Муки творчества

Дмитрий Николаевич сидел за столом и мучительно думал, с чего начинать. Работать на компьютере он так и не научился и был согласен с мнением старших товарищей по цеху, что если и писать что-то значительное, то только ручкой на бумаге. Перед ним лежал чистый лист, а в руках он держал ручку с золотым пером, которую ему недавно подарили на презентации его книги «Перевал».

Мир поседел, и зелень молодости навсегда сменилась снежной белизной старости… Никуда от этого не деться… Гололёд, замёрзшие воробьи на отяжелевших проводах… За окном минус… «Меня уже почти нет, и в то же время я всё ещё существую… Жизнь продолжается. Она будет даже тогда, когда меня не будет… За окном мальчишки играют в снежки. Девочки пытаются вылепить снежную бабу… А недавно всё было зелено и в саду цвели яблони… Как бежит время… Итак... С чего начать? Когда смотришь на белый лист, невольно закрадывается мысль – зачем мне это? Не есть ли это попытка показаться более значительным? А может, я буду писать для себя? Но зачем? Чёрт... никак не переборю в себе идиотскую привычку: опять рисуюсь, задаю вопросы, на которые знаю ответы. Или, всё-таки, не знаю? Зачем мне эта реанимация прошлого? И есть ли прошлое, будущее?..».

Он ощущал только точку настоящего, которую проходил и которая мгновенно становилась прошлым. Подобно ненасытному зверю, оно кормится воспоминаниями. И тон приукрашивал их, облачал в красивые одежды?..

Когда-то он всё понимал. Было ясно, где друзья и где враги, что можно себе позволить, а чего нельзя. Было ясно, какому Богу молиться. А сегодня всё так расплывчато, так неясно… И если кто-то начинал вдруг порочить прошлое, в котором ему было так уютно, так спокойно, он становился на его защиту.  В самом деле, что изменилось? Как и раньше, высокие бонзы вытворяют что хотят. А ему предписано терпеть… и не сопротивляться. Он и раньше привык говорить одно, думать другое, делать третье…

«Писатель! Звучит красиво! А что такого написал? Письма писал… Сейчас у каждого телефон, Интернет. Кто сейчас письма пишет?! А раньше даже эпистолярный жанр был… Впрочем, и доносы писали. Тоже жанр. Сейчас доносы писать неинтересно. Эффекта былого нет.

Писали и о любви. Правда, больше стишки кропали…

Я влюбился, я влюбился!
Словно водочки напился!
Как же мог я так напиться,
что весь мир вокруг кружится?!
«Как же мне надоели эти новации в литературе! – думал Дмитрий Николаевич. – Пытаются всё переделать, усовершенствовать мир. И все рвутся к славе! Один выпускает том за томом, музыку пишет, журнал издаёт. И жнец, и на дуде игрец! Бред! Неужели это так нужно? Впрочем, если быть самокритичным, а что делаю я? Разве мои книги меня кормят?! Так зачем же я их издаю?! Конечно, приятно, когда все восторгаются твоим творением! Доброе слово и кошке приятно. Впрочем, поздно об этом думать. Жизнь прожита, написана. Переписывать её поздно…».

Дмитрий Николаевич считал, что литература не должна нести отрицательных эмоций. Нужно нести  людям доброе, вечное…

«Но гладко пройтись по жизни не получается! – думал Дмитрий Николаевич. – Даже Адама и Еву изгнали из рая. Вопрос принципиальный! Был ли человек ангелом, доброй, трудолюбивой обезьяной? Или это изначально агрессивное, непредсказуемое, сексуально необузданное существо? Ведь тут может оказаться бессмысленной извечная борьба добра со злом. Поэтому очень интересно: кто изначально «сидит» в человеке, ангел или дьявол? Но во мне уж точно дьявол не сидит! Я никому не хочу зла!».

В окно светило холодное осеннее солнце. Его лучи проникали всюду, отражаясь на квадратном лице еле слышно бормочущего телевизора. Белое небо – как чистый лист бумаги.  Вот бы писать на этом небе! Весело и легко, воздушно и нежно… Но вдруг задул холодный ветер и стёр всё написанное. Ветер – редактор! Но с таким редактором и писать на небе расхотелось.

Потом наступил вечер. А когда солнце уползает в спальный район, на душе становится тоскливо и пасмурно. Пульсирующие волны неоновых фонарей едва пробиваются сквозь темноту, освещая искусственным светом двор.

Дмитрий Николаевич вышел на балкон. Внизу раскинулся прямоугольник безлюдного двора с пустыми лавками и спящими машинами. Ветер гнул деревья и кружил в воздухе жёлтые листья.

Из окна соседнего подъезда вылетела и шлёпнулась о землю пустая пластиковая бутылка. «Культура!» – подумал он.

Дмитрий Николаевич повернул голову налево. В глаза бросилась чёрная дыра подвала. Ничего интересного.

Он вздохнул и вернулся к письменному столу, как лев, выискивающий жертву. Первой жертвой стала стилизованная статуэтка Пегаса, подаренная ему сотрудниками, символизирующая вдохновение. «И куда же ты подевалось? – подумал он. – Я тебя так жду…».

