всё изменится! Теперь-то я это знаю точно!

– Изменится, изменится… Ваш дядюшка, отец Алексей, – прекрасный доктор…

– Вы правы… Мой дядюшка – прекрасный доктор. Я любил гостить у него. Мне было всегда интересно слушать его речи. Я заслушивался историями, которые он мне рассказывал. Любил рыться в его огромной библиотеке. Он казался мне посланцем Бога на земле. Станица казалась мне после  Новочеркасска тихой и безлюдной. Здесь жили работящие люди… Кто-то трудился в колхозе, кто-то в Багаевке, а кто-то ездил на работу на Новочеркасскую ГРЭС. А вечером бабки загоняли в свои дворы скот и до позднего вечера доили коров, возились по хозяйству. Нищета и безысходность…

Я помню аромат свежеиспечённого хлеба. Что может быть прекраснее?! А весной – запах талой земли… Эти запахи моего детства останутся у меня в памяти на всю жизнь…

В воскресенье дядя отправлялся в церковь и я шёл с ним. Мне нравился своеобразный запах ладана и свечей, тишина и степенность всего происходящего. Я никогда не вслушивался в слова проповедей, молитв, но на душе у меня становилось легко, и я чувствовал себя счастливым.

Вы, конечно, правы. Дядюшка – прекрасный доктор… Только не он меня вылечит, а вы…

– У вас же жена…

– Наши отношения канули в Лету. Мне было очень трудно с ней общаться. Я рядом с нею всё время чувствовал себя старцем. Понимал, что вместо обычной радости любви она причиняла мне сильную боль. Она стала относиться ко мне холоднее. Я это чувствовал и не знал, что делать. А вскоре и чувства исчезли. Это случилось после того, как она пошла работать в другой институт, или после её командировок. Она очень любила командировки, как будто тяготилась домом… Я видел, как она ускользала от меня, ревновал. На душе была рана от её отчуждения. Когда же выпивал, мне становилось легче, в том смысле что я больше не чувствовал близости с ней. Она уже не была маленькой капризной девочкой, которую я знал с рождения. Теперь она стала по-другому одеваться, слушала другую музыку, стала веселей, смелей, достойно отвечала мне, а мне казалось, что она смеётся надо мной. Её невозможно было унизить. Даже если её оскорбляли, она плакала и была в этом страдании прекрасна, хрупка, изящна. Она чувствовала своё превосходство и показывала его. Холодный лёд, и ни намёка на открытость, дружбу. Нет! Мы больше просто не можем быть вместе. Между нами больше никогда ничего не может быть. Она никогда не любила меня. Это было всё что хотите, только не любовь. Страсть, уважение, желание… Она никогда не была одной, поэтому ей было трудно меня понять. Ради неё я хотел жить… Но она никогда не понимала, как больно любить!.. Мы никогда не были друзьями… Теперь я понимаю, что всё, что было, – была страсть… С вами… с тобой у меня всё иначе. Это я понял, как только увидел тебя тогда в классе, когда мы ремонтировали мебель. С тех пор я не могу тебя забыть, всё время думаю о тебе, скучаю, мечтаю, жду… Я живу только тобой!

Я знаю, что ты понимаешь, как тяжело быть одному. Просто невыносимо. Летишь, как в космосе, безмолвном, холодном… Это страшно!

Нет, вылечит меня не дядя, не воспоминания… Я знаю, что меня может вылечить! Моя к вам… к тебе любовь…

– Я? Хорошо! Я вылечу… Вот, кажется, мы и пришли. Стучите в калитку, а я, пожалуй, пойду!

– Спасибо вам… Вы сами даже не знаете, что вы сегодня сделали!

– Почему не знаю? Помогла вам дойти до дома.

– Вы дали надежду! Впервые я почувствовал, что не всё потеряно, что ещё может быть будущее! Спасибо вам…


Когда Николай постучал в калитку, с трудом удерживая равновесие, он уже знал, что выздоравливает.

