Батюшка Дон кн. 2 гл. 16

Командира учебной роты за преступное самоуправство вскоре сняли с должности. Пока нового командира не назначили красноармейцы отдыхали. Местные жители продавали им самогон, погода стояла хорошая, поэтому они лежали на берегу озера, заросшего камышом, и выпивали. Вдруг услышали утиный кряк.
- А давайте уток постреляем, - предложил Анатолий Захаров.
- Зачем? - вяло поинтересовался Григорий Шелехов.
- Пожарим на костре, - убеждал он, - отличная закуска!
Они схватились за винтовки и осторожно выглянули из-за бугра. Над болотцем кружила на высоте метров десять ворона и крякала.
- Вот тебе и закуска… - засмеялся Григорий.
- Разве там может быть? - опешил Толик. - Или мне кажется или самогон плохой…
- Всем одновременно казаться не может, - уточнил он. - Ворона летает и крякает…
- Значит нужно набить морду гаду, у которого купили самогон.
Он молча пошли в посёлок, каждую секунду ожидая, что воробьи начнут рычать или мяукать...
- Словом, здравствуй, белая горячка! - подытожил Шелехов. - Я твой верный поклонник…
Пить они перестали. Их взвод отправили на боевое дежурство. Худощавый нервный капитан спросил у Григория, умеет ли тот обращаться с пулемётом.
- Так точно! - ответил он и добавил: - Доводилось сталкиваться в гражданскую.   
- Тогда иди и смени солдата на зенитном пулемёте вон там!
Сидевший за установкой тощий солдат обрадовался, когда увидел его.   
- Смена? - сказал он. - Но кто ты, чёрт возьми?.. Никогда тебя раньше не видел.
Шелехов сообщил ему, что их взвод только что заступил на охрану.
- Слава богу! - солдат явно не спешил в казарму. - Это как раз то, что нам нужно.
- Устали дрыхнуть на посту?
- Зря ты так, - обиженно сказал он. - Моя фамилия Бровкин.
- Шелехов.
- Тебя направил сюда старик?
- Капитан? - Григорий возился с пулемётом, стараясь разобраться в хитроумном механизме. - У него довольно скверный характер, так?
Бровкин засмеялся и сказал, почти не раздвигая губ:
- Полагаю, ему не понадобилось много времени на то, чтобы устроить вам головомойку. Он всегда это делает с новичками. - Бровкин поглядел на небо. - С другой стороны капитан чертовски приятный мужик. Он наш командир роты. Не подводи его, тогда получишь то, что хочешь.
Разговорчивый красноармеец закурил и, облокотившись на ствол станкового пулемёта сказал:
- С нашим ротным однажды произошёл интересный случай. По какой-то причине в штаб нашего полка позвонил сам командир дивизии. Наш капитан был в тот день дежурным по штабу. При телефонном звонке по армейскому порядку человек, поднявший трубку должен представиться звание-фамилия. Можешь представить, что подумал комдив, когда ему в трубку радостно ответили: «Капитан Сержант!» «Так капитан или сержант?» - переспросил генерал.
Бровкин мелко затрясся от смеха. Шелехов недоумённо посмотрел на него и спросил:
- Он што, был пьяным?
- Просто у нашего капитана фамилия Сержант! - заржал он.
Они ещё потрепались несколько минут, и Бровкин предупредил:
- Я пошёл... Смотри в оба, немецкие самолёты, не сомневаюсь, появятся с минуты на минуту.
- Лучше покажи, как работает энта штука…
Без особого энтузиазма Григорий до конца проверил капризный пулемёт. Он был приспособлен под зенитные прицелы и установлен на массивной треноге. Час проходил за часом, а самолётов не было видно.
- Может сегодня мне повезёт, - прикинул Шелехов, - в коем-то веке…   
Тут он услышал гул приближающихся самолётов. Через несколько минут прямо над ним прошла хищная эскадрилья «Юнкерсов». Один из самолётов неохотно отделился от остальных. Он заложил элегантный вираж и, круто спикировав, открыл огонь из всех стволов прямо по красноармейским казармам. 
- Нужно спрятаться! - Григорию отчаянно захотелось залезть в какое-нибудь укрытие. - Сижу на виду, словно сыч на дереве.
Рядом заговорила русская зенитка, потом подключилась следующая.
- Значит, я не один, - мелькнула мысль. - Нужно стрелять.