Окружающий мир ему казался беспощадным и несправедливым, а люди – коварными и безжалостными. Он никак не мог успокоиться, но утешал себя мыслью, что сомневаться в своем душевном здоровье может только… здоровый человек. Душевнобольной уверен, что здоров. Почему так изменился мир? Разве это справедливо?

Извечно мы сами мучаемся и друг друга мучаем. Прошлая жизнь сделала из него неврастеника, для которого сутью общения с внешним миром было непрерывное насилие над собой.

Раньше он не думал о мемуарах. Не до них было. Шла активная творческая работа. Некоторое время назад пытался писать воспоминания о своей встрече с приехавшим в Ростов выдающимся музыкантом. Как обычно, своё творение показал Марии Николаевне, которая раскритиковала его творчество. Нет, она, по всей видимости, была права. Действительно, ничто не меняет прожитую жизнь к лучшему, чем мемуары. А Дмитрий Николаевич хотел быть предельно правдивым. Он понимал, что молва складывается из недомолвок. В мемуарах нужно вывернуться наизнанку, рассказать не просто о встречах с интересными людьми, но и изложить свою позицию. А как её изложишь, если он сам для себя никак не мог решить, к какому берегу пристать? Он знал за собой такой недостаток: у него не было собственного мнения. Один выложит аргументы, и он уверен, что правда на его стороне. Но стоит другому обосновать противоположную позицию, и ему снова казалось, что правда именно здесь. Где взять собственное мнение, если его нет?!

Настроение Дмитрия Николаевича было ужасным. Жаловался коллегам по цеху, что считал её богиней, чутким человеком, а она…

Коллеги утешали:

– Да успокойся ты! Марусю не знаешь, что ли? Ничто так не ведёт к перегибам, как прямолинейность… А ты – привык в женщине видеть богиню. Умная женщина что лошадь говорящая – явление редкое и никому не нужное. Постарайся увидеть в ней женщину, тогда всё станет на свои места. Ищи свою дорогу! Пока будешь искать, ты на правильном пути и у тебя всё получится…

Дмитрий Николаевич был ведомым, знал и тяжело переживал этот факт. Ему всегда нужен был образец для подражания. Он всегда чего-то боялся: не то сказать, не то сделать. Этот страх у него возник ещё в юношеские годы, в те самые, как ему казалось, счастливые годы, когда не нужно было самому решать сложные проблемы. Тогда всё было ясно и он точно знал, «что такое хорошо и что такое плохо». Он следовал многочисленным инструкциям, правилам поведения, говорил только то, что можно было, радовался только тому, чему радоваться разрешалось, и всем демонстрировал свою жизнерадостность и успешность. Сегодня же он любил рассуждать о судьбе литературы, о том, что мы наблюдаем деградацию общества, что раньше было больше порядка и «были люди в наше время!».

Дмитрий Николаевич свои произведения приурочивал к праздникам: ко Дню Победы, ко Дню учителя, ко Дню медика… Шахтёры выдали на-гора; чёрное золото, колхозники убрали новый урожай – жёлтое золото. Чем не тема для рассказа? Он не задумывался о том, что важнее: форма или содержание? Давно решил, что главенствует содержание, а форму он выбрал, как жену, раз навсегда одну. Но ведь известно: чтобы тебя читали, надо писать для себя. Вот этого он не умел. Всегда писал для людей! А теперь, на склоне лет, понял, что делал что-то не так, и страдал.


Дмитрий Николаевич сидел перед чистым листом бумаги и никак не решался написать первое предложение. Вспомнил, как один острослов так и заявил: «если принимать жизнь такой, какая она есть, то «принимать» приходится каждый день». Вот что-что, а пить Дмитрий Николаевич не умел и всегда с завистью смотрел на тех, кто с удовольствием поглощал горькую обжигающую жидкость. Но, как ни странно, все эти пьющие товарищи по писательскому цеху были и талантливее, и успешнее его. Вспомнил, что многие великие любили и умели выпить. Но переделывать себя было уже поздно, нужно было смириться.

«Они всё время пьют и делают перерыв только для того, чтобы написать повесть или роман. Я так не могу. Когда я пьян, меня даже к женщинам не тянет. Спать хочется… Но мои воспоминания нужны. Когда-нибудь они будут свидетельством того, что мы пережили. Чем дальше тёмное прошлое, тем оно светлее. А Ломов, наверно, прав. Только глупый человек не меняется. Человек – это всегда некое развитие. Все клетки организма обновляются. Конечно же, и я изменяюсь, и буду меняться дальше. В этом и есть течение жизни, и это правильно. Но я постараюсь быть предельно правдивым. Человек никогда не бывает так близок к совершенству, как  в мемуарах или при заполнении анкеты на работу».

С чего начать?

