Было чего-то стыдно

                Было чего-то стыдно
               

Как приятно позлословить! Нервы напрягаются, и хочется крушить все подряд, и делаешь это с особенным удовольствием, не оставляя камня на камне от всего, что непроизвольно попадается на язык. А от чего это? От Свободы. От нее!
Маргарита Антоновна, а среди своих Марго, женщина стройная, с умными проницательными светло-зелеными глазами, любит общаться и всегда стремится познакомиться с кем-то, кто еще не слышал ее рассказов.
          Тонечка   приглянулась ей и непосредственностью и открытостью.
– Тонечка, а что вы сегодня делаете? – И после нескольких общих фраз следует приглашение:
 – Ну, приходите, поболтаем. Жду вас к шести.
Марго считает себя настоящей интеллигенткой. Она не «какая-то там  жидкая советская псевдо интеллигентка», как думает Марго. Она из семьи разночинцев, а они, по ее словам, «внесли огромный вклад в серебряный век».
 Предметом гордости ее родственники-разночинцы считали своего известного предка ученого. Это обстоятельство давало право Марго смело смотреть в глаза всем, и разночинцам, и дворянам и начальникам. Для Марго были открыты двери всех приличных домов.
Так уж повелось в ее кругу, что приличные люди должны обрастать интересными и известными людьми. Это «нанизывание» знакомых на знакомых получалось у Марго очень натурально.   Вновь посвященный не замечал, как становился своим после небольшого испытания, которое ему устраивала Марго, используя ею отработанный прием упоминания имен известных людей.  Если из пяти, хотя бы с двумя был знаком испытуемый, этого было достаточно, чтобы быть допущенным в качестве полноправного члена в общество Марго.
У Марго была главная, но особенная привычка, ну не привычка, а может быть манера, всем подряд рассказывать о жизни известного и обожаемого ею семейства. Эта потребность появилась у нее после того, как ее возлюбленный, известный человек, женился на ее ближайшей подруге, и Марго, будучи от природы «умной женщиной», сделала хорошую мину при плохой игре, поняв, что ей удобно будет восхищаться семейством подруги, чтобы скрыть свои чувства зависти и досады.
 Марго ничего более достойного не придумала, как впасть в восторг и восхищение перед жизнью подруги и ее мужа, в которого она не переставала любить. Не дослушав до конца собеседника, она ловила момент, когда можно начать восхищаться всем, что касалось этого замечательного дома: незначительными событиями там происходящими, людьми, детьми, в подробностях рассказывать обо всем, что ей удавалось узнать.
Марго, как бы, жила в доме своей подруги, играя роль умной приближенной, превознося все, что касалось этого семейства.  В этом качестве  она испытывала приятное чувство причастности к жизни этой семьи. Она переживала, пересказывая второй, третий  и бесконечный раз  жизнь  этого дома,  смакуя  подробности и все, что, так или иначе, имело отношение к  людям там живущим и появляющимся.
Таким образом, озвучивая жизнь этих для нее необыкновенных людей,  она незримо участвовала в их жизни. Это переживание стало смыслом и содержанием ее собственной жизни, что чувствовали  ее домочадцы, понимая эту зависимость как восполнение того, чего ей не хватало в ее собственной жизни.
 Шло постоянное подавление однажды пережитого чувства зависти к подруге, у которой все получилось наилучшим образом.  Это  и стало фундаментом, на котором Марго строила свою внутреннюю жизнь, возводя величественное и такое недосягаемое для других здание, в котором жили и совершали самые обычные действия ее знаменитые друзья. Там разворачивался театр их жизни, преподносимый окружающим, как предмет зависти, от невозможности реально прикоснуться к жизни этих кумиров. Так свою зависть Марго переносила на других, заражая этой трудно выводимой бациллой тех, кто попадался в ее цепкие руки.
                _

