Лишние люди

1.

В центре Москвы есть уголки, навевающие грусть, так трогательно воспетые  Булатом Окуджавой. Старая Москва, чистенькие, тщательно отделанные, но лишённые, как правило, каких бы то ни было архитектурных достоинств, домики пользовались особым спросом у бизнесменов и политиков. Считалось особым шиком располагать там офисы, конторы, дорогие магазины и даже посольства. Хотя, казалось бы: чего такого уж находят  в этих домиках?

Жили в них когда-то богатые москвичи. Ели-пили в своё удовольствие, пока революция не нагрянула. Ну, и где они теперь? Даже, если допустить, что ходят там молчаливые призраки прежних обитателей, то и тогда придётся признать: никакого отношения к нашей действительности эти бесплотные тени не имеют.

История, о которой у нас пойдёт речь, начиналась весной 1995 года именно в таком квартале. Великолепно отделанные особняки сгрудились за красивой чугунной оградой, образуя какое-то подобие ансамбля. Высокие сосны и густой кустарник создавали даже в яркий солнечный день прохладу и тень, иллюзию незыблемости и покоя, и лишь подчёркивали старину зданий и бессилие времени.

С чего бы это? Ведь каждому ясно: в центре Москвы нет, и не может быть ни тишины, ни захолустья. Только бурное кипение страстей, борьба за выживание и ничего больше. А все эти провинциальные декорации, а ля провинция – они для легковерных и наивных.

А, может, этот уголок был когда-то местом отдыха кого-то из сильных мира сего? Или грозное ведомство здесь расположило свои подразделения, подальше от посторонних глаз? Кто теперь это узнает? Только сейчас  чугунные ворота в этот райский уголок были закрыты, а рослый детина в униформе был неразговорчив и почти груб.

Иван Савельевич Завьялов, приехавший в Москву из Ростова, не был ни легковерным, ни наивным человеком. Так, по крайней мере, он думал сам о себе. Начальники, пусть даже и не очень большие и бывшие, всегда любят думать о себе в лестных выражениях. Поэтому, когда ему заявили, что попасть внутрь не так-то просто, он не растерялся и заявил, что основание у него есть и оно в самой наивысшей степени веское. Ему нужно повидать директора агентства – Романа Григорьевича Матвеева.

К некоторому удивлению Ивана Савельевича, охранник не среагировал на это заявление и не пригласил его с почтительным:  «прошу следовать». Иван Савельевич посмотрел на окаменевшее лицо орангутанга и  понял: брякнул что-то не то. Тогда он стал объяснять, что они с Матвеевым старые друзья, и знают друг друга уже много лет. Но чем подробнее объяснял, тем больше усугублял безнадёжность своего положения. Охранник смотрел на него уже с нескрываемым высокомерием и насмешкой.

– Вам была назначена встреча? Нет?! Тогда, извините. Шеф занят, принять не может. Созвонитесь и назначьте встречу, раз вы уж такие друзья. И приходите. Но не сегодня.

– Но я ведь приезжий! Я прямо с вокзала! – возмутился Завьялов и тут же принялся объяснять, что ему просто некуда пойти…

Иван Савельевич продолжал упорствовать в своём заблуждении относительно того, что в Москве можно кому-то что-то объяснить.

Никому и ничего! Это святое правило для Москвы. Даже, если бы он и заплакал, то и тогда всего лишь вступило бы в силу ещё одно известное московское правило насчёт доверия этого города к слезам.

Хоть сдохни. Тебе сказали: пшол вон. Вот и проваливай…


А тем временем Роман Григорьевич Матвеев и в самом деле был занят. Вот уже больше часа он обсуждал с заведующим аналитическим отделом генерал-лейтенантом Колошматовым внезапно возникшую проблему. Причём, ситуация была тревожной, и её нужно было разрулить, как-то на неё реагировать.

Колошматова считали серым кардиналом. Он никогда не «светился» перед камерами телевизионщиков, не давал интервью, а его отдел был тайной за семью печатями. Что там делали, кто там работал –  мало кто знал.

Домики, столь живописно расположенные за чугунными решётками в центре Москвы, назывались так:

«Юридическое агентство  «АГАТА КРИСТИ – 777».

Некая завеса таинственности витала над этим учреждением с самого начала: никто не знал достоверно, почему именно «777», и по этому поводу выдвигались различные версии: имеется в виду марка знаменитого портвейна, известная также под названием «Три семёрки». Дескать, именно этот портвейн, выполняя советы докторов, и хлещет хозяин фирмы в своём роскошном кабинете. А, может, и с горя, потому что на хороший коньяк при нынешних доходах не хватает денег…

Некоторые говорили: всё совсем не так! Деньги здесь ни причём, и пьёт он коньяк, а не портвейн. Просто этих «Агат Кристи» расплодилось очень уж много.  Предпоследняя имела номер «776», а когда стали регистрировать нашу, то как раз и получилось, что она 777-я! Вопрос о том, почему именно «Агата Кристи», – тоже заставлял призадуматься: полусумасшедшая дамочка, которой ещё в юные годы было указано на необходимость лечения у психиатров – это, конечно, не лучшая рекомендация для агентства, желающего быть респектабельным и иметь надёжных и платёжеспособных клиентов. Умные и знающие люди покачивали головами: «Должны же они хоть что-то соображать в таких вещах, как реклама, маркетинг, рейтинг и имидж! Ох, и не доведёт же их до добра такое глупое название!» И, тем не менее, к удивлению недоброжелателей и конкурентов, клиент валом валил в эту фирму просто косяком. Особенно усердствовали обманутые мужья и жёны, жаждущие разоблачения своих вторых половинок и документальных подтверждений их аморального поведения.

Запись на приём производилась только по телефону. Потом заказывался пропуск, и посетитель направлялся в соответствующий отдел. Именно потому вполне прилично одетый Иван Сергеевич Завьялов, у которого печать высшего образования и хорошего воспитания прямо-таки светилась на лице, и тот не мог пройти сквозь этот суровый фильтр. И никаких справок, объяснений. Тайна клиентов охранялась сильнее самых больших государственных секретов. И кто разберёт, с какой целью рвётся к начальству этот мужичёк, да и не журналист ли он?!

В это агентство обращались разные люди. Но всё больше, известные стране депутаты, политики, артисты. Сама Анна Фуфачова обращалась за помощью к Роману Григорьевичу, чтобы тот приструнил не в меру разгулявшегося муженька  Фимку Кор-кор-оглы, потянувшегося на всякие отклонения от нормы. В последнее время он совсем распоясался: ругается матом, хамит. Не то, чтобы миллион алых роз дарить любимой, так ещё открыто загулял. Да так, что сплетни по стране грязные пошли. Оно бы ничего – увеличивает ажиотаж, создаёт рекламу. Но, уж очень непристойно себя ведёт этот оглы.

Роман Григорьевич заявку принял. Этого оглы застукали в очень неприличной компании, прижали к стенке неопровержимыми уликами, и он на какое-то время затих. И Анна Фуфачёва, довольная, щедро оплатила услуги агентства.

Были и другие известные эпизоды московской жизни, из которых следовало, что агентство «Агата Кристи-777» дерёт, конечно, со своих клиентов немало, но  и дело своё делает, и тайну сохраняет.

Ну и куда ж вы прётесь, гражданин Завьялов из Ростова?

Агентство это было достаточно сложным организмом. Были там и другие отделы. В одном оказывали адвокатские услуги, но, странное дело: ни одним громким процессом фирма похвастаться не могла. Как уверял её хозяин, она и не преследовала такой цели – затевать тяжбы. Целью было найти компромисс, не доводить дело до суда. Наконец, всевозможные юридические консультации, составление договоров, юридическое сопровождение сделок…

Другой отдел занимался оказанием услуг охранного характера: сопровождение ценных грузов по всей стране и за рубежом на всех видах транспорта, охрана различных мероприятий. Наконец, осуществление силовых акций устрашения, выполнение заявок на телохранителей, охрану офисов, автостоянок... В этом отделе было подразделение и технической поддержки, в котором делали и устанавливали различные системы наблюдения, подслушивания, записывающие устройства.

Был и экономический отдел, пользующийся у деловых людей большой популярностью. Здесь находили для клиентов законные способы снижения бремени налогов, таможенных пошлин. Помогали зарегистрировать фирму, обналичить  или перевести деньги в любую страну мира.

«Агата Кристи – 777» не дублировала уголовный розыск, не занималась поиском наёмных убийц или  заказчиков этих преступлений. Ей хватало забот и головной боли и без этого.

Был ещё, как мы уже упоминали, и аналитический отдел. Но о нём мало кто знал что-то конкретно: из кого он состоял, чем занимался, что анализировал?  А, между тем, это – наиглавнейшее подразделение. Именно ради него была и придумана сложная структура юридического агентства с множеством отделов, которые по-сути являлись прикрытием, дымовой завесой для него.

Аналитический отдел координировал работу всех подразделений фирмы.

Автор всегда пользуется некоторым преимуществом и осведомлён несколько больше служащих юридического агентства, поэтому могу сообщить по-секрету: этот отдел мог заниматься всем! Анализом и прогнозом, организацией пиар-акций и  отработкой политтехнологий. Практически, не было тех форм деятельности, которыми бы не мог заниматься этот отдел.

Выборы и достижение нужных результатов на них, компрометация неугодных кандидатов и депутатов, чиновников самого высокого уровня или даже транспортировка их в небытиё… Наконец, планирование и проведение особо секретных мероприятий, связанных с выполнением задач, о которых не принято распространяться. И всем этим руководил бывший генерал-лейтенант Колошматов, если, правда, чекисты бывают бывшими.

Щупальца этого подразделения распространялись не только на регионы России, не только на страны бывшего СССР и Варшавского договора, но и далеко за их пределами. Его агентов можно было встретить  в США и в Испании,  в Саудовской Аравии и в Египте, на Ближнем Востоке и в Японии.

И сейчас шеф этого отдела бывший генерал-лейтенант Павел Афанасьевич Колошматов явился к директору, тоже бывшему генерал-полковнику Роману Григорьевичу Матвееву, чтобы обсудить внезапно возникшую острую проблему с охраной грузов, направленных по кое-какому экзотическому адресу. На границе с одной из бывших республик возникли непредвиденные обстоятельства, и следовало принять неотложные меры.

И пока он обсуждает проблему с директором, мы расскажем ещё немного об этом самом отделе. Очень он был странным: не имел ни единого кабинета с табличками на дверях и никакой документации, а список сотрудников этого отдела был как бы из воздуха. Впрочем, как и сами сотрудники – воздушные и неуловимые. То ли они есть, то ли их нет – и не поймёшь. И работа у них – такая же, как художественная штопка. Смотришь-смотришь, и не видно никакой работы. Нет ничего. И дислоцировались они далеко за пределами тихого и уютного уголка, куда пришёл Иван Сергеевич Завьялов. Кто-то трудился в институте стратегических исследований, кто-то занимал высокий чин в  доблестной и непобедимой, а кто-то занимался партийным строительством. И что самое интересное – все прочие отделы финансировались по остаточному принципу. В первую очередь обеспечивали средствами мероприятия аналитического отдела.

И все мысли у шефа были заняты именно этим отделом. От начальников других подразделений  он выслушивал ежедневные доклады только для порядка, не очень-то интересуясь подробностями. И  его никто в таком подходе к работе не упрекал. Хороший начальник так и должен делать: сиди себе в кабинете, изображай голландский сыр, то есть – ничего не делай, только издавай запахи, чтобы не забыли, что начальник жив, что вот он. Изображай значительность, а хорошо организованные подчинённые всё за тебя и провернут.

А разговор с генералом Колошматовым был не простым и напряжённым. Роман Григорьевич волновался и нервничал. Такое с ним случалось не часто.

– И что нового сказал этот Клинтон?

– Нет, вы только послушайте, – возразил Колошматов. Он достал листок и зачитал: –  «Политика в отношении СССР доказала правильность взятого нами курса на устранение одной из самых сильнейших держав мира, а также сильнейшего военного блока. Мы добились того, что собирался сделать президент Трумэн с Советским Союзом посредством атомной бомбы и получили сырьевой придаток, а не разрушенное атомом государство.

Необходимо недопустить к власти коммунистов, расчлененить Россию на мелкие государства путем межрегиональных войн, окончательно развалить военно-промышленный комплекс и армию России».

– И что в этом нового? Или ты этого не знал? Меня сегодня волнует несколько другое. Что с нашим грузом? Почему вдруг появились сложности?

– Сам не пойму. Всё было оговорено…

И видимо, последние слова, сказанные генералом, до такой степени вывели Матвеева из равновесия, что он, вопреки своему обыкновению изображать солидность, незыблемость и монументальность, резко нажал кнопку селекторной связи:

– Срочно машину, – приказал он. Потом бросил генералу: – На сегодня – всё. Поеду, разберусь…

Они вышли из кабинета и шеф, даже не взглянув на генерала,  пошёл по недлинному коридору прямо на выход. Обстоятельства были такими, что здесь не до вежливости.

– Сегодня меня уже не будет, – бросил он охране на выходе. – Кто бы ни звонил, – завтра после двенадцати.

Но, не успел он сесть в машину, стоящую у парадной, как услышал вопль, раздающийся со стороны ворот. Это кричал Завьялов, узнавший в вышедшем из здания мужчине своего институтского товарища. Его всё ещё не удалось выпроводить на улицу.

– Тут к вам какой-то посетитель, – подскочил  охранник.

– Никого не принимаю! – небрежно бросил Матвеев. – Фёдор, трогай!

– Роман Григорьевич! Рома, чёрт бы тебя побрал! Ведь это же я – Иван Завьялов! – из последних сил завопил гость из Ростова. – Сейчас ты уедешь, и я тебя окончательно потеряю!

Матвеев с самого начала видел этого человека, но озабоченный проблемами, никак не мог вспомнить его.

– Ваня? Ты, что ли? Откуда ты взялся? Фёдор, постой!

– С таким трудом тебя нашёл! Из Ростова приехал! – Иван Савельевич был рад, что его признал его институтский приятель.

– Из Ростова? Как ты оказался в Ростове?.. Ты знаешь, я и в самом деле спешу… Ты сейчас чем занимаешься?

– Да ничем. Тебя вот жду уже битый час.

– Тогда поехали со мной! По дороге мне всё и расскажешь.

И они помчались.

Конец рабочего дня. На улицах толпы людей куда-то спешили. Нескончаемые потоки машин делали дорогу многоцветной. Москва ещё не светилась огоньками. День плавно перетекал в вечер.

Роман Григорьевич Матвеев всю дорогу орал на кого-то по телефону… Иван Савельевич не понимал высокого смысла всей этой возни и радовался только одной мысли: вот теперь-то он не уйдёт! И наш разговор состоится. А подождать? Да, можно и подождать, если нужно…

– Какого хрена?! Товар должен был быть доставлен точно в срок! Мы же договорились! Я согласился на все ваши условия! Какое мне дело до того, что кто-то хочет проверить товар и документы? Это ваша головная боль! А за что мы платили? Посмотрите договор! Да какая разница, что в договоре указан другой товар?! Вы что, охренели?! Они просто хотят получить своё. Умейте делиться! Жадность фраера всегда губит!

Роман Григорьевич некоторое время слушал какие-то объяснения, потом прервал собеседника:

– Срочно, вы слышите, срочно нужно принимать безотлагательные меры! Прокола быть не должно! Во-первых, этого клиент не простит, и на мушке будем не только мы, но и вы. А во-вторых, нам просто не выгодно терять такого клиента! Не первый и, надеюсь, не последний раз с ним работаем. Понимать же это нужно! Садитесь в самолёт и через два часа вы на месте! Такие дела по телефону вы не решите. Поднимите свой зад с тёплого кресла, любезный! Я жду звонка не позднее 21 часа. Всё!

Роман Григорьевич Матвеев  ещё что-то говорил в телефон, но Иван Савельевич уже не прислушивался. Да и не понимал, о чём идёт речь. А Роман Григорьевич считал делом чести для себя  доставить груз по адресу.  Он понимал, что утечка информации об этом грузе произошла именно из его агентства. Что поделаешь? Случается, что и большие корабли дают течь. И не генерал ли Колошматов – дырочка, обеспечившая утечку информации? Хотя, вряд ли. Проверен не единожды. Да и в органах не первый год. Знает, что за такое может быть… Хотя, всё зависит от количества нулей. И всё же, вряд ли… Нужно будет крысолову отыскать крысу. Так работать нельзя, да и опасно…

О том, в какие учреждения и с какими вывесками они заезжали, мы, пожалуй, рассказывать не будем. Завьялов только удивлялся:

– И это ты теперь разъезжаешь по таким местам?

– Что поделаешь! Работа у меня такая, – добродушно отмахнулся Матвеев. – Кручусь, видишь, как белка в колесе. Ну, вы тут пока посидите, а я быстро… Федя, ты включи музыку какую-нибудь повеселее, чтобы моему гостю не скучно было…

И Федя включал музыку, а терпеливый Иван Савельевич всё ждал и ждал.

Лишь часа через два Матвеев освободился.

– Ну, слава Богу, – вздохнул он облегчённо. – Всё теперь позади. Федя, домой! Ну, Иван, первое, что сделаем, как приедем ко мне, – напьёмся!

Завьялову эта идея не очень понравилась, и он внёс существенную поправку:

– Но сначала ты выслушаешь моё дело и попробуешь в нём разобраться.

– Одно другому не помеха. Мы и напьёмся, и дело твоё разберём. Ты представить не можешь, как иногда устаю! Твой приезд, как отдых в гонке, как привал у родника в пустыне… Я уже забыл, когда говорил без оглядки… Расслабляться всё же иногда нужно. А то недолго и в психушке оказаться…

Когда машина остановилась, и Матвеев сообщил, что они приехали, Иван Савельевич обратил внимание на мраморные доски на фасаде дома.

– Так ты что – живёшь теперь в этом доме?

– Растём, брат, растём…

– Но ведь и та квартира была – тоже очень даже.

– Ту квартиру я своей бывшей с сыном оставил.

–  Давно развёлся?

–  Года три уже…

И в самом деле: было от чего прийти в изумление. Дом на Кутузовском проспекте под номером 26 был хорошо известен не только москвичам, но и гостям столицы. Здесь жили в своё время несколько Генеральных секретарей, а позже – спикер Государственной Думы и другие важные персоны. Иван Савельевич не знал, что и думать.

Отослав домработницу и уже сидя за хорошо накрытым столом, Матвеев сказал:

– Ну, почему я оказался по этому адресу, – это понятно. Всё-таки дослужился до звания генерал-полковника. Да и дело  у меня не маленькое. А вот ты мне объясни, как ты-то оказался в Ростове-на-Дону? Что – в Молдавии не смог прижиться или тоже пошёл на повышение?

– Да какая там Молдавия и какое там повышение, – отмахнулся Иван Савельевич. – Так, прозябаю.

– Чего ж так? Тебе, помнится, прочили место директора завода. Из всех начальников цехов ты был самый перспективный.

– Это было так давно, что теперь даже и не верится, – тяжело вздохнул Завьялов…

– Ну, не будем о плохом  и будем здоровы! – провозгласил хозяин.

– Будем здоровы!

Чокнувшись, друзья выпили и закусили.

– Ты – кушай, кушай. С дороги – проголодался, надо думать?

– Да не очень-то я и есть хочу. Тут у меня в жизни такие дела творятся, что и…

– Да Бог с ними – с делами! Знал бы ты, что у меня сейчас творилось ещё час тому назад. Ведь это могло кончиться – ну, чёрт знает как плохо. И то – всё утряс. Прямо у тебя на глазах. Ну, ты же сам видел: вошёл и вышел. Вошёл и вышел. Вот так и утрясаются дела в Москве. Вот так мы и твои дела утрясём!

– Удивительно то, что эти учреждения работают у вас даже и по вечерам, – сказал Завьялов.

– Они работают, дорогой ты мой, круглосуточно! Как говорится: наша служба и опасна, и трудна!.. Ну, давай, ещё разок выпьем за твой приезд, за нашу встречу!

– Давай!..

Потом они перешли в другую комнату и, к удивлению Ивана Савельевича, его институтский товарищ предстал перед ним не только в роли богатого и щедрого хозяина, но и в роли спокойного и внимательного слушателя. Всё тот же проницательный взгляд, что и прежде, только появились какая-то задумчивость, рассеянность, словно бы человек видел перед собою так много, что мелкие подробности для него и не имели значения.

Разговорились. Иван Савельевич рассказал что-то о работе на заводе «Электроаппарат» в Ростове. Заказы исчезли, заработки стали – стыдно сказать. Народ с завода уходит. Сейчас поговаривают об акционировании. А что от него можно ждать? Придёт новый хозяин, переориентирует завод, и  будут они выпускать не военную продукцию, а кастрюли и сковородки. Правда, и здесь конкурентов много.

– Может, и не стоило уезжать? – спросил Матвеев. – Ведь некоторые люди, по моим сведениям, сейчас там хорошо живут.

– Да кто ж говорит, что стоило? Раньше там хорошо жилось. А уж как работал наш завод – ты и сам помнишь: и с поставками не было проблем, и с финансированием. Одним словом: военно-промышленный комплекс!

– Да, брось ты, Иван! Это всё в прошлом. Ты должен к этому привыкнуть. Но, ты прав. Интересно было работать… Большое дело делали… Но потом, знаешь же, пошло-поехало. Министры меняются, чуть ли не ежегодно. Был Степашин, теперь Барсуков. Да и в МВД Ерина сменил Куликов. Не успеваешь привыкать…

Роман Григорьевич достал пачку «Marlboro» и закурил.

– А нужно ли привыкать? – поинтересовался Иван Савельевич.

– А как работать?! Комитет раздробили… Профессионалы уходят… Эх, да что говорить?! Давай, лучше, выпьем!

Выпили.

– Нужны грамотные аналитики, а где их взять? Вот и говорю, что раньше всё было иначе…

– И я говорю: хорошо жили… И так оно всё и было, пока Горбачёв с Ельциным не развалили страну…

В этом месте Матвеев загадочно усмехнулся каким-то своим мыслям и даже вскинул одну бровь: дескать, говори, друг, говори. Много лет не виделись. Чем ты дышишь, как оцениваешь происходящее?

– Так, считаешь: уезжать не стоило, – продолжал Иван Савельевич. – Но я-то уехал совсем не от тех событий, а от жены. И задолго до начала заварухи оказался в Ростове. Первое время работы найти не мог. Ни связи, ни знакомые помочь не могли, или не хотели. Думал, сопьюсь. Не поверишь: на вокзале ночевал… Потом посчастливилось: женился во второй раз. Думал, от меня смердит так, что никогда не смогу отмыться. Когда в 1991 стал разваливаться Союз – возникла проблема с дочерьми. Я уже тогда работал мастером на «Электроаппарате» и жил в клоповнике у моей второй жены. Теснота… В квартире сразу три семьи: брат со своей семьёй в одной комнате, сестра жены со своим алкашом – в другой. Мы – в третьей. Крики, обиды, злоба… Думал, снова на вокзал идти придётся. А тут ещё Ленка приехала.  А куда ей было бежать? Ясное дело, в Ростов, ко мне поближе. Всё-таки разводился-то я с их матерью, а не с ними. Я-то своим дочерям не враг. Вот так мы и оказались в России. Спаслись!

Матвеев внимательно слушал.

– А начались все эти безобразия в восемьдесят девятом, – продолжал Иван Савельевич. – Меня тогда уж там не было, но по рассказам знаю… Впереди всех была тамошняя интеллигенция.

– Это ясно.  Стрелял бы, сволочей! – задумчиво вставил Матвеев, видимо, имея в виду что-то своё, сокровенное.

– Митинги, вопли по радио, телевидению… Начали с алфавита…

– С алфавита?

– Ну, да! Мол, для молдавского языка очень уж не подходит русский алфавит, и его нужно срочно заменить на латинский. А иначе всё остановится!

– И чем же им так не понравился русский алфавит? – спросил Роман Григорьевич. – Тем, что русский?

Иван Савельевич внимательно посмотрел на друга. Было такое впечатление, что он и в самом деле ничего не слыхал о событиях в Молдавии. Или прикидывается? У него всегда было какое-то особенное чувство юмора.

– Тут, Рома, видишь ли, всё не так просто на самом деле. Националисты кричали, что молдавского языка вовсе не существует! Он, мол, – диалект румынского языка! Ну, как тебе это нравится?!

– Идиоты! Как мне это может нравиться?

–  Договорились до того, что нет никаких молдаван, а есть только румыны, которых незаконно и бесчеловечно разделили. И вот теперь им очень хочется воссоединиться с Румынией!

– Ну, да! Говорили об алфавите, а договорились до ликвидации государства! Ну и ну! – задумчиво произнёс Матвеев, таким образом показывая, что он достаточно хорошо разбирается в проблеме.

– Вот тогда-то всем русским там стало не по себе. Начались боевые действия. Многие молдаване не желали вливаться в Румынию. Мой племянник, сын сестры, по отцу был молдаванин, а по матери русский. Говорил по-молдавски и фамилию имел молдавскую, но пошёл воевать на стороне русских.

– А почему «был»?

– Погиб… У нас же потом была война снайперов. Вот его снайпер и застрелил. А потом этого снайпера поймали, и можешь представить, что с ним сделали!

– Убили?

– Мне сестра рассказывала: разорвали на куски!

– Да, хорошо, что я после института не поехал в эту чёртову Молдавию по распределению, а остался в Одессе, – задумчиво сказал Матвеев. – Из Одессы тогда меня перевели в Киев, а потом уж и в Москву. Вот я и здесь. Но мы до сих пор не подошли к проблеме, приведшей тебя ко мне.

– Старшая дочка – моя главная проблема! – решительно заявил Иван Савельевич.

Матвеев усмехнулся чему-то своему. Спросил:

– Значит, не Молдавия и не Румыния?

– Как тебе сказать? Вроде бы дочь – это и есть моя главная проблема, ну а с другой стороны: не будь тех событий, не было бы у меня сейчас и проблем с дочерью. Оттуда всё и пошло! Впрочем, тебе это сейчас трудно понять. Мы-то с тобой по-настоящему не виделись вот уже больше двадцати лет.

– Да всё я прекрасно пойму! Что ты за меня беспокоишься? Я – человек понятливый. Профессия обязывает. Да и информации у меня больше, чем у тебя. Больше двадцати лет, говоришь? Ну, так уж и двадцать! А тогда, на конференции в Москве, помнишь? А когда в Серпухове?.. А в Минске?.. Смею тебя заверить, если бы мы с тобой не виделись двадцать лет, то мы бы друг друга просто не узнали!

– Ну, да, конечно, и Минск, и ту конференцию в Москве я помню. Но ведь это были мимолётные встречи.

– Мимолётные или нет, а как припекло, так сразу же меня вычислил, и вот мы с тобой сидим на диване, как будто и не расставались никогда. Ну, ты рассказывай, рассказывай, что там у тебя с дочкой случилось-то, – он покровительственно похлопал гостя по колену.

– Ленка моя родилась в 1975...  К моменту этих всех румыно-молдавских страстей она как раз школу заканчивала. В том районе, где она жила, вся эта националистическая возня успеха не имела: в школе им не внушали, что русские дураки, а румыны умные, не призывали на уроках молдавского писать латинскими буквами…

– А она у тебя учила молдавский язык? – спросил Матвеев.

– А то как же! И учила и знает. Да ведь и я тоже свободно могу говорить по-молдавски. Хорошая девочка была. Когда убили племянника, её двоюродного брата, ведь она, не поверишь, плакала. Жалко, значит, было! Это сейчас ей никого не жалко!..

– А почему сейчас никого не жалко?

– А вот поэтому-то я к тебе и приехал! И сам не могу понять. Вот и хотел, чтобы ты помог разобраться. Ты же с психологией знаком. Не даром до высокого чина дослужился в твоём кагэбэ-фээсбэ… Чёрт вас там разберёт, чем вы различаетесь!

– Я давно уже на вольных хлебах. Ушёл из органов.

– Брось мне, Роман, заправлять. Бывших гэбэшников не бывает, тем более такого ранга.

– Думай, как хочешь, только сейчас, как видишь, я сам по себе: частная фирма. Сыщики следят за неверными жёнами и мужьями, охранники сопровождают грузы, адвокаты – консультируют… Так вот и живём. Но ты мне как будто чего-то не договариваешь про дочку. Чем-то она у тебя плохая стала, а чем – пока не ясно.

– По правде сказать, так мне и самому не ясно, – растерянно пробормотал Иван Савельевич. – Боюсь, очень боюсь, что дочь медленно втягивают в уголовщину и тюремные двери уже приоткрыты. И вижу – душа её ломается.

2.

И это была чистая правда: Ивану Савельевичу многое из жизни его дочери было, мягко выражаясь, не ясно. Умным он человеком был, бывший начальник цеха на военном заводе. Не шутка! На такую должность дураков не ставили. Это в горкоме партии можно было карьеру на трибунной трепотне сделать, на подсиживаниях и подхалимаже, а на военном заводе даже в те годы продукцию выпускали. И всё же его познания в основном сводились к технике, да ещё к Мировой Культуре, дань уважения которой он воздавал посещением театров и музеев, филармонии и библиотек. Чтил классиков и недолюбливал современных борзописцев…

И, как оказалось, всего этого было безмерно мало для того, чтобы постичь свою собственную дочь. Такая она у него загадочная получилась. Непознаваемая. Прямо Джоконда какая-то. Мона Лиза.

И по этой причине следует на какое-то время отстранить от повествования уважаемого Ивана Савельевича и самому Автору, лучше знающему все тайны всей истории, перехватить инициативу. Пусть пока Иван Савельевич что-то рассказывает своему студенческому другу, сидя на диване в его квартире на Кутузовском проспекте № 26, а я продолжу рассказ... А за студенческого друга беспокоиться не надо – мол, не узнает, бедняга, всей правды. Всё он узнает, потому что специальность у него такая – всё знать.

Не сейчас узнает, так потом. И не по словам, так по интонациям. Или по мускулам лица… ну, или ещё как-нибудь…


Когда убивали того снайпера, Ленка Завьялова не только присутствовала, но и сама внесла посильную лепту – несколько раз двинула его чем-то по голове и точно видела: кровь от её ударов была. А уже потом его добивали другие. Никаких сомнений ни у кого не было: вот он, сволочь, сидел на холме и стрелял по незнакомым людям. Просто так стрелял и убивал – ни за что, ни про что. Убивал одних, чтоб другим страшно было. Теперь и самому черёд пришёл!

Ещё перед тем, как прикончить, его спрашивали: зачем ты это, гад, делал? Парень равнодушно пожимал плечами, и все видели: никакого сожаления он не испытывал к людям. Они были для него мусором. Так и ушёл в могилу – неизвестный парень, неизвестно зачем стрелявший, неизвестно кем убитый. Закопали его в роще, никаких опознавательных знаков не поставили и забыли про него…

Какое-то всеобщее ожесточение наступало. Словно бы люди устали от чрезмерно затянувшейся мирной жизни и захотелось им острых ощущений и кровушки. Годами национальная неприязнь между русскими и молдаванами не заходила дальше поддразнивания, а смешанные браки были обычным делом.

Но долго ли научиться тому, чего раньше никто не умел? Особенно, если учителя хорошо работают, по плану и с охотой.

Всякая война непременно имеет нескольких режиссёров. Может быть, когда-то в древности и бывали такие случаи, но в двадцатом веке точно ни одного не было, чтобы в той или иной войне участвовали только две стороны. Одна с условным знаком «плюс», а другая – с условным знаком «минус». Всегда было больше. Обычно активное участие в любых боевых действиях принимали некие тайные силы, о существовании которых никто и не подозревал.

Ленку упрекали в отсутствии патриотизма, но, оказавшись однажды на митинге, она сразу же усекла: вон те мужики выкрикивают лозунги по чьей-то команде. И лозунги вроде бы  хорошие и справедливые, но раз они здесь находятся и равномерно разбросаны в толпе, значит, выполняют чей-то план. И, наверное, денежки за это получают.

Ленка повернулась и пошла прочь.

– Куда же ты? – закричали подруги. – Струсила, что ли?

– Не хочу больше ни на каких гадов работать, – сквозь зубы процедила девушка, и ушла.

В школьные годы она училась неплохо и представления о географии имела. Велик бывший Советский Союз, а уезжать некуда. Разве что к отцу в Ростов… Ленка прекрасно знала, что отец живёт там не у себя дома и не сможет её приютить, но хоть как-то помочь сумеет. Ведь отец же родной?

Денег почти не было, и ехала она в восточном направлении разными способами – на попутках, на электричках. Много всяких приключений было. В Одессе ей пришлось всю ночь кантоваться на вокзале. Её принимали за проститутку, но обошлось. На попутке добралась до Херсона. Отдала последние деньги. Водителю грузовика показалось мало. Стал лапать, намекая, что привык получать за услуги натурой. Дала по морде, да так, что у парня искры из глаз посыпались. Человек, вкусивший крови, на многое способен. Потом были другие услужливые водители… Добралась до Ростова в основном благополучно и даже и с деньгами: когда посмотрела, что было в том бумажнике, то и сама удивилась. Видать с выгодной сделки мужик возвращался, если такие деньжищи при себе имел. Ну, и правильно – не пропадать же деньгам! Не я возьму, так другие заберут. А этот толстый дурак отлежится, да и заработает новые, если он такой умелый.  Нечего было руки распускать!

Когда появилась у отца, сразу поняла: тяжело ему тут. Вкалывает на заводе, но не начальником, а рядовым инженером. Устаёт так, как будто таскает на себе все эти железки. И меньше двенадцати часов  рабочий день у него никогда не бывает… А дома говорит полушёпотом, и всё с оглядкой. Жена – нормальная баба, но больная, а вот родственнички…

Но отец всегда отличался сообразительностью и весёлым нравом: он тут же определил дочку в соседний двор, где пустовал флигелёк. Хозяйка сдавала его квартирантам, а те как раз съехали. На удивление, у дочки и деньги нашлись. Не моргнув, расплатилась за три месяца вперёд. Сидеть без дела  не пожелала. На другой же день пошла на поиски работы.

Ткнулась туда, ткнулась сюда, а ей везде: шиш тебе! Или: мы бы взяли, но только не с твоим паспортом. Не наша ты теперь.

В одном учреждении ей, как всегда, бросили:

– Не требуются!

Потом, девушка, оценивающе взглянув на Ленку, предложила:

– Если хочешь, подожди Луизу Ивановну…

Торопиться было некуда, и Ленка пристроилась на скамейке в полутёмном узком коридоре.

Начальница, вся в золотых кольцах, с двойным подбородком и с наглым обыскивающим взглядом сказала:

– Как, ты там сказала, тебя зовут? Леночка, что ли?.. Ты посиди, Леночка, пока здесь, а я сейчас поспрашиваю кого надо, не возьмут ли тебя в другое место.

Ленка сразу усекла, в какое место её собираются определить по тому, как эта стерва осматривала её, словно раздевала. Дело было летом, и Ленка была легко одета, и вообще – хотя и скромно, но не бедно. Так ей, по крайней мере, казалось.

Ленка взяла на заметку этот взгляд, но на всякий случай решила проверить свою догадку: в конце концов, что она теряет, если подождёт немного?

Когда предложили сесть в машину и проехаться, поняла, что это риск. Парень приблатнёный, нагловатый, хотя и не агрессивный. И куда завезёт и что сделает – неизвестно. Но села. Если не рисковать, то как же тогда жить?

К её удивлению, парень не спешил отъезжать. Машина ему нужна была в качестве кабинета для переговоров. Спокойно объяснил задачу, что почём и на каких условиях. Тарифы назвал. График.

Ленка отказалась, но тот не настаивал. Сказал, что подумать  никогда не вредно и объяснил, как и где его найти, если что.

Ленка сказала, что подумает, а парень покатал её по городу. Показал места, объяснил, где какие участки и где какие границы.

– А вот и девочки, – сказал Эжен – так назвался сутенёр. – Хочешь, побеседуешь, познакомишься.

Ленка засомневалась:

– Да ну, как-то неудобно…

– Неудобно штаны через голову надевать, воровать – неудобно. А честным трудом заниматься – всегда удобно. Поболтай с девочками, они же с тебя за это денег не возьмут!

Притормозив, он подозвал пальцем девицу.

– Вот, побеседуй с Леночкой, – сказал ей Эжен, а я пока тут пройдусь, посмотрю.

Выйдя из машины, он отправился по Красноармейской в сторону вокзала, и Ленка заметила: там стоит ещё одна и машет проезжающей машине.

Девица спросила:

– К нам на работу?

– Да нет, пока ещё, – ответила Ленка. – Вот присматриваюсь.

– Базарь тише, а то вокруг, смотри, все антенны порасправили. Ну, что ж, тоже правильно, – согласилась девица. – Идём, я тебя познакомлю с Катькой.

Катька – размалёванная корова – старшая. Она могла и машину остановить, и о цене сторговаться, и заговорить зубы клиенту. Но сама в машину не садилась – других отправляла. Конечно, кто ж на такую клячу позарится, да и видно было по ней, что для неё это всё –  в прошлом: худая, плоская, как доска, ни спереди, ни сзади. Только штукатурки на морде, как на роже у клоуна в цирке. Голос у неё с хрипотцой, то ли от частого употребления алкоголя, то ли от курева.

– Так и работаем, – закончила свой рассказ Катька. – Хотя есть и другие варианты.

– А какие? – поинтересовалась Ленка.

Катька достала из сумочки очередную сигарету и предложила:

– Будешь?

– Не курю...

– Ничего, научишься ещё. Без курева в этой жизни – тяжело… –  она матюгнулась. – Аэродром-то у тебя где?

– Аэродром? – не поняла Ленка.

– Ну да. Где живёшь-то? Ксива же у тебя не наша…

– Снимаю комнату…

– А-а-а, ну и ладушки. Только бобики от тебя не отстанут. По себе знаю. А работать можно и не на улице, а в стационаре, – сказала Катька, закуривая.

– В стационаре – это как? – В больнице, что ли?

– Когда-то я работала медсестрой в больнице. Так там был самый настоящий бардак. Только красного фонаря не было, да и бабки никто не платил, или платили столько – смешно сказать! – И Катька стала снова ругаться матом. – В стационаре – ну это по-нашему так называется. – И не больница это, хотя и похоже. Тихое местечко, там раньше санаторий был с минеральными водами.

– У вас что – и минеральные воды есть?

– Были раньше... Но места там красивые – сама увидишь. Там у Эжена сауна. Круглосуточно: девочки приходят на смену и уходят, по графику, всё, как в лучших домах… И клиент приличный, но здесь, конечно, свободы больше. Так что посмотри, подумай, сравни, что для тебя лучше будет…


Вечером отец спросил:

– Ну как, нашла что-нибудь?

– Да пока ещё ничего не нашла, – отмахнулась Лена. – Завтра вот пойду, похожу ещё.

Ещё с вечера она тщательно разузнала все маршруты и подступы – так, чтобы в незнакомом городе долго не блуждать, а сразу  прямиком.

На следующий день встала рано и в назначенном месте была в семь утра.

Это и в самом деле было красивое место: высокие сосны, огромные дубы. По аллее поднялась в горку и остановилась возле старинного двухэтажного дома. Вывеска:

«САУНА «НЕГА»

Работаем круглосуточно!

Ниже – какие-то номера телефонов и ещё одно объявление:

«УСТАЛОСТЬ – КАК  РУКОЙ  СНИМАЕМ!»

И великолепное изображение девушки в едва  определяемых трусиках и лифчике, улыбающейся и манящей, с горящими глазами: «решайся, я готова!». Кошечкой она многозначительно изогнулась на диване: «чего же ты ждёшь?». Возле здания машины крутых клиентов, приехавших попариться. Было непонятно, или так рано приехали, или ещё с вечера не уезжали?

Ленка прекрасно помнила: нужно подняться по железной лесенке на второй этаж. Вот эта лесенка. И тогда уже позвонить…

Она не поднялась и не позвонила.

Неспешно прошла мимо, обошла здание с другой стороны: остатки красивого когда-то фонтана, ступени, балюстрада – почти всё в руинах. В этом же здании, но с другой стороны, помещался стоматологический кабинет, а в полуподвальном помещении была мастерская по ремонту диванов и кресел.

Спросила. Ответили: не требуется.

– Я шить хорошо умею, – уточнила Ленка.

Парень, возившийся с какими-то коробками, даже не поднял головы в её сторону: не требуются.

Ленка пошла вниз, как бы прогуливаясь и раздумывая, куда же дальше. Вот я пойду по этой тропинке, а там меня, может быть, судьба и поджидает.

А она и в самом деле поджидала.

Красивая девица в клетчатой мужской рубахе, старой и с пятнами краски, в брюках какого-то рабочего, на пять номеров больше её, перевязанных в поясе верёвкой, стояла возле трансформаторной будки и плакала, то и дело вытирая нос рукавом.

Её утешали двое пожилых мужичков.

– Так и что – они тебя били, что ли?

– А то?! – хныкала девица.

– И вещи отобрали?

– Отобрали! Суки! Ненавижу этих козлов!

– И что ж там у вас – некому пожаловаться? – спросил другой.

– Кому там жаловаться? Они все там бабахнутые! Бабки мои отобрали, да ещё и избили. Всё им не так!

Мужички присвистнули.

– Вот, значит, и у них там порядку нет, – сказал один. – Увидев Ленку, сказал: – А вот, гляди-ка, ещё одна с работы вертается. Тоже, наверно, после ночной смены? Ваша?

Девица, вскинув на Ленку заплаканные глаза,  отрицательно махнула головой:

– Не наша.

Ленка с ужасом увидела у неё синяк под глазом. Били, значит, кулаками по лицу.

Остановившись и немного постояв, так ничего им и не сказав, пошла дальше. На этот раз  решительно прочь от той сауны. Последнее, что она услышала, был вопрос:

– Ну и куда ж ты теперь?

– В другую фирму придётся идти, куда же ещё? – ответила девушка.


Лето девяносто третьего года было тяжёлым. Что-то там происходило с российским президентом, какие-то страсти кипели в Москве, а до стрельбы по Белому Дому из танков было ещё далеко, но всё равно какая-то напряжённость в воздухе чувствовалась. Даже и в этом чуть ли не лесном уголке большого города. Вроде бы и санаторий, вроде бы и зелень кругом, а всё равно – проблемы зияют здесь так же явно, как и по всей стране. Разрушающиеся здания ещё недавно исправно функционирующего санатория, вырванные с корнем трубы, разбитые дороги…

Ленка по почти прогнившему мосту перешла речушку и оказалась в парке. Пожилые отдыхающие прогуливались тут и там, сидели на скамеечках, беседовали, читали журналы… Люди после перенесенного инфаркта проходили реабилитацию.

Ленка хотела сначала присмотреться, а уже потом поспрашивать, не нужна ли им уборщица или санитарка. О том, какие здесь будут зарплаты, она и не догадывалась, но спросить никогда ведь не вредно. Спросила. Ответ получила такой неутешительный, что просто руки опустились. И куда ж теперь?

Пройдя через парк, упёрлась в забор, за которым была стройка. Через дырку в заборе пролезла к строящемуся дому.

Рабочие как раз устроили очередной перекур. Ленка прикинула, где здесь начальство и, решив, что оно должно располагаться в самом большом и чистом вагончике, туда и двинулась в сопровождении многозначительных алчных взглядов молодых  работяг. Вошла без стука. Прямо с порога всё и сказала. Мол, работать хочу.

– А что можешь?

– Я сильная, всё могу! Красить, белить, штукатурить… – Не дождавшись ответа, добавила: – Могу и мусор просто выносить. На стройках же всегда мусор бывает.

– Ну да я вижу: ты баба крепкая, – сказал бригадир, взглянув на её мускулы. – С такими данными тебе бы в другое учреждение, – он многозначительно кивнул куда-то в сторону, и Ленка сразу же уловила, что он имеет в виду.

– Я туда не собираюсь! – почти крикнула она.

– Да я тебя и не гоню.

– Ну, так что?

– Мне-то думать особенно нечего, – ответил бригадир миролюбиво. – Я начальству доложу, а оно пусть и решает. А то, что прописки нету, – это с одной стороны плохо, но с другой стороны – хорошо.

– И когда же мне узнать решение вашего начальства?

– Часа через два. А пока погуляй, пойди… – он посмотрел на свои часы. – Шеф скоро подъедет. Я  думаю, к десяти будет обязательно, вот тогда всё и порешаем.

– А можно я посижу здесь в сторонке, посмотрю, как вы тут работаете?

– Посиди. Только не здесь, а вон на той скамеечке за пределами стройки. Заказчик не любит, когда у нас появляются посторонние. Нервничать начинает. Кому хочется светиться?!

Ленка так и сделала, как ей велели: вышла и расположилась на скамеечке под сенью развесистой шелковицы, с которой уже начали опадать спелые ягоды.

Пока сидела, успела выяснить у бабульки, шедшей за водой к роднику, что здесь, оказывается, строится дворец для какого-то генерала.

– Пригоняют иной раз много ребятишек. Вот те и вкалывают, вместо того, чтобы нас защищать! – жаловалась бабулька. – Понаворовали, куркули проклятые, а теперь строятся! Защитнички хреновы! Одним – горе и слёзы, а другим… Чтобы их чёрт побрал!..

Сказала и пошла себе дальше.

По подъехавшей машине Ленка поняла: это и есть тот самый начальник строительства. Она дала время ему походить по стройке и поговорить с бригадиром, а потом, придя к выводу, что времени у них было предостаточно, чтобы обсудить её кандидатуру, предстала перед ними.

Толстый одутловатый мужик даже не повернул головы в её сторону. Бригадир отмахнулся: берём, берём! Завтра в восемь приходи. Оденься похуже. Всё, иди, иди!

– А как?.. – Ленка хотела было спросить насчёт оплаты.

– Тогда и договоримся. Не обидим, а сейчас иди!


Дома собрала старые вещи для работы на стройке.

– А выдержишь? – спросил отец.

– Выдержу. Когда ты от мамы ушёл, думаешь, кто по хозяйству всё делал?

– Ладно, нашла, чем попрекать. Мне тогда нельзя было оставаться. Достала меня твоя мать так, что я уже и не знал, куда от неё бежать.

– Да я и не попрекаю. Просто говорю: работать умею, потому что пришлось.


На другой день она приступила к работе. Дом уже был в основном построен, и там было много дела и для штукатуров, и для маляров. Тем более что хозяин торопил, чтобы заселиться к осени до наступления холодов.

То, что она была единственной женщиной, её нисколько не смутило. В первый же день один из рабочих загнал её в угол и, крепко сжав в объятиях, стал предлагать свои услуги. Ленка вырвалась и, представив, что перед нею тот самый снайпер, который убил её брата, заорала на него:

– Только тронь, алконавт проклятый, сука-падла! Убью на месте.

Появившемуся на шум бригадиру, уже спокойно сказала:

– Я сюда пришла работать не проституткой, а штукатуром и маляром. Этому и всем остальным объясните: кто тронет ещё раз хоть пальцем – убью!

Она мощно выругалась, а бригадир сказал:

– Всё правильно. А ты если тронешь девку ещё раз, уволю. Только ругаться матом женщине не пристало. Работай, Ленка, ничего не бойся.

– А я и не боюсь, – ответила Ленка. – После того, что я повидала в Приднестровье, уже ничего не боюсь. Даже смерти.

3.

При ближайшем рассмотрении тот нахал, который к ней полез в первый же день, оказался нормальным, в общем-то, парнем. Туповатым, правда, но с кем не бывает, особенно, если навеселе.

– Ну, ты ж сама понимаешь, – объяснял он ей потом. – Наше дело какое: буря и натиск. Если можно, то и можно, ну а нет, так нет…

Ленка проявила себя не злопамятным человеком, посмеялась в ответ, но все поняли: с нею шутки плохи. Ленка – это серьёзно, такая и убить может.

И тут же возникло предположение: убить-то она может, они там в Приднестровье совсем озверели, а вот сможет ли полюбить?

На тайном мужском совете вызрела мысль: такая девка, уж если полюбит, то – о-го-го! Тут же кто-то и добавил мечтательно: мол, повезёт же кому-то!..

На чём это суждение основывалось, – неизвестно, но почему-то все поверили в его правдивость и больше всех Василий Бурлаков, мастеровой  нешумный парень. Начальство с ним считалось, к его мнению прислушивалось. Конечно, если бы он имел образование и читал книжки, быть бы ему и прорабом, а, может, и руководителем стройки. Отсутствие образования ощущалось, хотя и компенсировалось смекалкой и умением.

Василий идею о необыкновенных Ленкиных качествах, скрытых в её душе принял безоговорочно. Он не лез ни с какими предложениями, а только смотрел и смотрел: девка среднего роста, стройная, фигуристая. Где надо – у неё пошире, а где надо – поуже. Ничего не боится, ни работы, ни людей, и смотрит  прямо в глаза: что тебе надо, говори сразу, а нет, так отваливай, пока в лоб не получил…


Неправильно всё рассказывал Иван Савельевич своему другу далёких студенческих лет Роману Григорьевичу Матвееву про свою дочь. И не потому, что хотел что-то утаить, а потому что сам не всё знал. Да кто из родителей знает всё о своих детях?! Но мы  ещё вернёмся к ним, и к тому дому на Кутузовском проспекте. А сейчас нам нужно опять сделать некоторое отступление и объяснить Читателю, кто такой Василий Бурлаков.


Ростову, раскинувшемуся по берегу Дона, не повезло: в отличие от своего маленького и древнего тёзки – Большой Ростов слишком уж быстро вырос и стал из-за этого огромным и, пожалуй, нелепым. В отдельных местах, по крайней мере. Из-за того, что каждый раз отцы города думали, что вот уж теперь-то чётко обозначилась граница и без того разбухшего городишки третьестепенного значения, на эту самую границу и выносились железнодорожный узел и ипподром, кладбище и складские помещения, гигантские заводы и прочие неприятности. Но потом в очередной раз выяснялось: что это, оказывается, не предел. И тогда город разрастался за пределами и кладбища, и ипподрома. Все эти безобразия вдруг оказывались в самом центре города. А те начинали вести себя после этого, словно бы крепостные стены: пройти сквозь них нельзя, снести жалко, и поэтому приходилось искать какие-то обходные пути, для того чтобы преодолеть эти непонятные барьеры.

Для любого приехавшего сразу же возникала задача: как понять планировку этого необычного города? И каждый раз люди выясняли, что сделать это трудно. Даже знатоки города, коренные ростовчане путались в хитросплетениях улиц и переулков. А что же говорить о трудностях, с которыми сталкивался приезжий?! Можно было вдруг забрести на какую-нибудь Богом забытую улицу, пройтись по ней, спотыкаясь, и, оглянувшись по сторонам, с изумлением сказать самому себе:

– Вот я иду по этой улице впервые в жизни. И совершенно точно, что никогда больше здесь не окажусь. Если специально не запомню этого места, то и не попаду сюда во второй раз. Всё одинаково, всё неинтересно и безлико. Потому что строилось второпях и небрежно.


На одной ростовской улице, которую мы по этическим соображениям называть не будем, стоял в тени огромных деревьев пятиэтажный дом. Когда-то он выглядел очень даже ничего, но белый кирпич обладает одним неприятным свойством: со временем чернеет, и дома, сложенные из него, когда-то выглядевшие как беленькие игрушечки, превращаются в мрачные трущобы. А тут ещё и вечно разбитые двери подъездов, разномастные балконы, бельё, свисающее то там, то тут…

Дом этот стоял на отшибе на этой захудалой и заскорузлой улочке. Там были ещё такие же, построенные  вкривь и вкось на пустыре.

На первом этаже располагалась знаменитая на всю округу шестикомнатная квартира семейства Бурлаковых.

Скажем так: печально знаменитая. Ибо теперь почти все её обитатели покоятся на кладбище.

Поскольку при советской власти шестикомнатные квартиры были явлением не очень частым, то здесь требуется разъяснение: на самом деле это были две смежные трёхкомнатные квартиры, расположенные в двух разных подъездах, но соединённые ещё на этапе строительства дверью в капитальной стене. Квартира эта была в своё время предоставлена многодетной семье, в которой, кроме отца с матерью и двух стариков, было ещё семеро сыновей. Раньше они жили в каком-то убогом деревянно-кирпичном домике на левом берегу Дона. Но домик снесли, а семейству предоставили новую квартиру. Большую, со всеми удобствами.

Сыновья то и дело женились и разводились, приводили, а потом и уводили каких-то женщин. Эти женщины рожали, и таким образом все шесть жилых комнат превратились со временем в некое подобие цыганского табора. (На всякий случай, чтобы не бросать тень на уважаемый цыганский этнос, оговоримся: все обитатели этой безумной квартиры никакого отношения к цыганам не имели и были русско-украинского происхождения). Старики в скорости умерли, но это совершенно не изменило демографической ситуации в квартире: в то время как  в России-матушке отмечалось снижение рождаемости, здесь этот показатель неуклонно стремился ввысь. Например, Ванька Бурлаков умудрился подарить родине троих детей за три года.

Но, что теперь говорить обо всех этих продырявленных пулями трупах, лежащих в земле. Это не была эпическая мать-сыра земля, про которую столько поётся в народных песнях. Это была сухая и потрескавшаяся от нестерпимой жары почва на Северном кладбище. Холмики и железные столбики с табличками, на которых чёрными буквами по белому фону были написаны краткие данные о каждом убиенном: фамилия, имя и отчество и даты прихода в этот мир и ухода из него. Со временем на этих могилках вырастет трава, земляные бугорки провалятся, а железные столбики уронят на землю свои таблички. И те так и будут себе лежать и лежать, пока всё это не сравняется с землёй. Потому что некому будет приходить на эти могилки и следить за ними: ставить достойные памятники, вырывать траву, приносить цветы в благодарность за не зря прожитую жизнь… А почему некому? Да потому что те немногие из оставшихся родственников этой семейки  были ещё хуже. Все как на подбор они или сидели безвылазно по тюрьмам, или где-то бомжевали и медленно подыхали от пьянства или наркотиков. Какое уж там кладбище! А из людей, не состоявших с этим семейством в родстве, тем более, не было ни единого желающего почтить память усопших. При самом горячем желании ничего хорошего вспомнить было невозможно.

Но это ещё когда будет! А пока нужно особенно выделить главу этого почтенного семейства – старика Дмитрия Дмитриевича Бурлакова.

Несмотря на свою старость и даже, прямо скажем, ветхость, он тогда ещё пользовался непререкаемым авторитетом и в своём семействе, и среди людей такого же сорта, как он сам.

Было у него одно качество, передавшееся всем домочадцам:  какая-то особенная смесь озлобленности и добродушия.

Когда в той самой квартире начинался очередной скандал, и участники его били посуду и сокрушали мебель, бабы и дети визжали и мужики орали,  крутящийся комок человеческих тел вдруг выкатывался на площадку перед домом. Кто-то кого-то усиленно прикладывал к асфальту, оставляя на нём красные пятна. Бывали случаи, когда тела вылетали из окна. Иногда из закрытого (если дело было зимой), что могло означать только одно: это тело предварительно раскачивалось, а потом уже направлялось в сторону двойных рам и стёкол, и всё это вылетало во двор под вопли ликования со страшным грохотом. Потом кто-то кого-то вязал и укладывал на кровать, и весь дом слышал призывы: вяжи ему руки, мать его…  а то опять вырвется, сука!..  Кого-то орущего изо всей силы били по щекам и вливали в рот булькающие потоки водки: пей, сука! Пей, может, успокоишься?!  И, наконец, наступало затишье.

На следующий день из квартиры появлялись люди: кто забинтованный, кто в гипсе, а бывало, что и на костылях. И все были тихие и кроткие. Вежливо со всеми здоровались и говорили почему-то вполголоса. Поскольку Бурлаковы были мастера на все руки, то они сами же и приводили в порядок разбитые окна, выносили в мешках мусор с осколками и щепками и культурно бросали всё это в мусорный бак, а не куда попало. Так и жили. До следующего раза.

Надо сказать, что все они были мастеровыми. Кто-то сантехником, кто-то кафельщиком, кто-то паркетчиком, а плотниками и электриками они были все. Все виды ремонтов в квартирах этого дома, да и соседних тоже, делались ими же – Бурлаковыми. Причём цену они назначали всегда умеренную, работу исполняли хорошо, и никому не приходило в голову, что эти люди, работая в чужой квартире, могут оттуда что-нибудь украсть. Не водилось за ними такого. Уходи на работу и оставляй на них квартиру – и всё будет сделано хорошо, и ничего не пропадёт. А если приступ буйства и пьянства и посетит их, то уже в нерабочее время.

Не любили они и хулиганов. Если чужаки случайно оказывались в этих краях и начинали безобразничать, то Бурлаковы могли выйти и отметелить приблудившихся. Ну а со своими местными хулиганами они всегда находили общий язык и решали с ними любые споры миром.

Но главной достопримечательностью этого семейства был всё же Дмитрий Дмитриевич Бурлаков – маленький, щупленький, с пропитым хрипловатым голосом. Когда-то в молодости он был знаменитым ростовским жокеем, брал призы на разных соревнованиях, зашибал большую деньгу. Но быть жокеем – это всё равно, что ходить по краю пропасти или по лезвию бритвы. И не потому только, что лошадка может взбрыкнуть и с неё недолго упасть, а ещё и потому, что деньги и слава – это опасная вещь. Всё время за тобой кто-то ходит и пытается у тебя отобрать и то, и другое.

Падение с лошади Дмитрию Дмитричу подстроили – это всем было ясно. Долгие месяцы, проведённые в больнице, привели к тому, что страсти в его душе поулеглись и, выяснив, что скакать на лошадях уже больше не сможет, он отправился работать на стройку. Так и вкалывал. Зарабатывал много, но и пропивал немало. Раньше-то он не пил – вот сейчас и навёрстывал упущенное.

Дмитрий Дмитриевич всегда был неравнодушен к животным. Сказывалось детство, проведённое в сельской местности на берегу Дона. И коровы всегда слушались его, и лошади, и собаки. Собаки в городских условиях обретали особое значение. Если пёс был породистым или горячо любимым, то его ценность резко возрастала. Когда такое животное терялось, то нашедшего всегда ожидало неплохое вознаграждение. Поскольку, потерявшись, собака, как, правило, оставалась примерно в том же районе города, то её можно было отыскать. Бурлаков-старший знал множество приёмов для этого.

С годами он отошёл от строительных дел и нашёл своё призвание именно в этом ремесле: в поиске собак. При всей своей природной честности, он со временем освоил и новую технологию: собака сначала похищалась, а уже потом возвращалась хозяину за вознаграждение. Или перепродавалась  в зависимости от назначаемой цены. Сыновья к делу подключались неохотно, ну а внуки – те как раз и впитывали в себя драгоценную информацию, которую им передавал дед.

Так вот старик Бурлаков и жил. От благословенных жокейских времён у него оставался гараж без машины. Машину он был вынужден продать ещё в начале своих злоключений. Этот гараж он и использовал теперь в качестве собакохранилища. В летнее время он и жил в нём. Спал на стареньком диванчике, кем-то выброшенном за ненадобностью. Ел тут же на столике, подобранном на свалке. А что? Крыша над головой есть, собаки, родные существа, рядом, а выпить и закусить  всегда найдётся. По ночам он спал плохо. Бессонница мучила и, чтобы не терять времени даром, прохаживался вместе со своими собаками по близлежащим окрестностям как ночной сторож, оберегая покой жильцов.

Уже потом, после того, как их всех перестреляли, люди говорили, что видели по ночам Дмитрия Дмитрича, блуждающего вокруг дома со своими собаками, как привидение. Но – мало ли чего люди не скажут…


Так вот, Василий, на которого обратила внимание Ленка Завьялова, был из той самой шестикомнатной квартиры. Единственное, что следует добавить: он родился уже в Ростове и о родной деревеньке родителей – Чемордачке с её донскими пейзажами и речным образом жизни не имел ни малейшего представления. Воспитывался в городе: школа, улица, армия. Жизненный опыт у него был простой и незатейливый.

Странным образом все эти домашние выяснения отношений, в которых и он то и дело принимал участие, с кувырканиями, воплями и стремительными перелётами из пункта А в пункт В, ему были совсем не по душе. Когда уж доставали совсем, тогда бил, не очень разбирая, кого. Всех, кто попадался под руку. В том числе и собственного папашу. Били и его, но он ни на кого не обижался. Так у них в семье принято было: кто бы кого ни бил, кто бы ни был побит – все друг другу потом прощали. А скорее, даже и не прощали, а просто забывали из-за какого-то равнодушия, что ли.

В общем, парень умел решать проблемы быстро и просто. Подошёл  как-то к Ленке после работы и сказал:

– Ну, чё, пойдёшь, что ли?

– Куда? – удивилась Ленка.

–  Ребята собираются. Погуляем, посидим. Ну, как люди.

Ленка уже собиралась домой, но, получив столь неожиданное приглашение, согласилась. Дескать, я не против. Как люди – это можно.

От добра добра не ищут, и, если жить рядом с санаторием, то не идти же на прогулку в Центральный парк культуры и отдыха имени Горького? Тут же организовали шашлык с пивом, музыку врубили… Ребята и девушки вели себя прилично. Все друг друга знали давно. Работали вместе. Не то, чтобы, как в песенке поётся: «Парень с девушкой лежит, хочет познакомиться»!

Василий танцевал не намного лучше дрессированного медведя в цирке, но зато уж Ленка! Эта танцевала всем остальным на зависть. Извивалась всем телом, поднимая руки и полностью отдаваясь танцу. И это у неё получалось так красиво, так эротично, что все парни смотрели на неё с открытыми ртами, вызывая нехорошие чувства у присутствующих девчат.

Расположились они у самой речки. Своеобразная маёвка протекала весело и без приключений, пока вдруг  Ленка предложила:

– Пока не напились, можно всем искупнуться. Только  чтобы потом уже никто в воду не лез, а то ж ведь перетонем! Последнее дело Аликам в воду лезть!

Все согласились.

Ну и пошли в воду. Те, кому было в чём.

Многие девицы заявили, что им не в чем, а так просто, совсем без ничего они стесняются, да и не на столько пьяны ещё. Мужикам было проще: какие ни есть трусы, хоть до колен,  они и есть трусы, и в них можно купаться.

Ленка и здесь оказалась на высоте. На ней каким-то таинственным образом оказался прекрасный купальник!  Это означало, что она с ним пришла на работу, вроде бы ни сном, ни духом не ведая о предстоящей гулянке, задуманной мужиками как сюрприз. Увидев Ленкину фигуру, все ещё больше возомнили  себя знатоками прекрасного и  взглядами и перемигиваниями дали понять Ваське, что ему в этой жизни здорово повезло.

Когда стемнело, к ним пристала какая-то блатная компания, но всё обошлось благополучно. Расходились по домам довольные и весёлые.

– Ну чё? – сказал Василий. – Пойдём, я тебя познакомлю с родителями.

– Пойдём, – согласилась Ленка. Идти было недалеко, и они скоро были на месте.

Другая упала бы в обморок от того, что увидела в квартире Василия. Но Ленка даже и глазом не моргнула. И не то что бы виду ни подала, а просто не удивилась. Ну, люди и люди. Живут себе и живут. В Приднестровье она видела и дома сожжённые, и квартиры разграбленные, и людей убитых.

Недельки через две сыграли свадьбу. Разумеется, с шумом, с песнями, с мордобоем. Но в целом настроение у всех был хорошее.

А потом начались будни.

Дмитрий Дмитрич как глава семейства распорядился всем потесниться и поселил молодожёнов в отдельную комнатушку. Там помещалась лишь одна полуторная кровать, да небольшой столик, на котором стояло большое зеркало и всякая всячина. Поставить вторую кровать было уже проблемой.

Ленка понравилась Дмитрию Дмитричу, да и Ваську своего он выделял за миролюбие и покладистость. Хоть и было он скандалистом и алкашом, а рассудил так: пусть хоть эти поживут нормально. Это его решение вызвало ропот, но всякие разговоры в этой семье пресекались быстро и просто: или ты сейчас же заткнёшься, или получаешь в морду.

Так Васька с Ленкой стали жить вместе.

Время от времени возникали различные эпизоды на одной из двух кухонь. Кто-то с кем-то ругался. Что-то подгорало, и чад распространялся по всей квартире. Дети, словно взбесившиеся, мотались туда-сюда и орали, дрались. Пьянки перемежались с гулянками. Васькины братья пребывали в постоянном поиске. Уходили из дому, возвращались. Иногда ночью орали на всю округу, иногда приводили с собой собутыльников, но это бывало редко. Чаще приводили баб, устраивали любовные эксперименты. Все к этому привыкли и ничему не удивлялись. Пришёл и пришёл! С бабой? Ну и что? Дело молодое! Да и нужно помогать стране выполнять план по деторождению! А то народонаселение всё падает и падает! И куда это годится?!

Чтобы выдержать такое, нужна была железная воля. Любая бы сбежала из этого дурдома. Но тут удача стала улыбаться наконец-то нашей героине.

Во-первых, какая-то добрая душа убила-таки Валерку, старшего и самого буйного из всех братьев. Кто и за что – так и осталось неизвестным. Просто где-то на окраине в рощице у аэропорта нашли его труп, простреленный из двустволки, вот и всё. Дашка, которая с ним жила в этой квартире, была третья по счёту жена в его жизни. Её выгнали вместе с ребёнком, рождённым от неизвестного папаши.

А во-вторых – посадили Лёнчика. Он очень кстати подрался с милиционером, и на суде было доказано, что пытался его убить. На десять лет в квартире стало спокойнее и просторнее. Тем более что и жена его, оставшаяся с двумя детьми, предпочла перейти к своим родителям.

Вот так и получилось, что Ленка оказалась в нужном месте и в нужное время.

На дворе стоял 1994 год, и за то время, что Лёнчик проведёт на зоне, можно будет ещё что-нибудь придумать с устройством более нормальной жизни. И у Ленки были мысли по этому поводу, которые она до поры, до времени держала при себе и никому не открывала. Она вообще  умела держать язык за зубами.

Был, впрочем, однажды случай, когда она сболтнула лишнее на людях, но тогда никто ничего не заметил.

Валька Мареева из Туркмении была подружкой одного из парней в их строительной бригаде. Сама на стройку не шла и зарабатывала на жизнь тем, что продавала на базаре чужие овощи.

Однажды во время очередной гулянки в санатории она пожаловалась Ленке: мол, существую здесь на полузаконном положении, а возвращаться некуда. И тут  плохо. Как жить?

Ленка  и сболтнула:

– А ты дурой не будь! Выходи замуж, как я.

Тогда смысл этих слов не дошёл до сознания слышавших эти откровения Ленки.

– Как – выходи? – удивилась Валька. – Так ведь не берут!

– А ты, Валюша, не жди, родная, когда тебя возьмут. Ты сама возьми то, что тебе понравилось! Чего тебе терять? Ждёшь, когда потянут тебя в аквариум? Ксивы нет. Кто за тебя заступится? А так вздуешься. Будет у тебя  бэбиёнок. Куда он денется?!

Валька только плечами пожала: как же, возьмёшь тут… А Ленка добавила тихо, не на публику:

– А иначе, тут у нас в санатории сауна есть. Вот туда и пойдёшь-потопаешь.

– Туда не хочу, – тихо сказала Валька.

– А тогда соображай сама, – Ленка показала рукой на всю компанию, и опять же тихо добавила: – Глянь, сколько их тут. Живут, козлы, в счастливой стране и горя себе не знают. И паспорт у них нормальный, и прописка у них хорошая, и работа у них есть, и жратвы полно в магазинах – не то, что у нас в Молдавии, а ты будешь смотреть со стороны и облизываться? Хватай за горло того, кто послабей и души его, гада! Души!..


Дмитрий Дмитрич Бурлаков, как уже говорилось, был гением по части собаководства.

Срезать в самом центре города поводок и увести от ошеломлённой дамы дорогую собачку – это уже стало превращаться у его внуков в привычку. В общем, и без того шумная шестикомнатная квартира превращалась в постоялый двор для породистых собак.

Тяжело было. Папаша, как правило, всё захапывал себе, и пропивал, как последняя скотина. Редко-редко можно было убедить его в том, что существуют и другие расходы, и тогда он неохотно и с руганью выделял кое-что из добытого…

В этот бизнес Ленка не пошла. Не нравился он ей. В то же время поняла она и другое: на стройке много не заработаешь. А если и заработаешь, то не своим трудом. Надо пробиваться по жизни иначе.

Как – она пока ещё не знала. Хотя подсказку судьба ей однажды и приготовила…

Приезжие таджики работать не хотели. Они располагались на левом берегу Дона табором и оттуда в организованном порядке делали вылазки в город. Мальчишки по автобусам пели какие-то задушевные песни и клянчили у пассажиров деньги. Женщины с детьми равномерно распределялись по всем подземным переходам и центральным улицам и просили милостыню. Что делали при этом мужики – непонятно. Во всяком случае, на стройках и прочих тяжёлых работах их редко кто видел.

О том, что с таджикскими наплывами всё не так-то просто,  Ленка уже давно догадывалась. Но как-то раз умные люди ей приоткрыли завесу: есть, мол, дирижёры и режиссёры, которые всем этим ведают. Распределяют по улицам, назначают рабочее время… Они же и дань собирают и деньги выбивают из тех, кто не хочет отдавать. Индустрия! Но очень уж трудное это дело. Таджикские группировки живут по своим законам, городские – по своим.  Да и приезжих надо вовремя усмирить и принять в свои объятия. И лучше туда не лезть – там всё занято, всё поделено.

Словно бы кто-то Невидимый вёл Ленку к назначенной цели. Ничего не говорил ей напрямую, а только показывал ей жизненные варианты.

Тогда же была и другая подсказка – дескать, не нравится тебе тот вариант, так оцени этот.

Как-то раз Ленка побывала на одной стройке. Шикарный дом в три этажа почему-то строился уже несколько лет. Уже и крышу давно сделали, уже и оштукатурили в основном все помещения, но дом всё никак не принимал законченного жилого вида. И, как оказалось, к этому никто и не стремился. Именно в таком виде, в виде полузаброшенной стройки, он только и мог приносить реальную пользу. Тем более  что мощный кирпичный забор был там самым главным архитектурным чудом.

Кто-то жил в этом доме потихоньку. На условиях таких, что их и тюремными-то не назовёшь: двухъярусные кровати или матрасы на полу. И работа – с утра до вечера. То ли шили что-то, то ли расфасовывали какие-то таблетки. Кто там что знает? Люди работали как негры на плантациях, без каких-либо прав, без документов, за одну жратву, и фактически под охраной…

И все чего-то боялись:  своих надзирателей, милиции, всего окружающего мира. Город вокруг был незнакомый, и вообще – страна была для них чужая. Сюда их никто не звал. А то, что они русские и вернулись из ближнего зарубежья в Россию, никого не волновало. Творческая интеллигенция проливала крокодиловы слёзы над нарушениями прав человека по отношению к горским народам, но судьба своего народа их почему-то трогала мало.

– А чего они тут кушают? – спросила Ленка.

Ей объяснили: мол, поскольку здесь не курорт, то мы их не балуем особенно. Но не голодают. Не те времена… Овощи, картошка, каши всякие…

– А если заболеет кто?

– Помрёт – похороним. Лечение сейчас стоит денег. А где их взять? К тому же, у нас ведь не благотворительное общество. Нам прибыль надо получать.

– Круто, – задумчиво проговорила Ленка. – А людей откуда берёте?

– Вот то-то и оно. Главное – людей добыть, организовать производство – это уже попроще, бытовые условия – ещё проще. А вот сбыт продукции – это, конечно, очень сложно. Но – мы тут всё умеем. У нас такие умельцы, что всё сами делают. Кстати, и ты могла бы подзаработать.

– А что надо?

– Людей – чего ещё. Будут нужные люди – будут и бабки.

Ленка поняла, что это – Клондайк.

Клондайк – это такое место, где водится золото. Настоящее золото, если его заприметить, оно ведь может быть совсем и не металлическим.


Широкие планы, возникшие  в Ленкиной голове по поводу людишек и бизнеса на них, пришлось отложить на неопределённый срок. Перед ней встал трудный вопрос: рожать или не рожать?

А потому трудный, что сомнения были: и время, вроде бы как не совсем подходящее, и место такое же, и семейка  какая-то пришибленная. И что от такого папаши родится? Да и надолго ли он, этот самый папаша? Наверно же, если хорошо присмотреться, то можно найти себе и получше.  А я вот сейчас рожу от него, и как потом с дитём искать нового мужа? Хотя, если денег заработаю, то и мужа при хороших деньгах присмотрю по своему вкусу. Ну а если не заработаю?.. Кстати, людишек, наверное, можно будет сплавлять и на стройки всякие…

В общем, были сомнения…

Избавиться от ребёнка  было бы проще всего. Но Ленка решила, что она не боится трудностей. Рожать, так  рожать! А когда ещё представится такая возможность? Может быть, потом дел будет ещё больше, чем сейчас, и обстоятельства будут ещё  хуже. Так чего ж оттягивать?

Для семейства Бурлаковых прибавление ещё одного человека было событием настолько рядовым, что эту тему никто даже и не обсуждал сколько-нибудь долго. Появилось у бабы пузо – значит, скоро будет пополнение. Всё очень просто. Никто не отговаривал Ленку, но никто и не вдохновлял.

Перво-наперво нужно было расчистить жизненное пространство для появления нового человека. Недавние события с гибелью одного из братьев и с посадкой другого на десять лет означали, что количество людей в безумной квартире уменьшилось не много, не мало, а на семь человек. Ленка понимала: простор этот будет не вечным. В самом скором времени новые семь человек, а то и больше снова появятся: или родятся, или придут со стороны, если какой-нибудь из братьев приведёт с собой женщину с детьми, или, чего доброго, с её родителями. В конце концов и две ушедшие жены могут подать в суд на раздел квартиры… Надо было срочно что-то делать.

И Ленка приняла важное решение: надо разделить квартиру на две трёхкомнатные. И прямо сейчас. И официально прописать одних в одной квартире, а других – в другой. Тогда  если в одной квартире возникнет избыток людей, то пусть они там не рассчитывают, что можно будет переползти в другую квартиру. Так только тараканы могут: туда-сюда из одной квартиры в другую безнаказанно переползать, а у людей должен быть порядок.

Осуществить такое важное и, в сущности, разумное мероприятие мог только «ответственный квартиросъёмщик». Честь эта принадлежала Дмитрию Дмитричу. Убедить старого скандалиста и пропойцу в необходимости такой операции было делом очень не простым. Но Ленка понимала: дальше будет только хуже. Со временем он совсем сопьётся и перестанет что-либо соображать, и тогда договориться с ним будет совсем невозможно. Значит, надо действовать прямо сейчас.

Между прочим, Бурлаков-старший был ведь женат, и с ним вместе проживала его супруга Любовь Тарасовна по прозвищу Толстая Любка. Это была добродушная толстуха, и её мнение в семье обычно никто не учитывал. Но тут Ленка решила, что начинать нужно именно со свекрови. Объяснила ей свою идею, а та сказала: «Да делайте, как вы там хотите!» и это уже было хорошо. Ну, уж со своим-то мужем Ленка и подавно разобралась быстро.

Когда она пришла вместе с Васькой в гараж к Дмитрию Дмитричу, то, конечно, руки у них были не пустыми. Нашлось, что  выпить и чем закусить. Да и для собачек нашлись кое-какие угощения.

Бывший жокей выслушал Ленкино предложение и, хотя уже хряпнул как следует, но высказал совершенно здравую и трезвую мысль:

– А как делить будете квартиру? Каких людей, то есть, куда?

Ленка ответила прямо:

– Всех нормальных – в одну, а всех психов – в другую. И пусть там они хоть передушат друг друга, зато нормальные хоть поживут всласть в спокойной обстановке.

– А кто у нас нормальный, а кто псих? – поинтересовался Дмитрий Дмитрич. У него на этот счёт никогда не было твёрдых убеждений: то ему казалось, что психи все, в том числе и он, а то казалось и наоборот, что все кругом нормальные люди, а он – так даже особенно.

Тут Ленка и пустила в ход своё красноречие: нормальные у нас вы, Дмитрий Дмитрич, и ваша супруга Любовь Тарасовна…

Эта мысль пришлась ему по вкусу:

– Допустим, – деловито сказал он. – Дальше?

Далее к числу нормальных Ленка приписала без ложной скромности себя, своего мужа Ваську и того будущего ребёнка, который скоро появится.

– Согласен, – сказал Бурлаков. – Васька у меня всегда был самый путёвый из всех. Да и ты девка – ничего… А кто ещё?

– Сашка, – сказала Ленка. Это она назвала второго по старшинству из братьев – холостого Александра, который всё никак не мог жениться, да и хотел ли? Иногда уходил и отсутствовал неделями.

Дмитрий Дмитрич многозначительно хмыкнул и тяпнул ещё одну порцию водки.

– Сашка, говоришь? Пусть так. А ещё кто?

– И всё. А близнецы – Колян и Толян пусть там живут. В этом своём дурдоме. Вечно они то приводят, то уводят каких-то новых баб, и не поймёшь, что у них там на уме. Какой-то проходной двор!

Старый Бурлаков залился тихим смехом:

– Да, это два самых что ни на есть разгильдяя! – он на самом деле выразился намного сильней. – Правильно: пусть живут отдельно. Дурдом там у них – это ты правильно сказала. И Ванька-дурак со своими жёнами – не поймёшь, сколько их там у него – пусть там же и живёт. Настоящая жена с тремя детьми приходит к нему в гости, куска хлеба просит, а у него, видите ли, уже новая нашлась! Что у него в голове – не поймёшь. Видать, по пьяному делу он у нас с Любашей получился. Дурак совсем!

– А ещё мы у себя оставим Лёнчика, – тихо и задушевно сказала Ленка.

И тут необходимо напоминание: Лёнчик – это тот самый, который загремел на десять лет.

При этих словах у старого Бурлакова навернулась слеза.

– Да, – сказал он. – Лёнчик должен знать, что его ждут, что для него всегда найдётся угол, когда он вернётся домой.

У Ленки на этот счёт были совсем другие надежды: что этот проклятый Лёнчик не вернётся никогда и его, может быть, убьют на зоне или продлят срок, но она изобразила заботливость и сочувствие. И именно это самое слово «Лёнчик» и сыграло решающую роль. Дмитрий Дмитрич расчувствовался, а Ленку назвал хорошим человеком, имея в виду, что она так заботится о Лёнчике… Эх, Лёнчик, ты мой Лёнчик!..

Вот так оно всё и решилось. Остальных поставили перед фактом и так всё и сделали, как решили.

К тому моменту, когда Ленка родила своего малыша, она уже жила не в шестикомнатной квартире, как будто она жена члена Политбюро, и квартира её расположена в доме по Кутузовскому проспекту, № 26, а в простой трёхкомнатной, как все нормальные люди. Ненужная дверь в стене была заложена кирпичом, и по ту сторону теперь оставались самые буйные. Здесь же, по эту сторону, расчёт у Ленки был такой: старик со старухой рано или поздно умрут. Он от пьянства, она – от чрезмерной полноты. Лёнчик, даст бог, не вернётся вовсе, не выдержит испытаний десяти лет отсидки. И остаётся только один Сашка, и это и есть главная проблема. Если он надумает вдруг жениться и привести новую бабу, да ещё и нарожает с нею детей, то тогда можно будет попрощаться с мечтами о спокойной жизни. И это означало: надо будет что-нибудь потом придумать с этим мартовским котом. Или женить его на бабе с квартирой, хотя сейчас такое очень трудно провернуть, или куда-нибудь деть его, проклятого…

А куда ж денешь-то его? Надо бы подумать…

А туда! По одному из двух маршрутов, по которым уже отправились двое его братьев.


Наследственность странная штука: бывает так, что рождается ребёнок, а он ни в мать, ни в отца, а в дедушку или в бабушку. Или в дядю. Может быть, даже – в двоюродного. В многодетных семействах такие вещи особенно хорошо заметны: непременно кто-то из детей получается самым умным, а кто-то – самым глупым.

Мальчонку, родившегося у Ленки с Васькой, назвали Димкой в честь патриарха семейства Дмитрия Дмитриевича. Это означало, что в роду у Бурлаковых был третий подряд Дмитрий.

На кого он получился похожим чисто внешне – тут были разные мнения. Одни говорили – в отца, другие – в мать. Да и насчёт внутреннего содержания, сказать что-то определённое было ещё очень трудно, но одно странное обстоятельство заметили жильцы пятиэтажного дома из почерневшего белого кирпича: родившийся на свет малыш не плакал и не хныкал, как все остальные дети на Земле, а только рычал. Это было нечеловеческое, жуткое рычание, и когда по ночам раздавался голос этого малыша, многим в доме делалось не по себе.

Среди жильцов дома даже пополз слух, что мальчишка этот вовсе и не человек даже, а самое настоящее дьявольское отродье, и, когда он вырастет, то все предыдущие Бурлаковы вместе взятые покажутся невинными ягнятами по сравнению с ним.

Соседка с четвёртого этажа, Дарья Семёновна, в прошлом убеждённая коммунистка, а ныне – неистово верующая христианка, привела за свои деньги попа, окропившего святой водой лестничную клетку дома и все его двери. Чтобы ни откуда и никуда ничего бы не просочилось плохого. Он же, выпив чарку, тогда и сказал Дарье Семёновне, что мальчишка этот родился при очень зловещем сочетании космических событий и даже в момент его рождения какая-то сверхновая и очень плохая звезда где-то во Вселенной очень уж сильно громыхнула… Так что, добра не ждите. Ему налили ещё, и тогда поп смилостивился: - Хотя, может, Бог милует!

Сразу после родов Ленка задалась другою идеей. Сама до этого додумалась. В соседней квартире демографическая ситуация тоже была не из лучших. Там чересчур задержался на этом свете старый Гришка Вязников. Всю жизнь он вкалывал на тяжёлых работах,  прокладывал какие-то трубопроводы, содержал жену и двоих детей. А как состарился, так и стал им не нужен. И задумала жена с дочерью его выгнать. Но, как?!  Как, бедняга, выпьет – милицию вызывала, и хотя он был совершенно безобидным и никого даже плохим словом никогда не называл, но по её требованию увозили бедного Гришку то в вытрезвитель, то в психушку.

Эти ведьмы не пускали его домой, заставляя спать на улице в беседке или прямо на ступенях, оскорбляли его таким матом, что и даже Дмитрий Дмитрич  удивлялся, слушая их рулады.

Ленка смотрела на эти дела со стороны и не вмешивалась. Лишь однажды разжалобилась и вынесла бедному Гришке бутерброды. Тот поблагодарил и с жадностью набросился на еду. Ленка с ужасом смотрела на его посиневшее от пьянства лицо и думала: «А ведь моему свёкру ещё очень далеко до такого состояния… По сравнению с этим, он просто свеженький, как огурчик».

– Спасибо тебе, Леночка, – сказал Гришка. – Знала бы ты, как мне сейчас тяжело на душе. Пока деньги зарабатывал, был им нужен, а как на пенсию вышел, так я им больше и не человек вроде бы… Жена какого-то хахаля нашла, а дочка просто – проститутка. Ты думаешь, официантки в вагоне-ресторане – они кто? Проститутки они и есть…

Но тут появилась Гришкина дочка, её тоже Ленкой звали, и сказала:

– Ой, Леночка! Да плюнь ты на этого дурака! А ты – пшёл вон отседова, чего расселся?

– Доченька, да куда же я пойду?

– А куда хочешь, туда и иди! Шёл бы прямиком на кладбище! Всем бы облегченье сделал: тащить бы не нужно было!

Повернувшись к Ленке, сказала:

– Да не слушай ты его, идиота старого!