Было неспокойно на душе, а рука сама тянулась к листу. Он представил себе начало нового произведения… В каждой строчке – сомнение и боль. Он, весь во власти своих чувств и переживаний, был уверен, что на этот раз должно получиться что-то выдающееся и все будут поздравлять его с успехом…

«Может, начать со школьных лет, когда я редактировал стенгазету? Рассказать об одноклассниках, их судьбах? А что?! Марина Чуркина – профессор в университете, а Колька Петров – серьёзный бизнесмен… Нужно бы ещё узнать, как сложились судьбы других одноклассников. Я ведь со многими потерял связь… Толковые были ребята.

А может, вспомнить однокурсников? Матвеев был в Пролетарском райкоме инструктором, потом перешёл в областную администрацию. Там и работает уже много лет. Но к нему, наверное, и не попасть. Раньше, помнится, был он бескорыстным, но ведь в рыночном обществе всё имеет цену, даже бескорыстие. Сейчас, наверное, у него шикарный дом, персональное авто. Раньше, помнится, жил он в общаге. Впрочем, чего удивляться!? По неписаным законам живут те, кто их пишет.

Или Людка Макарова – королева красоты? Недавно встретил её. Разъезжает на блестящем лимузине. Фу-ты, нуты. А ведь в институте была посредственностью. Вот что значит Выйти Удачно Замуж. А муж её… Впрочем, может, вообще не писать ни об одноклассниках, ни об однокурсниках, а рассказать о знаменитостях, с которыми меня сводила судьба. Доризо, Евтушенко… да мало ли кого я видел, с кем разговаривал. Мне посчастливилось: я видел живого донского классика. Правда, был он тогда немного не в себе, но с кем не бывает? Жаль, что дневника не вёл. Отрывочные воспоминания… О чём-то даже стыдно вспомнить… Никто нас так не понимает, как мы не понимаем себя сами. Вот и решай дилемму: как написать, чтобы было и правдиво, и не предстать перед читателем в неприглядном виде. Чтобы стыдно не было. Тем более нужно написать так, чтобы это стало своеобразным завещанием, памятником… «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…». Потом всё это издам… Правда, теперь уж за свои деньги. А где их взять? Впрочем, можно скопить, во всём экономя… Экономия требует денег. Жизнь коротка, а в мемуарах и вообще пролетит, не успеешь стать человеком!..».

Вспомнились стихи:

Когда я грибом стану старым,
а этого не так уж долго ждать,
забросив злободневную печать,
засяду я за мемуары…
Дмитрий Николаевич отложил ручку, так и не написав ни одного предложения, встал из-за стола и подошёл к окну. На улице буйствовала осень. Было сыро и противно.

«Чтобы умереть своей смертью, нужно ещё до неё дожить, – подумал он. – А уж если и суждено умереть, то предпочитаю лёгкую, быструю смерть таким мукам, которые терзают меня ежедневно. Хотелось бы умереть красиво, величественно, чтобы соответствовать своему образу… А может, лечь в пенистую, ароматную ванную, расслабиться. Одно движение, и мыльная вода станет красной. Я погружусь в полусон. А потом засну. Это будет как вспышка в ночи. Ярко светил и… погас. Хотя я не светил. Потому что – идиот. Умру как идиот. Но в гробу буду лежать, словно бы и не умирал. Всё как игра. Было бы неплохо лежать в закрытом гробу. Оркестр играет похоронный марш. За гробом идут рыдающие друзья, которые меня всегда ненавидели. Мелкие людишки не любят таких как я. Не таких, как все. Хотя в наше время не быть как все – значит не быть серой массой. Но я не хотел опускаться до них, вдалбливать простые истины в их пустые головы.

Мой мир опустел. Я одинок. Мёртвый. А за окном будет светить солнце…

Мария Николаевна в последнее время со мной говорила с какой-то особой теплотой. Нет, она, слов нет, мастер, и её мнение для меня зна;чимо. Но, не имея своих мыслей, как понять чужие? А что она имела в виду, когда сказала: «Одни чувствуют себя умнее после разговора с умным человеком, другие – с глупым». Чёрт её знает! Но я упрям как осёл и всё же напишу свои воспоминания».

Дмитрий Николаевич вернулся к столу, взял ручку и вывел:

«Крылья позволяют летать, но мешают ползать. Мне в жизни всё больше приходилось ползать по-пластунски, стараясь никого не задеть, чтобы проползти незаметно и никого не потревожить… Я старался всегда работать на совесть, но такая работа была одной из самых низкооплачиваемых. И потому я вынужден был иногда приспосабливаться или хитрить. Нужно было выживать. А попав в волчью стаю, приходилось и волком выть, и барашек грызть. Такова была ситуация. Тогда самым важным было – не выделяться, быть как все. Один в поле не воин, а все – это сила! Я был не столько настойчив в достижении цели, сколько упрям как осёл. Если бы я не был таким упрямым, меня бы давно заездили…

Я начинаю свои воспоминания и постараюсь рассказать всё без прикрас, в расчёте что мои близкие, прочтя когда-нибудь эти записки, поймут, что судить человека нужно по тому, за что он сам себя судит».

Дмитрий Николаевич перечитал первые строки воспоминаний, отложил ручку в сторону и пошёл варить кофе.