 Не однажды слушатель попадал под обаяние рассказов Марго и становился восторженным пересказчиком жизни неизвестного ему семейства, но осязаемой им  реально.  Так восторженно и восхищенно Марго говорила обо всем, что происходило  у  этих  необыкновенных друзей, их детей и знакомых.
Иногда посторонние  недоумевали, что же в этих  рассказах  интересного? Но из уважения  к  рассказчице не прерывали ее, а слушали и впитывали тонкие переливы жизни неизвестных ей людей Со стороны  все это выглядело странно, но мы не видим себя со стороны, а увлекаемся своими внутренними переживаниями.
  Для Марго было так естественно – не пропустить что-нибудь из жизни обожаемого ею семейства, что она превратилась, в конце концов,  в исследователя и пропагандиста жизни этих людей, с ее точки зрения выдающихся.
И не было бы ничего плохого в этом бесконечном пересказе слов, шуток, разговоров ее друзей, если бы однажды покорный слушатель не обнаруживал, что он испытывает какую-то неловкость, понимая, что его жизнь другая, не такая интересная.
   И ничего в его собственной жизни не происходит такого, о чем он мог бы также рассказать. И  в один прекрасный момент он становился копией Марго, пересказывая ее восторженные описания всего, что случалось с ее друзьями.  Слушатель испытывал радость и возвышение от приобщения, хотя бы через разговоры, к кругу людей, в который никогда не будет допущен.
  Марго всегда ставила реальный барьер между обожаемыми ею кумирами и прочими, и через него никто не мог перейти, а  осмелившегося взбунтоваться ожидало отстранение – про него говорили, что он неадекватен.
Главным в этом для Марго и ее слушателей было укрощение зависти к жизни им недоступной, а от пересказов она уменьшалась. У Марго была определенная манера обуздания собеседника.
 Сначала она комплиментами и поощрительными словами усыпляла его бдительность, и он впадал в зависимость от обаяния Марго и ее рассказов, становясь ее ревностным слушателем, а потом и пересказчиком услышанных подробностей, которые он запоминал до малейших подробностей.
Ее  рассказы  время от  времени  обновляются, обрастая  пикантными деталями. Она распространяет свои тонкие замечания на друзей ее друзей и их знакомых. Про них сообщается такое, на что нормальный человек не может реагировать спокойно, задерживает внимание, заостряя память, и наедине с самим собой, анализируя услышанное, приходит к нелицеприятному  выводу о некоторых людях, о которых рассказывает Марго.

                _

В кругу Марго принято было давать названия, клички, и под псевдонимом Гарики, не ими придуманном, друзья известного дома вошли в ее рассказы. Главное их достоинство состояло в том, что однажды они, также как Марго, подпали под обаяние восхищавших ее людей.
 Не обремененные никакими родословными,  они несли верную службу людей другого сорта. Марго с наигранной естественностью, понижая при этом голос и, как будто  «не осуждая» сообщала: «Представляете, Гарики стесняются своих родителей».
 В этот момент она гордилась собой, чувствуя свое над ними, Гариками, превосходство, в душе презирая их за это их «стеснение». Одновременно она испытывала чувство оскорбления, когда  с ними где-то встречалась.
   Она отворачивалась от них, когда кто-то третий был рядом. Гарики это чувствовали и озлоблялись. Эта  злость была защитой, внутренним протестом против «псевдо интеллигентности», которая откровенно навязывает себя, перекладывая свои негативные переживания на окружающих недовольным выражением лица, граничащим с брезгливостью, с отворачиванием в сторону, как будто «не слыша», что к ней обращаются, и естественная реакция на все эти ее трюки – озлобленность.
     И, в конце концов, их, Гариков, Марго окрестила их «Злыми».  В таком качестве они везде, где собирались люди известного круга, и воспринимались.  Марго чувствовала, но никогда не признавалась себе, что виртуозно маскирует свое чувство зависти  рассказами о жизни известных людей,  чем  и  вызывала  сначала зависть, а потом и злость своими рассказами. Она всегда имела в виду при разговоре что «вы другие и это вам не понять до конца, так как это я понимаю»
 В Гариках ее раздражало то, что они все-таки были допущены до семейства и в этом  составляли ей конкуренцию, в причастности и возможности что-то рассказывать не с ее слов о жизни известного семейства. Она их за это не любила и свое презрение к ним  показывала открыто.