А затем оттянула в сторону и доверительно прошептала:

– Слушай, Леночка, у меня к тебе дело есть одно. Зайди-ка на минутку.

Чего ж не пойти? Люди живут в соседней квартире. Ленка там и раньше бывала много раз.

Пришла. А эта мегера стала её уговаривать подтвердить на суде, что, мол, буйный  и опасный у них Гришка, чтобы легче было его спровадить в психушку. Всё равно ведь ему уже не долго осталось, а я – тебе…

– А что мне? – удивилась Ленка.

– А это мы ещё не знаем точно, – многозначительно сказала Гришкина жена, сверкая глазищами. – Что надо будет, то и сделаем. Сегодня наш алкаш, а завтра – может, захочешь упечь кого из своих.

– Кого бы? – поинтересовалась Ленка.

– Да хоть бы того же и Сашку. А нет, так старого…

До суда и дачи показаний тогда так и не дошло. В  скором времени Гришка умер, и злодейские замыслы так и остались не выполненными. Но именно тогда-то и зародился план  у Ленки.

«Это ж надо быть такими дурами, – думала она. – Если уж что-то задумали, то и молчали бы себе в тряпочку. Нет, уж… Если такое дела затевать, то иначе нужно действовать. И никому ничего не рассказывать…»

Гришкина смерть имела и другие последствия для Ленки. Она стала чаще захаживать в гости к отцу. И совсем не для того, чтобы его извести со света по примеру  Вязниковых. Очень уж не хотелось хоть в чём-то походить на эту стерву и её мамашу. Тогда же Ленка и дала себе слово: «Уж я-то батю не брошу! Хоть он и бросил когда-то нас, а всё равно он у меня хороший».

Отец жил плохо,  его новая жена была тяжко больна. И понимала Ленка, что – коль что случится, его выставят за дверь – это уж точно…

Но проблема оставалась: слишком  много лишних людей получалось в этой трёхкомнатной квартире – и старики уже зажились на свете, и Сашка этот непутёвый, и Лёнчик, который, не приведи, господи, вернётся из тюрьмы…

Так прошёл девяносто четвёртый год и начался девяносто пятый.


Никаких особенных наставлений Ленка своему Ваське не давала, а уж тем более планами и размышлениями с ним не делилась. Но каким-то тайным образом они стали доходить до его сознания.

Однажды драка между Сашкой и Васькой произошла на кухне. А там – ножи. Кухня была тесная, и драться там на ножах было очень неудобно, поэтому загремела посуда, загрохотали столы и стулья. Толстая Любка орала на весь дом:

– Люди, на помощь! Да что ж это делается! Ведь они же на ножах дерутся!

Но люди и не думали спешить на помощь, – боялись вмешиваться.

– Да что ж вы делаете, проклятые! – Любка плакала от своего бессилия, но братья молча и озлобленно бросались друг на друга, пытаясь нанести один другому роковой удар.

Мамаша старалась было протиснуться между ними, да куда там!..

И тут вмешалась Ленка. В долю секунды она поняла простую вещь: победителей не будет: один умрёт, а другой сядет в тюрьму. И чего ж хорошего будет, если её Васька сядет пусть даже на несколько лет. А зарабатывать кто будет? А ребёнка кормить кому?

Ленка оттеснила свекровь и бросилась между двумя братьями. Удар ножом получила по руке, но не сильный – скользящий. При виде крови, оба брата как-то разом присмирели. А Ленка и не думала обращать на это внимания.

– А ну разошлись! – орала она не своим голосом. – Вы что, чокнутые или идиоты? Вы же поубиваете друг друга!

Кричала она так искренне, что оба поверили ей, и прекратили драку. А вскоре и помирились.

Но мысли, рождённые в Ленкиной голове, продолжали теперь как бы отдельное от неё существование.

Новый скандал произошёл уже через неделю.

На этот раз оба брата дрались перед домом на виду у всех жильцов. Ножей в этот раз не было, но кулаками прикладывали друг друга хорошо. То один, то другой.

Тогда же Сашка высказал во всеуслышанье такую мысль: мне-то, мол, терять нечего, а вот тебе есть что. Вот я тебя сейчас прибью, а твой ребёнок останется сиротой!

Но и Васька тоже высказал в пылу боя другую мысль:

– Это я тебя сейчас прибью! А нет, так посажу. Ты у меня загремишь вслед за Лёнчиком!

Ну, тут, конечно, повыскакивали все Бурлаковы, разделились на два лагеря и принялись метелить друг друга, что было сил.

Ленки, как на грех дома не было, а старую мамашу Любку и её мужа Дмитрия Дмитрича никто во внимание не принимал.

Так тогда и кончилось дело ничем: подрались как обычно и разошлись. И уже на другой день вели себя по своему обыкновению так, как будто ничего и не было никогда. Дело было на выходных, и Сашка с Васькой пошли как обычно на рыбалку в санаторий. Толстая Любка только крикнула им вослед:

– Вы ж там больше не деритесь!

– Да что мы, дурные, что ли? – удивился Сашка.

И Васька тоже что-то весёлое ответил матери.

Они и в самом деле вернулись с рыбалки целыми и невредимыми.

Ленка смотрела на такое дело и не знала, что и чувствовать. С одной стороны, вроде бы и хорошо: до греха дело не дошло. А с другой стороны – как же тогда избавиться от этого лишнего Сашки?

А тут и новое событие подоспело: у Ленкиного отца умерла жена,  а его отправили на пенсию. Родственники жены всем видом показывали, что он чужой в их семье и лучше бы убирался отсюда по добру, по здоровому.

Ленка рассказала об этом у себя дома, и бывший жокей,  его жена, толстая Любка, и буйный Сашка – все в один голос сказали: что же мы не люди, что ли? Что же у нас места не найдётся для твоего батяни? Тащи его сюда, мы ему постелем вон на том диване, и пускай с нами живёт.

Так Ленка и сделала: привела отца в безумную семейку, и его приняли так, как будто всю жизнь только об этом и мечтали.

4.

Так, впервые за много лет, Иван Савельевич стал жить по соседству с дочкой. И это уже была не прилежная ученица в школе, а молодая хищница, горлохватка, чем-то напоминающая мамочку и сама теперь уже мать.

Кстати, рядом с Иваном Савельевичем был теперь и внук, а уж это совсем особое чувство – дожить до внуков – это большое счастье. Вот и дожил. Хотя странный какой-то внук получился – днём спал, ночью будил дом своим рычаньем и криком, требуя молока  и внимания к себе.

На стройке Ленка уже не работала. Привозила работяг на стройки, на полевые работы… Собирала всех неприкаянных. Вроде бы – благим делом занималась. На работу уезжала не в робе, а в повседневной одежде. Иван Сергеевич радовался за дочь. Хоть в этом плане у неё что-то наладилось в жизни.

Были, правда, кое-какие наблюдения, отдельные случайно услышанные фразы, и они заставляли его насторожиться. В беседе с каким-то типом Ленка говорила о том, что ей удалось-таки переправить через границу товар. Требовала, чтобы движение по этому коридору было в оба направления. Обещала щедро заплатить, если в следующий раз дело не сорвётся, и можно будет товар отправить туда… Куда, Иван Савельевич так и не расслышал. Но тревоги его усилились. Контрабанда? Что эта дурочка может отправлять куда-то? И откуда у неё такие связи, да и деньги? Нет, это к добру не приведёт! Но разве она меня послушает?! Она теперь считает себя самой умной. Деньги появились, и ей кажется, что за деньги можно купить всё и всех! Милицию, таможенников, пограничников… Тревога всё нарастала и нарастала, не давала спать, заставляла искать выход.

А грома ещё не было – так только тучки собирались…

Он знал, что дочь стала часто ездить в Молдавию, ещё куда-то. С кем она виделась, какие дела у неё там могли быть, – этого он не знал и даже не догадывался. «Легкие деньги никогда ещё не приносили добра. А, может, Ленка помогает находить работу мигрантам из ближнего зарубежья? Ну, что ж, – думал Иван Савельевич, – существует же фирмы, занимающиеся трудоустройством. Наверное, здесь она себя и нашла…»

При всём своём простодушии Иван Савельевич сделал всё-таки одно весьма ценное наблюдение: дочь избегает иметь дело с людьми из их городка. Правда, обещала заняться судьбой младшей сестры. Там, в Молдавии у неё никаких перспектив нет. А здесь, чем чёрт не шутит?!

Однажды он стал случайным свидетелем, как Ленка пересчитывала большую пачку долларов.

– Откуда они у тебя? – удивился Иван Савельевич. – Или связалась с чем нехорошим? А ну, посмотри мне в глаза!

– Да, брось это своё: посмотри мне в глаза! Не маленькая давно. Заработала! И работа не простая, да и опасная…

– Да ты что – связалась с контрабандой, наркотой, что ли?

– С контрабандой, не с контрабандой, какая разница?..

Это заявление дочери не успокоило Ивана Савельевича, и он мучительно искал выход из создавшейся ситуации.


Май – месяц  праздников. Как-то не тянет людей на рабочее настроение. Уже и девятое отгремело – пятьдесят лет Победы – это всё-таки хороший повод, чтобы и выпить и погулять. И вот уже, казалось бы, и поводов никаких других  нет и пора браться за работу, а загул в доме из потемневшего белого кирпича всё продолжался и продолжался.

Вскоре после Дня Победы семейка Бурлаковых с соседями устроили пьянку во дворе. Дом стоял на отшибе. Городской транспорт здесь не ходил, да и случайные люди сюда редко забредали. Это было глухое место – ори сколько хочешь, хоть надорвись, и никто, кроме жильцов этого старого дома тебя не услышит. А они не в счёт, стоит ли с ними считаться?!

Компания расположилась в беседке, утонувшей в кустах сирени, на краю обрыва. Ароматный запах шашлыка разносился порывами ветерка и будил  зависть и аппетит жильцов.

Иван Савельевич не принимал участия в этом буйстве. Уложив внука, он прилёг рядом.  Шум и ругань проникали в квартиру даже сквозь закрытые окна.

– Дурачьё, – шептал Иван Савельевич, покачивая проснувшегося ребёнка.

Ребёнок засыпал. Он привык к шуму.

Кто-то рассказывал анекдоты, и ему слышалось нечленораздельное бурчание, а затем, резкий, как по команде хохот. И так  много раз: через равные промежутки времени бурчание  и хохот, бурчание и хохот…

Потом начались песнопения, и веселье перешло в следующую стадию. И песни были примерно одного содержания: о том, как некий зэк за окном тюремного вагона всё время видел  свой город:

Я часто вижу тебя с этапа,
Ростов, мой город, Ростов мой папа!..


И про Таганскую тюрьму:

Таганка, ты ночью полная огня,
Таганка, зачем сгубила ты меня?
Я твой бессменный арестант,
погибли юность и талант…


Между тем, стрелки часов показывали «одиннадцать», а компания всё не унималась. Вот уже и полночь миновала, а гулянка всё продолжалась и продолжалась.

А людям, живущим в доме, завтра-то идти на работу. Уже и шашлычным дымом надышались, и песен наслушались пополам с матом, и визгами бабскими насладились, а конца этим оргиям не было видно.

Откуда было знать неразумным жильцам этого дома, что это ведь всё – предсмертное. Души сидящих в беседке уже получили откуда-то весточку, что, мол, недолго осталось, и потому всё  и выплёскивалось в такие формы. Предсмертные.

А маленькие дети, между прочим, тоже плохо спят при таком шуме. Да и пожилым отдых положен на старости лет. Неразумные! Тут такое решается, а они... Им бы только спать!

Но в доме молчали и никто ни звука. И даже окна нигде не горели: люди боялись выделить себя на фоне общего спокойствия и равнодушия. Лучше уж не связываться. Целей будешь.

Особенно сильно блистала на общем фоне своим буйством Ленка. Именно она и орала во всё горло, устраивая ночной концерт. И орала не просто так, а с неким тайным подтекстом: дескать, вот я ору, и никто мне ничего не сделает!

А про другой подтекст она не знала – о том, что недолго уж осталось…

Не знал и её отец, который с удивлением вслушивался в эти удивительно знакомые нотки такого родного и такого чужого голоса.

– Дурачьё, – только и бормотал он.

Когда Ленка запела что-то про цыганскую дочь, идущую за любимым в ночь, она вылезла из-за стола и стала танцевать, глядя на тёмные окна дома и наслаждаясь свой властью: никто ничего не посмеет мне сделать! Кайф!

Со стороны она выглядела стройненькой девчонкой. И не скажешь, что хищница, властолюбивая, жестокая и хитрая танцует ночью, тревожа сон жильцов старого дома.

Кто-то из них, может, и мечтал шарахнуть автоматной очередью по той беседке. Другие, кто погуманнее, думали, что хорошо бы снять одним снайперским выстрелом только орущую шалаву. Были и другие мысли о том, что, мол, бардак в стране, и нету на всех этих гадов товарища Сталина!

Мечта о пулях, вылетающих очередью, потом воплотится в действительность, но без участия жильцов дома. Впрочем, обо всём этом не сейчас…

Ещё один житель того дома, пенсионер Сергей Тихонович не мечтал об автомате или воскрешении генералиссимуса, а просто вызвал милицию.

Милицейская девица потребовала, чтобы звонящий сообщил, из какой он квартиры, но Сергей Тихонович, храня полное хладнокровие, возразил:

– Но вы же понимаете, что этого делать нельзя. Они там все блатные, и я не хочу связываться с ними. Для этого существует милиция, вот я к вам и обращаюсь за защитой.

– Но мы не выезжаем по вызову неизвестно от кого!

– Вы не имеете права отдавать пятиэтажный дом на растерзание этим негодяям! Немедленно выезжайте или я буду на вас жаловаться.

– Одну минутку, – сказала девица.

Сергей Тихонович понял: это она с кем-то советуется.

– Ладно, приедем, – делая одолжение, согласилась, наконец, девица и бросила трубку.

Милиция и в самом деле приехала минут через пятнадцать.

Лейтенант, вышедший из машины, сказал всей честной компании:

– Ну вот, опять на вас жалуются. Вы что – не можете жить спокойно? Сколько ж можно?

– Да кто жалуется? Кто там жалуется? – заорала Ленка. – Все довольны, а вы говорите, что жалуются!

– Старшой, подсаживайся к нам! Мы и тебе нальём! Забалдеешь, век свободы не видать! – заорал кто-то из сидящих за столом.

Лейтенант с презрением посмотрел на пирующих и сказал:

– Да я с вами не то что за один стол не сяду, я с таким, как вы…  рядом не сяду!

– Эй, ты, бугор! Следи за базаром! –  раздалось из темноты.

Лейтенант сразу же вспыхнул:

– А то что будет?

– Очень кому-то плохо будет – вот что!

Молодой лейтенант рванулся, было, вперёд, но его попридержали свои же. Да и того говоруна осадили звонким подзатыльником. И тоже – свои же.

– Старшой, всё будет в полном порядке, в полном порядке, – заговорил кто-то хрипловатым голоском. – Мы сейчас допьём. Тут у нас не так уж и много осталось. И  разойдёмся. Ей Богу! А  он – молодой, дурной, не обращай на него внимания. Я ему сейчас сам пасть порву, и любому другому, если кто ещё раз пикнет что-нибудь против наших доблестных органов правопорядка!

– Сейчас всё будет нормально, – шепнул лейтенанту более опытный старшина. – Не беспокойся и посиди в машине.

Милиционеры усадили лейтенанта в машину от греха подальше, а сами тем временем занялись столом: сгребли ещё неоткрытые бутылки, закуску, побросали всю добычу в вдруг появившийся кулёк и, бросив через плечо, чтоб побыстрее закруглялись, уехали восвояси.

А компания продолжила прерванное веселье. Ленка-босячка снова завела прерванную, было песню. Потом её снова потянуло на танцы, но только в этот раз она сопровождала свои телодвижения ещё и криками:

– Эй! Ещё не врубились?! Ну, кто там ещё! Вызывайте ментов! Вызывайте, сколько хотите!

И тут из второго подъезда вышли двое парней. Пройдя мимо извивающейся Ленки, они подошли к беседке.

– Эй, ребята, – сказал один из них. – Это наш дом. Мы не у вас в гостях, а у себя дома. Давайте, заканчивайте эту бузу.

– Я  смотрю, – кому-то здесь жить надоело, – сказал кто-то из сидящих за столом.

– А то что? – кричала Ленка. – Захомутаешь? Или деньги тебе забашлять?

– Не обращай на неё внимание. Ленка – баба с бзиком. Что с неё взять? – успокоил парней хриплый голос.

– Вася, вмажь ему! Вмажь! – заорала пьяным голосом Ленка, прервавшая танец. – Пусть знают своё место!

Васька снова получил смачный подзатыльник и тот же старый трескучий голос весомо сказал из темноты:

– Всё ребята! Хорош бакланить! Всем – спать!

– Куда там спать! Только начали гулять! – заорала другая девка.

– А я сказал: хорош! Расходимся!

Все эти слова бывшего жокея здесь, конечно, приводятся лишь в приблизительном пересказе, потому что они сплошь состояли из самого невероятного мата, который вряд ли поймёт наш Читатель.

Все неохотно встали из-за стола. Визжащую и рвущуюся в драку Ленку потянули домой, а двое отважных парней вернулись в свой подъезд.

Минут через пятнадцать дом спал.


Рано утром Дмитрий Дмитрич Бурлаков обходил  свои владения. Болела голова от вчерашней пьянки, гудели ноги, но старик шёл себе и шёл, и оказался на дороге, местами асфальтированной, местами покрытой железобетонными плитами с вылезшей наружу арматурой. С одной стороны дороги чернел довольно глубокий и крутой обрыв, а с другой – тянулись нескончаемые заборы, за которыми прятались какие-то склады и мастерские. И ничего больше.

С высоты этой улицы открывалась величественная панорама Северного микрорайона. Многоэтажные дома, тонущие в дымке у горизонта, какие-то трубы и даже купол недавно возведённой церкви у Северного кладбища…

Жилых домов на этой улице не было. Заборы бетонные и деревянные, выкрашенные зелёной краской и серые, невзрачные и угрюмые, они заканчивались огромными воротами или сторожками. И снова заборы и ворота, сторожки и заборы…  Была ещё старая круглая каменная башня. Что в ней было, неизвестно. Может быть, была она пустой, и хранила лишь затхлый воздух, а ведь, могло быть, что она доверху наполнена  скелетами или там гнездился разбойничий притон? Всякое могло прийти в голову случайному прохожему этого мрачного уголка. А особенно в утренних сумерках и при виде хромающего призрака с костылём, свистом подзывающего к себе бездомных собак и общающегося с ними так, будто это какие-то разумные и добрые существа…

Ну а каково оказаться на этой улице ночью, даже на фоне величественной панорамы светящихся огней города? Этого, наверное, и вовсе никто бы не захотел. Разве что по пьяному делу и желательно в компании ещё нескольких таких же любопытных.

И всё-таки кое-что примечательное на этой улице было: это свалки мусора вдоль заборов и стаи разной живности, кормившихся у этих свалок. Были там и крысы, и дикие кошки. На обрывах, поросших травою и кустарником, обитали суслики, кроты, ужи и прочая мелочёвка. Но главным достоинством этой улицы были стаи бродячих собак – неисчерпаемый источник заработка  для тех, кто умеет на этом делать деньги.

А Дмитрий Дмитрич Бурлаков  умел.

С давних времён он умел находить общий язык с животными. Он бы и с крысами его нашёл, если бы вдруг возник спрос на них. Но спроса такого общество пока не предъявляло, а хорошие собаки были в цене. Вот и сейчас он возвращался с охоты с добычей. Это была великолепная русская борзая. Месяца два тому назад, во время прогулки в близлежащем санатории она отбилась от хозяина, а затем, чтобы не было скучно и страшно, вошла в состав хорошо организованной собачьей группировки. Опытный вожак знал, где можно поживиться чем-нибудь вкусным, и привёл свой собачий коллектив на эту улицу. А Дмитрий Дмитрич был в хороших отношениях с вожаком. При очередной встрече они быстро договорились, и из стаи на взаимовыгодных условиях была изъята русская борзая.

И вот теперь он неспешно ковылял со своим костылём домой, а борзую вёл на привязи. Подойдя к гаражу, отпер его и завёл туда гостью.

– Располагайся. Будь как дома… – буркнул он.

По какой-то неизвестной причине, собака слушалась его так, как будто это и был её хозяин. Она по первому же требованию предъявляла лапы, давала рассматривать свою шерсть, покорно открывала пасть и показывала зубы.

– Зубы хорошие, – сообщил Бурлаков. В гараже, кроме него и собаки, никого не было, но он говорил, словно беседовал с ней. – Убивал бы собственными руками гадов, чистящих перед продажей собакам зубы наждаком.

В гараже было тихо, но Бурлакову показалось, будто кто-то его спросил заинтересованным голосом:

– Вот ты собаку нашёл, а она, может быть, больная? И тогда как?

– А вот это мы сейчас и посмотрим, – деловито ответил Дмитрий Дмитрич. – Вроде как здоровая.  Не дралась ни с кем, шкура целенькая, ран не заметно. Поживёт у меня, я её откормлю, а тем временем и покупатель найдётся. Такую красавицу у меня завсегда купят…


Дмитрий Дмитрич Бурлаков когда-то жил в частном деревенском домишке в деревеньке Чемордачка на левом берегу Дона. Жители её имели и коров, и коз, свиней и кур, всякую другую полезную живность. А ещё  в каждом дворе была рыбачья лодка. Поскольку деревенька ютилась на самом берегу реки,  и её по весне всегда затапливало, жить без лодки было нельзя. Ну, а где лодка, там и рыбалка. А точнее – браконьерство, потому что отлов рыбы в таких количествах, конечно же, не мог считаться рыбалкой. Рыбу продавали или меняли на водку. Так и жили: от наводнения до наводнения. Рядом громоздился город на своих холмах. Ему никакое половодье, никакая низовка не страшны. Но жить в этом городе никому из обитателей Чемордачки не хотелось. Только семейство Кузнецовых добровольно переселилось в город, но оно и понятно: Кузнецов-дед, Кузнецов-отец и Кузнецов-сын стали в Ростове известными художниками и о Чемордачке вспоминали только на своих романтических картинах. Ну а остальным-то, какой резон был ехать в это шумное и дымное скопище домов?

Семейство Бурлаковых никогда бы не переехало в город, если бы не своеволие городских властей: решили, что очень уж хорошее место для строительства баз отдыха. Вот и выселили всех к чёртовой матери. Дали квартиры в городе и сказали: живите! Наслаждайтесь городом, чтоб вам пусто было!

Дмитрий Дмитрич, переселившись в город, вроде бы и стал горожанином, но имел дело с лошадьми, родными и близкими существами, вдыхал в себя запах сена и конского навоза, и скакал на тренировках по свежей травке… Ну а кончилось всё пустым гаражом и старым диваном, где бывший жокей отдыхал от своей собачьей жизни и четвероногими гостями, находившими в этом месте временный приют. Им было грех жаловаться – он ведь их не обижал!


В то самое утро ещё один старичок вышел из второго подъезда нашего дома. Неприметный, седенький, с палочкой и в застиранной голубой тенниске. И не скажешь по нему, что это – доктор наук, бывший директор секретного НИИ, проведший всю жизнь в маленьком городке с номером, вместо нормального названия. Опираясь на свою палочку, он проследовал к известной уже Читателю беседке. А палочка, с которою он всегда ходил, имела на своей вершине замысловатый узорчатый изгиб, то ли бронзовый, то ли латунный, из чего следовало, что она была не простая, а заграничная или сделанная на заказ у хорошего мастера.

Было тихо. Старичок уселся на скамеечке, выбрав место подальше от солнца, в этот день обещавшего быть особенно жарким.

Сергей Тихонович, так звали старичка, поставил свою палочку перед собой и, упершись в ажурную металлическую конструкцию двумя руками, задумался.

К нему подсел Иван Савельевич. Он  поздоровался с Сергеем Тихоновичем, на что тот лишь кивнул в ответ и всё продолжал смотреть куда-то вперёд, не прерывая мыслительного процесса.

Иван Савельевич закурил, и тоже задумался. Так оба молча и сидели, пока Сергей Тихонович не поморщился от дыма и не бросил в сторону соседа:

– А потом опять будете жаловаться, что лёгкие болят!

– Всё никак не брошу, – сокрушённо пробормотал Иван Савельевич.

– А я вот уже двадцать лет как бросил. И не тянет совершенно.

– Мне бы так.

И опять тишина.

Первым прервал молчание Сергей Тихонович:

– Ну и что теперь прикажете делать? – спросил он.

– А что делать? Ничего не сделаешь, – устало ответил Иван Савельевич. – Что с ними можно сделать, если они такие идиоты. Вот встал пораньше, убрал всё, что они тут понабросали, чтобы перед людьми не было стыдно. Вот и всё, что я могу сделать.

– Они-то идиоты – это верно. Но я не про всех, – многозначительно возразил Сергей Тихонович. – Я имею в виду вашу дочку. С нею-то что делать? А все остальные – чёрт с ними! – Он досадливо взмахнул набалдашником  палки в сторону безумной квартиры. – Глупейшая семейка – ничего не скажешь… Как вы там среди них только жить умудряетесь?

Иван Савельевич тяжело вздохнул.

– Живу, а куда податься?  Хорошо хоть российское гражданство успел получить ещё до начала событий, а то бы и вовсе был на птичьих правах… Ну а дочка-то моя… – Иван Савельич тяжело вздохнул. – Вот скажу я вам, но вы ж не поверите: ведь не такая она была совершенно! Нормальной девочкой была: в куколки играла, в детский садик ходила,  в школе училась прилично. Просто не узнаю её. Смотрю и не узнаю. Испортилась в этом проклятом городе.

– Да, переезд в Ростов многим не идёт на пользу, – согласился Сергей Тихонович. – Специфический город. Очень специфический!.. Я раньше думал: вот перееду  в Ростов поближе к цивилизации. Хоть поживу в настоящем городе. А то, только в отпуск выезжал куда-нибудь на Чёрное море или в район Минеральных Вод. Я ведь невыездным был. И вот поселился в Ростове: фрукты-овощи, и город весь утопает в зелени. Всё хорошо. И до моря  рукой подать. Вот и живи себе, сколько сможешь. Так нет же – две напасти! Летняя жара, от которой можно концы отдать, и ваша доченька.

Помолчав,  добавил:

– От жары я себе кондиционер поставил. Но как спастись от вашей дочери? Даже и не представляю! Я бы всю эту безумную семейку спокойно стерпел. Ничего в ней нет необычного. Ну, подрались, ну, поорали – с кем не случается? Ведь у них у всех есть какое-то подобие совести. Особенно, когда трезвые, что, правда, редко бывает. Но ведь у вашей-то Ленки – ну ничего нет совсем! Ни совести, ни стыда, ни раскаяния! Несётся на полном скаку, ничего не соображая и не видя вокруг, а впереди-то – пропасть! Ведь не может же быть так, чтобы это добром закончилось!

– Не может, – тихо согласился Иван Савельич.

– Разговаривает у себя в квартире так, что её слышно во всём доме. Сплошной мат. На всех орёт, всех поучает, всеми командует… И такое впечатление, что она вошла в какую-то роль, и ей  ужасно нравится, и она наслаждается своим пребыванием на сцене…

– Да я и сам вижу, – устало проговорил Иван Савельич.

– Она хочет, чтобы её все видели и слышали. Может, кому-то понравиться хочет?

– Да кому такая дура понравится! – тихо сказал Иван Савельич. – Если бы не Васька  Бурлаков – никто бы и не поглядел в её сторону.

– Да вот не скажите! Я как-то раз наблюдал, как она во двор бельё вынесла вывешивать: и к тазику наклонится очень эффектно, и выгнется картинно, и оголится. А сама смотрит по сторонам: видят ли её? И так повернётся, и этак, и покажется в профиль, и это место выставит, и другое… Вижу, что выпендривается девка, а почему – не могу понять… И при этом  злобно матюгается. Для чего? Не могу понять. Не хватает квалификации.

– Да чего там не понимать? Оборзела…

– Вы-то ей хоть говорили что-нибудь?

– А то как же. Говорил.

– И что она?

– Ей хоть говори, хоть не говори. Хорошо ещё, что в драку со мною не лезет, не грубит мне. Просто не слушает ничего, вот и всё. В мать. Из-за этого я от неё и ушёл когда-то, не выдержал. Ну вот и дочка и получилась, видно, такая же или ещё хуже… А всё деньги виноваты. Идут они к ней как-то уж очень легко. А откуда и как – не представляю. Она мне не рассказывает ничего.

– Да, – сказал Сергей Тихонович. – Такие деньги – они как приходят, так и уходят. Оно бы и пусть, но ведь уходя, они прихватывают за собою и тех, кто на них позарился. Жизни прихватывают, судьбы. А я чувствую: напряжение нарастает… А что должно произойти – непонятно.

– Да чего там непонятного? – Деньги шальные – отсюда и веселье такое. Мы ведь раньше жили скромно, как все люди, каждую копейку считали и, хоть у меня жена и скандальной бабой была, но не аферистка и не воровка, и дочку эту мы вырастили нормальным человеком. У меня ведь и вторая дочка есть. Так та – совершенно спокойная. Не буйствует, не пытается доказать всем, что она лучшая.

– От той же жены дочка? – поинтересовался Сергей Тихонович.

– От той же самой. Терезой зовут. Только помладше. Сейчас в Молдавии пока живёт…

– Тереза? Имя какое странное!

– Там, в Молдавии – оно модное. Они любят всякие словечки, похожие на итальянские…

Так в неторопливом разговоре они и сидели в беседке, утонувшей в кустах сирени и с видом на обрыв, на котором сквозь выступы ракушечника пробивалась всё та же вездесущая зелень.

Иван Савельич спросил Сергея Тихоновича тихим, заговорщическим голосом:

– Милицию ночью вы вызывали?

Сергей Тихонович кивнул:

– Я. Только ж вы не проболтайтесь.

– Ну что вы! Что ж я не понимаю, – успокоил его Иван Савельич.

Подумав, грустно добавил:

– Они там всякие предположения высказывали по поводу того, кто бы это мог быть. На вас как раз никто и не думает.

– Ну, слава Богу!

– Думают на Стасика с третьего этажа.

– И что теперь? – встревожился  Сергей Тихонович.

– Стасик-то этот к своему гаражу незаконное освещение провёл. Прямо от столба.

– И что?

– Вот это освещение ему и отрежут.

– Это идея вашей дочери?

– Ну а чья же ещё? – ответил отец. – Не моя же? Да и Бурлаковы могут только скандалить и драться, а на подлости не способны. Это доченька моя и придумала. Ведь не учил же я её такому никогда! Ну, как она додумалась до такой пакости?

– Ну, отрежут, а он возьмёт и снова всё сделает.

– Не сделает. А если и сделает, то они на него донесут в энергонадзор, и его по судам затаскают.

– Н-да-а, – Удивился Сергей Тихонович.


А солнце поднималось всё выше. Люди просыпались и отправлялись куда-то по своим делам. Возле открытого гаража Дмитрия Дмитрича собирались зеваки. Им некуда было торопиться. Собака всем очень понравилась, некоторые никогда не видели такой.

Артур Бабаян с четвёртого этажа сказал со знанием дела:

– Продавать такую в Ростове – опасно. Может, она на выставках уже засветилась. Её сразу заметят. Редкая собака. И её надо продавать куда-нибудь за пределы Ростова.

– Что ж везти её в Таганрог или в Новочеркасск? – деловито спросил другой бездельник.

–  Зачем? Сейчас едем на ту сторону Дона и там подстерегаем возвращающихся с отдыха в Москву или ещё куда-нибудь на север. Им и предложим. Те, кто едет на юг, не возьмут с собой собаку.

Но тут возникли сомнения: одни утверждали, что подстерегать покупателей нужно перед въездом на Ворошиловский мост, другие же божились, что самое лучшее место – въезд на Аксайский мост. Именно там тянется сейчас вереница машин, возвращающихся с юга.

Возник спор:

– Да ещё и лето не начиналось, люди по-настоящему и на юг-то не ездили.

– А кто и едет с юга, уже все деньги просадил. А такая собака стоит больших денег! Не продавать же её за бесценок!

Всё это время Дмитрий Дмитрич угрюмо молчал и никак не возражал. Но, видимо, гнев в нём накапливался, и он вдруг вскочил и, посылая всех дармоедов куда подальше, заявил, что собаку  не собирается продавать в ближайшие дни.

– Ты что же – и выпить не хочешь?

– Выпить я всегда хочу. Но я могу это сделать и без вас! И собаку продам  без вас! А кто тронет её – убью! – Он замахал костылём так внушительно, что все поневоле расступились. – И вообще: пошли вы все отсюда! – Фраза заканчивалась непередаваемыми и достаточно убедительными выражениями. – Это мой гараж! И моя собака!

К тому времени, когда он подошёл к беседке, где сидели Иван Савельевич и Сергей Тихонович, там как раз велась речь о боевых действиях. На необыкновенную собаку собеседники не обратили ни малейшего внимания и, судя по всему, были увлечены разговором.

Дмитрий Дмитриевич подсел рядом и, не соображая, о чём у них идёт разговор, стал слушать в пол-уха, между делом поглаживая борзую.

Иван Савельич рассказывал о конфликте в Приднестровье. Как бурлил народ в Тирасполе. Как пылали дома в Бендерах.

Когда же рассказчик приумолк, чтобы достать очередную сигарету и закурить – слишком уж было велико волнение, Дмитрий Дмитрич решил, что история на этом закончилась и начал свой рассказ о том, как однажды в заброшенном корпусе санатория оставил на привязи собаку, а сам пошёл за другой. А когда вернулся, то выяснилось: в пустующем корпусе окопались бомжи. Они отстреливались битыми кирпичами от наседавших на них строителей. И таким образом, его собака осталась по ту линию фронта, и надо было каким-то образом выручить её. Но бомжи и слышать не хотели о том, чтобы кого-то к себе пропускать.

Иван Савельевич и Сергей Тихонович терпеливо выслушали эту поучительную историю, никак не отреагировав на неё,  после чего Завьялов  продолжал:

– Я тут рассказываю про свою дочку: про то, как она попала в перестрелку…

Бурлаков сообразил: его и здесь не понимают. Поглаживая собаку, он встал и пошёл обходить свои владения.

– У них ведь, у молодых  как? Если что им причитается, вынь да положь! Нам положено! Вот и Ленка со своими одноклассниками: хотим выпускной вечер! Подайте, раз положен! Короче, устроили выпускной бал. Чтоб не хуже, чем у других. А то, что кругом боевые действия, – это, вроде бы, их не касается. Это, вроде бы, где-то по телевизору и не по-настоящему.

Ну, вот получили они в торжественной обстановке аттестаты, речи приветственные выслушали, потанцевали, выпили шампанского и, когда уже стемнело, пошли прогуляться по городу. Девочки в белых платьицах, мальчики – в костюмчиках и при галстучках…

А тут и началась перестрелка. И кто там в кого стрелял, понять было невозможно. И как на грех, класс, в котором была Ленка, попал на линию перекрестного огня!..

От волнения голос у Ивана Савельича задрожал.

– Вот и стала дурой она у меня. Вижу сам – дура! Нахалка – редкая! И я так думаю: много зла она теперь людям делает. Ведь не праведным путём у неё нынешние деньги заводятся. А ведь жалко мне её. Тогда ведь она совсем другой была. Семнадцатилетняя девочка!

– И чем всё кончилось? – спросил Сергей Тихонович.

Иван Савельич выпустил облако табачного дыма и сказал коротко:

– А постреляли тогда почти всех.

– Что, весь их класс?

– Да считай, что весь. Вот только Ленка чудом и осталась невредимая да ещё двое. Вот на том их молодость и кончилась. Вместе с жизнью. Погуляли, ничего не скажешь… А Ленка тогда долго в больнице валялась. Вроде никаких особенных ран на ней не оказалось,  только царапины всякие, потому что ползала где-то по земле, через заборы перелазила, спасалась от пуль, но памяти вроде как лишилась на некоторое время.

– Амнезия, что ли? – спросил Сергей Тихонович.

– Не совсем. Какое-то время с трудом вспоминала, кто она такая и как зовут, заикалась, плакала всё время… Ну а потом стала приходить в себя. И решение приняла: дескать, проклятое это место. И нельзя в нём больше жить! Так через год и уехала.

Когда она впервые появилась в Ростове, я её не узнал. Не потому, что выросла и повзрослела, а потому что характер изменился у неё, жестокой стала.


Через три дня после этого разговора Иван Савельевич сидел в квартире на Кутузовском проспекте и рассказывал всё это старому студенческому другу Роману Григорьевичу Матвееву.

5.

Было уже далеко за полночь, когда Иван Савельевич закончил свой рассказ, в котором не было, конечно же, многих подробностей, описанных выше, потому что, как уже говорилось, автор перехватил инициативу и поведал Читателю всё так, как оно и было. А Ивану Савельевичу многие подробности из биографии собственной дочки были неизвестны.

Но Роману Григорьевичу это было и не нужно. Всё недостающее он и так прекрасно понял.

– Ну и что же ты от меня хочешь? – сказал он, наконец.

– Во-первых, объясни мне, что это такое и чем оно может кончиться?

– Кончиться это может только плохо. А называется то, чем занимается твоя дочка, – работорговлей, продажей проституток. Нельзя исключить и чего похуже.

– Как-как?! – не поверил своим ушам Иван Савельевич.

– Это, может быть, и сказано слишком сильно – ведь нет ни цепей, ни плёток, но то, что это нечто похожее – можешь мне поверить. Уж я-то знаю, что говорю. Да, но ты хотел что-то узнать от меня во-вторых?

– А во-вторых: что же мне делать? Как спасти дочку? Что-то вроде этого я и сам подозревал!

– Ты хочешь, чтобы я как-то повлиял на неё? – спросил Роман Григорьевич.

– Да!

– Пожалуйста! Пригласи её ко мне, и я с ней побеседую. Но наперёд скажу: она не поедет ко мне ради беседы.

– И что же делать? – спросил потухшим голосом Иван Савельевич.

Матвеев по началу и вправду решил просто помочь институтскому приятелю, но потом подумал: «Если и вправду она вкусила крови и волчица дикая, т, может, и возиться-то с ней не стоит. Пусть входит в стаю! Может, можно будет и её использовать… Только в тёмную, чтобы она и не догадывалась».


– А, может, деловое предложение? Скажем, нам нужны строители.

– Ты, случаем, не строишь дачу?

– Допустим. Что дальше?

– Откуда же мне знать? Это я к тебе за советом приехал!

Матвеев закурил и сосредоточенно стал смотреть в окно. Где-то внизу шёл беспрерывный поток машин…

– Да, задал ты мне, Иван, задачку. Она, ведь, дочка твоя. Не отдавать же её нашим костоправам!

– Да ты что?! Лучшего ничего придумать не мог? Ты припугни её, скажи, что все её проделки знаешь… В крайнем случае, скажи, что выставишь из страны… Но не костоломам же!

– Ладно тебе метать икру! Придумаем что-нибудь. Сейчас мы с тобой ляжем спать, а к завтрашнему утру мне какая-нибудь идея непременно придёт в голову. Пойдём, я тебе покажу твою комнату.

Это была не комната, а целый зал.

– Так ты придумаешь что-нибудь?

– Можешь не сомневаться. Я только и делаю, что придумываю выходы из безвыходных ситуаций – такая у меня работа. Ложись вот здесь… Туалет и ванная – тут же, – Роман Григорьевич  показал на дверь, выполненную резчиками в каком-то старинном стиле. – Спокойной тебе ночи.

– Да уж не до спокойствия тут, – тяжело вздохнул Иван Савельевич.

Уже было выходивший Роман Григорьевич, вернулся.

– Но и поводов для паники тоже пока нет, согласись. Она у тебя ещё делает только самые первые шаги. Между тем, работорговля – это такое дело, что по доходности сопоставимо с торговлей оружием или наркотиками. Но это лишь в том случае, когда речь идёт о поставках наших девушек за границу. Как правило, в те края, где снег бывает только в холодильниках, где лазурное небо круглый год и где мужчины – страстные, смуглые и денежные.

– Ты имеешь в виду Турцию?

– И Турцию, и всякие там пустыни с нефтяными вышками и шейхами… Но у нас с тобой есть одно простое доказательство, что она ещё не вышла на этот уровень.

– Какое? – удивился Иван Романович.

– То, что ты до сих пор живёшь в этом своём гадюшнике. Было бы у твоей дочери серьёзное дело, она бы уже купила себе приличную квартиру, а если она вынуждена терпеть рядом с собой этого вашего буйно помешанного собакокрада, то, стало быть, ещё есть время нажать на тормоза.

Засыпая, Иван Савельевич вспоминал ту пачку долларов, что видел у дочери. И это ещё и мало, чтобы купить квартиру?! Только вот, долго ли жить после этого будет?


На другое утро кое-какие мысли и в самом деле стали приходить в голову Роману Григорьевичу Матвееву. После завтрака со всякими изысками: бутербродами с чёрной и красной икрой, сырами и натуральным кофе, приготовленным Анной Степановной, домоправительницей, стройной красивой бабёнкой, друзья расположились в кабинете. Иван Савельевич сидел в кресле и с изумлением разглядывал богатое убранство и всякие хитроумные приспособления, а Роман Григорьевич лишь изредка позванивал куда-нибудь. Или отвечал на звонки.

– Хороший начальник – он вовсе не обязательно должен сидеть в кабинете, чтобы дело у него шло. Когда есть хорошие подчинённые и надёжные люди, можно и вот так: сидишь себе дома и распоряжаешься, – улыбаясь, объяснял Матвеев своему специфику своей работы.

Иван Савельевич удивился:

– Где ты находишь таких умных и надёжных помощников? Их надо где-то найти!

– Правильно рассуждаешь: надо, и это очень не просто. Большое искусство, скажу я тебе, добывать нужных людей – это тебе не молдавские работяги, которых можно безнаказанно дурить на строительстве генеральских дач… – Матвеев многозначительно и даже несколько картинно затянулся сигаретой, запрокинул голову так, как будто испугался немедленного кровотечения из носа. Выпустил изо рта дым, и только затем, держа пальцы с какою-то брезгливостью, стряхнул пепел в морскую раковину, стоявшую на столе. Скучным, почти заунывным голосом сказал: – Кстати, о генеральских дачах… Людей нужно чувствовать. Вот, может, и твоя дочка окажется таким же драгоценным кадром, как мои ребята. Это мы ещё посмотрим… Ну, а в основном мои люди – они все или из ГРУ, или из КГБ. Вечно там, у них, всякие сокращения идут, перестановки, реорганизации. А людям стабильность нужна. Даже и тем, которые привыкли к нестандартным ситуациям. На работе-то у него может возникнуть всякое, но дома-то им всем хочется, чтобы всё было в порядке. И такой порядок они находят именно у меня. А ведь я ещё и не каждого к себе возьму. Пусть он будет хоть трижды герой, пусть хоть генерал, а если пустозвон, продажная шкура, то и зачем он мне нужен такой? Да и зарплаты у меня нормальные… А грехи твоей дочери? Так, кто в эти годы не грешил? Тем более, при таком раздрае в стране!

– Но вчера-то тебе, как я посмотрел, пришлось понервничать?

– Пришлось. И сильно, скажу тебе, – он сделал многозначительный упор на слово «сильно». – Такая у меня работа. Но смог всё же утрясти!

Из рассуждений о смысле жизни на Ивана Савельевича особенно произвёл впечатление рассказ друга о психологии наркоторговцев:

– Главное их свойство ты думаешь какое?

– Жестокость и жадность к деньгам, – решительно заявил Иван Сергеевич.

– Ничего подобного! Не угадал. Ещё попробуешь додуматься или мне самому сказать?

– Равнодушие к человеческим судьбам, полная безответственность перед обществом.

Роман Григорьевич сказал скучным голосом:

– Опять ошибся.

У него была привычка: для придания эффекта мысли высказывать тоскливым или даже заунывным голосом. При этом он делал вид, что с трудом подавляет зевоту и его клонит в сон – дескать, до такой степени то, что он рассказывает, неинтересно, общеизвестно и вообще опротивело…

– Самое главное свойство всех наркоторговцев – от мелких, тех, которые на побегушках, до наркобаронов – они все очень наивные люди. Дети.

– Ну? – не поверил Иван Савельевич.

– Уверяю тебя: это так. Какие там к ним миллионы идут и в каких там дворцах они живут – это всё не имеет значения. Кто-то больше загребает, кто-то меньше. Какая разница между миллионом долларов и десятью миллионами? Да никакой! Нормальному человеку для нормальной жизни этого много. Да хоть бы и сто миллионов или миллиард. Ну, в Колумбии у некоторых господ есть ванны золотые, краны на трубах – золотые… Не удивлюсь, если у кого-то и унитазы сделаны из этого же металла. Всё это несущественно. Всё это детали, которые могут быть, а могут и не быть. А вот детская наивность – это то, что их всех объединяет!

– Да что ж у них за наивность такая? – удивился Иван Савельевич. – Уже и краны у них золотые, и ванны, а всё они у тебя наивные дурачки какие-то.

– Вот потому-то я сыщик, а ты – нет.

– Ну-ну…

– Они ведь как работают? Раз хапанул, второй, третий, а потом тебя непременно пристрелят. Или прирежут. Или отравят. Ну, это последнее – вряд ли. Пристрелят. Хорошо, если кому повезёт, и его упрячут за решётку. Но ведь и там могут достать…

– Так в чём же наивность? В том, что они этого не понимают?

– Не понимают – это очень мягко сказано. – У людей в этом положении просто меняются представления о реальности. Я могу сейчас взять, усадить перед собою начинающего наркоторговца и рассказать ему по-хорошему, от всего сердца про то, как трупы фараонов вышвыривали из дворцов, как королям и королевам головы рубили на эшафоте в культурной Англии, в культурной Франции. И я ему скажу: и на что же ты, родимый мой, надеешься? На что, голубчик, рассчитываешь? Их – таких великих и могущественных  не миновало возмездие, а тебя минует? И ты знаешь, что он мне скажет в ответ, ну или подумает, а вслух не скажет? Но от меня-то ничего не скроется – я все их мысли насквозь вижу! А скажет он или подумает вот что: они все были дураки, а я – умный! Или так: тогда были одни времена, а сейчас иные! Именно по случаю того, что я родился на свет, Господь Бог создал совершенно особые времена специально для меня! Или специально для моей банды! И ведь все они из поколения в поколение повторяют эту одну и ту же ошибку. Умирают, а так ничему и не могут научиться. На их смену приходят новые и новые доверчивые и наивные люди. Господь Бог или Дьявол, я уж не знаю, кто именно, их в очередной раз подставляет.

Иван Савельевич не возражал. Задумчиво слушал.

– Полгода. После того, как они входят в это новое для них пространство, они живут в среднем полгода…


К двенадцати поехали на работу.

Билет на Ростов Ивану Савельевичу, по приказу Матвеева доставили прямо в кабинет.

– Всё оплачено, – объяснил он другу, видя, что тот полез было за деньгами. – Не суетись. Ты был в служебной поездке, в которой заинтересованы и мы, так что всё в порядке. А перед отъездом мы тебя проинструктируем, что сказать дочке. Ты это ей и скажешь. И она как миленькая сама примчится к нам. Потому что у нас будет к ней хорошее предложение.

Уже в поезде, а Иван Савельевич в Ростов ехал в купейном вагоне, он вспоминал полученные инструкции: ничего особенного, простые, а не волшебные слова. Даже и не верится, что за ними должно будет что-то последовать.

На стройке в Москву нужны люди. Они готовы щедро оплачивать доставку рабочей силы, но для этого нужно будет обговорить кое-какие подробности. Ведь не всё же можно решить по телефону. А если спросит, какого чёрта я попёрся в Москву, ничего не сказав ей, нужно будет ответить: мол, друг пригласил. Работали раньше на одном заводе.

Украина, через которую он проезжал на другой день, являла собою страшную картину: толпы торговцев проходили через вагон нескончаемою вереницей, пытаясь что-то продать пассажирам. Это были товары, которые сами же выпускали на еле дышащих своих предприятиях и полученные вместо зарплаты: будильники, колбаса, посуда, какие-то шмотки…

Харьков – серый и мрачный, словно потерял былую праздничность. Люди угрюмые, малоразговорчивые. Много милиционеров и мало пассажиров. Города Донбасса – зрелище не для слабонервных: всё развалено, всё запущено, заброшенные дома, разбитые дороги. А где-то далеко на западе – Молдавия, где дела обстоят ещё хуже.

Сосед по купе возвращался с добычей: на какой-то станции он в очередной раз что-то купил и теперь удивлялся:

– Это какие-то сумасшедшие люди! Они всё продают почти задаром! А вы-то чего не покупаете? В Россию приедем. А там всё будет дороже!

Иван Савельевич только плечами пожал.


Ленка и в самом деле разозлилась бранью:

– Почему же ты поехал туда, ничего мне не сказав? Ну, я понимаю – старый друг, но надо же было хоть предупредить! А то, что он тебе сказал про работу, так – наплевать! Не нужна тебе больше никакая работа! Твоя работа будет теперь одна: за дитём приглядывать. Так что: успокойся, папочка!

Но Иван Савельевич не успокаивался.

– Я тебе не сказал ещё самого главного.

– Ну что ещё?

– Там, в Москве, оказывается, и для тебя дело найдётся.

– А мне-то, что от твоей Москвы перепадёт?

– Люди там требуются, – тихо и просто сказал Иван Савельевич.

– Какие люди? – Ленка стразу насторожилась. Куда что и подевалось.

– На стройку.

– На стройку? Это хорошо. Ну, допустим. И что дальше?

– Там готовы заплатить за работяг, если специальности подходящие, ну и прочие данные.

– Заплатить – это хорошо. А какие, собственно, люди нужны?

– Подойдут и из Молдавии. И из других мест – тоже.

– Ну и как мне их отгружать к ним – контейнерами или бочками?

– А ты не смейся. Съездить надо. Побеседовать, поторговаться, если понадобится, а там тебе всё и объяснят.

К удивлению Ивана Савельевича, Ленка не стала с ним спорить, а сказала, что Москву она всегда хотела посмотреть. Красная площадь, ГУМ, ЦУМ, магазины на Калининском проспекте…

– А когда ехать можно? – спросила она.

– Да хоть сейчас – бери да езжай. – Я созвонюсь, а тебя там встретят, устроят. Поговоришь… Сторгуетесь… В общем, всё сама увидишь.

– Увижу, увижу – многообещающе сказала Ленка.

На Ростов спускался вечер, и люди, вышедшие из дома погулять, вдыхали свежий майский воздух. Здесь в этом городском закутке, утопающем в зелени, всё было не так, как в остальном городе: тихо, размеренно. Почти как в деревне.

– Вот только завтра на работе одно дельце быстренько решу. А уж тогда и ехать можно. Пойди, с дитём погуляй. А то соскучился.

Ленка помнила, как всё начиналось на той стройке.

Сначала на краю молодого парка установили в ряд несколько бытовок. Их притянули тяжёлые машины, и, стараясь не повреждать деревья, разместили напротив друг другу. В центре, выкрашенная в яркий зелёный цвет, расположилась бытовка прораба. Именно здесь по утрам кричали до хрипоты бригадиры, пересыпая свою речь отборным матом, здесь два раза в месяц выдавала зарплату кассир-Маруся, ставя птичку рядом с фамилией или прозвищем человека, которому и нужно было её выдать. Она выполняла функции начальника отдела кадров, кладовщика и кассира, а, по совместительству, и любовницы прораба, неуклюжего мужика лет пятидесяти  с коротко остриженной головой и рыжеватыми усиками, прикрывающими верхнюю губу.

Николай Ульянович Коробков сравнительно недавно освободился из мест не столь отдалённых, где провёл десять лет за крупное мошенничество в стройтресте. Выйдя на свободу, он обратился к бывшему начальнику, которого в своё время спас от неприятностей, взяв на себя всё и не указав на основного организатора афёры. Строительный трест, правда, перестал существовать, но на его месте, словно Феникс из пепла, возникло акционерное общество, где основным акционером и был тот самый бывший начальник треста. Так Ульянович и оказался в роли прораба. Впрочем, начальник своего сотрудника не забыл: купил ему квартиру и «Жигули» седьмой модели. Только в квартире той Николай жил один. Детей у него не было, а жена, как только он оказался в тюрьме, узнав на суде о его художествах, подала на развод и сейчас проживает неизвестно где и неизвестно с кем.

Но Ульяныч пока не очень тосковал. К нему приходила Маруся, когда он того хотел. Он был суровым человеком, вспыльчивым и резким, быстрым на расправу. Но при этом слыл справедливым и добрым. Пил мало. Зато много курил. Не кричал. Когда начинал говорить, все, как правило, умолкали, и тогда в бытовке разносилась речь, которую без переводчика было трудно разобрать. Но бригадиры, как ни странно, его понимали. А это было самым главным.

По распоряжению прораба Маруся шариковой ручкой и записывала на разные работы людей в свою тетрадку. Засаленная тетрадка и была основным документом на этой стройке. А так как у многих никаких документов не было, да и русский язык они знали не очень хорошо, а, может, просто не хотели светиться, то в соответствующей строке у неё нередко появлялась не фамилия, а прозвище. Это здесь никого не удивляло и не тревожило. Никому ни до кого не было дела. Митяй, так Митяй. Косой, так Косой. Какая разница? Кто он? Откуда? Это мало кого интересовало.

Это были люди, оказавшиеся в нашем городе и нуждающиеся в заработке, а иные и в крыше над головой. Общежитий, конечно, не было, но люди могли переночевать, укрыться от непогоды в просторных тёплых бытовках, расположившихся рядом с прорабской.

Территорию строительства – обширную площадь почти в три гектара обнесли высоким бетонным забором, поставили железные ворота и круглосуточную охрану, для чего приволокли небольшую деревянную будку. Понагнали техники: землеройные машины, трактора, экскаваторы… Установили башенный кран, бетонный узел. На отдельную площадку привезли бетонные блоки, плиты, панели, кирпич, металл… и стройка начала свою жизнь. Целые дни тяжёлые самосвалы вывозили грунт, и вскоре на месте будущего строительства образовался глубокий котлован. В дно котлована вбили несколько десятков свай, залили бетоном и стали по периметру укладывать бетонные блоки. Ряд за рядом.

В этом году стояла неимоверная жара, и работяги рядом с деревянным туалетом смастерили душ. В бочку, установленную наверху регулярно заливали воду, и она нагревалась на солнце так, что иной раз было просто трудно устоять под напором горячих струй.

Жизнь на стройке протекала по заведенному порядку. В семь утра собирались бригадиры и получали задание на день. В час – перерыв на обед. Обедали, как правило, здесь же за большим деревянным столом под навесом. Кефир с хлебом, пирожки, купленные в соседнем кафе, колбаса…

Маруся Ульянычу, как правило, жарила картошку на сале и заливала её яйцами. Кухня её не отличалась разнообразием. Правда, иногда она покупала на ближайшем рынке солёные огурчики или капусту, и тогда прораб позволял себе в обед  рюмку водки, как он говорил, для аппетита. Потом Маруся заваривала крепкий чай… чуть ли не полпачки на чашку!

В два – снова все принимались за работу, и теперь уже до семи вечера. Летом темнело поздно.


На стройке были разные люди. Одни – опытные строители, другие – подсобники… И всеми ими заправлял Ульяныч.

Михаил Вольский был опытным строителем. Когда-то строил дома в  Душанбе. После землетрясения строители ценились там на вес золота. Но в 1991 году все словно взбесились. Толпа обкуренных наркоманов металлическими палками избили жену и сына. Похоронив их, Михаил с трудом вырвался из этого ада, в одночасье став и никому не нужным, и совершенно одиноким. Добравшись до Ростова,  он поселился в старом домике у старушки-матери. Российское гражданство не получил. Да и зачем оно ему? Голосовать он никогда не ходил, в политику не лез. Не было времени ходить по всяким инстанциям, оббивать пороги, заполнять анкеты, давать взятки. Старый Советский паспорт был у него, и он считал, что его достаточно. В строительной фирме, куда он пришёл устраиваться на работу, никто его и не попросил. Записали фамилию в тетрадку, и на том все формальности были закончены.

Физически сильный, психологически уравновешенный, он вот уже семь лет работал под началом Ульяныча, пользовался его доверием, привык к здешним порядкам, и ничему не удивлялся. Платили вовремя и не плохо. На жизнь хватало.

Его бригада была интернациональной. Михаил уже привык, что на каждой новой стройке состав бригады менялся почти наполовину. Сейчас с ним работал Гурэу из Бендер, Нукзар – из Грузии, Ашот и Григорий из Армении и Петро с Митяем из Украины. Всего в бригаде было семь человек.

Здесь было не принято интересоваться, кто и откуда приехал. Какой шлейф прошлого тянется за каждым из рабочих. Все друг друга называли по именам, и только бригадира называли просто: бригадир.

После обеда предстояло укладывать бетонные блоки фундамента.

К семи подошёл Ульяныч и попросил поработать до темноты, так как на следующий день у него не получилось договориться с крановщиком.

– У этого мудака, видите ли, неотложные дела! Рас****яй! Расписаться не может, а сам туда же! Короче, задержитесь, в обиде не будете… – пообещал прораб.

Михаил взглянул на рабочих. Никто не возражал. Торопиться им было некуда. Многие из них жили здесь же в бытовке.

– Митяй, – приказал бригадир, – заводи раствор, а то загустел сильно.  Продолжаем, ребята!

Все продолжали работать. Одни подвозили раствор и спускали его в котлован. Другие выравнивали спускаемые блоки, устанавливая их в определённом порядке.

– Ашот, мать твою! Ты не видишь, что стена неровная. У тебя что, нет отвеса?

– Видишь, видишь, – спокойно, словно ничего не произошло, отвечал Ашот, пытаясь выровнять стену. Но блок не подавался. Тогда великан Григорий взял ломик и попытался сдвинуть блок. Он вставил в щель лом и что есть силы, рванул его рычагом в сторону. Блок с высоты пятого ряда  рухнул на землю, где ничего не подозревавший Митяй мешал раствор. Он даже не успел вскрикнуть. Удар пришёлся по голове и расплющил парня, как муху.

Все остолбенели.

Бригадир дал отмашку крановщику, что на сегодня работа закончена. Тот был метрах в двадцати от котлована и собирался привезти очередной блок.

– Кончаем работу, – крикнул ему бригадир. – Баста!

– А в чём дело?

– Баста! – решительно крикнул Михаил и посмотрел на своих работяг. Сказал тихо: – Никого к котловану не пускайте!

Убедившись, что крановщик поехал к воротам, бригадир пошёл в бытовку к прорабу.

– Ульяныч! Дело есть. Выйди на минуту.

По виду бригадира прораб понял, что произошло что-то необычное. Он грузно встал из-за стола и вышел с бригадиром из вагончика.

– Что у тебя? – спросил он, закуривая «Приму».

– Митяя блоком раздавило.

– Как раздавило?

– Рухнул с пятого ряда блок и прямо на Митяя.

– А ты куда смотрел?

– Я был на другой стороне котлована. Угол выставлял…

– Так… Этого нам только не хватает. А кто этот Митяй?

– А хрен его знает! Бомжевал. Говорят, откуда-то с Украины.

– С Украины? Адрес хотя бы знаешь?

– Я не знаю. Может у Маруськи есть?

– Не хрена у неё нет. А дружки его что говорят.

– Да не было у него дружков. Петро, тот тоже из Украины, так он из Донецкой области, кажется. С Митяем они всё больше скублись…

Они подошли к котловану. Работяги молча обступили их, понуро глядя на прораба.

– Так, – решительно сказал Ульяныч. – Никакого Митяя в бригаде никогда не было. Ясно, мать вашу, я объясняю?

– Ясно… – тихо проговорили работяги.

– Сигайте в котлован, сдвигайте блок и Митяя-грешника закатаете в бетон. Я ясно, рас****яи, объясняю?

– Ясно…

Двое спустились в котлован, с трудом сдвинули блок в сторону, в ещё не совсем застывшем бетоне выдолбили яму, уложили всё, что осталось от Митяя, и залили его бетоном.

– Так, голуби мои! Если я услышу, что кто-нибудь что-нибудь вякнет, собственноручно замурую в бетоне! Я ясно объясняю?

Прораб выдал непереводимую тираду, из которой всем стало ясно, что он шутить не будет.

– Чего уж там…

Ульяныч достал две сторублёвки и протянул их Михаилу:

– Купи пару бутылок водки и помяните грешника. Не по людски будет – не помянуть.

– Вот это правильно, – оживился Петро. – Хоть мы и лишние люди, но Бог без этого туда Митяя может и не принять.

– Лишние люди? – Ульяныч внимательно посмотрел на Петра. – Это не правильно ты говоришь. Лишних людей у нас не должно быть!

– Не должно быть, это ты правильно сказал. Но, есть! Не граждане, без паспортов, без прав… Кому мы нужны? Лишние и есть – лишние!

– Кончай философию разводить, философ! Ты меньше болтай, а то действительно станешь лишним…

Он круто повернулся и, не оглядываясь, пошёл в вагончик.


О том, что произошло, Ленка узнала от Ульяныча на следующий день.

В фундаменте она, конечно, мало смыслила. Да и не нужно ей было особенно вникать во все эти тонкости – там ведь были специалисты высокой квалификации, а не только эта шушера из бывших шахтёров и виноградарей.

Но Ленке нужно было подъехать на стройку, чтобы решить один совсем маленький, совсем крохотный вопросик. Как сделать так, чтобы о происшествии никто не узнал?  Свидетелями происшествия было несколько человек. Всех в бетон не закатаешь. Да и показывать, что боится – нельзя. Начнут шантажировать. А когда бетон застынет, тогда и заткнутся. Кто им поверит? Или отбойными молотками будут вгрызаться в бетон, чтобы найти какого-то бомжа? Это – вряд ли.

Ленка долго сидела в прорабской и курила.

– Пусть эти гады молчат в тряпочку! Ты за этим проследи, а то пойдут болтать по пивнушкам. Нам только этого не хватает.

– А кто хватится? – не понимал Ульяныч волнений Ленки, направляющей на стройку рабочих и являющейся приятельницей высокого начальства. – У нас такого и не было никогда! Кого хватятся? Да и кто? Только язык нужно держать за зубами.

В вагончик зашёл Гурэу. Он что-то попросил у прораба и топтался у порога, поглядывая на Ленку. Та, не отводя взгляда, сказала по-молдавски:

– Имей в виду: если будешь болтать, и тебя так же закатают в бетон. Тебе ясно?

– Да что ж, я разве не понимаю?!

Когда рабочий вышёл, она спросила у прораба:

– Ульяныч, у тебя есть что-нибудь выпить?

– У меня всегда всё есть.

Он открыл баночку сайры, нарезал хлеб и поставил бутылку водки на стол.

– Ты хотя бы дверь закрыл, – бросила Ленка.

– А зачем? Кроме меня и сторожа на территории никого нет. Сегодня выходной.

Ленка оценивающе посмотрела на Ульяныча.

– И откуда ты такой умный у нас? – спросила она уже более доброжелательно.

– Из далека, и не дай тебе Бог там побывать. Хотя, как говорится, от тюрьмы и от сумы…

– Не каркай…

– Вот и я о том же… Вздрогнули. – Он, не чокаясь, выпил полстакана водки и занюхал корочку хлеба. – Пусть земля ему будет…  Тьфу, чёрт, какая земля?!

– Вот, то ж! – сказала Ленка и тоже выпила водку. – Что ж, мы разве виноваты? Сам, дурак, нашёл свою смерть. Ты мне вот что скажи: может, ещё машину бетона туда свалить?

– Добро! Только нужно по всей площади увеличить слой бетона. Одной машиной не обойтись. Всю площадку нужно забетонировать. Не бери себе в голову. У меня опыт есть…

– Ну и жук же ты, Ульяныч!

– Жук. Разве я спорю? Опыт у меня большой. Десять лет лес валил. В тайге и не такое случалось.

– А что случалось?

– Так… Ничего…

– Ты, раз сказал, так не темни!

– На кой… мне темнить? Бывало, от голодухи, убивали и пожирали, как дикари в Африке… А что? Правда, мясо человеческое чуть сладковатое. Но жрать можно. А голод – не тётка.

– Так, значит, ты – людоед?

– Был людоед. Отмотал свой срок. Теперь вот с тобой работаю.

Он взглянул на Ленку, и какие-то звериные огоньки зажглись в его глазах. Ленка, почувствовав опасность, встала.

– Сейчас муж должен подъехать, так что выбрось из головы. Да и я не съедобная. Ты понял, старый хрен!

– Понял, понял… – тускло проговорил Ульяныч, и огоньки в его глазах погасли.

И действительно, через минут пять на площадку заехал на старенькой «Волге» Васька. Он просигналил, и из вагончика вышла Ленка в сопровождении прораба.

– Я завтра с утра подъеду. Ты первым делом забетонируй дно котлована. Ну, будь…

6.

Ленка при всей своей хабалистости была вполне способна на тихое и неспешное размышление. «Батя у меня нормальный, – размышляла Ленка. – А то, что он когда-то бросил нас, так то мамаша сама и виновата: и скандалила, и гуляла на стороне. А как только батя ушёл, так тут же и стала приводить к себе мужиков.

– Это ваш новый папа, – заявляла она каждый раз. – Слушайтесь его, не спорьте с ним… Нет, я бы тоже при таком раскладе сбежала…»

Все эти папы были и при деньгах, и при кабинетах. То директор чего-то, то бизнесмен, то полковник. Да и сама Клавдия, Ленкина мать, была из себя женщиной очень даже красивой и величественной. Правда, к величественности прилагалась ещё и властность. А к властности – скандальность. А к скандальности – неизбежные разводы со всеми мужчинами, которых она охмуряла с помощью своей величественности. Такой вот порочный круг. Ленка и сама сейчас удивлялась: как батя мог так долго терпеть эту властолюбивую скандалистку? Нет, она не хотела походить на свою маму!

А мама всякий раз объясняла уже взрослым дочерям:

– Вы скоро вылетите из гнезда. С кем мне коротать свою старость? Давайте же отметим объединение двух одиночеств! Живём лишь один раз!

И отмечали, да так, что земля дрожала. Вот откуда у Ленки и выработалась страсть к пиршествам. Дескать: знай наших! Один раз живём!

Но вскоре выяснялось, что произошла ошибка. Опять гад! Опять сволочуга!..

Младшая сестрёнка Тереза никогда особой радости не испытывала ни по поводу появления очередного папаши, ни по поводу его изгнания. Она как зверёк смотрела исподлобья и ничего не говорила, когда её чужой дядя гладил по головке или что-нибудь дарил. А Ленке всё нравилось, что приносило хотя бы кратковременную радость: подарили шоколадку – хорошо, новое платьице – отлично. Её расположение можно было купить. А мама всегда смотрела, как новый кандидат в мужья относился к детям. Умные мужики понимали, что в таких случаях никогда нельзя забывать о них. При этом мама  таяла от счастья и с надеждой смотрела на очередного кандидата.

Так вот всё и крутилось: от катастрофы до катастрофы. А тут и глобальные события подоспели: сверхдержава развалилась, националисты придумали эксперименты с латинским алфавитом, снайперы  стреляли по мирным людям, а выпускники школ делали вид, что ничего не замечают и, беря от жизни всё, что им причитается, устраивали прогулки в самых неподходящих местах.

После того побоища, когда погиб почти весь её класс, Ленка многое поняла, а не поняла, так прочувствовала. Женщинам ведь не обязательно до всего доходить умом, они могут проникнуть в тайны и в обход разума и логики.

Вот она и проникла туда, куда не каждому дано, узнала, что стоит человеческая жизнь, кто у неё мамаша, и кто – батя.

«Батя у меня добрый, и он не может мне ничего плохого ни сделать, ни посоветовать, ни даже в голове держать. А к мамаше и обращаться незачем. Она может думать только о себе. И с возрастом у неё это будет всё сильней и сильнее...»

Вот примерно с этими мыслями Ленка и ехала в Москву в конце мая 1995 года.

Ни в какую «Агату Кристи» за номером 777 её не повезли, и вообще, даже и слов таких не упоминали. На Казанском вокзале светловолосый парень лет тридцати в сером костюме и с простым, открытым лицом узнал её, улыбнулся и представился:

– Анатолий. Мне приказано тебя встретить. Пойдём, на привокзальной площади нас ждёт машина.

Ленка попыталась было спросить, как он её узнал, но он отмахнулся:

– Узнал! Наш шеф – друг твоего отца. Он  показал фотографию и велел  встретить.

Анатолий мастерски вёл чёрную «Волгу» по огромному городу. Широченные проспекты и улицы, огромное количество машин и народа, величественные высотные дома – всё это поражало воображение. После молдавского захолустья и ростовских уличных лабиринтов – широта и простор. Живут же люди!

А потом пошли какие-то геометрически однообразные прямоугольники с лоджиями и рекламными щитами. Это были хорошие дома, и люди в них тоже, судя по всему, не бедствовали. И подъезды ухожены, и детские площадки во дворах, песочницы, горки, карусели, окрашенные в яркие краски. Всё свидетельствовало, что праздник жизни продолжается!

Поднялись на лифте на четырнадцатый этаж и оказались в квартире, поразившей Ленку какой-то казённой холодностью. Вот она  какая Москва изнутри! В неё можно и войти, а не только смотреть со стороны.

– Это одно из наших служебных помещений, – пояснил Анатолий. – Располагайся пока здесь, а я пойду на кухню. Сварю кофе.

Ах вы гады! Это у вас одно из служебных помещений такое! Тут живёшь в квартире, где ступить некуда от тесноты, а у них запросто московская квартира пустая стоит!

Ленка уселась на диван, чтобы показать, что ей всё это безразлично, взяла лежавший тут же какой-то роман в синей обложке, взглянула на название: «Роман, написанный с натуры». Открыла наугад и прочла:

«...Она снова подошла к лежащему на подушках Майклу и стала целовать его губы и глаза, шею и грудь, шепча:

– Если бы вы знали, как я мечтала об этом! Если бы вы только знали! Как я счастлива! Спасибо вам, милый! Как мне хорошо  с вами.

Истосковавшийся по женской ласке, Майкл вновь овладел ею, но теперь не было той неистовости и страсти, и Алла снова и снова проваливалась куда-то в бездну, и ей казалось, что это рай!

Когда, наконец, они очнулись, Майкл подтянулся на руках, прыгнул в стоящую у постели коляску и сказал, как будто между ними ничего не произошло:

– Ты, пожалуйста, прости меня…»

Чушь какая-то. Это ж надо так зажраться, чтобы читать такую дребедень! Тут работаешь, не знаешь, как эту копейку зашибить, а они книжечками балуются!..

Ленка вдруг сообразила: этот Анатолий сейчас там, на кухне!

– Да я и сама могу! – крикнула она.

Пройдя на кухню, тут же стала проявлять инициативу – чашечки туда, тарелочки сюда. Звяк-звяк, стук-стук, дзинь-дзинь. Всё у них, у гадов, тут есть, мать их!.. Увидела фартучек, и на себя его. Нарезала колбасу из холодильника, какое-то печенье разложила…

Анатолий  не возражал. Он вообще был простым и добродушным парнем.

Ленка прикинула: да ведь он из деревни! Приехал когда-то в Москву, зацепился за неё и вот живёт. Подумаешь! Так бы и я могла!

А Анатолий смотрел и улыбался, как хозяйничает Ленка. Нет, она не красавица, но вполне…

Что значит «вполне» Анатолий не додумал. Он вообще смотрел на женщин только под одним углом их использования в своей жизни. Но эту пока трогать не решался. Должен вот-вот прийти шеф. А, может, и правда, она – дочь его институтского товарища. Тогда, чего это её нужно было приводить сюда? Почему бы не принять гостью дома? Нет, тут что-то не так.

Ленка сняла с себя фартучек, помыла руки и тщательно вытерла их полотенцем.

– Куда нести? – спросила она и тут же пожалела об этом вопросе. Не так ведёт себя хозяин положения!

– Да  в комнату. Куда же ещё?

Перешли в комнату и перенесли всё, что нужно. Ленка как бы невзначай, но с тайною ненавистью отложила в сторону этот тупой роман в синем переплёте.

Уселись за журнальный столик, на полированной столешнице которого были  нарисованы шахматные квадратики с циферками и буковками по бокам. Пили кофе с печеньем и бутербродами и разговаривали на всякие умные темы.

Узнав, что Ленка из  Молдавии, Анатолий стал что-то говорить о том, что многие россияне вдруг оказались чужими в своей стране и если бы не приток беженцев из бывших республик, сокращение численности населения стало бы ещё заметнее. Но, к сожалению, все законы таковы, что нарушение миграционного законодательства даёт сегодня право чиновникам просто выдворять из страны русских людей!

Ленка слушала его и думала: «К чему бы это он? Что он хочет сказать?»

На всякий случай заявила, что ни Бога, ни чёрта в этой жизни не боится. Страшно было там, в Приднестровье, когда ползла на пузе, и пряталась за кустарником, прижимаясь к земле, а над головой свистели пули… Отбоялась…

– Так-то оно так, – ответил ей Анатолий. – Но Москва, знаешь ли, город специфический, и здесь постоянно что-то происходит. Преступность растёт…

– Так и у нас в Ростове – тоже не самое спокойное место на свете, – заметила Ленка и посмотрела ему в глаза и подумала: «К чему всё-таки он клонит? Угрожает, что ли?»

Анатолий кивал: да, конечно, конечно.

– Щедрость по отношению к будущему – это умение отдать всё, что связано с настоящим.

– Ай, бросьте мне пудрить мозги. Это мы уже проходили. Ничего я больше не хочу никому отдавать! У меня одна жизнь! Вы хотите изменить жизнь? Изменяйте! А я потом и погляжу, что у вас получилось?

– В том-то и дело, что, как говорил Иван Ильин…

– А это кто ещё такой?

– Был такой философ. Так вот, он и говорил, что нельзя извне что-то менять в России без того, что здесь внутри не измениться в самом народе… И, кроме того: есть понятие общественной необходимости. Есть организации, которые призваны защищать государство…

Анатолий вдруг заметил, что Ленка ничего не понимает из того, что он говорит.

– Так вы что, оттуда?– поинтересовалась Ленка.

– Какое это имеет значение? Я так говорю, к примеру. Впрочем, налей, пожалуйста, мне ещё кофейку.

– Вам одну ложечку?

– Две. И сахару две ложечки. Спасибо, – сказал Анатолий, принимая чашку.

А Ленка подумала: «Как же я раньше не догадалась, что он из органов?! И машину вёл как сумасшедший, нарушая правила. И квартира у них служебная… И на вокзале меня узнал, как будто мы с ним были знакомы. Ну и фрукт! Конечно – из органов! А откуда же ещё?»

А Анатолий тем временем сыпал всякими цифрами:

– По стране сейчас около десяти миллионов не имеют постоянного места жительства. Это беженцы из стран бывшего Союза.  Войны, нищета, разруха и голод, преследование националистов заставили их бежать в Россию. Ведь, русские же! Куда же им ещё бежать?! Но многие почему-то стремятся именно в Москву! Отсюда и рост преступлений…

– А вы-то зачем? – Ленка смело посмотрела ему в глаза.

– Вот поэтому-то мы и хотели бы взять эти процессы под контроль. Приезжие – должны быть. Никто не говорит, что они не нужны нашей столице, но всё дело должно быть поставлено под жёсткий контроль. И то, чем ты занимаешься у себя в Ростове, – нам интересно.

– А чем я занимаюсь? – удивилась Ленка.

– Мы уже давно за тобой наблюдаем. Но я думаю, что скоро приедет шеф и всё тебе объяснит. – Анатолий посмотрел на часы.

– А вы мне прямо сейчас, без него, не можете объяснить? – нахально спросила Ленка.

– Могу и я, но у него это выйдет лучше. Ему проще тебе помочь…

Он сказал это так просто и естественно, что у Ленки почему-то и не возникло желания спорить, и вся её нахальность куда-то вдруг улетучилась.

– Да чем он мне таким может помочь? – удивилась Ленка. – У меня и так связи всякие есть. И неплохие. Не нужна мне никакая помощь!

– Это тебе так кажется, потому что ты настоящих людей не видела…

– Ну-ну…

– И настоящих денег не зарабатывала…

– Ну-ну… И что ж это за деньги такие? И что за них делать надо? Может быть, под пули лезть? Так я не хочу. Уже один раз ползала, второго раза не надо.

На лице у Анатолия отобразилось разочарование. Лоб у него как-то смешно и по-детски сморщился.

– Ну что ты! Что ты! Конечно, мы тебя ни во что такое втягивать и не собираемся. Тем более при твоём шатком положении…

– А чего это оно у меня шаткое?

– Да мало ли что может случиться, – уклончиво сказал он. – А вдруг тебя выдворят за пределы России?

– Да я замужем за российским гражданином!

– Ну, это ещё не повод для того, чтобы местные власти к тебе относились с нежностью.

Ленка решила проявить характер.

– Объясните толком: зачем вы сейчас трепались про всякие неприятности, которые подстерегают меня?

– Не бери в голову. Это всё никакого отношения к тебе не имеет. Ни малейшего даже!


Когда появился, наконец, долгожданный Роман Григорьевич – солидный властный мужчина, то и он тоже почему-то повёл себя очень уж просто.

– Так вот она, значит, какая – эта нарушительница ночного спокойствия простых граждан! – он радостно оглядел Ленку с ног до головы. – А мы-то тут в Москве сидим и думаем: кто ж там она такая! И у кого же рука не дрогнула вызвать милицию, чтобы заставить такую красавицу прекратить песнопения и танцы на виду у всего дома!

Ленка разозлилась:

– А что – вам и это батя мой рассказал?

Роман Григорьевич улыбнулся:

– Обошлись без услуг Ивана Савельевича. И милицию вызвали не из вашего дома. Есть, кому фиксировать это безобразие. Впрочем, тебе и знать не нужно, кто и что. Но ты должна быть благодарна этому человеку: он тебе послал первое предупреждение. Для твоей же пользы.

– Хорошенькое предупреждение! А если бы меня захомутали и спровадили в аквариум?

Роман Григорьевич Матвеев сказал скучным голосом:

– Может быть, оно и было бы к лучшему. Слишком уж мягкая у нас милиция, построже надо быть с нарушителями спокойствия, построже.

Ленка насупилась.

– Ты не куришь?

– Курю, – буркнула Ленка.

Роман Григорьевич достал сигареты и совершил весь необходимый ритуал с подаванием и зажиганием. И затем – с извержением дыма чуть ли не из ушей. Анатолий всё это время досадливо морщился и отбивался ладонью от противного табачного дыма.

– Не любит, – сказал Роман Григорьевич. – Джеймс Бонд, называется! – Какой же Джеймс Бонд не любит приличных сигарет?

Анатолий в ответ лишь закашлялся, поперхнувшись дымом. А Роман Григорьевич продолжал:

– У нас к тебе, Леночка, есть деловое предложение, но оно может иметь силу лишь при условии, что ты научишься себя вести скромнее. Слишком уж явно ты демонстрируешь людям своё превосходство. Нужно жить тише, незаметнее. Кому и что ты демонстрируешь?

Ленка попыталась посмотреть на себя со стороны: сижу и курю. В приличной позе. Веду себя сдержанно.

– Ничего я не демонстрирую, – огрызнулась она. – Просто хочется иногда и погулять, и пошутить, и посмеяться. Деньги-то для чего зарабатываются? Чтобы на них любоваться? На деньги – жить надо! И жить хорошо!

– Согласен, – сказал Роман Григорьевич. – Но хорошо, это совсем не значит – шумно. А чтобы жить хорошо и не так, как живёшь ты, денег нужно много. Не столько, сколько ты привыкла держать в руках.

Ленка опять огрызнулась:

– Да я ещё и не привыкла. Только начинаю привыкать.

Роман Григорьевич ещё раз взглянул с какой-то грустью на Ленку и произнёс:

– К чему привыкаешь? К чему стремишься? Какая у тебя цель? Да и суммы, которые имеешь, не позволят тебе ни цели достойной достичь, да и откупиться, когда привлекут к ответственности! И двух лет не прошло, а уже успела нарушить столько законов, что тебя не только могут выдворить из страны, но и за решётку спровадить. И не понимать этого ты не можешь. Третий десяток разменяла, не маленькая!

Ленка слушала внимательно и не понимала, какие такие законы она нарушила? Да, давно не проходила регистрацию. За это, действительно, могут и выслать из страны. А то, что работягам даёт работу, так официально – не она хозяйка стройки. Она только привозит дешёвую рабочую силу. Какой с неё спрос? А о девочках, которых она отправила к Саиду в Турцию, так этот мент вряд ли даже догадывается. Всё было сделано чисто: в турбюро куплены путёвки в Анталию. Мало ли ездят в Анталию? А то, что кто-то не вернулся, то пусть у них и спрашивают! И Саид приехал, сполна расплатился и заказал ещё девчонок. Просил совсем молоденьких. Да, как их туда переправить? Если организовать поездку школьников и кто-то из них не вернётся, шум поднимется такой, что мало не покажется… А если  денежки, какие она недавно отхватила, – это баловство, то, что же такое серьёзные деньги? Чтобы строить такие дворцы, какие строили её молдаване всяким чиновникам и генералам, нужно иметь очень большие деньги. А там, где такие деньги, там и голову потерять очень даже просто.  Потому её радовали и те, что она имела.

Предложение Романа Григорьевича она выслушала спокойно: в Москву нужно привезти квалифицированных строителей. И не буйных, не алкашей! Они будут работать на стройке. Их обеспечат едой и жильём. И заработки будут такими, какие не снились им на родине.

– Именно я их должна сюда привезти? – спросила Ленка.

– Вот именно. Ты привезёшь, мы их примем. Для начала, человек десять специалистов. Пожалуй, больше пока и не надо. Потом можно будет подумать и о другом, а пока нужны высококвалифицированные каменщики, сантехники, кровельщики, электрики.

Ленка внимательно слушала: рабочих будешь сопровождать лично. Если они окажутся теми, что нужно – получишь по сто долларов за каждого.

Ленка тут же сделала простой подсчёт: тысячу долларов за одну поездку. И это они называют большими заработками?! Но, отказываться нельзя. С ментами лучше дружить. И задала вопрос: а сколько может быть таких поездок?

И тут же получила ответ:  пока одна.

Значит, заработок будет – одна тысяча в месяц. Попробовала возразить:

– Но это же мало! Вербовать работяг – это нужно мне туда поехать, мотаться по сёлам и городам. Потом перевозить их, значит, купить десять билетов, обеспечить кормление, проживание… и  всего за тысячу баксов?!

И опять объяснения, а точнее вразумление:

– Мы не на базаре. Проезд в поезде мы оплатим, твоё дело договориться с людьми и привезти их. Наше дело принять и заплатить, а не хочешь, так мы же можем и с другим поставщиком или агентом договориться. Делаю это я больше в честь дружбы с твоим отцом. Мы когда-то с ним учились вместе… Только из уважения к твоему отцу мы берём тебя под свою опеку. Тебе ясно?

И Ленка решила, что можно и согласиться, но под конец захотела ещё немножко поторговаться:

– Но я могу же ещё как-то вам пригодиться?! Я многое могу.

– Ты что, хочешь стать нашим сотрудником?

– А почему бы и нет? Чем я хуже?

– Хорошо. Об этом потом. Ты выполни своё первое задание.

И тут Ленка решилась:

– У меня ещё есть сестра и мать. Я бы хотела и их перетянуть сюда из Молдавии.

