Площадь любви часть первая

     …, - и привиделся мне чудеснейший город. Широкие улицы, обрамлённые со всех сторон белой дымкой от цветения яблонь, груш, слив и прочих садовых древ. Множество клумб, вдоль чистых тротуаров и площадей. Цветы на них высажены так, что если сверху глянешь, увидятся орнаменты стародавней Руси. Воздух кругом чистый и ароматный от всеобщего цветения, от восторга весны. Иду я по этому городу,  и хочется улыбаться всем встречным, является эйфорическое желание петь. Столько кругом доброты во взглядах прохожих, столько счастья в лице каждого, просто дух захватывает. Иду и читаю названия улиц: Улица «Ласковая», улица «Солнечная», улица «Жемчужная». Выхожу на площадь  «Любви», смотрю вправо, влево, а кругом яркие панамочки на детях, их много много. Кричат, смеются, бегают, суетятся, даже у меня в глазах зарябило от их  броуновского движения. Вокруг фонтанов, по газонам, аллейкам, площадкам. Они лазают в траве, по кустам, выскакивают из зарослей орхидей, хризантем, роз. А главное, я заметила, что нет нигде ни одного чёрного предмета или одежды. Рядом кафе «Смешинка», дальше детские ясли «Зяблик», во дворе которого расположилась детская столовая «Ладушки у бабушки». Здорово! Люди кругом разговаривают мерно, не напрягаясь, потому, что нет шума машин, вернее машины есть, но они не шумят. Наверное, на них есть такие устройства, что звук гасят. А какие там, Ромка, трамваи! Представляешь?! Разрисованные под всякие овощи. Вот Огурец поехал, вот Баклажан свернул влево, а вот жёлтая, аппетитная Дыня остановилась и из неё, как семечки, посыпались школьники в чистой, желтоватый форме с красными ранцами на спинах. А школа у них не многоэтажная, а высокая полусфера, прозрачная. Стою и вижу, как они там по классам бегают. И город, Рома, без многоэтажек. Самое большое, это три этажа, и - то деревянных, буквально обсыпанных старинной русской резьбой по дереву. Не дома, а ажурные ларцы с обрамлением из скромной позолоты, в виде райских птиц и невиданных растений и рыб, - здорово-о-о! ...
Светка потянулась так, что кости затрещали. Ноги вытянулись через решетчатую спинку старой кровати. Короткие, пшеничного цвета, волосы торчали в разные стороны. Она поправила на себе, местами расползающуюся по швам, блузку, образца, наверное, года сорок пятого.
- Рома, ты сегодня иди не через «Нахаловку», а пройди лучше вокруг «Блевотины», так безопаснее и короче. Прямо по «Дырдынке» и через «Мечту педофила», там большую мусорку увидишь. Остальное сам знаешь, не маленький. Но возвращайся  не через «могильник», хорошо?
- Ладно, - прогудел Ромка. В свои пятнадцать лет, он выглядел на все семнадцать. Даже волоски зачернели на подбородке и над губой. Он посмотрел на, растянувшуюся на кровати сестру, пригладил вихрастую прядь на голове.
- Длиннющая же ты становишься. Скоро на полу спать будешь, и то ноги в стенку упираться
станут. Вот бы из одежды тебе что-нибудь.., всё твоё уже не по размеру, кобыла уже...
- Иди, иди. Вечер уже, - заботливым голосом поторопила она брата.
Дверь как всегда не закрывалась и Ромке пришлось её немного приподнять. В доме стало тихо. Повалявшись какое-то время, поглазев в, обвалившуюся местами штукатурку на потолке, Светка встала. Подошла к заржавевшему зеркалу и долго разглядывала себя, поворачиваясь вправо, влево. То нагнется, выпятив задницу, то выгнется назад, в попытке увеличить маленькую грудь. То вдруг, обернувшись боком, выставила вперёд бедро, задрав голубую юбку, - не то... Сняла блузку, юбку, трусы, вновь подошла к зеркалу, уткнув кулачки в боки. Развернулась. Заложила руки за голову, как на обложке журнала. Присела, как в менуэте,- ещё хуже. Сдавила обе груди к середине, немного лучше, но, - Че попало.., - опустила руки, внимательно измерила себя взглядом. Развернулась спиной, отклячила ягодицы, похлопала по ним, выпрямилась, постояла.