                _

И вот Марго ждет Тонечку, готовясь посвятить ее в свои восторги и преклонения – поток слушателей надо обновлять.
– Здравствуйте, Маргарита Антоновна, – говорит Тонечка, протягивая коробку с пирожными, и проходит в комнату. Бюро, круглый стол в центре комнаты. Над ним стеклянный абажур с зелеными свисающими стеклянными палочками, на окнах светло-бежевые портьеры, старинный диван, обитый желтым шелком, пианино. Вид пианино или рояля всегда вызывал у Тонечки приятные воспоминания – в детстве она «училась музыке», как неправильно, но традиционно  говорят о детях, обучающихся для общего развития игре на фортепиано.
– У меня тоже есть пианино, сказала Тонечка и сразу почувствовала неловкость, потому что Маргарита Антоновна в этот момент сделала вид, что не слышит ее слов. Тонечка замолчала, не зная о чем дальше говорить.
Тонечка была знакомой дочери Маргариты Антоновны, и поэтому должна была пройти все необходимые испытания, чтобы можно было быть уверенным, что секреты дочери не станут достоянием круга лиц известного и уважаемого Маргаритой Антоновной.
– А твои родители, они … – тут Маргарита Антоновна многозначительно посмотрела на потолок, сощурив при этом глаза. – Они, чем занимаются? – Маргарита Антоновна нашла нужный тон. Вкрадчивый голос Маргариты Антоновны возымел свое действие, и к Тонечке вернулась уверенность.
– Папа преподает в школе математику. Он уже много лет там работает. А мама работает в машбюро.
Тонечка всегда гордилась своими родителями, которые ее любили, и ей ни в чем не было отказа, и даже музыка – это была их идея, что девочке надо заниматься музыкой , ей это может когда-нибудь пригодиться.
– У папы даже есть грамота за хорошую работу. – Тонечка говорила, что ей приходило на ум, и Маргарита Антоновна сразу поняла, что никакой опасности такая открытая и непосредственная девочка не представляет для ее дочери, и она начала свою обычную речь со слов:
– Вот, знаешь, у моего знакомого есть сын. Ну, знаешь, профессорская семья, и вообще люди известные, так он украл что-то из коллекции монет. Его отцу она досталась  по наследству. Он так ею дорожил. А этот, негодник,  взял да и продал несколько монет. Ему, видите ли, денег не хватает…
При этом Маргарита Антоновна улыбалась, как будто вспоминая что-то приятное. Тонечка не понимала,  как  себя вести в такой ситуации и что говорить. Она,  молча,  смотрела на Маргариту Антоновну.
 А та вошла в свою любимую роль, и на Тонечку обрушилась вся собранная за последнее время информация о жизни любимого Марго семейства. Тонечка оказалась благодарным слушателем – не перебивала, иногда вставляла слово и слушала, запоминала.
– У них старшая дочь великосветская проститутка. Познакомилась в самолете с каким-то известным человеком и сразу в постель с ним.
Маргарита Антоновна с упоением употребляла  этот перл своего изобретения, «великосветская проститутка», когда первое слово как бы облагораживает второе, и тогда получается, что быть «великосветской проституткой» очень даже хорошо.  Также как и при рассказе о воровстве сына знаменитого семейства, она улыбалась чему-то, наслаждаясь своей приближенностью к «сокровенным тайнам» обожаемого семейства.
И  глядя в глаза Тонечке, Маргарита Антоновна сказала:
– Про родителей нельзя говорить плохо, – а улыбка ее как будто говорила: «Можно, можно».
И тут Тонечку как прорвало:
– Отец не любит маму, а она ему изменяет, он, на это « смотрит  сквозь  пальцы».
С этого момента Тонечка стала говорить Маргарите Антоновне, что она раньше, никому  не  рассказывала  про родителей.   Она  испытывало радость от «свободы», не понимая, откуда у нее это чувство, не зная, что после этой «исповеди» вернуться к прежнему ощущению гордости за родителей будет трудно.
Тонечка  путалась, что-то сочиняла.  И когда сказала, что «мама всегда говорит, что в школе преподают одни неудачники, что надо защищать диссертацию, чтобы выбраться из этого болота», неожиданно для нее самой у нее задрожал голос, когда она посмотрела на Маргариту Антоновну, в глазах которой она увидела недоумение, как будто она не одобряет ее слова. А потом Маргарита Антоновна отвернулась, и Тонечка, на полуслове, остановилась, и покраснела, и, чтобы заглушить неловкость, сказала первое, что пришло на ум:
– А на музыку деньги давала бабушка. У нее хорошая пенсия. И, вообще, мама тянет всю семью. Тонечку  напугала тишина, когда Маргарита Антоновна молчала.
 Ей так было неприятно чувствовать, что Маргарита Антоновна ее как - будто не слушает, и  чтобы окончательно погибнуть, такое у нее возникло чувство от всех этих откровенностей,  ей показалось, что  кто-то за нее сказал фразу, которую потом она всегда вспоминала с чувством неловкости:
– Мой отец всегда хотел быть профессором… – Тонечка замолчала и опустила глаза.
Маргарита Антоновна в этот момент не слушала, что ей говорит Тонечка, а прикидывала, чтобы еще этакое рассказать про семейство, и не нашла ничего более интересного, как, ни с того ни с сего сказать:
– Эта их младшая дочь – богема. Придешь к ней, все бутылки, и, нет,  чтобы на что-то другое деньги тратить. И все это так весело. Марго, загадочно улыбаясь, продолжила.        – Дашка растолстела. У нее вечно какие-то люди, и беспорядок, но все  у нее с таким вкусом. И крупные пуговицы на юбке, и эти шарфы.
Маргарита Антоновна забыла о Тонечке, она проживала жизнь толстой Дашки.
 Тонечка вышла на лестницу и медленно спускалась по ступеням. Она чувствовала себя такой одинокой, такой несчастной, и поймала себя на мысли, что как весело живется другим. И все время, пока она шла домой, ей было стыдно чего-то.