Нервничая от неизвестного ему вида боя, он снял автоматическое оружие с предохранителя и прицелился. Самолёт неожиданно круто взмыл, затем заложил новый вираж и во второй раз пошёл на бомбометание.
- Упорный гад… - ему был отчётливо виден огонь, вырывающийся из спаренных пулемётных стволов.
В следующее мгновение послышался свист, и дождём посыпались горячие пули, с глухим стуком падавшие вокруг сжавшегося в комок стрелка.
- Он меня не задел? - удивился Шелехов, стреляя в ответ. - Странно! 
У мощного пулемёта была ужасная отдача, но, когда первые пули оказались выпущенными, Григорий забыл про страхи и боль в плече.
- Вот, гад, попал в перекрестье прицела… - лихорадочно соображая. - Жать на гашетку! Огонь!
Он прилип к вздрагивающему живому пулемёту и отстреливался от проклятого самолёта, как только умел.
- Почему оружие не стреляет?.. Заклинило? Аль нет… - стрелок перестал жать на бесполезный спусковой крючок. - Просто закончилась лента с патронами… Не повезло мне, а ить мог сбить стервятника.
Вражеский самолёт пролетел, казалось, задевая его голову, и таинственно исчез за ближайшим склоном. Он как будто оставлял за собой слабый шлейф дыма.   
- В конце концов, энто не шутки, - подумал Григорий и нервно закурил. - По крайней мере, я выдержал. Может быть, самолёт рухнул дальше вне поля зрения?   
Через час пришёл угрюмый парень в порванной на локтях гимнастёрке, сгорбленный, как старик.
- Можешь идти, - кратко сказал он. - Я твой сменщик.
Шелехов был удивлён, что он никак не отозвался о его героической стрельбе, и сказал, как можно небрежнее:
- Думаю, што я подбил самолёт.
- Мне то, что с того?
- А ты сбивал самолёты?
Парень сначала ничего не ответил, яростно разгребая ногами, свежую кучу дымящихся блестящих гильз. Наконец, он недовольно проворчал:
- Какого чёрта ты оставил пустыми ленты?
- Нам надо самим набивать их?
- Думаешь, эта чертова штуковина заряжается сама? - хмыкнул он.
Григорий сноровисто снарядил патронами одну тряпичную пулемётную ленту и, не попрощавшись, ушёл. Он возвращался в казарму сильно уязвлённым, что никто не заметил его одиночного сражения. Только Захаров сказал, что он обратил на это внимание.
- Был парень. - Анатолий стряхнул побелку с плеча. - Он спал, но, когда немец осыпал градом пуль крышу, кусок штукатурки попал ему на лицо… Он тоже видел тебя из окна и пожалел, что у тебя закончились патроны.
- Так я попал аль как? Ежели спросят, - допытывался Шелехов, - вы подтвердите?
- Зачем?
- Говорят, за подбитый самолёт дают орден…
- Зачем тебе орден?! - отмахнулся Захаров. - Помнишь, как мы видели ворону, которая крякала. Среди новобранцев оказался опытный охотник, я обмолвился об этом. Тот успокоил. Оказывается, некоторые вороны похоже имитируют уток. Те, глупые, с земли откликаются, ворона прогоняет их из гнёзд и лакомится яйцами.
- Ты смотри, какие хитрые! - расслабился Григорий.  А я подумал, что с ума схожу…
Позднее выяснилось, что Григорий сбил самолёт и его наградили медалью «За отвагу». Полнокровную дивизию спешно погрузили в эшелоны и выдвинули навстречу рвущемуся к Волге, предельно мотивированному обидным зимним поражением врагу.

***
Спокойные акварельные краски апреля сменились сочными кричащими мазками разгара весны. Деревья и кустарники, даже травы, неожиданно сбились с векового ритма майского карнавала и торопливо облекались в дорогие праздничные одежды запоздалой украинской весны.
- Боже, как красиво! - сказал Иоганн Майер, когда их взвод проходил через хутор. - Я хотел бы поселиться здесь после нашей победы…
В небольших садах, подле побеленных мелом низкорослых хат неистово, запылала золотистая смородина. День и ночь неумолчный гул пчёл стоял над ликующими вишнями. Только начала раскрывать бутоны ароматная черёмуха, как высоко в небо взметнулось белое пламя на нетерпеливых грушах. Цветочный огонь перекинулся на соседние яблони, и они мгновенно вспыхнули бледно-розовым заревом.
- Нашёл время любоваться красотами! - буркнул недовольный Франц.