– Перетянешь, – миролюбиво сказал Роман Григорьевич. – Но не всё сразу.

– Мне бы хотелось так, чтобы и с документами у них всё было в порядке и вообще…

– Мы подумаем над этим твоим пожеланием. Но прежде мы должны присмотреться, увидеть, на что ты способна, и какая нам от тебя будет польза.

– Какая польза? Уже ж, вроде договорились, – удивилась Ленка.

– То, что договорились, – это само собой. Но ведь ещё и надо убедиться, что ты будешь выполнять свои обязательства.

– Да буду! Куда я денусь?! Я – человек дела!

Роман Григорьевич тихо рассмеялся.

– То, что ты человек дела, я охотно допускаю. Но нам известно и другое: ты ещё и человек крика. То, как ты ведёшь себя, нас не может не настораживать. Ты выпендриваешься перед всеми, разговариваешь на кухне так, что весь дом об этом слышит. Фактически в вашем дворе все слышат только тебя одну. При таком поведении ты не сможешь сохранить конфиденциальность наших отношений. И главное, что нас тревожит в твоём поведении: тебе непременно нужно показать людям, какая ты умная, и какие они дураки. Какая ты величественная и непобедимая, и какие они букашки рядом с тобою. Разве не так?

Ленка вздрогнула: ведь это они в точности описали характер её мамаши. Но про мать-то они откуда могли узнать?

– Хорошо, – сказала она миролюбиво. – Я это учту.

– Ну, вот так-то оно и лучше. Мне бы хотелось, чтобы ты заново выучилась разговаривать на русском языке без мата, без истерик. С этой минуты ты проходишь испытательный срок. А это налагает на тебя немалые обязательства. Нарушение обязательств чревато для тебя множеством неприятностей, из которых высылка или даже тюрьма является самыми лёгкими. Я ясно изъясняюсь?

– Ясно, – ответила Ленка. – А закурить ещё можно?

– Кури.

Ленка достала из сумочки сигареты «Космос». Закурила. Помолчали. Каждый думал о своём.

Роман Григорьевич думал, что сделал для Ивана всё, что мог. Девчонка его совсем зелёная, и вряд ли её можно будет использовать. Но попробовать стоит. Видимо, характер у неё всё же есть. Да и жадная до жизни. Значит, есть за что зацепить.

Ленка думала, что дёрнул её чёрт ехать в эту Москву. Жила бы себе тихо. С другой стороны, ведь кто-то же за ней наблюдал. А что, если действительно попрут? Или посадят? Нет, нужно постараться заслужить их доверие, а там видно будет. А сто долларов с человека – это ведь чистый доход. Не так уж и  плохо. Впрочем, свой бизнес с Саидом она и не собиралась прекращать.

– В дальнейшем ты будешь встречаться только с Анатолием, – пояснил Роман Григорьевич. –  Я сейчас уйду, а вы договоритесь о системе связи. Он твой непосредственный начальник.

И тут появилось откуда-то шампанское, которого, как казалось Ленке, прежде не было. Анатолий открыл бутылку, разлил янтарный шипящий напиток в бокалы и они выпили.

– Ну, что ж. С приездом. Можешь здесь пожить пару дней. Посмотри город. Анатолий покажет тебе Москву. А мне пора. Будь здорова. Я надеюсь, что ты меня хорошо поняла. Думаю, тебе понятно, что о нашем разговоре никто не должен даже догадываться. Отец твой тоже.  Для него мы с тобой договорились о поставках рабочих в Москву…

– А что, разве было что-то ещё?

– Продолжение во многом зависит от тебя. Кстати, нас интересует, как и кто занимается поставками рабочей силы в Россию, где и кто им обеспечивает документальное сопровождение, какие условия их использования… Ведь большинство приезжают и остаются здесь нелегально. Всё будешь докладывать Анатолию.

Ленка согласилась: да ради бога! Что мне, жалко их, что ли? Они у меня хлеб отбивают, а я буду их ещё жалеть?

Роман Григорьевич встал, попрощался и вышел.


Анатолий  оценивающе взглянул на Ленку, потом наполнил бокалы.

– Ну, что ж, с крещением тебя, Елена-свет Ивановна! Если уж шеф тебе сказал такое, – это значит не мало!

– А что же он такого сказал?

– Что ты  будешь проходить испытательный срок! Разве ты не понимаешь?!

– Да ничего я не прохожу! Кстати, а что за гусь, этот Роман Григорьевич?

Анатолий  чуть не поперхнулся от её слов.

– Какой он тебе гусь?! Если уж сравнивать с пернатыми, то он скорее орёл.

– Да бросьте вы дрожать и заикаться! Его же нет!

– Ну и что? Какой он тебе гусь? Ты даже представить не можешь, какая власть у этого человека! Не будь твоего папочки, кому бы ты была нужна?!

– Ну и не нужно мне ничего! Тоже мне, благодетели! Я, может, сама куда-нибудь уеду. Нужны мне ваши тайны как прошлогодний снег! Да я…

– Значит, не понимаешь ты не хрена по-хорошему! Тогда, можно и по плохому.

Анатолий встал, резким движением убрал со стола бутылку и фужеры. Подошёл к телефону.

– Николаев? – сказал он в трубку. – Меня сегодня не будет. Да, передай Прохорову, чтобы завтра в восемь перезвонил мне на мобильный.

Ленка уже жалела, что взбрыкнула и ругала себя последними словами. Эти ребята, действительно, могут её выставить из страны, и никто не поможет. Это ещё хорошо. А если расколют  Ульяныча или кого из работяг, и всплывёт тот, замурованный в бетон? Или прознают про девочек? Тогда сяду всерьёз и надолго. Чёрт, нужно как-то изменить ситуацию…

– А шеф-то ваш  приказал вам показать мне Москву.

– Приказал. Но, как я понял, ты же отказываешься от всех договорённостей?

– Да вы что? Что я дура?! Просто, не люблю, когда меня пришпоривают. Да и в узде не привыкла ходить…

– Привыкай. Никуда ты не денешься. А что касается того, что ты уедешь, то никуда ты не уедешь, коль согласилась с нами сотрудничать. От нас не уезжают. От нас дорога только в одну сторону…

– Во-первых, я ни на что не соглашалась. Да и не пугайте меня! Пуганная.

– Знаю, знаю. И не пугаю, а просто объясняю. У тебя просто нет выбора. Так, показать Москву, говоришь? Ну, раз приказали, поехали! Я тебе покажу вечернюю Москву.

Ленка встала. Она была недовольна собой. Ну, что у меня за характер такой? Чего я выпендриваюсь? Ведь, нормальные же люди!

Они вышли к машине и поехали по вечерней Москве. Остановив машину на площади Ногина, прошли к Александровскому саду, к вечному огню у могилы неизвестного солдата. Потом оказались на Красной площади.

Никогда Ленка не думала, что будет гулять по Красной площади, да ещё в компании симпатичного мужика в элегантном сером костюме.

Наконец, они вышли на улицу Горького, и Анатолий предложил поужинать в ресторане.

Шикарный зал с уютными кабинками, богатая сервировка, изысканные блюда…

Анатолий заказал бутылочку красного полусладкого молдавского вина. Сам пил мало, но девушку не ограничивал, словно хотел проверить её на прочность.

Ленка была убаюкана тихой музыкой, раздающейся из большого зала, прекрасной обстановкой и роскошью.

Разговор велся на общие темы. Ленка старалась показать себя неглупым человеком, способным разбираться  в обстановке.

– Не знаю, как в Москве, а в Ростове на учете в центре занятости стоит много народа, но потребность в рабочей силе намного больше.

–  И при этом работы не найти! Не кажется ли тебе это странным? Кстати, такое же положение и в Москве и ты  должна понимать, что те десять человек, которых ты привезёшь, не решат проблему. И на производстве, на стройках таких нелегалов работаем много.

– А почему так? Или своих не хватает? Или мастера хреновые?

Анатолий внимательно посмотрел на Ленку.

– Выгодно работать под чёрным флагом. Можно и платить меньше, и налоги прикарманивать. Не понятно, что ли?

– Проверяете меня?

– Проверяем…

– Ну да! Опасное задание – сидеть с бабой в ресторане…

– Во-первых, ты не баба, а вполне симпатичная девушка. А во-вторых, это не задание. Просто приятно поужинать с такой девушкой.

– Ох, и заливаете вы соловьём… Вам бы ещё мяукнуть!

– А почему мяукнуть?

– А потому, что март прошёл, а в мае коты всё больше мяукают…

– Но, я ведь и правда так считаю…

Ленка посмотрела на Анатолия, словно хотела проверить, серьёзно ли он говорит, или так болтает. А он посмотрел в её глаза так, что Ленка поняла: всё, что должно случиться, – случится именно сегодня!

– А вы что, не имеете семьи, или дежурите сегодня? Уже десятый час, а вы даже домой не торопитесь.

– Во-первых, меня никто не ждёт. Жена уехала к родителям в Красноярск. А во-вторых, сегодня я буду ночевать с тобой…

– Со мной? Это, в каком смысле?

– А что ты так испугалась? Не приходилось изменять мужу?

– Если честно, – не приходилось. До него  – было дело. А после свадьбы и не думала. А зачем?

– Не знаю… Жизнь-то сложная штука. Дело у нас не простое. Я бы сказал, даже опасное…

Потом они вернулись, и Ленка, не зная, как вести себя в такой ситуации, спросила:

– Кофе приготовить?

– А что это мы всё кофе да кофе хлещем? Может быть, коньячку добавим? У меня тут есть.

Ленка усмехнулась:

– А на машине как потом поедите – после коньяка? А?

– А с чего ты взяла, что я сегодня собираюсь куда-то ехать на машине? Я же сказал, что буду ночевать с тобой!

Анатолий встал и вынул из какого-то шкафа бутылку коньяка.

«Пять звёздочек – заметила Ленка. – Французский. Да у них тут, как в лучших домах Парижа!» – она внутренне усмехнулась.

Уже когда выпили немного, Анатолий вдруг спросил:

– Ты когда-нибудь предавала кого-нибудь в своей жизни?

Ленка почему-то вздрогнула.

– Предавала? – она задумалась. Случай с девчонками, отправленными в Турцию вроде бы на заработки, это, конечно же, предательство. Хотя те и догадывались, что их там ждёт. И всё же… А когда ещё? – Никогда я не предавала никого, – сказала она совершенно искренне.

– А мне, ты знаешь, один случай из моей жизни покою не даёт – задумчиво сказал Анатолий.

Ленка снова хотела сказать своё многозначительное «ну-ну», но почему-то поняла, что это будет перебор, и  промолчала. А он, по-детски наморщив лоб, словно бы от усилия что-то вспомнить далёкое и малопонятное, уже рассказывал ей:

– Мне тогда было, помнится, лет пять. Я об этом ещё никому на свете не рассказывал, а остальные участники тех событий – они вряд ли что-нибудь теперь помнят. В то лето мы с бабушкой и дедушкой поехали в дом отдыха на Кавказе. В Горячий Ключ. Поселились. Всё честь по чести. Аккуратненько, чистенько, как в лучших домах Парижа…

Ленка при этих словах почему-то вздрогнула.

– Ну и там были такие опрятные деревянные домики, в которых мы и жили. А как кормили! В столовой можно было выбирать и заказывать аж из двух разных вариантов!

Анатолий при этих словах многозначительно поднял палец кверху, и Ленка растерялась от неожиданности: это он шутит или всерьёз?

Анатолий горящими глазами смотрел в её глаза, и бархатным голосом говорил и говорил. Ленка сначала слушала его внимательно. Потом стала замечать, что не всегда улавливает смысл  и просто слушает его голос, успокаивающий, убаюкивающий, обволакивающий. Анатолий завладел полностью не только её вниманием, но и вселил уверенность в дружеском своём расположении к ней, и от этого ей становилось спокойно и хотелось довериться ему. Такой мужик защитит от любых неприятностей. С таким, как за каменной стеной…

А Анатолий продолжал:

– За завтраком заказывали меню на следующий день. Дома у нас такого не было! Дома ведь как было: ешь, что дают!

– А где у вас дом-то был? – ввернула Ленка.

– Да я здесь же и жил – в Москве. Только не в этом районе, а в Текстильщиках – есть тут такой район.

«Брешет, – подумала Ленка. – Ведь из деревни же! Видно же по нему!»

А он – знай себе, продолжал свою историю:

– И ещё, – тут он мечтательно вздохнул: – первые шахматы в моей жизни. Это была картонная доска и к ней – пластмассовые фигурки в красной коробке из местных «Промтоваров».

Ленка опять вздрогнула при этих словах и посмотрела на столик, за которым они сидели: ведь это большая шахматная доска. Случайно или нет?..

– И запомнилось, знаешь что? Бабочки всякие и улитки огромных размеров. Лук и стрелы. Ты только представь себе: стрелы были с иглами! Иглы тоже были из Промтоваров. Ох, и не любила бабушка эти иглы! Ругалась даже.

И появился у меня там один друг. Мама его нас всё время чем-то угощала, не помню чем. И вот нашёл он где-то ёжика. И принёс к себе в домик. А у них был такой же деревянный домик, как и у нас. Мама его сказала, что ёжики по ночам страшно стучат и едят обувь, и попросила отнести ёжика назад, туда же, где взял. Сама понимаешь: это было совершенно невозможно…

Ленка слушала и ничего не понимала. Какой ёжик? И зачем он мне здесь поёт про ёжика?

– И тогда мама тайком вынесла этого ёжика подальше, пока её сыночек где-то бегал. И так уж получилось, что я оказался невольным свидетелем этой секретной операции, о чём и сообщил тут же своему другу. Ёжик далеко уйти не успел, и поймать его снова нам ничего не стоило. И вот ёжик вернулся назад в дом. И тогда мама этого мальчика отловила меня в тот же день и взяла за ухо и, прищурившись, глядя мне в глаза, тихонько сказала одно только слово: «Предатель!» И ушла. Пожалуй, впервые в жизни я тогда столкнулся с ситуацией, в которой не понимал, прав я или нет. Меня отругали. Вроде бы я и был виноват. Да, я, конечно, понял, что она имела в виду. Оказывается, и она считала меня своим союзником до определённого момента. Но я не понимал, почему я не должен был рассказать своему другу о том, что видел. Я так никому и не рассказывал никогда об этом случае. Ты – первая. Вряд ли та мама понимала, что, возможно, явилась одною из знаковых фигур в моей судьбе. На многие годы история эта была мною забыта, лишь изредка всплывая из глубин памяти в результате каких-нибудь странных ассоциаций. Бабочки, огромные улитки, ёжики…

– Да-а, история, – протянула Ленка. Она была немного растеряна.

– Много позже я узнал, что такие вещи для детей не проходят даром. А когда я был пионером и Павлик Морозов всё-таки был героем для нас. Давно это было… Это сейчас уже этот вопрос перестал быть таким уж ясным и однозначным.

Ленка подумала: Это наверно, такая игра, что ли? Прикол? Он – мне, про себя ну, значит, и я ему что-нибудь расскажу. И она стала вспоминать, как в детстве страшно любила лазить по деревьям. К её удивлению, Анатолий внимательно слушал её и что-то всё время спрашивал и спрашивал, и когда часа, кажется, через два Ленка вдруг обнаружила себя в постели с этим самым Анатолием, она ничуть не удивилась. Всё теперь ей казалось таким родным и знакомым: и эта спальня, и эти полосатые обои с зелёными цветочками. До чего же хорошо здесь! Так бы и жила, и жила в такой вот трёхкомнатной квартире и не надо мне больше ничего!

А Анатолий в раздетом виде не был таким уж красавцем мужчиной, чтобы ради него вот так безоглядно женщина могла броситься в пропасть, но что-то в нём всё-таки было. Располагающее, домашнее. К нему хотелось просто прижаться как к родному и – так вот и лежать с ним рядышком и лежать. До бесконечности!

В ванной комнате Ленка почувствовала новый прилив умиления: красивый кафель был даже на потолке, и это создавало иллюзию какого-то особенного пространства. Волшебного, что ли. Потрясающей красоты ванна и ничего кругом, кроме этого кафеля. Лежишь себе в воде, ловишь кайф в полном отрыве от всего остального мира…


Утром Ленка, одеваясь, вдруг спохватилась: а зачем же я сюда приехала? И что я здесь делаю? Вот же дура! Не то, страшно, что дурню своему изменила, когда-нибудь это бы всё равно произошло, а то страшно, что не всё понятно… Застёгивая на руке часики, сказала:

– Ой, да ведь уже и время-то какое!

– Куда тебе торопиться. Погуляй по Москве, посмотри столицу…

– Не-е. Нужно домой. Дел много…

Анатолий позвонил куда-то, заказал купейный вагон до Ростова.

– В пятнадцать «Тихий Дон» отходит с Казанского вокзала. Девятый вагон, 17 место.

– Ну и ну! Кайф! А как добраться до этого вокзала?

– Да разве я не провожу? Неужто, если я буду уезжать из Ростова, ты не проводишь меня?

– Провожу… Только не верю, что приедете…

– Приеду, будь уверена. Ведь всё, что говорили здесь – всё на полном серьёзе. Так что и отнесись к этому серьёзно.


Когда Анатолий провожал Ленку на вокзал, он был твёрдо уверен, что теперь эта девочка сделает всё, что будет нужно. Он дал ей денег. Много. И так просто. Не в счёт грядущих поставок товара, а просто так – от доброты душевной. Купишь что-нибудь своему малышу…

Назад  Ленка ехала довольная. Не удержалась, правда, и в вагоне-ресторане, ужиная, заказала водку. Официант принёс в графине водку, синюю курицу с холодным пюре и подозрительно посмотрел на эту пигалицу. Кто такая? Молоко на губах не обсохло, а туда же. Водку заказала, дорогие сигареты курит. Из деловых, видно…

А Ленка, не обращая на него никакого внимания, принялась за еду. Выпила водку, закусила и стала рассматривать пассажиров за соседними столиками. «Эх, если бы не дела, то можно было бы и…»  Ленка мечтательно вздохнула. «Всё-таки мой Васька – балбес, и что с такими чикаться?» Она вспомнила мамашу и подумала: «Главное, не повторять её ошибок. За батю вышла замуж, когда тот уже был старше её на много лет, а это уже была явная ошибка…»

Она мечтательно смотрела в окно вагона, за которым мелькали какие-то вечерние пейзажи, и вдруг подумала совсем уж удивительное: «Мне бы и одного-единственного мужика… хотя бы такого, как этот Анатолий! Что ещё нужно в жизни?!»

Сидящий напротив неё спортсмен спросил:

– Чего загрустили? Может, повторим?

– Отстань, – коротко отрезала Ленка и отвернулась.

– Жизнь – трудная штука... – по инерции заметил спортсмен и встал.

Ленка уже его  не слушала.

Пройдя в своё купе, она легла в постель, заботливо постеленную проводником, и моментально заснула.

На следующий день она уже была в Ростове. Одарила подарками всех, кого только можно было, и тут же принялась за дело.

7.

Ленку всегда волновал вопрос: как стать богатой? Наследства ждать неоткуда. Предки сами о том же мечтают. Как?! Вот так вдруг, была голодной крысой, и вдруг – королева! Многие из нынешних богачей ведь как-то же стали вдруг богатыми! Так же, как и все стояли, наверное, в очередях за остродефицитными товарами, вкалывая в каких-то проектных институтах, и вдруг разбогатели! Или ещё тогда трепались во всяких там райкомах или горкомах. Да, власть у них была, но не богатство. И вдруг – они теперь богаты!

Вот те на! И когда это они успели? И я тоже хочу так!

Где тот самый неуловимый момент, когда человек из бедного превращается в богатого? Как узнать, какой он из себя, этот момент, из чего он сделан, чтобы и самой не упустить этот ценный временной отрезок?..

Она понимала, чтобы появился шанс разбогатеть, нужно оказаться в нужном месте и в нужное время! Но, как же узнать, где это самое место и когда наступит это самое время?

Был государственный чиновник. Работал, скажем, директором НИИ. Потом всё вдруг перевернулось и этот самый директор стал вдруг богат. Это он сдаёт помещения в аренду. Причём, официально по одной цене, а вдобавок ещё и вчёрную, непосредственно ему в карман. Это он может продавать станки и оргтехнику по так называемой остаточной стоимости… И всё в таком точно порядке. Директора заводов распродавали земли, здания, станки…

Ленка была уверена, что  в Ростове не менее сотни подпольных миллионеров. И все они стараются не светиться. Все ведут себя скромно и тихо, как и рекомендует этот старый гриб по имени Роман Григорьевич вести себя ей.

В каких-то случаях богатство доставалось людям с помощью обыкновенного мошенничества: переписали на себя что-то или купили за символическую цену…  Правда, для этого нужно было или взятку дать кому нужно, или самому иметь право провернуть это дело. Так, знать нужно, кому дать и сколько.  И иметь, что давать! Конечно, были и такие, что прокручивали чужие деньги, продавали то, что им не принадлежит! И я бы хотела продать, например, Эйфелеву башню. Зачем она мне? Она мне ни к чему! Правда, и покупателей на неё я почему-то не вижу… Можно было бы продавать воздух, или вид на провал. Или освоить профессию напёрсточника, организовать невиданный лохотрон… Продавать всё, что плохо лежит. Да где покупатели? А кто-то, может быть, и сейф взломал по-настоящему. Но я так и не вижу, что бы можно было продать или какой сейф ограбить, в какой карман можно было бы залезть. Я готова, мне не стыдно, только покажите, где это?

Но вокруг тишь и благодать, и нигде ничего не видно. И никто ничего не показывает. И, куда ни посмотришь, а всё уже занято. А богачи богатеют себе, и богатеют... Как они это делают? Что они делают такого, чего бы я не могла?

Но потом станет другой вопрос: куда потратить награбленное? Ведь, кажется, у Остапа Бендера такая проблема была?! Прокутить, или пустить в оборот, чтобы деньги делали новые деньги? Впрочем, нужно сначала заиметь их, а уж потом думать, как их тратить…

Разумеется, Ленка понимала, что лезть под пули, кого-то грабить напрямую – это безумие. Тебя или убьют, или посадят. В наилучшем случае – просто оттеснят в сторону. А к бумагам, чтобы что-то где-то на себя переписать, её никто не подпустит. И даже не скажут, где такие бумаги лежат… Вот так-то!

Но то, что решение принять надо, – это было для неё совершенно ясно. Вот только – какое?

Десятерых квалифицированных рабочих? Да, раз плюнуть! Тут много ума не надо. Хотя, конечно, товар должен быть хорошим, потому что это на самом деле – проверка.

Но, допустим, она привезёт им их. А что дальше?

Можно и в Ростове расширить рынок сбыта работяг. Завязать знакомства с хозяевами строек,  других предприятий, особенно, сельскохозяйственных.  Важно только заранее оговорить условия…

Ленка знала: она и это осилит.

Ещё: надо бы кого-то срочно заложить и подкинуть туда, в Москву какую-то ценную информацию. Так ведь они попросили. А тогда, может, за это что-нибудь перепадёт и ей.

Вот только  кого заложить? Интересно ли это будет москвичам? Ясно, что Толик этот разлюбезный – мент. И будет ли ему интересен какой-нибудь хмырь, делающий левую продукцию в том недостроенном доме?

Но, раз просил, значит, зачем-то нужно. Кто их разберёт?!

Ленка особенно и не задумывалась: есть такие, которых ей было совсем не жалко. А  что дальше?

И в любом случае нужны помощники. Одна – не справится. Но, где их взять? На кого она может опереться? Так получалось, что ни на кого. Одна она на всём белом свете. В самом деле: на батю нельзя. Во-первых, – стар, а во-вторых, Ленка не хотела его вовлекать в такие дела. Пусть ничего и не знает. И пусть наслаждается старостью, держит на коленях внука, а там, глядишь, и второго…

От мамаши пользы никакой не будет.

От Васьки? Какая от него может быть польза? Ну, мужик и мужик. Работяга, не алкаш. Не такой, как его папаша или братья… Но на большее он и не годится. Что с него взять? И посвящать его ни в какие подробности нельзя. Мало ли что!..

Сестра – тут подумать, есть над чем. Хотя у них очень уж разные характеры. И всё же: родная кровь. Да и тоже любит красиво жить. По часу перед зеркалом крутилась, всё старалась выглядеть не хуже других…

Старик Ульяныч? Гад, конечно, каких мало, но какая-то польза от него всё-таки может быть. Если Толика из Москвы она почему-то представляла себе в роли приказчика, который в дореволюционном магазинчике говорит покупателям: «Чего изволите?», то Ульяныча – в виде старосты. На территории, оккупированной фашистами. Всех держит в страхе, предаёт партизан и подпольщиков, прислуживает и заискивает, а сам только и думает, как бы самому выжить. Если наши перейдут в наступление, – перебежит к нам и растворится в толпе так, что его никто и никогда не вычислит, либо вовремя сбежит с оккупантами. И там, где-нибудь на Западе, благополучно доживёт свой век…

Сволочь он, конечно, но пока что для этого дела – наиболее пригодная кандидатура. Больше нет никого. Так уж получается.

В самые же первые дни после возвращения из Москвы Ленка отозвала Ульяныча в сторонку и сказала:

– Есть у меня мысль одна, Ульяныч.

– Когда мысли есть – это хорошо, – согласился он. – Плохо, когда их нет.

«Вот же гад! – чертыхнулась Ленка про себя. – Вроде бы и согласился со мной, и разговор поддержал, а ведь ничего не сказал совсем, чёрт старый!»

– Насчёт новых людей, насчёт работничков, – уточнила Ленка.

– Да уж понятно, насчёт чего, – согласился Ульяныч. – Только об этом и думаем. Те, которые к нам прибыли из Персияновки, совсем от рук отбились и не хотят работать. Грозят снова в сельское хозяйство податься. Там корейцы неплохо, говорят, платят. Те берут в аренду у бездействующих колхозов землю и сеют лук. А ухаживать за посевами силёнок не хватает. Вот и набирают себе русских негров… Но работа сезонная, а зимой-то им некуда податься, хоть лапу соси. А вот те, которые из Красного Луча – эти ребята  работящие.

– Да я сейчас  не о том.

И она поведала Ульянычу кое-какие свои мысли по поводу одной весьма таинственной фирме. Надо бы узнать кое-что: откуда людей берут, на каких условиях? Кто хозяин? Короче, всё, что можно…

Ульяныч сказал, что дело не простое и требует осмысления. А Ленка его и не торопила. Пока нужно было разобраться с теми, которых она должна будет повезти в Москву…

Набрать десятерых не было таким уж трудным делом. С самого начала Ленка поняла: можно с лёгкостью найти и больше для московских строек. Разумеется, разговор вёлся с каждым индивидуально: моим знакомым в Москве срочно требуются люди на стройке, так вот не поедешь ли?.. Условия такие…

Некоторые соглашались сразу. Москва – не Ростов. Там, в случае чего, и в другом месте устроится можно. Лишь бы для начала зацепиться в столице. Другие удивлялись:

– А что, в Москве своих не хватает?

– Людей-то там много, – объясняла Ленка. – Но хороших и надёжных – найти очень трудно.

– Это как понимать: «надёжных»? Нам не до политики и не до разборок всяких там. Наше дело маленькое: договорились поработать, построить – и все дела!

– Так и я ж о том, чтобы не лезли во всякие там разборки…

– А что с пропиской?

– Какая тебе ещё прописка?! Временная регистрация и вперёд, строй, получай удовольствие!

– Ну, да… Ну, конечно… Это я так…

Это был тонкий психологический трюк: «хороших и надёжных» – произносилось вслух, а «таких, как ты» – не договаривалось. Эта многозначительно подразумевалось.

Один из вербуемых, бывший инженер-строитель, а ныне безработный, задал вполне резонный вопрос:

– Да в Москву ежедневно приезжают толпы людей. И что же  эти твои московские друзья не могут выбрать никого из этой толпы?

– Могут, – ответила Ленка. – Только зачем? Они и попросили, чтобы самим не заниматься этим делом. Впрочем, кто не хочет, может, ведь, отказаться! Да и сказали они мне это между прочим. Просто, хочу с ними наладить теснее контакты, потому и хотелось бы помочь им в этом деле.

Люди высказывали принципиальное согласие: да, почему бы и нет? В Ростове всё остановилось или вот-вот совсем остановится. Хозяин зарплату  за последние два месяца не заплатил, говорит, кризис! Какого хрена о кризисе том два месяца назад не сказал? Но, не разбирать же дом по кирпичикам! К тому же с ним такие мордовороты приезжают на джипе. С такими связываться опасно. Да и местные они. А мы кто? Люди без гражданства! Нам же хуже будет.

Иногда мужик говорил, что может поехать только с дружком, с кем приехал сюда. Он же и давал характеристику ему. Это существенно облегчало  Ленкину задачу.


Крепким орешком оказался красивый тридцатилетний парень спортивного вида – выходец и Латвии.

– Москва – это бы хорошо, говорил он. – Но я всегда мечтал о Ростове. Всегда хотелось устроиться здесь или, в крайнем случае, где-нибудь поблизости – в Таганроге или в Новочеркасске. Да вот не получается всё как-то…

При желании Ленка могла напустить на себя респектабельность и рассуждать прямо-таки как интеллектуалка. Так ей, по крайней мере, казалось самой. Вот и сейчас она постаралась:

– Не понимаю, какая неведомая сила тебя здесь удерживает? Подрабатываешь в автомастерских то там, то здесь. Чего тебе ещё?!

– Так, если бы работа была! Клиентов нет. Вот и приходится заниматься всем, что подвернётся.

– Гарантированным фронтом работ местные предприниматели обеспечить тебя не в состоянии, – ей очень понравилось, как она лихо ввернула: «гарантированный фронт работ!» Не сдержавшись, она тут же и скомкала весь эффект: – А ведь там, в Москве, такие бабки можно будет зашибить! – «Бабки» – это уже было из какой-то другой тональности. Ленка и сама поняла, что сорвалась и сказанула что-то не то.

А Валерка Тютюнников – так его звали – словно бы пропустил мимо ушей все эти её словесные взлёты и падения и сказал:

– Вот ты людей вербуешь в Москву, наверно, уже и опыт имеешь по этой части…

– А ты как думал! – усмехнулась Ленка с таким видом, словно желала сказать: опыт большой!

– А я вот хочу завербовать одного-единственного человека… И не могу.

– А чего не можешь-то? Что, ему твои условия не подходят?

– Да как тебе сказать…

Разговорились. Оказывается, Валерка был отнюдь не беженцем из Латвии, где над русскими измываются, как хотят. Русский, он был полноценным гражданином Латвии. Родился в ней, знал в совершенстве латышский язык  как второй родной. Более того: был сыном родителей, родившихся в Латвии. А жил в прекрасном латвийском городке Вентспилсе. Море, порт, сосновый лес, необыкновенная тишина на улицах и всеобщая честность. В Латвии его никто не обижал по национальному признаку, знание языка – это такая вещь, при помощи которой легко устанавливаются хорошие отношения с людьми. А он легко находил общий язык с кем угодно. В том числе и с латышами, которые, по его словам, совсем не такие уж и страшные люди. Хотя, конечно, и среди них сволочей полно. А в каком народе нет сволочей?!

Ещё в 1984 году, при советской власти его призвали в армию и  он впервые попал в Россию. Прямо в этот самый Ростов-на-Дону…

Он увидел: люди живут здесь совсем не так, как там. Огромный, шумный город. Кругом жульё, убийства, грабежи.  Ужас! Но зато – фрукты-овощи. Хоть завались! В Латвии к тому времени снабжение стало ухудшаться. И всё-таки с промышленными товарами здесь было намного хуже, чем в Латвии. Хоть это утешало, потому что не давала покоя одна мысль: почему я не здесь? Зимою и осенью по Вентспилсу гуляет промозглый сырой ветер, и даже летом люди надевают пиджаки и свитера. Он только попробовал себе представить, как бы прошёлся по летнему Ростову в свитере, и ему стало жарко. К тому же в Ростове море рядом, и не такое промозглое, как там, а тёплое. Хочешь – езжай на Азовское, а хочешь – на Чёрное. А для разнообразия можно и на Каспийское податься – тоже недалеко.

И тут-то и случилось самое главное. В Ростовском окружном госпитале, куда он попал в 1985 году с переломом ноги, он познакомился с симпатичной медсестрой, Лидочкой. Он рядовой, а она сержант. Первое время, когда он не мог вставать с кровати, она ухаживала за ним, приносила утку. Он стеснялся, но делать нечего. Потом, когда ему разрешили вставать, он с Лидочкой гулял сначала по длинному коридору хирургического отделения госпиталя. Наконец, наступил день, когда она помогла ему спуститься во двор. За это время много о чём они уже переговорили. Установили, что оба любят Высоцкого и Ротару и терпеть не могут рок музыку. Что правительству не доверяют, потому что все там – болтуны, бандиты и взяточники, а Генеральный секретарь  –  самый, что ни на есть главный болтун. Ни Лидочка, ни Валерка ему не доверяли.

– В раннем детстве верил я,

Что от всех болезней

Капель Датского короля

Не найти полезней.

И с тех пор горит во мне

Огонёк той веры…

Капли Датского короля

Пейте, кавалеры! – читала Лидочка Валерке стихи Булата Окуджавы и, улыбаясь, прижималась к крепкому плечу парня.

Они гуляли по двору окружного госпиталя и говорили, говорили. И то, что у них возникла любовь, и она была взаимной, – не самое страшное в этой истории.

Весь юмор заключался в том, что Лидочка была по национальности латышкой. Но родилась в Ростове от родителей-латышей, которые так и не сумели её научить латышскому языку.

Валерка смотрел на неё и удивлялся: это ж надо! Заехал, чёрт знает в какую даль, только для того, чтобы встретить латышку и именно в неё и влюбиться. Как будто там, на родине, было мало ему латышек.

После армии они поженились, и тут же встал вопрос: где жить – в России или в Латвии?

Сначала сошлись на России. У Лидочкиных родителей здесь частный дом, хороший, просторный. С садом, что особенно поражало воображение Валерки, неравнодушного к южной экзотике. Но через некоторое время Валерка заскучал: люди здесь хамоватые: дурят на каждом шагу, орут, жестикулируют. И вообще – их очень много. Больше даже, чем в Риге. Но в Риге-то – какой-никакой, а порядок, здесь же всеобщий бардак.

И переехали они в Латвию. В этот самый Вентспилс, где у Валерки была квартира, – правда, тоже с родителями. А к этому времени у Валерки с Лидой уже была дочка, и надо было окончательно решаться на что-то, потому что не всем детям переезд в прибалтийский климат полезен для здоровья. Предстояло идти в школу, а за этим тоже таились кое-какие проблемы. Нужно было учить латышский язык…

Вскоре Лидочка стала протестовать:

– Не могу я жить здесь, – жаловалась она мужу.

– Да почему же? – удивлялся он.

– Холодно очень. И сыро. Все такие манерные. В автобусах говорят шёпотом. Все  такие вежливые, аж противно. Не по-русски это как-то. Не дай бог махнёшь сгоряча рукой, и на тебя уже смотрят как на сумасшедшую… И язык – я ведь его почти не знаю, и не даётся он мне… Всё мне здесь чужое: дома, город, люди…

– А я?!

– Что ты? Ты целый день на работе или ещё где, а я тут, как в тюрьме! Куда мне пойти? Ни друзей, ни подруг!

Кончилось тем, что Лида поставила условие: или я и Россия, или твоя Латвия, но ты в ней живёшь без меня.

Валерка тогда психанул, и они разошлись. А теперь он жалеет об этом и хочет уговорить бывшую жену вернуться. Дочка уже подросла, а новой жены не предвиделось. Он так никого взамен себе и не нашёл. Потому и приехал в Ростов, чтобы попытаться уговорить. Но пока не удаётся. Упряма, как карабахская ослица.

– Почему – карабахская? – спросила Ленка.

– Говорят, там ослы особенно упрямы! От одной знакомой слышал. Она из тех мест и сама упрямая, как та ослица! Вот и  я ещё не теряю надежды. Думаю её переупрямить! Но пока вербую-вербую свою бывшую, и всё никак не могу завербовать, – пожаловался под конец своей грустной истории Валерка.

– Так может, она у тебя просто тварь, змея подколодная, а ты по ней убиваешься, как лопух последний? – предположила Ленка.

– Может и так, – согласился Валерка. – Только дочку жалко, растёт без отца. Да ведь и мне как-то одиноко – всё один да один.

– Вот и поезжай в Москву. А там бы и нашёл себе молодую и красивую москвичку – такую бы, чтоб с квартирой. И устроился бы в жизни.

– Не хочу  в  Москву. Ты даже не представляешь, насколько Латвия лучше этой вашей Москвы. Это ещё у Ростова есть преимущества, а у Москвы какие? Если бы я хотел жить в большом городе, я бы уже давно устроился в Риге. Но мне больше всего нравится мой Вентспилс. Хотя и соседняя Лиепая – тоже неплохой город. А здесь я ради дочки. Иногда встречаюсь с нею – Лида ничего против не имеет. Гуляем, разговариваем, я ей люблю фрукты всякие покупать, сказки рассказывать…

– И мать не мешает? – недоверчиво спросила Ленка.

– Не мешает. – И тварь  она в том смысле, что не хочет ехать в Латвию, а так-то она очень даже ничего. Просто помешалась на этом вашем Ростове, как будто нет ничего лучшего на свете…

– Ты не огорчайся-то слишком. Я ещё, может быть, что-нибудь придумаю для тебя, – пообещала Ленка.


Партию рабочих Ленка привезла, как и обещала, через две недели. С нею было  не десять человек, как было оговорено заранее, а одиннадцать. На всякий случай, если кого-нибудь забракуют. К её удивлению, взяли всех, включая и этого лишнего. И всех оплатили. Предварительная беседа с людьми и просмотр их анкетных данных показали, что это были и в самом деле физически крепкие мужики с хорошими строительными специальностями.

Был у Ленки и сюрприз для Толика. Она рассказала, что по её сведениям у неё в Ростове есть конкуренты. Они берут работяг, всё больше украинцев, и работают  под «чёрным флагом», не регистрируя рабочих официально.

Ульяныч при всём своём уме кое-что и в самом деле разузнал, но насчёт того, куда эта информация пойдёт дальше, –конечно, представить себе не мог.

А информация была такая: Рабочих используют и в строительных организациях, и в других фирмах. Есть, например, в Ростове подпольный швейный  цех,  и работают в нём круглосуточно. Что шьют, для кого – неясно. Ясно только, что нигде это производство не зарегистрировано. И, видимо, хозяин всерьёз думал: все кругом дураки, и только он один умный.

Время от времени туда приезжали крытые машины, заезжали во двор и выезжали. Что привозили и что увозили, и в каком направлении – этого выяснить не удалось. Но со слов соседей, несколько раз мелькали какие-то лица. Вроде бы как китайские…

Анатолий выслушал это Ленкино сообщение спокойно. Как нечто само собой разумеющееся сказал:

– Это корейцы. Точный адрес ты знаешь?

– Конечно. Но телефона не знаю.

– И не надо. Его там, я так думаю,  нет. А объект этот для нас может быть интересен. У него обязательно должны быть высокие покровители. Кто эти покровители, это и нужно бы узнать. Но сама пока не лезь туда. Дальнейшее мы узнаем сами. Ты лучше, красавица, выясни, кто такой у вас в Ростове Иннокентий Сидорович Хлястин. По нашим данным он тоже занимается строительством. Можешь, впрочем, и ему предложить рабочую силу. Но, если с ним сваришь кашу, я хочу знать абсолютно всё: когда и сколько рабочих ты ему поставила, сколько получила за каждого. По нашим данным, он занимается не только этим.

– А чем же ещё?

– Вот это ты и узнаешь… Ты задержишься в Москве? – спросил Анатолий, взглянув на Ленку.

– А что, снова жена в отъезде?

– Нет, – с сожалением протянул Анатолий.

– Нет. И мне домой нужно, – сказала Ленка.

На этот раз Анатолий её не провожал на вокзал.


Через три месяца у Ленки набралась уже немалая сумма. Первым делом она сняла однокомнатную квартирку неподалёку от того места, где жила сама. Хозяин хотел её продать, но денег на покупку ещё не хватало, и он согласился сдать её в аренду. Квартира требовала ремонта. Ленка и это взялась сделать в счёт арендной платы. Направила туда двоих из Красного Луча и Валерку из Латвии, старшим.

– Срочно нужна хата, – сказала она Валерке. – Так что ты, Валерчик, тут уж постарайся, пригляди. Дел здесь – на неделю. Стены прошпаклевать, обои новые поклеить, двери, окна покрасить… И вот ещё что – сантехнику сменить, а то страшно заходить в этот туалет. Ты отвечаешь за всё. С тебя и спрос. Вот, возьми деньги на материалы. Здесь должно хватить. После работы будет окончательный расчет. Сделаете хорошо, – не обижу.

Валерка Тютюнников взялся за дело и в установленный срок  рабочие довели квартиру до хорошего состояния. Все трое поработали на совесть и, когда Ленка принимала у них работу, испытала чувство гордости за своё организаторское мастерство. Она щедро рассчиталась и все остались довольны друг другом.

К этому дню Ленка вызвала из Молдавии Терезу, на которую рассчитывала в своих планах.

Встретив сестру на вокзале, она повезла её прямо в эту квартиру. Пусть батя потом узнает, как оно всё случилось, и пусть ему это будет приятным сюрпризом.

Получать подарки все любят, но делать подарки много приятнее. Да ещё и дорогие, да ещё и тогда, когда их от тебя никто не ждёт, –  это надо уметь! Вот это и есть самый кайф.

Так всё и вышло, как она задумала. Пока Валерка, оставшись в квартире, возился с мебелью, сёстры ехали на такси от главного вокзала. Можно было бы и мужа попросить, чтобы их подвёз, но она решила так: никто не должен знать ничего. Даже и Васька.

– Это Валера, а это Тереза – сказала Ленка, по очереди повернувшись то к одному, то к другой. – Ну вот, Терезочка, здесь ты и будешь пока жить. До лучших времён. За квартиру я уже заплатила наперёд, так что не беспокойся, а там и на работу устроишься… В общем, дальше видно будет… В холодильнике там кое-что из еды есть – разберёшься сама, не маленькая… Ну, в общем, вы здесь сами без меня разбирайтесь, мальчики-девочки, а я пошла! Мне ещё обязательно нужно быть в одном месте. Я, когда освобожусь, позвоню…

С этими словами она вдруг заторопилась и ушла.

Валерка Тютюнников глянул на девушку и обомлел: Тереза была просто красавицей!

– Так что, – удивлённо спросил он Терезу, –  и чего она так заторопилась?

Тереза подбежала к окну и увидела: сестра, усаживаясь в машину, ей только ручкой помахала в окно второго этажа.

– Уехала – сказала она с изумлением. – Я и не знаю…

События, которые произошли в этой однокомнатной квартире в течение последующих нескольких часов, были романтическими, и мы их пропускаем. Скажем только, что на следующее утро Тереза проснулась как бы замужней женщиной, а у Валерия мигом улетучились все мысли по поводу бывшей медсестры из окружного госпиталя.

Разумеется, их отношения не были оформлены, но какое это имеет значение, когда такое счастье привалило!
8.

То, что женщины склонны к сводничеству, – это всем известно. Какие-то гениальные психологи даже находят этому обоснование: дескать, у женщины, когда она занимается этим делом, что-то там такое очень сильно обостряется, и она при этом испытывает чувства с неприличными названиями.

Достоверно неизвестно, что испытывала Ленка, но то, что она была довольна содеянным, – это уж точно. Ни в коем случае не следует думать, что она соединила судьбу сестры и Валерия из каких-то корыстных побуждений. Нет, конечно. Сделать доброе дело – это всегда приятно. А бескорыстное – вдвойне и втройне.

Злая она была бабёнка, и мысли у неё в голове крутились злые. Большие горизонты открывались ей в жизни, и не простая судьба её ожидала. Ленка это и сама теперь чувствовала, но хотелось иногда чего-нибудь и земного. Посадить деревцо или подать нищему – это для неё было слишком уж просто.

Как это у неё получалось, она и сама не особенно хорошо понимала, но люди давались ей в руки сами: там нашла, здесь подобрала, этих пригласила, а тех заманила, оттуда приехали, а отсюда, наоборот, мечтают уехать, да только не знают, горемычные, как это делается. И все эти нити к ней сходились. И за всё ей платили. Люди даже не понимали, что их покупают и перепродают, но это было на самом деле так. И покупатели находились не только в Москве, но и в Ростове, да и в других местах тоже.

Вспомнила Ленка, как недавно удивилась, как Ульяныч просто из ничего заработал кучу денег. А дело было так. Он попросил Ваську, Ленкиного мужа, проскочить пару кварталов по Будёновскому к Дону. У Ленки было свободное время, и они поехали. Ульяныч на пару минут скрылся в каком-то дворике и вскоре вышел, с трудом волоча какой-то мешок.

– А теперь – на Суворова. Здесь недалеко, – сказал он.

Каково же было удивление Ленки, когда через пару минут она увидела улыбающегося и довольного Уляныча, выходящего из дворика на Суворова.

– И чего ты такой счастливый? – спросила Ленка.

Ульяныч протянул Ваське две сотенные, говоря:

– Так, дельце небольшое провернул.

– Что за дельце? Не грабанул ли кого?

– Не-е-е! На Будёновском за копейки купил лист свинца, а здесь продал мастеровым, которые охотничью дробь делают…

Вот тогда-то и поверила Ленка, что быстро и хорошо можно заработать не на производстве, а на торговле. Здесь подешевле купил, там подороже продал… Но для этого нужно знать, где и что купить, где и что продать, да и деньги нужны, чтобы купить!

Валерка просто голову потерял от Терезы. Между тем, разница в возрасте у них была весьма значительной, а такие жизненные встречи чреваты всякими опасностями.

Но, пока что всё было хорошо у Терезы с Валеркой: жили душа в душу, хотя и без регистрации. Да и какая может быть регистрация у гражданки Молдавии и гражданина Латвии, проживающих в России?

Тереза была красавицей, но и  Валерка уродом не был. Ловок, вынослив... В нём было какое-то душевное спокойствие, распространяющееся на людей, оказавшихся  рядом. Странным образом спокойствие это было чисто латышского происхождения. Так же, впрочем, как и сам Валеркин характер, – чисто латышский. Он был  уверенным в себе, честным, трудолюбивым, спокойным и уравновешенным. Человеку такого типа жить бы в Латвии или в княжестве Лихтенштейн, в маленьком замкнутом мирке, где всё благополучно и где редко случается что-нибудь плохое.

Конечно, Валерка был не дурак и прекрасно видел, что окружающий мир ужасен. Но одно дело, когда ты беженец из горячей точки и не знаешь, куда приткнуться, или когда ты двадцать лет проработал на каком-нибудь промышленном гиганте, а тебя вдруг берут и вышвыривают на улицу. И совсем другое дело, когда тебе есть, куда отступать. Валерка всегда чувствовал за спиной Латвию. Знал, что она его в любое время примет. У него там родственники и знакомые, он имеет несколько хороших специальностей и в принципе с такими золотыми руками нигде не пропадёт: будет плохо в Латвии, так в Швецию уедет, или в Германию подастся.

Тереза спокойно отнеслась к тому, что Валерка не порывает связей со своей дочкой. Он приводил девочку домой, или они гуляли втроём: Валерка с дочерью и Тереза.

Между тем, Ленка сделала ещё один подарок этому молодому семейству: она нашла Валерию хорошую работу. Только надо было пройти краткосрочные курсы, чтобы получить допуск к ней.

Валерка у себя в Вентспилсе вкалывал в железнодорожном депо на ремонте тепловозов, соображал в автомобильных двигателях так, что мог на слух определить, чем он болен. Он с лёгкостью прошёл курсы и вскоре стал работать на башенном кране в солидной строительной фирме. Его оформили совершенно официально. И это при том, что подавляющее большинство строительных рабочих в этой фирме вообще ни по каким документам не проходили. Все были беженцами: русские из солнечного Туркменистана, шахтёры из соседней Украины. Были люди из Абхазии и Чечни, из Молдавии и Азербайджана. Работа у Валерки была такая, что тут уж никак нельзя обойтись без официального оформления: случись что и по судам затаскают, а хозяину фирмы это совсем ни к чему. Ибо он, как узнала Ленка из очень достоверных источников, совершенно серьёзно мечтал в будущем стать российским президентом. Ну, или, в крайнем случае, губернатором, или хотя бы мэром. Пока же двигался в депутаты, кого-то оттеснял, через кого-то перешагивал и топал дальше, и у него была очень мощная поддержка от серьёзных людей, интересы коих он и собирался в дальнейшем проталкивать. Фамилия этого человека была Хлястин, а вышла на него Ленка по совету своих московских друзей.

Анатолий Круглов и его шеф Роман Григорьевич Матвеев, как ни странно, близко к сердцу приняли сообщение о трёхэтажном доме с решётками на всех этажах и с невидимыми работягами. А потому Ленке и не пришлось перелазить тайком через забор с колючей проволокой и сигнализацией; она не проезжала на запретную территорию в багажнике и не прослушивала её с помощью дистанционной аппаратуры. Просто москвичи, получив такое сообщение и немного поколдовав над ним, вдруг выдали Ленке новое распоряжение: истинный хозяин этого дома некий Мерцалов, и он для нас представляет большой интерес. Так ты там у себя в Ростове  поработай с ним. Он связан с сильными мира сего здесь в Москве, и у вас в Ростове. Кстати, в дружках у этого самого Мерцалова ходит некий Хлястин. Он строительными делами там у вас занимается. Вот и приглядись-ка ты к этому субчику. Мерцалов – не твой уровень, пожалуй. А вот Хлястин этот – вполне твой. Это он построил тот дом. А теперь тянет всеми силами, затягивает сдачу объекта…

Ленка тут же и нашла контакт с этим Иннокентием Сидоровичем Хлястиным, нуждающимся в дешёвой рабочей силе. Попутно выяснила, что её новому клиенту нужен крановщик для работы на башенном кране. Тут-то она и вспомнила о Валерке. Хлястину поначалу не понравилось, что тот не имеет официального допуска, но Ленка уговорила: хороший парень, не курит и не пьёт, очень силён в технике, а пройти ускоренную подготовку при его-то профессионализме, да это раз плюнуть. К тому же – мой родственник. А я вам буду полезна! Уж, поверьте, не пожалеете!

Хлястин уступил, тем более что Ленка за это направила к нему двадцать работяг из солнечной Молдавии.

И вот Ленкин ставленник стал работать у господина Хлястина. Сидел высоко наверху, многое оттуда видел, хотя и не слышал, и по просьбе Ленки кое-что ей рассказывал: мол, людей столько-то, а работы ведутся в таком-то объёме... Ленкин интерес представлялся ему вполне понятным и естественным: сестра Терезы профессионально занимается трудоустройством людей и для неё это всё может быть интересным. Между прочим, заправлять всеми делами в агентстве по трудоустройству предстояло, по словам Ленки, Терезе.  Планировали и газету издавать с объявлениями о найме на работу и рекламой. Короче –  дело пока раскручивается, и надо бы помочь. По-семейному. Свои же люди.

Идея с агентством была не пустым звуком, Ленка и в самом деле отрабатывала эту версию. Конечно, Тереза ещё слишком молода, чтобы сидеть в кабинете в качестве начальника, но принимать посетителей сможет. При её-то внешних данных!

Ленка для этих целей помещение сняла в центре города в престижном доме, и даже собиралась со временем выкупить его в собственность.

Но тут-то  случилось непредвиденное: из далёкой Молдавии приехала мамаша.

Первое, что она сделала – это заявилась в дом из когда-то белого, а ныне потемневшего кирпича, и устроила там разнос Ивану Савельевичу. Орала так, что все жители дома вышли на свои балконы и с интересом слушали, что же будет дальше.

– Ах, ты сволочь такая! – орала она, сидевшему в беседке бывшему супругу. – Жизнь мне поломал, проклятый, а теперь ещё и двух дочерей хочешь отобрать?! Не дам! Не отдам тебе дочерей, старый негодяй!

Читатель, конечно, догадывается, что рулады, произнесенные на высоких нотах разгневанной Клавдией, в прошлом Завьяловой, автор не может воспроизвести в печатном издании чисто из педагогических соображений.

Иван Савельевич даже не пытался спорить и пропускал всё мимо ушей. Столько наслушался в старые времена, что уже не воспринимал ничего.

Из дома тем временем вышел Сергей Тихонович. Послушав минут десять эти непрекращающиеся вопли, тихо спросил:

– Может, милицию вызовем?

О том, что именно он сказал, рассвирепевшая баба не слышала, но прекрасно видела, как этот старичок показал в её сторону тростью.

– Ты чего на меня показываешь? – набросилась она уже на Сергея Тихоновича. – Я тебе покажу, старый кобель! Я тебе сейчас эту палку на твоей спине поломаю!

Завьялов тихо ответил другу:

– Милицию не надо, а вот дочери я сейчас позвоню. Телефон у вас при себе?

– А то как же, – Сергей Тихонович всё ещё любил респектабельность и всякие символы, эту респектабельность утверждающие: набалдашник редкой работы, мобильный телефон, – большая редкость в те годы.

Завьялов набрал нужный номер и сообщил Ленке о происходящих событиях. Та пообещала немедленно приехать.

«Как она могла узнать о том, где я живу? – удивлялся Завьялов, глядя на Клавдию. – Тереза! Но, конечно, не со зла. Тереза у меня не такая, чтобы кому-то делать умышленные гадости».

И так оно и было. Тереза сообщила ей адрес отца, даже не представляя, к чему это может привести. А Клавдия уже сама приняла решение по поводу того, зачем ей этот адрес нужен.

Семейство Бурлаковых, между тем волновалось. Они не привыкли, чтобы кто-то в их доме орал сильнее, чем это они привыкли делать сами, и поэтому тут же поступило предложение: а не погнать ли нам эту бабу в шею? Старик Бурлаков именно это и хотел сделать, но Иван Савельевич только рукой махнул и сказал:

– Не стоит. Пошумит, и уйдёт.

– Я тебе уйду! Я тебе уйду! – орала Клавдия, услышавшая эти слова – Ты сам у меня отсюда уйдёшь, а я останусь!

– Да, понятно, почему ты сбежал от такой стервы… – посочувствовал Ивану Савельевичу старый жокей. – А всё же тюфяк ты, Ванька. Я бы такую давно придушил.

Тут он пустился во всякие пояснения с употреблением неприличных слов, а Клавдия стала орать от этого ещё громче. Но, слава богу, появилась Ленка. Вместе с Васькой они затолкали орущую мамашу в машину и повезли на квартиру к Терезе.

Наступившая оглушительная тишина была красноречивее слов. Жильцы дома, знающие Ивана Савельевича, миролюбивого и хозяйственного человека, теперь прониклись к нему ещё большим уважением. Другие поняли, в кого уродилась его буйная дочь, столь не похожая на тихого и спокойного отца.

Ну а Ленка тем временем давала разгон сестре:

– Ты зачем сказала маме, где живёт отец? Ты что, совсем охренела на любовной почве?

– Да откуда ж я знала, что так получится, – оправдывалась Тереза. – Мама попросила, и что же, я должна была ей отказать?

– Конечно! – рявкнула – Ленка. – Она из ума выжила, а ты-то должна же что-то понимать!

Стоит заметить, что всё это говорилось прямо в присутствии матери.

– Вот, значит,  какая мне благодарность, – говорила она сокрушённо. – Я их, значит, вырастила, выкормила, от этого старого пердуна спасала, а они мне такую благодарность за это теперь оказывают. Ничего не скажешь, хорошие у меня дочери…

Если бы был спокойный и уравновешенный Валерка, то, быть может, дело бы и приобрело другой оборот, но он работал, а Ленка была не из тех, кому можно так просто заткнуть рот.

– Я и не посмотрю на то, что ты мне мать! – заорала она. – Сейчас ты у меня лететь отсюда будешь назад в свою Молдавию и к своим прежним мужикам! Всё наше детство нам изговняла своими похождениями, бате жизнь поломала, а теперь и сюда припёрлась?

И тут Клавдия заплакала: никто меня не любит и так далее.

Тереза разжалобилась, а Ленка немного смягчилась:

– Ладно, – сказала она. – Не реви. Но запомни: если ты ещё раз покажешься на глаза отцу!..

– Не покажусь, – прохныкала лицемерная скандалистка.

– То имей в виду: лететь будешь кувырком! Аж до самой Молдавии!

Васька, присутствующий при этом, подтвердил сказанное, демонстрируя свои тяжёлые трудовые кулаки. Он был не из тех, кого можно было запугать криками и угрозами. Всю свою жизнь он провёл в доме, где все кричали и ругались, и имел представление о том,  как нужно себя вести в таких случаях: двинул по морде – вот и весь разговор. А не поможет – ещё раз, да посильнее!

Увидев, что дело кончилось миром, Ленка скомандовала Терезе успокоить чересчур нервную мамашу, а сама поехала в другой район города, где нужно было решить ряд неотложных дел.

Тереза так и сделала. Она покормила мать и предложила отдохнуть. Когда же та отоспалась с дороги, накормила её и вообще привела в хорошее расположение духа.

– Вот так я и живу здесь с Валерчиком,– рассказывала она мамаше, показывая фотографии. – Вот это мы с ним на Гребном канале, а это мы в санатории гуляем. Это нас Леночка фотографировала. Она любит шашлыки делать на природе, а вот и мы с Валеркой к ним туда присоседились.

– Так это, значит, твой Валерка такой?

– Ну да!

– И сколько ж ему, интересно, лет? – недовольно спросила Клавдия.

– Тридцать, – ответила Тереза.

– Что ж ты? Помоложе не могла себе найти?

– А мне и такой нравится. И я его люблю!

– А ты не кричи на мать, между прочим! Мать тебе добра желает, а ты кричишь.

– Да я и не кричу, а говорю: я его люблю.

– Не кричит она. Я, что ли оглохла совсем и ничего не слышу – кричишь ты на меня или не кричишь!

Тереза насупилась и замолчала.

– А зарабатывает-то хоть прилично?

Тереза не отвечала.

– Чего ты на меня так исподлобья смотришь? Я тебе мать или не мать?

– Мать, – согласилась Тереза.

– Ну, вот то-то же! Я тебя спрашиваю, как он у тебя зарабатывает?

– Нормально зарабатывает.

– А сама чего дома сидишь?

– Я не сижу. Лена собирается открывать контору, и я там буду работать.

– Какую контору?

–  По трудоустройству. Трудно сейчас найти работу. Сколько людей мыкаются. А у нас будет информация обо всех вакантных местах…

Клавдия ничего не ответила. Хмуро и насторожённо осматривалась по сторонам: а квартира-то у них однокомнатная. Если мужика приводить, то и непонятно, где тут с ним располагаться. Тесновато здесь...

Вечером пришёл Валерка с работы, и по случаю такой радостной встречи Тереза устроила вечеринку. Накрыла стол. Шутка ли: тёща с зятем знакомятся.

Дверь была не заперта и, пока Тереза возилась на кухне, вынимая из духовки пирог с мясом, тут-то и прибежала Оленька – Валеркина дочка. Это была двенадцатилетняя девочка, весёлая и простодушная. Полагая, что она пришла в гости к папе и к тёте Терезе, она схватила со стола конфетку, разумеется, без спроса, потому что никого и не было в комнате, кроме какой-то неизвестной тётки, и уже собиралась, было съесть конфетку, как вдруг раздался страшный голос:

– Тереза! Терезочка! Тут какая-то девочка забежала с улицы! Почему это у тебя все ходят, кому только не лень. Что у тебя – проходной двор, что ли? И что это за девочка? И почему у тебя дверь не заперта? А ты, девочка, кто?

Оленька перепугалась, но вышедшая с кухни Тереза успокоила девочку, а заодно и маму.

– Это наша Оленька, – спокойно пояснила она и обняла перепуганную девочку, стараясь не испачкать её ладонями, которые не успела обтереть.

– Какая такая Оленька? – не поняла Клавдия.

– Дочка Валерчика от его первой жены.

– Какая дочка? От какой жены? – ужаснулась Клавдия. – И зачем она сюда пришла?

Тереза благодарила Господа Бога, что Валерки не было дома – он побежал в продовольственный магазин что-то ещё докупить. Хорошо хоть не слышал.

Кое-как успокоив мамочку, она усадила  Оленьку за стол. Пришёл Валерка и все стали ужинать.

Дальнейшие события происходили чинно и благородно: познакомились, выпили. И вообще – всё было в этот вечер очень прилично.

Спать мать положили на диване, и ночь прошла относительно спокойно, если не считать одного эпизода, когда она, заслышав какую-то подозрительную возню, сказала:

– Ты, Тереза, там смотри, не очень-то спеши с этим делом. А то я ещё слишком молодая, чтобы бабушкой становиться!

Тереза с Валерием прыснули и укрылись одеялом с головой.

9.

Ошибкой Терезы и Валерия было то, что они слишком уж сильно воспарили над землёй на крыльях любви. Извинением для Терезы являлся её возраст, а для Валерия извинением могла быть его профессия, приближающая к небесам и отрывающая от земли.

Дело в том, что счастливые молодожёны имели наивность полагать, что мамаша Клавдия приехала к ним из Молдавии с целью погостить, проведать, справиться о здоровье и жизненных планах… И затем уехать обратно.

Ничего подобного у неё и в мыслях не было. Причём, она-то совершенно искренне была убеждена в том, что цель её приезда и без того всем понятна: она приехала здесь жить.

И жить хорошо.

На первых порах, однако, выяснилось, что её желанию препятствует лишь одна-единственная мелочь: девочка Оля, которая имела странную привычку являться в эту квартиру так, как будто у неё своей не было. Вопрос этот был тут же поставлен ребром: или я, или она! И, когда Тереза заявила, что девочку в обиду не даст. Клавдия поставила вопрос иначе: а что этот мужик тут вообще делает? Он тут наплодил детей, а мы их что – содержать должны? Не бывать этому!

Но Тереза проявила твёрдость: это мой выбор, и я не дам тебе вмешиваться в мою жизнь!

Клавдия сначала заорала:

– Да как ты смеешь так разговаривать с матерью?

Молоденькая и наивная Тереза не знала, что можно ответить на этот вопрос и поэтому повторила:

– Мама, это моя жизнь, и я не позволю тебе её разрушить!

И тогда Клавдия расплакалась: мол, меня не любят и не уважают! Вырастила двух дочерей, а они теперь плюют на меня в благодарность за всё хорошее, что я для них сделала. Да если бы я только знала, да лучше бы не рожала совсем! Ой, горе мне, горе! Дожила на старости лет!

Тереза никак на этот психологический приём не отреагировала. Охота тебе плакать – ну и плачь!

Тогда Клавдия поговорила с Валерием, когда дома не оказалось Терезы.

Поговорила круто.

– И чтоб ноги твоей здесь больше не было! – крикнула она ему на прощанье, когда он с чемоданом покидал квартиру.

Когда Тереза пришла домой и обнаружила перемены в своём семейном статусе, она сначала просто обомлела.

– Ничего, доченька, – утешала её любящая мамочка, – найдёшь себе тысячу других! А то – что это такое? Какую-то девчонку паршивую кормит, держит её возле себя, мне никакого уважения совсем не оказывает. И вообще: ну посуди сама – кто он такой? И что он – ровня тебе, что ли?

Но Клавдия недооценила дочери.

Та не стала плакать, кричать, бросаться в драку или пытаться повеситься с горя. Лицо у Терезы вдруг стало сухим и спокойным. И она молча вышла из квартиры.

Стояла уже глубокая осень. Погода была холодной и промозглой – под стать настроению Терезы. Был поздний вечер. Дул сильный сырой ветер, и какая-то слякоть смачно чавкала под ногами…

Для того чтобы дойти до дома из потемневшего белого кирпича, нужно было пройти по какому-то трудно постижимому для нормальной психики лабиринту из улочек и проулков. И  вот он – тот самый дом. Но идти по темноте было страшновато, и Тереза на всякий случай прихватила с собою кусок железной трубы. Полезет кто – она огреет его, не задумываясь. Но – всё обошлось. Дошла благополучно.

Тереза постучала в окно, где ещё горел свет.

Отодвинулась занавеска, и высунулся Васька:

– Чего надо? – заорал он в стекло, не сомневаясь, что это какие-то алкаши из числа дружков его папаши. Но, разглядев Терезу, Васька крикнул: – Терезка, ты, что ли? Заходи, чего стоишь?

А тут и Ленка выглянула. Сообразив, что что-то случилось, выскочила на улицу  прямо в домашних шлёпанцах  на грязь и лужи. Затолкала сестру в дом, усадила  в кресло.

– Да выключите же вы, наконец, телевизор, пока я его не разбила на хрен! – заорала она.

Телевизор тут же выключили, и в наступившей тишине Тереза разревелась, как последняя дура. На шум сбежались все обитатели квартиры. Толстая Любаша, добродушное создание, тоже расплакалась с досады, когда поняла из рассказа Терезы, что случилось, а Дмитрий Дмитрич Бурлаков, видимо, забыв, что он уже давно не прославленный жокей, а всего лишь старая ходячая развалина, заявил:

– Я её сейчас пойду, урою живьём! – и по своему обыкновению добавил кое-какие подробности, не предназначенные для печати.

Иван Савельевич тоже готов был куда-то идти и что-то делать.

– Мама, – решительно сказала Ленка Толстой Любке. – Укладывай её спать и никуда не выпускай. И за ребёнком присмотри. Васёк, заводи машину!

– Куда ты на ночь глядя? – спросил, было, Иван Савельевич, но Ленка только огрызнулась:

– Не умел ты никогда с нею обращаться! Вот она теперь и вытворяет с нами, что душе её угодно. Так что сиди, следи за Терезой, чтобы спала и не рыпалась тут.

– Я тоже поеду, – заикнулась, было Тереза.

– Спать, я тебе сказала! – рявкнула Ленка страшным голосом. – И ключи от квартиры  давай сюда.

Тереза молча отдала ключи.

– Спать сейчас же! – повторила Ленка свой приказ. – Погнали, Васёк!

Машина стояла тут же за окном, потому что гараж был занят собаками и бывший жокей туда никого не пускал, и поэтому сборы были не долгими. Хлопнули дверцами и помчались во тьму.

– Тереза, это ты? – спросила за дверью Клавдия.

– Нет, мама, это не Тереза, это я – Лена, – многообещающе ответила Ленка.

– А, Леночка это ты? А где Терезочка?

Клавдия открыла дверь, и Ленка с Васькой вошли в квартиру.

– Терезочка у меня сегодня переночует, – заявила Ленка, когда дверь за нею захлопнулась. – А теперь отвечай, старая ведьма, куда ушёл Валерка?

– Какой Валерка? – изумилась Клавдия. – Да знать я не знаю никакого Валерку!

Ленка хлопнула кулаком по столу с такою силой, что ваза с фруктами подпрыгнула:

– Говори, зараза старая, куда он делся!

– Да откуда ж я знаю, где он, проклятый, шляется по ночам, – закричала Клавдия грозно.

– В общем, так, маманя, десять минут тебе на сборы – и вон отсюда! Катись назад в свою Молдавию!

– Никуда я не поеду! – заявила Клавдия. – Ты не имеешь права!

– Я тебе сказала: если через десять минут не соберёшь свои шмотки, я тебя вышвырну на улицу в том виде, в каком ты сейчас стоишь! Где твой чемодан?

– Ничего этого не будет, – ледяным голосом заявила Клавдия.

– Будет, маманя, ещё как будет! – многообещающе сказала Ленка. – Ты ещё меня не знаешь.

Она взяла со шкафа чемодан, раскрыла, посмотрела.

– Этот твой, что ли?

– Никуда я не поеду!

– Да давай её сейчас в машину посадим и отвезём на вокзал, – предложил Васька.

– Ни на какой вокзал я не поеду, – Клавдия побледнела, понимая, что с нею не шутят.  До неё впервые что-то стало доходить.

– Поедешь, мамуля, прямо сейчас же и поедешь. Можно и не на нашей машине. Можно и на такси. А можно и пешком. Ты, наверно, Ростов ещё плохо знаешь? Ну, так я тебе дорогу покажу. Тут не очень далеко – километров десять.

Всё это время она набивала чемодан какими-то тряпками, не особенно разбираясь, кому они принадлежали.

– Я тебе и денег на дорогу дам, – сказала Ленка. – Чтоб хватило до Кишинёва. И чтобы духа твоего здесь не было!

– Я сейчас милицию вызову, если вы меня тронете! – Клавдия отгородилась от Ленки и Васьки столом и стояла, готовая к обороне.

– Да что на неё смотреть! – сказал Васька. Он двинулся по направлению к тёще.

– Не надо, Васёк. А то потом отвечай за неё, – скомандовала Ленка. – Это я сейчас милицию вызову. Скажу: незнакомая женщина, без документов, проникла в чужую квартиру и не хочет уходить…

– Так ведь это ж не так! – отчаянно заорала Клавдия.

– А так или не так – это ты будешь доказывать в отделении.

Клавдия стояла неподвижно.

– Не веришь? – Ленка сняла трубку телефона и стала набирать номер.

Нервы у Клавдии не выдержали, и она сникла. Молча оделась и пошла к выходу.

– Не торопись. Мы довезём, – сказал Ленка. – Что ж мы звери какие, что ли, чтобы старую женщину выгонять на улицу в такую погоду, да ещё ночью в незнакомом городе! – последние слова она произнесла с откровенным ледяным смехом.

Ехали молча.

На привокзальной площади машина остановилась, и Клавдия вышла из неё.

– Вот тебе деньги на дорогу, – сказала Ленка. – Этого тебе хватит.

– Да что ж я там делать буду, доченька? Ведь там ни работы нет, ни жизни настоящей!

– А что хочешь, то и делай, мамочка! – с этими словами Ленка хлопнула дверцей и скомандовала: – Погнали, Васёк!

– Может быть, не надо было с нею так круто? – тихо спросил Васька, выруливая с площади, загромождённой множеством машин.

– Ага! Добренький нашёлся. Все вы, мужики, такие тюфяки. Вот и батя мой такой же. Если раньше взял бы её хоть раз, да отлупил как следует, сбил бы с неё дурь, может, и нам не пришлось жить без отца. Такую тварь держать надо было в ежовых рукавицах!

Васька оглянулся в сторону вокзала: тёмный силуэт Клавдии всё ещё маячил там, где её оставили на фоне светящихся дверей главного входа.

– И куда теперь? – спросил Васька. – Домой?

– Домой – рано, – Ленка задумалась. – Где теперь нам этого Валерку искать? Куда он мог пойти, на ночь глядя?

– Может, к бабе какой? – предположил Васька.

– Да вряд ли, – усомнилась Ленка. – Он даже и перед встречей с Терезой жил один.

– А где жил – знаешь?

– На квартире у Семёновны. Ты знаешь её. Там у неё Митька Рябой жил. Он когда-то ещё работал с тобой на даче у торгаша из Армавира.

– А-а! Вспомнил!

– Вот туда и рули.

Митька Рябой долго ругался, что его разбудили среди ночи, и когда ему объяснили, в чём дело, сказал, что никакого Валерки  не видел с тех самых пор, как тот женился.

– А где он ещё может быть? Не знаешь? – спросила Ленка.

Митька пожал  плечами.

– Без понятия, – сказал он. – Вот разве что на квартире у Насардянов. Там тоже наши ребята живут.

– Это где?

Митька адреса не знал, но кое-как описал, как туда проехать.

Минут через десять Ленка с Васькой были уже там и поставили в доме всех на ноги. И хозяева, и постояльцы проснулись. Отругавшись положенное, заявили: не знаем.

– Может, завтра днём поищем? – предложил Васька.

– Да подожди ты! Ещё не всё потеряно и сейчас.

Ленке пришла в голову простая мысль:

– Погнали на стройку! – приказала она.

Сторож на стройке был незнакомый, но после долгих переговоров и объяснений через решётчатые ворота, признался:

– Здесь он. Я ему разрешил лечь в бытовке. Там не холодно, просто неуютно очень.

– Веди нас к нему, – приказала Ленка.

– Да не положено ночью никого пускать на стройку, да и спит человек. Чего его будить?! Завтра и поговорите.

– Ты же видишь, что мы не грабители? Хозяин стройки – мой хороший знакомый. Если я ему позвоню сейчас, то он тебе даст команду пропустить нас, но только потом у тебя с ним будет неприятный разговор. Зачем тебе это нужно?

Сторож проводил ночных гостей к бытовке.

– Вставай, вставай! – кричала Ленка, теребя спящего Валерку.

Тот только мычал что-то нечленораздельное, но просыпаться не собирался. Было совершенно ясно, что он пьян в стельку.

– Вот же что старая ведьма сделала с человеком, – сказала Ленка. – А ведь он, кроме сухого вина и шампанского, ничего в рот не брал. Довела, старая карга!

Кое-как разбудив Валерку, они подняли его с топчана и поволокли к машине. Бросили как мешок на заднее сиденье и повезли домой.

В квартире всё было разбросано, и Ленка только сейчас сообразила, что они даже и свет забыли выключить.

Было уже четыре часа ночи, когда раздетый и всё ещё ничего не соображающий Валерка был брошен на диван, а Ленка с Васькой улеглись на чужое супружеское ложе и тут же и заснули как убитые.


Утром протрезвевшему Валерке с трудом вспоминался ужас вчерашнего дня.

– Что она тебе сказала про Терезку? – допытывалась Ленка.

– Ничего она не сказал, – не охотно ответил Валерка. – Но жить я с ней не буду.

– Да что ж она тебе плохого-то сделала? Мамашу я выгнала! Она сюда больше ногой не ступит. А Терезу я сейчас привезу. Она-то чем виновата?

– Не надо ничего делать, – устало сказал Валерка. – Не хочу я больше никакой Терезы после того, что случилось.

– Да что она тебе сказала, проклятая? Ведь что-то же сказала? – допытывалась Ленка.

– Ну, сказала – признался Валерка. – Она мне сказал такое, что после этого у меня на веки вечные отпала охота иметь с вами дело.

Ленка побледнела. Ей просто стало страшно, когда она представила ту злобную силищу, которая на старости лет стала вырываться на волю у их мамаши. Она не то что бы верила, а точно знала: фантазия у матушки такая мощная, что ей всё под силу. И выдумать, и запугать, и оклеветать собственную дочку – она  всё может!

И кому как не Ленке было знать и понимать это свойство её мамаши. Ведь и ей предстояло к старости стать таким же злобным чудовищем.

Но, конечно же, не таким, а намного страшнее.


Никакой Ленкиной энергии не хватило на то, чтобы удержать Валерку. Он ушёл.

Последние его слова были такими:

– Даже если то, что она мне рассказала про твою сестру и неправда, то и тогда: не может быть нормальной дочери у такой матери. Всё равно не сейчас, так потом это проявится. Не в ней, так в детях, которые от неё родятся. Спасибо тебе за всё, Леночка, но я поищу себе в жизни чего-нибудь другое.

В этот же день он попросил расчёта и уехал в Латвию, даже не заходя к дочке.


Но самое интересное и самое неожиданное было впереди.

Клавдия вернулась.

Она провела двое суток на вокзале, но так никуда и не уехала. Некуда ей было ехать. В Тирасполе у неё оставалась квартира. Но работать она не привыкла. Всю жизнь осваивала сложную профессию иждивенки. Но настало время, когда её никто не хотел брать на иждивение. Знакомые и родственники почему-то не испытывали к ней никаких тёплых чувств. Куда было ей ехать? Легче было прямо здесь на вокзале умереть. Или утопиться в привокзальной речушке с мрачными железобетонными берегами.

Подумав, она решила, что роднее собственных дочерей у неё никого на свете нет. Вот и вернулась.

У Терезы при её появлении просто глаза вспыхнули от ненависти. А Ленка, которая оказалась здесь же, только сжала губы.

– Простите меня, доченьки, – пролепетала старая карга.

– Ну-ка, Тереза, выйди на кухню и дверь за собою закрой, – тихо скомандовала Ленка.

Тереза молча вышла.

– Ты чего припёрлась? – угрожающе зашептала Ленка – Я тебе что сказала? Чтобы духу твоего здесь больше не было! Или ты не понимаешь, когда с тобой по-хорошему? Так  я сейчас позову своих, и тебя вышвырнут на улицу.

– Куда ж я подамся, доченька? – промямлила Клавдия жалобным голоском.

– Да куда хочешь! Можешь в подземном переходе милостыню просить, а ночевать на вокзале, а можешь и вовсе сдохнуть под забором – ты для меня теперь не мать. И для Терезы тоже!

Клавдия была сильная личность, и она понимала, что такое чужая сила. Доченька не шутит. И это – смерть. На вокзале, в подземном переходе, под забором – где угодно, но смерть.

И тогда она прибегла к последнему средству: бухнулась на колени перед собственною дочерью и ещё раз попросила прощенья.

Ленка смотрела на унижение стоящей перед нею на коленях матери, и что-то важное происходило у неё в душе. Нет, не сочувствие то было и не жалость. Но и не торжество, и не злорадство. Это было совсем другое чувство.

– Значит так, маманя, – тихо сказал Ленка. – Встань с колен и слушай, что я тебе скажу.

Клавдия послушно встала с пола и уселась по приказу Ленки на стул.

– Ты поедешь в Молдавию. Но не в Тирасполь, а в Кишинёв. Я тебе дам деньги, ты снимешь трёхкомнатную квартиру в хорошем районе. Обставишь её. Без лишнего шика, но прилично. На свой вкус…

– Что я там буду делать? – пыталась вставить слово Клавдия.

– Впервые в жизни будешь работать! Работать на меня!

– Но я же ничего не умею! – простонала мать.

– Это ты умеешь! Эти хоромы не для тебя одной я буду оплачивать. Найдёшь девочек… Создашь условия…

– Да кто же ко мне пойдёт?! К тому же, этот бизнес требует серьёзной крыши. Ты в этом ничего не понимаешь!

– Понимаю. Девочек, если нужно, я отсюда пришлю. Для начала, человек пять. Только им нужно будет снять жильё… Короче, никто тебя даром кормить не будет. Будешь работать! Ты ещё не старая, баба крепкая. Всю жизнь жила как у Христа за пазухой. Мужики тебя кормили-поили, а ты здоровье своё хорошо сберегла. Так что пора и поработать. А на шее ты у меня сидеть не будешь. А уж у Терезы тем более. О ней ты даже знать не будешь ничего. И попробуй только заявиться к нам домой и хоть слово пикнуть против отца. Ты даже его мизинца не стоишь, старая карга!

Понимаю, что работать не привыкла. Привыкай. Зарабатывать, как раньше, не сможешь. Возраст не тот. Научись профессии бандерши!

–Так, может, в Тирасполе? Там и я всех знаю, и меня знают…

– Хочешь в Тирасполе – пожалуйста. Но городок наш небольшой. Этот бизнес требует…

– Я сама знаю, что нужно делать, – прервала дочь Клавдия. Она преобразилась. Её самоуверенность и нахальство вернулись к ней. Она готова была к действиям. – Начну я с Тирасполя, и тем временем буду всё организовывать в Кишинёве. Я лучше знаю, как всё нужно закрутить…

– Посмотрим. Но не думай, что я тебе всё время буду давать деньги! Ты получишь на раскрутку, а потом будешь возвращать мне проценты! Да, да! А ты что думала, что я – благотворительное общество?! Ты будешь у меня работать и деньги за это получать. Из заработанного оплачивать девочкам. И не хитри. Иначе мне придётся сменить тебя…

– Нет, доченька! Ты не раскаешься! Никогда не пожалеешь, что помогла своей маме!

– Да брось! Какая ты была для нас матерью?! И не называй меня доченькой! Ты принимаешься на работу. Будешь делать то, что всю жизнь делала. Но тогда это было из любви к искусству, а теперь это будет твоей работой… А там, как получится. Хоть сама под клиентов ложись. Но каждый месяц будешь присылать отчёт и двадцать пять процентов прибыли. И не дай тебе Бог меня обманывать! Ты ещё меня не знаешь!

– Ты что?! Это же грабёж!

– Не согласна? Тогда я найду себе другую…

– Нет, нет! Я согласна!  Я всё буду делать.

Ленка достала из сумки пачку долларов, отсчитала матери солидную сумму и бросила их на стол, подумав, что даже если эти деньги пропадут, она будет знать, что выполнила свой дочерний долг.

– Вот тебе на раскрутку. И уматывай отсюда. Каждый последний четверг месяца я жду от тебя подробного отчёта. И не думай, что ты можешь просто прожрать эти деньги. Во-первых, никто других денег тебе не даст, а во-вторых, у меня есть способы вернуть их. Лучше со мной сотрудничать, а не хитрить!

– Доченька!..

– Я же сказала: перестань нас называть доченьками! Какая ты мать? Кошка, и та заботится о своих котятах. Ты просто сучка! Но об этом я уже тебе говорила! Я не хочу дышать с тобой одним воздухом! Уезжай и принимайся за дело.

Клавдия нерешительно потопталась у входа, потом повернулась и молча вышла из квартиры.


В Москве Ленка рассказала Анатолию очень коротко о случившемся и попросила, чтобы тот поскорее выполнил свои обещания по устройству Терезы. С Анатолием она к этому времени уже была совсем в хороших отношениях, и тот даже скучал, когда Ленки долго не было. Самые серьёзные разговоры у них происходили отнюдь не в кабинетах, а совсем при других декорациях. Мягких на ощупь, с приятными запахами вокруг и не всегда хорошо освещённых.

Анатолий и не упрямился.

– Есть тут у нас в Москве одно местечко, сказал он задумчиво. Можно будет пристроить твою сестрёнку. Но я должен доложить шефу.

– Только чтоб и гражданство, и прописка, чтобы всё как у людей! – канючила Ленка.

– Ну, это ты, милая моя, слишком уж многого хочешь, – хохотнул от такой наглости Анатолий.

– Ну, Толик, – Ленка прижалась к нему всем телом, и он ощутил на себе всю мощь бюста этой железной леди.

– Ну, ладно, ладно! Я же сказал: доложу шефу.

– Только ж ты хорошо доложи. А что за место ты хочешь ей предложить?

– Да по нашей части кое-что.

– Вот только не надо девочку впутывать в эти ваши дела! – Ленка для закрепления эффекта взобралась на него сверху.

Анатолий растаял.

– А она и знать не будет, что работает на нас. Всё нужное ты у неё будешь выспрашивать, и пусть себе работает и деньги получает. Да ещё и мы доплатим.

– Да что ж за работа такая?

И Анатолий рассказал: есть одна крутая семейка, которая нас очень сильно интересует. Богатейший мужик. Однажды он стал подозревать за собой слежку и попросил шефа проверить, не прослушивают ли его? Короче, с тех пор у него с шефом дружба. Его несколько раз обворовывали несмотря на камеры слежения и охранников. Шеф и посоветовал ему сменить прислугу. Вот  к нему бы и пристроить твою Терезу.

– Идти в услужение? – Ленке эта идея совсем не понравилась.

– А что в том плохого? Деньги они будут платить обалденные. Да ещё ведь и мы кое-что будем приплачивать – через тебя, естественно. К тому же и паспорт, и московская прописка чего-то, по-твоему, стоят или нет?

– Да, конечно, согласилась Ленка, глядя куда-то вдаль. – И что же она должна будет делать?

– Как что? Работать…

– Толик, со мной темнить не стоит. Я знать хочу!

– Да, ей Богу, ничего особенного. Нам просто важно знать его каждый шаг. Куда и когда уезжал, с кем встречался… Всё это она должна будет тебе сообщать. А ты – мне. И что здесь непонятного? Мужик необычный. Кстати, производство в том строящемся доме – его хозяйство. Он парфюмерией промышляет. У него таких домов – по всей России. Богач. Депутат. К  большой власти рвётся. Любит девочек, экстравагантные выступления…

– Ещё не хватало, чтобы я сестру подкладывала под этого козла!