Август 2009.
                Было чего-то стыдно
               

Как приятно позлословить! Нервы напрягаются, и хочется крушить все подряд, и делаешь это с особенным удовольствием, не оставляя камня на камне от всего, что непроизвольно попадается на язык. А от чего это? От Свободы. От нее!
Маргарита Антоновна, а среди своих Марго, женщина стройная, с умными проницательными светло-зелеными глазами, любит общаться и всегда стремится познакомиться с кем-то, кто еще не слышал ее рассказов.
          Тонечка   приглянулась ей и непосредственностью и открытостью.
– Тонечка, а что вы сегодня делаете? – И после нескольких общих фраз следует приглашение:
 – Ну, приходите, поболтаем. Жду вас к шести.
Марго считает себя настоящей интеллигенткой. Она не «какая-то там  жидкая советская псевдо интеллигентка», как думает Марго. Она из семьи разночинцев, а они, по ее словам, «внесли огромный вклад в серебряный век».
 Предметом гордости ее родственники-разночинцы считали своего известного предка ученого. Это обстоятельство давало право Марго смело смотреть в глаза всем, и разночинцам, и дворянам и начальникам. Для Марго были открыты двери всех приличных домов.
Так уж повелось в ее кругу, что приличные люди должны обрастать интересными и известными людьми. Это «нанизывание» знакомых на знакомых получалось у Марго очень натурально.   Вновь посвященный не замечал, как становился своим после небольшого испытания, которое ему устраивала Марго, используя ею отработанный прием упоминания имен известных людей.  Если из пяти, хотя бы с двумя был знаком испытуемый, этого было достаточно, чтобы быть допущенным в качестве полноправного члена в общество Марго.
У Марго была главная, но особенная привычка, ну не привычка, а может быть манера, всем подряд рассказывать о жизни известного и обожаемого ею семейства. Эта потребность появилась у нее после того, как ее возлюбленный, известный человек, женился на ее ближайшей подруге, и Марго, будучи от природы «умной женщиной», сделала хорошую мину при плохой игре, поняв, что ей удобно будет восхищаться семейством подруги, чтобы скрыть свои чувства зависти и досады.
 Марго ничего более достойного не придумала, как впасть в восторг и восхищение перед жизнью подруги и ее мужа, в которого она не переставала любить. Не дослушав до конца собеседника, она ловила момент, когда можно начать восхищаться всем, что касалось этого замечательного дома: незначительными событиями там происходящими, людьми, детьми, в подробностях рассказывать обо всем, что ей удавалось узнать.
Марго, как бы, жила в доме своей подруги, играя роль умной приближенной, превознося все, что касалось этого семейства.  В этом качестве  она испытывала приятное чувство причастности к жизни этой семьи. Она переживала, пересказывая второй, третий  и бесконечный раз  жизнь  этого дома,  смакуя  подробности и все, что, так или иначе, имело отношение к  людям там живущим и появляющимся.
Таким образом, озвучивая жизнь этих для нее необыкновенных людей,  она незримо участвовала в их жизни. Это переживание стало смыслом и содержанием ее собственной жизни, что чувствовали  ее домочадцы, понимая эту зависимость как восполнение того, чего ей не хватало в ее собственной жизни.
 Шло постоянное подавление однажды пережитого чувства зависти к подруге, у которой все получилось наилучшим образом.  Это  и стало фундаментом, на котором Марго строила свою внутреннюю жизнь, возводя величественное и такое недосягаемое для других здание, в котором жили и совершали самые обычные действия ее знаменитые друзья. Там разворачивался театр их жизни, преподносимый окружающим, как предмет зависти, от невозможности реально прикоснуться к жизни этих кумиров. Так свою зависть Марго переносила на других, заражая этой трудно выводимой бациллой тех, кто попадался в ее цепкие руки.
                _

