Батюшка Дон кн. 2 гл. 16

Спокойные акварельные краски апреля сменились сочными кричащими мазками разгара весны. Деревья и кустарники, даже травы, неожиданно сбились с векового ритма майского карнавала и торопливо облекались в дорогие праздничные одежды запоздалой украинской весны.
В небольших садах, подле побеленных мелом низкорослых хат неистово, запылала золотистая смородина. День и ночь неумолчный гул пчёл стоял над ликующими вишнями, и только-только начала раскрывать бутоны ароматная черёмуха, как уже высоко в небо взметнулось белое пламя на нетерпеливых грушах. Цветочный огонь тотчас же перекинулся на соседние яблони, и они мгновенно вспыхнули бледно-розовым заревом.
- Боже, как красиво! - сказал Иоганн Майер, когда их взвод проходил через крохотный хуторок. - Я хотел бы поселиться здесь после нашей победы…
- Нашёл время любоваться красотами! - буркнул вечно недовольный Франц Ульмер.
- Наслаждаться жизнью никогда не поздно, - вставил романтичный Вилли, - особенно в нашем положении…
- Вот и любуйтесь на здоровье, а я хочу есть!
Харьковская операция приближалась к своей кульминации. Фронт был в постоянном движении, перемещался зигзагами то взад, то вперёд. Их часть, то атаковала русских, продвигаясь на сотню метров, то отходила на собственные позиции.
- Надоело дёргаться, - пожаловался друзьям Ковач. - За последние пять дней мы раз десять меняли дислокацию.
- Лишь бы русские нас не окружили…
Противник часто заходил во фланг и взводу приходилось вести бои во всех направлениях. Потери неумолимо возрастали, но русских гибло ещё больше.
- Судя по быстро возраставшему числу пленных и дезертиров, мы действуем не так уж плохо, - бахвалился Франц, тщательно очищая от пыли свою винтовку.
- Мы лучшие! - раздался слитный хор голосов.
- Да, просто русские не хотят воевать! - уверенно пробасил Пилле. - На этот раз им действительно крышка.
- Точно.
- К концу лета эта компания кончится, - подхватил мысль Ковач. - Я вам точно говорю.
- Год назад примерно тоже говорил Геббельс… - негромко сказал Иоганн, и все замолчали.
На заре следующего дня они обнаружили группу русских, спокойно притаившуюся под носом у немцев. Они убежали под покровом темноты со своих позиций и были готовы сдаться.
- Что я вам говорил! - обрадовался Пилле и хлопнул в ладоши. - Скоро они будут сдаваться тысячами.
- Было бы хорошо!
Иногда грустная степь покрывалась белыми листовками, которые с неба сбрасывали немецкие лётчики. В них призывали солдат противника прекратить бессмысленное сопротивление и переходить на сторону добрых освободителей.
- Смотрите, какая наивность, - Иоганн взял из рук оборванного солдата смятый листок. - Они реально верят, что им зачтётся добровольная сдача в плен.
- Идиоты!
На обороте листовки была отрывная часть, которая служила «пропуском для офицеров или солдат числом до пятидесяти человек». В тексте на немецком и русском языках содержалось обещание, что с теми, кто сдастся, будут хорошо обращаться и их сразу вернут домой, как только закончится война.
- Зачем рисковать и идти нам навстречу? - засмеялся Ковач и уточнил: - Ведь можно дождаться, когда мы начнём атаковать, и просто поднять руки…
- Русским такие сложные мысли недоступны!
Большинство дезертиров показывали эти пропуска, когда сдавались. Даже те, кто оказывал упорное сопротивление, прежде, чем был захвачен, неожиданно предъявляли какой-нибудь спрятанный за пазуху мятый пропуск. Пропуска не давали никаких преимуществ. 
- Просто птичий клей, - приговаривал весёлый Вилли, - для того, чтобы заманить в ловушку глупых крестьян.
- Но нам от этого лучше!