– А кто говорит, чтобы подкладывала? Брось, пожалуйста! Любишь кататься – люби и катайся, правильно я говорю? Судя по фотографии, сестрёнка твоя – смазливая девка. Если бы смогла заарканить этого хмыря – на всю жизнь бы себя обеспечила. Да и тебе бы немало перепало.

– Нужно мне! – фыркнула Ленка, но поняла, что увязла и не вырваться ей из объятий этого Толика. – Ладно, чего уж там. Так, когда приезжать нам с Терезой?

– А чего тебе-то приезжать? Сообщи, когда она выедет. Я её и встречу…

– Нет уж! Я с ней приеду!

10.

Следующий приезд в Москву состоялся неделю спустя. На вокзале встречал сестёр всё тот же Толик. Он уложил вещи в багажник и открыл дверцы чёрной «Волги».

– Прошу! Я так себе и представлял твою сестру, – сказал он, трогая с места. – Ты в первый раз в Москве? – обратился он к Терезе.

– В первый… Я кроме нашего городка, Кишинёва, и, пожалуй, Ростова – ничего не видела, нигде не была…

– Тогда я вас прокачу по городу. Посмотрите нашу Москву! Я люблю этот город.

– Вы не москвич?

– Москвич. Нигде бы не мог жить, кроме как в Москве!

– Красиво…

Они ехали по широкому проспекту. В обе стороны сразу в нескольких рядах мчались машины. Была уже зима и после Ростова, где никаким  снегом даже и не пахло, было очень непривычно смотреть на сугробы вдоль дороги. Снегоуборочные машины очищали улицы. Дворники лопатами сгребали снег с тротуаров.

Ленка же смотрела не на снег. Она обратила внимание, что в этот раз они ехали не так, как обычно.

– И куда это мы? – спросила она.

– В агентство прямо к шефу, – ответил Анатолий. – Он ждёт вас.

Ленка удивилась: ей предстояло увидеть шефа лишь во второй раз. Судя по всему, это была настолько важная особа, что попасть к ней на приём было чем-то из ряда вон выходящим. В Ленке шевельнулось подозрение: «И чем уж таким им так важна Тереза? Неужели только тем, что моложе?.. Тереза, конечно, Алёнушка. Только я им её не отдам! Попробуют сунуться, я им такой  армагеддец устрою, что долго помнить будут. Не бабахнутые же! Понимать должны. Тоже мне, Белоснежку нашли! Хватит и того, что меня втянули в эти дела, так ведь я хоть замужем… Мне можно. Что один мужик, что два – какая разница? А хоть бы и три – лишь бы бизнес двигался! А Терезе теперь что, после неудачного замужества пойти по рукам?.. Впрочем, посмотрим, как Толик сдержит  обещание».

К фирме «Агата Кристи-777» они подъехали неожиданно. Тяжёлые ворота открылись, и они въехали на территорию, где зеленели огромные сосны и ели, склонившие ветки под тяжестью мокрого снега,  и стояли в непонятном порядке несколько приземистых домиков, словно прячущихся за вечно зелёным кустарником и сугробами грязного снега. Здесь Ленка была впервые, как и Тереза. Нагромождение безликих домиков с яркими черепичными крышами в самом центре Москвы было столь неожиданным, что девушки растерянно оглядывались на виднеющиеся из-за забора высотные здания из стекла и бетона. В принципе всё это бы выглядело провинциальным убожеством, если бы не бросающаяся в глаза роскошь оформления и обрамления: чугунные решётки с замысловатым узорчатым рисунком, выложенные цветной тротуарной плиткой дорожки, облицовка чёрным гранитом цоколей домиков, шикарные  тяжёлые двери с блестящими медными ручками и  металлопластиковые окна. «Фу ты, ну ты. Такие афишные, что сюда и на вшивой козе не подъедешь. Под культурных косят, сволочи московские», – усмехнулась про себя Ленка. Она кое-что уже научилась понимать в строительстве и отделочных работах, и прекрасно видела: вся эта роскошь – декорации. Старьё, пригодное только под снос, а оформлено так, как будто это какая-то архитектурная сенсация.

Так вдрызг проигравшийся игрок старается показать партнёрам, что не всё ещё потеряно, что дела его идут прекрасно, для чего он улыбается, показывая здоровые зубы и манишку, выдавая её за фирменную сорочку.

Машина остановилась у ближайшего двухэтажного домика, где у входа припарковались несколько машин.

Видимо предупреждённый, охранник равнодушно взглянул на Анатолия, сопровождающего двух девушек, и отвернулся.

В приёмной сидел огромного роста мордоворот. Он посмотрел на вошедших, потом перевёл взгляд на генерала Колошматова, словно говоря: я же говорил,  шеф ждал этих…

Генерал встал, нерешительно постоял, словно раздумывая, зайти или не зайти, и вышел, так и не сказав ни слова.

Вошли в кабинет и после обычных приветствий, разделись. Шеф взял у Терезы её куртку и повесил на вешалку, а Анатолий поухаживал за Ленкой.

Кабинет был большим и неуютным. Светлая полированная мебель, большой стол для заседаний, тяжёлая, красного цвета пепельница из чешского стекла. Всё выглядело, как декорации на сцене. Ничто не демонстрировало индивидуальности хозяина. Сейф, портрет президента на стене… и почему-то портрет Эйнштейна с высунутым языком.

– Так ты, значит, и есть та самая Тереза? – сказал Матвеев. Он перевёл взгляд с одной сестры на другую, а потом – снова туда и снова назад. – Ну, я так примерно и думал: две сестры, обе красавицы, а общего почти ничего… Вы присаживайтесь, присаживайтесь. Анатолий, усади девушек, а то они чего-то стесняются.

Ленка и не думала стесняться. Но села не к столу поближе, а возле стены, понимая, что не она сейчас здесь главная, и её дело наблюдать как бы со стороны за развивающимися событиями.

– У нас тут все свои, так что никаких церемоний не надо. – Он оглядел присутствующих. – Ну, а я, – тот самый Роман Григорьевич Матвеев – друг студенческих лет вашего отца. Кстати, как он там поживает?

– Да ничего, жив-здоров, – ответила Ленка.

Тереза смотрела на Романа Григорьевича и думала: папа выглядит старше. А этот – вальяжный, ухоженный… и, судя по тому, что в приёмной его дожидался генерал, – высокий чин. Куда я попала? Неужто, и они занимаются трудоустройством? Нет, конечно, не только трудоустройством. И всё же…

Она не успела додумать.  Лицо у неё было строгое с правильными чертами. О таком нельзя сказать: «смазливая мордочка». Это было именно лицо.

– Это ж надо, куда судьба занесла вашего отца, – сокрушённо вздохнул Роман Григорьевич, доставая сигареты, – аж в Ростов… Не мог найти себе чего-нибудь поприличней… Курите, девочки? – он протянул им сигареты.

– Я не курю, – сказала Тереза.

Ленка молча взяла сигарету и закурила. Закурил и Роман Григорьевич.

– Вот и Анатолий тоже не курит, – он кивнул  в его сторону. Тот сидел и почему-то с виноватым видом улыбался. – Говорит так: надо делать в этой жизни что-то одно – или курить, или заниматься спортом. Он у нас спортсмен. Всё тяжести поднимает и восточными единоборствами увлекается. Я ему говорю: смотри, не надорвись!.. Тут и так работа тяжёлая, а он ещё штанги тягает… Лучше бы  в теннисе преуспел. Глядишь, и президента бы обыграл! А что? Вот было бы здорово!

Он говорил что-то ещё и ещё – всё какую-то ерунду, не относящуюся к делу. Спрашивал Терезу о том, о сём. Та односложно отвечала, а Ленка любовалась его манерой ведения разговора. Её всегда восхищали люди, умеющие добиться своего не криком, не руганью, не рассуждением на темы о том, как надо действовать, а как не надо. Вот сейчас он просто болтает ни о чём, а эффект всё-таки есть: Тереза, судя по её виду, уже прониклась торжественностью момента, да и сама Ленка нутром чувствовала, что сейчас что-то важное решается. «Чем-то похож на моего Ульяныча, – подумала она. – Тот тоже никогда не кричит, не злится. Зачем ему этот выпендрёж?! А  работяги слушаются его…» Сама Ленка так не умела. У неё крик и решительные действия были на первом месте.

А тут и кофе принесли с печеньем. Ленка не уловила момента, когда Матвеев отдал об этом приказание. «Железно! Не бакланы же здесь, в самом деле! Понимают, что к чему!»

– Значит, образование пока только школьное?

– Да, – просто ответила Тереза.

– Хорошо училась?

– У меня серебряная медаль.

– Молодец. Иностранный язык?

– Английский и молдавский. Это ведь теперь иностранный тоже.

– Да уж! – Матвеев горько рассмеялся. – Говорят, этот язык теперь переименовали и стали называть румыно-молдавским?

– Да кто как называет, тот так и называет, – ответила Тереза. – Теперь и не поймёшь: одни говорят – молдавский, другие – румынский, и никакого молдавского никогда не было, всё это выдумки коммунистов и русских оккупантов.

– Ну, ты-то с настоящим румыном смогла бы поговорить?

– Смогла бы, – просто ответила девушка.

Роман Григорьевич с видимым наслаждением взял чашку с горячим кофе.

–  Вы пейте, девушки, пейте. Думаю, что румынский не понадобится в той работе, которую мы тебе собираемся предложить.

Ленка прекрасно понимала: это он её как-то проверяет. Тестирует – как сейчас модно выражаться.

Матвеев помолчал, видимо, ожидая вопроса по поводу работы, но, так и не дождавшись, продолжал:

– Ситуация такова. Есть такой господин Мерцалов Глеб Борисович – ну, ты, должно быть, видела его по телевизору или хотя бы слышала о нём?

– К сожалению, не слышала даже. Я ведь не так давно приехала в Россию, – простодушно призналась Тереза.

– Так это ещё даже и лучше, – улыбнулся Матвеев. – Тогда моя задача облегчается, и мне не придётся опровергать всякие суждения и слухи. – Матвеев порылся в бумагах на своём столе. – Вот, кстати, и его портрет, – он показал Терезе плакат, на котором был изображён Мерцалов. – Человек этот – крупный бизнесмен. Как говорят: король парфюмерной промышленности в нашей стране. Всякие там одеколоны, духи, туалетное мыло и даже зубная паста – этим всем занимается он. У него много заводов, и на него работает целая армия народу. Очень много, – повторил он значительно. – Человек он не бедный. А если точнее – очень богатый. И всё бы оно ничего, да только Глеб Борисович наш страдает одним неизлечимым недугом:

– Каким? – удивилась Тереза.

– И даже и не одним недугом, а двумя: простодушием и легкомыслием. Что при таких деньгах, как у него, становится непростительным.

Ленка посмотрела на Анатолия. Тот скучал, никак не выдавая своей заинтересованности в происходящем разговоре.

– Трижды его обворовывали. В собственном доме!

– Что – через окна залазили? – спросила Ленка.

– Через двери. Потому что это были его же люди из числа тех, кого он себе понабирал в работнички. Кое-кого их них мы вывели на чистую воду. Но людей возле него крутится много. Проверяем. По моему совету он сменил ближайшее окружение, и у него есть вакансия домработницы. Понимаю, что звучит не очень заманчиво, но, во-первых, работа не очень сложная. Там целая армия кухарок, уборщиков… К тому же, и это во-вторых, которое могло бы быть даже во-первых, зарплата будет такой, что у нас не всякий профессор университета столько получает. К тому же, ты получишь российское гражданство, паспорт, прописку… А это не так уж мало в твоём положении. Правильно я говорю?

Конечно, Тереза понимала, что было бы большой удачей – получить место у этого Мерцалова. На плакате он не так уж и стар. И симпатичный. Правда, понятно, что на плакатах всегда приукрашивают. И всё же… Но ведь не всё мне говорит этот Роман Григорьевич. Чего-то недоговаривает. А что?

– А он согласится? –  спросила Тереза.

– Что согласится? – не понял Роман Григорьевич.

– Взять меня.

– А здесь вот такая штука: напрямую, мне кажется, не стоит нам тебя ему рекомендовать. Вот письмо от некоего Сулеймана Ибрагимова. Он ремонтировал ему дом в Кисловодске. Не дом, а настоящий дворец. Причём, имеющий какую-то историческую ценность. Так вот этот самый Сулейман Ибрагимов просит Глеба Борисыча  взять к себе дочь своего друга. Ты вполне можешь и не знать этого Ибрагимова. Но от отца слышала о таком его друге. Я пока ясно говорю?

– Ясно. А что, если он позвонит этому Ибрагимову?

– И пусть звонит. Тот подтвердит свою просьбу. Это наш человек. И ни в коем случае нельзя показывать, что ты с нами даже знакома. Сама же понимаешь, что такие люди не могут быть дураками. Да и ни к чему это…Ты слишком молода и красива, и это самые большие минусы. Глеб Борисович, конечно, будет не против. Я его знаю. Но у него, ведь, есть ещё и супруга. А вот она…

Матвеев внимательно посмотрел на Терезу, и девушка всё поняла. На какое-то мгновенье она запаниковала. Но, понимая, что у неё нет выбора, подумала: а почему бы и нет?! Посмотрим! За место под солнцем нужно бороться.

– Ты понимаешь? – спросил Роман Григорьевич, пытливо глядя в глаза девушке.

– Понимаю, не дура.

Матвеев внимательно посмотрел на Терезу. Потом перевёл взгляд на Ленку. Сказал:

– Умная у тебя сестрёнка.

Ленка хохотнула:

– Да и я тоже – не дура.

Тут уж рассмеялись все.

Матвеев, довольный развитием разговора, продолжал:

– Твоя сестрица Елена  умеет добывать для нас нужных людей. Вот лицензию скоро получит, и будет у неё настоящее агентство по трудоустройству. Все работники, которых она к нам привозила, оказались хорошими специалистами. Уметь добыть нужных людей – это искусство. Такому делу не научишься. Тут так – или талант есть, или таланта нет. А если нет, то нечего и соваться.

– А можно у вас спросить? – сказал Тереза.

– Спрашивай, детка, спрашивай, милая. Для того ты и здесь, чтобы всё, что надо, узнать.

– Если этот Мерцалов так богат, и у него так много заводов, то как же он при всём этом может ничего не понимать в людях? Тут есть какое-то противоречие: если он не понимает в людях, то почему же он тогда  смог стать богатым?

– Противоречие есть, – Матвеев даже не стал скрывать своего изумления этим вопросом. Многозначительно переглянулся с Анатолием: ты гляди-ка – умная какая! – Только, невозможно за всем поспеть. Разве можно уследить за каждым, когда у него тысячи и тысячи подчинённых… Людей-то подбирал не он лично. Для этого у него целые службы есть, своеобразные отделы кадров. А там тоже работают разные люди. А если ещё и спешка, или  занятость большая. Чтобы такое дело закрутить, нужно быть, несомненно, неординарным человеком, и работать по двадцать семь часов в сутки…

– Как это? – не поняла Тереза.

– Вот в том-то и дело, что не спать совсем, и даже во сне продолжать думать о деле. Глеб Борисыч именно такой. Что есть у него, того не отнять. Умеет и сам работать, и других заставить может.

К тому же был такой период в нашей истории, когда богачами  у нас просто назначали. Конечно, нужно было быть готовым к подвигам. Понимать, откуда ноги растут, знать, за какую ниточку дёргать…

– Как это назначали? – удивилась Тереза.

– Да так, – продолжал Роман Григорьевич. – Давали возможность по дешёвке купить то, что стоило очень дорого, но лежало в руинах, не работало… Говорили: бери, закручивай дело. Сам будешь иметь прибыль, и стране польза будет, раз налоги будешь платить…

Тереза была потрясена этим сообщением и, судя по выражению её лица, считала, что её просто разыгрывают.

Матвеев только рукой махнул – дескать, тут такое дело, что и не разберёшься.

– Впрочем, не стоит об этом. Это уже – политика.  А мы – я имею в виду, наше агентство – мы далеки от политики! Наше дело охранять имущество, защищать людей. А откуда кто свои деньги взял, нас мало интересует.

Анатолий улыбался, демонстрируя полное единомыслие с шефом.

– Мы с Анатолием –  служивые. Нам приказали, – мы выполняем. И ты, Терезочка, будешь делать всё, что тебе скажут. Это и называется службой. А ты теперь тоже на службе…

– Прямо-таки  всё? – спросила Тереза и пытливо взглянула на Романа Григорьевича.

– Ничего плохого он тебе не сделает, потому что это на самом деле нормальный мужик и порядочный человек. На этот счёт можешь не беспокоиться. Он не подлец. Жена у него – человек тяжеловатый,  это точно. Но, я надеюсь, что ты справишься. Супруга его в последнее время стала капризной, не понимает, кто её муж. Иногда просто ставит его в неловкое положение. Ты не должна открыто становиться на чью-то сторону. Твоё дело – помогать по дому. А там видно будет. В любом случае у тебя всегда есть возможность связаться с Анатолием. Он твой непосредственный начальник. Вопросы связи вы обговорите с ним отдельно. У тебя будет своя комната. Там в доме заведён строгий порядок, и ты должна будешь одеваться по определённым правилам… На месте тебе всё расскажут и покажут. Ты согласна на эту работу, я так полагаю?

– Да, – просто ответила Тереза.

– Будет и сестрёнка к тебе наведываться. Ты будешь с нею встречаться – она ведь частенько приезжает к нам сюда в Москву по делам своей фирмы.

– Это здорово, – обрадовалась Тереза.

– Зарплата будет очень приличная – на этот счёт не беспокойся. Питание – бесплатное, квартира у тебя, считай что есть, но главным для тебя, ты же понимаешь, будут документы. У тебя появится, наконец, российский паспорт, а в паспорте будет московская прописка, и, если ты зарекомендуешь себя на этой работе хорошо, а я в этом почему-то и не сомневаюсь, то считай, что ты обеспечена на всю жизнь.

– Я не хотела бы всю жизнь пробыть в услужении, – сказала Тереза.

– Тоже – правильно. Будешь умницей, найдёшь себе нужную дорогу в жизни.

Это, каким же нужно быть идиотом, чтобы, находясь рядом с таким человеком, красть у него серебряные ложки и китайские сервизы! Да гораздо выгоднее зарекомендовать себя должным образом и извлечь из этого какую-то пользу. Ведь у него влияние, связи, деньги... Так нет же! Они воруют!.. И это у человека, так много делающего для страны, депутата Государственной Думы, кандидата в президенты!

– В президенты? – удивилась Тереза.

– Да. Скоро будут выборы, а так как у нас страна демократическая, то, естественно, каждый имеет право выдвинуть себя на пост президента Российской Федерации. Вот он и решил воспользоваться своим конституционным правом. Но мы далеки от политики… Очень далеки! И этому делу способствовать не будем.  Наше дело – охрана имущества и жизни клиентов, а политика нас не касается.


То, что это была самая настоящая вербовка, – этого Тереза даже и представить себе не могла. А Ленка всё прекрасно понимала, и заклинания шефа насчёт того, что они тут все далеки от политики, её нисколько не вводило в заблуждение. Всё – сплошная политика. Другое дело, что  для самой Ленки было глубоко безразлично, кто там будет у власти… «Звездит шеф складно. Но я врубилась. Впрочем, куда бедной Терезе деться? – думала Ленка. – Возвращаться в Молдавию к  мамаше?!»

– А ведь – чем чёрт не шутит! – заметил Роман Григорьевич. – Я-то ничего не смыслю в этих политических раскладах, может быть, потому мне и кажется, что Глеб Борисыч зря затеял эту возню со своим президентством. Ну, а вдруг – возьмёт, да и выиграет в этой битве! И станет президентом  России...


О том, что где-то не очень далеко отсюда обитал настоящий президент России – Тереза и не думала. О Ельцине она не имела никаких представлений, ни плохих, ни хороших. Для неё он был пустым местом, портретом на стене или картинкой на экране телевизора.

Точно так же и Ельцин даже не догадывался о существовании какой-то девушки из Молдавии по имени Тереза. И вообще обыкновенные люди его интересовали, по-видимому, лишь с одной точки зрения – как электорат. Либо проголосуют за него снова и выберут на второй срок, либо не проголосуют. Очень уж нравилось Борису Николаевичу сидеть на троне и властвовать. Это представлялось ему каким-то изысканным деликатесом, и в нём лишь редкие  знатоки понимали толк. Это – лучшее лакомство! Власть над огромной страной, над людьми, –  ведь это так вкусно! Пальчики оближешь!

А тут ещё какой-то «электорат», такой навязчивый и невкусный.

К концу 1995 года Борис Николаевич вдруг узнал, что  народ его больше не любит. Массовые задержки зарплаты, увольнения, безработица, нищета, упадок нравов, преступность, бойня, затеянная им на Кавказе… А чего стоили таинственные приказы войскам об отступлении как раз тогда, когда нужно было развивать наступление?! Чего стоили вертолёты без опознавательных знаков, внезапно вызволявшие уже окружённых бандитов?! Всё это порождало массу слухов и домыслов. До простого человека доходила мысль: у президента есть дела и поважнее. Он решает глобальные проблемы, и война на Кавказе или страдания людей его волнуют мало.

Как только до Бориса Николаевича донесли весть о том, что его рейтинг упал до трёх процентов, он тут же всполошился. Приказал, чтобы задолженность по зарплате была немедленно выплачена. Наживавшиеся на незаконных задержках зарплат мошенники почувствовали вдруг на себе мощную руку хозяина. Народ всколыхнулся: слава богу, президент вспомнил о нас! Какой он у нас хороший! Но рейтинг всё ещё был ничтожным, и его надо было как-то поднимать. Откровенные проходимцы, окружавшие президента, почему-то не справлялись с этой задачей и, вместо того чтобы поднимать престиж своего властелина, занимались склоками, личным обогащением и выяснением отношений. И тогда Ельцину пришла в голову идея поставить это дело под контроль одной из своих дочерей. Идея сначала показалась неудачной. Но доченька с энтузиазмом взялась за дело, и результат вскоре дал о себе знать: избирательный штаб заработал.

Конечно, на данном этапе важнейшей задачей было сокрушить товарища крокодила Гену. Тот говорил вроде бы всё очень правильно. У многих людей с его словами рождались надежды на то, что вот придут к власти коммунисты, и всё наладится, всё будет по старому, к чему давно все привыкли. Все уже забыли и про железный занавес, цензуру и всесилие райкомов и горкомов. Забыли про пустые полки в магазинах и про варёную колбасу по разнарядкам. Умный Генеральный секретарь что-то там решает, а мы живём в своё удовольствие! Ну, конечно, не все, а только те, кто умеет. Ну а остальные – те, естественно не в счёт. Крокодил Гена понимал, что чем хуже, тем лучше. Он чувствовал народное настроение и старался сыграть на нём. И всё пока говорило в пользу того, что победит именно он! Он уже потирал руки в предвкушении победы и распределял должности будущего кабинета министров.

Ему бы, глупому, да сменить замазанное в крови название «коммунистическая» на какое-нибудь другое, так нет же! Лицемерно молятся своим святыням, предавая и продавая свои идеалы: лишь бы добраться до власти. Вот тогда бы и утопили бы они многострадальную Россию в собственной кровушке!  Ведь, говорил же кто-то Омар Хайям:

Я презираю лживых, лицемерных
Молитвенников сих, ослов примерных.
Они же, под завесой благочестья,
Торгуют верой хуже всех неверных.


Но у выброшенного из болота крокодила не было  той силы, что была у него в болоте, не было реальной власти. А у Ельцина она была. Как говорится: административный ресурс.

Ещё, правда, были всякие там другие кандидаты. Но они были нужны именно для того, чтобы отобрать голоса недовольных действующей властью людей у крокодила Гены. Много голосов они взять не могли, но уменьшить процент Гены могли точно. Эти кандидаты красовались на экранах телевизоров, несли всякую галиматью, обещали всё, что просто никогда бы нельзя было выполнить. Каждой женщине мужа! Вернуть Крым России! Каждой семье квартиру! Прожиточный уровень – как в Америке!..

Зная, что им всё равно не пробиться к Олимпу, они могли выступать с бредовыми обещаниями, на которые бы не решился никакой здравомыслящий кандидат в президенты. И это  давало всем понять: у нас демократическая страна! Посмотрите: у нас говорят всё, что вздумается! Нет, они нужны были Ельцину, как воздух. Если бы было только два кандидата, он, больной и сумасбродный старик, вряд ли бы выиграл в этом президентском марафоне! А всякие там Мерцаловы и прочая шушера отвлечёт на себя этих простачков. И тогда есть шанс, что у него будет большинство голосов.

И соответствующие спецслужбы получили задание взять под контроль всех этих людей и, либо договориться с ними по-хорошему, либо действовать по-плохому, только так, чтобы это было эффективно.

Проблема короля парфюмерной промышленности господина Мерцалова была лишь маленьким участком, на котором героические бойцы невидимого фронта трудились, не покладая рук.

И вот сейчас эти бойцы обсуждали детали операции и думали, как лучше выполнять порученное задание.

Один из бойцов и понятия не имел о том, насколько серьёзно всё то, в чём его заставляют участвовать. Это была Тереза.

Ленка до конца ещё не понимала всего, что было задумано этим хитрым и, по-видимому, очень важным режиссёром, и какая роль предназначалась в этом спектакле её сестре. Но думала, что, получив гражданство, паспорт, можно будет, если что, и слинять, исчезнуть, испариться…

И только двое мужчин кое-что понимали в этой игре. Впрочем, тоже далеко не всё…

Но понимали своё собственное.

Роман Григорьевич имел возможность убедиться, сколь сильна и энергична, изобретательна и инициативна  сестрица этой Терезы. К ней он уже успел присмотреться. Тереза являла собой нечто иное. И это заставляло его даже несколько волноваться. Но он понимал, что загнанный в угол зверь может лишь рычать и показывать зубы. Результат предопределён: на него всё равно набросят петлю, повяжут и посадят на привязи там, где это нужно.

Нет, и Матвеев, и вся его контора должны сделать всё для того, чтобы этот  больной самодур и алкоголик всё-таки победил! Здесь срабатывал обычный инстинкт самосохранения. Проиграй Ельцин выборы – и новый тут же возьмется тасовать колоду. Впрочем, не долго и вообще оказаться там, куда бы очень уж не хотелось попадать. Начнётся копание в грязном белье: кто, где, зачем, сколько… Разве ответишь на все эти вопросы?

А Тереза думала, что случай, подаренный ей судьбой нельзя упустить. Она не знала точно, но чувствовала, что Роману Григорьевичу очень уж нужно определить её к этому Мерцалову. Видимо, надеется получать от неё информацию о нём. Готова ли она к этому? Она не знала, и не хотела этого знать. Может, этот Глеб Борисович и в самом деле приличный человек. Тогда она никогда не сделает ничего такого, что бы могло принести ему вред. Это ощущение у Терезы не исчезало, пока она слушала Матвеева.


– Ну, хорошо! Вы, девушки, отдыхайте с дороги. Анатолий отвезёт вас на нашу служебную квартиру. Леночка там уже бывала. А завтра ты, Терезочка, и пойдёшь к нашему Глебу Борисычу. Впрочем, если вы не устали, можете с Анатолием и по Москве погулять. Зайдите в ресторан, поужинайте. Не старые ещё.

Роман Григорьевич встал, давая понять, что аудиенция закончена. Он тепло взглянул на девушек, потом взгляд перевёл на Анатолия. Тот вскочил, вытянулся в ожидании приказаний.

– Отвези девушек на Молодёжную. Хорошо бы сводить их в кафе поужинать… Ну, я думаю, ты сам разберёшься.

Девушки и Анатолий вышли из кабинета. Огромный мужчина, исполняющий роль секретаря, даже не взглянул на них.

– Я всё хотела спросить, – тихо заговорила Тереза. – Мне казалось, что служебные квартиры бывают только у милиции, всяких там спецслужб для встречи с агентами. Вы что, милиция, а мы – агенты?

Анатолий рассмеялся:

– Да ерунда всё это! К нам приезжают люди из разных городов. Наши партнёры… Если каждый раз снимать номер в гостинице – мы бы вылетели в трубу. Сейчас номер в гостинице знаешь, сколько стоит?!

– Не знаю, но, думаю, не дёшево.

– Вот именно…

Уже выйдя из здания, Анатолий спросил:

– Так что, девочки, сначала в кафе, а потом домой?

– В кафешку, так в кафешку, – откликнулась Ленка и вопросительно взглянула на Анатолия. Уловив едва заметный блеск его глаз, продолжала: – Только потом мы заедем домой, и я должна буду на часик ещё проскочить по делам…

– Какие проблемы? Итак, в кафешку!

Все сели в машину и медленно отъехали от домика.

На дворе уже стало темно, и только на фоне света фонарей в воздухе медленно парили снежинки, покрывая дорожки белой простынёй. Они блестели и искрились, хрустели под ногами и оставляли след от шагов Терезы, вступающей в новую жизнь.

11.

После первого же месяца работы Тереза была приятно удивлена: денег она получила и в самом деле много, но при этом было совершенно непонятно, что с ними делать.

Всё случилось так, как и предсказывал папин друг в этом своём агентстве: у неё теперь была и крыша над головой, бесплатное питание и одежда, она же униформа. Выходить за пределы усадьбы, в которой жил господин Мерцалов, казалось совершенно излишним. Вокруг дома раскинулся  огромный прекрасный парк с аллеями и скамейками, высокими соснами и густыми зарослями кустарника. Парфюмерный король жил со своей женой в белом трёхэтажном доме, и этого жизненного пространства хватало не только им, но ещё и некоторым другим из числа тех, кто их обслуживал. Всем здесь было хорошо, и всем нравилось. Тереза только удивлялась: зачем же было людям, которые здесь раньше служили, при такой хорошей жизни ещё и воровать?

Было, правда, и ощущение какой-то искусственности, неполноценности этой жизни. В ростовской съёмной квартире она себя ощущала живой и любимой. Валерка, как ей казалось, её любил. И, если бы не мамаша и её дьявольская фантазия, то…  Впрочем, что толку теперь думать о том, чего не вернёшь. То, что здесь и сейчас, вот то и есть реальность. А жить надо в реальности…

Отношение к ней со стороны хозяев было разным: Глеб Борисович обращался с нею доброжелательно и радостно, словно она в этой мрачной и пасмурной жизни была солнечным зайчиком. Отношение же хозяйки – тридцатидвухлетней Эльвиры Даниловны было более чем сдержанным. Со всеми служащими в доме она вела себя подчёркнуто официально, всех называла только на вы и соблюдала при этом какую-то торжественность. Белоснежные фартучки и чепчики Эльвира Даниловна считала чем-то обязательным и незыблемым. Определённые фразы, распорядок дня…

– Все должны знать своё место, – говорила она, давая понять, сколь высоко стоит она, и как низко – обслуживающий персонал.

И вообще в её жизни большое значение имели чисто внешние признаки: ей безразлично было то, что о ней думал человек, но зато было очень важно, чтобы этот человек исполнил должным образом  нужный ритуал.

Когда хозяйка с хозяином усаживались за стол, Тереза должна была стоять сзади беззвучной тенью и по первому требованию что-то подносить или уносить. Почти все требования исходили от хозяйки. Хозяин был прост в общении, не очень привередлив к еде, а на так называемое «качество обслуживания» и вовсе не обращал внимания. И вообще: он не требовал, а просил, а это всё-таки было приятнее.

Терезу непрерывно инструктировала тихим голосом чопорная Глафира Сергеевна, пятидесятилетняя женщина с выщипанными и нарисованными чёрным карандашом бровями, белой пергаментной кожей лица и ярко накрашенными помадой губами. Вид её напоминал буфетчицу в придорожном буфете. Такую Тереза помнила на автобусной станции в Тирасполе: самовлюблённая и нудная, она всем делала замечания. В прошлом  она работала распорядителем в каком-то московском ресторане и хорошо знала, с какой стороны и что должно лежать, из каких бокалов что пьют, к какой еде подают красные вина, а к какой – белые. Она относилась к этому так, как, наверное, египетские жрецы относились к иероглифам, когда наблюдали за тем, как каменотёсы выбивали их на камне. Всё было священным, всё было незыблемым и требовало её непрерывного руководства. И надзора.

– Но ведь не в этом же счастье! – как-то раз возразила ей Тереза, доведённая до отчаяния всем этим серебряно-хрустально-фарфоровым занудством.

– Деточка, – нравоучительно проскрипела ей Глафира Сергеевна, – Знай своё место! Тебе не дано знать, что такое настоящее счастье.

– Да уж, – огрызнулась Тереза. – Куда уж мне!

– Настоящее счастье – вот это оно самое и есть.

Ужас и глупость этого и других подобных высказываний буфетчицы потрясали, и на них не хотелось и отвечать.

Тереза старалась выучить премудрости «высокой культуры обслуживания», но у неё не всегда это получалось.

Между тем, хозяйку связывали какие-то отношения с буфетчицей, и она, если не побаивалась её, то демонстрировала своё уважение и даже, как казалось Терезе, заискивала перед ней. Хозяин же едва ли даже знал о домашней прислуге. Знал, конечно, но делал вид, что не замечает, что, впрочем, Глафира Сергеевна находила вполне нормальным. Каждый должен знать своё место.

Однажды Тереза чуть было не разревелась после того, как её несправедливо, как ей казалось, распекла хозяйка. Девушка вышла из столовой и стояла в коридоре на втором этаже, чуть  не плача, понимая, однако, что не может позволить себе этой роскоши – выражать свои чувства. Любая выходка, любое возражение – и ты на улице. А между тем, ни российского паспорта, ни тем более – драгоценной московской прописки у неё всё ещё не было. Все эти прелести пока ещё только-только оформлялись где-то в кабинетах, но Тереза была не настолько наивна и понимала: они будут оформляться до тех пор, пока не закончится её испытательный срок. Закончится испытание, прекратится и оформление. А тогда – или ты здесь остаёшься, или ты уходишь. А куда? На что она могла рассчитывать без специальности, без образования?!

Из оцепенения её вывел голос хозяина.

– Нечего хныкать из-за пустяков, – сказал он хриплым голосом.

– Я не хнычу, – тихо возразила Тереза.

– Да я же всё вижу.

Взяв за локоть, он отвёл её назад в столовую, где уже к этому времени никого не было, усадил на диван и сказал:

– Ты когда-нибудь слыхала про хутор Калинина?

– Хутор Калинина? Нет, а что?

Мерцалов улыбнулся.

– Хутор Калинина, это глушь и грязь по колено, но при этом красота невообразимая: донские степи и величавый Дон, рыбацкие лодки и полное отсутствие цивилизации… Через речку – районный центр – Багаевка, а здесь – словно другой мир. Здесь люди сливаются с природой! И нравы здесь бесхитростные и простые. И разговор здесь прямой и не всегда литературный. Вдоль берега раскинулись базы отдыха Новочеркасских предприятий. Летом сюда приезжают отдохнуть те, кто не может себе позволить не то, что Монте Карло, но даже Турцию. Работяги приезжают отдохнуть с семьями, нищая наша интеллигенция. В хуторе Калинина, растянувшемся на несколько километров по правому берегу Дона больше ничего нет. Ни почты, ни дома культуры… Всё – только в Багаевке. Один небольшой магазинчик. И его, правда, наверное, закрыли. И школа в саманном доме… Так вот это и есть тот самый хутор Калинин, про который я тебе говорю.

– А почему вы мне про него говорите? – удивилась Тереза.

– Это родина моей жены. Вот почему. Она – оттуда. Я там был однажды в гостях у её родителей. Честно тебе признаюсь: не хотел бы там быть во второй раз. И не потому, что я презираю деревню. Известно же: всех людей, которыми гордится Россия, получала она из провинции. Из таких вот хуторов и сёл выходили  маршалы и академики, великие писатели и художники. Я сам, ты думаешь, откуда родом?

– Откуда?

– Из  станицы Бессергеневской, что недалеко от Новочеркасска. Знаешь такую?

– Нет. Даже не слыхала…

– А между тем, это красивейшие места, донские степи. Никогда не слыхала? Так вот я как раз оттуда. – Он помолчал. – И не жалею об этом. Самое красивое место на земле! И я там жил, детство своё провёл. Так вот моя жена из хутора. Хорошо это или плохо, но ты это должна понимать и проявлять великодушие к человеческим слабостям.

– Я понимаю, – сказала Тереза. – А скажите: Глафира Сергеевна, откуда родом? Тоже из деревни?

– Ну уж нет, – лицо Глеба Борисовича вдруг почему-то омрачилось,  подтверждая предположение Терезы, что он на самом деле всё видит и всё замечает. – Глафира Сергеевна – коренная москвичка Бог знает, в каком поколении. Моя супруга её очень уважает, и тут уж я ничего не могу поделать, – он развёл руками, дескать, при таких делах – ничего не попишешь.

Тереза, успокоенная этим разговором, благодарно улыбнулась.

Мерцалов весело посмотрел на Терезу и продолжал:

– Моя достопочтенная супруга, Эльвира Даниловна, такая же точно простая женщина, как и ты. Родители с юных лет прочили ей великую будущность, но она, бедняга, приехав в Москву, не прошла по конкурсу туда, не прошла сюда, а всё потому, что слишком высоко метила. То она хотела стать актрисой, то дипломатом… Так никуда и не поступила и нигде не училась. Тогда-то она и познакомилась с Глафирой Сергеевной. То ли работала под её началом, то ли ещё что…  А кончилось дело тем, что Эльвира Даниловна очень кстати для себя вышла замуж за меня, – тут он хохотнул, – когда я был директором парфюмерной фабрики. И вот теперь, она, бедняга, чувствует себя неуютно в новой роли. Ты должна пожалеть её: ты свободна, как птица в полёте. Не понравится у меня, уйдёшь в другое место, тебе ещё только предстоит выбрать себе мужа и думать о том, как устраиваться в жизни, а она – всего этого лишена. Она всё уже давно выбрала и не свободный человек.

Тереза с удивлением посмотрела на Мерцалова.

Он приподнял за подбородок её голову и весело произнёс в заключение:

– Выше нос! Поживёшь у нас, присмотришься, вот тогда всё и поймёшь. Ну, а я пойду, а то у меня ещё много дел сегодня.

Тереза опять удивилась: оказывается, положение хозяйки является более плачевным, чем её положение – настоящей нищенки.

А вскоре ещё одно ценное наблюдение сделала для себя Тереза: ни с единым человеком она не может быть откровенна. Здесь не с кем было просто поговорить.  Все вежливы, улыбаются, но любые дружеские отношения между обслуживающим персоналом считались нежелательными и пресекались. Вступив на территорию владений Мерцалова, все сотрудники превращались в инопланетян, роботов, лишённых эмоций и интеллекта.  Пожалуй, единственным человеком, который хоть изредка заявлял о своём человеческом происхождении, был сам хозяин.

Но в принципе жить было можно. Главным свойством этого мирка было то, что в нём ничего не случалось. Все события, из-за которых иногда поднимался шум, были отнюдь не космического масштаба, а самого что ни на есть бытового: что-нибудь подгорело на кухне и неприятный чад распространялся по всему дому… где-то вода разлилась, а кто-то в неё наступил… Всё здесь проистекало, словно в замедленной съёмке, и воздух, которым дышали обитатели этого сонного царства был густым и вязким. Именно к такой растительной жизни, размеренной и спокойной, – подумала Тереза, – стремился  русский латыш Валерка. Но она и тогда, и сейчас понимала: это мнимое спокойствие, и что-то за ним кроется.

О том, что хозяин претендует на пост президента России, она знала, но как-то не верилось, что это всерьёз. Казалось так: вот то, что здесь, вот то и существует на самом деле, а то, что там за забором, – то и не в счёт. А за забором как раз и были все эти президенты, интриги, подлости  и вся эта их политика.

Однажды позвонила Ленка. Сказала, что она в Москве и хотела бы встретиться.

Подъехала она не одна, а с Анатолием.  Его чёрная «Волга» блестела хромом и из салона слышалась весёлая музыка.

После недолгих объятий и поцелуев, они поехали в ближайшее кафе, и Анатолий, как истинный джентльмен, сделал заказ.

Пока болтали о том, о сём, Тереза рассказала про свою новую жизнь. Про обычаи, про весёлый нрав хозяина и крутой норов хозяюшки.

Анатолий внимательно слушал, не вмешиваясь в беседу сестёр, иногда лишь уточняя:

– А часто к нему приходят журналисты? Или: Мерцалов выходные проводит в этом загородном доме?  Тереза отвечала.

А потом они даже и потанцевали немного. По очереди: сначала Анатолий – с Ленкой, а потом уже с Терезой.

В общем, весело провели время. Ленка всегда в таких случаях говорила: как у людей.

Когда ехали назад в сторону загородной резиденции Мерцалова, Анатолий был весел, рассказывал смешные истории.

– Вы слышали свежий анекдот об отравительнице?

– Нет, расскажите! – заранее улыбаясь, попросила Тереза.

– Судят бабу, которая угрохала своего мужа, хладнокровно подсыпав ему яд в кофе. Судья: – Скажите, неужели вы даже ни капельки не огорчились в тот вечер?! Подсудимая:  – Ещё как огорчилась! Судья:  – И в какой же момент это произошло? – Когда он попросил еще чашечку!..

Уже подъезжая, Анатолий вдруг  спохватился:

– Чуть не забыл, – сказал он, оборачиваясь к Терезе. – У нас ведь, если ты помнишь, охранное бюро.

– Ну да, – согласилась Тереза.

– Мы опекаем твоего Мерцалова. Ты присмотрись, с кем он общается, кто к нему приходит. У нас есть сведения, что против него готовится какая-то пакость.

Ленке эта идея не понравилась.

– Ну вот, будет она ещё смотреть за этими придурками!

– Да ничего особенного-то и делать не нужно! – пояснил Анатолий. – Просто, если тебе что-то покажется подозрительным, ты позвони. Вот и все дела! Номер телефона, надеюсь, не потеряла.

– А  как я узнаю, кто подозрителен? – удивилась Тереза.

– Ну, скажем, поведение неестественное, или ещё что.

– Они могут подсыпать яд или подсунуть какой-нибудь микрофон?

– Могут! – убеждённо сказал Анатолий. – Это такие сволочи, что они могут всё!

– Так значит, я ваш агент, – удивилась Тереза. – А я думала, что я что-то вроде официантки.

– Ты и то, и другое, – Анатолий улыбнулся. – Мы же друзья? Кстати, услуги твои будут оплачены. Вот и сегодня ты поведала много ценных сведений, помогающих нам в выполнении поставленной задачи. А мы не привыкли быть должниками!

Он достал из кармана конверт.

– Но я же уже получала одну зарплату, – удивилась Тереза.

– Ты что, дура?! – прикрикнула на неё Ленка. – Тебе деньги дают. Вот и бери, пока дают.

– Пока дают, и пока не подъехали, – уточнил Анатолий.

Тереза взяла конверт и положила в сумочку.

У ворот мерцаловской усадьбы Ленка чмокнула сестрёнку в щёку, и та прошла во двор. Охранник равнодушно взглянул на Терезу и внимательно посмотрел на провожающих её людей.

Было уже поздно, и Тереза вскоре легла спать.


На следующее утро, стоя на застеклённой веранде и любуясь видом на заснеженный парк перед домом, Тереза задумалась о чём-то своём и не заметила, как сзади к ней подошёл Глеб Борисович. Он прикоснулся к её плечу и по своему обыкновению по-доброму хохотнул. Он вообще вёл себя шумно и не производил впечатления серьёзного человека.

– О чём думаешь, красавица?

– Красиво, – тихо ответила Тереза.

–  Хотела бы иметь такой дом в таком сказочном месте? Не так ли?

Тереза вспыхнула.

– С чего вы взяли?

Мерцалов рассмеялся.

– Ну, хорошо, хорошо! Я пошутил! Могла бы заметить: я люблю шутить. – Потом добавил неожиданно серьёзным голосом: – Хорошая ты девочка, конечно, но место тебе не здесь…

– А где?

– С такими внешними данными и неглупой головкой нужно не прозябать в должности «подай-прими».

– Но вы так и не сказали, где?

– Ну, хорошо! Зайдём в кабинет и подумаем, как лучше тебя использовать.

Он открыл дверь и пропустил девушку вперёд.

– Присаживайся…

Тереза и раньше бывала здесь: приходилось подносить хозяину чай или что-нибудь покрепче, когда к нему приходили гости.

Глеб Борисович сел за стол и серьёзно взглянул на девушку. Сейчас это был совершенно другой человек: внимательный, серьёзный, изучающим взглядом, казалось, пытающийся проникнуть в самое существо рядом сидящей девушки.

– Кто у тебя родители? – спросил он.

– Отец раньше был начальником цеха на военном заводе, а мама… – Тереза замялась.

– Понятно: мама состояла при папе…

– Отец умный, образованный. Но на пенсии уже. Да и кому сегодня нужны умные и образованные?!

– Ну, этого ты знать не можешь, что нужно, что не нужно, – возразил Мерцалов. – Ещё неизвестно, как дела повернутся в стране. Но, к сожалению, ты права: при такой власти все умные люди вынуждены или торговать на базарах, или работать в кочегарках, а жульё разворовывает Россию...

– Я в политике ничего не понимаю, – сказала Тереза.

Мерцалов согласно кивнул:

– И не надо! Нечего тебе лезть в эту пакость! Не женское это дело.

Тереза ничего не ответила: не женское, так  не женское.

– Чего молчишь? – спросил хозяин.

– А я не знаю, что сказать, – смутилась девушка.

– Ты так собираешься всю жизнь проходить в фартуке. Подносить и уносить?

– Не хотелось бы, – честно призналась Тереза.

– Ну и правильно. А почему не хочешь учиться, поступать куда-нибудь?

– Куда ж я поступлю, если у меня даже  документов нет?

– Ах, да, – словно бы вспомнил о чём-то Мерцалов. – Документы скоро будут, это я тебе обещаю. А пока вот что: ты умеешь пользоваться компьютером?

– Едва-едва.

– А что, у вас в школе не было компьютеров?

– Был один, не считая того, что в кабинете у директора. Но к нему и пробиться было нельзя.

– Понятно. Как ты посмотришь на то, если я тебе предложу должность секретарши-делопроизводителя у меня в фирме?

– Но я же ничего не умею!

– Я завтра  пришлю женщину. Она даст тебе несколько уроков, чтобы ты могла работать на компьютере, как пользователь. Как только освоишь компьютер, я заберу тебя отсюда.

– И где я буду тогда жить?

–  Жить будет где. Пока речь не об этом. Как ты училась в школе?

– Хорошо. Я получила серебряную медаль.

– Ну, я так примерно и представлял твоё прошлое. Учиться дальше надо. Поработаешь у меня секретарём. А как у тебя с языками?

– Английский… Румынский…

– Румынский? – удивился Глеб Борисович.

– Что молдавский, что румынский – как русский и украинский.

– Ну, вот и поступишь в институт… заочно. Ты должна быть широко образованным человеком. Будешь работать и одновременно учиться. Что, разве плохо?

– Да нет, хорошо бы, – согласилась Тереза.

– Ну, вот и договорились.

И в самом деле: на следующий день к ней подошла крашенная девица и Тереза всё свободное от её непосредственных обязанностей время знакомилась с компьютерной грамотой.

А вскоре и документы появились: российский паспорт, и в нём  московская прописка.

12.

Март 1996 года был ветреным и дождливым. Казалось, что прекрасные металлопластиковые окна совсем не защищают от этой промозглой погоды. В городской квартире, куда Мерцалов переехал на несколько дней, так как избирательная компания перешла в решающую фазу, и требовалось его постоянное присутствие в непосредственной близости к избирательному штабу, было как-то зябко и неуютно.

Тереза по распоряжению Глеба Борисовича, тоже приехала сюда и совмещала должности секретарши и домработницы. Она ходила по комнатам и  удивлялась, сколько умных книг в шкафах. И совсем не для красоты поставленные, а многие с закладками. Да и на письменном столе в кабинете всякий раз другие: и по экономике, и по праву, по проблемам управления производством и какие-то многочисленные справочники и словари. Она и не думала, что Глеб Борисович столь образован и начитан. В общении он старался показать простоту и демократичность, любил рассуждать на разные темы, и тогда ему нужен был слушатель. А  так как бывало, что никого, кроме Терезы рядом не оказывалось, он просил её отдохнуть, присесть на диване, и громко, как перед большим собранием народа, произносил:

– Будущее, на мой взгляд, за фирмами, которые не берутся за любую работу, а чётко специализированы и ясно видят свою рыночную нишу.

Тереза ничего не понимала в этом, но ей было интересно, и она внимательно слушала, проникаясь уважением к этому умному человеку. А Глеб Борисович, подбодренный доброжелательной слушательницей, её горящими глазами, продолжал:

– Понимаешь, добиться эффектных результатов без личных связей практически невозможно. Без связей нельзя выиграть ни один тендер, а клиент со стороны приходит крайне редко, да и то потому, что ему кто-то когда-то что-то о тебе рассказал.

Глеб Борисович ещё что-то излагал уж совсем непонятное, и Тереза ловила себя на мысли, что ей просто приятно слушать его голос, и чтобы хоть как-то поддержать разговор, заметила, что никакой бизнес невозможен без знакомств и больших денег.

– Не подмажешь – не поедешь!

Она так и сказала, и на мгновение даже испугалась за свою смелость. А Мерцалов, почувствовав в Терезе не просто тупого слушателя, но и неглупого человека, словно конь, пришпоренный лихим наездником, перешёл в галоп:

– Когда меня в очередной раз спрашивают, как же можно бороться с коррупцией в России, то чувствую, что меня охватывает состояние вялотекущей шизофрении. Коррупцию у нас в стране воспринимают как неопознанные летающие объекты, даже если с высоких трибун призывают бороться с ней самые высокопоставленные чиновники. Коррупция так и остаётся неопознанным объектом и продолжает летать себе в нашем обществе. Дожили до того, что врут все! Нет ничего святого! Публикуют липовые рейтинги, вдалбливают людям в головы всякую дребедень без стыда и совести!

– И что, на них нет управы? –  подала голос Тереза.

– Какая может быть управа?! Ну, попересажали недавно полруководства Госкомстата за то, что за взятки давали ложную статистику, и что?! Нужно систему менять! Си-сте-му! Это только у нас человек, облечённый общественным доверием и государственной властью может оставаться на своём посту в ореоле коррупционера.

Как-то в Государственной Думе после заседания мы смеялись, что Клинтон выгнал директора ЦРУ за то, что тот на бюджетные средства выстроил себе…  ворота на даче! Достаточно вспомнить об особняках на подмосковных, губернских и уездных «рублёвках»! Недавно я в Кисловодске купил прекрасный дворец. Но вся эта собственность куплена за мои деньги! Не украденные из государственной казны, а  на собственные, кровные!

– Неужели нельзя побороть наших взяточников? – наивно спросила Тереза.

– Как с ними бороться, когда всё прогнило сверху донизу?! Даже если возбудят дело – прекратят! Спасут соратники из стаи, уберут следователя, запугают свидетелей, запутают всё так, что потом и не разберёшься. Недавно Генеральная прокуратура так и заявила, что нет возможности забрать дело по «Комилюксу», виновной в исчезновении из России двенадцати миллионов долларов, так как  из Соликамска им и до Перми-то не добраться из-за безденежья! Ну, не стыдно?!

– И что? Спустили на тормозах?

– Вот именно, спустили… Слишком уж влиятельные персоны были замазаны. Кто будет с ними связываться?! Самые высокие чины московской налоговой полиции требуют у одного моего знакомого чемодан с тремястами тысячами долларов! А ты говоришь: на тормозах! Любое дело можно спустить на тормозах. Разве дело наших доблестных генералов, прокручивавших деньги, выделенные из бюджета на выкуп пленных, не спустили на тормозах?! Я же говорю: всё прогнило, с верху донизу!

– Как только они не боятся?

– А чего им бояться? Все такие! Бог с ними, что не боятся ареста. Но не боятся и другого: славы коррумпированного министра, губернатора, чиновника, генерала. Вот в чём проблема! И чем дальше, тем беззастенчивее.

– Мы знали социализм, капитализм. О строе под названием коррупционализм нигде, кажется, ещё не сказано, – задумчиво произнесла Тереза, а Глеб Борисович  внимательно и грустно взглянул на девушку, подумав, что не такая уж она и простушка. Понимает кое-что.


Была когда-то рубрика: если бы я был директором. Тереза всегда терялась, и никогда не могла ничего предложить. Ленка, – та запросто! У неё всегда ответ был готов: нужно сделать так и так, и тогда все будут довольны. А вот она никогда не могла бы быть директором.

Тереза видела, как много работает Глеб Борисович, часто засиживаясь до ночи. Всё время то говорит по телефону, то встречается с какими-то людьми, то уезжает на несколько дней, встречается с избирателями, с журналистами…

Она часто становилась невольной свидетельницей разговоров, споров, происходящих в кабинете. К ней привыкли как к мебели, неодушевлённому предмету и говорили, полагая, что девушка из какой-то там Молдавии, глухонемая. Её можно не стесняться и не опасаться.

И правда, за всё время не было случая, чтобы Тереза проявила какой-то интерес к их разговорам, как-то показала своё отношение к предмету спора.

Однажды, из кабинета Мерцалова доносился необычно громкий разговор. Тереза сидела в соседней комнате за компьютером и печатала какую-то справку. Дверь была приоткрыта, и голоса были отчётливо слышны. Видимо, беседа продолжалась уже не первый час, но спорщики так и не смогли убедить друг друга.

– О чём вы говорите?! Ерунда на постном масле! Почему реформы в Польше, Чехии и других странах Восточной Европы получились, а в России нет? Потому что в этих странах состоялась демократическая революция. А в России та же самая номенклатура осталась у власти, она только переоделась.

Голос Мерцалова звенел от возбуждения.

– Всё это так! Кто же спорит? Но мы сейчас говорим, что цивилизовано выиграть выборы в России нельзя! Нельзя в принципе! Сейчас раскручивают административный ресурс таким образом, что вы бледно будете выглядеть! К чему вам?

– А вы полагаете, что этого я не понимаю? Понимаю! Даже очень хорошо понимаю. Но в том-то и дело, что нужно показать, что есть и другие подходы к решению этой задачи! Есть и другие люди, способные отстаивать свою точку зрения… демократию, если вам угодно.

– С помощью демократии можно прийти и к фашизму, и к национализму, и к открытому обществу, – буркнул гость.

– Я не очень понимаю, что вы от меня хотите? Чтобы я снял свою кандидатуру и отказался от борьбы? Если бы я вас не знал много лет, я бы подумал, что вы пришли по поручению больного и слабого президента…

– Да о чём вы говорите?! Я бы очень хотел вашей победы. Но считаю, что вы уподобились Дон Кихоту, и будете бороться с ветряными мельницами. Потому и предлагаю обратиться к новым технологиям политической борьбы. Сегодня это целая индустрия. Есть спецы, которые помогут вам и раскрутиться, и донести свои идеи избирателям…

– Кого вы имеете в виду?

– Их много теперь развелось: Сергей Макаров, Валерий Хомяков, Глеб Павловский, Вячеслав Никонов, Георгий Сатаров…

– Да знаю я об этой братии. Я не самый бедный человек, но эти стоят столько, что и для меня весьма чувствительны их аппетиты.

– Есть молодые: Андрей Максимов, Алексей Чесноков…

– Да, что они мне дадут? Только мои минусы увеличат. Или вы думаете, что я столь наивен и не понимаю, что мне не взять эту высоту. Но здесь, как в Олимпийских играх: важна не победа, а участие! И никого мне не нужно! Есть штаб моих сторонников. Вот пусть и  работают.  Знаю я ваших политтехнологов! Посидит такой пару месяцев в «Президент-отеле», напишет несколько бумажек и называет себя специалистом по политконсалтингу. Тьфу, слова-то, какие! Язык сломаешь! Технологичные Паниковские! Дети лейтенанта Шмидта! Нет, пусть мой штаб работает! Даром, что ли, плачу такие деньги! Не чужие плачу. Свои, кровные! Да и что ваши фокусники могут?!

– О! Они могут много. У них свои технологии. В их бандах от журналистов до наёмных убийц! Разве вы не понимаете, уважаемый Глеб Борисович, что это не ерунда, как вы любите говорить, на постном масле! Если не пристрелят, так отравят или организуют сердечный приступ… Разве это ерунда на постном масле?

– Нет. Я думаю, что не ерунда. У моих опыта в таких делах нет. Но многих знаю помногу лет. Проверенные люди… Им бы опытного советника…

– Ну, а я что говорю! – воскликнул  гость. – Если позволите, я вам на днях пришлю человечка. Именно такого, какой вам и нужен. За плечами институт международных отношений, работа в администрации правительства. Он знает все подводные течения. Кстати, имеет и второе образование – юридическое…

– Кто такой?

– Олег Викторов. Он редко себя демонстрирует. Не та работа. Центр технологий управления, во как!

– Ну, что ж… Приходите. Посмотрю на него…

– Вот и ладушки… Вот и договорились…


В это смутное время появившиеся, как грибы после дождя, многочисленные консультанты и политтехнологи стремились не только заработать неплохие деньги, но в первую очередь «сделать себе имя». Многие из них расценивали предвыборную ситуацию как фарс, и раскручивали собственный брэнд. Использовались любые возможности, чтобы не столько добиться успеха на выборах, сколько для того, чтобы продемонстрировать свои таланты, изощрённое мышление, стремились компрометировать конкурентов, вбросить дезинформацию. А если повезёт, то можно и привлечь к уголовной ответственности за то, что ты не совершал. Когда разберутся – выборы пройдут. Они мастерски использовали свои знакомства и личные связи, проводили и липовые аналитические исследования, делали прогнозы, замеряли рейтинги и публиковали их, вдалбливая в головы избирателям: этот имеет шанс. Нужно только чуть вам помочь! Голосуй – не проиграешь!

После того вечера прошла неделя, и Тереза уже и забыла об этом разговоре, как однажды она загляделась на рядом стоящий высотный дом, любуясь красотой городского пейзажа. Дом стоял на Малой Бронной, и окна кабинета Глеба Борисовича выходили прямо на Патриаршие пруды. И вдруг в окне соседнего дома по Ермолаевскому переулку Тереза заметила, как что-то блеснуло в одном из окон. Сначала она не придала этому значение, но потом вдруг вспомнила рассказы о снайперах, резвящихся в Приднестровье и мысленно провела прямую от этого окна к их дому. Прямая проходила через кабинет Глеба Борисовича.

В тот же день, выбрав момент, когда хозяин остался в кабинете один, она зашла и стала у двери.

– Тебе что? – недовольно спросил Мерцалов. – Ты же видишь, что я занят.

– Глеб Борисович! Вы знаете, что я приехала из Приднестровья. У нас есть определённый опыт. Прошу вас выслушать меня…

– Ну, что тебе? – недовольно спросил Мерцалов. – У меня мало времени.

– Я прошу вас сменить кабинет. Работайте в другой комнате…

– Что?! Что случилось?

– Я не уверена, но утром я смотрела на соседний дом и случайно заметила блеск в одном окне.

– И что?

– Это могла блеснуть оптика снайперской винтовки…

– Что за ерунду ты тут бормочешь? Какая снайперская винтовка? Кому я нужен? Чушь какая-то!

– Напрасно вы так, Глеб Борисович. Это прямо напротив вашего окна. Я не хочу потерять хозяина и снова остаться без работы!

– Вот-вот! Ты о своей работе заботишься! Да кому я нужен?

– Ну, как вы не понимаете?! Став кандидатом, вы очень мешаете…

– Кому? Президенту? Не думаю, что это ему нужно…

– А кто говорит, что это нужно президенту? Это нужно тем, у которых вы отбираете голоса! Разве не ясно?!

Глеб Борисович внимательно посмотрел на Терезу. Он вдруг понял, что эта красивая девчушка права. Пристрелят его, и нет проблем. «Нет человека – нет проблем», – подумал Мерцалов. Он как-то осторожно сбоку подошёл к окну и аккуратно отодвинул занавеску. «И, правда – всё, как на ладони! И куда смотрит Федотов? Телохранитель хренов! Столько телодвижений, а дела чуть…»

– А знаешь что, Терезочка. Тащи-ка сюда два шерстяных одеяла! Мы сейчас повторим трюк, который проделывал знаменитый сыщик Шерлок Холмс. Ты читала о Шерлоке Холмсе?

– Читала… – односложно ответила Тереза. Она пошла в спальную и принесла два шерстяных одеяла. Свернув их, они привязали своеобразную куклу к креслу. Из небольшой подушки сделали имитацию головы. Даже очки прицепили. Кукла склонилась к письменному столу. А между чучелом и окном положили стопку книг, чтобы они скрывали низкое качество имитации. Потом опустили легкие жёлтые шторы.

– Когда вечером зажжём свет, через шторы, пожалуй, трудно будет разобрать, кто сидит за столом. Ты только никому ни слова!

–  А кому мне говорить? Я ни с кем не общаюсь…

– Ну, вот и хорошо. А теперь я возьму этот аналитический обзор и почитаю его в зале.


Вечером Тереза зажгла в кабинете настольную лампу и вышла. Она понимала, что могла и ошибиться, но подумала, что бережённого Бог бережёт. И не ошиблась!

В одиннадцать тридцать среди полной тишины все услышали, как в кабинете что-то стукнуло в стекло. Словно, кто-то бросил камушек. Но до седьмого этажа камушек не добросить. Глеб Борисович хотел было пройти в кабинет и посмотреть, что там случилось, но Тереза попросила его не делать этого. Она осторожно открыла дверь кабинета, и все увидели, что «голова» куклы валяется на полу. Стекла очков разлетелись вдребезги. В окне все увидели круглую аккуратную дырочку.

Глеб Борисович сидел бледный, растерянный. Он не мог поверить, что на месте куклы мог оказаться именно он. Взглянув на Терезу, он как-то жалко улыбнулся и промолчал.

Подумал: «Значит я действительно Кащей бессмертный! А эта девочка мне ведь жизнь спасла! Но шум поднимать бесполезно. Скажут, что сам в себя и стрельнул, чтобы привлечь внимание к своей персоне. Случись такое с Жириком, тот бы не преминул на этом сделать рекламу. Ему хоть детский дом поджечь – лишь бы засветиться. А спросили бы, он бы и не отказывался: «А что? Это  сделал я! Однозначно!». Надо жить так, как будто ничего и не случилось. Не просто, но, раз согласился, ввязался в эту битву пауков, нужно оказаться хотя бы на этом коротком этапе наверху. На время, на мгновение…Подождём. Главное, дыхание не сбить. Вон ещё сколько бежать!

Никуда звонить он не стал, никому об этом случае не рассказал. На следующее утро стекольщик сменил стекло, и на том инцидент был исчерпан.

Нет, не совсем так. С этого вечера Глеб Борисович стал внимательнее наблюдать за Терезой, отмечая её красоту, ловкость, женственность, скромность. Последнее время она старалась активно помогать ему. Печатала, привела в порядок бумаги, разложив их по специальным папкам. Теперь любой документ легко можно было найти. Отвечала на телефонные звонки, завела журнал и регистрировала их, отмечая, кто и когда звонил. Неожиданно Терезе эта работа понравилась, и она полностью отдавалась делу. А в свободное время читала законы, который Глеб Борисович приносил из Государственной Думы. Делала какие-то пометки, чтобы в свободное время расспросить или о непонятном термине, или высказать свои соображения по этому поводу. Она решила, если представится возможность, поступать в университет на юридический факультет.

Глеб Борисович избегал оставаться наедине с девушкой. Говорил себе: «Нужно, чтобы прошли выборы. Всё остальное потом…»

Хотел связаться с генералом Колошматовым. Сказал бы ему прямо: «Вы же обещали обеспечить безопасность!  Зачем мне ваши игры?!», но потом решил, что никуда звонить не будет. Они там в своей Конторе тоже – не Боги. Когда им было нужно, чтобы он ввязался в этот спектакль, обещали молочные реки и сахарные берега: налоговые льготы, защиту от чиновничьего произвола.  А теперь поздно что-то менять. Да и уйти со сцены – получишь уже не от этих, а от тех. А те уж не промахнутся! Так что нужно держать фасон. А Тереза, фактически, спасла ему жизнь! И девочка – просто чудо. Не моя истеричка, не знающая, на какой ещё палец нацепить перстень! Как та сорока, – любит всё, что блестит. Но, поживём, поглядим… Поживём, если дадут, – улыбнулся своим мыслям Мерцалов.


В это же время, выбрав свободный денёк, Роман Григорьевич Матвеев приехал на дачу вместе с генералом Колошматовым. Они часто уезжали куда-нибудь на природу, когда нужно было откровенно поговорить без свидетелей. Работая много лет вместе, доверяли друг другу настолько, насколько могут доверять люди, привыкшие и к предательствам, и к двойной игре.

Бесконечные дожди и ветра несколько поутихли. Стояли первые по-настоящему тёплые весенние деньки.  На подмосковной даче Роман Григорьевич Матвеев в синем шерстяном спортивном костюме неторопливо помешивал угли в мангале. Его гость, Павел Афанасьевич Колошматов, повесив китель на  спинку стула,  нанизывал на шампуры большие куски маринованного в луке мяса и передавал хозяину. В беседке в белом кокетливом фартуке сервировала стол  белокурая девушка. За всем этим внимательно наблюдала огромная восточноевропейская овчарка. Она лежала у ног хозяина и сопровождала взглядом передвижения лакомых кусков.

Когда шашлыки были готовы, Матвеев выложил большие коричневатые куски мяса на тарелку, сверху присыпал нарезанным луком, и дымящее блюдо поставил на стол.

– Давай, садись, Паша. Начнём, пожалуй. Сегодня у нас будет серьёзный разговор. Но начинать его на сухую негоже. Так что, разливай.

Генерал открыл бутылку коньяка и вопросительно посмотрел на Матвеева.

– Нет, я – вино.

Колошматов наполнил свою рюмку коньяком, Матвееву налил красное вино в фужер.

– Ну, что ж, поехали! – сказал генерал и медленно, стараясь лучше почувствовать вкус и запах напитка, выпил. – Хороший коньяк лакаете.

– Да я с шашлыком больше вино люблю. А ты пей что хочешь. Слава Богу, есть что…

–  А для меня – хуже водки лучше нет!

– Так чего ж коньяк пил?

–  Не знаю… Впрочем, какая разница?!

–  Ну, давай по-второй, а то зябко что-то… Разливай!

Генерал налил себе водку, Роману Григорьевичу – красное вино, и замер в ожидании. Не пить же его пригласил  шеф!

– Чего ты застыл, словно дачей моей любуешься? В первый раз здесь?

– В первый.

– Ладно, поехали! Только алкоголики могут в одиночку природой любоваться!

Матвеев выпил вино, взял большой кусок мяса и с аппетитом стал жевать.

– Ты-то знаешь, чего я тебя пригласил?

– Скажете. Чего гадать?!

– И то правда. Но в твоей конторе должны бы знать, что к чему. Иначе, что  они стоят… А пригласил я тебя, чтобы так, в неофициальной обстановке обсудить ситуацию, проанализировать, что ли.

– Вы имеете в виду предстоящие выборы…

– Я имею в виду вообще ситуацию в России. Ты что, не чувствуешь? Ещё чуть-чуть, и смута…

– Не сгущаете ли краски?

– Да нет, не сгущаю. Люди боятся хунты.  После развала Союза в роли эмигрантов оказалась огромная часть русскоязычного населения в республиках, где они десятки лет обслуживали имперскую промышленность, науку, культуру.

– И что?

– А то, что к обычным безработным добавились безработные офицеры. Западная группа войск… Из республик… Эти голодные, одичавшие люди готовы на всё. Они, – как порох. Им только фитиль поднести, лозунг бросить, и всё взорвется к чёртовой матери, всё запылает…

– Роман Григорьевич, не преувеличиваете ли вы? По моим данным рейтинг президента, действительно, невелик, но мы же знаем старика. Он медленно набирает скорость, а уж потом попрёт так, что его никто не остановит!

– Это так, но и нам сидеть и смотреть со стороны негоже. Мы не сторонние наблюдатели, управлять этим процессом должны!

– Да как им управлять?! Есть штаб. Туда старик стянул все силы. Ездят в регионы…

– Не хрена ты не чувствуешь, мать твою…

Роман Григорьевич выругался матом, что редко делал при подчинённых. Но с Павлом Афанасьевичем они не один пуд соли съели. Потому и позволил себе расслабиться.

– Я вас не совсем понимаю. В каком это смысле?

– В том-то и дело, что не чувствуешь… Извини, генерал, но это у тебя со старых времён: ждёшь, когда прикажут… А самому проявить инициативу? Подумай: мало юристов, специализирующихся в международном и внутреннем законодательстве. Представители официальных структур тоже плавают в законах. В стране вакханалия суверенитетов. Я уже не говорю, что  почти в каждом регионе своя конституция, свои законы, нередко противоречащие федеральным. Да и федеральные нередко противоречат положениям международного права, Конституции России.

– Взяли суверенитета, сколько дали!

– Такие мысли нужно прятать глубже!

– Извините, не привык. Но я так и не понял…

– В Чечне мы увязли. Там почти празднуют победу. Лелеют мысль разжечь большой костёр на всём Северном Кавказе. Говорят об исламской революции.

– А как вы хотели? – возразил генерал. – Сколько лет мы боролись с сионизмом, помогали палестинцам и другим арабским движениям, не брезгуя терроризмом?! Сколько лет потом воевали в Афганистане?! А раньше была Куба… Вот теперь и расхлёбываем. Сами же обучали партизанским методам борьбы. Научили на свою голову!

– Да, это правда. Но мы обладаем ядерным вооружением… высокими технологиями, и не можем справиться с какими-то разрозненными группами. Они ставят под сомнение наши ценности, наш мир, само наше существование. Мы не умеем бороться с ними, только учимся... К тому же и опасность с появлением оружия массового поражения возрастает многократно. А ну, как они похитят бактерии, скажем, чумы, или взорвут атомную станцию?!

– Нет, я всё-таки налью себе ещё!

Павел Афанасьевич наполнил  рюмку, посмотрел в задумчивости сквозь неё на зелень и молча выпил.

– Вы знаете, – сказал он, ставя рюмку на стол, – израильтяне отвечают на вылазки палестинцев ударом на удар, американцы создают огромную агентурную сеть, выслеживают главарей, направляют всю политику, всю экономику на противодействие тем странам, которые плодят террористов. Французы прибегли к массовым репрессиям, к депортации многих тысяч людей из страны. У них довольно большой опыт борьбы с террором. А мы что?
– Да вот и я о том!

Помолчали. Павел Афанасьевич недоумевал. Неужели же шеф пригласил его на шашлык, чтобы поговорить об этом? Нет. Он много лет знал Матвеева. Здесь что-то не то. Но что?


И Роман Григорьевич Матвеев, и Павел Афанасьевич Колошматов прекрасно понимали, что страна переживает непростые времена. Рухнул миф о нашей непобедимой и несокрушимой. Силовые министерства почти открыто враждуют друг с другом. И всё это сразу же становится достоянием народа. Телевизионщики или тенденциозно освещают события, или гонят откровенную ложь.  Люди перестали верить власти. Авторитет её упал до самого низкого уровня.


И всё же, чего это Матвеев темнит? К чему ведёт? Сейчас Бориска ближе всего к тому, чтобы запретить компартию. Но если такое произойдет, взрыв неминуем. Раненый зверь ещё опаснее. Нужно сделать всё, чтобы отговорить его от этого шага. Сосковец заваливает подготовку к выборам, и то, что в штаб вошёл Чубайс – это обозначает, что он понимает это. Коммунисты рвутся в бой. В Думе хотят отменить Беловежские договорённости. Идиоты! Не понимают, что таким образом всем станет понятно, что тянут назад, в империю и это им так с рук не сойдёт… Но чего хочет Матвеев? Зачем-то же меня он пригласил!


– Ты, вот что, – сказал Матвеев, поставив пустой бокал на стол, – подготовь-ка мне справку о динамике рейтингов политических партий и отдельных политиков. Уж очень большую волю им дали, а сами устранились от этого процесса. Так нас понесёт по волнам неизвестно куда! Нужно влиять на эти процессы. Необходимо учитывать не только, на что каждая партия способна,  но и иметь в них своих доверенных функционеров. Ты же занимаешься стратегическим планированием! Как же прогнозировать и планировать что-то, не  имея данных?!

– Понял. Все эти данные есть. Да и маячки у нас есть в каждом движении. По крайней мере, думаем об этом. К тому же  проводим в жизнь вашу идею…

– Какую?

– Дробим оппонентов. Ослабляем их изнутри. Создали несколько бутафорских партий, которые отнимают у коммунистов протестный электорат…

Матвеев замолк, о чём-то напряжённо размышляя. Потом вдруг, словно встрепенулся:

– Почему ты не учитываешь, что и президентский электорат тоже дробится? Ты забыл о Борисе Фёдорове, Станиславе Фёдорове, Михаиле Горбачёве, наконец, о Юрии Власове. Эти не у коммунистов отбирают голоса, а у президента! Ну, как ты не поймёшь?! Необходимо этим горлопанам противопоставить что-то такое, чтобы им тошно было! Нет, давай-ка выпьем!

Он налил сам себе вино, предоставив гостю возможность ухаживать за собой.

– Будь!

Выпили.

– Вот я и говорю. Ты посмотри, что делается: в Дагестане флаг России запрещён! Самостийность, мать их… Только русский язык да русские деньги пока незаменимы: на русском разговаривают в мечетях и призывают дагестанцев к газавату против русских, на русские же бюджетные деньги строят мечети.

– Да, знаю… У меня оперативная информация есть, что многие дагестанцы упрекают: если, мол,  вы, русские, не встанете с колен, не установите твёрдой власти, то вспыхнет и Дагестан: народ в бедственном положении, промышленные и сельскохозяйственные предприятия разрушены, а тут еще ваххабистская пропаганда...

Колошматов с какой-то болью посмотрел на Матвеева.

– Вот-вот, – оживился Матвеев. – Но я не совсем об этом. Меня больше волнует наша оппозиция. Ты, генерал, посмотри, сколько регионов подали свои голоса за коммунистов! А что говорить о национальных республиках?!

– И это притом, что население убывает на миллион человек ежегодно!

– Это ты к чему?

– Так убывают-то в основном русские. В Татарии, Башкирии, на Кавказе таких проблем нет. Там плодятся они, как кошки! Недалеко то время, когда…

– Погодь, генерал. Ты поскакал не в ту сторону. Это – важная проблема. Но об этом позже. Конечно, и это нужно будет обсудить… Сейчас, повторяю, нужно расколоть оппозицию! Это – задача номер один.

– Мы прорабатывали у себя эти вопросы.

– И что?

– Есть идея: создать ультракрасные шизофренические движения, которые бы дискредитировали их.

– Уже теплее. Но недостаточно.

– Можно создать ультраправых, или русских националистов, государственников… да хрен их знает… с теми же задачами.

– Я уже говорил: это хорошо, но мало! Мы для этого и создали негосударственное подразделение… Только пока толку – чуть! Работаем по-старинке. Правда, старость – не радость, маразм – не оргазм. По-сути – наша контора эту же задачу и выполняет. Меня сегодня интересует мнение твоего отдела, прогнозы, варианты развития событий, необходимые меры, чтобы и лодка не потонула, и двигалась быстрее…

–  Но мы же этим и занимаемся! Или чем-то провинились?

– Не вибрируй, генерал, не вибрируй! Зарплата твоя в двойном размере. Все льготы сохраняются. И власти не меньше, чем раньше.

– Я не знаю, что и думать… Если откровенно, сегодня рейтинг конторы упал сильно. Работать непросто…

– Просто, генерал, только дети делаются! Не позднее, чем через неделю я хочу иметь подробную справку о положении дел по стране в целом, по регионам, и по странам бывшего, почившего Союза. О чём ты задумался? Почему молчишь? Непосильную задачу поставил? – встревожился Матвеев.

– Да нет. Мне всё понятно. Но для успеха предприятия нужна ясная цель.

– Цель – процветание нашей России. Сам говорил, что россиян становится меньше на миллион. Каждые 30 секунд – словно очередной расстрельный залп в россиянина, словно идёт повальный отстрел населения. Это ли не геноцид?! Средняя продолжительность жизни сократилась с 78 лет до 64 у женщин и с 72 до 57 лет  у мужчин! За чертой бедности оказалась половина населения. Что тебе ещё? Какую цель ты не видишь?  Давай лучше выпьем. А через неделю встретимся, и  ты мне положишь на стол подробный аналитический отчёт. У меня его запросил предвыборный штаб. С этим тянуть нельзя. Ты всё понял?

– Так точно… Вот в Чечне, например, уважают людей, умеющих держать слово. Да просто – сильных!

Колошматов тоже был встревожен. Он понимал, что объективный анализ никого не обрадует и помнил древнее правило казнить гонца, принесшего плохую весть.

– Ну да! Сталин их гнобил, а они и к нему уважение испытывают?

Роман Григорьевич помолчал, потом взял бутылку водки и наполнил свою рюмку. Молча выпил.

– Нет, его не уважали, но боялись. – Павел Афанасьевич последовал примеру шефа и тоже выпил. – Он и державу превратил в монстра, заставляющего дрожать недругов. К тому же был беспощаден.

– Это точно! Правитель и должен быть беспощадным, если хочешь, – грозным, как Иван IV. Таких боятся, тем не менее, ценят очень высоко.

– Что и говорить.  Развитие событий не внушает оптимизма. В сегодняшней России к демократии относятся с неприязнью или  с равнодушием.

– И понятно, почему! – Матвеев внимательно взглянул на Колошматова. – У нас ведь не демократия, а дерьмократия! Дискредитировали понятие это… впрочем, как и коммунисты типа крокодила Гены или этого идиота Макашова дискредитировали саму идею коммунизма! Коммунизм как идеология глобального масштаба потерпел крах. Ни один правитель, ни в одной стране не сможет восстановить власть этой идеологии. А некоторые наши золотопогонники всё этого никак не могут понять!  Любые попытки вернуть в Россию сталинщину или брежневщину обречены на провал. Так что в этом смысле я – оптимист.

Матвеев закурил.

– Всё это так! Но, крах коммунизма не означает автоматического утверждения демократии.

– Не означает. Это – задача на будущее. Для торжества демократии должна быть политическая воля и немалая сила власти. У Ельцина этой воли не стало после того, как он достиг власти. Он отвернулся от демократов и окружил себя такими же, как он сам, номенклатурщиками. Отсюда и его авторитаризм…

– Авторитаризм ещё не тоталитаризм…

– Ну, что ж. Это ещё у нас впереди…

– Жаль… Не привыкли у нас, чтобы Конституция, закон был сильнее власти…

– И чего можно ожидать? – спросил Матвеев.

– А чего ожидать? Итоги президентских выборов сфальсифицируют в пользу царя Бориса. А как иначе? Ведь понимают, что – придёт кто другой, и они могут потерять не только свои тёпленькие местечки, но и свободу.

– Это точно! Генпрокуратура, правда, заявила, что теперь-то они будут действовать только в рамках закона!

– Это следует понимать, что раньше они сами часто нарушали закон? Идиоты! И кто ж им поверит? Они были и всегда будут не слугами законности, а прислужниками царствующей династии…

– Так нужно понимать, – согласился Матвеев. –  Нам до цивилизации, как до звёзд! Лёшу Ильюшенко прямо-таки заставляют уйти. А он упирается, дурачок. Не понимает, в какой стране живёт. Думает, что его кресло Генерального прокурора обеспечивает ему неприкасаемость. Неприкасаемый нашёлся!

– И всё же я считаю, что итоги выборов предопределены не только жульничеством Ельцина и его штаба, но и тем, что коммунисты слишком рано стали потирать руки, считая, что победа у них в кармане.

Матвеев снова налил себе водки, выпил, и некоторое время молча ел уже успевший остыть шашлык, о чём-то напряжённо думая.

Павел Афанасьевич Колошматов тоже молчал, старательно пережёвывая мясо. Расколоть оппозицию… Легко сказать. К тому же, кого считать оппозицией? Сейчас рейтинг по последним замерам показывает, что «Яблоко», Демократический выбор России и прочие составляют примерно 60%, тогда как коммунисты имеют лишь 11,3%. Правда, ещё есть Конгресс русских общин – 3,8%  Таким образом – коммунистическая оппозиция составляет не более 15%. Чего её раскалывать? К тому же чем больше времени проходит, тем  больше умирает стариков. Молодёжь за ними не очень-то идёт.

Вслух спросил:

– Вы имеете ввиду оппозицию коммунистов?

– А кого ещё?! Ты недооцениваешь их. В стране лучше не становится. А им – чем хуже, тем лучше. Они ставят на недовольных, обнищавших и голодных… Обычная практика.

– Но они итак расколоты: лимоновцы там всякие, скинхеды, патриоты всех мастей…

– Нет, этого мало. Нужно от них отколоть интеллигенцию. Пусть замараются  националистическими лозунгами. Это отвернёт от них многих из национальных республик. Деловых людей от них отпугнуть…

– Но мы же в этом направлении работаем… Мерцалов там, Жирик…

– Всё это хорошо. Наш из больниц не выходит. Еле дышит. Да и сам в грязи по самую макушку.

– В этом и сложность. Но у нас выбора нет.

– Хорошо, что ты это понимаешь. А теперь расскажи-ка про положение в бывших республиках.

– Это в каком смысле?

– Ну, например, Молдова. Они первые декларировали независимость. Создали реакционное правительство. Кстати, именно там была создана партия аграриев, отобравшая на себя голоса и позволившая  кучке националистов  хозяйничать. Вот что значит подсадная утка!

– Это понятно. Только где брать людей? Это серьёзная программа, которая потребует немалых денег.

– А тебе когда-то в них отказывали? Нужно не болтать, а работать. Кстати, я здесь недавно организовал приток людей из Молдавии. Они бегут от безработицы. Будут работать на стройках. Но к ним нужно присмотреться. У них уж точно нет никаких националистических завихрений. Этим делом занимается капитан Ведерников. Свяжись с ним…

– Слушаюсь… Но у меня серьёзные сомнения по поводу нашего президента. Понимаю, что ему деваться некуда...

– Что ты, генерал, причитаешь, как баба? Или я этого сам не понимаю. Поэтому с самого начала власть не имела иного выбора, как стать безальтернативной. То есть встать вне закона и над ним. Но ты, генерал, надеюсь, не забыл, что мы в одной упряжке! В одной! И у нас выбора тоже нет. Так что – за работу!

13.

Странным образом стало меняться отношение к нашей героине и со стороны мадам Мерцаловой. Она стала обращаться с Терезой как бы внимательнее. Никаких покрикиваний больше не было, никаких капризов – не так ей подали, не то поднесли. «Милочка, будь добра… Милочка, принеси, пожалуйста». Чуть позже она даже стала называть свою служанку по имени, что, видимо, должно было обозначать особое отношение. Тереза всё это замечала и, не слишком задумываясь о причинах происходящих перемен, просто чувствовала, что они – к лучшему. И дальше этого её интуиция не простиралась, ибо Тереза была слишком погружена в свои собственные думы и заботы, чтобы так уж близко к сердцу принимать перемены в поведении госпожи Мерцаловой.

А задуматься-то было о чём. Единственная любовь, которая пока что была в её жизни, как внезапно появилась, так же внезапно и исчезла. Появилась усилием воли одного человека, а исчезла усилием воли другого. В этой связи возникали вполне законные вопросы:

– А где же была моя собственная воля?