 Не однажды слушатель попадал под обаяние рассказов Марго и становился восторженным пересказчиком жизни неизвестного ему семейства, но осязаемой им  реально.  Так восторженно и восхищенно Марго говорила обо всем, что происходило  у  этих  необыкновенных друзей, их детей и знакомых.
Иногда посторонние  недоумевали, что же в этих  рассказах  интересного? Но из уважения  к  рассказчице не прерывали ее, а слушали и впитывали тонкие переливы жизни неизвестных ей людей Со стороны  все это выглядело странно, но мы не видим себя со стороны, а увлекаемся своими внутренними переживаниями.
  Для Марго было так естественно – не пропустить что-нибудь из жизни обожаемого ею семейства, что она превратилась, в конце концов,  в исследователя и пропагандиста жизни этих людей, с ее точки зрения выдающихся.
И не было бы ничего плохого в этом бесконечном пересказе слов, шуток, разговоров ее друзей, если бы однажды покорный слушатель не обнаруживал, что он испытывает какую-то неловкость, понимая, что его жизнь другая, не такая интересная.
   И ничего в его собственной жизни не происходит такого, о чем он мог бы также рассказать. И  в один прекрасный момент он становился копией Марго, пересказывая ее восторженные описания всего, что случалось с ее друзьями.  Слушатель испытывал радость и возвышение от приобщения, хотя бы через разговоры, к кругу людей, в который никогда не будет допущен.
  Марго всегда ставила реальный барьер между обожаемыми ею кумирами и прочими, и через него никто не мог перейти, а  осмелившегося взбунтоваться ожидало отстранение – про него говорили, что он неадекватен.
Главным в этом для Марго и ее слушателей было укрощение зависти к жизни им недоступной, а от пересказов она уменьшалась. У Марго была определенная манера обуздания собеседника.
 Сначала она комплиментами и поощрительными словами усыпляла его бдительность, и он впадал в зависимость от обаяния Марго и ее рассказов, становясь ее ревностным слушателем, а потом и пересказчиком услышанных подробностей, которые он запоминал до малейших подробностей.
Ее  рассказы  время от  времени  обновляются, обрастая  пикантными деталями. Она распространяет свои тонкие замечания на друзей ее друзей и их знакомых. Про них сообщается такое, на что нормальный человек не может реагировать спокойно, задерживает внимание, заостряя память, и наедине с самим собой, анализируя услышанное, приходит к нелицеприятному  выводу о некоторых людях, о которых рассказывает Марго.