На самом деле все пленные без разбора препровождались в ближайший лагерь для интернированных, где никому не было дела до того, были ли они дезертирами или отчаянно сражались до последнего патрона. Некоторое количество дезертиров немцы держали в тылу в качестве обслуги. С ними относительно хорошо обращались.
- От русских иногда всё же бывает толк, - удивлялся Франц, доедая сваренную украинским поваром кашу, - наш повар так не умеет.
- После войны я тоже возьму себе такого повара! - согласился с ним Ковач.
… Однажды ночью Иоганн, стоя в карауле, услышал, как кто-то слоняется вблизи их окопов. С оружием наготове он наклонился к источнику шума и с напряжением прислушался. Прежде, чем понять, что происходит, Майер услышал ясный спокойный голос, который с ужасным акцентом сказал:
- Друзья!.. Не стреляйте!
- Кто ты? - спросил часовой и клацнул затвором.
- Друзья!.. Не стреляйте!
Незнакомец продолжал повторять эти слова, очевидно, он выучил их заранее. Ульмер вылез из окопа и осторожно подошёл к человеку с вопросом:
- Чего надо?
Тот оказался дезертиром, хотя и не совсем обычным. Хриплым голосом, на довольно сносном немецком, он сообщил, что ждал этого момента уже давно.
- Красные расстреляли моего отца и мать, обвинив их в бандитизме… - высокий, небритый человек, лет тридцати пяти твёрдо посмотрел на толпящихся солдат. - Отец командовал восставшими казаками.
- Чего ты хочешь?
- Мстить!
- Как тебя зовут?
- Давыд Яковлевич Фомин.
- Тебе придётся объяснить это нашему командиру, - сказал удивлённый Вилли. - Сами мы ничего не сможем решить.
- Вы никогда не пожалеете, ежели позволите мне воевать на вашей стороне, - добавил он и перекрестился. - Вот те крест!
- Посмотрим… 
 Ульмер отвёл его в штаб роты, а через пару дней он вернулся в их взвод. Его одели в германскую полевую форму и выдали штурмовой карабин.
- Казак не внушает мне доверия, - сказал лейтенант Штрауб. - Ни в коем случае не упускайте его из виду.
- Если что, - откликнулся Франц, - я лично пристрелю его как собаку!
 Солдаты прозвали его Фом. Он оказался отчаянным храбрецом, всегда первым вызывался на самые опасные задания, а, когда доходило до рукопашной, бросался на врага, как дикий зверь.
- Полегче, парень! - останавливал его Иоганн. - Ты же не хочешь умереть без всякого толка?
- Мне всё равно, - улыбался в ответ Фом. - Лишь бы убивать клятых краснопузых…
Однажды марширующий взвод наткнулся на бесконечную колонну военнопленных, которые шли в лагерь интернированных. Не говоря ни слова, Фом рванулся к человеку, который был ему знаком.
- Сука! - выдохнул он.
Прежде чем конвойные успели опомниться, он стал бить бородатого человека прикладом винтовки по голове, превратив его лицо в бесформенную массу.
- Отставить!
- Этот чекист лично расстрелял сотни людей! - закричал он и выстрелом в упор добил упавшего.
Когда лейтенант Штрауб узнал об этом случае, он накричал на казака:
- Если такое ещё повторится, я отправлю тебя в лагерь военнопленных!
- Слушаюсь, господин лейтенант.
- Смотри у меня…
Тем не менее этот случай, похоже, охладил его жажду мести, Фом начал вести себя более уравновешенно. Его фанатичная мстительность ушла, и он вёл себя в бою так же, как другие солдаты регулярных войск, хотя и с огромной напористостью.
- Действительно нужно быть осторожным, - признался он Иоганну. - Так я принесу больше пользы великому Вермахту.
- Вот видишь…
Фомин обладал и другими нужными способностями. Он был очень хозяйственный. Именно он научил Иоганна доставать мёд из ульев.