Алексей Нилович открыл калитку, увидел пьяного племянника и, ни слова не говоря, помог ему раздеться.

– Всё, дядя Лёша, всё! Я думал, что не смогу справиться… Но сегодня произошло нечто такое, что я снова обрёл надежду! Самое плохое, когда её теряешь. А когда вновь обретаешь, значит, жизнь продолжается!

– Ладно, Колюшка, ладно. Ты раздевайся и ложись-ка спать. Утро вечера мудренее! Не обидел ли тебя кто в школе?

– Нет, никто не обижал, – ответил Николай.

– Да я ж так и думал, – сказал Алексей Нилович. – Мне из школы звонила Вера Васильевна. – Она в восторге, да и дети тоже.

– Но я всё-таки нашёл её! И снова мир стал многоцветным, появилась цель, к которой можно стремиться! Я вновь обрёл надежду! Вы понимаете, что это для меня значит?! Теперь я точно вылечусь. А выпил я, так это у Анатолия тёща умерла. Попросил выпить за упокой её души… Не мог я ему отказать…

– Ладно, Колюшка. Ложись-ка лучше спать!

– Хорошо! Спать, спать. Баиньки… Сам не знаю. Всё изменилось… Я нашёл, наконец, свои чувства! Раньше мне казалось, что они у меня куда-то делись. Головой понимал всё, а чувств не было! И что жена у меня молодая, и отец старый… а чувств не было! А сегодня я снова стал чувствовать! Я встретил, наконец, её!

– Кого ты встретил, Колюшка? – не понял старый священник.

– Не кого, а что! Свою любовь! Да, да, не смейтесь! Я её, наконец, встретил. Теперь мне предстоит пройти много испытаний, чтобы я имел право за неё бороться! Но у меня появилась цель! И я выдержу всё!

– Ладно, дорогой… Это уже завтра обсудим. Иди спать!

– Вся моя предыдущая жизнь вела к ней. И отец мой, и школа, университет, да что университет! Жизнь меня учила любви к ней. Я и память потерял, чтобы вычеркнуть всё, что было раньше, и начать с чистого листа! Я всю жизнь свою шёл к ней. Не спал ночами, грезил о ней. Днём искал её.  И не нашёл потому, что не терял никогда… И не встретил её здесь, потому что не расставался с нею никогда…И не расстанусь никогда… никогда не потеряю… Когда теряешь мечту – незачем жить! И жить хочу, потому что хочу быть с ней. И объяснить этого я тоже не могу…

– А Люба?

– Что Люба?! Если бы она меня увидела, вот бы был концерт! А может, она бы презрительно только и сказала: «Здрасте! Действие второе»! Она давно на меня рукой махнула! Конечно, куда мне! Я не подхожу ей, у неё очень высокий стандарт… А я не герой… я какой есть… вот он я! В последнее время у нас и тем для разговоров не было. Понимаю: клеймо алкаша и бомжа меня не отпустит. Даже если я и вовсе не буду пить. Люди хотят видеть перед собой жертву, человека, который чем-то хуже их. Хотят оправдать свою серость хоть таким образом…

– Ладно, Колюшка, ты ложись спать…

Алексей Нилович понимал, что сейчас не время поучений. И в самом деле племянник оказался слабым человеком… Не смог удержаться, сдержать слово… Как после этого можно верить ему? Ему жалко было его. Жизнь помотала парня изрядно. Постоянные испытания на прочность, унижения в конце концов сломали его. Он разуверился во всех и убедил себя, что в жизни ему ничего хорошего не светит. Так и жил без праздника в душе. Со временем ему стало невмоготу. Он пытался что-то изменить в своей жизни, но так и не смог. Стал пить, чтобы заглушить в себе это чувство неудовольствия самим собой.  Раненое сердце кровоточило, а в душе воцарялась пустота. Его жизнь была сплошным штормом, и он мечтал о тихой гавани. Пытался наладить отношения, но его попытки наталкивались на непонимание. И вот, кажется, он нашёл свою гавань. Дай-то Бог!