Курортная элегия

Осень скукожила травы, перекрасила кроны деревьев и кустарников, зазвала ветра. Они прилетели, гоня впереди себя тучи. Понравилось им здесь, на правом берегу Дона, в большом городе, раскинувшемся на многие километры и уходящем вдаль от реки в бескрайнюю степь.

Поезд тронулся, и медленнЧего скрыватьо поплыли на север здание вокзала, станционные постройки, деревья, дома. Потом прогрохотал мост. Поезд набирал скорость. В купе было тепло, и воспоминания о ветреном холодном октябре постепенно стёрлись. Темнело. Вскоре в окне вагона Михаил Львович заметил приятного на вид мужчину с редкой седой шевелюрой и мешками под глазами.

– Добрый вечер, – поприветствовал он своё отражение. – Интересно, здесь чай разносят?

– Несомненно. Сейчас принесут, – ответил мужчина и подмигнул.

Непонятно, для чего он мигал?

Проводник принёс чай и булочки.

– Не стоит есть сдобу на ночь, – сказала Ольга Сергеевна, жена Михаила Львовича, миниатюрная женщина, в облике которой угадывалась былая красота. – Ты и так набрал за этот месяц сверх всякой нормы.

– Что вы, уважаемая, – заступилось за Михаила Львовича отражение. – Они малокалорийные, но зато какие вкусные!

– Мне терять уже нечего…

Михаил Львович аппетитно уплетал сдобную булочку, запивая её чаем с лимоном.

– И не поверить, что месяц назад стояла несусветная жара, – сказала Ольга Сергеевна, укладываясь напротив мужа.

– Лето в этом году было жарким. Даже у воды не чувствовалось прохлады.

– У воды?

– На Маныче. Помнишь, в августе я ездил на рыбалку?

– Да, – сказал тип с мешками под глазами. – Вспомнить страшно.

– На Маныче? – удивилась Ольга Сергеевна. – У нас на базе и тени много, и в комнатах кондиционеры…

– Я хорошо помню это знойное лето, – продолжал тип. Он снял рубашку и остался в одной майке.

Михаил Львович взглянул на отражение и подумал: в поезде допустимо. Надеюсь, что он не станет снимать брюки. А оно продолжало:

– …Ни ветерка. Огромное озеро, казалось, задыхалось от этой жары, и даже лягушки не квакали. В это пекло и им было не до веселья.

– Мы рыбачили вечером или ранним утром, – вставил Михаил Львович. – Вода прозрачная, и можно было разглядеть, как юркие рыбёшки знакомились с пришельцем из другого мира. Они подкрадывались к червячку, пробовали на вкус и только потом заглатывали его вместе с крючком…

– У нас на базе живёт семейство ежей. Они вполне освоились и подходят к людям довольно близко в надежде чем-нибудь поживиться, – с улыбкой добавила Ольга Сергеевна.

– А за территорией базы степь. Я люблю ранним утром слушать, как она звенит. – Михаил Львович посмотрел в глаза своему двойнику и тоже подмигнул.

– Это чудо! Волшебство! Глаз не оторвать! Разнотравье, полевые цветы… – подхватило отражение.

– Если внимательно вслушаться, – продолжал Михаил Львович, – можно услышать прекрасную мелодию, и она потом долго звучит в голове. Замолкают птицы, деревья, камыш на воде, – тишина… И музыка...

– А ты поэт! – улыбнулась Ольга Сергеевна.

– Почти… Помню, как на ветке сидело семейство стрижей. Они затеяли спор на птичьем языке. Папа-стриж, видно, убеждал любимую лететь с ним в другой конец сада: «Летим! Там на старой груше много червячков…». Я лежал в траве, смотрел в бездонное небо и слушал птичий спор. В эту жару даже мошкара не летала. Хорошо!

Михаил Львович присел и взял книгу. Напротив, на расстоянии вытянутой руки, расположился его двойник.

– Прочтя множество книг, я понял, – продолжал он, – каждый человек хочет счастья.