– И почему я не нашла этого Валерия сама?

– И почему он меня сам не нашёл?

– И почему, если мы всё-таки сошлись и так друг другу понравились,  чей-то злой умысел смог вторгнуться в нашу жизнь и помешать нам?..

Терезе было даже не интересно знать, что про неё рассказала Валерию мать, если тот пришёл в такой ужас. Какую бы пакость она ни выдумала, это не имело ничего общего с действительностью. Так почему же Валерка не почувствовал этого, не понял? Почему поверил? Не поговорил с ней?

Или это был какой-то злодейский гипноз, дьявольское волшебство?

Чисто внешне Тереза сохраняла полное спокойствие: вела себя  сдержанно, редко улыбалась, почти никогда ни с кем не спорила. Курсы обучения она прошла успешно и в скором времени стала уверенным пользователем персонального компьютера, что и не удивительно – в школе-то она всегда училась хорошо, и все науки давались ей легко.

Она свободно набирала текст, редактировала его. Продолжая осваивать компьютер, познавала всё новые и новые программы, секреты сложной профессии секретаря-референта, делопроизводителя. Училась пользоваться факсом и цветным принтером, сканировать тексты и фотографии, снимать информацию из цифровой видеокамеры, легко пользоваться справочной литературой и непринуждённо вести беседу с важными и не очень важными, умными и не очень умными, значительными и не очень значительными, хорошими и не очень хорошими  людьми. Учителя возле неё менялись и менялись – как по волшебству, а она одна оставалась всё той же: усердно работала служанкой, а в свободное время столь же усердно совершенствовала свои знания. По словам Глеба Борисовича, ей вскоре предстояло перейти на новую работу, где на практике предстояло совершенствовать то, что она получила на этих своеобразных курсах. Тереза равнодушно слушала хозяина. В истории с Валерием её кто-то тянул по жизни и распоряжался её судьбой, и сейчас повторялось в принципе то же самое: её ведут. Для её же блага, перемены предстоят хорошие, но всё это как бы без её участия.

А между тем, паспорт у неё уже появился. Российский. С пропиской. Она прекрасно понимала, что миллионы людей, разбросанных по просторам бывшего Союза, отдали бы всё на свете, чтобы заполучить себе такой паспорт, но особых эмоций по этому поводу не испытывала.

Простая мысль: а не бросить ли теперь всё к чёртовой матери и не заняться ли дальнейшим устройством своей судьбы самостоятельно, ей даже в голову не приходила. Паспорт есть – ну вот и хорошо. Крыша над головой, еда, одежда и прочие чудеса воспринимались Терезой  так же спокойно.

Эльвира Даниловна однажды сказала:

– Ты меня извини, у меня тут всё дела и дела, и даже поговорить толком некогда…

Тереза стояла в ожидании дальнейших распоряжений и молчала.

– Да ты присаживайся, милочка, – Эльвира поправилась тут же: – Тереза, Терезочка – мне ведь можно тебя так называть?

– Называйте, – безучастно ответила Тереза, присаживаясь на диван.

– Вот смотрю я на тебя: ты от нас почти никуда не выходишь. Ты что же, ни с кем и не встречаешься?

Тереза смотрела на хозяйку: как это можно столько золота на себе носить! И зачем?

– Встречаюсь. Ко мне сестра приезжает иногда из Ростова.

– Сестра – это, конечно, хорошо. Но я не в этом смысле. А в другом.

– А в другом смысле – мне не с кем. Да и не интересно.

– Почему?

– Я уже побывала замужем и теперь не знаю, скоро, ли захочу снова.

– Так это ты уже успела выйти замуж и развестись? Вот оно как… – интонации у Эльвиры Даниловны стали какими-то многозначительными и задумчивыми. – Но тогда почему же я ничего не видела в твоих документах?

– А мы не расписывались, – просто ответила Тереза.

Эльвира Даниловна громко расхохоталась.

– И ты называешь это замужеством?

– Ну, да. Ведь мы любили друг друга, жили вместе.

– Ну, нет, – Эльвира почему-то облегчённо вздохнула и сказала со знанием дела: – Терезочка, милая моя, уверяю тебя, что женщина может любить кого угодно, но если это не оформлено документально, то тогда это не замужество. Не брак. Это что-то другое. Может быть, и хорошее, и прекрасное и распрекрасное, но только не это…

Далее последовали пространные рассуждения о том, как в этой жизни важно всё оформлять вовремя и документально и вообще придерживаться некоторых условностей и формальностей, а Тереза слушала в пол-уха и удивлялась: почему же она не спросит, из-за чего мы развелись?

Эльвира так и не спросила. Или забыла в потоке собственной болтовни. Или в голову не пришло. Но это было и к лучшему. Всё равно Тереза бы не сказала ей всей правды.

Потом было ещё одно событие: Глеб Борисович как бы случайно оказался в парке перед домом вместе с Терезой. И они долго гуляли вдвоём по сосновым аллеям и говорили о всякой чепухе, попутно кормя почти ручных белочек, нахально прыгающих за ними.

Тереза отвечала на его вопросы по поводу её школьных успехов и планов на будущее. Зашёл разговори о недавней жизненной неудаче Терезы. В противоположность супруге, Глеб Борисович считал, что семья – это не обязательно печать в паспорте или венчание в церкви. Если сошлись и полюбили – это и есть семья. Когда он дошёл в своих расспросах до причины развода, Тереза ответила просто:

– Нас поссорила моя мать, но я не хочу рассказывать об этом.

Глеб Борисович не стал настаивать.

– Понимаю, понимаю, – сказал он и перевёл разговор на какую-то другую тему.

Так они прогуляли больше часа. Довольно странное поведение для женатого человека, крупного бизнесмена, да ещё и кандидата в президенты.

Были и другие подобные случаи.

Тереза не очень задумывалась о таком отношении к своей персоне. Наверное, они чего-то хотят от меня. И это как-то связано с тем будущим продвижением по службе, о котором всё время твердит Мерцалов. Присматриваются. Пусть присматриваются. Мне что, жалко?

Дня два спустя  Эльвира Даниловна вдруг заговорила о жизненных приоритетах. Что бы ты, мол, хотела получить от жизни? Что ты считаешь счастьем? Какому роду деятельности ты бы хотела посвятить себя?

Тереза прекрасно понимала: честно отвечая на вопросы, она рисует портрет не очень яркой личности. Этой личности наплевать на роскошь и большие деньги, она вполне бы довольствовалась малым. Эта личность больше всего на свете ценит внутреннее спокойствие. Она бы хотела обрести себе любимого человека и замкнуться с ним в каком-то мирке, тщательно отгороженном от всего на свете. Хорошо бы, если бы это был остров в океане, или какое-нибудь маленькое европейское государство с непроницаемыми для внешних невзгод границами, или домик с приусадебным участком, ну, или, на худой конец, квартирный мирок – зашла в собственную квартиру, где ждёт любимый человек, дверь за собою закрыла, и весь остальной мир автоматически отсекается.

К удивлению Терезы, её ответы явно нравились хозяйке. Она кивала и улыбалась совсем не насмешливо, не презрительно, не высокомерно. Она улыбалась чему-то очень приятному ей самой.

Под конец она спросила:

– На мужиков надежд не много. Хорошо, если тебе попадётся сразу нормальный. А так – менять устанешь!

Тереза согласилась:

– Конечно, хорошо бы одного-единственного и на всю оставшуюся жизнь.

Эльвира Даниловна многозначительно вскинула бровями, но, судя по её словам, и этот ответ ей понравился.

– А ты не думаешь, – сказала она, – что всего этого вполне можно достичь?

– Наверное. Но не знаю как. Разве что – чудо произойдёт!

– Чудес не бывает, деточка. Всё в этом мире закономерно. Но тот, кто хочет всерьёз найти своё счастье, с тем непременно чудеса и случаются.

Потом была ещё одна беседа, и под самый её конец Эльвира Даниловна бросила многозначительно:

– Терезочка, а ты мне нравишься всё больше и больше, да и на супруга ты производишь благоприятное впечатление.


Умным человеком была Ленка. И ум этот природа ей выделила так: часть от незаурядных умственных способностей отца, а часть от склонной к авантюрам и склокам матери. И то, и другое она унаследовала в сильной степени. И всё же умственные способности Эльвиры Даниловны были на порядок выше, чем у Ленки. Оно и понятно: Ленка захомутала добродушного Ваську и была довольно тем, что так лихо вписалась в новую жизнь, а Эльвира Даниловна проявила большую сообразительность и захомутала в своё безраздельное пользование директора парфюмерной фабрики. Директор со временем стал богачом, а теперь вот и в президенты метит, а кем станет Васька? Да никем. Так работягой и сдохнет.

А ведь начинали обе с совершенно одинаковой стартовой черты: и Эльвира, оказавшаяся когда-то в чужом и враждебном городе, и Ленка, приехавшая в Ростов, где у неё, кроме отца, живущего на птичьих правах, никого и не было.

Умным человеком была Ленка, но всегда ведь найдётся на свете кто-нибудь, кто будет умнее.

Когда Тереза рассказала сестре о том, в какую сторону стали изменяться её отношения с хозяевами, Ленке ничего не пришло в голову, кроме простенькой мыслишки: они тебя хотят как-то повысить. Вот ты и не упускай шанса. Выполняй, что прикажут, а там и поднимешься выше. Ещё и неизвестно, кто кого будет поднимать в этой жизни: я – тебя или ты – меня. Ты уж тогда смотри: не забудь про меня, а то зазнаешься.

Тереза перевела разговор на шутку:

– Давай договоримся с тобой так: кто из нас двоих первым поднимется в этой жизни, тот тому и будет помогать.

Ленка ответила очень серьёзно:

– Конечно. Я только так это дело всегда и понимала. Только я была всё время уверена, что выше поднимусь я, а не ты, и мне-то и придётся тебя подтягивать за собой. А теперь, – она осеклась. – Боюсь сглазить… В общем, ты тут смотри, дурой не будь. Не упускай шанса.

О происходящих переменах Ленка доложила Анатолию, а тот – Роману Григорьевичу. Но и эти ветераны интриг и всяких подлостей особым умом не блеснули. Они всё перевели на похабщину и рассудили примерно в таком духе:

– Мерцалов просто-напросто кобель. И жена знает об этом. И для неё гораздо приемлемее, если муженёк не будет шляться по сомнительным притонам, а культурно, чинно, благородно наладит очередную интрижку со служанкой. Чистоплотная, порядочная девушка. И трепаться никому не станет. А когда надо будет удалить её, переведут на какую-нибудь приличную должность в фирме. Она и там будет работать добросовестно, и приносить пользу. Она не способна мстить, гадить, отвечать чёрною неблагодарностью… В общем, всё и так понятно, и это никак не вступает в противоречие с нашими планами по использованию этой девушки.


И была ещё одна странность, на которую Тереза не обратила внимания: в усадьбе однажды появился врач. Это был какой-то заслуженный профессор или академик, и  даже хозяин обращался к нему с величайшим почтением.

– Это наш семейный врач, – шепнул Глеб Борисович Терезе. – Он навещает нас, следит за нашим режимом, питанием, весом, давлением, сердцебиением, – он улыбнулся. – Вот и сейчас нагрянул.

Тереза кивнула и подумала: семейный врач, профессор, светило – это, конечно, интересно, но мне-то что за дело до этого?

Мерцалов как будто подслушал её мысли и сказал:

– Что-то ты сегодня грустная.

– Я всегда такая, – тихо ответила Тереза.

– Уже бы давным-давно забыла своего муженька!

– Легко сказать. Не так-то это просто.

– А вот я тебя сейчас направлю к нашему профессору. Пусть он тебя и посмотрит.

– Ну что вы? Я ведь ничем не болею… Да и зачем беспокоить человека?

Мерцалов настоял в своей манере:

– Это ты брось! Он у меня такую зарплату получает, какая ему и  не снилась в его клинике. За такие деньги можно не только меня с женой наблюдать, но и вообще – всех моих сотрудников. Так что ни о чём не беспокойся.

– Да я и не беспокоюсь, – спокойно ответила Тереза.

– Ну, вот и прекрасно. Я направлю его к тебе.

И в самом деле, в скором времени к ней в комнату явился высокий молодящийся Витаутас Донатович Каваляускас в сопровождении медицинской сестры. Оба излучали своим видом незыблемость медицинской науки и спокойствие. При этом Витаутас Донатович не уставал шутить,  и было не понятно, что в его словах серьёзно, а что не очень. Он всячески старался расположить к себе пациентку.

– Как поживаем?.. Есть ли жалобы? Впрочем, о чём я говорю? Какие здесь могут быть жалобы в ваши-то годы?! Ну-ка показали язычок… Сказали: «а-а-а!».. А теперь – пульсик… А ну-ка, Верочка, достань мне тонометр.

Давление оказалось нормальным, но Витаутас Донатович вдруг заявил:

– В общем-то картина благополучная и всё же нам с вами придётся прокатиться кое-куда на прогулочку.

– Куда прокатиться? На какую прогулочку?

– В нашу клинику. Надо провести некоторые исследования. Возьмём кровь на анализ, электрокардиограммку сделаем, всякое там узи-музи…

– Вы увидели у меня что-нибудь серьёзное? Опасное?

Витаутас Донатович изобразил глубокую озабоченность и не сказал, а многозначительно изрёк:

– Скажем так: посмотреть повнимательнее не помешало бы.

Увидев удивление в глазах девушки, успокоил:

– А вы не беспокойтесь: туда с нами поедете, а назад вас доставят на машине.

Неожиданно вмешалась медицинская сестра. Она сказала:

– Дело в том, что Глеб Борисович всегда относится очень бережно ко всем сотрудникам. Так что мы не делаем ничего необыкновенного. Это просто наша обязанность.

Тереза не стала возражать и съездила в величественное медицинское учреждение, на вывеске которого она успела прочитать только два слова: – «ЦЕНТРАЛЬНАЯ  КЛИНИКА».

Никаких очередей, никаких номерков. В сопровождении профессора Тереза пролетела как метеор сквозь какие-то кабинеты и, напутствуемая его пожеланиями всего наилучшего, вернулась в усадьбу.

Через пару дней всё вдруг разом разъяснилось.

Вечером этого дня Эльвира Даниловна пришла к Терезе в её комнату и пригласила к ужину!

Не более, не менее!

Это было уже совсем из ряда вон выходящим событием. Тереза представила, как она вместе с хозяевами будет сидеть за столом, а какая-нибудь другая девушка будет им прислуживать! Не говоря ни слова, она встала и пошла за хозяйкой. К её удивлению, в столовой всё уже было накрыто и никакой прислуги не было. Только они трое и никого больше. Тереза подумала: «Сейчас посидим втроём, а потом они встанут, а я буду выносить грязную посуду». Это было смешно, но, в общем-то – не удивительно. Почему бы и нет?

Ужин прошёл спокойно. Хозяева говорили о какой-то ерунде, а когда Эльвира Даниловна попробовала было перевести разговор на тему предстоящих президентских выборов, Глеб Борисович чертыхнулся и сказал, что вся эта мышиная возня ему изрядно надоела и сейчас его тянет на умиротворение.

Пытались вовлечь в беседу и Терезу, но не очень получалось.

Тереза чувствовала себя за столом с хозяевами не совсем уверенно, хотя и не сказать, чтобы очень уж неловко. В конце концов: вы хотели, чтобы я с вами отужинала? Вот она я. Мне не жалко. Ну и что дальше?

Фарфор, хрусталь и серебро ещё не отзвенели, когда всё стало понемногу разъясняться.

– Тереза! Я пригласил тебя для того, чтобы обсудить с тобой одну не очень обычную проблему, – начал как-то неуверенно Глеб Борисович.

Эльвира Даниловна молча смотрела на девушку.

Девушка вся как-то вдруг напряглась. Она почувствовала: вот оно – то самое. Сейчас будет разгадка.

– Ты, видимо, не знаешь, что у моей жены не может быть детей. Но мы очень хотели бы иметь ребёнка. Своего ребёнка! Ты понимаешь: своего!

Тереза вдруг всё поняла, и ей стало как-то не по себе. А Мерцалов продолжал:

– Конечно, ты же понимаешь, мы могли бы взять ребёнка из детского дома.  При моих-то связях – да я приду и выберу себе любого малыша, какого только захочу. Но дело в том, что я хочу иметь своего ребёнка. Своего!

Тереза сделала вид, что до неё ещё ничего не дошло.

– И чем же я могу вам помочь? – спросила она.

– Тереза! Мы установили, что ты физически здоровая девушка. В смысле нравственного и умственного развития – ты тоже производишь неплохое впечатление. Должно быть, у тебя неплохая наследственность и воспитание было подходящим.

Тереза вспомнила взбалмошный характер мамаши, но промолчала. В конце концов, у неё ведь был ещё и отец, о котором она ничего плохо сказать не могла.

Мерцалов продолжал:

– Я думаю, что ты понимаешь нашу мысль: мы предлагаем тебе родить нам ребёнка. Мы прекрасно осознаём, что решиться на это не так-то просто и что всё это должно быть оплачено. И именно по этой причине мы предлагаем тебе следующие условия: ты рожаешь нам ребёнка и кормишь его первые три месяца как кормилица. Все права на ребёнка мы оформим на себя. Ты заранее подпишешь бумаги, что отказываешься от него. Какая улица самая лучшая в вашем Ростове?

– Пушкинская, – удивлённо ответила Тереза. И, подумав, добавила: – Большая Садовая – тоже неплохая.

– Большая Садовая – нам не подойдёт! – Мерцалов в первые за всё время рассмеялся своим характерным смехом. Нам нужно всё самое лучшее, а не второсортное. Так вот: на этой самой Пушкинской улице я и куплю тебе прекрасную трёхкомнатную квартиру. Ты поступаешь в любой вуз Ростова. На платной основе, то есть без всяких конкурсов. Становишься врачом, юристом, переводчиком, финансистом – кем захочешь.

– Я врачом хочу стать, – неожиданно для себя сказала Тереза и сама же удивилась звуку своего голоса.

– Станешь, милочка! Станешь, – рассмеялась Эльвира Даниловна.

Чувствовалось, что напряжение, появившееся в начале разговора, постепенно спадает.

Мерцалов кивнул:

– Станешь. И кроме этого для укрепления твоего здоровья я тебе выплачиваю сто тысяч долларов! Ты видишь, мы не скупимся и условия более чем приличные. Но при этом ты никогда и никому не говоришь, что ты – мать ребёнка. Если ты согласишься, то тебе будет выделена хорошая комната – побольше той, в которой ты сейчас живёшь. Ты будешь жить в этом доме до рождения ребёнка и первые три месяца после его рождения, не будешь встречаться ни с кем, кроме своей сестры. Но и с нею ты будешь видеться на нашей территории.

– А если я откажусь?

– Ну, что ж. Если откажешься, просто уедешь в свой Ростов. Но я думаю, глупо тебе отказываться. Ты не торопись с ответом. Если хочешь, можешь посоветоваться с сестрой. Позвони ей. Я оплачу дорогу. Пусть приедет к тебе, и вы посоветуетесь. Но ответ я хочу получить не позднее следующей пятницы.

Тереза сидела, склонив голову, не зная, как ей следует поступить. С одной стороны, она понимала, что ничего преступного ей не предложили. Да и она Глебу Борисовичу явно симпатизировала. И не думала она о квартире и пособии. Она не знала, сможет ли так запросто отдать своего ребёнка. Уж лучше бы сразу: родила и всё!

– А чем связано, что нужно ещё и кормить ребёнка три месяца?

– Ребёнку нужно материнское молоко, – вступила было Эльвира Даниловна.

– Я боюсь, что привыкнув к ребёнку, не смогу просто вам его отдать, – тихо призналась Тереза.

– Ну, во-первых, мы оформим заранее все бумаги. Впрочем, если у тебя есть такие опасения, то, я думаю, это не проблема. Найдём кормилицу. Считай, что кормить малыша тебе не придётся. Родишь и на следующий день уже будешь в своей квартире в Ростове. Нет проблем…

14.

Обычно даже у извергов бывают какие-то пределы в их злодеяниях, и каждый, даже самый буйный или не в меру претенциозный знает, до каких границ может простираться его своеволие.

Но бывают, конечно, и исключения, и они обычно кончаются плачевно: тюрьмой, психушкой, гибелью. Человек, не соображающий, что его власть не безгранична, уподобляет себя Господу Богу и получает за это неизбежное возмездие.

Последние десятилетия принесли людям не только известные всем достижения техники, но и новые веяния в общественных науках. Так, например, при воспитании ребёнка, оказывается, ничего нельзя запрещать, а иначе он, упаси Боже, станет безвольным. Кому же это может не понравиться?! Особенно тем, кто занимает видное положение в обществе и не испытывает финансовых затруднений. Их маленькие монстры в гневе топали ногами, отбирали у детей игрушки, орали на уроках и требовали исполнения всех своих прихотей. Потом они становились большими, и перед получением причитающегося им возмездия успевали навредить не только обществу, но и своим непутёвым родителям…

Нечто подобное получалось и у Ленки, но лишь с той поправкой, что никто никаких мыслей о её безраздельном могуществе ей специально не внушал. Здесь сыграла злую шутку наследственность. Взяла Ленка всё, что могла от своей взбалмошной мамаши. Вот только та была от рождения человеком неумным, а Ленка, в отличие от неё, ещё и ума прихватила немного от неглупого и порядочного отца.

И вот теперь она лютовала так, как хотела, особенно после того, как почувствовала своё материальное благополучие, завела дружбу с криминальными авторитетами и доблестными защитниками правопорядка. А после того, как поняла, что работает на какие-то службы, и вовсе порой теряла над собой контроль. Измывалась над людьми. При этом надеялась, что и у неё есть некие внутренние ограничители, за которые она в священном трепете никогда не посмеет переступить. Например, она была убеждена, что является человеком верующим, носила золотой крестик и посещала иногда церковь. Молилась за удачу своих предприятий, рассуждая примерно так: раз мне позволено такое делать, стало быть, это угодно Богу. Не стал бы Он мне позволять, если бы не любил меня. Значит, любит. И, значит, я служу Ему!

Она усердно зажигала свечи и жертвовала немалые деньги. И совсем не так важно, что деньги те были вымазаны кровью или обильно политы слезами. Здесь эти деньги как бы очищались и использовались для нужд молодого красивого батюшки, или, если что и оставалось, шли на нужды церкви.

А, кроме того, она считала, что ответственна за сынишку Димку, за не очень умного мужа, за стареющего отца и младшую сестру, и даже, как ни странно, – за мать, к которой относилась с откровенным презрением.

Малыш Димка с самых первых дней обещал, что из всего семейства Бурлаковых именно он станет самым жестоким, наглым, уродливым во всех отношениях и, возможно, одним из самых неумных. В последнем деле он вряд ли мог достичь сияющих вершин первенства потому, что конкуренция по этой части в семействе Бурлаковых была очень уж велика: от дураков, тупиц и простофиль вплоть до умственно неполноценных. Наклонности, которые прорезались у него, могли бы ужаснуть кого угодно, но только не Ленку и не обитателей двух теперь уже разделённых квартир на первом этаже дома из потемневшего белого кирпича. Едва став на ноги, он пытался придушить котёнка, ел всякую пакость, какую только находил, шкодил, испытывая огромное удовольствие, наблюдая вопли и возмущение своих многочисленных родственников. Подсыпал соль, сахар и даже мусор в кастрюли на кухне. Ломал, разбивал, рвал всё, что попадало ему в руки. Издевался над собаками, которых совершенно не боялся, чем вызывал гнев старого Бурлакова. Свернул голову голубю, случайно  попавшему ему в руки. Все эти гадости он делал с неизменной фантазией и изобретательностью. А уж если оказывался за столом вместе со своими сородичами на очередной пьянке, спокойно выпивал рюмку водки, чем вызывал восторженные возгласы дядюшек и родителей. Все одобрительно смеялись и хвалили его, а он отвечал им громким лающим смехом. В три года он вполне освоил особенности лексики своих родителей, и вместе со словами: «мама», «деда»  первыми были матерные перлы его мамочки и деда Дмитрия. Но этим никого нельзя было удивить в той помойной яме, которая именовалась родом Бурлаковых. Скандалы с потасовками и матюками были в этом мирке обычным явлением, и поэтому никто не обращал внимания на появление ещё одного человека. Лишь Иван Савельевич всегда чувствовал себя в этой компании посторонним, задумчиво смотрел на маленького монстра и, оставаясь с ним наедине, выговаривал ему, когда тот уж очень старался подражать родичам.

Ленка же тем временем развернулась во всю мощь. Её неуёмная энергия не терпела покоя. Давно ли она бродила по городу в поисках работы, зашла на территорию местного санатория, где в парке обнаружила сауну «Нега», работавшую круглосуточно? Давно ли она с ужасом и тайным страхом наблюдала за девушками, возвращающимися после ночной смены? И давно ли сама примеряла их судьбу на себя? Кто знает, если бы она тогда решилась войти в состав этого творческого коллектива, её судьба, быть может, сложилась бы иначе. Но она, постояв у края пропасти, удержалась от последнего шага, и вот теперь она свободная, независимая, вполне состоятельная женщина, а не невольница, торгующая телом! Хотя такая, как она могла бы и на этом поприще выбиться в начальницы.

Сегодня у неё своё официально зарегистрированное бюро по трудоустройству. Частное. С лицензией. Фирма! Хорошо налаженный бизнес. И поддержка влиятельных сил города, пользующимися её услугами. Наконец, у неё стал налаживаться канал поставок наших девушек за рубеж. Мамаша в своём Тирасполе тоже проявила энергию и опыт, и всякий раз просила присылать всё новых и новых девиц.

Следует отдать ей должное: почувствовав силу и волю своей доченьки, она и не мыслила с нею хитрить. Присылала своевременно отчёты и деньги. Бизнес её развивался успешно, так что всем хватало.

Наркотики, оружие, фальшивая водка – от всего этого Ленка держалась подальше, потому что знала: в этих сферах бизнеса долго не живут. Да и ниша занята давным-давно. Своих хватает. А вот люди, людишки – это да. Тут непочатый край работы.

Но и это не всё: денежки надо было куда-то вкладывать, чтобы они работали! Преумножались. А это не было таким уж простым делом.

Она купила садовый участок и выстроила просторный дом с башенками и высоким забором.

И пока престарелый президент бился за сохранение власти, пока разные структуры его тайной полиции проворачивали всякие свои махинации по выдвижению одних и задвижению других, Ленка знала только одно: весь этот бардак в стране ей на пользу. И кто там будет у власти – старпер, зануда, крокодил или птица – ей было без разницы.

А в сауну «Нега» она всё-таки наведалась однажды. Но не для того, чтобы там попариться. И не для того, чтобы наняться на работу в качестве проститутки. А для того, чтобы эту самую сауну купить со всеми потрохами. Пришла она туда не одна, а  с представителями  власти и авторитетными людьми города, поражающими многозначительными татуировками. Отказать ей при таком раскладе Эжен просто не мог. Она вошла в долю и стала совладельцем этого предприятия по оказанию специфических услуг населению, причём, с правом решающего голоса.

Ленка энергично взялась за дело. Перво-наперво она подыскала достойную кандидатуру на роль хозяйки. Стерва по имени Антонина очень напоминала ей мамашу, и это обстоятельство стало для Ленки решающим.  Хамство перед слабыми и заискивание перед сильными и были характерными чертами обеих этих женщин.

Здание, где располагалась сауна,  было старинным, с остатками былой красоты и утопало в зелени парка Ростовского санатория. Мастерская по ремонту диванов и кресел, и зубоврачебный кабинет как-то диссонировали с той идеей, которая овладела Ленкой, и она решила выкупить все помещения. Это стоило немалых усилий и средств, помощи криминальных дружбанов – завсегдатаев той самой сауны, но, в конце концов, всё завершилось к полному Ленкиному удовлетворению. Сауна должна была расширять свою деятельность и предоставлять всё новые и новые услуги. Ленка организовала своеобразную гостиницу малых форм, где комнаты сдавались по часам: на два-три часа. Что ещё нужно парочкам, у которых нет пристанища?!

Бандерша Антонина занимала небольшую комнатку на первом этаже и обеспечивала круглосуточное наблюдение за всем происходящим. Специфика работы была такова, что, как правило, постоянные клиенты заранее договаривались по телефону о времени посещения этого богоугодного заведения.  После недлительного затишья наступало буйное веселье. Антонина подбадривала девочек  шлепками по задницам. Иногда голым, иногда не очень. За счёт клиентов, девочки пили шампанское, ели шоколад и фрукты, расплачиваясь своим телом. Случалось Антонине и по мордасам заезжать, но не часто…

Обслуживать приходилось, кроме того, и некоторых наших доблестных стражей правопорядка. И не рядовых, а тех, от кого зависело само существование этого учреждения. А почему бы и нет? В конце концов, они – такие же, как оказалось, люди! Куда  мы без них?!

Но, речь у нас о другом, поэтому оставим эту трудную тему!..


Как-то раз в сауну, окружённую со всех сторон величественными дубами, соснами и шелковицами, какими-то руинами от старой балюстрады и старого фонтана, по предварительному звонку нагрянула необычная компания.

На двух машинах приехали… четыре пожилые дамы.

Вот именно: дамы, а не мужики! Пожилые бабы, а не юные потаскушки! Величественные, избалованные старые ведьмы!

Возглавляла компанию пятидесятилетняя мадам Цаплина. Она была известна в городе как успешная владелица сразу нескольких фирм. С ней дружил мэр и главный налоговый инспектор, и даже прокурор часто обращался с разного рода просьбами.

В отличие от сопровождавших её толстушек, Цаплина Елена Григорьевна была худощава и элегантна.

Антонина встречала гостей у порога доброжелательной гостеприимной улыбкой. Она и сама выглядела вполне представительно, с достоинством представилась и сказала нужные фразы, отдала нужные распоряжения…

– Ждём, ждём… Проходите, пожалуйста! Мы очень рады…

Гости, не обращая внимания на щебетание Антонины, прошли в зал и стали раздеваться, а Елена Григорьевна бросила мимоходом Антонине:

– Вы, голубушка, организуйте нам сначала пиво и раков. А позже можно будет и чайку попить… Ну, там, фрукты, шоколад… Посмотрим, как тут у вас всё организовано… Кстати, и хозяйку бы я хотела увидеть. Мне нужно с ней поговорить. Но не сейчас, а к концу, часика через два-три…

Несколько позже, когда ведьмы сидели за столом, укутавшись простынями и пили пиво, заедая янтарный напиток прекрасно сваренными раками, Антонина, сидя в соседней комнате, внимательно прислушивалась к их разговору. Из их болтовни она поняла, что эта самая Цаплина, владелица швейной фабрики, салона красоты в центре города, известного туристического бюро «Весь мир»,  собирается открыть ещё и небольшую гостиницу с рестораном на левом берегу Дона. А в туристическом агентстве намерена организовать «образовательный туризм» для тех, кто хочет совершенствовать знания иностранного языка.

Антонина  мгновенно увязала бизнес этой самой Цаплиной с их благословенным учреждением: фабрика, где шьются шмотки, – это, прежде всего, молодухи из низших слоёв общества! Салон красоты – это богатенькие ****ушки, занятые проблемой: как потратить деньги. Бюро путешествий – это прямой выход в другой мир! На Западе очень ценятся русские девушки, где укоренилась идея о том, что мужичины непременно должны жениться именно на русских. В  противном случае их роду угрожает вырождение. Якобы было предсказание какого-то астролога по этому поводу. Впрочем, для многих это пристрастие – всего лишь дань моде. Но ведь и мода – это тоже товар, который можно купить и продать. А если русские девушки будут при этом ещё и из хороших семей, и в совершенстве владеть английским или иным  языком – лишь увеличит стоимость этого товара…

Разумеется, Антонина ничем не выдала своего интереса. Подумала: «Нужно будет обязательно поговорить с хозяйкой. Она эту дамочку не упустит, это уж точно!»

Между тем, попарившись, бабёнки порядком развеселились. Посыпались шуточки, из которых становилось ясно, что им для полного счастья не хватает только мальчиков.

А фирма такого вида услуг не оказывала.

– Вы знаете, девочки, – Антонина услышала голос Цаплиной, –  почему блондинок хоронят в треугольных гробах?

– Почему?
– Потому что, когда они ложатся, у них автоматически раздвигаются ноги.

Бабёнки расхохотались.

– Женщина приходит к гинекологу, – подхватила молодящаяся толстушка тему. – Он надевает перчатки и начинает её осматривать. В это время звонит телефон. Не прерывая осмотра, врач другой рукой снимает трубку и начинает долго объяснять знаками, как пройти в поликлинику:
– Пройдите через парк, потом вокруг школы... Когда он закончил говорить, пациентка обращается к нему:
– Доктор, повторите, пожалуйста, еще раз «вокруг школы».

И снова взрыв смеха.

– А мне только от таких анекдотов уже мужика хочется! Ничего с собой поделать не могу!

– Ох, Нинок! Доиграешься! – улыбнулась Елена Григорьевна. – Знаешь, как в том анекдоте: Муж звонит домой жене по телефону и говорит, что находится в КВД. – А что это такое? – спрашивает жена. – Кожно-венерический диспансер! – Ну, ты даешь! – Это ты даешь, а я лечусь…

– Что ты, Леночка! Я общаюсь только с теми, кого знаю много лет…

– Это ещё никого не уберегло…

Елена Григорьевна вдруг вспомнила анекдот, который ей напомнил её бывшего мужа.

– Знаете, девочки, как только думаю о своём бывшем, вспоминаю анекдот…

– Какой?

– Муж спрашивает у жены, почему она берёт на работу его фотографию? Жена отвечает: – Когда у меня возникает проблема, я смотрю на твое фото, и проблема исчезает. Муж:  – Гм, не думал, что я имею на тебя такое волшебное влияние. Жена:  – Когда я смотрю на твое фото, то говорю себе: «Боже! Какие ещё могут быть большие проблемы, чем эта?!»

– Да, ладно тебе о грустном… У кого муж не проблема?

– А я вспомнила ещё анекдот, – воскликнула Ниночка. –  Приходит муж домой, а жена с любовником. Видит она мужа и спрашивает: – Ну, и чему ты веришь, своим бесстыжим глазам или моему честному слову?..

Смех и анекдоты продолжались ещё некоторое время.

Антонина досадливо покусывала губы, понимая, какого маху они дали, не предусмотрев ещё и этой потребительской прихоти, а мадам Цаплина тем временем стала снова жаловаться на своего бывшего мужа.

– Сволочь он оказался и скупердяй! Каждую мелочь пришлось с него по суду выцарапывать! Машину мне оставил – трёхлетний «Мерс», а сам на новеньком джипе своих ****ушек катает. Сколько сил мне потребовалось, чтобы у него выцарапать свои же денежки! А как бы я могла раскрутиться? Девочки, вы не поверите, какое облегчение я испытала, когда, наконец, нас развели, и суд присудил ему отдать положенное! У меня же ещё от него сын растёт. Его же и воспитать нужно. Я ведь и фамилию поменяла! Вспоминаю своё замужество, как страшный сон!

–  Да и фамилия-то невыразительная. Тоже мне: «Хлястина»! Вот пусть его новая жена и носит! – поддакнула одна из ведьм этого шабаша.

– Он теперь пошёл по рукам.  У него уже третья после меня!

– Не по рукам, а по ногам!

– Тогда уж между ног!

Пошли подробности интимной жизни.

– Если честно, то мой бывший был не очень-то…

– Ну, да! Всех он устраивал, а тебя не устраивал!

– Нет, правда… Был тогда у меня один петушок, золотой гребешок, из его охранников. Вот это был петух, я вам скажу. После него мне неделю ни на кого смотреть не хотелось!

– И куда ж он делся?

– Исчез петушок. Какая-то сволочь нашептала моему бывшему, и исчез петушок…

– Выгнали?

– Не знаю… Скорее, прирезали и сварили суп…

– Неужели? Ты права! Этот твой бывший – совершенно нецивилизованный человек!

Антонина никогда прежде не слыхала фамилии – Хлястин, но на всякий случай запомнила её, чтобы потом спросить у Ленки, кто это такой и не будет ли нам от этого какой-нибудь пользы. Или наоборот – вреда.

И тут одна из престарелых «девочек» принялась рассказывать, что-то подобное из своей биографии, ибо и у неё муж был – последний подонок, да вдобавок ещё и гомик, но Антонине это было уже не столь интересно. Она нутром чувствовала, что самое главное существо в этой компании – именно мадам Цаплина.

Дама, которая всё больше молчала, вдруг неожиданно заговорила басом. Её звали Мусей, и она рассказала, что и она – жертва обезумевшего мужа – хама, проходимца и негодяя!

– Все они такие!

– Да я бы этих гадов!..

– Без нас, без баб, шагу ступить не могут, а туда же!..

– И всё же, – мадам Цаплина томно возвела свои красивые и умные глаза к потолку из голубого пластика, на котором были нарисованы звёзды и полумесяц. – Сейчас бы нам не помешала компания хороших мальчиков… А? Что вы скажете на это, девочки?

– Ой, и не говори!

– Что да-а-а, то да-а-а!..

– Куда без них, сволочей, денешься. Зов плоти, так сказать… Впрочем, наверное, можно было бы заказать такую услугу. Двадцать первый век на дворе! И мы – цивилизованная страна!

А тут раздались аккорды гитары. Антонина вспомнила: они же пришли с гитарой. Мадам Цаплина запела дивным голосом:

– Оттело – мавр венецианский

одну хавиру посещал.

Шекспир узнал про енто дело

И водевильчик накатал!

Девчонку звали Дездемоной,

Лицом – что круглая Луна,

На адмиральские погоны,

Эх, соблазнилася она…

Играла Елена Григорьевна на гитаре отлично, и в перерывах только сокрушалась, что в этом заведении нет фортепьяно. Антонина удивилась: сауна и фортепьяно? Что общего? Но, подумав, решила, что надо будет учесть это пожелание и в одном из залов поставить пианино. Господа клиенты могут быть ведь и интеллигентными, а не только блатными.

– Вы не представляете, девочки, как он со мною обходился в последние годы нашей совместной жизни, – это мадам Цаплина опять ударилась в воспоминания. Потом снова запела…

И тут случилося такое:

У ей платок кудай-то сплыл,

Оттело вспыльчивым был малым,

Жену, как вошу придушил!..

…Вот это, девки, вам наука,

Вот это доглядайте вы,

И не кому не доверяйте

Своих платочков носовых…

Продолжая играть на гитаре, Елена Григорьевна вдруг громко произнесла:

– Он, сволочь, водил девок прямо у меня на глазах!

– Вот ведь какой выродок!

– Свинья настоящая!

– А я, дура, – продолжала Цаплина свой рассказ под аккорды гитары, – смотрела на всё это и не понимала, что брать от жизни нужно всё! Представляете себе его лицо… Нет: его рожу! Его гнусную харю, когда бы я привела домой, да  у него на глазах,  хорошего мужика?

Все рассмеялись. И Антонина ухмыльнулась, сидя в соседней комнате и подумала: «Придушили бы, как вошь, или зарезали бы, как того петушка».

– И почему я этого так тогда и не сделала, – сказала Цаплина с задумчивой грустью. – А теперь, разве наверстаешь упущенное?

– А мы будем стараться! – завизжала одна из мегер.

А другая крикнула – приторно и картинно:

– Официант! Кофе и мужчину в постель!

И все опять рассмеялись, ибо это была всё-таки шутка, а не серьёзное требование.

Антонина слушала и наматывала на ус. Сколько понадобится дней, чтобы набрать новых работников? Ведь на Западе же оказывают и такие услуги, так почему же мы не можем? Нужно бы организовать услуги и для этих идиотов-гомиков или лесбиянок. Пусть только платят деньги. Нам какое дело?! Хотя, никогда не понимала, что они в этом находят?

Она вышла к охране. Легонько шлёпнула по пухлой щёчке Оксанку Рыженькую, курившую в мужской компании на вахте за неимением работы:

– Иди, иди отсюдова! Там в туалете воды поналито, пошла бы, протёрла, что ли, а не тёрлась бы среди мужиков! Иль затосковала уже без работы?

Оксанка зашлёпала в указанном направлении, а Антонина, отбросив свою величавость залебезила: мол, выручайте, ребятки! Тут так, мол, и так…

Выслушав её, Мишка Аристотель грязно выругался, а Лёнчик-Шмель процедил сквозь зубы:

– Да кому эти старухи нужны?

Но, подумав, Аристотель весомо добавил:

– Хотя, если так пораскинуть умишком, то Тихон с Двадцатой линии тут бы вполне управился. Всех четырёх бы удовлетворил.

– Тоже скажешь – Тихон! – возразил Лёнчик, – да у него же рожа кирпича просит! И весь на наколках. А этим – культурного подавай!

– Гы-гы! Ты, как всегда, неправ! Им только таких и надо… Ладно, Антонина, не огорчайся. Будем думать и к следующему разу что-нибудь изобретём. А сейчас лично мы с Лёнчиком морально не готовы к такому повороту судьбы… Кому охота потом среди ночи просыпаться в кошмаре и орать от ужаса при воспоминаниях об их прелестях? Ты уж извини: но после наших девочек, да хотя бы только взять и эту рыжую Оксанку, переключаться на этих, – он кивнул в сторону комнаты, откуда доносились песнопения, – так ведь можно навсегда импотентом сделаться!

Лёнчик-Шмель тоже решил блеснуть умом и сказал:

– Тут нужны специалисты особого класса. И нервная система нужна особая. Мне легче врезать кому-нибудь по морде, чем глядеть на такую жуть в натуральном виде.

Антонина зашла к гостьям с подносом, на котором красовались персики, виноград и киви. Потом поставила на стол самовар, шоколад, лимон… Достала из буфета чайный сервиз.

– Угощайтесь, пожалуйста, угощайтесь, – приговаривала она, поставив блюдо на стол.

Все четыре стервы даже  не обратили внимания на это и только Цаплина посмотрела на Антонину и тихо спросила:

– А что, мальчиков к чаю у вас не подают?

– Почему же не подают? – улыбнулась Антонина. – Только по предварительному заказу…

– Да, да, я понимаю!.. Слаба у вас, как я погляжу, организация дела… На Западе…

Елена Григорьевна не договорила. Антонина, обиженно поджав губки, вышла из комнаты, оставив дверь чуть приоткрытой. А Елена Григорьевна завела какую-то очередную свою историю. В центре внимания была по-прежнему только она. Одна из кумушек слушала её подобострастно, другая – восхищённо (да моя ж ты дорогая!) и лишь третья пыталась изобразить подобающую её общественному весу значительность. Её общественное положение обязывало смотреть на всех несколько свысока. Потому, она лишь одобрительно хмыкала.

– И вот, – продолжала Цаплина свой рассказ, – пишу я вместе с Нюсей, своей секретаршей, какую-то бумагу, как вдруг она и заявляет: «Елена Григорьевна, к сегодняшнему девятнадцатому числу мы хоть так, хоть этак, не успеваем…» А я как подскочу на месте: «Так, что, – говорю, – сегодня уже разве девятнадцатое?». А та: «Ну да! А вы разве не знали?»

Мадам Цаплина опять закатила свои красивые глаза к голубому пластиковому потолку, напоминающему бездонное небо.

– Боже, девятнадцатого я должна быть в Москве! У меня самолёт  на Кёльн! А я-то думала, что сегодня – восемнадцатое!

Кинулась домой. По дороге чуть машину не разбила. А дома-то все мои вещи сушатся после стирки. Так я их прямо мокрыми покидала в чемодан и помчалась в аэропорт…

Далее последовали леденящие подробности о том, как летела она в Москву, и ей на один миг показалось, что они вот-вот разобьются. Как потом в последнюю секунду успела на самолёт до Кёльна. Как перелетала почти через всю Европу, и как её разместили в отеле. Из окна её номера открывался чудесный вид на знаменитый кафедральный католический собор неимоверной красоты. Семь столетий его строили. Являясь памятником готики, неоготики, и даже индустриальной архитектуры, он так остался недостроенным. О нём Мандельштам писал:

Но в старом Кёльне тоже есть собор,
Неконченный и всё-таки прекрасный,
И хоть один священник беспристрастный,
И в дивной целости стрельчатый бор…

–  Не дави эрудицией, Леночка, – пробасила мужеподобная толстуха. –  Ты лучше скажи, что же было с мокрым твоим бельём?

Вопрос оказался очень уж удачным.

Мадам Цаплина рассмеялась и рассказала, как к ней цеплялись на таможне из-за мокрых вещей, как её в чём-то подозревали, и как потом досушивала свои трусики уже в гостинице.

Улыбнувшись очередной шуточке мадам Цаплиной, Антонина с ненавистью подумала: «Ну, почему я так не живу? Мне бы так: постирать бельё здесь, а сушить в Кёльне или в Париже! Мне бы сейчас – да на эти Елисейские поля!». Вдруг сообразила: кругом тишина, и все с восторгом и обожанием слушают одну только её. От Антонины не ускользнуло и другое: эта дамочка выглядела для своих пятидесяти очень даже ничего, что и неудивительно при её-то возможностях. Она носила короткую стрижу, имела неплохую фигуру (совсем не такую, как у её приятельниц) и только пронзительный ядовитый взгляд изобличал в ней существо не от мира сего. Впрочем, глаза на её лице были как бы чем-то чужеродным. Словно бы их подрисовал неумелый художник: улыбка и мускулы лица изображали одно, а глаза – нечто совсем другое.

Антонина понимала, что ей не проникнуть в тайну этих глаз, но этого и не требовалось. Требовалось только одно: доложить обо всём хозяйке, а уж та придумает, что делать дальше.


С Ленкой Антонина разговаривала примерно так же, как те три кумушки с мадам Цаплиной. А именно – подобострастно, лишь изредка переходя на игривость и принуждённый смех: Ленчока, Ленусичка! Сю-сю, му-сю!» Это были подчинённая и начальница.

Всё рассказала: и про запросы старых баб и про Хлястина, и про то, что ели-пили, и про то, какие песни пели – мало ли, что может пригодиться.

Ленка выслушала рассказ очень серьёзно и, судя по всему, чему-то даже обрадовалась. Предстояло ещё больше раздвинуть границы дозволенного. Поставками молодых мужиков для старых баб она ещё не занималась.

15.

Цаплина оставила Антонине телефон и просила, чтобы хозяйка ей позвонила. 

– Вы, милочка, скажите, что есть у меня к ней деловое предложение. Я буду ждать звонка завтра между десятью и одиннадцатью утра.

– Непременно передам, вы уж будьте спокойны…

– А чего мне волноваться?! – Цаплина холодно взглянула на Антонину. – Пусть другие волнуются. Так, пусть непременно позвонит…

Ленка не хотела звонить. На кой чёрт? Что собой представляет эта Цаплина? Мало ли кому она нужна! Но её партнёр, Эжен, предупредил, что эта дамочка – известная в городе ведьма. Имеет огромные связи на всех уровнях. Лучше, позвонить! И Ленка позвонила. Разговор был вежливым и по-деловому коротким:

– Мне кажется, – сказала Елена Григорьевна, – нам стоит встретиться. У нас может быть взаимовыгодное  сотрудничество. Можете ли вы приехать?

– А где вы находитесь?

– Мой офис в салоне красоты «Фея». Знаете такой?

– Найду.

– Я буду ждать.

– Хорошо. Смогу подъехать часам к трём…

– А раньше?..

Ленка вредничала. Хотела показать свою независимость. Да и нужно было подробнее расспросить у Эжена, что за фрукт – эта Цаплина. Вычурная визитка её говорила лишь то, что она Генеральный директор… «Ну, и что с того?! – думала Ленка. – Мне на неё с девятого этажа…»

У Эжена Ленка спросила:

– Ты знаешь салон красоты «Фея»?

– А кто ж его не знает? Там мои девочки работают.

– И где он?

– В парковой зоне на Комсомольской площади. Там сначала был общественный туалет, потом салон ритуальных услуг. А теперь сделали салон красоты. Фу ты, ну ты! Всё плиткой обложили. Но когда мне приходится там бывать, всегда кажется, что воняет…

– И что собой представляет эта самая Цаплина?

– Так, я ж говорил: змея подколодная, кобра, короче – из гадов…

– Ты, давай, без своих зоологических эпитетов. Чем занимается, кто её крышует?

– А хрен его знает. Говорили, что богата, что муженёк её толстосум. Что собирается купить базу отдыха на левом берегу Дона и сделать не то гостиницу, не то ресторан… Ей-Богу, больше ничего не знаю…

– Так, ладно. Пойду, сама погляжу.

На часах было пятнадцать минут четвёртого, когда Ленка вошла в небольшое здание, утопающее в зелени с броским названием: «Салон красоты «ФЕЯ».

– Мне нужна Цаплина Елена Григорьевна, – сказала она девице с бесцветными от частого употребления перекиси водорода волосами.

– Вам, это кому?

– Мне, это мне! Давай, скачи, доложи хозяйке, что пришла Бурлакова.

Девица, с ненавистью взглянув на Ленку, скрылась за дверью кабинета и тут же вышла.

– Пройдите, пожалуйста, – сказала она и вымученно улыбнулась.

Ленка вошла в кабинет. Небольшая комнатка. Диванчик. Маленький письменный стол. Телефон. Вдоль стены – стеллажи с какими-то пузырьками, настоями…

– Вот вы какая, – сказала Цаплина, оценивающе взглянув на Ленку. – Мне казалось, вы старше…

– Да и я не думала увидеть даму в возрасте, – нахально взглянув на Цаплину, парировала Ленка.

– Не ожидали увидеть даму в возрасте?! – Елена Григорьевна была почти взбешена и готова была прервать переговоры. – Это почему же?

– Голос у вас молодой, – подсластила Ленка свою пилюлю.

– Ну, что ж. Теперь мы видим, кто есть кто.

– Видим…

– Да вы присаживайтесь, милочка. Кофе, чай?

– Да нет. Минеральную воду, если есть?

– Какую?

– А что, есть выбор? – удивилась Ленка. – Тогда «Боржоми».

– Нет проблем.

Елена Григорьевна сняла трубку и коротко приказала: бутылочку «Боржоми» и два стакана!

Тут же, словно этого приказа ждали у двери, вошла девица с бесцветными волосами и поставила на стол два хрустальных стакана и бутылку «Боржоми»

Ленка, ничуть не смущаясь, открыла бутылку и вопросительно взглянула на Цаплину, мол, налить? К такому нахальству Цаплина не привыкла, но промолчала, и лишь кивнула. Ленка налила воду и с удовольствием выпила. «Чёрт побери, – подумала Ленка, – всякий раз после пьянки трубы горят».

Поставила стакан и вопросительно взглянула на Цаплину.

– Итак?

– Да, вот, думаю… Стоит ли говорить, или не стоит…

– Если раздумываете, значит не стоит. Я всегда так: если можно делать или не делать, выбираю – не делать, и никогда не прогораю. Другое дело, когда не делать нельзя. Тогда берусь, и делаю!

– Да, вы правы. Но у меня есть основания именно вам предложить то, что я хочу предложить. Прежде, чем я на это решилась, я достаточно подробно изучила вас и ваш бизнес.

Ленка насторожилась.

– Это каким же образом?

– А вот это не важно. Я собираюсь строить нечто подобное вашей сауне на левом берегу Дона. Впрочем, стройка уже практически закончена. Мне нужен партнёр. Вы идеально подходите на эту роль.

– Мало на что я подхожу. А, может, мне не подходит такое предложение. Партнёр. То есть, вы хотите, чтобы я вложила в ваш бизнес деньги  и стала партнёром? Или вы думаете, что я брошу своё дело и пойду к вам исполнительным директором? Но я привыкла сама быть хозяйкой. Да и денег у меня свободных нет…

– Мне не нужны ваши деньги. У меня несколько фирм. Ту я назвала незатейливо: «У Елены». Именно туда я приглашаю в качестве партнёра. Вы будете полноправной хозяйкой. У меня всё равно до всего руки не доходят. Прибыль будем делить соответственно: мне 60%, вам – 40%. Финансирую предприятие я. Потом постепенно перейдёте на самофинансирование. Я ясно говорю?

– Ясно, не дура.

– Но дело нужно поставить с размахом… А в будущем, используя возможности моей туристической фирмы, нужно будет выходить и за рубеж… Вы меня понимаете?

– Понимаю…

Ленка никак не могла понять, от чего такая щедрость? Неужели нельзя было найти бабу, чтобы она закрутила столь простое дело? Не знала Ленка, да и не могла знать, что всю эту комбинацию задумал почтенный Роман Григорьевич Матвеев, указав на возможного исполнителя роли хозяйки, именно на Ленку Бурлакову.

– Ну, да! Я всё закручу, а потом вы меня коленкой под зад!

– Зачем вы так? Всё будет оформлено официально. Будет решение исполкома. Вы войдёте в состав учредителей… Даже не так, вы официально будете единственным учредителем. Со мной у вас будет подписан и заверен нотариально договор о том, что я имею право на 60% прибыли…

– Это интересно…

– А я о чём говорю?! – обрадовалась Цаплина. – Давайте договоримся так: вы подумаете, посоветуетесь. Завтра можем туда проскочить. Вы всё посмотрите сами. Потом, скажем, через неделю я всё оформлю в администрации, заедем ко мне домой, я  приглашу знакомого нотариуса, и мы подпишем документы. Как вы на это смотрите?

– Всё это красиво звучит. К тому же, не очень понятно. Поэтому, я хотела бы уже сегодня получить бумаги, чтобы дома их внимательно посмотреть, посоветоваться со своим юристом…

Елена Григорьевна с удивлением посмотрела на Ленку. Не такой уж простой оказалась эта пиранья. И меняет окрас, как хамелеон. Только что была базарной бабой, бандершей, почти проституткой, а теперь – деловая вумен. Нет, не даром Роман Григорьевич так её опекает, ох, не даром!


Через неделю Ленка готова была подписать бумаги и принять в управление гостиницу и ресторан с названием «У Елены».

Накануне даже в собор пошла по этому случаю. Поставила свечку, помолилась, испросила благословления у батюшки: мол, предстоит тяжкое испытание.

– На благое дело идёшь?

– На благое, батюшка, на благое!

Святой отец перекрестил её.

В гости к Цаплиной Ленка шла с лёгким сердцем и с весёлым настроением.

– Когда за тобой заехать? – спросил её Васька, который уже давно превратился в послушного и исполнительного личного шофёра.

Ленка задумалась.

– Езжай домой, а я потом сама доберусь.

– Я слышал об этой курве такое… – с опаской проговорил Васька. – Ты там поосторожней с ней.

– Это пусть она, старая сука, будет поосторожнее со мной! – весело крикнула Ленка и, перекрестившись, вышла из машины.

Цаплина жила в большом престижном доме на  углу Чехова и Пушкинской. Поднявшись на лифте на пятый этаж, Ленка позвонила в стальную, обитую деревом, дверь.

– Иду, иду, – послышалось в недрах квартиры, – мадам Цаплина ни о чём не спрашивая, открыла дверь и, едва глянув на вошедшую, бросила через плечо: – Проходите, проходите!

«Что-то не больно похоже на жилище миллионерши, – подумала Ленка. – Дом то приличный. Когда-то назывался дворянским гнездом. А теперь таких домов – полгорода. А в квартире бардак. Сразу видно – денег не хватает взять прислугу. Или просто засранка, из тех, кто надевает белую кофточку, а шею неделями не моет. Да и охраны никакой нет. Такая ли она миллионерша, как старается казаться?»

Насчёт охраны тут же всё и выяснилось: два огромных ризеншнауцера смотрели на неё холодно и презрительно. Вот тебе и охрана!

– Леночка, – сказала мадам Цаплина, – можно я так тебя буду называть?

– Да-да, конечно! – почему-то обрадовалась Ленка.

– Мы с тобой две Леночки, – задумчиво проговорила Елена Григорьевна, осматривая Ленку с ног до головы. – Всё-таки, здорово, что и гостиница, и ресторан наш называется «У Елены»!

Ленка отметила: взгляд у неё хищный и ядовитый – одновременно. И ещё: мадам была в цветистом домашнем халатике, но сквозь него проступала неожиданно стройная фигура, совсем не старушечья.

– Какие прекрасные собачки! – рассмеялась вдруг Ленка. – А можно погладить их?

– Ну что ты, – очень серьёзно сказала Цаплина. – Они этого не потерпят.

Ленка протянула руку и совершенно спокойно потрепала шею одного пса. Потом почесала за ухом другого и, не обращая внимания на онемевшую от удивления Цаплину, села за стол, говоря:

– Мой сынок, Димка, и разрешения не стал бы спрашивать. Подошёл бы к ним и стал выщипывать из них волосинки или драть за уши…

– Я их держу возле себя исключительно для контраста: при моей доброте и наивности мне непременно нужен кто-то рядом, кто напоминал бы, что мир жесток и требует к себе соответственного отношения.

Ленка принуждённо рассмеялась:

– Ну да, конечно, конечно… Итак…

– Ты что, торопишься? Сейчас должен подойти нотариус. Все бумаги оформлены в администрации. Чтобы ускорить это дело, бюрократам пришлось выложить немалую сумму…

– Да нет. Куда мне торопиться?

– Вот и хорошо! У меня есть настоящее французское Шампанское! Это не наше. Шампанское может быть настоящим только из местечка Шампань во Франции. А у нас просто газируют вино и выдают за шампанское. Причём, даже не отвечают за использование их марки! А это  я недавно привезла из своей поездки по Лазурному Берегу. Попробуешь?

– Конечно, не откажусь, – ответила Ленка.

– Ну, ещё бы, – Цаплина усмехнулась. – Кто ж от такого откажется?!

Она наливала янтарный пенящийся напиток в хрустальные бокалы очень дорогой работы, и тут только Ленка отметила, что и картины на стенах тоже были вроде бы не простые, да и мебель… А шоколадные конфеты, ломтики сыра, фрукты свидетельствовали о том, что её здесь ждали.

Ленка была приятно поражена радушием и гостеприимством… И между тем на всём стояла печать какого-то запустения, в комнате царил беспорядок, а в соседней, которая просматривалась через открытую дверь, и вовсе был погром.

– Ты не представляешь, Леночка, как я измоталась от этих своих бесконечных поездок, – тяжело вздохнула мадам Цаплина. – Туда-сюда, туда-сюда. То Бразилия, то султанат Бруней. Постоянно приходится и группы сопровождать, и новые рынки услуг открывать … Вроде бы и разнообразие впечатлений – это то, к чему я всегда стремилась, а с другой стороны – годы своё берут.

– Устаёте? – сочувственно спросила Ленка, отхлёбывая вино божественного вкуса. Про себя подумала: «Не отравленное ли?» Но, увидев, что хозяйка пьёт то же самое и, вспомнив, что шампанское было открыто при ней, успокоилась.

– Как тебе сказать? В физическом смысле – нет. Я ведь на самом деле очень выносливая…

Мадам Цаплина вдруг села на пол и сказала:

– Да вот, посмотри сама!

И изумлённая Ленка увидела, как эта пятидесятилетняя баба сделала шпагат.

– А?

– Здорово! – восхищённо прошептала Ленка. Она бы так не смогла. – У меня бы там всё разорвалось!

– А ещё посмотри-ка!

И мадам Цаплина выгнулась мостиком.

Обе собаки равнодушно смотрели на хозяйку, и Ленка вдруг поняла: они видели здесь кое-что и похлестче.

Усаживаясь на диван, мадам Цаплина сказала:

– Как видишь, я как стальная пружина.

Ленка кивнула.

Но Цаплина вдруг плачущим голосом добавила:

– Но в смысле нервного напряжения – у меня никакие нервы не выдерживают! Никакие нервы! Ведь это не жизнь, а просто чёрт знает что! – Она выпила шампанское и спросила:

– Может, чего и покрепче?

– И это можно, только после того, как с делами закончим…

– И то правильно, – согласилась Цаплина.

Потом разговор плавно перескочил на гороскопы, в которых, оказывается, Елена Григорьевна была большим специалистом. Тут уж Ленка решила не притворяться и честно призналась, что ничего не смыслит в них.

Лучше бы она этого не говорила, а в очередной раз кивнула с умным видом: мол, да-да, конечно-конечно!.. Мадам Цаплина пустилась в такие подробные пояснения всяких звёздных и планетных комбинаций, что минут пятнадцать спустя после её рассказов Ленка уже абсолютно не сомневалась, что перед нею сидит чокнутая дура, к которой нужно будет только найти подход и выпотрошить из неё все её деньги!

И тут выяснилось, что это было лишь предисловием к одной простой мысли: наша встреча с тобой, Леночка, не случайна. Она предопределена свыше соотношением звёзд, и тот факт, что мы сейчас вместе сидим вот в этой не совсем прибранной комнате означает, что мы с тобою…

Ленка так и не узнала, что же всё это означало, потому что в комнату выползло что-то не совсем понятное. Это было существо мужского пола – босоногое, в трусах и с длинными волосами. Существу было на вид лет тридцать, и оно, шатаясь и хватаясь за стенки, пробиралось в туалет.

– Джейсон, ты уже проснулся? – с нежностью проворковала Елена Григорьевна.

– Да пошла ты! – прохрипел Джейсон на чистейшем русском языке, добавив к этому кое-что и похуже.

С этими словами он протопал в туалет, где и заперся.

– Не запирайся там! Не запирайся! – закричала мадам Цаплина. И с этими словами она вскочила и стала отчаянно стучаться в запертую дверь. – Опять заснешь, как вчера, и как тебя потом оттуда вытаскивать?

Не дождавшись ответа, Цаплина вернулась к своей гостье.

Чтобы хоть что-то сказать, Ленка спросила первое, что ей пришло в голову:

– А что – его зовут Джейсон? Это у него имя такое?

– Да, это моя маленькая причуда, – отмахнулась мадам Цаплина. – Всех своих мужчин я всегда переименовываю на английский лад. Так, на мой взгляд, солиднее получается.

Сменив интонации на слащавые, она крикнула в сторону туалета:

– Джейсон, смотри же там, не засиживайся!

Ленка почему-то на минуту растерялась и сказанула нечто такое, чего говорить явно не следовало:

– А я сначала подумала, что это ваш сын.

– Ну что ты, Леночка! Сыновья у меня солидные парни. Не такие, как этот замухрышка. Первый живёт в Канаде, а вот второго – он у меня от второго брака – никак не могу выпроводить куда-нибудь в порядочное место. Всё за папочку своего держится. Ну а по поводу мужской близости – вот когда доживёшь до моих лет, вот тогда и узнаешь, что такое настоящий зов плоти. Пока женщина молодая и привлекательная, ей кажется, что весь мир у её ног. У неё и мужья, и любовники, и поклонники, а стоит ей только состариться… Ты даже и не представляешь, сколько денег из меня вытягивает этот проклятый Джейсон… Свинья ты проклятая! – заорала она вдруг в сторону запертого туалета.

– Так вы бы гнали его куда подальше! – Ленка теперь точно знала, что говорит нечто очень правильное и то самое, чего от неё и ожидали.

– Да я бы с радостью, но ты же знаешь… А впрочем, куда вам молодым, знать, что такое зов плоти!.. – она закатила свои ядовитые глаза к потолку и глубоко вздохнула.

Ленка только рукою махнула:

– Ой, да только скажите, и я завтра же приведу к вам кого получше.

Глаза у мадам Цаплиной хищно блеснули, и Ленка заметила это.

– Ребята, которые приезжают из Приднестровья, готовы на любую работу устроиться. Да вы им только предложите какую-нибудь должность… Ну или так просто… В общем, если будет надо, вы мне только скажите. Обслужат – по первому разряду.

Эти последние слова уже были явным хамством, но Цаплина отнеслась к ним как к милой шутке.

В это время в дверь позвонили, и Елена Григорьевна пошла встречать нотариуса.

Это был полноватый лысый мужчина в очках с большим кожаным кейсом. Он деликатно поздоровался, демонстрируя почтение к хозяйке квартиры. Видно было, что он здесь уже бывал не единожды.

Нотариус попросил паспорта и переписал их данные в журнал, который достал из кейса. Потом что-то писал в журнале, сверяя данные решения администрации города и данные паспортов. Наконец, он выложил договор и предложил подписать сначала Елене Григорьевне, а потом и Ленке. После чего он поставил штампы и печати, расписался и выдал заверенные тексты договоров Цаплиной и Ленке.

– Борис Матвеевич, выпьете рюмочку? – спросила Елена Григорьевна, подавая конверт с гонораром. Нотариус, не пересчитывая денег, небрежно бросил конверт в кейс, говоря:

– Нет, милая Елена Григорьевна. Сегодня ещё дел много. Спасибо. А на днях я к вам всенепременно загляну. Нужно нам обсудить одно небольшое дельце. Всенепременно зайду, – повторил он и, закрыв кейс, направился к выходу. И в это самое время открылась дверь туалета, и из него вышел полуголый Джейсон.

– Ох, извините, – заторопился нотариус.

А Джейсон, увидев лысого мужика, чуть отрезвев, вдруг загородил ему проход и посмотрел на него с недоумением:

– Ты кто? – спросил он.

– Простите, не понял… – сказал нотариус, стараясь обойти полуголого Джейсона.

– Он кто? – спросил пьяный Джейсон у Елены Григорьевны.

– Иди в спальню! – крикнула Цаплина. – Уходи с глаз моих, горе моё!

Когда Джейсон скрылся  в спальне, а дверь за нотариусом закрылась, Ленка, обращаясь к Цаплиной, продолжала так, как будто их никто и не прерывал.

– Вы только скажите, – повторила она свою мысль.

– Считай, что уже сказала, – ответила ей мадам Цаплина очень серьёзно.

– Считайте, что заказ принят, – ответила Ленка, мысленно ещё не представляя, кого она назначит на эту должность. В крайнем случае, подошёл бы и кто-нибудь и из Васькиных братьев. Эти придурки только и знают, что разных баб к себе приводить. А бугаи – хоть на племенную выставку! Так хоть одного пристрою. На какое-то время меньше шума будет.

– Заказ – это ты хорошо сказала. Заказ… А что, – мадам Цаплина изобразила всем видом такую заинтересованность, что Ленка поняла: она хочет резко сменить тему: – фирма твоя  такие заказы выполняет?

У Ленки промелькнуло: вот это оно самое и есть!

– Выполняет. Удовлетворяем всё возрастающие потребности населения. Теперь настало время расширять услуги…

– И разнообразить!

– И разнообразить, – согласилась Ленка.

– Но, для этого нужно хорошо в людях разбираться! – воскликнула Цаплина.

– А что мудреного? Разбираюсь помаленьку…

– А про моего Джейсона что ты скажешь? – тихо спросила Цаплина.

– Алкаш и мразь последняя, – сказала Ленка, не стесняясь даже и того, что Джейсон  мог услышать. – Я таких сразу вычисляю.

– Вот и я тоже думаю: гнать его пора. Гнать.

– А вы гоните! Зачем такую скотину у себя держать?

– Вот как только ты выполнишь мой заказ, и у него появится достойная замена, тотчас же и выгоню.

– Да я завтра же займусь этим вопросом, – пообещала Ленка.

– Займись, дорогая, займись. У меня в туристической фирме…

Ленка  бесцеремонно перебила хозяйку:

– Это вы  здорово придумали: туристическая фирма, образовательный туризм! Пусть едут образовываться или повышать свои знания языка, а может, совершенствовать своё умение, технику... Так можно же девочек запросто посылать…

– А я о чём тебе толкую! – обрадовалась Елена Григорьевна. – Все хотят замуж выскочить за иностранцев, но не все в этом признаются. Да и родителям так легче: вроде как послали свою ненаглядную девочку обучаться английскому языку в Австралию, а она там вроде бы как нечаянно выскочила замуж. И девочке хорошо, и родителям спокойно. А мне всякий раз денежка перепадает какая-никакая. Вообще, русские женщины – это такой товар, который не залёживается на полках, – она цинично рассмеялась.

– Ну, я не совсем об этом. Мне до фени, выйдут они замуж, или пойдут на панель. Моё дело маленькое: я им – товар, они мне – деньги! Бизнес и есть бизнес! Разве я не права?

– Конечно, права! Здесь у нас полное совпадение взглядов!

Елена Григорьевна теперь радушно улыбалась.

– Сейчас я хочу освоить восточное направление: Арабские Эмираты, Турция… – Ленка тоже расслабилась, почувствовав, что здесь можно говорить открытым текстом. – Туда требуются официантки, продавцы магазинов. Необходимо знание английского языка. Вот этим и займусь в самое ближайшее время.

– Вот-вот! На Востоке! – многозначительно рассмеялась Цаплина. – Особенно на Востоке, где мужчины такие смуглые, а наши девушки такие все беленькие на их фоне. Там наши женщины очень даже в цене. Такой товар только предложи – с руками оторвут.

– Ну, вот я и предлагаю, – сказала Ленка.

– И вот тут-то мы с тобой и найдём много общего, – сказала мадам Цаплина. – К тебе девочки сами приезжают или ты их отыскиваешь?

– Да по-всякому, – ответила Ленка. – Многих я беру из Молдавии, многих с Украины. У меня там везде живут мои доверенные люди, они-то мне их и подбирают. Я ещё по-настоящему не бралась за Среднюю Азию и за Казахстан. Особенно Туркмения интересна.

– Ты что решила торговать туркменскими невестами?

– Да кому они нужны! И работяги, и невесты меня интересуют только одной национальности – русской. А там их миллионы, и все не знают, как вырваться оттуда. Да и здесь бродят, как неприкаянные, без крыши над головой. Они согласны на всё. Вот я и помогаю таким!

– Ну, что ж, очень благородно! И всё же, я удивляюсь. Ну, Туркмения или Таджикистан – это понятно. Но какого чёрта, к примеру, ехать из Молдавии, ведь там сейчас такие большие события происходят.

– Какие события? – удивилась Ленка. – Люди бегут себе и бегут – вот и все события.

– Э-э, Леночка, это ты плохо представляешь себе тамошнюю ситуацию. Там сейчас самые деньги и делаются.

– Ну, уж не знаю. Я что вижу, что понимаю, на том самом и зарабатываю, – сказала Ленка обиженно.

– Когда уходили наши из Германии, Польши, ну там, Западная группа войск, знаешь, сколько людей поимели хорошие деньги? И всё – без нашего участия! А теперь то же происходит в твоей Молдове! Мне мой муженёк рассказывал, как там делали деньги. У нас в России обмен денег уже закончился, а во многих республиках они ещё ходили. Вот и наш Госбанк вагонами туда гнал старые бумажки, а потом сразу конвертировал в доллары! А?! Здорово?! Но при этом, кто мог точно учесть, сколько поменяли, сколько себе оставили, перевели в банки  Швейцарии?!

– Ну, это уже не мои масштабы! Я вообще никогда никому не завидую. Но и своего никому не даю.

– Ну, что ж, правильная философия!

– Правильная, не правильная, а целее будешь. Жадность фраера губит…

Вполне довольная реакцией этой загадочной Ленки, Елена Григорьевна перевела разговор на другую тему.

– А ты моих конфет пробовала?

– Конфеты просто прелесть, – совершенно искренне заявила Ленка.

– Вот я твоему сынишке такую коробку передам, – сказала Цаплина.

– Да он, балбес, и не поймёт их утончённого вкуса, – возразила Ленка.

– Ничего, пусть с ранних лет приучается к роскоши.

Ленка представила себе своего Димку, который жрёт эти драгоценные конфеты в перерыве между своими безобразиями. Сказала, как будто без всякой связи с предыдущими словами и мыслями.

–  И всё-таки  у вас прекрасные собачки… Такие ласковые… Такие тихие.

Ленка снова стала трепать псов  за шею и гладить по голове.

–  Ты знаешь, Леночка! Я никогда себе не позволяю такого. Боюсь. Ты – первый человек, которому они позволяют такое…

– Да, бросьте вы!  Вы не знакомы с моим свёкром! Он бы показал вам класс! А сынок мой мог бы просто верхом на них ездить!

Елена Григорьевна искренне была поражена.

– Это просто какое-то паранормальное явление, – воскликнула она. – Интересно – это у него своё собственное, дар, так сказать, божий, или по наследству?

– Я так думаю, что по наследству, – сказала Ленка.

– Какая замечательная у вас семья, – сказала Елена Григорьевна.

– Да уж, не жалуюсь!

– Только тот, кто любит и ценит собак, тот и достоин называться человеком, – сказала мадам Цаплина очень серьёзно. – Твой мальчишка у тебя далеко пойдёт – помянёшь моё слово.


Уже дома Ленка вспомнила эти слова и подивилась им. Если только знатоки и любители собак и могут заслуживать настоящего уважения, то здесь что-то не то! Ведь Васькин папаша – последняя мразь. Это Ленка знала точно. И мадам Цаплина –такая же мразь!

Но тогда в чём же между ними разница?

Да ни в чём.

16.

Удивительная вещь – капитализм. Всё при нём превращается в товар: туфли, мебель, книги, земельные участки, дома, пища, искусство, деньги, служебное положение, голоса избирателей… Всё можно продать, и всё можно купить. Некоторые из таких сделок одобряются обществом, а некоторые осуждаются или даже запрещаются. И тогда поднимается вой по поводу попирания устоев. Но, если тот или иной бизнес очень уж сильно противоречит основным человеческим ценностям, то тогда не до красивых фраз об обществе равных возможностей и преимуществах рыночной экономики.

Торговля наркотиками или оружием осуждается, хотя всегда находятся люди, утверждающие, что это вполне достойные занятия, и их надо не запрещать, а просто держать под контролем. И всегда находятся такие места на Земном шаре, где всякие запрещённые виды бизнеса находят государственную поддержку и даже процветают. Например, маленькое африканское государство Либерия имеет гигантский торговый флот, сплошь состоящий из кораблей, не допущенных к плаванию в других государствах мира. В  цивилизованной Голландии смотрят сквозь пальцы на наркоманию и проституцию. А  уж какие необъятные возможности открываются в России для любителей поживиться за счёт несовершенства законов и общественной морали – это отдельная тема.

Гениальность мадам Цаплиной заключалась в том, что она изобрела такой способ торговли людьми, что под него очень трудно подкопаться. И на строгом и чопорном Западе никто ничего не скажет, и в бесшабашной России никто ни о чём не догадается. Пусть не все, но хотя бы кто-то знает, что корабль из Либерии – не очень надёжный вид транспорта, того и гляди, утонет, что наркомания и проституция даже в цивилизованной Голландии – тоже не очень хорошо. Но кто вразумительно объяснит про «образовательный туризм» – что это за штука? И так ли уж это плохо? «Образовательный туризм» звучит скромно и с достоинством.

Рекламные буклеты, плакаты, развешенные по городу, вкрадчивые объяснения самой мадам Цаплиной – всё говорило о том, что это вполне цивилизованная затея, а не грязный бизнес на человеческих слабостях или несовершенствах закона.

В самом деле. Рецепт приготовления «образовательного туризма» очень прост.

Берётся девушка, и вбрасывается в зарубежную жизнь. Очень часто – не наугад, а по известному адресу и при полном понимании проблемы всех заинтересованных сторон. Туда, где уже ждёт потребитель этой продукции. И всё упаковывается в красивую обвёртку: пожить в семье, лучше усвоить язык, познать страну изнутри… А потом – публичный дом, должность личной секретарши, задача которой – делать жизнь хозяина красивой и беззаботной.  Иногда, если кому повезёт, дело может закончиться даже свадьбой или получением вполне приличной работы. Но это редко. И всегда самое главное для этих девушек – зацепиться за тот мир, а остальное приложится!

Любящие родители по-своему понимают счастье своих детей: из этой задрипанной страны надо бежать. Надо бежать оттуда, где всё плохо, туда, где всё хорошо. И, если уж не мы, старики, сбежим, то хотя бы наш ребёнок уедет в ту счастливую страну, где всегда всё хорошо, и где никогда не бывает плохо. А вдруг ему повезёт, и он получит там образование?! Это же вам не наше ущербное. С их дипломами устроишься везде!

Интересно, что деточки самых высоких чиновников получили образование в Сорбонне или Кембридже.

Как его применить в России – это знают только они. Впрочем, совершенно не факт, что в России они бы ходили только в музеи или в филармонию. Но, по крайней мере, были бы под присмотром родителей. А там, предоставленные самим себе и не имеющие жизненного опыта, они, опьянённые свободой, а скорее, вседозволенностью, очень скоро познают жизнь с самой неожиданной стороны, и, к сожалению, не всегда  хорошей.

Большинство таких людей убеждено: Россия – прокажённое государство. Её преследуют революции и войны, тоталитаризм и вождизм. Нужно бежать в благословенные западные страны,  лучше всего в США! Поскольку движение за бугор в поисках хорошей жизни носит сугубо стадный характер, то ревущее и мычащее стадо бежит со страшным топотом, поднимая пыль до самого неба. И  каждому в стаде понятно, что нужно не только иметь при себе приличные суммы денег и подобающее образование, но для начала, как минимум, выучить язык. Только после выполнения этого условия и можно думать всерьёз о дальнейшем обустройстве в жизни.

Вот и отправляют серьёзные люди своих детей учиться в зарубежные школы, и детки там осваивают не только язык, но и всё остальное.

Тут-то и приходит на помощь мадам Цаплина.

Хотите, чтобы ваш уникальный ребёнок выучил английский язык? Обращайтесь в нашу фирму. Мы направим его на жительство в англоязычную семью. Где? В  Америке, в Канаде, в Англии. У вас наладятся личные связи с иностранцами, а взамен и у вас кто-то поживёт из тех же самых иностранцев.

Всё очень просто. А простые решения очень привлекательны, и Россия всегда была ими богата:

– взять всё, да и поделить,

– взять всех, да и пострелять (вариант: перевешать),

– взять, да и поставить у власти нового Сталина,

– взять, да и выучить английский язык, чтоб уж знать (и тут уж – никаких вариантов!)…

И всегда подразумевалось, что после каждого такого простого решения наступит необыкновенное облегчение. Ну, например, будет легче бежать из плохой страны в хорошую, легче будет жить там… О том, что возможны другие препятствия, люди не думают. Да и о чём вообще можно думать, когда, мыча и ревя, несёшься вместе со всеми в горячем облаке пыли?..

Конечно, Ленка была не права, когда считала, что перед нею просто старая дура, взбалмошная и лицемерная. Открытие мадам Цаплиной не было гениальным прозрением, дарованным свыше, так же, как оно не было и чистой случайностью. Для такого открытия нужно быть просто наблюдательным человеком. И чувство юмора иметь особенное. А мадам Цаплина всё это имела, так как у неё были необычно устроенные мозги, и подобных открытий она сделала в жизни великое множество, и все они  вели к её обогащению.

Деньги к ней шли не только по каналу образовательного туризма. Беспроигрышный бизнес: стремление всех быть стройными и красивыми, здоровыми и умными. Ну, где Вы, дорогой Читатель, видели человека, мечтающего быть больным и уродливым? А вот здоровыми и красивыми мечтают стать все! Молодые об этом задумываются меньше, а с возрастом это становится навязчивой идеей. К тому же, с возрастом и денег у людей больше. Вот и наладила мадам Цаплина реализацию всяких пищевых добавок, которые толстых за считанные дни (как утверждала реклама) делала стройными, а худых и измождённых превращала в крепышей с классической фигурой. Придумали даже своеобразную формулу, выражающуюся отношением веса, роста, размеров бёдер, талии… На всевозможных демонстрациях мод, конкурсах красоты она была непременным участником тусовки. Елена Григорьевна с симпатией относилась к культуристам, любыми способами стремящимся нарастить мышечную массу. А уж какую деятельность развила мадам Цаплина, помогая пожилым людям избавиться от морщин и живота, так этого просто не передать! Ведь все стремятся к классическим соотношениям! Таким любителям подправить свою внешность, исправить наследственность – нет числа! И все готовы платить! И платить немалые деньги!  Особенно старались женщины. Ими и занимался косметический салон Елены Григорьевны. Какие только мази не придумывали её лучшие косметологи, такие же специалисты, как и сама мадам Цаплина.  И оставалось только загадкой, на что эта мадам тратила все свои заработки, потому что жила она хотя и не бедно, но при таких доходах, какие приписывали ей завистницы и тонкие наблюдатели, можно было бы жить во много раз лучше.

Откроем маленькую тайну: Цаплина была не просто очень умная женщина. Она была умнее, чем мог бы догадаться самый тонкий наблюдатель. Что же касается некоторых странностей в её поведении, то это была специальная дымовая завеса для простачков, игра. Цаплина обожала совершать всякие глупости. Совершала и сама же ими умилялась.

Например, она могла прийти в офис и устроить разнос сотрудникам по поводу якобы царящего там беспорядка. И тут же начать наводить этот самый порядок. При этом собственноручно мыла полы, ползая на коленях, вытирала пыль, выносила мусор, подметала на улице возле дома, активно участвовала в побелке или покраске. Она получала удовольствие, когда после всей этой бурной деятельности, испачканная и измазанная, возвращалась в кабинет, мылась и оглядывала с чувством победительницы сотрудников: я – простая, такая же, как вы. Только я – могу, а вы ленитесь!  На равных переговаривалась с уборщицами, дворниками и прочими работягами. Человек со стороны мог подумать, глядя на неё, что она простая русская баба. На полном скаку коня остановит, в горящую избу войдёт…

Однако мадам Цаплина просто разыгрывала спектакль и забавлялась. Когда она добивалась требуемого эффекта и все убеждались, что они – единый дружный коллектив, вот тогда-то небрежным кивком через плечо или с лёгким движением пальца Елена Григорьевна роняла едва слышное: «Вы уволены!». Причём непременно – за самую ничтожную провинность. Человек думал, что он ослышался, что можно ещё что-то изменить и пытался что-то объяснить. Но юмор – он на то и юмор. Юмор – это, когда смешно. А что же смешного будет, если она примет извинения и простит? Не смешно это будет, а просто глупо. А мадам Цаплина была умной женщиной. Она любила, чтобы всё было по-умному, и поэтому никого и никогда в жизни не прощала.

Но всегда на человека даже и очень умного находится кто-то ещё умнее.

Вот так же точно и над мадам Цаплиной возвышался Некто очень Высокий, кто хотя и был намного ниже, чем Господь, но знал и понимал очень много. Так много, что некоторые поневоле уподобляли его Всевышнему.

Этот Некто держал в руках и остроумную мадам Цаплину, и напористую Ленку, и внешне благополучного и высоко взлетевшего кандидата в президенты Мерцалова. А также многих-многих других, которых мы не называем лишь потому, что не о них у нас сейчас речь.

Он держал под колпаком людей самых разных, да так, что те и не догадывались об этом, а если и догадывались, то ничего не могли поделать.

Впрочем, Глеб Борисович Мерцалов прекрасно всё понимал. Просто для него состояние опасности и напряжённости было настолько естественным, что иначе он жить не мог. К тому же, хорошо понимал, что влип так, что рыпаться поздно.

С детских лет Глеб Борисович проявлял необыкновенные способности к коммерции. Ещё шестилетним мальчишкой, однажды, придя на работу к маме, расположился у входа, и стал продавать старые свои игрушки, когда-то привезенные отцом из загранкомандировки. И ведь продал же!

В  школе одноклассники коллекционировали марки, обменивались ими, а Глеб их менял на бумажки большего размера и утверждал, повторяя слова отца, что лучше всего коллекционировать доллары! Маленький Глеб был совершенно равнодушен к маркам и этикеткам, фантикам и даже к старинным монетам. Он собирал только современные деньги, и лучше – большего достоинства. Звон серебряных монеток, конечно же, увлекал, но всё же цветная бумажечка, отличающаяся от почтовой марки лишь большими размерами, привлекала  его больше. Почти мистическая вера в силу денег помогала Глебу Борисовичу сформироваться как личности.