- Наслаждаться жизнью никогда не поздно, - вставил романтичный Вилли, - особенно в нашем положении…
- Вот и любуйтесь на здоровье, а я хочу есть!
Харьковская операция приближалась к кульминации. Фронт был в постоянном движении, перемещался зигзагами то взад, то вперёд. Их часть, то атаковала русских, продвигаясь на сотню метров, то отходила на собственные позиции.
- Надоело дёргаться, - пожаловался друзьям Ковач. - За последние пять дней мы раз десять меняли дислокацию.
Противник часто заходил во фланг, и взводу приходилось вести бои во всех направлениях. Потери неумолимо возрастали, но русских гибло больше.
- Судя по быстро возраставшему числу пленных и дезертиров, мы действуем не так уж плохо, - бахвалился Франц, очищая от пыли винтовку.
- Да, просто русские не хотят воевать! - уверенно пробасил Пилле. 
- К концу лета эта компания кончится, - подхватил мысль Ковач. - Я вам точно говорю.
- Год назад примерно тоже говорил Геббельс… - негромко сказал Иоганн, и все замолчали.
На заре следующего дня они обнаружили группу русских, они убежали под покровом темноты со своих позиций и были готовы сдаться.
- Я говорил! - обрадовался Пилле. - Скоро они будут сдаваться сотнями.
Грустная степь покрылась белыми листовками, которые с неба сбрасывали немецкие лётчики. В них призывали солдат противника прекратить бессмысленное сопротивление и сдаваться в плен.
- Смотрите, какая наивность, - Иоганн взял из рук оборванного солдата смятый листок. - Они верят, что им зачтётся добровольная сдача в плен.
На обороте листовки была отрывная часть, на которой было написано:
- «Листовка служит пропуском для офицеров или солдат числом до пятидесяти человек».
В тексте на немецком и русском языках содержалось обещание, что с теми, кто сдастся, будут хорошо обращаться и вернут домой.
- Зачем рисковать и идти нам навстречу? - засмеялся Ковач и уточнил: - Ведь можно дождаться, когда мы начнём атаковать, и просто поднять руки…
Большинство дезертиров показывали пропуска, когда сдавались. Даже те, кто оказывал упорное сопротивление, прежде чем был захвачен, предъявляли спрятанный за пазуху мятый пропуск. Хотя они не давали никаких преимуществ для оказавшихся в плену. 
- Просто это птичий клей, - приговаривал весёлый Вилли, - для того, чтобы заманить в ловушку глупых русских крестьян.
- Но нам от этого лучше! - заржали немцы. - Они меньше стреляют.
Все пленные без разбора препровождались в ближайший лагерь для интернированных, где никому не было дела до того, были ли они дезертирами или отчаянно сражались до последнего патрона. Некоторое количество дезертиров немцы держали в тылу в качестве обслуги. С ними относительно хорошо обращались.
- От русских иногда всё же бывает толк, - удивлялся Франц, доедая сваренную украинским поваром кашу, - наш повар так не умеет.
- После войны я возьму себе такого повара! - согласился с ним Ковач.
Ночью Иоганн, стоя в карауле, услышал, как кто-то слонялся вблизи их окопов. С оружием наготове он наклонился к источнику шума и с напряжением прислушался. Прежде, чем понять, что происходит, Майер услышал спокойный голос, который с ужасным акцентом сказал по-немецки:
- Друзья!.. Не стреляйте!
- Кто ты? - спросил часовой и клацнул затвором.
- Друзья!.. Не стреляйте!
Незнакомец продолжал повторять эти слова, очевидно, он выучил их заранее. Ульмер вылез из окопа и осторожно подошёл к человеку с вопросом:
- Чего надо?
Хриплым голосом на сносном немецком, он сообщил:
- Красные расстреляли моего отца и мать, обвинив их в бандитизме…  Отец командовал восставшими казаками.
- Как тебя зовут?
- Давыд Яковлевич Фомин.
- Тебе придётся объяснить это нашему командиру, - сказал удивлённый Вилли. - Сами мы ничего не сможем решить.
- Вы никогда не пожалеете, ежели позволите мне воевать на вашей стороне, - добавил он и перекрестился. - Вот те крест!
Ульмер отвёл его в штаб роты, а через пару дней он вернулся в их взвод. Его одели в германскую полевую форму и выдали штурмовой карабин.
- Казак не внушает мне доверия, - сказал лейтенант Штрауб. - Ни в коем случае не упускайте его из виду.
- Если что, - откликнулся Франц, - я лично пристрелю его как собаку!