– Прийти к такому выводу можно вообще ничего не читая…

– Ты права. Я знаю людей, которые кроме букваря не прочитали ни одной книжки. При этом у них есть диплом о высшем образовании и апломб профессора. Но они по-своему счастливы.

– Счастье. Что это такое? – спросила Ольга Сергеевна.

– Считается, что у каждого своё счастье. Один счастлив оттого, что у него есть деньги. Другой – оттого что у него их нет, не нужно беспокоиться о том, чтобы их сохранить… Но, если вдуматься, оно у всех одно.

– Чтобы быть счастливым, достаточно умерить свои желания, – вставила Ольга Сергеевна.

– А мне кажется, у человека не должно исчезать стремление к счастью. Иначе остановится прогресс.

– Ты считаешь, что для движения вперёд человек должен быть неудовлетворён настоящим?

– Недаром говорят, что человек, ничего не желающий, превращается в поросёнка, – заявило отражение.

– Творец должен быть голодным! – добавил Михаил Львович.

Поезд замедлил ход и вскоре остановился.

– Давай потушим свет. Может, пока поезд стоит, я смогу заснуть, – сказала Ольга Сергеевна, откладывая журнал в сторону. – Голова разрывается. Я уже и таблетку проглотила.

– Хорошо.

Михаил Львович потушил свет, и назойливое отражение в тот же миг исчезло.

– Наконец, мы остались с тобой вдвоём.

– А кто тут был ещё?

– Моё отражение…

Утром поезд, как старая нянька, слегка покачивался, убаюкивая Ольгу Сергеевну. Жёлто-бурые деревья и кустарники, мелькая в окне, выглядели чересчур живописно и ненатурально. Поезд шёл вдоль моря. В утреннем солнце оно выглядело изумрудным, и белые кружева волн, набрасывающихся на берег, обрамляли эту красоту. Над морем серой акварелью размазалось небо.

Поезд медленно подкрадывался к железнодорожному вокзалу Сочи.

Попрощавшись с проводником, они вышли на платформу и сразу оказались в кольце предлагающих свои услуги людей:

– Сдаю квартиру… Недорого.

– Кому комната? Рядом с морем… Прибой слышен…

– Такси, такси…

Они сели в старенькую, видавшую виды «Волгу» и поехали в санаторий. Через десять минут зашли на территорию, утопающую в зелени и цветах. В октябре тепло приятно. Оно пробуждало воспоминания о прошедшем лете. Неестественно синяя вода плавательного бассейна искрилась на солнышке.  А над всей этой красотой – голубое небо в барашковых облаках. Воистину – ворота в рай!

Михаил Львович Лунёв, доктор медицины, человек в годах, с сединой, похожей на грязный снег, широким лбом мыслителя, в больших роговых очках, неспешно поднялся по мраморной лестнице и направился в сторону дежурного администратора, таща за собой чемодан на колёсиках. За ним шла Ольга Сергеевна.

– Доброе утро. Снова к нам?

– Привык, знаете ли. Да и чувствуем мы с женой здесь себя лучше.

– Это хорошо!

– А знаете почему? Потому что отсюда пятен на солнце видно меньше, – сказал Михаил Львович, смеясь.

– Шутите?

– Шучу, конечно. Нам должен быть забронирован номер на фамилию Лунёва.

Девушка в форменном платьице посмотрела в книге, потом нашла фамилию в компьютере и улыбнулась:

– Да, конечно…  Пятый этаж, номер пятьсот пять, – она подала магнитный ключ. – Проходите, а после завтрака мы вас оформим…

После завтрака, оплатив проживание и лечение, они пошли на набережную, где любили сидеть на скамейке и дышать морским воздухом.

Санаторий располагался рядом с зимним театром. Выстроенный с размахом, позволительным только российским железным дорогам, он представлял собой образец санаторно-курортного дела. Прекрасный парк, в котором стоял корпус, поражал продуманностью и ухоженностью. Аккуратно подстриженные газоны, вьющиеся розы, пальмы, голубые ели, фонтаны и бассейны – всё это восхищало. Они гуляли по аллеям, сидели в тени на скамейке, наблюдая, как в искусственном водоёме плавают красные рыбки.