                _

В кругу Марго принято было давать названия, клички, и под псевдонимом Гарики, не ими придуманном, друзья известного дома вошли в ее рассказы. Главное их достоинство состояло в том, что однажды они, также как Марго, подпали под обаяние восхищавших ее людей.
 Не обремененные никакими родословными,  они несли верную службу людей другого сорта. Марго с наигранной естественностью, понижая при этом голос и, как будто  «не осуждая» сообщала: «Представляете, Гарики стесняются своих родителей».
 В этот момент она гордилась собой, чувствуя свое над ними, Гариками, превосходство, в душе презирая их за это их «стеснение». Одновременно она испытывала чувство оскорбления, когда  с ними где-то встречалась.
   Она отворачивалась от них, когда кто-то третий был рядом. Гарики это чувствовали и озлоблялись. Эта  злость была защитой, внутренним протестом против «псевдо интеллигентности», которая откровенно навязывает себя, перекладывая свои негативные переживания на окружающих недовольным выражением лица, граничащим с брезгливостью, с отворачиванием в сторону, как будто «не слыша», что к ней обращаются, и естественная реакция на все эти ее трюки – озлобленность.
     И, в конце концов, их, Гариков, Марго окрестила их «Злыми».  В таком качестве они везде, где собирались люди известного круга, и воспринимались.  Марго чувствовала, но никогда не признавалась себе, что виртуозно маскирует свое чувство зависти  рассказами о жизни известных людей,  чем  и  вызывала  сначала зависть, а потом и злость своими рассказами. Она всегда имела в виду при разговоре что «вы другие и это вам не понять до конца, так как это я понимаю»
 В Гариках ее раздражало то, что они все-таки были допущены до семейства и в этом  составляли ей конкуренцию, в причастности и возможности что-то рассказывать не с ее слов о жизни известного семейства. Она их за это не любила и свое презрение к ним  показывала открыто.