-Ничего выдающегося! - заключила громко. Потом, показав чёрный от черёмухи язык своему отражению, пошарпала огромными тапками, на кухню. Оглядела стол, взяла засохший кусочек хлеба, долго разглядывала, откусила, уставившись в окно. На ум шёл чудный сон. Город, цветы, детские панамочки. Трамваи - Огурцы, аллеи, ласковые названия улиц...
-Площадь любви.., - прошептала она и глаза её заволоклись теплом и нежной радостью, - улица Счастья.., - забавно...
Она засмотрелась в окно, не видя ничего: в нём, за ним, вокруг него. Что-то тёплое разливалось по телу. Что-то нежное и чистое ласкало ум. Перед глазами пробегало цветочное поле, виденное ей в далёком прошлом, запомнившееся, как детский сон, или песня матери у колыбели. Ничего не  помнится с того времени, а это запало ярким кадром. Одуванчики, одуванчики, одуванчики. Она бежит по ним, по жёлтым, по ярко жёлтым, пушистым комочкам и ясно слышит голос матери...
- Ма - ма.., где ты сейчас? - прошептали её губы, сами собой и глаза на миг погрустнели.
За окном показался Ромка, вернее его голова промелькнула мимо окна. Светка, не отходя от тёплых мыслей, медленно пошла к двери, просыпаясь на ходу. Дверь открылась, вошёл брат.
-Ты дура или как? - вдруг сердито заорал он, выпучив глазища.
-Чего орёшь-то? - округлила глаза Светка, возмущаясь, что нарушили  такие ласковые и нежные мысли. Не дали вволю насладиться памятью детства. Тёплым чувством.
-Ты че, рехнутая? Че голая ходишь!
Только сейчас она окончательно очнулась, оглядывая себя.
-А чего кричать-то? - возмутилась она, - Ты мой брат. Ты чего не видел меня никогда что-ли? Ромка от бессилия и расстройства всплеснул руками.
-Светк, ты шибанутая что-ли? Сколько раз можно тебе долдонить, закрывай двери на крючок, когда я ухожу! Нет! Она не понимает! Ты для меня никто, в смысле женщины, но мы не одни в этом мире живём, это то понятно? Да я твой брат и мы с детства спали вместе, но время то проходит. Мы взрослеем, а ты умом ещё в детстве, эй, проснись, я не только твой брат, но я ещё и мужчина! Не прелично, ну.., как тебе дуре объяснить-то?-она не понимающе смотрела на Ромку, что-то отыскивая в своём уме, от того часто хлопала ресницами.
-Я незнаю,  чем ты тут голая занимаешься, но дверь-то закрыть можно?! Смотрите, стоит ещё, глаза вылупила! Иди одевайся, я на минутку. Иди, чего раззявилась. Дура шибанутая...
Огромные тапки, со светкиными ногами, пошуршали в спальню, сверкая сверху ягодицами.
-Прямо беда, - Ромка сел на табурет у стола, - Учу, учу, всё как в стенку горох. Господи, когда ты дашь ума этой дуре?!
Он повернулся в сторону спальни, - Радуйся, что мамки нету, получила бы сейчас по полной, вертихвостка! - потом совсем тихо, - Без комплексов, без оглядки по сторонам, как человек собирается жить..?
Глубоко вздохнул, достал сигарету, стал крутить её в пальцах, обдумывая что-то. В углу, за зелёным ящиком, похожим на сундук, скреблась мышь, привлекая внимание кота, который топырил уши спросонья, вытаращившись в сторону аппетитного звука. Кот приблудный и не красивый, но к удивлению, чистоплотный и ласковый, лежал на старом, домотканом коврике у стены. Других мест для лёжки, он не признавал.  Почему так? – загадка. Ромка смотрел на кота, а представлял себя. Лежать, ничего не делать, ничем не интересоваться, ничего не знать, ничего не решать ,ни за что не переживать,-Здорово!
Вышла Светка в своей голубой юбке и в старой блузке, оставшейся от матери.
- Ну, рассказывай, чего там? - спокойно спросила она, присаживаясь на скамейку у окна.
- Вот! - Ромка протянул сестре свёрток из серой бумаги.
Она, с ожиданием чего-то хорошего, бережно взяла свёрток. Развернула. Взялась двумя пальцами, за светло оранжевую материю, лежавшую внутри, и потянула. Оранжевые волны разбежались в разные стороны и превратились в платье. Светка радостно взвизгнула, подскочила.