- Для этого надо натянуть на лицо противогазную маску, - учил он немца, - шею нужно обвить портянкой, а на руки надеть рукавицы.
Правда, в первый раз они забрались в один улей, но вдруг налетел «мессершмидт» и резанул очередью по дороге, что шла рядом. Подельщики синхронно уткнулись носами в землю, и рассерженные пчёлы их изрядно покусали.
- Опять лётчики приняли нас за русских, - проворчал Майер, отряхиваясь.
- И пчёлы тоже…
В другой раз охота за мёдом прошла удачней. Дело было тёмной ночью, ульи стояли в низине, уставшие пчёлы спали, и они набрали по целому котелку душистого густого мёда.
- Глянь, вон ещё кто-то припёрся за медком! - кивнул Фом и втянул голову в плечи.
Уходя из прикрытой туманом долинки, он увидел стоящих на противоположном краю вооружённых людей.
- Это русские! - ужаснулся Иоганн и выставил автомат в их сторону.
- Они тоже пришли за сладким…
Красноармейцы вежливо ждали, когда насытившиеся немцы уйдут. Ночью начальство спало, и солдаты, которым основательно осточертела война, заключили импровизированное перемирие.
- Наутро мы опять станем рвать друг другу глотки и разбивать черепа, - тихо произнёс Фом. - Пошли отсюдова…
Многие из солдат их взвода были обязаны своей жизнью немногословному казаку, всё благодаря его острому зрению и звериной способности чувствовать опасность.
- Если бы все русские воевали против нас, как Фом, - недоверчиво покачал головой Ковач, - они бы давно заняли Берлин…
- Этого никогда не произойдёт!

***
После скоропостижной смерти невестки во время преждевременных родов Евдокия Кошевая неожиданно заболела и фактически утратила волю к жизни.
- Как же жить дальше? - часто думала она. - Да и для чего…
Немыслимые переживания случившееся в ту памятную ночь, холодный ливень, который полностью вымочил её и вызвал воспаление лёгких, подкосили последние силы организма. Тяжёлая судьба, непосильная работа тоже по-своему убавили здоровья.
- Будто не жила вовсе! - ужасалась она, вспоминая промелькнувшую молодость. - Только вчера в девках бегала, а нынче считай старуха…
Одно осталось ей от беззаботной юности дворовое прозвище «Дуняшка». На него оно с удовольствием откликалась и не обижалась, если так её звали самые молодые хуторяне.
- Постареть я завсегда успею, - говорила она на упрёки солидных подруг, - а Дуняшкой не буду больше никогда.
Только кончина после трудных родов любимой невестки заставила безвозвратно потухнуть её глаза. Ничто не брало её раньше ни смерть родителей, ни неудачная беременность, ни гибель мужа.
- На всё воля божья! - искренне считала она.
Евдокия вела себя всегда ровно не особо грустила, но и не радовалась без причины. Однако, теперь соседи стали замечать, что всё чаще она сидела на базу без дела и плакала.
- Сдавать стала Пантелеевна, - судачили сердобольные хуторяне. - Даже внук не в радость.
- Почитай весь род на корню перевёлся.
Малыш действительно не радовал Евдокию. Она механически выполняла всевозможные действия по уходу за ним, но ни на минуту не забывала при каких обстоятельствах он появился на свет.
- Виновата перед тобой бабка! - каялась Дуняшка спящему внуку. - Что стоило мне, дуре старой, загодя выехать в больницу?
Она не могла простить себе смерти невестки и поэтому постепенно чахнула. Единственное, что поддерживало её силы, были весточки от приёмного сына Михаила. Единокровный племянник, отпрыск брата Григория, оказался в итоге дороже всех на свете.
- Где же ты, Мишенька? - спрашивала небеса рано постаревшая сорокапятилетняя женщина. - Жив ли?.. Почему не пишешь?