 Солдаты прозвали его «Фом». Он оказался отчаянным храбрецом, всегда первым вызывался на самые опасные задания, а, когда доходило до рукопашной, бросался на врага, как дикий зверь.
- Полегче, парень! - останавливал его Иоганн. - Ты же не хочешь умереть без всякого толка?
- Мне всё равно, - улыбался «Фом». - Лишь бы убивать краснопузых…
Однажды марширующий взвод наткнулся на бесконечную колонну военнопленных, которые шли в лагерь интернированных. Не говоря ни слова, Фомин рванулся к человеку, который был ему знаком.
- Сука! - выдохнул он.
Прежде чем конвойные успели опомниться, он стал бить бородатого человека прикладом винтовки, превратив его лицо в бесформенную массу.
- Этот чекист расстрелял сотни людей! - он выстрелом добил упавшего.
Когда лейтенант Штрауб узнал об этом случае, он накричал на казака:
- Если такое ещё повторится, я отправлю тебя в лагерь военнопленных!
- Слушаюсь, господин лейтенант.
«Фом» начал вести себя более уравновешенно. Его фанатичная мстительность ушла, он вёл себя в бою так же, как другие солдаты.
- Действительно нужно быть осторожным, - признался он Иоганну. - Так я принесу больше пользы великому Вермахту.
Фомин обладал и другими нужными способностями. Он был очень хозяйственный. Именно он научил Иоганна доставать мёд из ульев.
- Для этого надо натянуть на лицо противогазную маску, - учил он немца, - шею нужно обвить портянкой, а на руки надеть рукавицы.
Они забрались в один улей, но вдруг налетел «мессершмитт» и резанул очередью по дороге, что шла рядом. Подельщики синхронно уткнулись носами в землю, и рассерженные пчёлы их изрядно покусали.
- Опять лётчики приняли нас за русских, - проворчал Майер, отряхиваясь. - И пчёлы тоже…
В другой раз охота за мёдом прошла удачней. Дело было тёмной ночью, ульи стояли в низине, уставшие пчёлы спали, и они набрали по целому котелку душистого густого мёда.
- Глянь, вон ещё кто-то припёрся за медком! - кивнул «Фом» и втянул голову в плечи.
Уходя из прикрытой туманом долинки, он увидел стоящих на противоположном краю, вооружённых людей.
- Это русские! - ужаснулся Иоганн и выставил автомат в их сторону.
- Они тоже пришли за сладким…
Красноармейцы вежливо ждали, когда насытившиеся немцы уйдут. Ночью начальство спало, и солдаты, которым основательно осточертела война, заключили импровизированное перемирие.
- Наутро мы опять станем рвать друг другу глотки и разбивать черепа, - тихо произнёс «Фом». - Пошли отсюдова…
Многие из солдат их взвода были обязаны жизнью немногословному казаку, всё благодаря его острому зрению и звериной способности чувствовать опасность.
- Если бы все русские воевали против нас, как «Фом», - недоверчиво покачал головой Ковач, - они бы давно заняли Берлин…
***
После смерти невестки во время преждевременных родов Евдокия Кошевая неожиданно заболела и фактически утратила волю к жизни.
- Как же жить дальше? - часто думала она. - Да и для чего…
Немыслимые переживания случившееся в ту ночь, холодный ливень, который вызвал воспаление лёгких, подкосили последние силы организма. Тяжёлая судьба, непосильная работа тоже по-своему убавили здоровья.
- Будто не жила вовсе! - ужасалась она, вспоминая промелькнувшую молодость. - Только вчера в девках бегала, а нынче считай старуха…
Одно осталось ей от беззаботной юности дворовое имя Дуняшка. На него оно с удовольствием откликалась и не обижалась, если так её звали самые молодые хуторяне.
- Постареть я завсегда успею, - говорила она на упрёки солидных подруг, - а Дуняшкой не буду больше никогда.
Только кончина после трудных родов любимой невестки заставила безвозвратно потухнуть её глаза. Ничто не брало её раньше ни смерть родителей, ни неудачная беременность, ни гибель мужа.
- На всё воля божья! - искренне считала она.
Евдокия не особо грустила, но и не радовалась. Однако теперь соседи стали замечать, что всё чаще она сидела на базу без дела и плакала.
- Сдавать стала Пантелеевна, - судачили хуторяне. - Даже внук не в радость. - Почитай весь род на корню перевёлся.