-Где?! Где достал?!
-Не важно.., - ответил довольным голосом Ромка, жмурясь и широко улыбаясь.
Светка быстро убежала в спальню, сбрасывая на ходу безразмерные тапки. Момент и она уже летела из спальни голая, задрав руки к верху, пытаясь напялить на ходу обновку.
- Тьфут - ты дура, - пробормотал Ромка, досадливо покачивая головой, так же, как делала часто мать, когда, кто-то делал не то и не так. Через минуту в кухню ступила со счастьем в глазах Светка. Брат обомлел. В свои тринадцать лет, сестра выглядела юной, но уже не «пигалицей». Она вертелась возле Ромки, как дурочка на подиуме. Кривлялась, оттопыривая нижнюю губу, переплетая худоватые ноги, подпрыгивая на ходу будто балерина. Платье в этот момент вспыхивало складками, отдавая оранжевыми сияниями яркого, солнечного заката. Присев, ноги колесом, она как кошка прогибала спину, растянув кончиками пальцев края платья в разные стороны.
- Мадам, месье.., - будто мяукала она, тараща глаза и театрально хлопая ресницами. Потом опять бежала к зеркалу, опять выбегала, опять убегала. Ромка улыбался, не успевая рассмотреть обновку. Потом задумался. Глаза в миг стали грустными и немного злыми.
-Ладно, я пойду. Дверь закрой.
-Угу, - послышалось из зала.
-Не «угу», а пошла быстро и закрылась! - уже зло, почти крикнул он, выходя за дверь и приподнимая её.
Только когда он услышал щелчок крючка за дверью, двинулся от дома к калитке. Проходя мимо окна, заглянул. Сестра, оттопырила руками уши и показывала ему язык.
- Дура и есть дура, - пробурчал он, повертев ей в ответ, пальцем у виска. Пошёл дальше.
Тут Светка разошлась. Воля! Она доставала из старого чемодана разные тряпки, бусы, брошки, дамские часики, которые не ходили уже много лет. Цепляла всё это на всё, что можно и нельзя, закручивала, завязывала, подкладывала, выпячивала, оттопыривала, щерилась, выпучивала глаза из орбит, стягивала губы в трубочку, оголяла маленькие груди, ходила на цыпочках, как балерина, в  общем девчонку понесло от счастья, - одурела, -  «крыша развалилась»...
На улицах уже загорались фонари, и фары шумящих и спешащих куда-то автомашин. Легкий ветерок перебрасывал и переворачивал листья на деревьях, внося в город вонючий дым с химзавода. От небольшого железнодорожного вокзала отходила электричка. Ромка встал за телефонную будку, чтоб его было плохо видно от входной двери вокзала. Люди маячили, как на воскресном рынке. Пятница. Конец рабочего дня, тот же «час пик». Профессиональным взглядом Ромка оценивал, выходящих из вокзала и входящих. Увидев человека с чемоданами, он подбегал, улыбаясь,
 -Вам помочь? - и так же улыбчиво, добавлял, - Пятьдесят копеек дадите?
-Я тебе сынок и рубль дам, только у меня чемоданы очень тяжёлые.
-Ничего, я крепкий, - и он, напрягаясь, до выступления жил на лбу, нёс к поезду, или от поезда, всякую кладь. За «смену» выходило до трёх рублей, это в удачный вечер. Днём хуже, милиция гоняла. Домой  шёл с оттянутыми руками, которые иногда ещё и ныли по ночам. Сегодня Ромка домой не спешил. В половине двенадцатого, закончив «работу», потопал к Верке Селезнёвой, на «Блювотину». Так назывался ресторанчик, возле которого часто оправдывали название, загулявшие посетители этого заведения. Вернее будет сказать, что, его промеж себя, так называли жители города, а назывался он проще - «Ветерок». Войдя в шумное помещение, Ромка внимательно осмотрелся в зеркало, возле туалета. Достал расчёску, разгрёб свою шевелюру, ополоснул, затёртые от чемоданных ручек руки и, постояв с минуту у входа в зал, двинулся к сцене. В зале раздались редкие аплодисменты. Взойдя на невысокую сцену, он щёлкнул тумблер на металлическом ящике с не русским названием «Биг». Сел на стул, постучал легонько пальцем по микрофону, от чего лёгкое постукивание превращалось в громкий стук, расчехлял гитару, щёлкал тумблер на близнеце первого ящика, и тут начиналась его вторая жизнь. Любой кабацкий «лабух» знает, что если ты поёшь, а тебя совсем никто не слушает, то лучше завязывай с музыкой. Даже если все в зале пьяны в хлам. Понятно, что в рестораны не музыку слушать ходят, но если ты чего-нибудь стоишь, то тебя будут слушать, даже из-под стола. Даже сквозь салат на голове. Даже, если вас на сцене только двое, ты и гитара.