В пятом классе он на переменках в школьном туалете продавал товарищам не сигареты, а «затяжки»! И преуспел!

Глеб был общительным пухленьким парнишкой, никогда не лез в активисты и умело пользовался защитой известного хулигана по кличке Валет, состоящего на учёте в детской комнате милиции. Довольно неплохо окончив школу, он поступил в строительный институт, потом  работал в стройтресте прорабом,

занимался мелкой коммерцией – продавал государственный кирпич «на лево»...

Как только в России задули ветры перестройки, он создал кооператив «Новый быт». Строил дачные домики под ключ, организовал бригаду, выполняющую трудные работы в садовых участках: обрезку, вскопку…. Не пил, не кутил, а настойчиво копил эти самые разноцветные бумажки в виде денежных знаков. Предпочитал зелёные. На кредитные деньги создал швейный цех, выпускал детские игры, шил обувь… Потом познакомился с заведующей кредитным отделом банка. Она его убедила, что деньги являются таким же товаром, и их можно выгодно продавать. Это так его увлекло, что он  стал эту женщину усиленно обхаживать. К тому времени у него уже была жена и сын. Вскоре вместе с приятелями Глеб Борисович открыл банк, куда и перешла его любовница директорствовать. В те времена нужно было иметь всего пять миллионов уставного капитала, чтобы открыть банк. И здесь началось его восхождение: он обналичивал и давал кредиты сомнительным людям под огромные проценты. Был связан с криминальными авторитетами. Потом давал в долг умирающим заводам, и при задержке возврата кредитов забирал цеха. Так он на одном химическом предприятии и организовал парфюмерное производство, которое приносило приличную прибыль.

К этому времени первая жена от него ушла. Любовница переметнулась к его соучредителю и вышла за него замуж, а Глеб Борисович едва спас шкуру, откупившись от соучредителей и заведя дружбу с высоким чином в городской администрации. Банк, предприятия он выгодно продал, и свободные деньги вложил в свою парфюмерную фабрику, справедливо полагая, что этот товар будет востребован всегда. Вот в это-то не простое для себя время он и познакомился с Эльвирой, оказавшейся искусной любовницей. Глеб Борисович  истосковался по женской ласке и, вполне представляя, кто такая Эльвира, решил всё же связать с ней судьбу. Наладил производство кремов и мазей и, используя известнейшие французские марки, продавал их по баснословным ценам с огромной прибылью. При этом занижал не только прибыль, но многое вообще делал «под чёрным флагом», то есть уходил от налогов.

Короче говоря, когда однажды его пригласили в одно учреждение и рассказали весь его путь и все его проделки, сказав, что на всё закроют глаза, если он, во-первых, будет участвовать в президентских выборах, а во-вторых, впредь не будет  шалить, ему  ничего не оставалось, как согласиться.


Роман Григорьевич и генерал Колошматов вели тяжёлый и нелицеприятный разговор, который явно затянулся. Большие старинные напольные часы давно пробили девять вечера, но прохладнее не становилось.

– Эти идиоты и так раздробили Контору на множество служб. Ты думаешь, они не понимают, что мы теперь слабы, как муха после аборта? Хорошо всё понимают. Просто боятся! А теперь и вовсе  хотят допустить дилетантов контролировать спецслужбы!

– Хотят! – согласился Колошматов. – Пусть хотят!

– Но при Скочкове или Лобанове было всё просто. Хорошие были времена!

– Лучше сердце обрадовать чашей вина,

Чем скорбеть и былые хвалить времена.

Трезвый ум налагает на душу оковы;

Опьянев, разрывает оковы она.

– Достал ты меня своим Хайямом!

Роман Григорьевич разлил в рюмки коньяк «Арарат». Поднял свою до уровня глаз, посмотрел на искрящийся в электрическом свете коричневатый напиток и молча выпил.

– Да, были времена. А теперь пришёл этот гусь…

– Лебедь…– поправил Колошматов.

– Гусь!

– Как пришёл, так и уйдёт! Помяните моё слово…

– Может, ты и прав… Но что с того?  Мы сделали своё дело, посадили царя Бориса на второй срок.

– Тоже, сказанули: посадили!

– А что? Посадили! Не в тюрьму, хоть, может, и следовало… Но своё дело мы сделали. Теперь очередь их – делать ответный ход!

– Какой вы от них ход ожидаете? Чтобы хуже не было! И, кроме того, нам же это и было выгодно!

– Это понятно! Чего ты занимаешься словоблудием? Ты лучше скажи, что с этими зябликами делать? А вдруг болтать начнут?

– Не думаю! Не в их интересах. Вы кого конкретно имеете в виду?

– Да, хотя бы этого мерцающего одеколонного короля.

– Вот за него я совершенно спокоен. У него сейчас очередной роман. Котков его предупредил. Я думаю, он – нормальный жулик. Понял, что к чему…

– Жулик… А кто сегодня не жулик? Мы, что ли с тобой – ангелы?

– Не скажите! У нас всё же дела России стоят на первом месте!

– Дела России! Брось хотя бы мне заправлять! Дела России! А когда вооружение сдавали Дудаеву, мы здорово делами России были отягощены? Ты хотя бы мне лозунги не провозглашай!

– Да ладно вам… Та мулька проводилась с Боголюбовым из Генерального штаба… Да и тогда интересы России не ущемлялись. Например, с наводнением после обмена денег нашими, уже вышедшими из обращения бумажками. Да, многие тогда нагрели руки. Но, одновременно, обеспечили гиперинфляцию в дружественной Молдове. Разве не так?! Да и в казну немало зелени попало.

– Так. Только не нужно мне заправлять об интересах России! Этот интерес был побочным. А первичным были наши интересы, и не хрена мне здесь заправлять! Но теперь меня интересует ситуация в лагерях подготовки боевиков.

– Грузия, Афганистан, Сирия и Саудовская Аравия…

– Мне нужно наладить устойчивую связь с каждой страной. Но об этом – завтра. И эта Молдова… Уж слишком самостийными стали. Им нужно напомнить, кто там хозяин. Хорошо бы задействовать нашу Цаплю.

– Мы в этом направлении работаем. Сейчас отрабатывается вариант подключения дочери вашего институтского дружка.

– Дружка… – задумчиво проговорил Матвеев. – Хорошие были годы… Но молодость ушла, как сон, как утренний туман… Форсируйте это дело. Нечего распитюкивать.

– Форсируем…

– Через неделю я должен докладывать в Совбезе. Мне нужны конкретные дела, хотя бы обоснование наших планов. И всё подробно о Молдове. Он-то из тех мест. Ты же знаешь, как новая метла метёт?

– И пусть. Мы в их игры не вмешиваемся, и потому я не предвижу осложнений. Те, кто вмешивался, получил коленкой под зад. Этот урок нужно помнить крепко!

– Ладно тебе каркать! Ты, давай, подробнее доложи об этой Цаплиной. Что вы там ещё придумали?

– Она организовала устойчивый канал, по которому можно будет переправлять всё, что захотим, и в первую очередь людишек. А в Грузии и других странах, где пестуют и лечат  боевиков, можно будет направлять людей, которых будем использовать в тёмную. Они там легализуются, как проститутки, официантки, коммерсанты-мешочники. По нашим данным, в Панкийском ущелье крупные базы боевиков, лагеря подготовки… Хорошо бы…

– Я же сказал – об этом – завтра, на свежую голову. И не распускай губу. Итак, вопят на весь мир, что мы нарушаем суверенитет. А что с границей?

Матвеев нервно закурил.

– Какая граница в горах? Сложно всё…– буркнул Колошматов. – Сложно… Да и не пошлёшь туда никого. Там каждый друг друга знает…

– Просто только знаешь, что делается?

– Знаю… – буркнул Колошматов.

– Хозяин поставил задачу во что бы то ни стало добиться хотя бы кратковременного мира на Кавказе.

– Сам же кашу заварил…

– Вот на это и обрати внимание, – не обращая внимания на реплику Колошматова, продолжал Матвеев. – Нельзя допустить, чтобы огонь перекинулся на другие регионы Кавказа. Тогда всем мало не покажется!

– Генштаб будет саботировать… Выгодный бизнес…

– Не упрощай и не обобщай! Старый план предусматривал одностороннее прекращение боевых действий и односторонний вывод войск, без какого-либо согласования этих мероприятий с чеченскими сепаратистами. Но эти выродки не прекратили боевых действий. В результате –  наши ребята в цинковых гробах… Нельзя повторить ошибку!

– Понимаю. Готовим всё, как надо. Наши уже передали Масхадову свои предложения…

– И что?

– Думает… Он считает, что знает, как нужно разрулить ситуацию…

– Если проблема очень сложна, то каждый дурак может выступать специалистом. Разрулить… – и Матвеев грязно выругался матом. – Ты лучше скажи, что там по этой Бурлаковой? Редкая, как оказалась, сволочь. И в кого бы она? Отца я помню таким тихоней. Ни рыба, ни мясо. Но учился хорошо, да и организаторскими способностями отличался. До начальника цеха дорос. В кого бы она – такая? Или мамаша у неё – ведьма? Кстати, чем занимается её мамаша?

– В Тирасполе на деньги доченьки открыла бордель. Девочек ей направляет доченька. Я хотел было взять эту лахудру за жабры, но, учитывая ваши планы по её использованию, притормозил. Пусть порезвится. Легче будет потом захомутать.

– Да, сволочь редкостная! Ты смотри, а ведь сестра её вроде бы совсем не такая!

– А хрен её знает. Она сейчас усиленно охмуряет Мерцалова. Не то он на неё глаз положил, не то ещё что?

– Ты не упускай эту сладкую парочку. Они нам могут ещё пригодиться.

Они говорили ещё долго. Бизнес – это ведь такая вещь, что здесь нужно думать и думать, прежде чем сделать ответственный шаг. А то, чем занималась фирма «Агата Кристи-777», – это ведь и был бизнес.

17.

Ленке принесли повестку для явки в районное отделение милиции к следователю Клёнову О.Т.

– Вот те на! И с чего бы это вдруг?

В обеих квартирах на первом этаже в доме из потемневшего белого кирпича сразу стало неспокойно.

– И чего им от тебя надо, проклятущим? – бурчала толстая Любка. Она была добродушнейшим созданием, любила свою семью. И тех, кто дрался, и тех, кто сидел, и тех, кто слаб на голову, и всех остальных. Любила она и Ленку. А если за что и осуждала, так только за то, что та не спешила с рождением второго ребёнка, за которым, конечно же, должны были последовать третий, четвёртый и пятый… А ещё любила за её доброту и щедрость: они с Васькой привозили много всяких продуктов с базара и не скупились на всякие вкусности. Большие куски копченого мяса и  рыбу, колбасы и вырезки, заморские фрукты от фиников до бананов с ананасами. Приносили всё это, вываливали на стол в кухне и приговаривали: теперь и мы, как те буржуи, будем есть ананасы и рябчиков! Хрена вам! Власть переменилась!

Но в этот вечер Ленка чувствовала себя не в своей тарелке. По какому такому поводу вдруг её вызвали. С регистрацией было всё в порядке. Может, кто-то что-то наговорил? Старик Ульяныч? Вряд ли. Да и сам замаран по самую макушку.

– Не суетись под клиентом, – успокаивал её случайно трезвый Дмитрий Дмитрич. – Чего икру-то мечешь? Завтра пойдёшь и узнаешь. Чего раньше времени дёргаться?

– Да кто дёргается? Просто неприятно, когда не знаешь, что в той ментовке тебе предъявят…

– А что они могут тебе предъявить?..

Ленка попросила домашних раньше времени не говорить ничего Ивану Савельевичу.

– У бати сердце больное. Не хватает ещё, чтобы он с перепугу коньки откинул! Когда придёт Димку забирать, не трепитесь лишнего…

– Да что ж мы не люди, что ли? – всплеснула руками Толстая Любаша.

– Да что ж, мы не понимаем? – весомо сказал Дмитрий Дмитрич. – Даже, если я к его приходу и напьюсь, а это скорей всего, то и тогда – всё будет нормалёк. Я ведь, если какое важное дело, – всегда соображаю, даже, если и пьяный.

Когда на следующий день Ленка пришла в райотдел, дежурный старший лейтенант, равнодушно взглянув на повестку, буркнул из-за стекла:

– Второй этаж по коридору, тринадцатый кабинет…

Ленка поднялась по лестнице на второй этаж и очутилась в мрачном длинном коридоре. Вдоль стен сидели угрюмые люди, и только в самом конце сквозь клеточки толстой решётки светило окно. Этакий свет в конце тоннеля.

Пройдя в самый конец, Ленка присела у двери с несчастливым номером. И как раз у окна. Дождавшись, когда на часах стрелки показали четыре, она постучала в кабинет.

В мрачной комнате за столом сидел худой длинный мужчина лет тридцати – тридцати пяти, с треугольным вытянутым лицом и торчащим вперёд прямым и острым носом. Он взглянул на Ленку и бросил:

– Садитесь.

Взяв повестку, он внимательно оглядел Ленку и уточнил:

– Бурлакова?

– Бурлакова Елена Ивановна.

– В девичестве – Завьялова?

– Именно так. А в чём дело?

Следователь оценивающе взглянул на Ленку и вдруг как рявкнет:

– Здесь вопросы задаю я!

Ленка даже и не вздрогнула. Подумала только: «Сука-падла. Это у него приём такой. Профессиональный».

– Я что, уже в чём-то провинилась? Я уже обвиняемая у вас, или как?

Следователь промолчал. Внимательно разглядывая Ленку, он  продолжал задавать вопросы:

– Вы приехали сюда из Молдавии?

– Из Тирасполя. А раньше жили мы в Бендерах. А что?

– Надо полагать, зарегистрированы?

Ленка подала отметку о регистрации:

– Вот.

– Чем занимаетесь?

– Живу на иждивении мужа. Он работает в фирме по трудоустройству.

– В какой фирме? Название?!

–  «Соотечественник». Фирма помогает…

– Ясно, вы мне тут лапшу на уши не вешайте! Вы, что, так-таки и живёте на иждивении и ничем другим не занимаетесь?

– Сына воспитываю… На базар хожу… Обеды варю… Иногда мужу помогаю…

– Ты мне брось здесь девственницу из себя разыгрывать, – вдруг, перейдя на крик, взревел следователь. – А кто наших ростовских девочек  отправляет  за рубеж? Или ты не при делах?

– Вы что?! Кого я куда отправляла? Что вы мне шьёте?!

– У-у-у, как заговорила! «Шьёте»! Кто тебе что шьёт?! Сейчас придёт Марина Мартынова, которой ты обещала золотые горы и работу в Румынии в модельном бизнесе, и тогда ты иначе у меня запоёшь!

– Кто такая эта Мартынова? И что я ей такое говорила?

– А вот мы сейчас это и узнаем.

Следователь снял трубку и каркнул:

– Коля, заводи…

В кабинет вошла небольшого росточка девчушка лет шестнадцати. Вульгарная, с короткими обесцвеченными перекисью водорода волосами, она с каким-то безразличием смотрела на Ленку, на следователя и в её почти бесцветных глазах было лишь одно: да дайте же мне, наконец, дозу!

– Ты знаешь эту женщину? – спросил её следователь.

Девушка с безразличием взглянула на Ленку и кивнула.

– Ты мне тут не кивай! Ты громко скажи!

– Дайте мне дозу! Вы же мне обещали!

– А вот вы и занесите эти её слова в протокол, – хладнокровно потребовала Ленка.

– Молчать! Вам слово никто не давал! – рявкнул следователь и снова обратился к Мартыновой. – Так ты знаешь эту женщину?

– А я сказала: буду говорить только после того, как вы выполните своё обещание.

– Уведи её, – сказал следователь сотруднику. – Пусть подождёт в соседнем кабинете.

Когда они вышли, следователь ещё раз внимательно посмотрел на Ленку и спросил:

– И давно ты занимаешься этим бизнесом?

– Во-первых, я вас попрошу обращаться ко мне на «вы», а во-вторых, объяснить, в чём вы меня обвиняете?

Следователь как-то зло посмотрел на Ленку, потом снял трубку и проговорил:

– Гриша, возьми-ка у меня эту бандершу и препроводи в КПЗ. Пусть посидит, подумает…

Через минуту вошёл милиционер, и Ленка, ни слова не говоря, встала и пошла к двери, так и не взглянув на следователя.

В полутёмной комнатке, куда привели Ленку, уже находилось человек десять. Лампочка у потолка была выкрашена белой краской. Небольшое оконце с решоткой под самым потолком было зарешечено, но открыто. Пахло потом и карболкой.

Вдоль стен стояли две двухъярусные кровати. «Так, – подумала Ленка. – Всем места на этих кроватях нет».

Разного возраста женщины и девушки сидели на этих кроватях, на полу, и о чём-то разговаривали. Но, когда открылась металлическая дверь, все примолкли и с любопытством посмотрели на новенькую.

Как только дверь закрылась, одна из них, с потрёпанным лицом алкоголички, прохрипела:

– Курить есть?

Ленка выложила из сумочки почти полную пачку  сигарет «Космос» и все потянулись к этому сокровищу.

– Случайно, марафета нет? –  спросила другая с короткой стрижкой под мальчика и синяком под глазом.

– Нет. Не употребляю…

– Ты садись, – предложила первая, теснее прижимаясь к соседке и освобождая место…

Через три часа, ничего не объяснив, Ленку вдруг отпустили.

У выхода из милиции её ожидала мадам Цаплина.

– Дорогуша, если бы ты сразу позвонила мне, как только получила повестку, то ничего бы и не было.

– Откуда вы узнали, что я здесь?

– Ой, не смеши мои ботинки! – Елена Григорьевна рассмеялась каким-то неожиданным скрипучим смехом. Глядя на её морщинистое лицо, не верилось, что эта женщина способна делать шпагат и водить свою пижонистую «Пежо» без помощи шофёров. – У меня ведь везде свои люди. Я бы и так и так узнала, что тебя захапали эти уроды. Просто, на твоё счастье, сегодня дежурит Вадик – ты его, может быть, видела: на входе за стеклом…

– Не видела, – буркнула Ленка.

Цаплина почему-то обиделась.

– Ну, такой ещё мальчик симпатичный – старший лейтенантик.

– Да не заметила я никакого старшего лейтенанта! – почему-то обозлилась Ленка.

– Вот и зря. А он тебя заметил! И мне тут же и доложил: мол, наших бьют!.. – она опять рассмеялась. – В общем, садись в машину, я тебя довезу до твоего дома. И ни о чём больше не беспокойся.

Ленка не стала возражать. Хлопнули дверцы, и машина помчалась в том направлении, какое время от времени указывала Ленка, ибо сама Цаплина понятия не имела, куда везти свою пассажирку.

Ленка ехала и терялась в догадках, каким образом эта лахудра Маринка оказалась в Ростове? Её же она сама посадила в автобус, направляющийся в Одессу. Но звонить матери по своему телефону не хотела: понимала, что могут и прослушивать. Решила пока ничего не предпринимать.

Только обнаружив себя возле дома из потемневшего белого кирпича, Ленка вдруг сообразила, что попросила Цаплину подвезти себя не к себе, а именно к этому гнезду скандалистов и пьяниц.

– Ты обещала мне когда-то показать отца твоего мужа, – сказала Цаплина.

– Ничего я вам не обещала, – огрызнулась Ленка.

– Мама! Мама приехала! – заорал из окна кухни маленький замурзанный мальчишка. Он спрыгнул прямо с окна на землю и подбежал к остановившейся машине. Ему ещё не доводилось видеть такого нарядного красного автомобиля. Взяв с земли камень, и хотел, было нацарапать слово из трёх букв, которое научился писать, что и делал при первой возможности, но его перехватила Ленка.

– А это мой сынишка! – с нежностью проговорила Ленка.

– А вот у меня и для него кое-что найдётся, – Цаплина достала коробку конфет. – Те самые. На, угостишь своего сорванца.

Ленка не стала возражать. Сына она очень любила.

– Спасибо, – сказала она, а про себя подумала: «Она как будто знала, что увидит Димку…»

Мадам Цаплина с интересом рассматривала сумасшедшую квартиру. На кухне был сделан так называемый евроремонт, считающийся в те времена у нас каким-то чудом. А в коридоре заложенный кирпичом проём так и не был оштукатурен. Голые кирпичи в обрамлении ободранных обоев выглядели очень многозначительно. На стенах репродукции, взятые в рамочку: «Охотники на привале» и «Утро в сосновом бору».  Разномастные выключатели, розетки, лампочки и люстры создавали пёструю картину.

От угощения мадам Цаплина отказалась, а вот с Дмитрием Дмитричем заговорила так, будто всю жизнь его знала, и будто у них был оговорен показ собачьих сокровищ именно на этот день и на этот час.

Пошли в гараж. Ленка присоединилась к ним.

Дмитрий Дмитрич показывал великолепного эрдельтерьера и сучку – миттель-шнауцера, приговаривая:

– Откормлю, поправятся они у меня, а тогда и на продажу можно будет выводить.

– А где продавать будете?

– У нас рынок свой есть, – уклончиво ответил бывший жокей.

– Понятно, понятно: коммерческая тайна! – рассмеялась Цаплина.

С особым знанием она рассматривала зубы пса, задавала умные вопросы.

Бывший жокей охотно отвечал. Он вообще гордился своим ремеслом, и ему было приятно, что нашлась тонкая ценительница его искусства.

– Для меня собака – это не просто товар. Для меня собака – это друг, это хороший человек!

– Вот и я того же мнения, – закивала Цаплина. – Лучше собаки нет ничего на свете. Только на собак и можно понадеяться в этой жизни.

– А чтобы зубы у собаки были хорошие, ей никогда не надо давать всякую дрянь. И кости ей незачем грызть. Дорогую собаку надо кормить соответственно.

Уже уезжая, Цаплина вдруг спохватилась. Она остановила машину и извиняющимся голосом сказала:

– Ой, простите, Дмитрий Дмитриевич! Я же совсем забыла! У меня найдётся кое-что и для вас!

Она извлекла откуда-то  бутылку настоящего бренди.

– Вы такое пьёте? – спросила она извиняющимся голосом.

– А я всё пью, что пьётся, – со смехом ответил ей старый жокей.

Он тут же принялся откупоривать бутылку и, уже выезжая из двора, Цаплина увидела в зеркальце, как Дмитрич запрокинул бутылку и прямо из горлышка опустошал её необычное содержимое.

– Хорошая баба, – говорил он потом. – Хоть и подсунула мне своё заграничное пойло, а всё равно – приятно, когда тебя хоть так, но уважают.

Бывший жокей и в самом деле впервые в жизни пил бренди. Потому что во времена своего спортивного величия он к спиртным напиткам даже не прикасался, а когда величие вдруг закончилось, – с тех пор довольствовался водкой, да ещё самогоном, который гнала Валентина Ивановна со второго этажа. Самогон у неё был лучше всякой водки. Умерла старуха, царствие ей небесное, так хоть есть, что вспомнить хорошего про человека.

Приезжала Цаплина и после. Проведывала Дмитрича, ездила с ним на ту таинственную улицу, что тянется вдоль обрыва и на которой так много бездомных собак. Дмитрич хвастался, что именно здесь он находит самых породистых псов для своего бизнеса, но, сколько они в тот раз ни ездили, ничего примечательного так и не обнаружили. Собак было и в самом деле много, но все они оказались дворняжками.

Цаплина, как казалось, была этим разочарована, но взяла слово, что, как только он заприметит собачек нужной ей породы, сейчас же и просигналит по телефону. А нужны ей были кавказские овчарки. Мадам вообще любила всё большое и грозное. Она оставила ему свою визитную карточку и с удивлением отметила: у старика всегда при себе толстый бумажник, где лежала старенькая, но внушительная записная книжка с телефонами и адресами.

– Я вижу, у вас бизнес хорошо поставлен, – сказала она, кивнув на записную книжку.

– В настоящем деле, а особенно с собаками, без этого нельзя, – совершенно серьёзно ответил старик. – Я могу вам кавказцев хоть завтра привезти. Только, нужно знать: вы хотите злобных, или как?

– А что за кавказец, если он не злобный?! Только злобных! Самых злобных. А то ваша Лена чуть ли не оседлала моих псов дома.

– Ну и что? Я вам любого самого злобного оседлаю! Тоже мне, фокус!

Ленка прекрасно знала о возникновении этой странной дружбы, но не придавала ей значения. «Два дурака нашли общий язык», – думала она. Гораздо больше её волновало, не будет ли нового вызова к следователю. Но Цаплина сказала правду: всё было улажено, и этот ненавистный Ленке мент мог только скрипеть зубами в бессильной злобе. Но это был лишь скрип зубов, а не карающий меч правосудия.

Однако, через неделю после этих событий, приехав на одну из строек, она обнаружила там всё того же длинного и худого следователя из тринадцатого кабинета. Он, подстелив газету, сидел на бетонном блоке и беседовал с белобрысым Костиком – приехавшим с Украины.

Увидев Ленку, Клёнов вежливо спросил:

– Вы, я надеюсь, будете не против, если я побеседую с вашим работником.

– Он – не мой работник… Беседуйте. Мне-то чего?! – ответила Ленка с насмешкой в голосе.

– Я даже был бы не против, если бы и вы присоединились к этой беседе, но не настаиваю.

Ленка хохотнула в ответ: он не настаивает! Да кто ему даст настаивать. Если за дело берётся мадам Цаплина, то тут уж ничего не попишешь.

– То, что он вам расскажет, я всё уже давно знаю, – сказала она, и это была чистая правда.

Необыкновенную историю Костика знала и Ленка, знали и многие на стройке.

Костик Царьков был родом из Одессы. Ещё при советской власти его призвали в армию, и он отправился служить в Дагестан – одно из красивейших мест на Земле. Прекрасная природа и гостеприимные, добродушные жители. Строительный же батальон, в котором он служил, это была часть, которая не просто гнила и разлагалась, а просто смердела. Разумеется, не сама по себе, а вместе с государством.

Пьяные и нечистые на руку офицеры, совершенно растленные прапорщики. Казарма – хуже свинарника.

Кормили солдат плохо, но в качестве компенсации за краденое продовольствие, разрешали подрабатывать у местного населения, что ребята и делали: то кому-то забор построят, то крышу починят. На постоянные отлучки в поисках заработка и пропитания начальство смотрело сквозь пальцы. Негласный уговор был такой: вы нам не мешаете воровать, а мы вам позволяем не сдохнуть с голоду, если уж для вас это так важно. А если повезёт, и заплатят щедро, умейте делиться! Тогда и в почёте будете ходить, и разрешат и технику строительную взять.

Однажды в посёлок Кумли, где находился их батальон, приехал старый, убелённый сединами старик. Он был одет просто, но с достоинством, а по-русски хоть и говорил плохо, но понять его всё-таки было можно. И вообще он производил благоприятное впечатление. Благообразное лицо и неторопливое рассуждение. Он предложил ребятам поехать с ним в горы на три-четыре дня. Поработать, подработать. Некоторые из солдат допускали и раньше такие самоволки, но за ними, как правило, следовала гауптвахта. А в принципе мог быть и трибунал. Стройбатовцы выслушали старика и отказались. И только один Костик согласился.

На всю жизнь он запомнил слова парня из своего взвода:

– На что ты соглашаешься? Одесситы всегда были умным народом, но у тебя мозгов нету. Только дурак согласится ехать, неизвестно с кем неизвестно в какую даль. Завезёт он тебя в горы, а там поминай, как звали.

– Да не похож он на такого. Вроде – почтенный старец, – возразил Костик.

– Все они одинаковы!

Но так и случилось. Назад его не отпустили. Местность, где он оказался, была горная и труднодоступная, а представители власти, хотя и появлялись, но были они из числа местного населения и по степени продажности превосходили батальонных прапорщиков неизмеримо. Все всё знали и все всё видели, но обращаться за помощью было не к кому. Не один Костик оказался в мирное время в плену. Были там и другие: спившиеся бомжи и бродяги. А также и совершенно нормальные парни, которых заманили в горы или просто похитили. Работать приходилось с утра до позднего вечера, а за ослушание грозила самая реальная смерть. «Что я им плохого сделал? За что они меня так ненавидят?» – с изумлением думал он. Ни пощады, ни поблажек – ни от кого и никогда не было. Костик работал то на одного хозяина, то на другого, справедливо полагая, что его просто перепродают как скотину. Никто из них никогда не кричал и не ругался. Жестокость была тихая и равнодушная.

Сдохнешь – закопают. Выживешь – будешь работать дальше. Попытаешься бежать – настигнут и спокойно зарежут. Как барана.

Поначалу Костик пытался отстаивать свои права, но ему жёстко указывали на его место: били, пороли плетью. Бросали в яму и морили по нескольку дней голодом. Постепенно до него дошло: эти люди не любят много разговаривать. С ними нужно больше молчать. Стал молчать, но с мыслью о побеге не расставался ни на один день в отличие от некоторых своих соотечественников, попавших в такое же рабство.

Долго присматривался, долго и тщательно продумывал свои действия. И, наконец, решился.

Произошло это три с половиной года спустя после того рокового дня, когда он согласился на уговоры благообразного седого старца.

Когда очередной хозяин окончательно уверовал в безропотность своего русского раба, Костик тут-то и дал дёру. Хозяин в этот вечер крепко спал, а было это в отдалённом горном месте, на пастбище, и никого из людей поблизости, как знал Костик, быть не могло. В принципе можно было и убить хозяина. Зарезать, пока спит. И ведь было за что. Но Костик не решился на это, хотя прекрасно понимал: это жестокий человек, и, если он его поймает, то конец может быть только один – зарежет. И ещё другим рабам покажет труп, или только голову, чтобы и тем было не повадно.

Прихватив кое-что из еды, взяв палку и нож, которым хозяин резал скот, Костик пустился в путь. Шёл строго на юг. Понимал, что где-то там должна быть железная дорога, городки Гудермес, Аргун… Скитался по горам несколько дней. Сколько – он и сам потом не смог толком вспомнить.

По ночам было холодно, и он простудился. Поднялась температура, и он долго лежал в укромном месте под лучами дневного солнца и пытался хоть как-то прийти в себя – отогреться и собраться с силами. Еда давно закончилась, и теперь он просто голодал, но о возвращении назад не могло быть и речи. Костик твёрдо решил: лучше умру здесь, и мои кости обглодают дикие звери, чем вернусь в рабство. Однажды ночью он услышал где-то вдали звук проходящего поезда. Если это железная дорога, то это означает спасение. И свободу. Вот та простая мысль, которая пульсировала в его воспалённом мозгу. Шатаясь, как пьяный, он шёл в ту сторону, откуда однажды услышал звуки проходящего железнодорожного состава.

Было уже раннее утро, когда он подошёл к высокой насыпи, по которой тянулись спасительные рельсы. Подумалось: «Ну, вот я и дошёл!» Правда, непонятно было, как можно будет остановить поезд или как в него заскочить на ходу. Но думать ещё и об этом не хотелось.

Две-три тени, промелькнувшие в утреннем полумраке, заставили его вздрогнуть. То, что в горах водились волки, Костик прекрасно знал, и на этот случай у него с собою и были толстая палка и нож, больше похожий на кинжал. От одного волка можно отбиться дубинкой, от двух – пожалуй, тоже. Но, если волков будет несколько? Лихорадка, трепавшая его последние два дня, как будто прошла. Холодный пот выступил на лице.

Что так, что этак – один чёрт умирать. И он приготовился к худшему. Но, присмотревшись, Костик увидел, что это были никакие не волки, а лошадь с жеребёнком. Где-то вдали пасся табун лошадей, и это тоже ничего хорошего не предвещало. Искать сочувствия и помощи у местного пастуха было бесполезно. Отдаст назад или в лучшем случае возьмёт опять в рабство. И Костик побрёл, прячась за насыпь, прочь от лошадей и других признаков присутствия людей.

Сесть на поезд ему всё-таки удалось. Товарняк притормаживал на повороте, и Костик, собравшись из последних сил, влез на пустую платформу и, упав на её дно, потерял сознание.

Пришёл в себя на какой-то станции. Он лежал в каком-то домике, прямо за окнами которого по громкоговорящей связи кто-то орал на русском языке, о том, что по такому-то пути «оссаживается состав поезда». Он не понимал, что значит «оссаживается», но то, что звучала русская речь, его успокаивало. Что-то лязгало и перестукивало, и это было сладкое ощущение.

«Я на свободе!» – первое, что подумал белобрысый русский паренёк по имени Костик Царьков.

Он ошибся.

Место, в котором он оказался называлось городом Горячий Ключ. Цивилизацией не пахло и здесь.

Железнодорожник, приютивший его у себя, оказался человеком достаточно добродушным. Он дал заболевшему парню выздороветь, а затем предложил: если хочешь, езжай к себе домой, а хочешь, оставайся у меня.

Костик подумал, что у себя на родине он вряд ли сможет доказать, что не был дезертиром, а документов у него при себе никаких не было – всё отобрали ещё в самом начале. Поневоле рисовалась картина примерно такая: я неизвестно каким способом доезжаю до Одессы, преодолев множество препятствий, вроде милиции и прочих любителей поживиться за чужой счёт. Являюсь домой, и меня встречают родные. И что я им скажу? Допустим, они мне поверят, что в наше время существует самое настоящее рабство, но кто мне поверит из властей? Чем я докажу, что не дезертир? При приёме на работу требуют паспорт и военный билет, а что я покажу?

Так и остался у того хозяина. Отличия от прежнего рабского состояния были: ел он то же, что и вся хозяйская семья. Его не били. Ругали относительно редко. И даже сидел он с хозяевами за одним столом, что было совершенно невозможно у высокомерных горцев. В этой семье знали, что такое мыло и даже имели привычку мыть руки перед едой и купаться. Выйти в окружающий мир можно было в любой день и час. Уходи и езжай куда хочешь. И никто не будет за тобою гнаться, угрожая расправой. Вот он тебе – город, хотя и далеко не такой шикарный, как Одесса, но всё же и здесь было какое-то жалкое подобие проспектов и зданий, претендующих на величественность. К тому же – санатории, горы, зелень…

Одного только не было – настоящей свободы. Работать на нового хозяина приходилось по пятнадцать-шестнадцать часов в сутки. Без выходных или отпусков! Цепи, которые теперь опутывали его, были сделаны из чистого воздуха и не содержали в себе ни единого атома железа, но это были прочными. Такими же прочными, как и те, что были в горах.

Однажды он решился на отъезд. Денег ему за работу никогда не давали, и поэтому ему пришлось просить их у хозяина. Тот не стал отговаривать и дал на дорогу немного денег.

Проехать до Одессы оказалось делом очень трудным. Союз распался, и теперь Украина была самостоятельным государством. И как доказать, что ты – гражданин этого государства, Костик не знал.

Мать, которой он всё это время ни разу не писал, приняла его, хотя и со слезами на глазах, но с радостью. А отец к этому времени уже давно умер. Так и не дождался сына.

Но самое страшное было впереди. Одесский военкомат, куда все эти годы обращалась мать Костика, ещё в самом начале дал официальный ответ за самыми высокими подписями и с очень важными печатями: ваш сын демобилизовался из своей войсковой части и отбыл на родину такого числа и согласно таким-то и таким-то приказам и прочим документам.

Выяснив, что он никому не нужен у себя на родине, парень после долгих мытарств попал в Ростов-на-Дону, где его и приютила у себя на работе Ленка. У него не было никаких документов. Для всех в мире он просто не существовал!

Вот и вся история.

Клёнов спросил Ленку:

– И ты всё это знала?

– Знала, конечно.

– Ну и чем же ты отличаешься от тех рабовладельцев?

– Да что вы ко мне пристали? Я человеку помогла работу найти.  Вы бы такое сделали! У него нет никаких документов! Он здесь не помирает с голоду, не ходит босиком и у него есть крыша над головой…

– Он работает, а ты богатеешь за его счёт!

– Все богатеют за чей-нибудь счёт.

Клёнов подошёл к Ленке вплотную и, глядя в её глаза, тихо сказал:

– Кто-то похлопотал за тебя, и я не могу ослушаться приказа начальства. Но помяни моё слово: я ещё доберусь до тебя!

18.

Описанные выше события нуждаются в некотором пояснении.

Организация под кодовым названием «Юридическое агентство «Агата Кристи–777» была озабочена собственным выживанием. Государственные интересы, это, конечно, важно, но и существование Конторы и множества её подразделений – не менее важно! Причём, нужно было думать не только о себе, но и об интересах спонсоров.

А поскольку в государстве мог возникнуть вопрос о дальнейшем содержании за счёт налогоплательщиков этого учреждения, то Конторе время от времени приходилось напускать на себя солидный вид и изображать кипучую деятельность на благо Родины. Впрочем, кто так не делает?! Все службы понимали, что в конечном итоге от всяких там чрезвычайных обстоятельств выигрывают в конечном итоге именно те самые службы. Так, например, было в семидесятых, когда на юге страны выявили холеру. О, что тогда было! Закрыли на карантин города и порты. Перекрыли дороги… Государство выделило огромные средства службе, которую всегда держала на голодном пайке.

Когда наша доблестная милиция уж очень часто подвергалась критике за бездеятельность или взяточничество автоинспекторов, в каком-нибудь городе вдруг ловили и препровождали в тюрьму банду, или оборотня-милиционера, и все убеждались: милиция нужна! Она стоит на страже наших интересов.

Выборная компания выявила самое отрицательное отношение общества к войне в Чечне. Цинковые гробы всё приходили и приходили, и уже никто не считал потерь молодых необстрелянных мальчишек, посланных в эту молотилку. А кто считал потери чеченского населения?! И почему их не считали вместе? Ведь, не весь же народ вдруг стал  бандитами и боевиками?!

Всем надоела война.  И тогда-то избранный на второй срок президент дал поручение вновь назначенному секретарю Совета Безопасности завершить эту войну, так некстати развязанную им же, поддавшись уговорам и заверениям бывшего министра обороны. Он понимал, что она очень плохо влияет на имидж и государства, и его, как президента. Но, одновременно, он понимал, что есть в стране силы, и не малые, которые очень заинтересованы в продолжении этой бойни, так как это был сравнительно простой  способ обогащения. И к этой кормушке в кои годы были допущены высокие военные чиновники. Так что, задача перед гордой птичкой стояла очень даже не простая.

Пока секретарь Совбеза занимался подготовкой переговоров с сепаратистами, в Конторе было решено показать, что и они нужны в этой стране. А то получится: пришёл новый секретарь Совбеза, а они, бездельники, никому больше не нужны. Нужно было срочно показать и другие угрозы, с которыми именно конторщики должны были справиться: раскрыть, обезвредить, предотвратить… И тогда всем станет ясно: Контора очень даже нужна, и ей следует выделить достойное содержание и прибавить власти!  И народ перестанет многозначительно ухмыляться и ругаться матом при упоминании этого достойного учреждения. Нужно показать, что Контора нужна всегда, при всех президентах, во все времена…

Народ у нас, он ведь какой? Он всё схавает.

Оставался совсем пустячок: нужно было изобрести эти самые события. Тому подразделению Конторы, которое именовалось юридическим агентством «Агата Кристи-777» и было поручено лишь одно направление этого грандиозного плана. Иные направления отрабатывались другими. И не о них сейчас речь.

Что же касается «Агаты Кристи-777», то вышеозначенное предприятие вдруг озаботилось положением дел в Молдове. Мало того, что в Кишинёве звучали явно недружественные голоса, и принижалось всё русское. Мало того, что они спали и видели себя в составе Румынии. Но, к тому же, ещё и угрожали Приднестровью, ориентированному как раз на Россию…

Нужно было закрутить такое дело, которое бы показало нечистоплотность, коварство и безнравственность правителей Молдовы. Причём, опорочить их не какими-то сложными для понимания простых людей поступками международного уровня, а сделать их участниками самых, что ни на есть позорных для всех цивилизованных стран действий. Именно для этого был разработан генерал-лейтенантом Павлом Афанасьевичем Колошматовым план с вовлечением в него самых высокопоставленных чиновников Кишинёва. А вот с нашей стороны должна была быть фигурантом по этому делу не безызвестная нам мадам Цаплина. Разоблачение её и должно было привести к разоблачению высокопоставленного чиновника Молдовы и дискредитации её администрации.

Мадам Цаплина с её безудержною жаждой наживы и полным отсутствием нравственных ограничителей очень подходила для выполнения этой задачи. Разумеется, ей не сообщили, что фактически ведут её на убой. Более того: почтенная мадам даже получила инструкции, каким образом можно будет расширить предлагаемый ей бизнес, для чего придётся кое-кого подставить, а кое-кем по своему усмотрению и пожертвовать. И мадам Цаплина в полной уверенности, что именно она-то и является вершительницей судеб, вплотную занялась вовлечением в дело своей новой знакомой – Ленки Бурлаковой, которую именно она, мадам Цаплина, и поведёт на убой, когда и если в этом возникнет необходимость.

Для укрепления доверия Ленки к мадам Цаплиной и был организован Агентством вызов её к следователю. Равным образом, как и неожиданное спасение из лап жестокого мучителя.

У Ленки не хватило мозгов, чтобы понять, что это был дешёвый розыгрыш.

А вот у следователя Клёнова мозгов хватило. «Что это за дела, – с возмущением думал он. – Сначала дают команду заарканить эту босячку. Затем говорят, чтобы я заткнулся! И я должен проглотить и сделать вид, что ничего не понимаю… Понятное дело: кто-то кому-то в очередной раз дал на лапу».

Следователь был человеком мрачным, и всегда с ненавистью смотрел на коллег, ощипывающих клиентов и вовсе не озабоченных благородной задачей вступиться за обиженного и наказать преступника. Пройдя в своё время Афган, и имея свои представления о чести и справедливости, он олицетворял собой тех белых ворон в нашей системе правосудия, которые взяток не брали, не пользовались служебным положением и, как презрительно говорили те самые коллеги, был не от мира сего!

Ни о каких замыслах «Агаты Кристи-777» он ни сном, ни духом не ведал и даже не знал о существовании фирмы с таким названием. Он понял то, что увидел: сначала дали одну команду, а затем вдруг другую. Значит, это кому-то выгодно. Он давно работал в этой должности и дослужился до следователя по особо важным делам. Поэтому ничему не удивлялся. А чему здесь удивляться-то?! Кто-то из высокосидящих поимел с этой бандерши, и приказал закрыть глаза на её художества. Но – ещё не вечер. Не так-то просто ему закрыть глаза. Он – следователь по особо важным делам, и ему не пристало ловить жуликов, укравших мешок картошки и считать это высшим предназначением. Он был возмущён тем, что эта стерва Бурлакова уверовала в свою безнаказанность и сейчас подсмеивается над ним,  и он не думал так просто сдаваться.

Герои-одиночки, которых показывают в американских боевиках, сплошь и рядом восстают против существующей власти и проводят самостоятельные расследования и самостоятельно определяют правых и виноватых, оставляя в живых одних и беспощадно отстреливая других. Бах-бах, тра-та-тах и – справедливость торжествует! На экране всё это выглядело восхитительно, но сколько раз Клёнов задавался вопросом: а возможно ли у нас такое? И столько же раз отвечал себе: у нас такого быть не может. Или у нас власть страшнее, чем у них, или сыщики слабее духом, чем американские.

Где-то подсознательно он уже давно всё для себя решил: «сделаю вид, что отошёл в сторону и заткнулся, но то, что смогу, то узнаю, и если всё-таки обстоятельства позволят, то полученную информацию выложу на стол прокурору! А то и сам буду её судить, и обязательно приведу приговор в исполнение. Именно из-за таких, как эта лярва, Россия, за которую гибли мои товарищи в Афгане, сегодня в такой жопе».

Ещё до вызова Ленки он успел побывать в этом глухом закутке и посмотреть на всех обитателей дома из белого, почерневшего от времени, кирпича. Это знакомство не принесло ему удовольствия и лишний раз подтвердило, что в нашем городе ещё много помойных ям, зловонья и грязи.

Клёнов выяснил, что Ленка имеет немалые деньги, раз за короткое время купила сначала однокомнатную квартиру, а потом и трехкомнатную. Значит, есть доходы. Но, неужели эти доходы от её фирмы по трудоустройству?! Нужно будет и туда заглянуть, посмотреть, что к чему. Ну, не может быть там всё так гладко! Как-то она же эти бешеные деньги получила? Как? Может, помогает нелегалам получать работу? Но, и это бы не дало ей таких денег. Тогда, что же? Не удивлюсь, если узнаю, что она…

Дальше он не додумал. Подписал повестку и с посыльным передал её Елене Ивановне Бурлаковой.

«Неужели такие сволочи захватят власть в стране? – размышлял Клёнов. –  Впрочем, они уже её захватили. Если бы была моя власть, можно было бы брать высокопоставленных чиновников всех подряд. Все – сволочи! Что будет с  Россией?».

Будет то самое, что описывал Солженицын в своём «Архипелаге»: блатные по поручению свыше захватят власть в зоне и будут вытворять в ней всё, что захотят… Но тот же Солженицын описывал и другое: в этих же зонах бывшие фронтовики организовывались в вооружённые отряды, затачивали железные прутья, делали себе настоящие пики и ножи и, действуя по законам всё той же зоны просто вырезали этих ублюдков. А что ещё оставалось делать, если несправедливый закон был не на их стороне? Зона и есть зона! Здесь главенствуют не законы, и жизнь управляется по понятиям.

Может, так и нужно действовать? Выявлять и отстреливать! Ведь – та же самая ситуация, которую описывал Солженицын!

Отстреливать, резать таких надо всеми возможными способами. И не до красивых слов тут, не до Конституции с её гарантиями для каждого! С другой стороны: тогда получается, что каждый может вершить правосудие? А что, если всяк будет понимать справедливость по-своему? Тогда же, и правда, будет настоящий бардак! Но, то, что эта сволочь должна сидеть в тюрьме, Клёнов не сомневался.

Поначалу он думал, что все жильцы этого мрачного дома – члены одной банды. Потом подумал, что эти выродки ничего не знают или имеют лишь смутное представление о деятельности сволочной бабы.

Ещё до вызова Ленки он успел побывать в этом глухом ростовском закутке и посмотреть на всё это сборище.

Картина вырисовывалась вполне определённая: Ленка Бурлакова представитель именно этих людей, населяющих первый этаж дома с потемневшим белым кирпичом. Она уже не живёт здесь, потому что разбогатела, но сюда её неудержимо тянет и тянет, потому что это всё – её родственные души, духовно близкие люди. Они никому не нужны, ни городскому начальству, ни губернатору, ни президенту… Они – лишние люди! Единственно, кому они нужны, так это именно Ленке. И она приходила сюда просто для удовлетворения своего честолюбия. Ей очень хотелось казаться хотя бы в их глазах значимой, способной решать проблемы, одаривать или, наоборот, карать.  Попьянствовать, орать среди ночи – это и был для неё высший кайф. Она здесь была среди своих, не понимая, что и она оказалась в числе лишних людей.  И что бы она ни вытворяла, она делала это от их имени, отражая их представления о том, как нужно жить. Не она над ними владычествовала, а они над ней. Это – самое, что ни на есть дно. И она – представитель этих людей. Они делегировали ей свои полномочия, и она сюда возвращается как бы для отчётности перед своими избирателями.

Клёнов побывал  и на стройках. Вот там-то информация и пошла более серьёзная. Старика Ульяныча разговорить не удалось. Но всё-таки следователь кое-что узнал и составил для себя портрет Ленки Бурлаковой ещё до того, как вызвал её к себе в кабинет.

Составил. И что теперь? А теперь ему говорят, что он должен отойти в сторону и молчать.

Ага! Аж разбежался!

А как же эти глупые девчонки, которых она переправляла за рубеж? А Костик Царьков? Из армейского рабства парень угодил в рабство к горцам, из горного рабства – в городское. Уехал в родную Украину – и там то же самое. Подался в Россию – опять то же рабство. Да когда же это кончится?..

Пусть хоть весь мир рухнет, но Россия должна жить! На Украине – продажность, в Молдавии – безобразия. К сожалению, в России  и то, и другое…  И многие в это смутное время просто озверели. Рвут Россию, пытаются раздербанить, отхватить больший кусок пирога. Как будто живут последний день, и все нравственные законы не для них написаны!

А мысль всё работала и работала: надо же что-то делать. Нельзя ждать у моря погоды.

Клёнов был упрямым человеком. Если был в чём-то убеждён, то добивался цели любыми методами, и не всегда законными.

Вы меня оттеснили от расследования? Ничего страшного. Я что-нибудь всё-таки придумаю. Я всё же прижму эту сволочь. Но, это может быть и достаточно опасно. Не известно, с кем эта сука связана, и кто там на верху её крышует. Правда, можно её прищучить, и не своими руками. Пристрелит эту бандершу конкурент или завистник – вот и хорошо. И никакие сволочи мне не помешают сделать то, что я наметил… Да они и мешать-то не станут. Они всегда с лёгкостью расстаются со своими, потому что у них нет друзей. Есть только подельники.

Следует напомнить: это были не твёрдые решения Олега Тихоновича Клёнова, а лишь поток мыслей, которые он ещё не оформил в чётко выстроенный план действий.


Одного из работников Ленки звали редким в России именем Герман. Это был бывший контрактник, повоевавший в Чечне, в Абхазии и в других горячих точках. В том числе и в Приднестровье. Полученное ранение не позволяло ему и дальше участвовать в боевых действиях или даже наняться охранником к кому-нибудь крутому и денежному. Поэтому парень пошёл на стройку. С документами у него было всё в порядке, и он не боялся ничего. Ни Ленки, ни милиции. На вопросы следователя отвечал твёрдо, хотя и уклончиво:

– Чем она меня таким привлекает? Да просто платит хорошо. Хотя могла бы и больше. А то, что сволочь, так кто же теперь у нас не сволочь? Если её не будет, то куда тогда людям идти? В других местах не лучше. Сволочи бывают и пострашнее. Разве не сволочи продавали наших ребят в рабство тем же чеченцам? Или ангелы те, кто оружие им толкал, на нашей кровушке бизнес  свой кровавый делал?!

Уже закончив разговор, Олег Тихонович спросил Германа:

– А почему бы тебе не податься в казаки? Там бы и нашёл себе какое-нибудь применение.

Герман ответил неохотно, как будто речь шла о чём-то особенно тяжёлом для него:

– Был я у них уже. И даже сотником назначили. Да всё везде одно и то же. И там зарабатывают на нас, дураках. Баста! Больше не хочу быть дураком!

– Разочаровался?

– Не то слово.

– И чего ж так?

– Не хочу я об этом больше говорить.

– Ладно, не надо. Я ведь тебя так только спросил, неофициально.

Клёнов уже не в первый раз встречал людей, обладающих знанием военного дела, и к чему-то готовых. Очень часто из них образовывались бандитские сообщества, полувоенные организации. Сила есть, её только нужно было возглавить кому-то и направить в нужное русло.

Пропадает силушка, а зло тем временем безнаказанно торжествует…


А в «Агате Кристи-777» мысль тоже била ключом. Там о существовании старшего следователя по особо важным делам не знали и о его тайных мыслях не имели ни малейшего представления. Не умели там читать мысли конкретных людей. Зато, как им казалось, умели разгадывать чаяния широких народных масс.

Конечно, этот болезненный  президент – не самое лучшее для России. Но именно он даёт нам шанс выжить. А вот, если пришла бы эта длинношеяя гордая птичка, или, скажем, красно-коричневые, – хрен его знает, что бы тогда было! Может, и России было бы лучше. Но, вполне возможно, – и не очень. Нарвались бы на что-то, наподобие рябого Йоси. Для нас, казалось бы, вроде и хорошо. Власть неограниченная. Но, если вспомнить историю, при таком раскладе, кто мог что-то гарантировать? Сегодня ты на коне, а завтра – место возле параши и небо в клеточку. И это в лучшем случае. А то, и пуля в голову – и  даже могилки не найдут твои близкие. Из земли пришёл, в землю и вернулся! Чего тебе ещё?!

И просто удивительно, что этот Александр Иванович Лебедь, доросший до командующего армией, не понимает таких простых вещей! На что он надеется? На порядочность старого лиса? На своих сторонников? На то, что он такой умненький и разумненький, что всех обманет и обведёт вокруг пальца? Просто не верится, что  мужик с таким басовитым голосом, привыкший отдавать команды: «Смирно!» или «К бою!» столь наивен и глуп. Ведь, в президенты-то рвался! Это не Мерцалов. Никто его не заставлял участвовать в этом сумасшествии. Так нет же, участвовал. И, на удивленье, занял почётное призовое место! И приз получил достойный: советник президента и секретарь Совета Безопасности! Не хрен собачий!  Но, дурень, того не понимает, что живёт он в Стране Дураков, и этот приз автоматически снимает его с гонки за президентство в двухтысячном году, потому что теперь все дурачества старого больного президента так или иначе, будут связывать и с его именем! Или он всерьёз надеялся изменить ситуацию?! Да и не знал он коварства аппаратчиков, когда говорят «будет сделано!», а делают всё наоборот или ничего не делают вовсе. Не знал, что человек-то на девяносто восемь процентов состоит из воды и является отличным удобрением. Возвращаясь в землю вне зависимости от чина, он становится чернозёмом. И эта возможность при таком раскладе становится вполне реальной. Не знал простой истины: чем дальше от этого гадюшника, тем целее будешь. Так нет же, нужно ему было сначала расшевелить этот клубок змей, а потом ещё и подставиться для того, чтобы покусали! Эх, генерал, мать твою!

Роман Григорьевич почему-то вспомнил, как впервые всплыла фамилия  Лебедя.

Это было в 1993 году.  Они тогда мараковали, как спустить на тормозах  скандал в Приднестровье. Колошматов скупо, как беспристрастный сторонний наблюдатель, обрисовал ситуацию. Матвеев взглянул на генерала и промолчал. Потом, словно вспомнив что-то, резко спросил:

– Да кто такой Лебедь?

– В справке всё есть…

– А ты – своими словами… Некогда мне фолианты твоих писарей читать…

– Направлен туда под именем полковника Гусева 23 июня 1992 года. 27 июня назначен командующим 14-й армией. Ситуация в этот момент была критической. Шли позиционные бои.
Лебедь делает резкие заявления, угрожая Кишинёву,  и поддерживает приднестровцев, выступает с критикой Ельцина и российского правительства. Некий журналюга Невзглядов в захлёб говорит о новом  защитнике российских интересов.

– И мы просто это проглотили? Куда смотрел твой отдел?

– Докладывали. Другим за такие фокусы голову отрывали. Ну, представьте себе, что так выступил бы командующий Сибирским военным округом, или военный комендант Красноярска, или кто ещё. А тут... Ну не боялись же они командарма. И так продолжалось несколько лет. Потом, после октябрьских событий в Москве Лебедь выступил с обвинениями против приднестровцев.

– Ладно… Остальное я знаю. Ты вот что: передай Григорьеву, пусть найдёт этого Невзглядова и постарается выяснить, что ему известно. Мало нам было Дмитрия Холодова.

– Слушаюсь…

– И вот ещё что: пусть Митрохин направит своих сыскарей в Тирасполь. Нужно всё же узнать, отчего погиб этот Костенко. Его арестовали и передали в руки военнослужащих 14-й армии, после чего комбат погиб при весьма странных обстоятельствах. Надеюсь, ты понимаешь, что нам нужно нарыть компромат на эту птичку! Тоже мне нашёлся защитник Приднестровья!

– Там немалые деньги крутятся…

– Да знаю я! Чего бы наши каналы его раскручивали?! Значит – есть цель. А какая? Неужели поставили на птичку?  Сегодня я хочу об этой птичке знать всё: где, с кем, когда и что… Хоть в сортире свои камеры прикрепляйте! Надеюсь, ты понимаешь, что всё это имеет первостепенное значение.


Через несколько дней  полковник Григорьев, мужчина лет тридцати пяти, сидел в Петербурге в модном баре и изображал провинциального журналиста, старающегося лучше познакомиться с акулами пера северной столицы. За стойкой бара на высоком стуле восседал  несколько полноватый Невзглядов, всем своим видом демонстрируя не только свою осведомлённость, но и бесстрашие.

Григорьев угощал, а Невзглядов угощался, совершенно не беспокоясь, что его кто-нибудь сможет споить. Этого не могли сделать не такие выпивохи, как этот краснодарский корреспондент!

– Так, всё-таки, что же там такое произошло? Из-за чего весь сыр-бор?

– А ничего… Сволота  решила поиметь денежки. Министр  потребовал у Лебедя, чтобы он использовал Военно-полевой банк для обмена старых советских денег на новые. Тот пытался чирикать, так министр на него даже прикрикнул: «Вопрос решён!». В  России к этому времени обмен официально уже завершился. А советских рублей в республиках, вышедших из состава СССР, ещё на миллиарды долларов. Вот и меняли! Уж очень нужны были в Москве не подконтрольные деньги. Но Лебедь очень мешал этим сволочам…

– А что, перевести его было большой проблемой?

– А кто будет сдерживать приднестровский конфликт? Кроме Лебедя делать это было некому. Его ненавидели. Он мешал им делать деньги, но вынуждены были терпеть! Потом ему предлагали всякие лакомые места, но он отказался…

– И что? Так и не нашлось никакой управы на них?

– А что мог сделать Лебедь? В гигантскую воронку, хлынул поток советских рублей. Эти деньги стоили меньше, чем бумага, на которой они были напечатаны, но там эти фантики мгновенно превращались в платежеспособные российские рубли и тут же конвертировались в доллары США, большая часть которых просто разворовывалась.  Так-то, Краснодар! Я пару лет назад прекрасно отдохнул в Кисловодске…

– Это Ставропольский край. Так, всё-таки, если ты всё это знаешь, чего молчишь?

– Не молчу. Но говорить нужно дозировано. Если сказать сразу всё – никто не поверит. Да и пристрелят, ****и…

– А что Лебедь?

– А ничего. Его убрали. Поставили Евневича. Он перевёл военно-полевой банк на территорию штаба армии. Туда никого не пускали. Сотрудников банка всех перевели по разным округам. А начальник банка умер при очень странных обстоятельствах: поехал в отпуск к родителям и скоропостижно скончался. Расследования обстоятельств его смерти не последовало.

Когда Григорьев доложил Матвееву о своей беседе с журналистом, Роман Григорьевич задумался. Слишком уж много болтает этот Невзглядов. Впрочем, времени прошло много. Правда, Лебедь  стал проходной пешкой. Но как его зацепить? Пробовали, но пока все усилия напрасны.

Сразу после первого тура события стали развиваться стремительно. 18 июня Ельцин назначил Александра Ивановича Лебедя советником по национальной безопасности и секретарем Совета безопасности. Для вхождения в состав правительства Лебедь поставил одно условие – уволить с поста министра обороны генерала Павла Грачёва. Грачёва уволили на следующий день. С государственной точки зрения это надо было сделать давно. Некомпетентный и хвастливый, он нёс ответственность за развал армии и кровавую авантюру в Чечне. Но политически его отставка таила в себе сигнал, что опасность нависла и над его друзьями и единомышленниками.


20 июня были отправлены в отставку: директор Федеральной службы безопасности генерал Барсуков, руководитель Службы безопасности президента генерал Коржаков и вице-премьер Олег Сосковец.

3 июля во втором туре президентских выборов Б.Ельцин набрал 56 процентов голосов и остался Президентом России на второй срок.

4 июля жена президента испекла пирог и принесла его в «Президент-отель», где Штаб избирательной кампании Ельцина праздновал победу. Команду американских экспертов, тайно работавших в этом штабе с марта месяца, на банкет не позвали. Сидя в ресторане отеля «Националь», что рядом с Манежной площадью, они подняли тост за свой праздник – День Независимости США. А через день улетели из Москвы.

Роман Григорьевич вспомнил запись, сделанную скрытой камерой в тот самый день, когда Лебедя пригласил Ельцин к себе на дачу. Разговор был трудным, и Матвеев понимал, чего он стоил старику. Но политика – есть политика. А уж если хочешь быть президентом, то – куда тебе деться?! Должен уметь держать удар и быть изворотливым, как змей. Ельцин сидел в просторном рабочем кабинете на одной из подмосковных дач в Горках-9 и как рыба, выброшенная на берег, хватал открытым ртом воздух.

Оставаясь в кабинете один, старик имел обыкновение говорить сам с собой, словно размышляя вслух. Высокочувствительные микрофоны зафиксировали даже его бормотание:

– Чёрт побери! И нужно же было, чтобы перед самым вторым туром так прихватило. И в больницу нельзя ложиться. Впрочем, а зачем ложиться, когда можно организовать больницу здесь, на даче. Только, чтобы не пронюхали эти журналюги! Никому доверять нельзя! Вот, сволочи! Так и не смогли сделать, чтобы избежать этого второго тура! И что в итоге? Всё, как и предсказывал рыжий Толик. Вот, кто по-настоящему предан… Впрочем, он не столько мне предан, сколько идее. Но мы это уже проходили. И я искренне был предан идее, и что? Где те идеалы, которым я был предан? Морочили голову мне, а потом и я…  А в итоге – пшик! Союз лопнул, как мыльный пузырь…

Большие напольные часы пробили шесть. Ему доложили, что в приёмной ждут руководители его избирательного штаба.

– Пусть заходят, – бросил Ельцин.

В кабинет вошли дочь Татьяна и Анатолий Чубайс.

– Ну, что? – спросил Ельцин.

– Всё, как и предполагали, – ответил Анатолий Борисович и, подчиняясь жесту хозяина кабинета, сел к столу.

– Конкретнее?

– У вас – 40, 85, у Зюганова – 18,32. Дальше идут Лебедь – 17,28, Явлинский – 10,79 и Жириновский – 6,56.

В комнате надолго воцарилась зловещая тишина. Каждый думал о своём.

– И что будем делать? – спросил Ельцин. – Может, прав был Коржаков, говоря, что не следует затевать эти выборы.

– Я так не считаю, – твёрдо сказал Чубайс.

– О чём ты говоришь?! – воскликнула Татьяна.

– Да нет. Я хотел проверить ваш настрой, – успокоил он своих молодых друзей. – Сделаем так: нужно будет собрать штаб…

Впервые в жизни его перебил Чубайс:

– Нет! Нельзя терять ни минуты! Срочно нужно приглашать Лебедя и перетягивать на свою сторону!

– Почему срочно? – нахмурился президент.

– Чтобы не опередил Зюганов. Вы ещё главнокомандующий. Срочно!

– И что же ему обещать?

– Всё! Всё, что он потребует. Это не важно.

Старый и больной президент сам заразился энергетикой своего помощника. Он тут же связался с министерством обороны и потребовал, чтобы генерал-лейтенант Лебедь явился к нему завтра в десять утра на дачу в Горки- 9.

– Итак, это ясно. А что с этими Явлинскими, Жириновскими?

– С Явлинским разговаривать сложно, но я, пожалуй, попробую. Основной аргумент: нельзя допустить коммунистического реванша. Но торговаться он не будет, я знаю. А вот Жириновский…

– Ладно, это ваши вопросы. Теперь идите, и попросите, чтобы ко мне приехали Матвеев и Миронов. Мне нужно к разговору с Лебедем хорошо подготовиться…

– Следующий тур через месяц. Тебе отдохнуть нужно!

– Ладно. Идите… – сказал Борис Николаевич и откинулся на спинку кресла.

На следующий день ровно в десять в кабинет Ельцина вошёл генерал-лейтенант Лебедь. Представился, как положено. Ельцин внимательно посмотрел на него, стараясь вспомнить то, о чём ему рассказал Матвеев. Потом пригласил к столу.

– Садитесь, Александр Иванович. Разговор должен быть не простым и важным. И не буду скрывать, важным и для меня. Поэтому, садитесь, и давайте вместе проанализируем ситуацию.

– Что же здесь сложного? – улыбнулся  генерал. – Обычное уравнение с одним неизвестным.

– Вот я и хочу решить его, это уравнение. И получить нужный мне результат.

– В чём проблема, уважаемый Борис Николаевич? В ваших руках все нити управления.

– Это так. А как вы смотрите на то, чтобы принять должность секретаря Совета безопасности? Большая, ответственная работа.

– Дорогой Борис Николаевич, я – солдат, и со мной нужно говорить прямо. Занять должность секретаря Совбеза без власти и только с огромными обязанностями. Когда я командовал армией, там у меня хотя бы была реальная власть.

– А почему без власти? Какой власти бы вы хотели?

– Какой? – Александр Иванович на короткое время задумался, потом, решительно махнув головой, протрубил. – Я хотел бы в первую очередь снять Грачёва.

– Грачёва?! Но, как мне казалось, вы же с ним дружили. Служили под его началом…

– Служил…

– А кого на его место?

– Да, мало ли кого. Хотя бы  генерала Родионова. Вы поступите мудро, назначив его министром обороны. От этого назначения выигрывает вся Россия. Профессионал высокой пробы, элитный генерал, сочетающий в себе практические и теоретические навыки, честно прошёл все ступени армии до командующего округом и семь лет командовал Академией Генерального штаба.

– Ладно. А что ещё?

– Много бы хотел сказать… Россия сидит в глубокой луже стараниями многих из вашего окружения. Если говорить о безопасности страны, то и власть должна быть соответствующей.

Чечня – главным перевалочный пункт для торговцев наркотиками, и бандиты, осевшие в Москве, посылают немалую часть своих доходов домой. К сожалению, здесь есть чиновники и офицеры служб безопасности, опекающие  преступные группы в Москве и правительство Дудаева. Нужен мир в Чечне.

– Правильно! Мир! Это именно то, чего я жду от вас! Но вы представляете, какой вой поднимет наша партия войны?!

– Пусть поднимают. И мы кричать умеем. Да, и какая это партия войны? Это – партия бизнеса.

Ельцин надолго задумался и молчал. Казалось, этот тяжёлый разговор ни к чему не приведёт. Но после долгого молчания Ельцин поднял голову, и внимательно посмотрел на генерала.

– Хорошо. Будет у вас такая власть. Но за это завтра же вы выступите и призовёте своих избирателей голосовать за меня. За меня, это значит за стабильность, за демократию… Нельзя допустить коммунистов к власти!

Лебедь молчал.

Ельцин вызвал секретаря и продиктовал указ, о назначении Александра Ивановича Лебедя советником президента и секретарём Совета безопасности, а так же указ, снимающий с должности министра обороны и назначение министром обороны России генерала армии Игоря Родионова.

Когда через несколько минут в кабинет принесли напечатанные указы, Ельцин внимательно прочитал текст и подписал. Потом передал  подписанные бумаги Лебедю.

– Ну, что ж. Я думаю, вместе мы сможем ещё послужить России.

Александр Иванович понял, что это знак, что на сегодня разговор окончен.

– Завтра, после вашего выступления заезжайте ко мне. Мы

обсудим ваши  планы. Мешкать нельзя. Хорошо бы сразу же что-то сделать эффектное, чтобы у людей появилась хотя бы надежда.

– Буду у вас в 18-00. Честь имею.

Александр Иванович вышел из кабинета, так и не дождавшись, что Ельцин ему протянет руку для рукопожатия.

Когда вышел из кабинета Лебедь, из боковой комнаты в кабинет вошли генеральный директор лечебно-диагностического центра администрации президента профессор Миронов и Чубайс.

– Всё правильно. Всё абсолютно правильно! Теперь вам нужно отдыхать…


Но если генерал Лебедь не понял, что его просто-напросто переиграли, что же можно говорить о таких, как Ленка Бурлакова, или Елена Григорьевна Цаплина, которые и вовсе не догадывались, что их гонят на убой во имя благополучия Конторы и её спонсоров.

Замысел же Конторы заключался в переключении внимания  людей на что-то другое: на олигархов, паразитирующих на теле народа, на продажных журналистов или на недружественные телеканалы, на бывшие  советские республики, всячески ущемляющие интересы своих граждан русской национальности. Любой шум сейчас был нужен: разоблачили оборотней в погонах – прекрасно. Выявили мерзавцев, продающих младенцев из домов ребёнка иностранным гражданам – хорошо.

В недрах аналитического отдела Колошматова родилась идея скомпрометировать высокие чины администрации Молдовы, связав их с таким преступлением, как продажа наших граждан «на запчасти»! Это был выгодный бизнес: торговля человеческими органами для последующей их пересадки клиентам, которые могли себе позволить такие операции. Здесь крутились немалые деньги, сопоставимые с торговлей наркотиками или оружием. А поскольку вырезать требуемые органы на месте, а затем перевозить их туда, куда надо, было делом и дорогим, и опасным, то придуман был другой способ транспортировки органов. Более простой и дешёвый: обладатели здоровых частей тела самостоятельно передвигались в ту точку Земного шара, куда и требовалось. И там уже отдавали от себя всё, что нужно. Добровольно или не очень…

Чтобы прокрутить такое дело безнаказанно и чисто, нужно было вывезти требуемого человека за рубеж. Куда делся, куда исчез – неизвестно. Поэтому, нужно было подбирать таких людей, которых не будут искать. И это-то и решено было поручить Ленке Бурлаковой.

Потом улыбчивая Елена Григорьевна должна была внушить такому человеку, что их фирма проводила лотерею, и на его имя выпал чудесный выигрыш – поездка за рубеж при полном финансировании дороги и проживания в лучших гостиницах. Правда, нужно пройти медицинское обследование. Таковы уж требования Запада. Но, разве это очень сложно?!

Мадам Цаплина понимала, что это – высокорентабельный бизнес, и она уже явственно себе представляла, как доллары сами потекут ей в руки. Главное – отбросить ненужные предрассудки. Это и есть её шанс, тот самый, которого она так долго ждала. Шанс быстро получить круглую сумму и, может, тогда и махнуть в Англию, или в США на постоянное жительство.

Человек въезжает в Молдавию, где нет настоящей власти, и там пропадает. Растворяется в воздухе. А его органы затем получают вторую жизнь.

Елена Григорьевна любила смотреть передачу «Жди меня!». Даже пускала сентиментальную слезу, радуясь трогательной встрече тех, кого разъединила судьба. Она была впечатлительной женщиной.

– А теперь представьте себе, – убеждал её представитель юридического агентства, – сколько десятков тысяч людей пропадает у нас в стране ежегодно?

– Не мало. Это я понимаю. В передаче назывались цифры. Помню, они меня прямо-таки ошеломили.

– Вот-вот. Ошеломили. Кто-то погиб. Кого-то угнали в рабство. А кто-то пошёл на запасные части…

– Какой ужас! – Елена Григорьевна закатила красивые  глаза хищницы  к потолку. А представитель агентства подумал: «Вот бы продать их кому-нибудь на запчасти».

– Никакого ужаса, Елена Григорьевна, – сказал он вслух. – Это бизнес. Есть люди, которые воруют людей, содержат их в тайных тюрьмах... Есть и медицинские учреждения, есть и вольные охотники на людей, которые сдают свой товар перекупщикам… Да, это бизнес нелегальный, но раз уж он существует, то гораздо лучше взять его под контроль, чем бороться с ним. К тому же можно получить и не малые деньги. Но, для этого придётся оттеснить криминальные группировки и заняться этим цивилизованно. Никаких темниц, никакой антисанитарии. Всё должно быть чисто и гладко. Без кровопролитий и зверств.

– Как вы себе это представляете: без кровопролитий и зверств?

– Человек едет куда-то, ни о чём не подозревая, его провозят, встречают, размещают, а уж затем… Есть усыпляющие средства, наркоз и прочее. Человек даже и не узнает и не почувствует ничего. В конце концов, вы же не станете отрицать, что ценность человеческой жизни не есть нечто абсолютное. Есть личности очень ценные. А есть и такие, которыми можно было бы пожертвовать. Это как в бою: генерал – ценная личность, и он не лезет под пули, а бережёт свою жизнь во имя более высокой цели; старшие офицеры тоже сидят в штабах; младшие офицеры идут в бой, но не впереди всех, а уж рядовые – тем сам Бог велел идти и, если надо, погибать. Таково их предназначение. Вот так же точно – и в нашей ситуации. Идёт бой. И жертвы неизбежны.

В конце концов, Елену Григорьевну убедил самый последний аргумент: ведь у неё сыновья, и она должна и о них заботиться. Кто же о них позаботится, если не она? Да и у  неё ведь есть собственные дорогостоящие потребности, и поэтому выбирать здесь не приходилось. В конце концов, если не я, то тогда кто-нибудь другой. Так пусть уж лучше мне достанутся эти деньги, чем неизвестно кому.

– Да, конечно, конечно, – согласилась мадам Цаплина.

Оставался пустяк: получить гарантии собственной безнаказанности. И тут всё было предусмотрено.

– А никто и не говорит, что это вы должны делать своими руками. Подберите людей, которыми вы готовы пожертвовать в случае необходимости и действуйте. Но, разговаривать с министром внутренних дел Молдавии может только солидный человек. На этом этапе должны действовать именно вы!

Он пояснил мадам Цаплиной, что в этот бизнес будут вовлечены самые высокие чиновники в администрации Молдовы, и потому успех гарантирован. Важно только доставить кандидатов в Кишинёв в лучшем виде.

И Елена Григорьевна Цаплина согласилась.

А представитель юридического агентства продолжал:

– Не поручишь же такое чокнутой Бурлаковой! Да и надёжна ли она?

– Люди – это всегда ненадёжно, – задумчиво проговорила Цаплина. – То ли дело собаки – эти никогда не предадут. Когда я об этом задумываюсь, то начинаю понимать одну важную истину: в этой жизни любить можно только собак, и полагаться можно только на них.

Матёрый боец невидимого фронта внутренне подивился таким словам.

– Вот именно! – подхватил он радостно. – Это ж то самое, что и я говорю. И всё же, какого мнения вы об этой Бурлаковой? Вы ведь знакомы?

– Ещё бы, если вы сами заставили меня познакомиться с этой драной кошкой!

– Мы уже тогда хотели, чтобы вы составили своё мнение об этой дамочке. И какое же это мнение?

– Обыкновенное быдло.

– Ну не такое уж и быдло, если умеет управляться с такими делами. В любом случае: вы ведь не будете испытывать чувства особой жалости, если она погорит на этом деле?

Цаплина усмехнулась:

– Нет, конечно.

– Ну, вот и отлично.

– А с чего вы взяли, что она согласится?

– А это уж наша забота, а не ваша, уважаемая Елена Григорьевна. Согласится.

Представитель агентства предполагал провести и с Ленкой разговор очень похожий на тот, что приведен выше. Только более простой, потому, что и Ленка была устроена проще. Разумеется, ей  представили бы всё дело так, будто это она ничем не рискует, а мадам Цаплина – та, кого можно будет подставить в случае неудачи.

19.

Стоит ли говорить, что разъяснительная работа с Ленкой была проведена. И именно так, как и планировалось: описали механизм и его действие (твоя родная Молдавия, ты ведь там будешь среди своих), представили ей все «за» и все «против» (у нас всё по-честному), объяснили степень риска (сама же видишь: очень и очень незначительная), обрисовали пути отступления (если что – подставишь вместо себя эту старую дуру Цаплину, а сама останешься в тени). Ну, и самое-то главное: показали, как можно сделать большие деньги буквально из пустяка: не сеял, не пахал, а урожай снял.

Разговор этот провёл уже знакомый Читателю Анатолий Круглов, заявившийся собственной персоной в Ростов, якобы проездом, по пути в Махачкалу, где у него были важные дела, и побеседовавший с Ленкой прямо в машине. Мол, хотя и дело неотложное, но очень уж спешу.

В отличие от Цаплиной, которая согласилась практически сразу, Ленка сказала, что ей нужно время на размышления. Спешишь? Ну, и спеши себе на здоровье. Я, например, никуда не спешу…

Такой поворот событий был не очень-то похож на то, что ожидалось, но Анатолий сказал, что ничего страшного, он готов подождать. Но не долго. Впрочем, не хочешь, – найдём другую. Просто, шеф, испытывая дружеские чувства к твоему отцу, предложил твою кандидатуру. Так заработать захотят многие. Нет проблем…

На Ленку эти слова подействовали, но она не дрогнула: завтра утром отвечу…

В голову Анатолия закралось подозрение, что она собирается с кем-то посоветоваться:

– Только ж ты смотри! Об этот никто не должен знать, – предупредил он.

Ленка усмехнулась:

– Да ты не боись, ни с кем я советоваться не собираюсь. Просто самой нужно обмозговать это дело – стоит ли за него браться или не стоит. Утром скажу…

– Хорошо, – нехотя согласился Анатолий. – Такой шанс возникает редко. Лучшие времена уже позади, когда можно было делать большие деньги. Нельзя упускать такой шанс.

– Я это учту, – серьёзно ответила Ленка.

Она очень надеялась на свою интуицию, которая её ещё не подводила. «Утро вечера мудренее», – думала Ленка. – Большие бабки, это хорошо. А почему же тогда они сами не хотят их поиметь?! Нет, нужно ещё подумать! Скажу «да» – потом отступать нельзя!».

Домой она пришла в этот вечер поздно и в плохом настроении. Она никак не могла принять решение: соглашаться ли ей или нет.


Трёхкомнатная Ленкина квартира была обставлена старой мебелью и имела жалкий вид. Ленка всегда с завистью смотрела на богато обставленные дома с металлопластиковыми окнами и итальянской мебелью. Но она пока этого позволить себе не могла. Требовались оборотные деньги. Нужно было расширять бизнес. Она понимала, что бизнес не может стоять на месте. Он должен развиваться. Иначе – ты окажешься в хвосте, и конкуренты тебя безжалостно придушат. Конкурентная борьба – как игра без правил. Любые удары проходят, любые, что ведут к цели! Единственное, что она могла позволить, так это не отказывать себе в еде. У неё на столе была и сёмга, и прекрасные коньяки, и чёрная икра… Жить, так уж жить. Чтобы всё было, как у людей. А мебель итальянская и холодильник из Финляндии подождут. Да и некуда ставить в этих клетушках! Сейчас стали строить шикарные квартиры улучшенной планировки. Там и кухни метров под двадцать, и ванные – хоть джакузи ставь, хоть бассейн размещай. А уж комнаты и залы – так вообще и не стоит даже говорить!

В общем, оказавшись у себя дома и увидев не очень радостное положение дел, Ленка уже почти загорелась идеей принять предложенный ей план. «А почему бы и нет? Материал – он на то и материал, чтобы его расходовать, продавать!.. А если есть какие-то сомнения – то ведь и время у меня тоже есть. До утра ещё очень далеко. Подумаю, решусь…»

Ужин прошёл тоже мрачновато. Димка, как обычно, буянил за столом. Ленка его быстро утихомирила: отлупила по заднице так, что чуть руку себе не отшибла, а затем уже зарёванного усадила на место и, утерев платком сопли, велела есть то, что дают:

– Жри, сволочь! Люди по всему миру с голоду мрут, а он котлеты не хочет, картошку не хочет! Может быть, ты ремня хочешь?

Повернувшись к супругу, она сказала уже совсем другим голосом:

– Мама твоя все уши прожужжала: и чего это мы не спешим с рождением второго ребёнка! Она, мол, к моему возрасту уже троих имела. Тут с одним выродком не знаешь, как справиться, а она – про второго! Вот, чуть подзаработаем ещё,  а тогда можно будет и подумать о прибавлении...

Заметив, что сын перестал жевать и стал прислушиваться к словам матери, Ленка с раздражением дала ему подзатыльник, говоря:

– А ты сиди и жри, пока не придушила собственными руками! Что дают – то и жри! И не пачкайся как свинья! – она с нежностью обтёрла ему испачканное личико. – И не подслушивай взрослые разговоры!

С этими словами она резко повернула сына к тарелке.

– Чего вертишься?!

Васька, не обращая внимания на слова Ленки, заметил:

– Что-то ты сегодня какая-то хмурая? Не случилось ли чего?

– Всё нормально, Васёк. Всё нормально! Просто завтра прямо с утра надо будет отдать кое-какие очень важные распоряжения. В нашем ведь деле как: пока не скомандуешь, ничего не произойдёт. Вот завтра я и скомандую с утра по поводу кое-какой торговой операции – проводить её с моим участием или без него.

После ужина посмотрели телевизор – какой-то очередной сериальчик, где красивая западная жизнь с шикарными спальнями и бассейнами перемежалась со стрельбой и погонями, а потом стали собираться  ко сну.

Димка не хотел лезть в ванну и стал орать, но Ленка никогда в таких случаях не колебалась ни секунды: схватила за шиворот, раздела, сунула под душ. Сама намылила, сама обмыла, сама обтёрла. Рявкнула на прощанье нарочито страшным голосом:

– А ну марш спать! И чтоб я от тебя больше ни звука не слышала!

И только после этого обратила взор на свою с Васькой спальню.

– Вот кровать наша, Василёк…  да разве же это кровать? – бурчала Ленка, раздеваясь. – Супружеское ложе должно быть таким, как мы сейчас видели в этом сериале. Вот то ложе! Хоть вдоль ложись, хоть поперёк! Хоть на мотоцикле по нему катайся. А это что такое?.. И ещё хочу, – тут голос у Ленки стал сладостно мечтательным, – хочу, чтобы кровать наша стояла не вдоль стены, а перпендикулярно к ней. Ты с одной стороны ложишься, а я – с другой. А не так, что один через другого перелазит, когда захочет встать. Как в кино сегодняшнем – помнишь? Вот – кроватка у людей! Вот это я понимаю!

– Да помню я, помню эту ихнюю кровать, – отмахивался Васька, которому это всё было не совсем понятно.

– Вот люди живут, а? И чтобы тумбочка там, и тумбочка здесь. По разные стороны. И чтобы два светильника – с одной стороны, и с другой.

Васька готовый спать и на продавленном диване, резонно заметил:

– Так такая кровать, да ещё и с тумбочками, как ты описываешь, у нас в комнату и не влезет! Куда ж её ставить-то прикажешь?

– Вот то-то ж и оно, Васёк! Квартира нужна другая. А только тогда и про кровать приличную можно будет думать, когда с квартирой разберёмся всерьёз.

– Ну да. По седлу лошадь подбирать…

– А лучше бы и дом…, – продолжала мечтать Ленка, не особенно прислушиваясь к словам Васьки. –  И ещё хочу, чтобы пианино стояло в зале. А лучше бы – рояль…

– Да кто ж играть-то на нём будет?

– А нашего Димку и научим. Отдадим пацана в музыкальную школу, пускай культурным будет. Или учителей наймём и пусть они н; дом к нам ходят, чтобы он не шлялся где попало. А то ведь и наркоманом станет, и вором, и свяжется с кем попало… Присматривать за пацаном надо с самого начала. А тогда и музыке пусть его учат, и английскому языку. А хоть бы и балету! За что заплатим – тому и научат… – Вздохнув, Ленка добавила: – Все говорят, что сейчас без английского никуда не двинешься. Цаплина, хоть и цапля, а слышал бы ты, как она шпарит по-английски! Потому у неё и бизнес идёт…. А я, кроме молдавского, никакого иностранного языка путём не знаю. А кому он нужен – молдавский? Так хоть Димку грамотным сделаем.

Васька рассмеялся:

– Да какая там музыка с роялем и какой там английский с балетом! Что ты такое говоришь? Опомнись! Он у нас с тобой от рождения – буйный какой-то. Если он сейчас так себя ведёт, то что же потом из него получится? Я только мечтаю о том, чтобы он не пошёл по стопам своего дяди и не загремел в тюрьму, а ты такое тут расписываешь – музыка, английский!..

– Воспитывать надо ребёнка! – рявкнула Ленка. – Ты ему отец или кто? Не слушается? Перетяни разок-другой ремнём, пока не поздно. А если не сейчас его учить уму-разуму, то потом уже будет поздно. Он сам потом  и меня, и тебя будет перетягивать ремнём! Дождёмся на старости лет.