Малыш действительно не радовал Евдокию. Она механически выполняла всевозможные действия по уходу за ним, но ни на минуту не забывала, при каких обстоятельствах он появился на свет.
- Виновата перед тобой бабка! - каялась Дуняшка спящему внуку. - Что стоило мне, дуре старой, загодя выехать в больницу?
Она не могла простить себе смерти невестки и поэтому постепенно чахнула. Единственное, что поддерживало её силы, были весточки от приёмного сына Михаила. Единокровный племянник, отпрыск брата Григория, оказался в итоге дороже всех на свете.
- Где же ты, Мишенька? - спрашивала небеса рано постаревшая сорокапятилетняя женщина. - Жив ли?.. Почему не пишешь?
Письма от старшего лейтенанта Кошевого приходили крайне редко. Только зимой со стабилизацией фронта он начал регулярно писать матери. Других родителей он не знал, да и не хотел знать. Намёки родственников о настоящем отце он пресекал на корню.
- Не хватало ещё иметь в родителях белого бандита Мелехова! - возмущался он в юности. - Моя фамилия Кошевой, и этим всё сказано.
До поры Евдокию такой порядок вещей устраивал, но после гибели мужа, о которой ей рассказал в письме воскресший брат, она всё чаще задумывалась над тем, чтобы поведать сыну правду.
- Ведь, если я помру, - рассуждала она долгими ночами. - У Мишеньки не останется родных, окромя сынка… А кто ему тогда поможет, как не Гриша? Авось, брат выживет в войну, он казак дюже живучий…
Решив откровенно поговорить с сыном, она терпеливо ждала приезда того на побывку. С наступлением весны это стало невозможно. По радио говорили о наступлении войск Красной Армии, где служил Михаил.
- Царица небесная! - часто молилась она заступнице всех солдатских матерей. - Не дай погибнуть последней радости в жизни!
В престольный праздник «Егорий» в честь Георгия Победоносца 6 мая колхозники делали вид, что работают. После обеда все уже были пьяны. «На престол» в обычае ходить в гости к кумовьям или родственникам.
- Никуда не пойду, - решила Дуняша: - Никого не могу видеть.
На Пасху все пожилые женщины хутора ходили в церковь соседнего хутора, их церковь сгорела в прошлом году.
- Сторож дед Фёдор охранял колхозный склад, в который переделали церковь. Ночью вздумал полезть на потолок за поповскими ризами, крестами и золотом. В руках он держал фонарь «летучая мышь» и был пьян… - вспомнила Евдокия. - Случился пожар и церкви и склада не стало, 
Она вышла задать корма скотине и внезапно остановилась посредине база. Острая боль в левой стороне груди заставила её замереть. Немного отдышавшись, Дуняшка перекрестилась и сказала:
- На утренней зорьке, в тишине - это звучит по-особому красиво.
Она пожалела, что не пошла на торжественную вечерню. Бабы возвращались оттуда утром и душевно пели «Христос, воскреси».
- На следующий год обязательно пойду! - решила она.
Пока Евдокия хлопотала по хозяйству, в её голову лезли разные мысли. Она помянула покойного мужа, пожалела непутёвого брата Григория. Внезапно она вспомнила, что случилось накануне пожара в церкви. На многолюдных поминках умерших родственников на Радуницу подпивший мужичок стал приставать к священнику отцу Феофану с вопросами:
- Бога же нет, так чего Вы людям головы дурите?
Батюшка блеснул очами, повернулся к атеисту и басом спросил:
- Сын мой, а где ты работаешь?
- На молочной ферме! - тупо ответил тот.
- А, скажи мне, почему бык гадит твёрдым, а корова жидким?
- Откедова ж я знаю? - стушевался безбожник.
Все замолчали в предчувствии эффектной развязки. Священник не обманул ожиданий и громовым голосом изрёк:
- А ежели в говне не разбираешься, так что же ты в религию лезешь?!
- Уничтоженный мужичок по-тихому слинял из-за стола, но кличка «говнюк» прилепилась к нему навсегда... - вслух сказала Дуняшка.
Размышления неожиданно прервались. Задиристый гусак по кличке «Гитлер» погнался за ковыляющим по двору внуком, тот упал и заплакал.
- Ах ты, аспид, проклятый! - женщина хворостиной отогнала шипящего агрессора и снова схватилась за левую половину груди. - Ажник, дышать тяжело!
Она подняла хнычущего Кольку и взяла его на руки.

 
Продолжение http://proza.ru/2012/05/05/4