Ромка начал без подготовки, сразу, в лоб. Он пел и видел, что люди переставали бродить между столами, цепляя штанами и пиджаками, стоящую на них посуду. Сильно «взбодрившиеся» мотали головами, дабы хоть немного услышать и разглядеть. Женщины всматривались в поющего, умилёнными глазами, забывая на время, сидящих рядом, клюющих себе в пуповину. Три песни всего, три выдоха души успевал Ромка, до закрытия официальной попойки. После чего вставал, шёл к администратору, получал пять рублей, по договорённости, и спешил на выход. Спешил уйти от, пристающих с тупо пьяными лицами, желающих познакомиться или, предлагающих «раздавить на двоих». Не говоря уже о завороженных женщинах, взирающих в спину, уходящему юноше, злясь и досадуя, насовсем опустившего голову до ботинок, «кавалера». Так, как петь приходилось не официально, из-за возраста, то и задерживаться здесь было нельзя, а как иногда хотелось..!
Ночь выдалась столь тёмной, что дойдя до своей улицы, приходилось ориентироваться, трогая заборы, чтоб не набить шишку на лбу, или хуже того не выткнуть глаз. Все мысли Ромки сейчас дома, со Светкой. Девчонка без матери быстро взрослеет, начинает вытворять не потребное для её возраста. Как удержать? Как уберечь недоумка в этом злобствующем мире, который в любой момент проглотит, пережуёт, высосав всё вкусное, и выплюнет, никому не нужную труху. Как объяснить, как втолковать глупой девчонке, что бывает так, что поздно плакать и биться головой. Поздно звать на помощь, вымаливать у Бога милости, каяться, взирая на содеянное и, оправдываться перед самим собой, недостаточностью ума и жестокостью окружающих. Соблазн велик, как велика и плата за него.
Дверь не закрыта, это насторожило. В доме тишина такая, что даже мыши, что шебаршила перед его уходом, не слышно. Включил свет, бросился по комнатам, никого! Сердце стучало так, будто пыталось разбить рёберную клетку и рассказать что-то страшное.
- Зачем купил платье? Дурак! Зачем? - произносил он вслух, заглядывая под кровати и одеяла. Остановился, тяжело вздыхая, с какой-то неимоверной нехваткой воздуха. Хотелось пить. Схватил металлическую кружку, черпнул из ведра. Глотал долго и громко, продавливая воду внутрь себя. Дышать стало ещё тяжелее. Выбежал на улицу, окликнул - тишина. Пошел за ворота. Темнота. Страшно, хотелось кричать, звать. Крикнул, ещё, ещё, никого, ничего. Какой-то панический страх охватывал всю душу. Готов убить, разорвать это глупое существо, а потом обнять, прижать, расцеловать, отругать. Пошёл вправо, заглядывая в светящиеся окна, задирая голову и вытягивая шею до боли, до треска в позвонках. Минул квартал, другой, пошёл обратно, но по другой стороне улицы. Минул свой дом, ещё квартал, здесь есть фонари, а потому смотреть в окна стало труднее. Фонарный свет перебивал видимость, особенно в зашторенных окнах. Мысли, ускоренным кино, пролетали, не успев запомниться, запечатлеться.  «Мать пропала так же, год назад. Год, как врём всем, что на заработках, что получаем от неё письма и деньги. Врём, что учимся в другой школе. Одним про одну школу, другим про другую, заврались основательно. Слава Богу, что в этой стране вранью верят охотней. Слава Богу, что наша жизнь никого не волнует, как и жизнь остальных. С другой стороны, чего в этом хорошего, когда пропадают люди, когда каждый день находят трупы и далеко не всех получается опознать из-за их искорёженного огнём, или кислотой, или временем, облика. Может она уже дома? Вернулся - никого. Сел на стул. Спокойно, спокойно! Расслабься, сосредоточься, - не получается. Опять проталкивал в горло воду большими глотками. Вновь тёмная улица, стал прислушиваться. Где-то далеко кто-то кого-то звал,
-Ни-и-ина-а-а... Не раздумывая пошёл на зов.