Если выйти за ворота санатория, можно попасть на набережную, красивейшее место в Сочи. Здесь много гуляющей публики. Бабушки с внуками, молодые люди, жмущиеся друг к другу, как голуби на карнизе, дети на взятых на прокат машинках с электродвигателем…

А с балкона номера открывался прекрасный вид на театр, на гостиницы «Жемчужина» и «Светлана», на море…
– Ощущение, что мы в другом мире и здесь не бушуют страсти, нет экономического кризиса. Здесь всегда спокойно и хорошо…

– Точно. Газет мы читать не будем, телевизор включим только, когда захотим посмотреть что-то интересное…

– Если бы ещё и телевизор убрать, можно было бы…

– Нет, дорогой! Тогда возникнет информационный голод, и, не знаю, как тебе, а мне было бы некомфортно, – сказала Ольга Сергеевна. – Уже завтра утром будем ходить на процедуры, а пока… просто отдыхаем!

– Я и процедур возьму минимум. Мне бы просто отоспаться и сменить обстановку. Почитаю свежий номер «Ковчега». Привык, знаешь ли… Ищу духовную и интеллектуальную поддержку своим размышлизмам, и, надо признаться, часто нахожу. Здесь я понял: не стоит расстраиваться из-за того, что на дворе осень. Тешу себя мыслью, что осень бывает разная. Для кого-то – холодная и дождливая, а для нас – бархатный сезон. Прошло лето – пора сладкой, упоительной безмятежности, романтики, страстного буйства красок, благоухания раздольных трав, цветовых переливов радуги, раскатистых гроз.

Когда-то Михаила Львовича одолевало непреодолимое желание совершить нечто неординарное: сделать необыкновенную операцию, провести обезболивание гипнозом, ввести изолированно облучённую кровь и таким образом предупредить возможные осложнения. Он был энергичным и деятельным. Торопился жить. Стремился внедрить новый метод диагностики, разработанный им вместе с учеником. Ему говорили, что напрасно он суетится, что его ученик – не такая уж овечка и, находясь у власти, сможет приписать всю честь открытия себе. Михаил Львович только улыбался. В конце концов, какое это имеет значение? Лишь бы внедрить…

Жена ворчала:

– Отдохни от забот, притормози, сколько можно? Осень не только на дворе, наступила осень нашей жизни. Не суетись, не раздражайся попусту… Радуйся тому, что видишь здоровыми детей и внуков…

Михаил Львович улыбался:

– Ладно. А после смерти встану, отряхнусь, почищу пёрышки и всё начну сначала…

Посмотрел ей в глаза и подумал: «Чёрные глаза так красивы, что от них невозможно оторвать взгляд. В них и утонуть можно».

Возраст четы Лунёвых, интеллигентный облик выделяли их из толпы отдыхающих. Время от времени Михаил Львович намеренно выхватывал из множества лиц какое-то одно, пытаясь обнаружить в нём что-то значительное. Но тут же с горечью, с негодованием отводил глаза, ибо ничего интересного, тёплого не находил в этих легкомысленных фланирующих отдыхающих.

– Не с кем даже поговорить…

– А я уже неодушевлённый предмет, – возмутилась было Ольга Сергеевна.

– Нет, дорогая. Но к твоим аргументам я привык. Хотелось бы чего-нибудь новенького.

– Тебе бы только спорить…

– А эти пробегающие мимо маски мне совсем неинтересны…

– Это, мой милый, осень… Старость. Когда-то тебе были интересны все. Ты был рад любому знакомству, любой встрече.

– Наверное, ты права. Но поверь: гляжу на эти лица, и грустно становится. Все чем-то озабочены, куда-то спешат, и лишний раз убеждаюсь, что человек предназначен исключительно для бессмысленной и безрадостной жизни.


После утренней прогулки они пошли к врачу и определились с процедурами. Михаил Львович смог убедить доктора, молоденькую смазливую девочку, что ему ничего не нужно, кроме подводного массажа. Девочка-доктор улыбнулась, кивнув головой, и выполнила все пожелания отдыхающего.