Что было характерно для их супружеских отношений, так это то, что они никогда не ругались, хотя и говорили частенько вроде бы на повышенных тонах. Но это так только могло показаться со стороны. На самом деле они по-своему очень любили друг друга. Ленка прекрасно понимала, что Васька её  хороший. Сравнить его с тем же Толиком, так очень даже выдерживает сравнение. Тот хитрый и себе на уме, хотя и прикидывается простачком, а этот честный, открытый. Конечно, я ещё молодая, и гульнуть на стороне – чего ж не гульнуть. Бабий век короток. Сейчас не погуляешь, а потом уже не наверстаешь упущенного… А снимать себе мальчиков на старости лет, как это делает старуха Цаплина, Ленке казалось постыдным. Уж лучше под старость стать такою, как Толстая Любаша: любить своих, заботиться о них – это ведь тоже – по женской части…

Да и Васька был не прочь заглянуть налево, но оставался высокого мнения о своей супруге и её женских достоинствах. «Ленка у меня, хоть и резкая, – часто говаривал он в кругу дружков, – но справедливая! А ещё – отходчива: наорёт, бывало на кого-нибудь, а потом смотришь: уже и отошла, и забыла, и простила… Нет, не ошибся я, когда выбрал её себе в жёны».

Уже когда совсем засыпали, Ленка вдруг спросила Ваську:

– А что это за Чемордачка, откуда родом твои родители? Я там ни разу ещё не была. Вот бы посмотреть как-нибудь!

– Да это на левом берегу Дона, – ответил Васька, поворачиваясь на другой бок. – Ничего интересного. Так себе деревушка.

Ленка сказала:

– Мне почему-то всегда казалось, что там такой маленький полустанок, где поезда останавливаются на одну минутку, а потом несутся дальше.

Васька, уже засыпая, рассмеялся:

– Какой полустанок! Там же нет железной дороги. Там – вода. Чуть только разлив начинается, тут же всё и затапливает к чёртовой матери, потому что берег почти совсем плоский, а возле Дона нельзя жить на плоском берегу, надо только на высоте – как в Ростове… Несколько домиков, вот тебе и вся Чемордачка… Ну там коровы всякие пасутся, и собаки за заборами лают…

– Так ты там хоть пожил немножко?

– Нет, конечно. Я уже в Ростове родился, но с отцом и с братьями, туда приходил на рыбалку. Ничего там особенного нету. Для рыбной ловли есть места и получше.

– Да зачем мне твоя рыбная ловля? Там, наверно, красиво очень, – мечтательно пробормотала Ленка. – Когда-нибудь мы с тобой туда поедем, посмотрим, что там осталось от той прошлой жизни…

– Ничего там не осталось. Ресторан шикарный соорудили, а людей почти всех выселили в Ростов. Вот тебе и вся Чемордачка. Спи. Пусть тебе лучше приснится двухэтажный дом с роялем в зале и с английским языком для Димки, а то – Чемордачка. Далась она тебе!

И они заснули.


А где-то в другом конце Ростова не спал следователь по особо важным делам Олег Тихонович Клёнов. Он был женатым человеком, и имел двоих девочек-близняшек. Мысли о том, что будет, когда они вырастут, в какой стране им придётся жить, не давали ему покоя. «Может ещё так случится, что даже и о нынешних безобразиях мы будем вспоминать с умилением», – с тревогой думал он.

Странное дело: ему не часто приходили в голову мысли о том, что вот он живёт в двухкомнатной квартире, и что по чину ему положено было бы иметь от государства жилую площадь и побольше, что у жены работа совсем копеечная, хотя и высокоинтеллектуальная – как-никак, преподаёт в университете… а в доме нет ни приличной мебели, ни одежды хорошей… Всё только дела и дела…

…Когда-нибудь он доберётся до тайны этой пакостной Ленки Бурлаковой и до конца вычислит ту схему, по которой она зарабатывает свои грязные деньги…

…Когда-нибудь он узнает, почему этот Николаев заказывает тротуарную плитку только в фирме своего сына. Вот, гады: на ходу подмётки рвут! А Хачикьян, тот вообще оборзел. Сдал огромные площади под офисы по смешной цене, и думает, что этого никто не видит! Его проектный институт теперь разместился на двух этажах. Другие восемь – сдаёт в аренду. И зачем было строить десять?! Правда, не он строил, а государство… Но, теперь все акционировались, всё приватизировали… Вот, сволочи!

И ведь все эти жулики, они что? Шушера! И их крышуют жулики выше рангом. А тех – ещё выше. Нет, все эти дела нужно решать по-другому. Намного проще. Все имена главных бандитов давно известны, и чего с ними чикаться? Чего нянчиться? Отстреливать их надо, отстреливать… Язык автоматных очередей – это то, что они прекрасно поймут. И те, которые случайно выживут после таких чисток, залягут на дно и будут точно знать: только высунься – тут же схлопочешь пулю в лоб!

Он вспомнил один из своих афганских эпизодов. Два грузовых автомобиля попытались, минуя блокпост, проехать в военный городок. На требование патрульных остановиться талибы открыли огонь. Генку Веденякина тогда убили... Исламисты не давали им даже голову поднять. Прижимали к земле. Потом, всё же, подошло подкрепление, и их просто расстреляли прямой наводкой из танка. А пытающихся скрыться покромсали автоматами. Как говорил товарищ Горький: «Когда враг не сдаётся, его уничтожают!» Вот и сейчас всю бы эту ростовскую свору полоснуть, как тогда, длинною очередью из автомата! И насколько бы жизнь стала чище и прекрасней!..

Приказа нет – вот в чём главная беда… Дайте приказ, товарищ главнокомандующий!

Много всяких тяжёлых дум одолевали его, не давали покоя старые раны, полученные в проклятом Афганистане, но, поворочавшись с боку на бок, заснул, в конце концов, и он – под звуки воображаемых автоматных очередей и чётких приказов от имени генерала Лебедя…


А Ленке снился сон.

Чемордачка – это всё-таки, что бы там ни говорили, железнодорожная станция. Поезд там останавливался всего лишь на полминутки, и нужно было вовремя соскочить на платформу до того, как он дёрнется и поползёт куда-то вдаль.

Впереди поезда почему-то был пыхтящий паровоз, и от него шёл пар, застилавший всё так, что и не разобрать было, куда идти. После душного вагона остро пахло мазутом и одновременно свежескошенною травой и навозом. Сквозь пыхтенье паровоза слышалось мычание коров и кудахтанье из близкого курятника.

Ленка только и успела, что спрыгнуть на платформу, а поезд уже вздрогнул всем своим железным телом, лязгнул чем-то и закрутил колёсами. Ленка оглянулась на уползающие вагоны, ещё раз всмотрелась в табличку: «Кишинёв – Новороссийск» и подумала, что и не слышала о таком поезде. Она пыталась разглядеть вроде бы знакомые лица, прильнувшие к стёклам, и кому-то помахала на прощанье. Ей тоже кто-то махал в ответ,  но кто – она разобрать не могла из-за рваных клубов пара и из-за того, что уже и сама забыла о том, что в тех вагонах и кто в них остался…

А ведь что-то же было и там!..

В руках у Ленки тяжёлый чемодан, пригибавший  к земле, и она, точно зная, куда надо идти, двинулась вперёд  прямо сквозь белые облака…

И оказалась в скором времени на берегу Дона. Бросила на землю тяжеленный чемодан, и сразу же стало всё легко и просто. Она мысленно удивилась тому, что никакого Ростова на противоположном берегу не видно. А говорили, что он совсем рядом… Ошиблись, наверно… Или просто врали – им ведь сбрехать ничего не стоит. Камыши вдоль обоих берегов, да ещё редкие ивы, а за рекою – степь да степь кругом. Причём так: здесь, по эту сторону берега, – степь и редкие деревенские домики, крытые камышом, и на том берегу – степь, только уже без всяких признаков жилья. Степь до самого горизонта…

Свежий ветер со стороны реки пытался развеять последние остатки белого тумана, но те всё прибывали откуда-то и прибывали – редкие клочья белизны, пытавшиеся заслонить собою пространство.

А вот и вся семья! Сидят за длинными столами, выставленными в одну линию прямо на берегу реки и пируют. Все в полном сборе, и даже ещё кто-то незнакомый.

– Это и есть ваша Чемордачка? – спрашивает Ленка Толстую Любку, которая выходит к ней навстречу.

– Вот это она самая и есть, – отвечает толстуха. Глаза у неё добрые-добрые. Вот только на лбу, как раз по центру – маленькая красная точка, как звёздочка. – Живём, как видишь, здесь.

– И что ж тут у вас электричество-то хоть есть?

– Да какое там электричество! Мы и без него обходимся.

– А районный центр – далеко отсюда?

Любаша только рукою взмахнула – дескать, не смеши меня.

Тут из-за стола вышел Дмитрий Дмитрич и подошёл к пасущейся неподалёку кобыле. Ласково погладил её по шее и сказал Ленке:

– Нет над нами ни районного центра, ни областного, ни республиканского! Ни даже самого Господа Бога!.. Мы тут сами себе хозяева!

– Слушай ты его! – Любаша ласково махнула рукою в сторону мужа. – Бог-то он везде есть. Даже и здесь.

Дмитрий Дмитрич не стал по своему обыкновению спорить и орать и сказал на удивление миролюбиво:

– Ну, если Он и есть, то не такой, как у всех остальных. У нашего Бога как? Что для нас хорошо – вот то и хорошо! Поэтому Он нам всё прощает! – при этих словах он рассмеялся, демонстрируя свои редкие полусгнившие прокуренные зубы.

Ленка, вглядываясь в его смеющуюся физиономию, опять удивилась: и у него было на лбу такое же красное круглое пятнышко.

– Мама, мамочка! – это из-за стола выбежал её Димка.

Увидев сына, Ленка вздрогнула – от радости и от испуга. Красные точки пересекали всё его тело сверху вниз. Они были и на лице, и на груди…

– Да где ты так вымазался в этой краске? – она подхватила сына на руки и стала оттирать пальцами пятна.

– Все мы тут испачканы такими пятнами, – сказала Толстая Любка и почему-то заплакала…

Ленка опустила сына на землю и вгляделась в лица присутствующих. Не пятна это были, пулевые отверстия с запёкшейся кровью.

– Да за что же это вас так? – растерянно спросила она.

– Да ни за что, – ответила Толстая Любка. – Им бы там только пострелять… Но нам теперь и здесь хорошо. Живём себе в своё удовольствие, никому не мешаем, и нам никто не мешает. Вон Дмитрич снова стал ездить на своих лошадях, да и выпить и закусить есть чего…

– А что же будет с моим Димкой, когда он подрастёт? – спросила Ленка.

– А он уже никогда не подрастёт. Так и будет бегать, мотаться туда-сюда. А что – разве плохо? Детство – счастливая пора, пусть оно и длится вечно…

– И что же мне теперь делать? – растерянно спрашивает Ленка.

– А ты к нам подсаживайся! – кричит ей кто-то из-за стола.

– И что я буду с вами тут делать?

– А что мы – то и ты!

– Но вы-то уже покойники, вам хорошо рассуждать. А я-то ещё живая! Не могу я с вами… Рано мне ещё.

Толстая Любка сказала спокойно:

– А ты пока возвращайся на станцию. Сейчас поезд подойдет, вот  и садись на него. Побудешь там, в той жизни, сколько тебе надо будет, доделаешь свои дела, а тогда и возвращайся! Мы тебя будем ждать!..

– Можно и так, – неуверенно проронила Ленка.

И тут только она заметила: Васьки-то здесь не видно.

– А Васька мой где? – спросила она, оглядываясь по сторонам.

Все вдруг притихли за столом.

– Здесь он, твой Васька, – недовольно пробурчал Дмитрий Дмитрич. – Только он не с нами.

– А почему?

– А он не такой, как мы. Вон Димка твой маленький – этот наш человек, а Васька, он мне хоть и сын, а непутёвый он у нас с Любашей получился. Знал бы, что таким гадом станет, с детства придушил бы подлеца!

– Да что же он натворил такого? Украл чего? Или убил кого-нибудь?

Толстая Любка вздохнула и сказала:

– Если бы только это, так мы бы и горя с ним не знали!..

– Да где же он? Я хочу его видеть! – закричала Ленка.

– Чего ты разоралась, – удивился Дмитрий Дмитрич. – Вон он сидит под деревом, рыбу ловит.

Ленка подошла к развесистой иве, под которой и в самом деле сидел с удочкой её муж. С ужасом увидела, что и на нём те же  красные пятнышки.

– Здравствуй, Вася, – сказала Ленка неожиданно добрым голосом. – Как ты здесь?

– Говорил я тебе, что ничего здесь нет интересного, – ответил Васька, не отрываясь взглядом от поплавка. – Рыбалка  ни к чёрту. Так только мелкая рыбёшка попадается. Хотя и бывают сазаны довольно приличные, но очень редко…

– Да плевать я хотела на твоих сазанов! Ты мне скажи: почему они тебя так невзлюбили?

– Потому что хотел всю свою жизнь работать честно – вот потому и невзлюбили. Не любят здесь, на этой станции таких. Вот и ты – если не согласишься на то пакостное предложение, насчёт продажи людей на запчасти, то можешь и не возвращаться сюда. Они тебе этого не простят…

– А если соглашусь?

– Тогда рано или поздно сюда и вернёшься, и будешь счастлива так же, как и они здесь.

– А они счастливы?

– В основном – да. Немного грустят иногда, но водка ведь здесь никогда не кончается. Только нужно найти, где она спрятана. Она здесь то в одном месте возникает, то в другом – это как игра: найди водку! И как только найдут, тут же и напиваются. А тогда уж и счастливы…

Возвращаясь к станции, Ленка подняла свой неимоверно тяжёлый чемодан. Ждать пришлось недолго: новый поезд, пыхтя и дымя, остановился возле неё, и она уселась в первый же вагон. Людей было много, но свободные места всё же имелись.

Проводник – пожилой мужчина в форменной фуражке – потребовал показать билет. Ленка предъявила его.

Проводник внимательно просмотрев его, не фальшивый ли, спросил:

– А ты заслужила, чтобы тебя везти дальше?

– Заслужила! – рявкнула Ленка.

– И что ты людям хорошего в своей жизни сделала?

– Да никому я и ничем не обязана, – ответила она с вызовом. – Пусть они для меня что-то делают, вот так-то оно лучше будет.


Ленка проснулась. Васька спал рядом, как ни в чём не бывало. Целый, здоровый. Она перелезла через него и оказалась на полу. Босиком протопала в соседнюю комнату, где спал Димка. Включила настольную лампочку. И сын посапывал во сне.

– Чёрт его знает, какая мерзость приснится, – пробормотала она с отвращением.

Пошла на кухню. Включила свет и выкурила две сигареты подряд. Был страх: вот сейчас лягу спать, а тот нелепый сон продолжится. Покурив, почувствовала, что теперь-то ей стало, наконец, хорошо. А квартиру, конечно, менять со временем придётся. А пока люстру бы новую прикупить, и кафель в ванной поменять. Как у этой Цапли… У неё, хоть и загажено в квартире, как в общественном туалете, но всё же голубая кровь и слоновая кость проглядывают. Кафель испанский, люстры хрустальные…

Утром она сказала Анатолию твёрдо «да». Но и этим мероприятием не ограничилась. Наплевав на все текущие дела, велела Ваське гнать машину на эту самую Чемордачку. Васька удивился, но выполнил полученный приказ. Свернув с Ворошиловского моста, он через несколько минут домчал до требуемого пункта.

– А ресторан здесь и правда шикарный, – с восхищением сказала Ленка. – Как-нибудь наведаемся с тобой сюда, хорошо?

– Можно, – сказал Васька.

– А ваш бывший дом где?

– Так снесли его ещё тогда. Теперь, считай, не осталось никакой Чемордачки.

– Берег как берег, – задумчиво проронила Ленка. – На городском пляже красивее.

– Да и на том берегу, на Зелёном острове – тоже лучше, чем здесь. Я же говорил: ничего здесь интересного нет. Гнилое это место. Некоторые даже говорят, что нехорошее, в смысле нечистой силы.

– Ладно, – скомандовала Ленка. – Поехали назад. У меня ещё много работы сегодня.

20.

С появлением нового секретаря Совета безопасности, дел у Романа Григорьевича прибавилось. Сначала потребовали правдивой информации о делах на Кавказе. Картина эта была не столь уж благоприятной, чтобы опытному волку, каким  считался Матвеев, было радостно её докладывать. Но, раз нужна правда, пожалуйста!

Не вдаваясь в морализацию и не давая никаких оценок, он доложил состояние дел. Из доклада можно было сделать вывод, что ещё немного, и весь Кавказ запылает. Религиозные экстремистские организации, ваххабиты, уже не скрывают своих целей: сделать весь Северный Кавказ – исламским государством, халифатом…

Александр Иванович Лебедь слушал молча, не перебивая, уставившись на блестящую столешницу и, как будто и не слушая докладчика.

Когда Матвеев закончил, в зале на минуту воцарилась полная тишина. Слышно было, как скрипит перо нового министра обороны, который что-то быстро записывал в свой блокнот.

После затянувшейся паузы Лебедь хмуро взглянул на Матвеева и пробасил:

Мне казалось, что в вашем ведомстве более смелые люди…

– Не понял, – вдруг побагровев, спросил Матвеев. – Вы что имеете в виду?

– Почему не были названы те, кто и здесь всячески препятствуют установлению мира на Кавказе? По моим данным, таких у нас не мало. И все греют руки, набивают карманы…

– Мне была поставлена задача – обрисовать ситуацию. Если угодно, я могу и эту информацию доложить. Только, следует иметь в виду, что это лишь оперативные данные, а виновность у нас определяет суд…

– Понятно… – постарался успокоить Матвеева Лебедь. – В самое ближайшее время я хотел бы начать всё же разговор с этими сепаратистами. Любая война рано или поздно заканчивается переговорами. И не начав их – никогда нам не добиться мира! Поэтому я вас попрошу полететь на Кавказ и подготовить такие переговоры.

– Когда прикажете вылетать?

– Завтра и вылетайте! Тянуть больше нечего…


Так Роман Григорьевич оказался в Ростове. Он встретился с командующим Северо-Кавказским военным округом, с чиновниками из Дагестана, Северной Осетии, Ингушетии…

На следующий день договорились о  телефонной связи с Масхадовым.

Поздним вечером, когда можно было отдохнуть от беспрерывных переговоров и накачек, Матвеев вдруг вспомнил, что здесь где-то живёт его институтский товарищ, и ему почему-то захотелось с ним встретиться. Он приказал майору Круглову связаться с Иваном Савельевичем и привезти его в гостиницу.

Ясное дело: старик-пенсионер, позабыт-позаброшен. С первою женой развёлся, вторая – умерла, а обе дочери теперь – кто где. Ищи-свищи. И обе – не в сфере его досягаемости. А тут я – нежданно-негаданно гость из Москвы нагрянул. Большой и важный. И всегда весёлый. Вот и поговорим!..

В принципе Матвеев рассуждал правильно: Завьялову сейчас было очень тоскливо и одиноко. Когда он жил в семействе Бурлаковых, понимал, что долго не протянет в этой весёленькой компании. По счастью, брат его второй жены оказался человеком слова и отдал  деньги за причитающуюся Ивану Савельичу часть домовладения, что выразилось суммой, на которую можно было купить однокомнатную квартиру. А тут и дочь вдруг расщедрилась и оформила на него квартиру, сначала предназначенную Терезе.

Живя там, Иван Савельевич очень тосковал и по заводу, и по друзьям. Одни из них уже ушли из жизни, других поразбросало по когда-то огромной стране. Но он, будучи волевым и организованным человеком, каждое утро делал зарядку, предварительно хорошо проветрив комнату, потом принимал душ, завтракал и выполнял план, намеченный накануне. В этом плане было предусмотрено всё: куда он пойдёт, что нужно купить в ближайшем магазине, что посмотреть  по телевизору. Сам готовил нехитрые обеды, стирал и убирал жильё. Так что времени у него свободного было не так уж и много.

Иногда к нему приходил Сергей Тихонович, и бывший директор закрытого НИИ подолгу беседовал с бывшим начальником цеха оборонного завода, и всякий раз оба удивлялись: куда же движется их страна? К  каким таким светлым горизонтам?

– Ты представить даже не можешь, – говорил с горечью Сергей Тихонович, – был сегодня у кардиолога. Пока сидел в коридоре, такого наслышался, что просто страшно становится.

– Чай-то будешь?

– Выпью чашечку. Спасибо…

– И чего же ты там наслушался?

– Один рассказывал, что врачи превратились в бандитов с большой дороги. Был он на консультации где-то. Так там ему предложили подшить кардиостимулятор. А пошёл к своему врачу, так та, видимо, сжалилась над ним и говорит: мол, ничего вам не нужно. Это следует лечить консервативно. Они просто деньги из вас выжимают! Ну, скажи, может ли простой человек разобраться, выжимают ли из него деньги, или действительно нужно ставить этот самый стимулятор?!

– Это ещё что! Недавно главному бухгалтеру завода, на котором я работал, удалили жёлчный пузырь. После операции хирург её так напугал. Мол, печень ваша вся поражена, и нужны только американские уколы, три курса по десять уколов.

– Такое бывает. Ну и что?

– А то, что лекарства этого в аптеке не купишь. А врач говорит, что может связаться с друзьями в той самой Америке, и они могут прислать. Только стоит оно дорого. Как думаешь, сколько стоит ампула того лекарства?

– Чего мне гадать? Ну, тысяча рублей? Неужели больше?

– Почти угадал! Две тысячи долларов. На курс – двадцать тысяч. На три курса – шестьдесят!

– Да ты что?! Неужели, правда?!

– Правда… Женщина она не бедная, но эти её раздели, без зазрения совести. Продала машину, взяла кредит… Ну, скажи, как можно доверять врачам? А без них – куда деться?

– Вот я и говорю: зверьё! Беспредельщики!..

Такие встречи, как правило, не приносили радости. Они вспоминали молодость, и у них получалось, что раньше было, конечно, не всё хорошо, но не так же! И они просто терялись в этом быстро изменившемся мире.

Иван Савельевич изредка гулял с внуком, и всякий раз удивлялся его невоспитанности. Он понимал, что здесь виноват и он. Значит, в своё время не смог как нужно воспитать Ленку, и она выросла хабалкой и грубиянкой. Что могло слышать её чадо? Мат-перемат? Что из него вырастет, если почти с двух лет ему дали пробовать сначала пиво, а потом и водку?!

И ещё вопрос: чем она там занимается? Откуда у неё такие бешеные деньги? Вот уже и трёхкомнатную квартиру купила, и новое пальто справила… Да и одевается – фу ты, ну ты! Откуда всё это? Вроде бы, водкой не торгует. Не бюро же по трудоустройству, в самом деле, такие прибыли даёт! С безработных – много ли возьмёшь?

Иван Савельевич был не так уж и прост, и прекрасно понимал, что он почти всеми забыт и никому не нужен. На всём белом свете у него оставались лишь дочери, одна из которых родила ему внука, а вторая вот уже больше двух месяцев вообще молчит. Не пишет, не звонит. Да и телефона, ведь, не дала. Что там с ней? Здорова ли? Всё ли в порядке?

Ленка никогда не была ему духовно близкой. Уж очень много она взяла от Клавдии. Такая же хищница. Это он понимал. Но сделать ничего не мог, разве иногда высказывал сомнения, когда случалось, что она заводила разговор о своих делах… Да и она с ним не очень считалась. Вроде бы как откупилась. Оформила на него квартиру, предназначавшуюся Терезе, и считала, что свой дочерний долг выполнила сполна.

Разум подсказывал: даже и на старости лет надо кому-то приносить пользу, а иначе нет смысла жить. И если уж никак нельзя проявить себя на общественном поприще, то хотя бы уж тогда – на семейном. Ведь взрослые дочери и внук – это что-нибудь да значит.

Насчёт внучка он не обольщался. Ленка в столь нежном возрасте не была такою буйной и настырной, как этот её Димка.

Иван Савельевич уже решил, было, съездить в Москву, проведать Терезу и размышлял на тему о том, как эта поездка отразится на его бюджете, когда вдруг раздался телефонный звонок.

– С вами говорит помощник Романа Григорьевича Матвеева. Круглов, моя фамилия. Роман Григорьевич сейчас проездом в Ростове, и просил меня передать вам его приглашение. Он хотел бы с вами встретиться…

– Но уже поздно… Да и я не ожидал… Может, завтра?

– Завтра Роман Григорьевич уже улетит. А что, если я к вам через полчаса заеду, а потом и привезу домой?

– Хорошо. Только я позвоню ему сейчас. Проверю…

– Разумеется, позвоните. Осторожность никогда не помешает. Так я буду у вашего дома через полчаса. Машина у меня «Ауди», чёрного цвета. Номер…

– Разберёмся, – сказал Иван Савельевич и положил трубку.


Завьялова проводили в небольшое одноэтажное здание, утопающее в зелени.

– А, приехал всё же! Ну, здравствуй, здравствуй, Ваня!

Роман Григорьевич обнял студенческого друга, демонстрируя дружелюбие и радость.

– Слушай, Рома! Как я понимаю, ты вроде бы ушёл из органов. А всё находишь себе дела. Так, может, не совсем-то и отошёл ты от дел?

Они прошли в большую комнату. Матвеев пригласил друга сесть в кресло.

– Да нет, что ты! У меня – частная фирма. Но, чего скрывать? Иногда пути наши перекрещиваются, и по старой дружбе мне помогают мои прежние сослуживцы. Да и сейчас у меня дело в Дагестане. Завтра с утра вертолётом туда лечу. Вот и захотелось повидаться. Когда ещё увидимся?

– Да, конечно, конечно, – неопределённо пробормотал Иван Савельевич. Голос у него был усталый, явно старческий, и Матвеев не мог этого не заметить.

– Ну, как у тебя жизнь? – с нарочитою бодростью наседал он. – Как твоя непутёвая дочь? Смог я хотя бы немного помочь, или такая же горлопанка?

– Ты знаешь, Рома, после твоего с ней разговора вроде бы на несколько месяцев успокоилась. А теперь всё по-прежнему. Только я этого всего не вижу. Живу отдельно.

– Ну, что же, тоже выход. Чем дальше, тем ближе!

– И то верно. Вот только от младшей дочки уже два месяца нет вестей. Волнуюсь, не случилось ли чего?

– А что с ней может случиться? Может, жениха себе нашла и… дело молодое.

– Хорошо бы, – мечтательно произнёс Иван Савельевич. – И не поймёшь этих молодых: то у неё вроде бы наладилось у нас в Ростове с одним хорошим парнем из Прибалтики, то потом разладилось. А что теперь – не знаю, что и думать.

Матвеев рассмеялся:

– Да, Ваня, девки – это такой народ! И не уследишь за ними: только отвернёшься, а они уже и замуж выскакивают. Не хочешь ли чего-нибудь выпить или подзаправиться?

– По правде сказать: ничего не хочу. Да и ночь уже на дворе… Ты там по своим каналам не можешь ли чего узнать о моей младшей дочке?

– Да, нет проблем! Но только по возвращении в Москву. Сейчас не до того… Поначалу я ведь её держал более-менее в поле зрения, но потом она как-то отошла от нас. Я так думаю, что она и в самом деле кого-то присмотрела себе. Дам задание своим людям,  они всё и выяснят. О’кэй?

– О’кэй-то о’кэй, но волнуюсь очень уж сильно. Сколько в той столице пропадает девчонок!.. И что там у неё случилось, не могу понять.

– Понимаю, что волнуешься. Но в Москве буду только через неделю. Впрочем, можно попробовать и сейчас узнать.

Матвеев вышел в другую комнату и минут через пять вошёл.

– Вот всё и прояснилось, – сказал он, улыбаясь. – А так как всё обстоит хорошо, нам нужно по этому поводу выпить! Ты знаешь, работаю я на износ, и без стимуляторов уже трудно выдерживать темп. Тоже ведь не молодой…

Он разлил в рюмки коньяк, достал из холодильника нарезанный ломтиками сыр, шоколад, фрукты.

– Да не томи ты мою душу грешную! Что ты там узнал?

– Нет, ты сначала выпей, выпей за нашу дружбу, за нашу молодость…

Они выпили.

На столе, словно по мановению волшебной палочки, появилась чёрная икорочка, масло, хлеб… Матвеев снял трубку и попросил принести в номер горячей закуски.

– Не поверишь: целый день был так замотан, что забыл даже пообедать. Голоден, как волк!

– Ты не волк! Ты –  чёрте что! Да расскажи, наконец, о Терезе, если действительно, что знаешь!

– Да расскажу, расскажу! Куда ж я денусь? Ты только потерпи.

Умным человеком был Иван Савельевич и проницательным, а того не понимал, что сидит за одним столом с существом жестоким и расчётливым. По-настоящему хорошие люди – добрые, широко мыслящие  нередко бывают раздражительными и неуживчивыми, трудными в общении и замкнутыми. Настоящий же злодей часто обходителен и услужлив. С таким человеком приятно общаться. Даже, если и знаешь точно, что он негодяй, то и тогда приятно тешить себя иллюзией, что внешнее – это и есть настоящее, а точное знание об этом человеке – нечто мнимое. Но Завьялов ни о чём таком и не догадывался. Не было у него интуиции, которая присуща разведчикам или особо изворотливым женщинам, а была простая вера в то, что, каким человек выглядит, таким и является на самом деле.

Иван Савельевич решил больше не напоминать Матвееву о Терезе. Если что и знает, – сам скажет. Раз тянет, значит ничего плохого не случилось…

Говорили обо всякой белиберде: о каких-то смешных случаях из практики агентства. Как приходилось выручать загулявших высокопоставленных чиновников от ревнивых жён, и, наоборот, фотографировать скрытой камерой загулявшую мадам, жену самого… Тут называлась фамилия какого-то чиновника, которую Завьялов слышал в первый раз в жизни. Да и трудно было утверждать, правда ли всё, что говорил Роман. Ему ведь и соврать – раз плюнуть!

И тут-то Ивану Савельевичу пришло на ум задать своему старому другу каверзный вопрос:

– Ну, вот ты живёшь в Москве, оторван от народа и проблем всей страны, а я тут в Ростове на переднем крае. Можно сказать – в прифронтовом городе. Совсем рядом идёт война. И часто вижу, как к нашему окружному госпиталю подвозят цинковые гробы на специальных машинах с надписями «груз–200».

– К чему это ты клонишь? – с изумлением спросил Матвеев.

– А вот послушай, – продолжал Завьялов. – Итак, живу я, надо полагать, не в той же самой среде, что и ты, а потому и слышу от народа такие вещи, которых ты у себя в Москве не слышишь…

– Давай-ка ещё выпьем! – предложил Роман Григорьевич. У него, в отличие от его друга Ивана, интуиция была, и он чуял всем своим нутром: сейчас прозвучит что-то неприятное. Антиконторское.

– Не хочу, – сказал Завьялов. – Так вот, я продолжу. Слух такой в народе прошёл, будто бы президент наш, Борис Николаевич Ельцин умер сразу же после своего памятного выступления на ростовском стадионе. Ну, ты помнишь, тогда ещё предвыборная кампания была, и к нам понаехали всякие эстрадные знаменитости. Я ведь и сам тогда на стадионе был и видел собственными глазами Ярмольника с Макаревичем…

– Да и я их тоже видел, – пренебрежительно сказал Матвеев. – У нас в агентстве ещё и не такие бывают.

– Так вот. Ельцин-то наш слишком лихо отплясывал на том стадионе, чтобы показать всему народу, что он ещё полон сил и на него вполне можно положиться. А потом, говорят, было дело так: прилетел он в Москву в этот же самый день. Да тут же и умер.

– Ельцин? Умер? – Матвеев расхохотался от одной такой мысли. – Да он, если ты хочешь знать, живее всех живых! Наше знамя, сила и оружие!

– Вот я о том же и говорю, – серьёзно продолжал Завьялов. – Умер-то он умер, но дух его неистребим. Чтобы не развалилась дорогостоящая предвыборная кампания, его тут же и заменили  двойником. Выбрали из двух-трёх одного самого похожего. Сделали ему операцию на руке, чтобы полное сходство было. И вот теперь этот клоун и кривляка заменяет нам настоящего президента. А руководит этим клоуном шайка кукловодов, которая и есть настоящие хозяева в нашей стране.

За столом воцарилось молчание.

– Ну и что ты думаешь по поводу этих слухов? – спросил Иван Савельевич, глядя в глаза своему старому другу.

– А ничего не думаю, – ответил Матвеев. – Наша фирма очень далека от политики. Склоки и мелкие разборки богатых клиентов, о том, кому из них причитается тот или иной украденный миллион долларов. Театр абсурда и грязь – вот наш удел. А в такие дела мы не лезем. У нас так: чем меньше знаешь, тем лучше.

– Но мнение-то у тебя есть по этому поводу? – спросил Завьялов.

– Мнение есть: чепуха всё это.

– И Ельцин на самом деле не умирал?

– Понятья не имею – умирал, не умирал. Ведь это и впрямь очень мало значит – жив он на самом деле или нет. Всё равно будет происходить то, что нужно определённому кругу людей, к которому я, как ты понимаешь, не принадлежу.

– Ну да, я понимаю, – кивнул головой Завьялов. – Но объясни мне такую вещь: зачем тогда выборы?

– А для народа! Народ любит, когда ему показывают его значимость. Вроде бы как честь оказывают. А народу это приятно. Вот потому и выборы.

– Значит, обман в очередной раз? – пробормотал Завьялов.

– Обман, Ваня, всё кругом один сплошной обман! Это ты правильно заметил. Давай-ка по этому случаю ещё разок тяпнем, и тогда уже на сегодня всё.

Завьялов закрыл ладонью свою рюмку.

– А какой нам нужен президент, как ты думаешь? Лебедь бы подошёл?

– Лебедь? Даже и не знаю. Мне такая безумная мысль и в голову не приходила. Нет, я думаю. Лебедь это не наша кандидатура.

– Не наша – это чья? – пытливо спросил Иван Сергеевич.

Матвеев понял, что брякнул лишнее.

– Не наша – это означает – не российская. Антинародная!

– А какая по-твоему кандидатура подошла бы для нашей страны?

– Ты хочешь что-то своё предложить?

– Не отвечай вопросом на вопрос! Отвечай прямо: какая?

Матвеев нахмурился. У него было ощущение, что этот недалёкий Ваня из провинции его просто к стенке ставит своими прямолинейными вопросами. Собрался с мыслями, ответил:

– Ну, когда-нибудь Борис Николаевич и помрёт на самом деле. Рано или поздно это произойдёт, и от этого никуда не денешься. Все мы смертны. И вот тогда должен будет выйти на сцену не какой-нибудь новый старикашка, как это было с нашими генсеками, а молодой парень – лет этак тридцати пяти-сорока. Спортивный, разухабистый, красивый, желательно – высокого роста. Он должен уметь шутить и смеяться, обнажая белые зубы. У него должна быть крепкая походка, и болтать он должен  без умолку – то с серьёзным видом, то с не очень… И вот такой и должен будет стать лет на двадцать президентом нашей страны.

– И ты думаешь, что его будут выбирать и выбирать все двадцать лет? Ведь это и не по конституции так.

– А конституцию можно будет переписать. Или ввести в стране чрезвычайное положение и отменить её вовсе – на кой чёрт она нужна, если она будет тормозить развитие государства!

– И ты думаешь, Лебедь не подходит?

– Не подходит! – решительно заявил Матвеев. – Слишком груб и слишком своеволен. Тут нужен человек деликатный, такой, чтобы слушался нужных советов от умных людей. А этот будет слушаться только самого себя… – Внезапно Матвеев удивился: – Да тебе-то что до этого? Неужто в политику решил податься?

– Даже, если бы я был сейчас и моложе лет на двадцать, то и тогда бы не сунулся в эту грязь, – сказал Завьялов.

– Вот точно так же и я, – поддакнул Матвеев. – Грязь это всё и пакость, Ванечка. Давай-ка лучше ещё по одной.

– Нельзя мне.

– Здоровье не позволяет?

– И здоровье тоже. Но главное то, что хочется обдумать всё это, осмыслить. Живём в стране, а  в какой – неизвестно. И какая сила нами командует – тоже непонятно.

– Может, это Господь Бог? – в глазах у Матвеева вспыхнула насмешка.

Завьялов сказал:

– Вот ты смеёшься. Но – может быть, и Он! Так, всё же, что ты выяснил такое про мою Терезу?

– Всё хорошо у неё, не разводи паники. Она сейчас не в Москве, а в Кисловодске. Вроде, как беременна. Захомутала богатого мужика. Правда, он был женат, и сейчас находится в состоянии развода. Но, вроде бы, у неё всё в порядке. Там любовь-морковь, а ты снова скоро станешь дедом!

Иван Савельевич не знал, что и думать.

– А ты хотя бы адрес или телефон её знаешь?

– Ну, ты, Ваня, даёшь! Я даже фамилии не знаю его. Но, узнать это не трудно… Только уже после возвращения в Москву.

В какое-то время Матвеев почувствовал, что потерял интерес и к разговору со своим институтским другом, и вообще, ко всем его проблемам. Будучи хорошим психологом, он подумал: из провинции, а мысли у него – вон какие. А по-моему: живёшь себе в своём захолустье, ну и живи. И о чём тебе ещё думать? Есть множество людей, которые это сделают за тебя и лучше тебя. Нет же! Ему ещё и думать охота! Президенты ему не нравятся, то ему не нравится, это ему не нравится… Может, ему ещё и Контора не нравится?

Последний вопрос был для Матвеева отнюдь не праздным, ибо Контора в его понимании, это было нечто святое.

Матвеев встал.

– Ну, был рад повидать тебя! Но пора хотя бы немного отдохнуть! Будь, Иван, здоров! Тебя отвезут домой…

Иван Савельевич встал и пошёл, было, к двери.

– Ты чего, даже обняться с другом не хочешь?

– Да, брось ты, Рома, кривляться! Захотел меня увидеть, – срочно приезжай! Надоел, или сказал что не так, – будь здоров и не кашляй! Конечно, ты чин высокий… Зачем же так со мной? Но я на тебя не в обиде. Ты хотя бы что-то прояснил с моей Терезой… Будь здоров…

Он подошёл к Роману Григорьевичу, обнял его и, не оглядываясь, пошёл к двери.

21.

Сколько  Клёнов ни задумывался, а получалось только одно: власть стоит на стороне преступников, в её задачу не входит защищать своих граждан от преступных посягательств, и любой конфликт между Справедливостью и Несправедливостью решается всегда в пользу последней.

Почему так? Простейший ответ напрашивался такой: от слабости самой власти. Она ещё не созрела, а вот когда дозреет до чего-то там высокого и прекрасного, тогда люди и заживут при справедливом общественном устройстве, а пока… Господа, будем благоразумны и проявим терпение! Надо немножечко подождать. Совсем немножко – лет десять, ну, или двадцать… В самом крайнем случае – тридцать. Ведь это, согласитесь, совсем немного по историческим меркам. При монголо-татарском нашествии больше ждали, и ведь ничего – дождались-таки!..

Но был и другой ответ: власть в этом кровно заинтересована. Пока людям страшно, ими можно управлять. Ведение бесконечной войны – это очень полезно для власти. Наличие постоянно действующего терроризма – это просто прекрасно. Делай, что хочешь, воруй, грабь, обманывай, подставляй, а списывай всё на войну. Или на злых террористов, которые ведь и в самом деле – просто сволочи последние, а не люди. Но ведь с ними не ведётся никакой серьёзной борьбы. Потому что, если в корне пресечь терроризм, то тогда как же можно будет заниматься грабежом? На кого списывать украденное, на кого сваливать собственные ошибки? Образно говоря, пока происходят взрывы, всегда можно сказать, что на взорванном объекте находился тот самый миллион долларов, который по трагической случайности туда завезли накануне для государственных нужд. Но произошёл взрыв, и деньги разлетелись по ветру – в прямом и в переносном смысле. И теперь их нужно списать, в то время, как они на самом деле осели в чьих-то карманах… И это всего лишь один из подлых механизмов, которым пользуется власть при управлении людьми. А ведь есть и другие – такие же подлые или даже ещё подлее! И именно поэтому наша система правосудия и правоохранительных органов всегда выступает на стороне Сил Зла.

Например, тебя могут ограбить или обворовать, но ты при этом подаёшь в суд и прямо указываешь на обидчика, в точности зная, кто он такой. Есть свидетели, есть неопровержимые улики. Но негодяй нанимает пронырливого адвоката, подкупает судей, запугивает свидетелей, использует свои связи и вот результат: виновный остаётся безнаказанным или несёт наказание чисто символическое, а ограбленный ещё и жалеет, что ввязался в это дело. Где же это видано, что за умышленное доказанное убийство давали бы условный срок?! Стоило ли тогда биться за торжество справедливости? Себе дороже вышло! И ведь это самая обычная ситуация! Любой следователь, не напрягая памяти, расскажет таких историй хоть с десяток. Да, и зачем далеко ходить?! Вспомним дело хотя бы Дмитрия Холодова, раскрывшего воровство в нашей армии! И что? Взорвали Дмитрия…

Но, если это так, то, что же делать?

Существует лишь два ответа на этот вопрос: надо или терпеть, или бороться.

И что же? Первое отбрасываем как неприемлемое, а второе оставляем.

Если бороться, то как?

Для того, чтобы бороться, есть два способа: первый, заведомо обречённый на провал, – это путь законных действий, когда человек обращается в суд, обращается к начальству… И после этого как всегда получает щелчок по носу. И это в лучшем случае. Может и кулаком по морде получить, и крупный срок схлопотать, и удар из-за угла, и пулю в лоб. Ну что ж, отбрасываем и этот способ, раз уж и он не годится.

Теперь берём второй. Это борьба всеми мыслимыми методами. Лжесвидетельство, применение оружия – всё, что угодно, если только это во имя торжества справедливости. Надо бороться со Злом, не сидеть же, сложа руки?

Но, если каждый начнёт по собственному усмотрению вершить свой собственный суд по «справедливости», – что тогда получится? Ведь, каждый эту самую «справедливость» понимает по-своему!

«Анархия ли это? – размышлял Клёнов. – Нет, конечно! Анархия – это то, что происходит сейчас. Это борьба со злом, после которой зла будет меньше – вот это и есть правильный ответ».

В самом деле, семейка Бурлаковых, ещё и до прихода туда Ленки, была проявлением самой настоящей анархии. Если бы жильцы дома, в котором они столько лет бесчинствовали, применяли к ним методы физического насилия, обходя закон, насколько хорошо бы стало для всех окружающих. И даже – для самих Бурлаковых. В Америке времён Марка Твена или Майн-Рида за такое поведение их бы уже давно линчевали: вымазали бы в дёгте и выкатали бы в перьях. И в старой России нашли бы на них управу. Все собрались и отметелили бы выродков так, чтобы раз и навсегда запомнили, как нужно себя вести. Даже в суровые екатерининские времена крестьяне убивали бесчинствующих помещиков. Но за семьдесят лет советской власти мы отучились так поступать. Зато привыкли терпеть. Бить надо таких. Хорошие люди должны давать отпор плохим.

Клёнов вспомнил: Это было года два назад. Разгневанные родители пошли толпой к огромному дому, где жили цыгане.

– Вы травите наших детей! Вы продаёте им наркотики! Вы калечите их жизни, и за наш счёт строите себе такие огромные дома.

И что же?

Подкупленная милиция отказалась вмешиваться. Прокуратура – тоже. И даже ещё и цыкнули: вы что-то против цыганской национальности имеете? Может быть, вы фашисты? Так мы вас живо приструним! Почему нет вашего официального заявления в прокуратуре?

– Так мы же писали?

– И что?

– Так ответа же нет вот уже три месяца!

– Значит, ждите! И нечего здесь самоуправством заниматься!

Люди потоптались-потоптались перед домом наркобарона и под насмешливые выкрики вышедших им навстречу пёстрых женщин ушли, проклиная и своё бессилие, и ту власть, которая не может их защитить…

«Так дальше жить нельзя, – размышлял Клёнов. – Честные люди должны организовываться в какие-то сообщества, пусть даже в вооружённые отряды. И оказывать сопротивление…».

Такие мысли напоминали игру разума – так сейчас стало модно это называть после потрясшего всех западного фильма с таким же названием – «Игры разума». Прокручиваешь то один вариант, то другой, то третий, далеко заходишь в этих интеллектуальных лабиринтах, но нить Ариадны при этом никогда не теряешь и сам при этом остаёшься неподвижным. В сущности шахматы – это ведь то же самое. Грандиозные по драматизму события порою происходят на шахматной доске, такие, что даже и дух захватывает от волнения, а ведь это всё – лишь иллюзия настоящих событий. Игра. Баловство для тех, кто не любит делать что-то реальное в жизни. Для тех, кто любит сидеть в удобном кресле и управлять воображаемыми ниточками. Теперь появились ещё и компьютерные игры. Это ведь в сущности то же самое…

«А почему бы и не соединить мечты с действительностью? – продолжал размышлять следователь. – Почему бы не проложить между ними узкий мостик? Узкий – это для того, чтобы он был не для всех, а только для тех, кто отважится по нему пройти. Вот я, пожалуй, и возьмусь за это дело: проложу. Сам себе очерчу ширину этого мостика и его высоту над пропастью. И пройду по нему».

Тяжёлые это были мысли. Среди них была и такая: к чёрту все мостики! Надо отойти в сторону с чувством исполненного долга. «В самом деле: всё, что было в моих силах, я уже сделал. И в кабинетах ночевал, не заходя домой сутками, и питался урывками, и в отпуск не ходил, и жизнью рисковал, и от взяток отказывался, и вступал в опасные споры с начальством… А ведь у меня – юридическое образование. Мог бы уйти в какой-нибудь институт преподавать. Сколько их открылось?! Отгородиться там от внешнего мира с его проблемами. И так дальше и жить. У меня ведь две дочки. У меня – родительский долг перед ними. Я их выращу, не заходя ни на какие опасные мостики…».


Ранним утром вертолёт поднялся с ростовского военного аэродрома и взял курс в Назрань, где Матвееву должны были организовать встречу с каким-то важным чином в свите Масхадова. «Тоже мне, вояки! Бригадные генералы! И почему не маршалы? – недовольно думал Матвеев. –  Но, что делать, раз нужно?»

Сопровождающие его генералы удручённо молчали.

– То говорили, что с террористами нам разговаривать не о чём, – бурчал командующий  северокавказской группировкой войск МВД, – а теперь сами же и ищем встречи.

– Обосрались по самое некуда! – согласно кивнул его начальник штаба. – Ну, как выполнить команду: «Стой здесь, иди туда!».

– Не держали бы за руки, не лезли бы, не путались бы под ногами, – давно бы на Кавказе всё было спокойно! Впрочем, и допускать до такого было нельзя… – откликнулся кто-то с заднего ряда.

В салоне находились только военные, и лишь Матвеев был в гражданском костюме, но все знали, что он  имеет отношение к высшему руководству страны, и потому ждали, как он отреагирует на их реплики. Но Матвеев молчал и задумчиво смотрел в окошко.

Размышления Матвеева прервал начальник штаба.

– Вот и подлетаем!

Все стали смотреть в окна, стараясь рассмотреть аэродром Назрани – крохотного городка, о существовании которого не так давно никто даже и не слыхал. А теперь это столица республики. Кто бы мог подумать!

Вертолёт на минуту завис над землёй и вскоре мягко опустился на зелёное поле.

Матвеева встречал президент Ингушетии, сам – боевой генерал, герой России. Они встречались ещё в Афганистане и были знакомы. Президент гостеприимно улыбался, и от этого его кавказские усы раздвигались, открывая белые зубы.

–  С приездом, Роман Григорьевич! С приездом, товарищи!

«Хитрая лиса, – подумал Матвеев. – И не поймёшь, на чьей он стороне».

Он приблизился к президенту, сохранившему военную выправку, и дружески пожал руку. Президент со всеми поздоровался и пригласил к машинам, стоящим неподалёку.

У здания аэровокзала, заметив несколько гражданских, Матвеев неожиданно  резко произнёс:

– Так! Никаких журналистов! Никаких интервью! Не на сцене…

– Это – сотрудники аэропорта, – успокоил его президент, приглашая в свою машину.

Эскорт, сопровождаемый двумя милицейскими машинами с мигалками и БМП с автоматчиками, на большой скорости сорвался с места.

– Наконец-то приняли решение, которое так давно все ожидали! Конечно, чтобы прекратить это сумасшествие, нужны переговоры! Я об этом неоднократно говорил, так ведь не слушали!

Матвеев отмолчался, подумав: «К чему приведут эти разговоры-переговоры? Неужели Масхадов и вправду решил, что добился самостоятельности? Не идиот же! Но, передышка нужна…».


В кабинет президента неспешно вошёл бородатый мужчина в камуфляже и с папахой на голове. Его сопровождали рослые молодые ребята из охраны президента. Мужчина нерешительно остановился у двери, стараясь сориентироваться  и увидеть, кто здесь главный. Президент встал и пошёл ему на встречу.

– Проходи! Здесь тебе опасаться нечего. Ты мой гость. А ещё недавно наши народы всегда были вместе: и в страшные годы депортации, и потом... От того, что теперь мы живём в разных республиках, мы не стали дальше друг от друга. Ваша боль – наша боль! Проходи! Сколько бы ни велась война, всегда наступает время мирных переговоров…

– Асалям Алейкум, – проговорил посланник Масхадова и сел к столу. – А где тот человек, с которым я должен разговаривать?

За столом сидело несколько генералов, среди которых Матвеев выделялся невысоким ростом и невыразительной внешностью. Но все сидящие за столом посмотрели именно на него. Тогда Матвеев встал из-за стола и, улыбаясь, пригласил  посланника  присесть к столу.

– А что, с вами никого нет? – спросил он.

– Наш президент поручил вести переговоры мне, и мне никто не нужен,  – гордо ответил посланец Масхадова. – Но нас интересуют вопросы, которые будут обсуждаться на переговорах.

– Вам будет дан проект договора.

– Нам нужно время, чтобы с ним ознакомиться.

– Тянуть с этим нельзя. Я думаю, двух недель вполне достаточно, чтобы вы могли подготовиться к переговорам. Текст договора будет коротким. Все документы и проект договора вам сейчас дадут.

– Нас интересует: будет ли обсуждаться статус Ичкерии?

– Если вы на этом настаиваете, то и это может быть предметом переговоров. Но главное – прекратить эту бессмысленную войну!

– Всё зависит от Москвы… Мы всегда готовы к миру.

– Но инициаторами переговоров  была Москва. У нас говорят: худой мир лучше доброй ссоры.

Матвеев кивнул помощнику. Тот вышел и через минуту принёс папку с текстом проекта договора. Потом договорились о месте переговоров. Было решено, что они пройдут в Дагестане, в городе Хасавюрте. Были оговорены вопросы безопасности…

– Итак, можно считать, что мы обо всём договорились. Мы ждём Масхадова в Хасавюрте через две недели.

Матвеев встал и протянул руку. Посланник Масхадова пожал протянутую руку, и его рука показалась Матвееву крепкой и мужественной.

Когда он вышел, вдруг сразу все заговорили:

– Что нам даст соглашение с Масхадовым? Он – тот же Ясир Арафат. Когда Итсхак Рабин и Шимон Перес заключили с ним договор о создании Палестинской автономии, то после этого в Израиле  в четыре раза участились теракты, – скептически заметил командующий внутренними войсками.

– Арафат ничего не контролирует в Палестине, а Масхадов ничего не контролирует в Чечне. Как Арафату не подчиняются Хамас или Хезболла, так и Масхадову не подчиняются ни Басаев ни любой другой из полевых командиров, – поддержал его начальник штаба.

– Они называют его своим президентом и лидером только, пока он воюет с Россией. Как только он достигнет прогресса на переговорах, от него все отвернутся или пристрелит своя же охрана. Заключив соглашение с Масхадовым, мира в Чечне не достигнуть. Им мир не нужен! – продолжал командующий.

Президент Ингушетии молча слушал военных, потом встал, и тихо проговорил:

– Любому народу нужен мир. И нам в первую очередь. Так что, сколько бы ни стреляли танки и пушки, любая война заканчивается переговорами и мирным договором. Мне кажется, наверху это понимают. Потому и выступили с такой доброй инициативой…

Он говорил что-то ещё. Ему отвечали, с ним вступали в разговор, но его голос как бы перевешивал своею значимостью и весомостью.

Матвеев не вмешивался, слушал. Не верил ни единому его слову, но отмечал: говорит красиво и проникновенно. Кавказский человек умеет не только напыщенные тосты произносить. Он и о смысле жизни скажет так выразительно и торжественно, что ему все поверят. Русский человек так уж устроен, что он скорее усомнится в своём соотечественнике, чем в этих величественных людях, умеющих выражаться строго и одновременно красиво. Вот что значит жить на фоне горных пейзажей. Они учат скрывать подлинные мысли, учат высказывать любую самую простую или даже глупую мысль так, будто это истина в последней инстанции. Или больше того – голос самого Бога!


А через три дня Матвеев возвращался в Ростов, откуда самолётом должен был вылететь в Москву.  Нужно было ещё согласовать некоторые организационные вопросы этих необычных переговоров. Уже подлетая к Ростову, подумал: «Хорошо бы ещё встретиться с Иваном. Не договорили мы с ним тогда, да и расстались как-то не так. Если будет свободный часок, обязательно приглашу этого любопытного осла. Всё же, что-то в его вопросах меня задело. Значит, не так уж он и глуп. Да и в институте, хоть и был тихоней, но учился хорошо, да и волевым был парнем…».


И вот, после того, как все дела были благополучно завершены, Роман Григорьевич снова принимал в том же номере небольшой военной гостиницы своего институтского однокурсника Ивана Савельевича Завьялова.

В этот раз стол в номере был уже накрыт. В ярком свете люстры блестели бутылки с цветными наклейками.

– Ты извини, – сказал Матвеев, закуривая сигарету. – Какой-то неприятный осадок остался у меня после прошлой нашей встречи. Или я сказал что-то не то, или ты меня просто не понял…

– Да брось ты, Рома, ерундить! Всё я хорошо понял! Напрасно ты меня считаешь таким уж несмышлёнышем!

– Да кто тебя таким считает? С чего ты взял? Кстати, есть какие-нибудь сведения от твоей младшей? – спросил Роман Григорьевич, стараясь избегать обострений в самом начале беседы.

Почему так важна была для Матвеева эта беседа, он и сам не мог себе объяснить. Но ему необходимо было на старом своём институтском товарище, как на оселке, проверить правильность своих мыслей. Сверить курс, как по компасу. Завьялов всегда у них в группе отличался высокой нравственностью и рассудительностью.

– Тереза? Мы с нею уже созвонились... Спасибо тебе. Я уж Бог знает что себе насочинял…

– Созвонились? Это хорошо! Знаешь, теперь я понимаю, как не просто быть отцом взрослой дочери…

– А у меня их две!

– Вот именно! Вдвойне тяжко! И что она?

– Собирается рожать. Хрен их знает. Не могу я понять этих молодых. Но, слава Богу, жива, здорова, и на том спасибо…  А что мне ещё нужно?

– И то верно.  А старшая? Елена, – так, кажется?

– Ленка, Ленка… Этой – что сделается? Мы с ней редко видимся. Зачем-то мотается то в Молдавию, то в Москву. Всё дела у неё какие-то, дела… Но, как была – хабалка, матерщинница, так и осталась. Вся в мамашу. Чего не скажу о младшей. Та – спокойная, совершенно другая…

– В тебя…

– В меня, не в меня – какая теперь разница? Главное то, что получилось два совершенно разных человека…  Но знаешь, Рома, чует моё сердце: добром это не кончится. Не товар же она из Молдавии возит. А что и как – я не знаю… Да, по правде сказать, – и знать не хочу! Что я могу сделать?

Помолчали. Каждый думал о своём. Матвеев подошёл к окну и, сдвинув штору, распахнул его. В комнату устремилась прохлада. Из-за деревьев неба не было видно, но звон ночи, пение сверчков, ворвавшись в тишину комнаты, создавали впечатление, что они находятся не в укромном уголке большого города, а где-нибудь в лесу, где нет ни транспорта, ни городской суеты. Всё как бы замедлилось.

– Ты знаешь… – неторопливо проговорил Матвеев, – вот вспоминаю былые годы даже с какой-то грустью. Какую страну просрали! Мощную, авторитетную… Разве позволили бы себе эти сволочи так разговаривать с нами?! Нас боялись!

– Боялись?

– Боялись и уважали! А теперь армия превратилась в Бог знает что. Авторитет её ниже ватерлинии…

Завьялов внимательно посмотрел на Матвеева и с болью проговорил:

– А чего ты хочешь, когда высшие чины армии эксплуатируют солдат, как только могут. Воруют все напропалую. Офицеры не могут прокормить свои семьи. Дедовщина. Такого бардака раньше не было. Армия была сильной… нравственной, что ли… Потому нас и уважали… Наши правители используют армию против своего народа. Разве это нормально?

– Да разве я спорю?! Промышленность стоит. Денег в казне нет. Ходим с протянутой рукой: займите, ради Христа! О какой, к чёрту, профессиональной армии может идти речь?!

– Почему же, – перебил его Иван Савельевич, возбуждённый разговором. – А ты заметил, что ещё ни одного полевого командира не взяли живым?

– Это ты к чему? Не взяли, потому что понимают, что пощады им не будет. Вот и дерутся до последнего патрона… Что ты хотел этим сказать? О чём это свидетельствует?

– О том, что боятся, что на следствии назовут имена своих хозяев в Москве.

– Да откуда ты это взял?! Да какие там хозяева, и какая там Москва!.. И что ты думаешь, наши органы – такие дети, что и без них не знают, кто их поддерживает? Всё они знают! Только, трудно это доказать!

– А почему?

– Потому, что уж очень высокие чины участвуют в этом и огромные деньги здесь крутятся.

Иван Савельевич внимательно посмотрел на Матвеева. – Ты говоришь, высокие чины замешаны. Но президент лишил многих власти.

– Ладно, скажу тебе доверительно: что, может, и не должен говорить: новому секретарю Совета безопасности поручили во что бы то ни стало прекратить эту бойню!

– Слава Богу! Только, что касается того, что президент убрал кого-то, так почему вы думаете, что люди  такие уж идиоты? Убрали, говоришь? Кого? Барсукова, Коржакова, Сосковца? Так это же – куклы! А толстосумов он убрать не в состоянии. Но, именно они дёргают за ниточки! Не верю я, что твои дружки там в Москве действительно хотят прекратить эту позорную войну.

– Да брось ты молоть чепуху! Тебе, что ни говори, – как горохом об стенку!

– Да я же не мальчик! Ещё работая на военном заводе, приходилось встречаться с вояками, которые так и мечтали попробовать себя и технику в деле. Понятно, что они-то сами сидели бы за тысячи километров в комфортабельном бункере, а простые людишки… Ну, скажи на милость: зачем нам такая армия?

– Ну, да… Слышали мы такое.

– А ты ещё раз послушай! Во-первых, ни сегодня, ни, в обозримом будущем нам никто не угрожает. Да и мало что будут решать сегодня огромные армады танков и пехоты. Высокоточное оружие, сверхскоростная авиация, ракеты, подводный флот – это то, что в современной войне будет решающим…

– Стратег! – усмехнулся Матвеев.

– Ты можешь насмехаться сколько хочешь, но я бы усилил погранвойска, МВД, а численность армии сократил на две третьих! Это бы позволило делать и закупать те самые самолёты, которые мы производим и продаём всем, кому ни попадя, а себе в войска – средств не хватает! И высокоточное оружие… и ракеты… И, конечно, перевести армию на контрактную основу, дать достойную зарплату…

– Всё понятно! Ты так говоришь, словно я оттуда, где всё это решается или имею доступ в эти сферы. Моё дело – обслуживание богатеньких клиентов…

– То-то ж ты оказался в этой гостинице!

– Поверь, я лишь оказываю юридические услуги и никакого отношения к власти не имею… Ну а насчёт того, что ты говоришь – не мой уровень. К тому же, я думаю, ты всё упрощаешь.

– А ты усложняешь! И я не верю, что ты такой уж маленький человечек, и что от тебя ничего не зависит. Просто тебе смелости не хватает высказать своё мнение!

– Да ты чего, белены объелся? Кто я такой? И кто меня слушать будет? Да, пристрелят меня на следующий же день, как только я об этом просто подумаю! Ты живёшь словно бы в девятнадцатом веке! А сегодня канун двадцать первого! Не забыл?!

– Пристрелят? Это точно. Могут. Тут тебе лучше знать. Ну, хорошо: с армией – не твой уровень. А всеобщая коррупция? Это же и делает власть слабой. Всё у нас покупается и всё продаётся.

– Вот здесь я с тобой согласен. Но не так это просто! Ты даже и не представляешь, какие силы, и какие деньги определяют нашу жизнь.

– Догадываюсь… – пробурчал Завьялов.

– Он догадывается! В том, чтобы продолжалась эта чеченская вакханалия, заинтересованы могущественные силы…

– И что? Зачем тогда президент, власть, твоё ведомство, наконец?

– Во-первых, я тебе уже говорил, что давно не служу ни в каком ведомстве. Во-вторых, и президент, и власть – куклы. Ты же знаешь: короля делает свита. Кукловоды совершенно другие, и ты о них даже не догадываешься! К тому же: ну, подписал президент указ. Но исполнять-то его должны люди! А они или саботируют исполнение, или даже противодействуют! Нет, Иван, не всё так просто, как тебе кажется!

– Ну да, олигархи!

– Ни хрена ты не понимаешь! Олигархи – это козлы отпущения, которых рано или поздно поведут на убой. Нужно же будет отвлечь внимание, найти при необходимости крайнего. Настоящих кукловодов мало кто знает!

– Вот и верь после этого нашей власти! Я не удивлюсь, что ко всем мерзостям, что творятся у нас, причастна она.

– А я тебе о чём?.. Но хватит об этом! Ты лучше расскажи, как живёшь? Помогает ли дочка?

– Да зачем мне? Мне хватает. Она и так помогла – квартиру однокомнатную на меня оформила. Но, чует моё сердце: до добра её бизнес не доведёт. А там, чёрт её знает! Мир перевернулся…


Уже далеко за полночь, когда Иван Савельевич был дома, он долго прокручивал в голове разговор с Романом и никак не мог понять, зачем тому нужно было его к себе приглашать? Ведь ни словом не обмолвился о себе, не вспоминал институтские времена…

Иван Савельевич достал из холодильника давно начатую бутылку водки и налил немного в стакан. Выпил, как воду, и пошёл спать. Но сон не приходил долго. Мысленно он всё ещё продолжал спорить с Матвеевым, обосновывать свои утверждения, находить новые и новые аргументы. Он не верил ни единому его слову и был уверен, что именно он, и такие как он, и являются теми самыми кукловодами, которые, оставаясь в тени, творят своё чёрное дело…


Тереза долго не решалась позвонить отцу, но когда всё же рассказала ему, ей стало значительно легче на душе.

Вот уже около двух месяцев она жила в прекрасном доме Глеба Борисовича Мерцалова в Кисловодске, где была представлена, как хозяйка, и никак не могла привыкнуть к новой для себя роли.

С месяц назад позвонила Ленка и просила занять для дела сто тысяч долларов. Тереза отказала.

– Я не могу обратиться к Глебу с такой просьбой! Разве ты этого не понимаешь?

– Но мы же договорились, что будем друг друга выручать!

– А что случилось? Тебе же такие деньги нужны не на жизнь, а на твой бизнес. Извини, Леночка, но… не могу! У меня есть тысяч пять. Могу их тебе прислать.

– Да, чихала я на твои пять тысяч!

Ленка была взбешена. Она очень рассчитывала, что Тереза попробует выманить эти деньги у своего Мерцалова.

– Но, больше у меня нет…

– А что, если я твоему хахалю расскажу, как ты к нему попала. И о том, что дружок папы тебе никакого рекомендательного письма не давал, и вообще ты была агентом Романа Григорьевича Матвеева?

– Ты меня шантажируешь?

– Ни в коем случае! Предупреждаю! Что тебе стоит его попросить? У него теперь любовь-морковь…

– Ничего не стоит. Но просить не буду. А Глебу сегодня же всё сама и расскажу, чтобы ты не держала меня на крючке. Очень уж ты на мамочку нашу походишь!

– Все мы – дети своих родителей! Ладно. Забудь. Только не пожалей!


С тех пор Тереза не звонила Ленке. Да и та перестала звонить.

Дни проходили за днями. Однажды вечером Глеб Борисович прилетел из Москвы в очень хорошем настроении. Он всё время шутил, смеялся, а когда сели ужинать, достал из кармана коробочку с обручальным колечком, и сказал:

– Примерь, дорогая! Сегодня я получил, наконец, решение суда. Я снова холост!

Тереза была поражена.

Мерцалов надел ей колечко на безымянный палец и посмотрел в глаза.

– Нравится? Ты согласна стать моей женой?

– Нравится! И я согласна стать твоей женой, и сделаю всё, чтобы ты об этом никогда не пожалел. Я согласна даже родить тебе не одного, а троих сыновей! Только сначала я хочу тебе исповедоваться и кое-что попросить.

– Исповедоваться?

Мерцалов улыбнулся и сел в кресло.

– Именно так! А потом ты сам будешь решать, можно ли меня простить, или нет. Дело в том, что я к тебе поступила работать…

– Ты хочешь рассказать, что тебя прислал Роман Григорьевич Матвеев, и для этого заставил моего прораба написать рекомендательное письмо? Потом Матвеев выдал его за друга твоего отца…

Тереза молчала,  слёзы выступили у неё на глазах.

– Так я это давно знал, – продолжал Глеб Борисович. – Напрасно они считали меня простофилей. Но ты, дорогая, говорила ещё о какой-то просьбе. Я слушаю.

Тереза не могла поверить, что всё это время Глеб всё знал и даже не подал вида.

– Так я тебя слушаю, дорогая!

– Если можно, я хотела бы не делать пышной свадьбы. Давай лучше уедем куда-нибудь…

– Я и сам хотел тебя об этом просить, – обрадовался Глеб Борисович. – Поедем на Кипр! Сейчас там  чудесная пора!

22.

Разумеется, Клёнов не знал даже о самом факте существования Ленкиной сестры, а уж о том, что она при каких-то особых обстоятельствах сошлась со знаменитым на всю страну парфюмерным королём – и подавно; он не знал и об «Агате Кристи-777», хотя и был весьма наслышан о деятельности Конторы, не знал он и отдельных имён… Вообще о том, что касается нашей истории, ему было приказано и не пытаться узнать. А он, интуитивно выделяя это крохотное направление своей деятельности, хотел нарушить приказ. То есть нарывался на крупные неприятности.

Если бы Клёнов рассуждал примерно так: вот я узнаю то, что мне не положено знать касательно этой Ленки и после этого положу себе в карман что-то денежное и очень весомое, то это было бы понятно современному рядовому россиянину. Но он рассуждал совершенно иначе: пусть никто ничего не поймёт, но вот я узнаю то, что мне нужно, что-то сделаю после этого, и мир станет чище и лучше, а вместе с ним – и я.

Совершенно невероятное рассуждение! Таких людей не бывает!.. Был же похититель автомобилей, который вырученные деньги передавал в детские дома! Кажется, Иннокентий Смоктуновский играл эту роль…

Всё на свете бывает. И такие люди, как Клёнов никогда не переводились ни в России, ни в Вавилоне, ни Америке, ни в Китае.


Октябрь 1996-го выдался в Ростове прохладным и пасмурным. Похолодания с каждым днём шли с каким-то нарастанием, словно бы стремясь выполнить чей-то злой план по борьбе с хорошим настроением и последствиями тёплого лета. Природа свирепствовала: никаких воспоминаний о прекрасном лете не должно остаться! Всё должно утонуть в ежедневных туманах и в моросящих дождиках.

Казалось бы, в жизни следователя Клёнова ничего не изменилось к худшему, если не считать осенних слякотных дней: привычные дела, львиная доля из которых была заведомо обречена на провал, привычные допросы и протоколы и прочая нудная писанина, связанная с отчётностью. Эпизод, когда ему велели отложить в сторону расследование деятельности Ленки Бурлаковой, был на фоне его повседневной работы совершенно ничтожным явлением. Едва ли не каждый день он получал подобные ценные указания: это дело двинуть быстрее, а то притормозить, что-то срочно забыть, а о чём-то мгновенно вспомнить. Все эти телефонные манипуляции не очень сильно волновали его воображение, и он принимал их спокойно, как нечто привычное. Как то самое, без чего не бывает работы у современного российского следователя.

И всё же Ленкина история не давала ему покоя, тем более что понемногу обрастала всё новыми и новыми подробностями.

О существовании мадам Цаплиной Клёнов знал и раньше, ибо она была весьма влиятельным человеком в мире ростовского бизнеса, но вот мысль о том, чтобы увязать деятельность этой мадам с Ленкой Бурлаковой, ему и в голову не приходила…

Но лишь до того момента, когда к нему поступили сведения о том, что эти у этих двух столь разных женщин много общих интересов.

Интеллектуалка и грубиянка. Утончённая дама, играющая на разных музыкальных инструментах, цитирующая великих философов и говорящая на иностранных языках – с одной стороны, и хабалка, у которой даже  выражение лица было босяцким. Что общего может быть между ними?

Были и другие сигналы. Например, стали поступать тревожные сведения о таинственных исчезновениях людей, причём или детей-беспризорников, или молодых бомжей. Жили они раньше себе в подвалах и на чердаках, копались в мусорных жбанах, и вдруг исчезали… Никто их не искал, никто жалоб не писал, но факт заставлял задуматься.

Из домов ребёнка участились случаи усыновления малышей с нарушениями общепринятых правил…

Наконец, участились случаи, когда молодые девушки не возвращались из заграничных туристических поездок.

Все эти сигналы Клёнов взял на заметку…

Профессиональная память следователя – она так сделана, что туда чего только ни положи, ничто не потеряется. Разрозненные факты, случайные наблюдения всегда всплывут в памяти, если только возникнет необходимость.

По-настоящему мыслящим может считаться не тот человек, который знает много фактов, а тот, кто умеет их объединять в единое целое. Но перечисленные выше факты никак не укладывались в единую схему.

Однажды он получил новый сигнал о деятельности Ленки-босячки, как он её про себя называл. Жильцы дома из потемневшего белого кирпича опять жаловались в милицию на ночное буйство Ленки и семейки Бурлаковых, где она явно занимала теперь лидирующие позиции. В беседке перед домом сидеть было уже холодно, поэтому пьянствовали в одной из квартир. В общем-то ничего удивительного. Даже и то, что милиция отказалась ехать на вызов, представлялось Клёнову обычным явлением.

Он понимал, что каждая такая попойка знаменовала завершение ещё одной благополучно проведённой операции по добыче лёгких денег. Свалились бешеные деньги с неба – значит это событие надо отметить и часть их пропить. Не светиться же в кабаках!

А пьянки эти последнее время участились, и это притом, что именно сейчас Клёнову дали указание не трогать её. Значит, где-то кто-то заинтересован в её чёрных делах!

Хотя Клёнов сделал вид, что дело это положил в архив, он продолжал знакомиться с окружением Ленки-босячки, попросил приятеля из оперативников проследить за ней и взять на заметку тех, с кем она контактировала. Сам же решил пообщаться с её родственниками.  Он знал, что у босячки есть отец и представлял, как сидит себе этот тихий старичок в квартире, словно бы за невидимым пультом, и управляет оттуда всеми её делишками. Откуда у неё мозги? Хамство и напористость – это другое дело, это её природный дар, но мозги-то откуда? А вот от этого тихого и незаметного старичка, должно быть, всё и идёт. Он и есть мозговой центр.


Клёнов приехал к Ивану Савельевичу вечером, во внерабочее время. Отрекомендовался и предъявил документы. Ни малейшего протеста или удивления не встретил.

Следователь огляделся: однокомнатная квартирка. Чисто, прибрано. Всё на месте и ничего лишнего.

– Вы по поручению Матвеева? – спросил Иван Савельевич, усаживая гостя на диван. – Опять куда-то надо ехать? Но ведь я ему всё в прошлый раз уже высказал.

– Простите, вы какого Матвеева имеете в виду?

– Романа Григорьевича – того, что из Москвы, – пояснил Завьялов. – А что, есть ещё и другой?

– Да, конечно, – соврал Клёнов, понятия не имея ни о каких Матвеевых. – Но я сейчас к вам явился не по поручению Романа Григорьевича,  и не по чьему-либо другому. Я здесь – по собственной инициативе.

Клёнов посмотрел прямо в глаза Ивану Савельевичу – спокойное, честное лицо. Но любой сыщик прекрасно знает: это ровным счётом ничего не значит. Самые отъявленные мошенники, карманные воры, шулера и даже маньяки могут иметь невиннейшее лицо: лицо святого, лицо интеллектуала, лицо рубахи-парня. Нет, в тайну лица проникнуть не так-то просто. Вот и это лицо – тоже. Вроде как – нормальный. С виду. Но кто ж поверит в его нормальность при такой дочери?

Все эти размышления Клёнова длились несколько секунд, но Завьялов, словно бы почувствовав заминку,  предложил:

– Хотите чаю? Вы ведь продрогли, должно быть, по такой мерзкой погоде?

– Я вообще-то на машине, – сказал Клёнов. – Но, знаете ли, не откажусь.

Когда он ушёл на кухню, Клёнов крикнул ему из комнаты:

– У вас, я вижу, библиотека? Читаете?

– Уже не читаю, – отозвался с кухни Завьялов. – Только перечитываю. А это, заметьте, вовсе не одно и то же. В основном русских классиков. Столько старых произведений, которые хочется перечитывать и перечитывать. Тургенев один чего стоит. А ещё Гончаров, Толстой, Пушкин… Добрая старая литература! Куда она подевалась! Почему люди променяли её на нынешние бразильские сериалы и какие-то милицейские истории, где, по-моему, что ни слово – то брехня.

– Да и по-моему  тоже, – согласился Клёнов.

Он видел через открытую дверь на кухню, что Завьялов уже наливает чай в чашечки. Ему захотелось потрогать книги и альбомы с репродукциями Репина, Куинджи, Шишкина, но он подавил в себе это желание.

– Может, мы на кухне и расположимся? – предложил Клёнов.

– Сидите, сидите в комнате. Мы сейчас за стол усядемся. Там и побеседуем. А на кухне – что? Ни повернуться, ни развернуться. Да и не такое это место, чтобы гостей принимать.

Так и сделали: уселись за стол, на котором появились и чай, и печенье, и сахар.

Клёнов нутром почувствовал, что переходить прямо к делу – совершенно ни к чему.

– А вы знаете, – сказал он, – я Тургенева тоже люблю. Причём рассказы его ценю больше, чем романы. Хотя и понимаю, что его романы – это настоящее украшение русской литературы!

– Великий мастер слова. А я и рассказы у него люблю, и романы, и стихотворения в прозе…

–  Мастер... У меня дома есть собрание сочинений. Но не такое, как у вас, а зелёненькое – старое ещё. Непременно снова перечитаю. Его почитаешь, – как родниковой воды напьёшься!

– Почитайте.

Они неторопливо пили чай, закусывая печеньем с привкусом кокосовых орехов.

Клёнов не спешил: Тургенев, значит, Тургенев, а про погоду зайдёт речь – можно и про погоду. Главное войти сейчас в эту тональность и продержаться в ней подольше.

Завьялов спросил:

– Вы, должно быть, хотите мне что-то рассказать о моей младшей дочери Терезе?

Клёнов, для которого было совершенной новостью известие о существовании ещё одной дочери, да ещё и с таким экзотическим именем, спокойно сказал:

– Нет-нет, я к вам совсем по другому поводу. – А сам подумал: интересно, что натворила у него ещё и эта Тереза?

– Я очень беспокоюсь о Терезе, – задумчиво проговорил Иван Сергеевич. – Вот представьте себе: двух дочерей имею, и обе такие разные. Ничего общего!

– У меня тоже две дочери, – сказал Клёнов. – Но маленькие ещё. Когда вырастут, тогда и понятно будет, какие они. Пока же – совершенно ничего определить не могу.

– Ну, значит, никакой особой разницы и не будет, – сказал Завьялов. – Мои начали различаться ещё в самом раннем возрасте. Леночка всегда была такая из себя боевая и часто – очень грубая. Плохие слова говорила. Часто дралась. Вся в мать, – сказал он, сокрушённо вздохнув. – С мальчишками играла, по деревьям лазила и стреляла из рогаток. А Тереза всегда была тихая и задумчивая. И всё вопросы задавала, да такие умные и трудные, что ставила меня порою в тупик.

– Простите за нескромный вопрос: а где сейчас мама ваших девочек?

Завьялов тяжело вздохнул. Помолчал.

– Не отвечайте, если вам не хочется, – сказал Клёнов.

– Нет, отчего же. Мы в разводе уже много лет. Вы даже и не представляете, что это за тяжёлый человек. Всего лишь несколько месяцев тому назад она приехала в Ростов из своей Молдавии, побыла здесь недолго, но столько зла успела натворить! Столько зла! То, что она орала на меня, – это всё ерунда. Я выдержу, и с меня это всё – как с гуся вода. Но она ведь и Терезе чуть было жизнь не поломала. Или поломала? Я даже и не знаю подробностей о судьбе своей младшей дочери. Лена сказала мне, чтобы я не совался, не лез не в свои дела, вот я и не лезу. Да и Матвеев как-то всё уклончиво про неё рассказывал…

– А где она сейчас ваша бывшая супруга?

– Уехала назад в Молдавию. Лена рассказала мне об этом в общих чертах: мол, она проявила твёрдость и спровадила мамашу. И та теперь живёт там, выполняя какие-то коммерческие поручения Лены.

Клёнов сказал:

– Я вам уже с самого начала представился: следователь по особо важным делам, – Клёнов ещё раз показал свою книжечку. – И в моей власти возбудить дело или прекратить его. Скажу вам откровенно: мне не совсем понятно, чем занимается ваша дочь Елена.

Иван Савельевич вздохнул.

– Я вам честно скажу: и мне тоже непонятно. Какие-то лёгкие деньги идут к ней. А откуда? В этой семейке, в которую она попала, единственное нормальное существо, это её муж. Простой работящий парень. Да с таким можно жить и горя не знать. Он мастер на все руки, честный парень. А вся его семейка – это дебоширы и алкаши, но в смысле воровства или бандитизма – это совершенно не по их части. И на мошенничество они не годятся из-за очень скромных умственных способностей. Всё идёт от Ленки! Или от моей бывшей супруги… Сам не пойму. Чем-то они там торгуют? А их строительные дела – это только туман.

– И чем, как вы думаете, они могут торговать.

– Я опасаюсь самого худшего, – сказал Завьялов: – наркотиков, оружия или фальшивых спиртных напитков. А больше мне ничего на ум не приходит.

Клёнов слушал.

– Это её частное бюро по трудоустройству населения, по большому счёту – очень хорошее начинание. Общественно полезное. Но оно не может приносить таких денег, и я думаю, что это просто прикрытие. И мои две недавних встречи с Матвеевым – только подтвердила эти мои подозрения. Возможно, Матвеев что-то знает. Вы с ним из одного ведомства, вот у него бы и спросили!

Клёнов сказал честно и просто:

– Я понятия не имею о том, кто такой этот ваш Матвеев.

– Мы вместе с ним в институте учились. У него сейчас какая-то юридическая фирма в Москве. Я думал, вы знаете. «Агата-Кристи-777» называется. Что-то связывает его и мою старшую дочь. Каким-то боком к этому причастна и младшая дочь, но я ничего не могу понять! В нашей стране такой бардак творится, всё в ней так перепутано, что разобраться в происходящем с каждым днём становится всё труднее и труднее.

Он замолчал, словно бы переводя дыхание. Затем спросил:

– Скажите честно: ведь вы пришли сюда для того, чтобы арестовать её? Ведь так же? Все вы, представители власти, кровожадны. Человек для вас ничего не значит, и вам дай волю – вы будете сажать и сажать. Или стрелять…  Хотя то, что я наблюдаю в поведении моей старшей дочери, возможно, не оставляет вам другого выбора.

Клёнов замялся.

– Сажать? Это не обязательно, – сказал он.

– А что если так, – предложил Завьялов: – Просто дать по рукам? Припугнуть? У неё есть муж, есть ребёнок, есть фирма. Вот и пусть живут себе и живут. Разве нельзя так жить, чтобы ничего плохого не делать, чтобы не причинять зло людям?

Воцарилась пауза.

– Вы знаете, – вспомнил Иван Савельевич, – недавно встречался я с этим самым Матвеевым. В тот вечер он был чем-то возбуждён и очень болтлив. Так он мне такую притчу рассказал:

«Дорогущий фирменный поезд, самое дорогое купе... В купе садятся двое – батюшка и бизнесмен. Оба такие «настоящие», со всеми причитающимися атрибутами. Бизнесмен только пиджак скинул, галстук распустил, сразу кинулся к ноутбуку и давай стучать.
Поезд тронулся, батюшка немного газетку почитал, бороду огладил и говорит:

– Сын мой, а не отведать ли нам с тобой табачку заморского? Хороший табачок... только что из Голландии подвезли...
– Не курю, батюшка, да и работать надо. А у него два мобильника постоянно разрываются, он ведёт какие-то переговоры.
Батюшка покурил, возвращается – от него хороший такой дух табака. Еще посидел, подумал и опять:

– Сын мой, дело к трапезе. Не сходить ли нам в вагон-ресторан ужина откушать?

– Не могу батюшка, работы ещё очень много. Завтра очень важная встреча.

Батюшка поужинал, вернулся. Посидел, подумал и по новой:

– Сын мой! Трапеза удалась. Не задобрить ли нам её?

Достает бутылку дорогущего коньяка.

– Не пью, батюшка! Да и работать  надо.

Батюшка выпил рюмку, другую, и снова:

– Сын мой! В соседнем купе девицы уж больно красивые едут. Может, мы коньячок возьмём, да и к ним?

– Я, батюшка, женат,  и жене не изменяю! Да и вообще работать надо!

Возвращается поп под утро изрядно мятый, довольный. Тут бизнесмен не выдержал, крышкой ноутбука хлопнул и к попу:
– Батюшка! Ну, вот я – не пью, не курю, работаю как вол, жене не изменяю! Неужели я неправильно живу?!

– Отчего же? Правильно, сын мой. Но зря!».

А мораль сей байки Роман Григорьевич высказал незамысловато: если могут зарабатывать, пусть зарабатывают! Иначе, по его мнению – жизнь пройдёт зря!

А теперь ещё и эти бомжи, – растерянно проговорил Завьялов.

– Какие бомжи? – не понял Клёнов.

– Семейство Бурлаковых, в котором она так любит бывать, – это для неё всё равно как высшее дворянское общество, куда раньше стремились попасть люди, претендующие на то, чтобы их заметили в высоких кругах. Так вот эти Бурлаковы – сами по себе весьма напоминают бомжей. Единственно, что живут в настоящем доме, а не в канализационном люке и не в сарае. Не понимаю, почему ей так хочется испачкаться. Я иногда прихожу за своим внуком туда, бывал и у неё на работе.. И вот уже дважды или трижды видел возле неё каких-то оборванцев… Что она им может продать? Наркотики? Так ведь у них денег нет. Фальшивые спиртные напитки – это – скорее всего, но ведь и на них нужны деньги…

23.