У еле видного забора, стояла женщина, заглядывая в светящееся окно незнакомого дома,
-Нии-и-ина-а-а»!
-Здравствуйте, - еле произнёс Ромка, переводя дыхание. Женщина вздрогнула, обернулась.
-Тебе чего, - с недоверчивостью спросила она, настороженно глядя на запыхавшегося паренька.
-Девочку в оранжевом платье не видели? Такая худенькая, волос рыжевато пшеничный, Светкой.., Светой зовут?
-Болтушка такая..?
-Да, да, болтушка.., - обрадованно воскликнул Роман.
-Часа два назад, она и ещё двое мужчин прошли в ту сторону, - она махнула рукой в направлении центра города.
Опять холодный ужас обнял тело Ромки. Опять захотелось убить эту «тварь», эту безмозглую «скотину», эту...!
Почти побежал в заданном направлении, скорее быстро пошёл, на сколько это было возможно. Глаза, немного привыкшие к темноте, уже стали различать контуры столбов и заборов. Вопросы посыпались старой штукатуркой с потолка, после сильного взрыва: С кем? Кто такие? Как могла без меня? Без моего...Послышался девчоночий всхлип. Волосы на голове зашевелились. Руки сами сжались в кулаки, ринулся на плач. Парк. Аллея, темно. Ветки деревьев бьют по лицу, царапают до крови. Кто-то лежит. Она! Нет, не она. Упал на колени, присмотрелся.
Голая девчонка. Одежда раскинута как попало рядом. Увидела, склонившегося незнакомца, закричала, поползла прочь.
-Тихо, тихо, дура. Я помочь. Чего ревёшь? Били! Насиловали? Что?
В темноте, было еле видно, как девчонка кивает головой, не в силах произносить слова.
-Вот с-сука.., - вырвалось у Романа, само собой. - Вставай и одевайся, мне некогда с тобой возиться. У самого такая же дура потерялась...! Убью...
Но девчонка, только с ужасом в глазах, отползала, пытаясь встать и, наверное, убежать.
Поняв это, Ромка встал с колен, и пошёл дальше по аллее, но резко остановился, и обернувшись.
- Ты такую же дуру, как ты, только в рыжем платье, не видела?
- Нет, - тихо, сквозь слёзы ответила незнакомка, напяливая мятую юбку.
- Я к тебе подходить не буду, но ты подумай, вспомни, может всё-таки видела?
-Зачем она тебе, тоже насиловать будешь? - отрывисто, заикаясь и всхлипывая, проныла незнакомка, застёгивая рваную кофточку, дёргающимися руками.
-Ещё одна дура! Сестра она мне! Ищу я её!
-Её дальше увели, туда куда-то, - она слабо махнула рукой в сторону центрального фонтана. Ромку будто взорвали. Он уже ничего не соображал. Бежал, бежал, бежал. Оббегал весь парк никого и ничего. Заглядывал в мусорные баки, пробирался свозь хаотичные парковые кустарники, обдирая руки, лицо. Шарил по ближайшим канавам. Если двери какого-нибудь подвала были закрыты или заколочены, вырывал их, попавшимися под руку, ржавыми трубами, палками. Осматривал всё, включая, даже валявшиеся тряпки, видя в них возможные клочки её одежды. Обходил гаражи, парковые старые будки, бывшие когда-то киосками, даже проверил канализационные люки, встретившиеся по пути. Надежда медленно таила, оставляя после себя разгоравшуюся досаду, переходящую в паническое состояние полного бессилия и отчаяния. Всё..!
Сел на лавочку. Полное отупение и разбитость. Хотелось не плакать - реветь! Орать! Биться о землю, об этот поганый мир! Хотелось разрывать всё и вся! Стальное, холодное бессилие острым мечом секло его на части, - бессилие! Страшное и непобедимое чувство в этот миг чёрным коршуном, распласталось над ним и его жалкой жизнью. Он заплакал. Схватил, в свои худые ладони своё лицо и заплакал. Громко навзрыд. Как в этот миг он любил сестрёнку! Маленькую, глупенькую, беззащитную, родненькую! И как он в этот миг ненавидел тех, кто по его представлению испоганил эту незнакомку и, вероятно сейчас где-то проделывает то же самое со Светкой. Ненавидел в этот миг весь мир, всех, кто, так или иначе, причастен к его и её судьбе, - всех! Сжимал пальцами, изодранное ветками лицо, стучал по разбитым в кровь коленям кулаками, зло оглядывая ночную тьму перед собой. Утирал, застилающие глаза, слёзы.