Ольга же Сергеевна взяла полный набор процедур, желая хотя бы в отпуске принять всё, что не удалось в течение года.

После посещения врача они вернулись в номер и стали разбирать вещи. Ольга Сергеевна аккуратно повесила в шкаф костюм Михаила Львовича, его сорочки, тенниски.

– Напрасно мы столько набрали тряпок. Я буду ходить в спортивном костюме.

– В театр ты тоже в спортивном костюме пойдёшь?

– А мы и в театр пойдём?

– Обязательно… Целый год никуда не ходим, так хотя бы на отдыхе…

Потом они удобно расположились в плетёных креслах на балконе. Сверху был виден двор санатория, весь в зелени, синяя гладь бассейна, а за забором небольшой участок набережной, где гуляла отдыхающая публика.

– Чем это ты расстроен? – спросила Ольга Сергеевна. – Что тебе не так?

– Я всем доволен. Осень на дворе, потому, наверное, и настроение паршивое… Не понимаю, как мог Пушкин любить осень?

– Осень – прекрасное время для творчества!

– Может быть. Никогда не понимал вас, творческую братию.

Ольга Сергеевна была писательницей, членом Союза и участвовала в выпуске газеты для тех, кто не читает газет. Она утверждала, что будущее уже наступило и можно купить квартиру, не продавшись в рабство.

Недавно вышла из печати её книга, которая наделала много шума, что возбудило интерес к её роману. Она ни в коем случае не хотела, чтобы разговоры вокруг книги прекратились. Пусть хвалят или ругают, только бы говорили. Понимала: это обеспечит ей успех.

А Михаил Львович слишком хорошо знал, что абсурд, увы, всесилен, что от вселенской бессмыслицы никуда не скрыться. Ему трудно было оценить творчество жены: он её слишком хорошо знал. Но считал этот шум вокруг её книги большой глупостью. Жена написала документальную повесть, и если кому-то это не нравится, – его дело.

– Я давно хотела написать этот роман. У меня было всё: сюжет, герои… Но или времени свободного не хватало, или что-то отвлекало. Додумывала детали, а взялась за него только в прошлом году… Кажется, Бродский сказал, что писатель – одинокий путешественник. Я чувствовала себя одинокой… Помнишь Айвазовского «Девятый вал»? Вот так же и я на таком плоту в океане жизни… Ночь, ветер, и шторм…

– Сколько раз это в истории человеческой уже было, когда почтенные старцы топчут новое, черпая аргументы «времён очаковских и покоренья Крыма».

– А как закостеневшие в своём академизме господа оплёвывали импрессионизм, – кивнула Ольга Сергеевна, – на который нынче справедливо молятся. Если что-то им не нравится, то проще всего изругать. Им и дела нет до Истины. Они уверены, что сами ею владеют.

Когда Ольга Сергеевна бывала чем-то взволнована, она обычно перебирала руками детали своей одежды. Сейчас она теребила полу халатика. Михаил Львович попытался её успокоить.
– Недавно ставили в Париже «Евгения Онегина», – сказал он. – В современной интерпретации. Это просто кошмар. Кто дал право пигмеям от музыки корёжить Чайковского? Но! Шесть представлений, и все с аншлагом!  Восторг большинства критиков! Так что, все идиоты? Просто новое рождается путём проб и ошибок.