                _

И вот Марго ждет Тонечку, готовясь посвятить ее в свои восторги и преклонения – поток слушателей надо обновлять.
– Здравствуйте, Маргарита Антоновна, – говорит Тонечка, протягивая коробку с пирожными, и проходит в комнату. Бюро, круглый стол в центре комнаты. Над ним стеклянный абажур с зелеными свисающими стеклянными палочками, на окнах светло-бежевые портьеры, старинный диван, обитый желтым шелком, пианино. Вид пианино или рояля всегда вызывал у Тонечки приятные воспоминания – в детстве она «училась музыке», как неправильно, но традиционно  говорят о детях, обучающихся для общего развития игре на фортепиано.
– У меня тоже есть пианино, сказала Тонечка и сразу почувствовала неловкость, потому что Маргарита Антоновна в этот момент сделала вид, что не слышит ее слов. Тонечка замолчала, не зная о чем дальше говорить.
Тонечка была знакомой дочери Маргариты Антоновны, и поэтому должна была пройти все необходимые испытания, чтобы можно было быть уверенным, что секреты дочери не станут достоянием круга лиц известного и уважаемого Маргаритой Антоновной.
– А твои родители, они … – тут Маргарита Антоновна многозначительно посмотрела на потолок, сощурив при этом глаза. – Они, чем занимаются? – Маргарита Антоновна нашла нужный тон. Вкрадчивый голос Маргариты Антоновны возымел свое действие, и к Тонечке вернулась уверенность.
– Папа преподает в школе математику. Он уже много лет там работает. А мама работает в машбюро.
Тонечка всегда гордилась своими родителями, которые ее любили, и ей ни в чем не было отказа, и даже музыка – это была их идея, что девочке надо заниматься музыкой , ей это может когда-нибудь пригодиться.
– У папы даже есть грамота за хорошую работу. – Тонечка говорила, что ей приходило на ум, и Маргарита Антоновна сразу поняла, что никакой опасности такая открытая и непосредственная девочка не представляет для ее дочери, и она начала свою обычную речь со слов:
– Вот, знаешь, у моего знакомого есть сын. Ну, знаешь, профессорская семья, и вообще люди известные, так он украл что-то из коллекции монет. Его отцу она досталась  по наследству. Он так ею дорожил. А этот, негодник,  взял да и продал несколько монет. Ему, видите ли, денег не хватает…
При этом Маргарита Антоновна улыбалась, как будто вспоминая что-то приятное. Тонечка не понимала,  как  себя вести в такой ситуации и что говорить. Она,  молча,  смотрела на Маргариту Антоновну.
 А та вошла в свою любимую роль, и на Тонечку обрушилась вся собранная за последнее время информация о жизни любимого Марго семейства. Тонечка оказалась благодарным слушателем – не перебивала, иногда вставляла слово и слушала, запоминала.
– У них старшая дочь великосветская проститутка. Познакомилась в самолете с каким-то известным человеком и сразу в постель с ним.
Маргарита Антоновна с упоением употребляла  этот перл своего изобретения, «великосветская проститутка», когда первое слово как бы облагораживает второе, и тогда получается, что быть «великосветской проституткой» очень даже хорошо.  Также как и при рассказе о воровстве сына знаменитого семейства, она улыбалась чему-то, наслаждаясь своей приближенностью к «сокровенным тайнам» обожаемого семейства.
И  глядя в глаза Тонечке, Маргарита Антоновна сказала:
– Про родителей нельзя говорить плохо, – а улыбка ее как будто говорила: «Можно, можно».
И тут Тонечку как прорвало:
– Отец не любит маму, а она ему изменяет, он, на это « смотрит  сквозь  пальцы».
С этого момента Тонечка стала говорить Маргарите Антоновне, что она раньше, никому  не  рассказывала  про родителей.   Она  испытывало радость от «свободы», не понимая, откуда у нее это чувство, не зная, что после этой «исповеди» вернуться к прежнему ощущению гордости за родителей будет трудно.
Тонечка  путалась, что-то сочиняла.  И когда сказала, что «мама всегда говорит, что в школе преподают одни неудачники, что надо защищать диссертацию, чтобы выбраться из этого болота», неожиданно для нее самой у нее задрожал голос, когда она посмотрела на Маргариту Антоновну, в глазах которой она увидела недоумение, как будто она не одобряет ее слова. А потом Маргарита Антоновна отвернулась, и Тонечка, на полуслове, остановилась, и покраснела, и, чтобы заглушить неловкость, сказала первое, что пришло на ум:
– А на музыку деньги давала бабушка. У нее хорошая пенсия. И, вообще, мама тянет всю семью. Тонечку  напугала тишина, когда Маргарита Антоновна молчала.
 Ей так было неприятно чувствовать, что Маргарита Антоновна ее как - будто не слушает, и  чтобы окончательно погибнуть, такое у нее возникло чувство от всех этих откровенностей,  ей показалось, что  кто-то за нее сказал фразу, которую потом она всегда вспоминала с чувством неловкости:
– Мой отец всегда хотел быть профессором… – Тонечка замолчала и опустила глаза.
Маргарита Антоновна в этот момент не слушала, что ей говорит Тонечка, а прикидывала, чтобы еще этакое рассказать про семейство, и не нашла ничего более интересного, как, ни с того ни с сего сказать:
– Эта их младшая дочь – богема. Придешь к ней, все бутылки, и, нет,  чтобы на что-то другое деньги тратить. И все это так весело. Марго, загадочно улыбаясь, продолжила.        – Дашка растолстела. У нее вечно какие-то люди, и беспорядок, но все  у нее с таким вкусом. И крупные пуговицы на юбке, и эти шарфы.
Маргарита Антоновна забыла о Тонечке, она проживала жизнь толстой Дашки.
 Тонечка вышла на лестницу и медленно спускалась по ступеням. Она чувствовала себя такой одинокой, такой несчастной, и поймала себя на мысли, что как весело живется другим. И все время, пока она шла домой, ей было стыдно чего-то.

Август 2009.