Несанкционированный визит к Ивану Савельевичу кое-что дал. Появились новые имена: Матвеев, Тереза, бывшая супруга…  Высветились и новые обстоятельства: какая-то юридическая фирма в Москве – ну это, понятное дело, и есть прикрытие, какая-то деятельность в Молдавии… А что ещё? Память у Клёнова была цепкая, и ему не нужны были для таких целей диктофоны: всё, что осознанно сказал или даже случайно обронил этот, вроде бы, вполне благопристойный Завьялов, он прекрасно запомнил. Оставалось только допустить, что старик не врал и не пытался пустить его по ложному следу.

Совершенно поразительная, прямо-таки мистическая история с этой его Ленкой-босячкой, которой по каким-то причинам покровительствует Высшие Силы в лице Романа Григорьевича Матвеева из непонятной юридической фирмы «Агата Кристи-777». Он просто тщательно, любовно оберегал её, по какому-то необъяснимому признаку выделяя среди всех остальных людей. Чем именно она заслужила такое к себе трепетное отношение со стороны Высших Попечителей – это пока так и остаётся загадкой и наводит на грустные размышления: а почему не мне такая честь?

В самом деле, какая-то босячка, жалкий человечишко, существо женского пола, которое и женщиной не хочется называть, но ему, этому существу, везёт по жизни и всё безнаказанно сходит с рук… Что за чудеса! Клёнов подавил в себе эту мысль таким обыкновенным доводом: что-то мистическое, конечно, в нашей жизни то и дело случается, но в основном – всё реально, и всё объяснимо. Вот и в этой истории с Ленкой и её участившимися пирушками – здесь всё должно найти своё реальное объяснение. И я найду это объяснение. И в нём не будет ничего мистического.

А что касается отца – интуиция подсказывала Клёнову: этот человек не сидит ни у какого пульта, и никакими процессами не управляет. Живёт сам по себе, и похоже: он никому на свете не нужен.

Далее. Что такое эта московская юридическая фирма «Агата Кристи-777»? Клёнов навёл справки через Интернет и получил официальную информацию: мол, оказываем такие-то услуги. Охранные, юридические… Нашими клиентами  являются очень уважаемые организации и отдельные люди... Обращайтесь! Мы сопроводим Ваш груз, обеспечим безопасность Ваших презентаций и Вашей недвижимой собственности, мы дадим высококвалифицированную юридическую консультацию…

Всё это – хорошо! Только при чём здесь Ленка-босячка? Никогда не поверю, что ваше могущество свалилось к вам прямо с неба! Никто вам ничего не давал. Вы это имели раньше. Ещё при советской власти, когда существовали под другими названиями.

Клёнов представил себе, что сам захотел бы основать такую фирму. И тоже в Москве, а не в Ростове. В центре города! Затем представил, в какие бы колоссальные суммы эта затея обошлась, какое сопротивление бы встретила от городских властей Москвы, от конкурирующих организаций, от органов правопорядка, от рэкетиров, от всяких бюрократических инстанций. Создать такое – это самая настоящая мистика. Даже если у истоков создания фирмы лежал большой-пребольшой мешок с деньгами, то и тогда это ничего не объясняет. А откуда мешок взялся?

Не нужно было большого воображения, чтобы понять: от партии с её деньжищами, от её органов госбезопасности, которые в одних местах растворялись прямо в воздухе, а в других появлялись под новыми вывесками. То, что делает Ленка, это – по заказу оттуда, и, если я буду противиться её деятельности, то смогу навлечь на себя гнев очень высоких инстанций. Но и бездействовать – тоже нельзя. Нужно же что-то делать. И, если не так, то этак. Если не от имени государства, то от имени своей собственной персоны, которая может по такому случаю и отойти в тень.

По крайней мере, три раза Клёнов специально попадался на глаза Ленке Бурлаковой. Его машина как бы случайно оказывалась в тех же местах, где бывала Ленка, но как только их взгляды встречались, Клёнов, ни говоря ни слова, сейчас же отъезжал. Он прекрасно помнил Ленкино выражение лица: удивление переходило в насмешливость, а в последний раз она даже что-то выкрикнула вдогонку отъезжающей машине. Это был очень неумный поступок с её стороны, но и со стороны Клёнова – неумный в не меньшей степени. Тебе дано указание не лезть, вот ты и не рыпайся. Тогда и не будет над тобою насмехаться эта бабёнка. Но для Клёнова было важно другое: проверить кое-какие свои предположения.

Заметив слежку, Ленка должна была непременно пожаловаться своим высоким покровителям на то, что этот сыщик не выполняет приказов начальства. И Клёнов ждал окриков сверху. Но их почему-то всё не было и не было. И это наводило на новые мысли и предположения…

Приходил он к Ивану Савельевичу ещё раз. Поговорили о том, о сём, о русской литературе, в частности. Клёнов высказывал свои суждения. Иван Савельевич внимательно его слушал.

– Так глубоко я в литературе не разбираюсь. У меня, скорее, всё на другом уровне. Нравится произведение, или не нравится? Учит чему-то хорошему, или учит плохому? Сейчас, сколько книг, в которых можно выучиться только матерным выражениям, сексу, да ещё – грабежам?!

Во время второго визита Клёнов заинтересовался вкусами и пристрастиями Ивана Савельевича в искусстве. Листая альбомы с репродукциями, Клёнов сказал:

–  Мне нравится Архип Иванович Куинджи! Его «Ночь на Днепре» до сих пор поражает моё воображение! Как здорово! Говорят, в Академии художеств многие ученики Шишкина перешли в его класс. Он был великим мастером и новатором! Ведь, это он впервые нарисовал луну без всяких одежд, голенькую! Без облачков. Она горела в ночи так, что художник Орлов, если мне память не изменяет, даже заглядывал за картину. Думал, что там установлена какая-то подсветка! А камни сквозь воду на дне озера?!

Это высказывание почему-то страшно задело Завьялова, и он с жаром принялся доказывать, что Шишкина в изображении лесов и полей превзойти никто не может. Так же точно, как никто не может превзойти Айвазовского в изображении моря. Но Клёнов не унимался: а Левитан – это что вам? А Поленов?

Но Завьялов оставался непреклонен: это художники других направлений, а «Берёзы, освещённые солнцем», которыми так прославился Куинджи, это просто новый вид живописи!.. Это не совсем пейзаж!..

Со стороны могло показаться странным: средь рабочего дня собрались двое чудаков и стали спорить о живописи, о своих пристрастиях. И, удивительно, – каждый оказался достаточно образованным, чтобы аргументировать свои утверждения!

Клёнов не рассчитывал на чудо и вообще – не верил в мистику. Но чудо свершилось: в дверь позвонили, и на пороге объявилась старшая дочь Ивана Савельевича – Елена Бурлакова. Она спокойно поздоровалась с Клёновым и пронесла на кухню какие-то покупки.

– Картошку вынесешь потом на балкон, – распоряжалась она, – чтобы на кухне не занимала места, ну а виноград – ешь прямо сейчас. Чего на него глядеть. Помыть тебе его?

– Помой, дочка, помой, – сказал Завьялов.

Не прошло и минуты, как Ленка принесла вазу с вымытым виноградом в комнату.

– Угощайтесь! И ты папа, и вы, господин следователь, – говорила она, почти не скрывая насмешки в голосе.

Клёнов сказал:

– Я вижу, Елена Ивановна, что вы ничуть не удивлены, увидев меня здесь?

– Почему же не удивлена? Удивлена. Я ещё к дому только подъезжала, а уже заметила вашу машину и всё поняла. Ну, кушайте на здоровье, а я поехала. Меня там внизу Васька ждёт.

– Спасибо, – ответил Клёнов и демонстративно занявшись кистью винограда, продолжил прерванный разговор о высоком искусстве, так больше и не повернувшись в сторону Ленки, которая, впрочем,  тут же ушла.

Завьялов тоже воздал должное винограду, проявив при этом познания, о которых Клёнов даже и мечтать не мог.

– О, это – мой любимый сорт: «Тайфи розовый»! Вы только не торопитесь! Его нужно есть медленно, раздавив каждую ягодку и прижав на мгновенье языком к нёбу! Тогда вы ощутите тончайший аромат и вкус, которого нет ни в каком сорте. Разве его можно сравнить с мускатными сортами, с их грубым и навязчивым мускатным привкусом?!

– Да, откуда же вы это всё знаете? – удивился Клёнов.

– Молдавия, где я провёл столько лет, – виноградный край.

– Да и Ростовская область – тоже далеко не одни помидоры выращивает, – возразил поражённый Клёнов.

– И всё же. Вы мне честно признайтесь, – сказал Завьялов. – Вы пришли ко мне потому, что моя дочь что-то натворила?

– Ничего нового, кроме того, о чём я знал и раньше, она не сделала. И пришёл я к вам лишь для того, чтобы немного расширить свои представления о масштабе её деятельности. А вот то, что ваша дочь здесь оказалась, – это мне представляется не совсем случайным.

– Признайтесь, если это возможно, вы ведь всё-таки при исполнении, и, быть может, вам нельзя: вы что-нибудь понимаете из того, что происходит в жизни моей дочери?

– Начнём с того, что я у вас – с частным визитом, – сказал Клёнов. – При желании вы можете выставить меня за дверь, и вам за это ничего не будет.

– Ну, насчёт частных визитов – в это я никогда не поверю.

– А вы поверьте. Я даже подскажу вам, как вы можете проверить правдивость моих слов: вы можете пожаловаться на меня, и мне влетит за это. Мне дано указание оставить это дело – кто-то очень высокопоставленный оберегает вашу дочь и то, что она делает. Ну а что происходит с вашею дочерью, вы, возможно, и сами ответите, если задумаетесь.

– Да задумывался я! Но только ничего на ум не приходит!

– А вы не пробовали деятельность «Агаты Кристи-777» увязать как-то с деятельностью вашей дочери?

Завьялов задумался.

– Пробовал, но ничего не получилось. Какое-то отношение и к моей младшей дочери, и к старшей имеет именно эта фирма в лице Романа Григорьевича Матвеева, но какое – не могу понять.

– Расскажите подробнее, что вы знаете об этом господине, – предложил Клёнов.

– Расскажу, конечно, но только и вы мне расскажите, что вы знаете о моей дочери такого, чего не знаю или не понимаю я.

– Договорились! – сказал Клёнов. – Вы начинаете, а я продолжаю.


К удивлению Терезы, Глеб Борисович просто посмеялся над рассказом о том, что старшая сестра пыталась угрозами и хитростью заставить младшую попросить его выделить некую сумму.

– Дорогая моя, – сказал он. – Вся моя жизнь сплошь состоит из таких эпизодов и, если бы я обращал внимание на такие вещи, то не был бы тем, кем я теперь являюсь. Главное, чтобы ты сама понимала: хоть она и твоя родная сестра, но её методы говорят лишь о её низкой нравственности. Как не прискорбно это констатировать, но она – не наш человек. Мне очень жаль…

– Да я это и поняла, – сказала Тереза.

– Ну, вот и отлично!

– Мне только жаль, что я держу в неведении своего отца, и он почти ничего не знает обо мне.

– Мы и этот вопрос сумеем благополучно решить, – пообещал Мерцалов. – И притом в самое ближайшее время. Как только у нас появится ребёнок, и твой папа станет дедушкой, вот тут-то я ему и представлюсь. Спрашивать разрешения на брак не буду, – тут Мерцалов хохотнул своим привычным смехом. – Но – представлюсь и вообще, постараюсь сделать всё, чтобы наши отношения сложились хорошо. Надеюсь, что ему понравится то, какое будущее ожидает его внука.

– А как же мне быть с сестрой?

– Да никак! Пусть она живёт в своём мире, а ты живи в своём. Если она у тебя такая хищница, то всё равно рано или поздно это бы выразилось в каком-нибудь конфликте. Так уж лучше мы с нею с самого начала прекратим отношения. Это и ей полезно будет. Я по опыту знаю: людям такого сорта полезно бывает знать, пределы своей власти. Это как домашняя собака. Если ей не указать, что не она хозяйка в доме, то она вообразит себя вожаком, и будет командовать всеми. Собаке самой же хорошо будет, если ей с самого начала указать на её место в этой иерархии. Она смирится с этим, и так и будет жить.

Тереза много потом думала над словами Мерцалова. Многое в них было справедливо, и человек он был в принципе душевный. Единственное из того, что омрачало немного настроение – его чувства  к ней напоминали какую-то схему. Ты сначала роди мне, а только тогда я и оформлю с тобою свои отношения в виде брака – это и было его условие. Оно слишком уж явно походило на торговую сделку: утром стулья, вечером – деньги. Но покупатель производил впечатление честного человека, который просто опасается в очередной раз быть обманутым недобросовестным поставщиком продукции. Тереза вспоминала историю с его женою и понимала: после такой жизненной встречи можно было и вовсе возненавидеть всех женщин на свете.

Тереза вспомнила, как однажды совершенно случайно подслушала разговор Эльвиры Даниловны с Глафирой Сергеевной. Они стояли на веранде дома и даже не предполагали, что в комнате их мог кто-то подслушивать.

– Что я могу? – воскликнула Эльвира Даниловна. – Он хочет своего ребёнка! После стольких абортов – откуда они у меня возьмутся?

– Да помню я! Ты среди моих девочек была самой придурковатой! Никогда ни в чём не отказывала клиенту… Вот и поплатилась! Хорошо, – тогда ничего страшного не подцепила! А, ведь, могла!

– О чём ты говоришь? А сколько я у Якова Михайловича денег оставила?

– Да, брось ты! Твой Яков только гонорею, да сифилис и лечил! Эка, невидаль! Грипп, и тот труднее лечится!

– Ну да! Я сидеть на заднице не могла от уколов!

– А чего тебе сидеть? Тебе лежать нужно было!..  Не будь дурой! – прошипела Глафира Сергеевна. – Ты можешь всё потерять…

– Да нет… Со мной этот номер не пройдёт!

– А что, если эта куколка покажет коготки? Или предъявит права на ребёнка и повяжет твоего идиота, или…

– Да нет, не думаю!

– С каких пор ты научилась думать?! Она не думает! А потерять такие деньги? Это тебя не волнует?

– Не обеднеем…

– Её легче придушить! Пусть родит. Потом я что-нибудь придумаю…

– Я не хочу никакого криминала…

– А забыла, как ты клофелином потчевала клиентов? Не строй из себя целку! Меня больше волнует, что твой просто перебросится на эту курицу, а тебе дадут выходное пособие и… коленкой под зад! Молодая, смазливая, при теле… Конечно, твоей техники у неё нет, но это дело наживное…

– Да, брось каркать… Как только она забеременеет, я его к ней не подпущу на пушечный выстрел… Хотел ребёнка – получай!

– Ну, ну…

Тереза была ошеломлена. Она хорошо поняла, в какой западне оказалась, и с кем столкнула её злодейка-судьба. Но чем больше трудностей, тем желаннее ей был результат. Она и сама иногда думала, а что если этот простой и добрый человек по-настоящему её полюбит? Теперь она поняла, почему Эльвира не может иметь детей. Бурное прошлое… множество абортов… Да, а эта Глафира просто опасна. Может подсыпать чего-нибудь в еду… От неё всего можно ожидать. Это не Эльвира. Это – почти что моя мамочка…


Кисловодск был, по сути, частью одного длинного-предлинного мегаполиса, разорванного капризами горной местности на несколько маленьких городков. По уверению специалистов, здесь был особенный микроклимат, который способствует очищению организма, нормализации психики, и, что самое главное, тренировке сердечной мышцы. Ведь, в обыкновенной городской жизни именно адинамия является основной опасностью для человека. А здесь –  горы, терренкуры всякие! И сама природа успокаивала. Не случайно же ещё в девятнадцатом веке этот курорт пользовался такой славой! В принципе, если бы не эти проклятые войны, здесь можно было бы жить и жить!..


Из всего услышанного – Ивана Савельевича более всего поразила мысль, что «Агата Кристи-777», и её начальник Роман Григорьевич Матвеев, были продолжением того, что раньше называли органами госбезопасности, и его дочь каким-то образом втянута в эти тёмные игры, из которых нельзя выйти победителем.

Кое-чему удивлялся и Клёнов: Иван Савельевич сам напоролся на эту неприятность. Вслепую наткнулся, а машина по перемалыванию человеческих судеб и его затянула в молотилку. Ну, допустим, младшая дочь его не пропадёт, а вот старшая?!..

– Ну и что же я должен делать в таком положении? – спросил Завьялов.

– Вы ничего не сможете сделать. Дочка вас не послушается. Просто предоставьте событиям развиваться самостоятельно.

– А что она должна была бы сделать? – не унимался Иван Савельевич.

– Самое разумное было бы немедленно выйти из игры. Может быть, уехать за границу и начать там новую жизнь – честную, разумеется. За границей сколько угодно своих соблазнов, и там точно так же можно стать преступником и закончить жизнь в тюрьме.

Помолчали. И это было тягостное молчание.

Первым его прервал Клёнов:

– На самом деле ещё не всё выяснено. Есть ещё такая Елена Григорьевна Цаплина, – он сделал паузу, чтобы проверить реакцию на это имя, но реакции никакой не было. Каким-то образом во всём этом замешана и она, но мне пока не понятно как.

– Да кто она такая – эта Цаплина?

– Я знаю о её существовании уже не первый год. Бизнес-леди. Чисто внешне – благовоспитанная, высокообразованная мадам, но её источники доходов столь же загадочны, как и у вашей дочери, а сфера деятельности различная. Была она замужем за известным в городе человеком, главой строительной фирмы, неким Хлястиным. Потом они разошлись, и Елене Григорьевне остались какие-то деньги. Вот она и открыла сначала швейную мастерскую и магазин. А потом и ещё магазины, салон красоты, туристическое агентство… Вот, пожалуй, это самое агентство и явилось точкой соприкосновения интересов вашей дочери с мадам Цаплиной. Туристическое бюро, которое находится у неё во владении – это совсем не преступление. Там всё чисто: туристические группы, в основном молодёжные, куда-то за границу отправляются, а потом благополучно возвращаются. Но – интуиция – штука необъяснимая! Что-то похожее в деятельности Цаплиной и вашей дочери есть. То, что они действуют заодно, – это факт. Будь у меня больше свободы – давно бы имел всю информацию о том, что их связывает? Но пока мне остаётся только ждать. Я думаю, теперь уж недолго.

Завьялов вздрогнул: недолго – это ведь не только для этой мадам, но и для его дочери.

– Почему вы думаете, что не долго?

– В стране что-то назревает. Не всем будет по душе, что наметил президент делать. Сталкиваются уж очень мощные силы, и грозы нам не миновать! Я бы не удивился…

Завьялов, внимательно и мрачно слушавший своего гостя, вдруг оживился:

– Как вы думаете, Олег, а Ельцин этот самый вообще существует ли в природе?

Клёнов усмехнулся:

– Вы имеете в виду слух, который прошёл в народе, будто Ельцин умер сразу же после того как станцевал твист на ростовском стадионе, а сейчас вместо него правит кто-то другой?

– Вот-вот! Вы тоже слышали это же самое?

– Да слышал я, слышал. Скажу вам откровенно, что я об этом думаю: от того, жив Ельцин или нет, народу нашему многострадальному, ни жарко и ни холодно. Что он есть, что его нет – никакой разницы. Он давно уже мало что решает. Есть некая ельцинская идея, и она живёт в отрыве от тела бывшего первого секретаря свердловского обкома партии. Идея живёт отдельно, словно бы она сделана из чего-то твёрдого на ощупь, а тело – это ведь просто мусор и грязь. Что оно есть, что его нет. Так что не об этом нужно думать сейчас.

– А о чём?

– Ожидаются какие-то перемены – это важно.

Завьялов задумался. Клёнов сказал практически то же самое, что и Матвеев, когда ему был задан этот вопрос. Но выводы были разные. Вывод первого был таким: всё хорошо, и жить можно. Вывод второго: всё плохо, и жить нельзя.

24.

Испокон веков люди в России были самым дешёвым товаром. Пётр I их укладывал в топь болот и на их костях возводил Петербург. Ими засевали  поля сражений 1812, 1914, 1941 – 45 годов. Они рыли каналы, возводили плотины, строили БАМ и осваивали целину…

Изменилось ли что-нибудь сегодня?

Судя по всему – изменилось мало.

Появилась большая прослойка людей, фактически поставленных вне закона и лишённых социальных перспектив. В стране постоянно живут сотни тысяч, а возможно и миллионы бывших советских граждан, не имеющих российского гражданства или таких, чьё гражданство вопреки закону не признано.

Лишённые доступа к правовой информации и юридической поддержке, мигранты оказываются в полной зависимости от произвола местных властей и издаваемых ими инструкций, которые часто идут вразрез даже с региональными постановлениями и распоряжениями.

Трагический мир беженцев, мир сорванных и пущенных по ветру листьев. Сначала не  вполне понявших, что с ними произошло, отчего и как они оказались сброшенными «деревом» (государством), как нечто ненужное. Но приходит мгновение, и они понимают вдруг, что Родина их – мачеха, и рассчитывать они могут только на себя или на близких друзей. Потому они стараются ближе быть к тем, кто в таком же положении. Они боятся беспредела и алчности власти. Некоторые из них находят себя в преступных группировках, где не требуется паспорт и где нужен расчёт лишь на себя и «корешей». Впрочем, уже давно в постсоветской России воры в законе не являются такими уж и авторитетами. Гораздо большей властью обладают чиновники в погонах.

Другие приспособились и тихо живут себе в своих норах, часто выполняя рабский труд и дрожа при виде любого представителя власти. Есть и белые вороны,  тщетно ищущие правду…

Огромное множество коренных жителей России, когда-то уехавших в союзные республики и вдруг оказавшихся там национальными меньшинствами и негражданами, вернулись на Родину. И здесь они  не имеют никаких прав, по сути, представляют собой бесправных нелегалов, рабов. Они – ЛИШНИЕ ЛЮДИ!

Прежде всего – это почти 40 миллионов пенсионеров, получающих не более 30 долларов в месяц – по одному доллару в день! Пенсионеры первыми могут считаться в современной России – лишними людьми. Но ведь именно они воевали на фронтах Великой Отечественной, сутками работали в тылу, а затем восстанавливали страну из руин!

Лишними оказались и десятки миллионов работников образования, здравоохранения, культуры, науки, зарплата которых не более трёх долларов в день.

Впрочем, миллионы студентов тоже оказались как бы в лишних, поскольку получаемая ими стипендия  редко превышает три доллара в месяц!

Лишними в стране стали дети: по числу абортов Россия претендует на мировое чемпионство – более 8 миллионов в год!

Наркотики, алкоголь, СПИД косит нашу молодёжь. Они тоже – лишние люди. Их  убивают и в армии: дедовщина, горячие точки, отсутствие перспектив…

Мы на первом месте по числу самоубийств: 40 человек на каждые 100 тысяч населения ежегодно от ощущения себя лишними добровольно уходят из жизни.

Лишними оказались миллионы больных туберкулёзом: нет денег на их лечение. В таком же положении и больные онкологическими заболеваниями…

Лишние в России жители Крайнего Севера и Дальнего Востока, обречённые на вымерзание и вымирание от холода, голода и болезней…

Ими стали  и беспризорные ребятишки. Их сейчас больше, чем после революции 1917 года, и после Отечественной войны.

И советская интеллигенция, в одночасье потерявшая работу и вдруг ставшая не нужной, лишней в условиях, когда многие предприятия, заводы и фабрики, просто остановились, пополнила армию лишних людей.

Высококвалифицированные кадры  нашли себя на рынке, стали мешочниками, челноками. Иные вдруг занялись политическими играми, пошли в казаки, националисты. Есть такие, которые стали профессиональными мусорщиками, добытчиками цветных металлов, специалистами по сбору стеклотары…

Да всех и не перечислить! Лишними оказались  миллионы и миллионы наших соотечественников!

Лишние люди – это целое поколение конца двадцатого  и начала двадцать первого веков.


Было бы очень большим преувеличением сказать, что именно такие мысли прямо-таки нахлынули на Елену Григорьевну Цаплину после того, как она побеседовала с Романом Григорьевичем Матвеевым, и тот дал отмашку на начало операции. Нет, конечно. Но холодное и трезвое осознание всего этого было. Умная женщина, она прекрасно понимала, на что идёт. Зло ведь творится осознанно и неосознанно. Если у человека с мозгами не всё в порядке, и он не ведает, что творит, то это, вроде бы как, извиняет его поступки. Но, если человек в полном уме и в твёрдой памяти совершает преступление, то это и есть настоящий злодей. Мадам Цаплина всё прекрасно понимала: несправедливость, беженцы, изгнанные люди, их беспомощность. Делай с ними, что хочешь! Как будто тебе их на блюдечке поднесли. Именно поэтому её так смешило название, которое присвоил операции генерал Колошматов: «Цыплёнок жареный»! Смешило  и сравнение с цыплёнком, и  солдафонский юмор генерала.

После сигнала к началу операции Елена Григорьевна,  придя домой, легла в постель и отключила телефон. Нужно было снова и снова всё продумать, всё подсчитать.

…Ну, что ж! Людишки, они и есть – людишки! Суетятся, копошатся, думают, будто что-то значат в этой жизни. Поверили сдуру, что создают температуру! А на самом-то деле ничего от них не зависит, и по-настоящему живут только избранные.

Да и на что эти людишки ещё годны? Им бы только жрать, да совокупляться! Плодить себе подобных. На большее они не способны! Так, пусть хотя бы послужат тем, кто в этой жизни чего-то стоит!

Что касается морали, то, что она собой представляет? Покажите мне её!  В Библии сказано: «Не убий!». И что? Стащил свои камни с Синайских гор Моисей и увидел, что его сородичи снова стали поклоняться золотому тельцу, стали идолопоклонниками, да и приказал своим левитам убить многих из соплеменников. И убили таки тысячи людей в один день! И где же мораль? Где же «не убий»?!

Нет! В нашем жёстком мире или ты съешь кого-то, или, если тебе не повезёт, съедят тебя! Так что, на запчасти, – так на запчасти! Какая разница?!

А сколько у нас в России-матушке берут в рабство людей? Держат в неволе и заставляют вкалывать за миску похлёбки! Так, разве не лучше…

Дальше Елена Григорьевна не додумала. Усталость  сломила её, и она провалилась в тяжёлый сон. И снилось ей, будто она оказалась в диком лесу совершенно одна. И никак не определить, где север, где юг, куда нужно идти, да и стоит ли?  Вокруг какие-то твари ползают, огромные пауки плетут свои сети… Но как только она ступала по траве и направлялась куда-то к поляне, все дикие звери, рыча и скалясь, убегали от неё, поджав хвост. Видимо, знали, что страшнее человека на Земле нет животного.

Она села у раскидистого дуба и, уставшая, протянула руку к травинке, а та вдруг заговорила человеческим голосом!

– Конечно, всё на Земле, – говорила травинка, – рано или поздно, превращается в навоз! И вы, люди, – тоже навоз! Humus, удобрение. Humus и есть humus! Но зачем ты хочешь лишить меня жизни? Ты даже не ешь траву!

Сколь далеко может простираться зло, если его не остановить? Но, как его остановить? Чем? И ни на кого нет управы. Зло – беспредельно!

Но она сорвала всё же этот стебелёк, подумав: вот ты и перестал пищать! А мне так приятно, что я – хозяйка жизни! И только я решаю, жить тебе, или нет!..


На следующее утро, предварительно переговорив с Ленкой, Елена Григорьевна Цаплина  полетела в Москву, где должна была получить дополнительные инструкции и деньги.


В Москве Матвеев не удостоил личной аудиенции Елену Григорьевну, но она не обиделась. Уже второй день шли переговоры с Асланом Масхадовым, и она понимала, что Матвеев, скорее всего, там, в Хасавюрте.

С Еленой Григорьевной встретился  майор Круглов. Он рассказал, к кому и когда нужно позвонить, что передать при встрече и чего ни в коем случае не говорить. Затем, через пару дней её в Кишинёве разыщет Ленка. Она привезёт двух ребятишек, которых и нужно будет передать этому чиновнику. Чинновник этот необычайно высокого ранга: министр внутренних дел! Куда конкретно будут направляться ребята – этого ей знать не нужно. «Меньше знаешь, целее будешь!» – хохотнул майор, и у Цаплиной мурашки пробежали по телу.

– Деньги вы получите там от того, кому сдадите детей.

После того, как было всё оговорено, он передал Елене Григорьевне адреса и телефоны для связи, сказав, что лучше, чтобы в Москве их больше не видели вместе.

– Я, к сожалению, не смогу вас проводить. Вы возьмёте такси и сами поедете в аэропорт. Вот ваш билет и деньги на то, чтобы вы устроились в самой лучшей гостинице и ни в чём себе не отказывали.


Ленка, понимая, что влипла во что-то уж очень неприятное, поехала в Кишинёв вместе со своим мужем и двумя детьми пяти и семи лет. Дети были записаны в их документы, и она не предвидела никаких осложнений. В Кишиневе она свяжется по телефону с милейшей Еленой Григорьевной Цаплиной, передаст ей товар, и можно будет возвращаться в Ростов.

– А нельзя ли завернуть в Тирасполь? Там, что ни говори, у меня мама живёт, – спросила Ленка и неожиданно получила резкий, как удар хлыстом, ответ:

– Не на гулянку едешь! Я сказал: сразу же возвращаетесь в Ростов!

– Ладно, ладно! Чего ты раскричался, – стушевалась Ленка. – В Ростов, так в Ростов…

Ленке не приходила в голову мысль об аморальности всего происходящего и о возможном возмездии. Она просто завидовала Цаплиной, понимая, что та в этом деле – главная, и, соответственно, основные деньги пойдут ей. А она, Ленка, выполняет только черновую работу. Зависть и злость переполняли её, и она дала себе слово обязательно, при случае, поквитаться с этой цаплей! Она даже продумывала конкретный план, как прибить старуху так, чтобы даже тени подозрения на неё не упало. Вот тогда-то, – думала Ленка, – главной фигурой в этом бизнесе стану я!


Клёнов давно лишился иллюзий относительно нравственности нашей власти. Он понимал, что ему одному не прищучить эту босячку, тем более  что и прокуратура, и милиция всячески ему будут мешать.

Сидя на кухне и попивая чай, он с горечью думал о том, что настали страшные времена, когда не воры в законе, не бандитские авторитеты являются самыми страшными его противниками, а те, кто имеют такие же «корочки», и могут в любой момент приказать ему, старшему следователю по особо важным делам, прекратить дело, или, наоборот, возбудить его даже тогда, когда оснований для этого нет. И ещё он понимал, что, к сожалению, не так-то и много у него единомышленников. Сколько ни перебирал мысленно своих сотрудников, всякий раз возникали у него сомнения. Вроде бы, нормальный парень, только, откуда у него новенькая «Ауди»? Наследство получил от доброго дядюшки из-за бугра? Так он в это верил мало. Правда, был у него друг из местного подразделения Конторы. Вместе когда-то ещё в Афгане по горам ползали на брюхе. Умный парень. Хоть и дослужился до начальника отдела, – нос не задирал. Ютился с двумя детьми в двухкомнатной хрущёвке с тех пор, как получил её, когда и детей-то у него не было.

И решил Клёнов в выходной день с ним повидаться. Посидеть где-нибудь, пивка попить, о жизни поговорить и ещё раз, уже предметно прояснить для себя всё, что не мог понять в этой новой жизни.


День был ветреным и дождливым. Они зашли в  крохотное кафе под названием «12 стульев», где в зале едва вмещались три столика. В эту пору здесь ещё никого не было, и только одинокий бармен скучал  на своём рабочем месте.

Приятели сидели в полумраке, и пили пиво, заедая его прекрасным цимлянским лещом. Такое удовольствие можно было получить только здесь.

Клёнов говорил:

– Государственная власть утрачивает свою функцию власти. Бандформирование, шайка, племя, клан, тейп – вот это и есть то, что сейчас имеет значение. Государственные чиновники – от президента и ниже – работают исключительно сами на себя, а не на общество. Это как милиция на дорогах – она функционирует прежде всего ради собирания дани в свою пользу, а не ради порядка на этих самых дорогах. Или как исправительно-трудовые учреждения: в каждом – две банды. Администрация и зэки. Одна тянет всё на себя, другая всё на себя, и где же тогда законность? По какому признаку одни бандиты сидят в зоне, а другие занимаются их обработкой в смысле извлечения из них прибыли?

– К чему ты клонишь?

– Я клоню к тому, что сейчас всё решает принадлежность к той или иной банде. Почему бесполезна наша армия, почему она так стремительно разлагается? Потому что все эти ракеты, танки и атомные подводные лодки предназначены для того, чтобы воевать с другими такими же армиями, где всё – то же самое. И ракеты, и крейсера, и танки и субмарины. Но такого врага сейчас у нас нет. Враг в бандах. Он среди нас. Бандит в милицейском мундире  грабит на дорогах, а другой бандит бегает по горам, третий сидит в кабинете и занимается вымогательством. И не стрелять же по ним из тяжёлой артиллерии? Эти бандиты время от времени растворяются в толпе и ходят среди нас прямо вперемежку…

– И их надо выявлять – так я тебя понимаю?

– Конечно. Для этого и нужны спецслужбы, а не танки и авианосцы. И спецслужбы уже существуют, но не у нас, а у бандитов… Стало быть действовать нужно именно в этой плоскости, потому что рано или поздно нынешняя ситуация превратится во что-то иное. В один прекрасный день мы проснёмся утром и скажем себе: мы живём в государстве, где каждый против каждого, где каждый бандит. И ведь такое уже есть в некоторых странах мира. Великая африканская держава Нигерия вся поделена между враждующими бандами. Колумбия вот уже несколько десятков лет живёт в условиях терроризма, и там все к нему привыкли: несколько наркомафий, несколько партизанских коммунистических движений… Неужели и мы придём к такому же? Чует моё сердце: перемены будут именно в этом направлении.

– Вот ты говоришь, что чувствуешь, что что-то грядёт. Ни хрена, Олежек, ты не чувствуешь! Всё давно идёт полным ходом, и ничего, ни я, ни ты не сможем с этим поделать! Больше всего меня угнетает то, что потом будут всех под одну гребёнку проклинать. Но я совершенно уверен, что и в те страшные годы, в тридцать седьмом, и позже, были люди, честно исполняющие свой долг!


Друг Клёнова –  Юрий Михайлович Никитин. После службы в армии надолго исчез из поля зрения Клёнова. Потом вдруг появился в городе уже в звании офицера Конторы. Пару лет назад он вместе с Клёновым участвовал в сложной операции по обезвреживанию банды Камала, капитана милиции, неоднократного чемпиона мира по классической борьбе… На счету этой банды было немало кровавых дел. А взяли их в театре Горького поздно ночью. Там они арендовали небольшое подвальное помещение, якобы, для тренировок.  В той операции погиб их товарищ, Серёга Родионов. Там получил ранение и сам Юрий Михайлович. Тогда они растормошили целый улей. Раненых бандитов поместили в больницу, охраняли. Но и там оставшиеся на свободе мерзавцы пытались освободить своих подельников и не останавливались перед применением оружия. Клёнов помнил, что страшно было ходить по улице: запросто могли пристрелить. Причём те, на кого даже не мог и подумать… Но, обошлось.

Юрий Михайлович был тоже майором, но звания в той Конторе, где служил Никитин, котировались значительно выше, чем милицейские и военные.

–  И что теперь делать? – угрюмо спросил Клёнов.

–  Нужно, хоть и сложно, перестать быть холопами. Знаешь, как говорил кто-то из классиков: выдавливать из себя раба! Мы должны делать то, что можем. Я надеюсь, что таких в нашей России не мало…

–  Блажен, кто верует! Легко ему на свете! Но, как же со всеми справиться?! Воруют напропалую!

–  Я помню, –  задумчиво проговорил Никитин, –  в Афгане поймали водителя грузовика. В бардачке у него нашли пачки денег. Помню, как выл он, а вокруг ревела толпа, жаждущая его крови, и только выстрелы в воздух не дали озверевшим от горя и злости людям разорвать бедолагу. Да и в чём он был виноват?! Или почти не виноват. Или не он виноват. Не воровал он ночью, не грабил, просто подобрал то, что на земле валялось. Ведь разбомбили тот городок так, что всё лежало в руинах. И сегодня у нас сколько хочешь таких… Но это всё – мелочовка по сравнению с тем, что делают на верху. И они-то и уцелеют.

Никитин говорил путано, будто просто размышлял вслух. Поток сознания. Но Клёнов привык уже к таким сложным ассоциациям друга.

–  Люди слабы, – согласился Клёнов. – А в невыносимых условиях ещё более слабы. Я в Афгане видел обделавшихся во время артобстрела красавцев-великанов и доходяг, не потерявших человеческого достоинства. Всё относительно, и всё – от силы духа.

–  А мне почему-то вспомнилось, как мы «грабили»  дом афганского врача. Помнишь? Дом разбомбили, и там валялись только трупы. А мы – трое суток не жрали. Что это – мародерство? По закону, вероятно, да. Наверное, нас могли на месте пристрелить и заработать лычку. Зато мы выжили в том аду! У меня чуть крышу не снесло тогда от увиденного, но кого это интересует?

Юрий Михайлович достал сигареты и закурил, отвалившись на спинку стула.

–  Вот я и думаю, – заметил Клёнов, –  что непрофессионализм правительства стоит дороже. Люди –  слабые. Воруют все, но не в материальных ценностях дело.

– Гораздо страшнее то, что разворовали и выбросили на помойку мораль, веру в справедливость нашего дела…

Никитин потушил сигарету и тут же достал другую.

– Кто с этим спорит? Но наша обязанность каждому воздать по заслугам. И никого не забыть! Ведь, были же те конкретные лица, которые заваривали всю эту кашу! Давно и ежу понятно, что всю эту кровавую молотилку нужно заканчивать, – ответил Клёнов. – И судить эту сволочь!

– Не будь наивным! Вряд ли до них доберутся! Солдат, он что? Он выполняет свой долг. А вот те, кто отдал приказ бомбить российский город Грозный, и заметь, не высокоточным оружием, а так… по площадям! Почему их до сих пор не судили?! Ведь, в Чечне была оппозиция Дудаеву. Да и народ многое не одобрял в его политике. Были, конечно, экстремисты, фанатики. Но, сколько их было?! Тогда, почему наши спецслужбы так плохо сработали? Им бы предупредить всё это. Зачем же эти  всякие там «Альфы», «Вымпелы»? Дворец Амина в Афгане смогли взять, а здесь, в своём городе ничего не смогли? А, может, не захотели?! Нет! Этих сволочей так просто от кормушки не оттянуть! Прольют ещё много кровушки!

Видимо, Никитина всё это давно волновало, и он тоже об этом много размышлял, искал ответы на свои вопросы, и… не находил их.

– Что ты имеешь в виду?

– А ты думаешь, что взрывы, которые гремят по стране, это дело чеченцев? Не хрена ты не понимаешь! Да и зачем им? Ты же профессионал! Вспомни, чему учили ещё древние римляне: подумай, кому это выгодно!

Олег Тихонович надолго замолчал. Потом спросил:

– Слушай, Юра, ты ничего не слышал о московском юридическом агентстве «Агата Кристи-777»?

Никитин с удивлением посмотрел на приятеля и тихо спросил:

– А это в связи с чем?

– Дело здесь вёл. Простенькое, ерундовое. И вдруг, приказ – не сметь! Потом попробовал разобраться и вышел на какого-то Романа Григорьевича Матвеева из того агентства. Опер какой-то, или, может, сыскарь…

Никитин внимательно посмотрел на приятеля и тихо сказал:

– Генерал-полковник Роман Григорьевич Матвеев ещё недавно был первым заместителем и курировал оперативные подразделения. А в девяностых ушёл, вроде бы, в отставку и организовал это самое агентство. И мой тебе совет: держись от него подальше.

Теперь Клёнову стало многое понятно. Впрочем, он примерно так и думал. Да, вступать в единоборство с организованной и имеющей огромную власть силой – безумие! Здесь никакими официальными путями не пройти. Даже, если он раздобудет и сто неопровержимых доказательств о деятельности, скажем, той же Ленки-босячки, или ещё кого, его, скорее всего, просто пристрелят. Так что, если и искать правду, – делать это нужно самому, не подставляя никого!

– Да-а-а, – протянул Клёнов. – Ну и дела!

– А что, имел соприкосновение?

– Пока нет. Но мог… Спасибо, что прояснил. – И чтобы сменить тему, спросил: – А скажи-ка мне, Юрчик дорогой, что там за возню затеял наш новый секретарь Совета безопасности?

– Наконец, решились на переговоры с Масхадовым.

– А как же те, кто у кормушки?

– А те – мешают, как могут…

– Знаешь, не могу никак понять, о чём там можно будет договариваться, когда те требуют отделения, а мы категорически против?!

– О чём? О мире. О перемирии. Ты в политике ни хрена не смыслишь, а они – прожжённые демагоги…

– Нет, то, что я не хрена не понимаю, это я понимаю! Но согласись, что Ельцин доживает последние дни. Больной, дряхлый, весь опутан якорями… Сохранится ли режим, который он создал, хотя бы  в модифицированном виде, или придумают что-то другое? Может, Лебедь?..

–  Он нужен был, чтобы оттянуть на себя голоса от коммунистов. Что-нибудь сделать у нас можно будет только тогда, когда  мы сможем изменить что-то в головах людей! Иначе использование тех же демократических механизмов может дать самые неожиданные результаты. Но, я думаю, делать это будет не генерал Лебедь…

– Жаль. Ельцина чихвостит всякий, кому не лень. Но при этом, понимают, что именно он сдвинул Россию с места. – Клёнов как-то озорно посмотрел на Никитина, и продолжал. – А  недавно слышал анекдот: Ельцин с Коржаковым пошли на охоту. За ними увязался Гайдар. Ельцин прицелился в лося, а Гайдар верещит: «Не стреляйте, лоси в Красную книгу  занесены, что о нас подумает Международный валютный  фонд?»  Идут  дальше. Бежит заяц. Гайдар опять: «Не стреляйте, что подумают экологи? Из Совета Европы выгонят» Пришли, несолоно хлебавши в избушку, легли  спать.  Утром Коржаков выходит из избы, а Ельцин котлеты  на  костре  жарит. Коржаков ему: «Борис  Николаевич,  что-то  не  нравится  мне  этот Гайдар». А Ельцин ему в ответ: «Не нравится – не ешь!»

– Ну и ну! – засмеялся Никитин. – Не такой уж он кровожадный… И, кроме того, рано ещё ставить крест на старце. Старики, они другой закалки. Они выносливые…

–  Ты ещё скажи, что Борис выиграл выборы!

– Выиграл, или ему помогли выиграть… Какая разница?! Ты, например, знаешь, что кандидату в президенты по закону позволено использовать около двух с половиной миллионов долларов. Но, ведь совершенно ясно, что  за миллион долларов в президенты не пройдешь. Откуда они берут деньги? Кто такие щедрые спонсоры? За какие такие обещания они столь щедры? По моим данным эта сумма сегодня превышает двадцать миллионов. Да и вряд ли кто уложится в эту сумму.

–  А есть такие, кто финансирует не одного кандидата, а нескольких… – заметил Клёнов. –  По принципу: «ставь на всех! Кто-то, да выиграет!» Что же им такого обещано?

– Для того и подгоняли Конституцию под Бориса. Власть у президента огромная.

Никитину уже несколько надоело это словоблудие, и он никак не мог сообразить, зачем это Олежек его пригласил в кафешку. Не просто же так пиво попить! Что-то же он хотел для себя прояснить. А что?

– Но он просто не в состоянии исполнять всё или хотя бы толком проконтролировать исполнение! – удивился Клёнов.

– Так я ж и говорю: власть, когда её слишком много, всегда слаба. И её подхватывают те, кто рядом и правит страной от его имени.

– Да-а-а… – протянул Клёнов. – А бедные наши людишки думают…

– Да кто с ними считается?!

– А как же на Западе?!

– Что на Западе?! В США генеральный прокурор расследует сексуальные скандалы президента, а в России президент расследует сексуальные скандалы прокурора. Разве ты не ощущаешь разницы?!

– Ощущаю… Ладно, Бог с ними… Ты лучше расскажи, как всё-таки удалось прикончить Дудаева?

– Управляемая ракета по сигналу спутникового телефона…

– Это я слышал. Ваша работа?

– Совместная с армейцами. Знаю только, что за выполнение этой операции полковнику Денисову присвоили звание Героя России, а, кстати, твой Матвеев, тоже удостоен благодарности…  Но это уже – дела давно минувших дней…

–  Ну, хорошо, – не успокаивался Клёнов. – Пройдут эти переговоры. И что? Настанет мир? Мы примеримся с тем, что Чечня будет не в составе России? Не будет ли это – детонатором для всех национальных образований?

– О, я вижу, ты стал что-то понимать!

– Да, ладно, не задирай нос!

– Шучу. На самом деле, это будет не столько мир, сколько перемирие. Не могут наши ястребы так просто отказаться от живого мяса! Но, на время теракты прекратятся, и то хорошо.

– А что потом?

– А что потом?! Потом снимут гордую птичку и всё начнут по новой!

И снова друзья на какое-то время замолчали, получая удовольствие от пива и цимлянского леща.

– Знатный лещ! Давно не ел такого! – мурлыкал Юрий Михайлович, улыбаясь и дружески рассматривая Клёнова. – А ты всё такой же доходяга!

–  Насколько я помню, ты меня никогда не мог побороть, – улыбнулся в ответ Олег Тихонович. – А я не доходяга, а жилистый. А не скажешь ли ты, о всезнающий мой собрат Юрий, ибн Михаил, какие такие дела могут быть у этого Матвеева в солнечной Молдавии?

– А хрен его знает! Дела в основном уже отгромыхали. Теперь только делишки. Тоже воруют всё напропалую. Их президент Пётр Лучинский по дешёвке продал самолёты Су-29 Америке. Наши вояки, конечно, возмутились. А ему-то что? Он теперь – самостийный! Да и на Румынию поглядывает! Прижимает, как может, русичей, вмешивается в дела православной церкви, да и в другом уж очень нехорошо ведёт себя  по отношению к России. Так что…

– Ну да! Наши хотят теперь свалить Лучинского. Ведь и там выборы.  Ставку делают на Воронина. Но чем-то он лучше? И причём здесь агентство?

– Не будь идиотом! Никуда Роман Григорьевич и не уходил. Просто изменил вывеску. От нас просто так не уходят!

– Это-то я понимаю!.. – проговорил Клёнов, не понимая, как это всё можно увязать с его проблемами. Но не стал на этом акцентуировать внимание друга.

Они ещё долго беседовали, и когда расходились, Никитин так и не понял, что хотел от него узнать Клёнов.

А информация-то была очень проста: Матвеев – из Конторы, а «Агата Кристи» – это то же самое. И Ленка Бурлакова, получается, что работает на то же самое ведомство, а он майор Клёнов, имеет наглость посягнуть на всё это.

25.

Клёнов всё больше и больше приходил к печальному выводу: Зло – это вечная категория. Сколько его ни искореняй, оно всё равно будет возникать, то там, то сям; оно будет прорастать сквозь гранитные плиты, пробиваться сквозь все преграды и найдёт себе пути, по которым сможет ворваться в Царство Добра и там всё разрушать.

Не символизирует ли двуглавый орёл новой России, – размышлял Клёнов, – приверженность к двойным стандартам? Впрочем, как без них в политике?! Возмущаемся сепаратистами Чечни и берём под своё крыло сепаратистов Абхазии и Приднестровья. Разве не шизофрения – смешать красные знамёна «Победы!» с трёхцветными императорскими знамёнами, портреты Сталина с православными иконами?!

Демократия! И контрольный выстрел в голову – последний её писк…

Но понятно и другое: все попытки искусственно изменить Россию, в конечном счете, напоминают потёмкинскую деревню, потому что мы не можем меняться быстро! А нам не хватает терпения, необходимого для того, чтобы пережить изменения.

Мы так и не осудили коммунизм, а с ним и всякие там Конторы и Агентства! Неужели всё вернётся и во главе страны снова станет Контора?!

Но, Олегу Тихоновичу показалось, что, сколько бы ни пыжилась Контора, всякие там «Агата Кристи» и другие, сколько бы ни старались, остановить неизбежный исторический процесс, отбросить его вспять уже нельзя! И что? Отстреливать? Но, ведь, неизбежно  придётся кого-то оставлять нетронутым. Всех ведь всё равно нельзя вычислить. С другой стороны, могут пострадать и случайные люди – ведь при таком подходе нельзя будет устанавливать точную степень вины. Да, война без жертв не бывает, но всё равно – это не очень хорошо. И это будет расцениваться родственниками невинно пострадавших как злодейство, против которого нужно бороться…

В серьёз бороться со злом, – думал Клёнов, – это фантазии. Они тем и хороши, что позволяют просчитать реальность. Легче ведь что-то построить, а потом разрушить в своих мечтаниях, чем в реальности. Не выходя из пространства фантазий, то есть не причиняя никому ни пользы, ни вреда, можно вычислить без всякого горького опыта, в чём состояла первоначальная ошибка, а что было  правильно. Миллионы людей ничем, кроме фантазий не занимаются и никак их не связывают со своими поступками. Клёнов же для себя решил: он попробует. Пройдёт по тому самому узкому мостику над пропастью и выполнит то, что задумал…


К любой операции, проводимой агентством «Агата Кристи – 777» её руководители относились весьма серьёзно. Тем более, такой, какую предполагали провести в Кишинёве.

За день до вылета мадам Цаплиной в столицу солнечной Молдавии туда была направлена целая группа сотрудников. Задачей её было не только следить за этой дамочкой, но и скомпрометировать ближайшего соратника президента Лучинского. Для чего предполагалось привлечь журналистов, которые и должны были бить в бубны и барабаны о тёмных делишках высших чиновников страны, тем более, что в преступном бизнесе участвовал не только министр внутренних дел, но и ближайший помощник президента. Агентство располагало оперативными данными, что этот помощник вошёл в сговор с воротилой преступного медицинского бизнеса и договорился о поставках за рубеж доноров человеческих органов.


Неприметный мужчина неприметно встретил самолёт из Москвы, потом сопровождал такси, на котором мадам отправилась в гостиницу «Молдова». Мужчина пристроился за мадам в окошечко к администратору и точно выяснил, в каком номере она поселилась. Сдав наблюдение товарищам, он неспешной походкой вышел из гостиницы и направился на квартиру, где доложил обо всем майору Круглову.

– Ни с кем не встречалась? – переспросил Круглов.

– Никак нет! Послушной оказалась. Видимо, нет у неё здесь никого.

– Она может вечером забурить в какой-нибудь ресторан…

– Да  пусть идёт!

– Ты, Василий, не расслабляйся! Мы не можем допустить  сбоя. Задача совсем не простая. Что ещё этот тип ей запоёт. Рыбка такая, что может и сорваться. Гость с Запада ждёт звонка. Нужно вовремя подсечь! Ты, случаем, не рыбак?

– Не-е! Я рыбу есть люблю. А рыбалить – никогда не рыбалил. Не пришлось.

– Ну и ладно. Ложись отдыхать. Завтра поедешь вторую встречать. Едет она поездом с мужем и двумя ребятишками. С вокзала позвонит Цаплиной, затем повезёт детей на площадь Свободы. Там она передаст детей, получит свои кровавые бабки и после этого должна прямым ходом возвращаться в Ростов. Но, здесь вот какая закавыка: она-то из этих мест. Здесь в Тирасполе живёт её мамаша. Она может и туда с мужем смотать…

– И что?

– Этого допустить нельзя! Вы с Крыленко будете на машине, и если она попытается туда мотнуть, нужно будет за городом их остановить и отправить на вокзал.

– Это как?

– Дам я вам корочки их полиции. А когда отпустите водителя, предупредите эту шалаву, чтобы не рыпалась, мол, за ней наблюдают даже в туалете!

– Понятно. Сделаем…


На следующий день наблюдатели за мадам Цаплиной сообщили, что она никуда не отлучалась, ни с кем не встречалась, и даже ужин попросила к себе в номер. Заказала всякой всячины и бутылку молдавского вина. Мадам, как оказалось, любит хорошие вина. Утром ещё из номера не выходила…

– Продолжайте наблюдение. Кстати, проверьте, не случилось ли чего с ней? Зайдите, вроде бы, ошиблись номером.

– А нас когда сменят?

– Уже устали?

– Жрать охота…

– Поешьте в буфете гостиницы. Только поочерёдно. Ни спускайте с неё глаз! Не расслабляйтесь…


Поезд пришёл строго по расписанию. Из вагона сначала вышел Васька. Потом он взял детей и осторожно поставил на землю, что-то говоря. Но наблюдатели были далеко и слов его не расслышали. Потом, на секунду задержавшись, вышла Ленка. Она внимательно огляделась и, не заметив ничего примечательного, взяла детей за руки и направилась к выходу в город. Васька, подхватив небольшую дорожную сумку, поплёлся за ней.

Уже на площади у стоянки такси Ленка достала свой мобильный телефон и набрала номер.

– Слушаю, – откликнулась Елена Григорьевна.

– Мы уже здесь.

– Через час я буду на месте…

– А что мне целый час делать?!

– Покорми ребятишек. Подождёшь!

Ленка про себя выругалась матом, остановила такси и усадила детей на заднее сидение.

Такси сорвалось с места и поехало к площади Свободы. За ней на почтительном расстоянии следовала неприметная «Волга».

Расплатившись с таксистом, Ленка с детьми и мужем зашли в кафе, где угостила деток пирожным, а они с Васькой заказали виски и кофе.

– Всё время думаю, чего это мы не можем нырнуть к мамаше? Мне нужно и деньги от неё получить, и договориться о том, чего не скажешь по телефону.

– А кто нам мешает? – не понял Васька. Он вообще ничего не понимал: куда приехал, зачем, почему этих детей нужно передавать их матери, как будто она сама не может это сделать.

– Да никто! – Ленка огляделась, и, не заметив ничего подозрительного, выпила виски. Скривившись, заметила: – А виски у них – сплошная туфта.

– А мне показалось нормальным, – возразил Васька. – А когда ты должна передать малышей?

– Сиди и отдыхай, – сказала Ленка и посмотрела на часы. – Ты, вот что: не выходи из кафе. Я отлучусь на полчасика. Потом вернусь, и мы мотнём к мамаше. Только сиди и не рыпайся.

– Хорошо. Чего ты завелась? Только купи мне ещё виски. Тебе не понравилось, а мне – в самый раз. И что-нибудь пожрать…

– Сам закажи. Приду, расплачусь, – бросила Ленка, взяла детей за ручки и вышла из кафе.


Пройдя метров двести, она остановилась у витрины магазина с детскими игрушками. Взглянув на часы, зашла в магазин и купила девочке куколку, а мальчику – машинку. Потом вышла, и в это время к магазину припарковалось такси, из которого вышла Цаплина.

– У-у-у, какие детки! – сказала она. – Поедем, детки! Я вас отвезу к вашему папочке!

Она бесцеремонно подхватила девочку и усадила на заднее сидение. Мальчик сел сам. Мадам собралась было уже сесть в машину, когда её остановила Ленка:

– А вы ничего не забыли?

– Не здесь же! – прошипела мадам Цаплина.

– А почему же не здесь? Я на эти деньги рассчитывала, так что…

– Хорошо. Только не кричи! – Она достала из сумочки пачку долларов. – Это твоя доля. Здесь пять тысяч… Не будешь же ты пересчитывать.

– А почему же пять? Мне обещано десять!

– Остальные в Ростове. Я же ещё не получила своей доли. Сдам товар, тогда и получу. В Ростове рассчитаюсь. Никуда не денусь!

– Хорошо, – нехотя согласилась Ленка. – Вечно у вас изменения. Обещаете одно, а получается по-другому. Но, на следующий раз я в такие игры играть не буду. Раз обещали десять, хочу сразу же получить свои деньги! Я так им и скажу!

– Да ладно тебе, Леночка, – изменила тон Елена Григорьевна, боясь, что эта хабалка пожалуется Круглову, что не получила свои деньги сразу. Ей-то на это деньги были выданы. – Если ты настаиваешь, я дам тебе всю сумму…

– Конечно… Мы же договорились!

Цаплина снова открыла свою бездонную сумку и вытащила ещё одну пачку долларов.

– Теперь я осталась без копейки!

– Прямо-таки без копейки!

– Ну, хорошо! Мне пора…

Елена Григорьевна села в машину, и водитель включил скорость.

– Стерва старая! – прошептала Ленка и, спрятав деньги в сумку, медленно пошла в сторону кафе.


Такси, в котором уехала Цаплина с детьми, влившись в поток машин, помчалось к окраине города. Адрес назвала Елена Григорьевна. Это оказалась новая застройка в лесопарковой зоне, где расположены были виллы высокопоставленных чиновников и членов правительства.

Не ожидая никаких неприятностей, таксист вёл машину, соблюдая правила движения и не превышая скорости. Он  не обратил внимания на большой чёрный джип, который то приближался к нему, то вдруг останавливался, потом устремлялся за такси, не теряя  из виду.


Ленка зашла в кафе. Подсела к Ваське и, наполнив полную рюмку виски, молча выпила.

– Может, пожрём?

– Не-е! Я не хочу. Так что, передала малышей?

– Всё нормалёк! Если жрать не будем, тогда поскакали!

Она расплатилась с официантом и они вышли на площадь. Через минуту они уже мчались на такси.

Было часов двенадцать, когда они выехали из Кишинёва и помчались на восток в сторону Тирасполя. Но не проехали и пяти километров, как их догнала белая «Волга». Люди, находящиеся в ней, приказали водителю остановиться.

– Вот сволочи, – бормотал водитель. – Мастера машинного доения! Думал, проскочил. Так нет!

К машине подошли двое. Сунули прямо перед глазами удостоверение, грубо спросили:

– Куда направляетесь?

– Везу клиентов в Тирасполь!

– И что, можете туда проехать?

– Так, клиентка сказала, что только до границы с Приднестровьем.

– А кто эта клиентка?

Мужчина заглянул в салон и попросил пассажиров выйти.

Ленка и Васька вышли.

– Возьмите свои вещи, – приказал мужчина.

– Это что? На каком основании?

– Вам всё объяснят! – сказал мужчина, помогая выйти Ленке из машины.

Когда они вышли, второй что-то сказал водителю. Тот испуганно посмотрел в сторону Ленки, выругался по-молдавски и, сев в машину, круто развернулся и поехал назад в сторону города.

– Это что ещё за дела?! – возмутилась Ленка, хотя уже стала понимать, что это никакая не полиция, а люди драгоценного Романа Григорьевича Матвеева. А она, дура, думала, что за ней никто не наблюдает.

– Вам же было сказано сразу возвращаться в Ростов, – не представляясь, тихо проговорил мужчина в то время  как второй о чём-то спрашивал Ваську.

– Я думала…

– И напрасно! В таких делах необходимо всё выполнять так, как было спланировано. Садитесь в машину, и мы вас отвезём на вокзал. Через два часа у вас поезд.

Он пригласил Ваську и Ленку в машину, и они тронулись в обратном направлении.

– Так, в чём дело-то? – не понимал Васька.

– Граница с Приднестровьем закрыта, – буркнула Ленка. – Поедем домой. Полицейские любезно согласились нас подбросить на вокзал…

– Закрыта? Вот, чёрт побери! Там же твоя мать!

– Ничего. Я думаю, это не надолго, – сказал мужчина.


Такси остановилось у ворот нарядной виллы. Елена Григорьевна расплатилась с водителем, и тот уехал, а она нажала кнопку звонка. Щёлкнул внутренний замок и  раздался голос хозяина в домофоне:

– Проходите, пожалуйста. Точность – вежливость королей!

«Я ещё королевой не была», – подумала Елена Григорьевна и повела деток по выстланной розовой плиткой дорожке к дому, стоящему в глубине двора.

Отворилась дверь, и на пороге их встретил полный улыбающийся мужчина с чёрными смоляными волосами и тонкими усиками, делающими его лицо слащавым.

– Я возражаю против того, что вы меня сделали королём. На королеву я согласна! А вот, менять пол пока не собираюсь!

– Ну, что вы! Вы, конечно же – королева! А вот и детки! Здравствуйте, дети! Сейчас вас отведут в детскую комнату и покормят.

Слащавый тип, больше походящий на сутенёра, чем на государственного чиновника, позвал служанку. К ним вышла пожилая женщина в белоснежном переднике. Мужчина что-то сказал по-молдавски. Женщина взяла детей за руки и повела в глубь дома.

– Что ж мы стоим. Заходите, королева! Эта дверь в мой кабинет.

Они вошли в кабинет. Шикарная полированная мебель, компьютер, большой плоский экран телевизора, несколько разноцветных телефонов… И книги… Много книг. На полках между ними различные статуэтки из чёрного дерева, гравюры на стенах и огромные напольные часы с блестящим  маятником и мелодичным звоном.

«Вполне достойный кабинет…» – подумала Елена Григорьевна.

– Вы меня простите, но времени у меня мало, и я хотела бы поскорее закончить все формальности и уехать. У меня ещё много дел…

Слащавый несколько обиженно посмотрел на Цаплину.

– Разве мы даже не выпьем по этому случаю?

– По какому случаю?

– По случаю нашего знакомства.

– К сожалению, и времени нет, и я совершенно не пью! Да и такси ждёт.

– Ну, что ж, – поджав обидчиво губу, проговорил слащавый. Он открыл ящик стола, достал небольшой свёрток и протянул Цаплиной. – Очень жаль.

– Я надеюсь, у нас ещё будет повод и продолжить знакомство, и посидеть. А пока, Бога ради, простите меня. Мне нужно уходить!

Она положила пакет в свою сумку и встала. Хозяин проводил её до калитки.

– Я тоже надеюсь, что это – только начало.

Выйдя за пределы виллы, Цаплина огляделась, но машины, на которой она приехала, видно не было. Невдалеке стояла старая жёлтая «Волга» с шашечками на крыше.

– Такси?

– Такси, мадам.

– А где машина, что стояла у ворот?

– Её срочно вызвал диспетчер, а меня прислали на подмену. Так мы едем? И куда?

Елена Григорьевна внимательно посмотрела на водителя. Крупный парень с большими чёрными глазами смотрел на неё, словно раздевал.

– И сколько будет стоить это удовольствие?

– Это, смотря, что вы имеете в виду?

– Мне нужно срочно в центр, в гостиницу «Молдова».

– Долларов пятьдесят, не меньше.

Делать было нечего, и Елена Григорьевна села на заднее сидение, внимательно рассматривая затылок водителя.

– Поехали! – сказала она, подумав, что было безумием не уточнить в Москве эти детали плана. С такими деньжищами её и пристукнуть могут. Но этот, вроде бы – тюлень. Я бы с ним покувыркалась, было бы у меня больше времени.

Через пару часов Елена Григорьевна садилась в самолёт, направляющийся в Москву.


В аэропорту Шереметьево-2  при прохождении таможенного досмотра её попросили пройти  в соседнюю комнату. Из боковой двери в комнату вошли двое незнакомых мужчин и представившись работниками таможенной службы, попросили показать, что она везёт. Обнаружив пакет с долларами, вопросительно взглянули на Цаплину.

– Как вы это можете объяснить? Почему не указали в декларации?

– Это деньги не мои. Я их должна передать высокому начальству.

– И кому же это?

– Я не могу вам этого сказать. Прошу вас позвонить по этому телефону.

Она протянула бумажку с телефоном Матвеева.

– Хорошо. Позвоним. Только мы вынуждены вас задержать.

– Как?! Я же ни в чём не виновата! Позвоните, пожалуйста, Роману Григорьевичу Матвееву!.. – выкрикнула Елена Григорьевна и, поняв, что совершила непростительную ошибку, вдруг заплакала. По щекам потекли чёрные ручейки.

– Напрасно вы так переживаете. Мы позвоним, и всё выяснится!

– Ой, сердце! – схватилась за грудь Цаплина.

– В изолятор к вам придёт врач. Пройдёмте!

Они поднялись на седьмой этаж, и Елену Григорьевну проводили в большую комнату. Здесь уже было ещё двое задержанных: проститутка Машка, промышляющая в аэропорту и обворовывающая своих клиентов, и  мошенница Любка, попадавшая сюда не в первый раз за то, что обещала доверчивым пассажирам достать билеты даже тогда, когда в кассах их уже не было.

Елена Григорьевна сразу никого и не увидела. В комнате был полумрак. Стёкла единственного окна были закрашены белой краской, как в туалете.  Елена Григорьевна села на скамейку, привинченную к полу, и держась за сердце, в ужасе подумала, что её отсюда никто не вытянет. Они не признаются, что она – их посыльная и выполняла их поручение! Боже, что же делать? Потом вдруг вспомнила, что её в аэропорту должен был встречать Круглов. Его она не заметила. Но, если он всё же где-то был по близости, то ещё не всё потеряно. А если запоздал, то обязательно узнает, что её задержали, и примет какие-то меры. Во-первых, они отобрали деньги. Во-вторых – она ведь много знает! Нет, ещё не всё потеряно!

В камеру через час пришла врач. Она послушала сердце, измерила давление и сделала два укола.

– Что это за уколы? – спросила Елена Григорьевна.

– Ничего особенного. Успокаивающее  и сердечное. Вам нужно успокоиться. У вас психологический стресс… А сердечко работает с перебоями. Хорошо бы подлечиться.

– Да, стресс… Спасибо…

Когда за доктором закрылась металлическая дверь, к ней подступила Любка.

–  Ты, краля! У тебя сигареты есть?

Елена Григорьевна брезгливо посмотрела на замурзанную, неряшливую мошенницу и достала из сумочки пачку  «Кента». Любка бесцеремонно отобрала всю пачку.

–  Тебе они не потребуются. Таких они долго не держат! Тебя за что захомутали?

–  Деньги не задекларировала.

–  Тю! Завтра отпустят! Правда, голенькую, но отпустят!

– Это, что значит, голенькую?

–  А то и значит, что бабки твои – тю-тю! Дура! Могла бы с таможней и поделиться!

–  Вот сволочи, –  вступила в разговор Машка-проститутка. – А сама – москвичка?

–  Нет. Я из Ростова… Боже, как же сердце болит!

Цаплина считала ниже своего достоинства обсуждать свои проблемы с этими падшими женщинами. Она сняла туфли и, не раздеваясь, прилегла на нары, повернувшись к стенке лицом.

А когда через три часа Любка-мошенница заметила, что новенькая не дышит, она забила тревогу. Прибежали охранники. Вынесли уже холодный труп Елены Григорьевны и приказали проститутке и мошеннице не болтать языком и отдыхать…

Так бесславно закончился жизненный путь Елены Григорьевны Цаплиной. И чего ей не хватало? Что ей было нужно? Было всё! Но всегда хочется чего-то большего. А ведь, нужно было всего-навсего только жить! Не жадничать, не бегать за призрачным счастьем, не завидовать!

Она же сама любила повторять своим приятельницам, когда парилась иногда в сауне: «Не суетитесь под клиентом! Больше улыбайтесь! Радуйтесь, что здоровы, что видите солнышко, что можете себе позволить многое из того, что другие не могут! Ведь, могли вы и вовсе не родиться! Радуйтесь, что дожили до своих лет! Не сыграли в ящик раньше времени! Живите спокойно и по возможности весело…».


Во всей этой истории один человек так и оставался каким-то не совсем понятным. Не ясно было, куда его причислить – к какой категории, к какому ведомству, по какой статье расходов. Это была Толстая Любка-Толстячка (Толстуха, Толстушка, Толстозадая), она же Любовь Тарасовна – в девичестве Скворцова, а ныне Бурлакова. Это существо менее всего на свете задумывалось о том, куда ему приткнуться, если его начнут изучать в смысле принадлежности к той или иной породе людей. Простая, добродушная баба, заплывшая скорее всего не жиром, а избыточным количеством воды – вот и весь разговор.

Она обладала удивительной особенностью. Сколько бы ни дрались вокруг неё все члены её семейки, она никогда ни на кого из них не злилась. Сколько бы вокруг ни ругались матом, она никогда не повторяла этих «обзывательств», как она выражалась, и даже очень уж грубых слов от неё никто и никогда не слыхивал. Самое страшное, что она могла сказать, это «дурак, а не лечишься!» или «гад ползучий, чтоб тебе пусто было, окаянный!». В разгар самых страшных побоищ она, не колеблясь, вмешивалась, и, если и получала при этом удар, то лишь от случайного толчка – никто и никогда не осмелился бы на неё поднять руку. Бурлаков-старшой – тот, правда кидался на неё в драку по пьяному делу, но до серьёзного рукоприкладства никогда не доходил. За Любашу Толстую деточки могли и руки-ноги переломать. Некоторые из неуправляемых внуков, правда, пытались, было относиться к ней грубо, но это всегда кончалось поркой. У этих зверёнышей выработался инстинкт: тронешь бабушку – хоть словом, хоть делом – получишь так, что мало не покажется. А потому – не трогали.

Все многочисленные женщины, которые пробовали прижиться в этом семействе, в обязательном порядке пили и курили. Ну а сквернословие – это уж само собой. Не представляла исключения и всеобщая любимица Ленка. Единственная женщина в этом постоянно функционирующем притоне, ничего этого не делающая, и была Любаша. Никаких застолий, никаких разборок, только любовь ко всем этим людям и только забота о них.

Может быть, она и была виновата в том, что не проявила  в своё время власть, не воспитала в своих сыновьях и внуках уважения к людям? Возможно, так оно и есть. Виновата. Но не потому, что специально так захотела и сделала, а просто потому что не дано ей было заставлять или поучать. Она была для этого слишком беззлобным существом.

На старости лет она ходила, переваливаясь с ноги на ногу, как будто на двух подушках, и голову склоняла то на один бок, то на другой. Особенно когда стыдила кого-нибудь: что ж вы, проклятые дураки, делаете! И не стыдно вам?

А ведь когда-то она была молодой и смазливой девушкой!  Работала в заводской столовой, и все тамошние парни на неё заглядывались и говорили: «Любаша, привет! Какая ты сегодня красивая», «Любаша, как поживаешь?», «Любочка, пойдём сегодня вечером на танцы в клуб?». Но она выбрала себе не работягу, а удалого парня – стройного, подтянутого и красивого. Хотя и невысокого ростом, но ведь и она тоже была не высокого росточка.

Это был великолепный спортсмен, делавший карьеру в конном спорте. Не пил и не курил. Ему пророчили большое будущее. Чемпионское… Что было дальше – мы уже знаем: ипподромная карьера закончилась неудачным падением с лошади, а множество детей, которых нарожала Любаша, нарожали в свою очередь новых детей и все они как на грех обладали двумя свойствами: они были только мужчинами и только буйными, если, конечно не считать Васьки, хоть и буянящего вместе со всеми, но вынужденно: то папашу приходилось усмирять, то кого-то из одуревших братьев сначала бить руками и ногами, а потом уже привязывать к кровати полотенцами и простынями, чтобы угомонился.

Почему так получилось, что от неё рождались люди только с такими качествами, – загадка. Но не такая уж и сложная.

Дело в том, что сама Любаша буйством, как уже говорилось, не отличалась, но её отец, хотя и тоже буйством не страдал, но обладал безумною отвагой. На войне он был лётчиком и имел награды. А после войны подался в лётчики-испытатели. Люди этой редкой профессии тогда долго не жили – либо разбивались, либо спивались от нервного напряжения, либо их сажали за то, что они слишком рано спрыгнули с парашютом и не спасли самолёт. А сроки тогда были большие, и чуть что – человека подозревали в измене Родине или в не слишком пламенной любви к товарищу Сталину. Так вот: Любашиному отцу повезло. Спустя пять лет такой безумной жизни он всё-таки разбился – быстро и безболезненно.

Толстая Любка передала этот ген безумной отваги своим сыновьям, которые получили и от папаши порцию такого же безумства, а отсюда и все последствия. Окажись все семеро сыновей на войне, они, может быть, и проявили бы там чудеса героизма, но в мирное время жизнь их превратилась в одно сплошное нарушение правил общежития. А тут ещё и Ленка появилась. Пустила корни в эту среду, напиталась её соками, а затем расцвела пышным цветом на этой почве, подсознательно даже испытывая к ней какую-то благодарность: за науку, за красоту (ей это казалось красивым), за удобства такой жизни…

И ещё. Могла ли наша Любаша одобрить то, чем на самом деле занималась Ленка? Нет, конечно. Она, как и её сын, Васька, просто ничего не знала и не понимала. Есть такая категория людей, которые ничего не понимают из того, что у них происходит на глазах. Любаша была именно таким человеком. Куда поехали сын и сноха? Откуда у них постоянно берутся деньги? Она этими вопросами даже и не задавалась. Можно поспорить насчёт того, так ли уж это безобидно иметь мало сообразительности и вообще – мозгов. Но сейчас не до споров, ибо…


А между тем была своя жизнь и у других участников этой истории. Большинство из них уже, так или иначе, громогласно или не очень, заявили о своём существовании на страницах нашего повествования, но некоторые из них всё это время многозначительно помалкивали, дожидаясь того момента, когда им будет предоставлено право выйти на сцену и что-то очень существенное заявить. А молчали эти наши герои отнюдь не от избытка скромности, а по той причине, что были они так называемыми «неодушевлёнными предметами», что совсем не исключает в них способности участвовать в событиях самым активным образом. Сл;ва им пока никто не предоставлял, вот они и молчали.

А было их всего шестьдесят, и, если каждому из них давать имя, то читатель их всё равно не запомнит, да и не стоят они того. Поэтому нет ничего проще, чем называть их так: Первый Номер, Второй, Третий, Десятый, Шестидесятый… И им не обидно, и читателю понятно. Друзья эти долгое время лежали в тёмном и душном ящике в компании сотен других таких же, как и они предметов, совсем уже не имеющих никакого отношения к нашей истории. Они лежали и мечтали о том времени, когда им представится возможность погулять на свежем воздухе и что-нибудь важное совершить. Лежание было длительным и многолетним, но друзья умели ждать и быть терпеливыми.

И вот, наконец, момент настал: ящик был вскрыт, словно бы это была большая консервная банка (а так оно и было на самом деле), и чьи-то пальцы привычным движением зачерпнули оттуда пригоршню-другую наших героев. Их посчитали, нужное количество оставили, а лишних отложили назад в коробку. Звонко рассыпавшись по столу, те, которые оказались не лишними, покатились по его поверхности, отражая в своих желтоватых боках тусклое полуподвальное помещение и чьи-то лица, деловито склонившиеся над ними. На радостях от обретённой свободы некоторые из наших друзей даже и упали со стола на старые кафельные плиты, расположенные в шахматном порядке – жёлтые и красные – и покатились куда-то ещё дальше, что и не мудрено, они ведь были круглыми в поперечнике. Но их всех подобрали и построили в шеренгу на столе. Все шестьдесят. Они стояли, цветом и блеском напоминая золото, и, хотя и золотом на самом деле не были, а были, скорее всего, медяшками, но имели к благородному металлу самое прямое отношение.

А затем те же самые пальцы стали привычными движениями заталкивать наших медных героев в какие-то чёрные продолговатые коробки, почему-то изогнутые. Должно быть для красоты. Тридцать – в одну и тридцать – в другую. Так получилось, что в каждой такой коробке свет достался только двум верхним медяшкам, а остальные были погружены в кромешную тьму. Причём самые нижние вступили во взаимодействие с мощною стальною пружиной, которая всячески противодействовала проникновению наших друзей в своё пространство. Пружина была сильно сдавлена непрошеными гостями, да так сильно, что уже дальше некуда было. Она смирилась с этим притеснением, но не охотно и лишь до поры, до времени. Как только одна из верхних медяшек почему-то уйдёт из этой коробки, так тут же пружина распрямится и отвоюет себе новое пространство. Если бы коробку покинули все тридцать медяшек, то она бы и поднялась до самого верха – спокойно и равнодушно…


Какой был разговор между людьми, склонившимися над столом, доподлинно неизвестно. Но вот о чём рассуждали все наши шестьдесят медных друзей, известно абсолютно точно. И вовсе не потому, что у этих неодушевлённых предметов вдруг прорезался не свойственный им человеческий голос, а потому только, что по гениальному открытию господина Канта, существует так называемая «вещь в себе». То есть вещь, о которой мы, быть может, вообще ничего не знаем, но которая знает о себе решительно всё. В том числе и то, что с нею было, и то, что с нею непременно будет. Последнее свойство «вещи в себе» особенно интересно: мы не знаем того, что с нею будет, а она знает, но не скажет.

Но, если бы наши шестьдесят дружков рассказали, что с ними будет и в какой день и час, то получилось бы следующее.

Каждый из шестидесяти героев разделялся на гильзу и на пулю. Гильза улетала в одну сторону, а пуля – в другую. Судьба гильз нам совсем не интересна – их потом будут собирать как памятные значки, а вот судьба пуль – это разговор особый. Все они были направлены руками профессионалов таким образом, что ни единая не улетела туда, куда не следует и не принесла никакого вреда тому, кому не следует. Это была чистая работа: беседка была сделана из длинных металлических труб с крышею наверху, вот некоторые из этих труб и получили сквозные пробоины. А, кроме того, прямо за беседкою находился большой кирпичный забор, а прямо за забором полуразрушенный гараж соседней фирмы с обвалившейся крышей. Все пули так или иначе закончили свой путь либо в земле, либо в заборе, либо корпусе гаража. Все шестьдесят. Потому что люди, сквозь которых они прошли, были слишком незначительным препятствием, чтобы пули ради них закончили свой полёт. Им нужно было что-нибудь посущественнее. И сейчас, согласно открытию Канта, каждая пуля, выглядывающая остриём из своего патрона, уже точно знала, сквозь что она пролетит и на каком препятствии закончит свой путь. Номер такой-то полетит так-то, а номер такой-то – так-то. Всё было расписано.

Ленку-босячку почтит своим проникновением в тело сразу несколько пуль – явное излишество, потому, что самая первая из них остановит её поганую жизнь. Другие достанутся участникам той славной попойки. Среди них окажется и маленький Димка, по привычке попрошайничавший возле стола, и Толстая Любка, вышедшая к гуляющим с просьбой угомониться, потому что уже поздний час. Все без исключения мужчины, кроме того, который в это время, на своё счастье находился на длительной отсидке в далёком от Ростова исправительно-трудовом учреждении.

Но это случится позднее. Кривые чёрные коробки, которые называют то магазинами, то рожками, пока ещё лежат на полках в ожидании своего часа и их даже не присоединили к автоматам. Всему своё время – присоединят, и пружинки в магазинах вздохнут облегчённо, вытеснив из себя все шестьдесят участников этой истории.


А тем временем в далёкой от Ростова-на-Дону Молдавии вдруг выяснилось, что один  высокопоставленный чиновник занимался очень уж плохими делами. Его застали во время получения большой суммы денег от гражданина западной державы за то, что он переправил двоих деток, предназначенных стать донорами органов для богатых больных пациентов.  Клиника, в которой работал этот гражданин, хорошо зарабатывала на таких операциях. Зарабатывали все: и пациенты получавшие, наконец, шанс продлить своё существование, и врачи клиники, и слащавый чиновник, являющийся передаточным звеном и обеспечивающий беспрепятственную поставку доноров, и обе Ленки. Только двое маленьких деток были в проигрыше. У них просто отбирали жизнь. Жизнь, которая им была дарована не теми, кто её забирал!

Деньги были очень большими, а уж тот повод, по которому они выплачивались, и вовсе грандиозным. Всё это стало известно общественности, и новость эта не сходила с первых полос газет больше недели. Карьера слащавого чиновника в одно мгновенье рухнула, а вместе с нею и репутация пригревшего его президента Лучинского. Задача, поставленная агентством «Агата Кристи – 777» была выполнена.


Ленка Бурлакова, к этому времени уже успела вернуться в Ростов с большими деньгами и решила устроить очередное веселье в своём любимом коллективе.

Вот тогда-то наши два магазина и присоединились к своим автоматам, а шестьдесят дружков вырвались на долгожданную свободу, а две пружинки распрямились до самого конца и вздохнули облегчённо.


Сразу, как только отгремели те самые выстрелы, обитатели дома из почерневшего белого кирпича преисполнились чувства глубокого сострадания к умершим. Вроде бы и готовились с ужасом к ещё одной  шумной ночи, когда милиция не едет, а разгулявшиеся алкаши показывают, кто здесь хозяин, но как только событие свершилось, тут же все и приуныли: жалко стало людей. Разумеется никто не знал об истинной деятельности Ленки Бурлаковой. Никто не только из жильцов, но даже и из самого семейства. А  если бы и узнал, то не поверил. Такого ведь не может быть. Такое бывает только в кино. Телевизор только включи, а там и монстры, и мафия, и террористы и вообще – всё такое, чего в реальной жизни никогда не бывает, а, если и бывает, то именно нас оно как раз и не затронет.


После первой пули, когда все остальные уже не имели никакого значения, Ленка вдруг почувствовала необыкновенное облегчение…

Поезд опять остановился на той же самой станции у Чемордачки, на которой она уже когда-то побывала.

Она сошла на перрон и, не оглядываясь на отходящий поезд, в котором людей было, что селёдки в бочке, двинулась в знакомом направлении. Сразу стало легче дышать.

Компания всё так же сидела за длинным столом на берегу и всё так же  бух;ла.

– Так я чего-то не поняла, – сказала Ленка, – вы здесь уже давно или только что появились вместе со мною?

– Мы здесь уже целую вечность, – ответил за всех Дмитрий Дмитриевич. Только тебя одну и ждём. Подсаживайся, дочка, тут у нас есть, и что выпить, и чем закусить!

Ленка заботливо взяла на руки подбежавшего к ней сынишку и, не обращая внимания на пулевые отметины, привычно поцеловала его.

– А папа где? – спросила она мальчишку.

– А папа там! – Димка показал в сторону реки.

Не спуская сынишку на землю, Ленка двинулась к берегу.

Васька вытягивал из воды большую рыбину, даже и не оглянулся на крики сынишки: «Папа, папа! К нам мама пришла!»

– Вася, ну что же ты? – крикнула Ленка. – Идём за стол. Отметим моё возвращение.

Снимая рыбину с крючка и бросая её в ведро с водою, Васька только бросил ей:

– Да пошла ты!..

Толстая Любка крикнула:

– Да не трогай ты его. Он у нас сегодня опять не в духе. Чего-то ему здесь не очень нравится. А по мне – что здесь, что там – какая разница. Лишь бы только вы все, мои родные, были рядом со мною.

Ленка тяжело вздохнула и, опустив мальчишку на землю, двинулась к столу.


Более всех был удивлён следователь Клёнов. Он не имел никакого отношения к этим выстрелам, но они как бы выполнили то, о чём он так напряжённо думал. Здравые мысли сами носятся в воздухе, и система работает сама – вот то, что было понятно ему. Не я, так кто-нибудь другой, непременно сделал бы это. Главное не то, что это сделал не я, а главное, что мысль в принципе правильная, а уж кто её автор и кто исполнитель – славою как-нибудь потом сочтёмся. Впрочем, весьма вероятно – контора заметает следы…


Иван Савельевич узнал о случившемся уже на другой день. Он не плакал и не хватался за сердце, просто смотрел как оглушённый на следы недавнего побоища и думал: «Что-то похожее я предчувствовал. Не представляю даже, как бы это могло закончиться добром… Наверное, лучше так, чем долгие годы где-нибудь в тюрьме… Мальчишку только жалко. Ему-то за что такое досталось?»

А Тереза узнала о случившемся лишь спустя несколько месяцев. Оберегали её от плохой информации, щадя здоровье и психику. И тоже – особого удивления не было. Она вспоминала Ленкины детские годы, бесшабашные и драчливые, и, так же, как и отец, думала о том, что такая концовка, в общем-то, была предрешена с самого начала. Но не в пример отцу, она всё-таки прослезилась.

Что касается реакции на эти события Клавдии – матери Ленки и Терезы – о ней данная история умалчивает за неимением достоверных сведений.