– Их замечания поражают категоричностью. Никакой самокритики, никакого даже намёка на возможность собственной неправоты.
Ольга Сергеевна не могла успокоиться. Михаил Львович старался снизить градус напряжённости в её воспоминаниях.
– Время рассудит. Помню, как ты просыпалась очень рано и сразу садилась за компьютер. Обычно если на улице дождливая погода…

– Да, в такое время только и работать. Я, пожалуй, тоже люблю дождливую жёлтую осень. Она – в городе, в квартире, во мне самой. Только писать… Сейчас этой лёгкости нет. Нет того волнения, которое меня всё время держало в напряжении. Мне нужно было выговориться, показать всё, как я это воспринимала. Может быть, кто-то видел происходящее не так. Пусть он напишет и покажет всё под своим углом зрения. Меня ругали по-всякому…

– Пусть ругают…

– Ну да! А я, как тот верблюд, буду идти себе вперёд…

Михаил Львович, любитель пофилософствовать, пустился в рассуждения:

– Есть люди, которые живут своим умом. Таких немного. Они способны думать, делать независимые выводы. Большинство же, – консервативные обыватели, не выносят свежего воздуха, тем более ветра перемен. Они безобидны, пока не затронули их болото. Вот тогда они показывают своё истинное лицо. В дискуссии они следуют своей, «единственно верной теории», «своим принципам» и все твои аргументы объявляют глупостью и ложью.

– Ты прав, но мне от этого не легче. Они и не собирались оценивать меня за художественные и прочие находки или упущения. Ещё не прочитав романа, уже были настроены против. Новый взгляд, свежее слово только раздражали их. Они обиделись за своих кумиров. «Как вы посмели, ведь они вам ответить не могут!». Но это был мой взгляд на них, на то болото. А они этого не хотели слушать. Жизнь прошла мимо них. Их аргументация убога: всё, что я написала, – клевета на прошлое. Всё было не так, потому что так не могло быть никогда! И, нужно признать, что у них много сторонников.

– Много, потому что таких, как они, – много. – Михаил Львович даже встал от возбуждения. – Им ничего невозможно доказать. Логика и факты – понятия, не вписывающиеся в их мировосприятие. Привыкли лгать. Лгут даже себе. Они по-своему понимают слова «честь» и «достоинство». Но, как врач, скажу: бороться с синдромом обывателя бесполезно. Так что напрасно ты тратила силы, писала свой обличительный роман. Он мало что изменит…

– Они  хотели, чтобы финал моего романа был кровавым. Герой вскрывает вены. От безысходности, потери смысла… Но мне требовались детали. Истинные переживания, оттенки, вкусы и запахи. Я много раз снова и снова всё прокручивала в мозгу. Да, было именно так, как я написала. И герой мой чувствовал именно то и поступал так, а не иначе. А оценки? Кто меня может лишить права давать те или иные оценки? Я же не прячусь за псевдонимом и не говорю, что это есть Истина в последней инстанции. Я говорю, что это МОЁ  МНЕНИЕ.

– Остынь. Их аргументы достойны Шно;белевской премии, – улыбнулся Михаил Львович.

– Это что ещё за премия?

– Пародия на Нобелевскую. Вручается в Гарварде накануне вручения Нобелевки.

– Так почему же мои недоброжелатели заслуживают такой премии?

– Их аргументы, как мне кажется, смехотворны. А премия именно за это и вручается. Например, в прошлом году в области медицины её получили Брайан Уиткомб и Дэн Мейер за статью в солидном медицинском журнале на тему: «Шпагоглотание и его побочные эффекты». Твои оппоненты вполне могли удостоиться такой премии.

– Понимаешь, я не настаиваю на своей абсолютной правоте, но меня эта тема заинтересовала. Считаю, что имела право! Кто не согласен, пусть возражает! Что такое свобода? Это наличие возможности выбора. Отсутствие выбора равносильно отсутствию свободы.

– Только не горячись. Давление поднимется. Ты права, и я на твоей стороне! Впрочем, грустно всё это. Суета сует…

Михаил Львович вспомнил беспомощные в художественном отношении, но верные, как он думал, стихотворные строки:

Чего скрывать? Немного грустно мне,
что не весна, а время листопада…

Эти строки весь день вертелись в его голове.

– Нужно будет зайти в магазин и купить бутылочку хорошего вина, – сказал он.

– Так пакостно на душе?

– Не знаю… Захотелось…

Стояла мягкая и печальная тишина, располагающая к размышлениям. Ветер медленно раскачивал густые ветви деревьев. Тихо шелестела жёлтая листва. В воздухе остро пахло влажной землёй.