Вдруг чья-то рука прикоснулась к его голове, он резко обернулся, крикнув, - Ты!? - но увидел лицо той незнакомки, на которую недавно наткнулся в зарослях ненавистного парка. Она была с размазанной тушью вокруг глаз и с кровью на губах. Она жалостливо смотрела ему в глаза, не произнося ни слова, наверное, не знала, что говорить в такой ситуации. Она гладила и гладила его голову дрожащей рукой, перебирала босыми ножками, подступаясь всё ближе и ближе. Как изодранный в кровь и запуганный до смерти щенок, тянется к незнакомой собаке, в надежде спастись от более злых и разъярённых псов, шныряющих вокруг и чуть не разорвавших его, только что. Ромка в  оцепенении, с каким-то жалеющим, жалким взглядом, мутно смотрел на неё, пытаясь очнуться от кошмарного сна, понимая - это не сон. Бросить эту, зарёванную дуру и ринуться дальше в поиски своей «дуры», не было сил. Необходимо было остановиться, осмыслить, сконцентрироваться. Незнакомка, будто понимала его, и ужас усиливался в её глазах. Она еле сдерживалась, чтоб не разрыдаться вновь. Роман поднялся, не вытирая слёз,
-Пойдём, - сказал, словно выдохнул. Сказал, как сказал бы сестре, - Домой...
Девчонка вцепилась в руку, будто это, та соломинка, что даст шанс спастись в страшную бурю, в самую страшную из бурь. Она даже не шла, а спешила за ним, хромая на ногу, и сжимая тонкими, девчоночьими пальчиками, его руку до боли. Она будто боялась спугнуть этого паренька. А вдруг оставит её, уйдёт, а ОНИ!? Придут опять, или другие?! Прошли шагов сто. Медленно, тяжело, неуверенно, осторожно, как по минному, страшному полю. Дрожь в её руках становилась всё тише. Он шел, не чувствуя изодранного лица с подтёками крови. Не чувствуя разбитых о бордюры ног, он чувствовал только руки, идущей рядом сестры по несчастью. Он даже не глядел на неё, но видел всю её боль. Он не знал, как её звать, но знал, что её зовут Светка. Потому, что, может быть, Господь снивелирует его горе, и кто-нибудь сейчас, в это же время, спасает его, любимую «дуру», оставляя у людей веру в них самих. Веру, что среди многоликого дерьма, есть люди, для которых чужое  горе, это и их боль. Что в самой, что ненависть в глубине души прохожего, вскипит то маленькое зёрнышко, что называется состраданием, сопереживанием, соучастием. Он не заметил, как обнял её, прижал, поцеловал в маковку её растрёпанной головки, она обхватила его за талию обеими руками, будто тысячу лет назад, она расстались с ним - с человеческим добром, которого так долго искала в свои четырнадцать или пятнадцать лет. Только проходя мимо фонаря, он взглянул на неё. Она, стыдясь себя и его, отвернула лицо, но он успел разглядеть её разбитые губы, краснеющую опухоль у виска, поцарапанную щёку, разодранную кофточку, из которой торчали худые плечи.
- Домой, домой, - еле слышно прошептал он, почувствовав, как начало гореть лицо от множества глубоких царапин, как заныли сбитые пальцы на ногах, как заболели разодранные руки, что-то страшное и кровожадное, вонзившееся своими когтями, постепенно отпускало душу.
-Домой, - повторил он, глядя вперёд, в темноту своей родной, безфонарной улицы.
-Ни-и-ина-а-а, -в ырвалось из темной глубины, чёрных силуэтов домов.
От этого, знакомого Ромке крика, девчонка вздрогнула, и ещё крепче вцепилась в своего «брата».
- Домой.., - прошептала она и слёзы вновь побежали по её, испачканным тушью и израненным щекам, - Домой, домой хочу.., быстрей.., страшно, умоляюще шептала она, еле  справляясь с вернувшейся дрожью в руках.