Письма от старшего лейтенанта Кошевого приходили крайне редко. Только зимой со стабилизацией фронта он начал регулярно писать матери. Других родителей он не знал, да и не хотел знать. Намёки родственников о настоящем отце он пресекал на корню.
- Не хватало ещё иметь в родителях белого бандита Мелехова! - возмущался он в юности. - Моя фамилия Кошевой, и этим всё сказано.
- Зря ты так.
До поры до времени Евдокию такой порядок вещей устраивал, но после гибели мужа, о которой ей рассказал в письме воскресший брат, она всё чаще задумывалась над тем, чтобы поведать сыну правду.
- Ведь, если я помру, - рассуждала она долгими ночами. - У Мишеньки не останется родных, окромя сынка… А кто ему тогда поможет, как не Гриша? Авось, брат выживет в войну, он казак дюже живучий…
Решив откровенно поговорить с сыном, она терпеливо ждала приезда того на побывку, но удобный случай не подворачивался. С наступлением весны — это стало просто невозможно. По радио говорили о большом наступлении войск Красной Армии как раз в том месте, где служил Михаил.
- Царица небесная! - часто молилась она заступнице всех солдатских матерей. - Не дай погибнуть последней радости в жизни!
… В престольный праздник «Егорий» в честь Георгия Победоносца 6 мая колхозники делали вид, что работают. После обеда все уже были пьяны. «На престол» в обычае ходить в гости к кумовьям, друзьям или родственникам.
- Никуда не пойду, - решила Дуняша и вздохнула: - Никого не могу видеть.
Впервые за несколько лет она не пошла и на пасхальное богослужение. На прошедшую недавно Пасху все пожилые женщины хутора ходили в церковь соседнего хутора, их церковь сгорела в прошлом году. Колхозный сторож дед Фёдор охранял колхозный склад, в который переделали часть помещений. Ночью вздумал полезть на потолок за поповскими ризами, крестами и золотом. В руках он держал фонарь «летучая мышь» и был пьян…
- Случился пожар и церкви - склада не стало, - вспомнила о беде Евдокия.
Она вышла задать корма скотине и внезапно остановилась посредине база. Острая боль в левой стороне груди заставила её замереть. Немного отдышавшись, Дуняшка перекрестилась и сказала:
- На утренней зорьке, в тишине - это звучит по-особому красиво.
Она пожалела, что не пошла на торжественную вечерню. Бабы возвращались оттуда утром и душевно пели «Христос, воскреси».
- На следующий год обязательно пойду! - решила она.
Пока Евдокия хлопотала по хозяйству, в её голову лезли разные мысли. Она помянула покойного мужа, пожалела непутёвого брата Григория. Внезапно она вспомнила, что случилось накануне пожара в церкви. На многолюдных поминках умерших родственников на Радуницу один подпивший мужичок стал приставать к священнику отцу Феофану с разоблачающими вопросами. Тот старался не обращать на дурака внимания, но тот заявил:
- Бога же нет, так чего Вы людям головы дурите?
Батюшка блеснул очами, повернулся к атеисту-самоучке и басом спросил:
- Сын мой, а где ты работаешь?
- На молочной ферме! - тупо ответил тот.
- А, скажи мне: почему бык гадит твёрдым, а корова - жидким?
- Откедова ж я знаю? - стушевался безбожник.
Все замолчали в предчувствии эффектной развязки. Священник не обманул ожиданий и громовым голосом изрёк:
- А ежели даже в говне не разбираешься, так что-же ты в религию лезешь?!
Уничтоженный мужичок по-тихому слинял из-за стола, но кличка «говнюк» прилепилась к нему навсегда...
- Так ему и надо! - вслух сказала Дуняшка.
Женские размышления неожиданно прервались. Задиристый гусак по кличке «Гитлер» погнался за ковыляющим по двору внуком, тот упал и заплакал. Женщина хворостиной отогнала агрессора и снова схватилась за левую половину груди. В последнее время к её всегдашним болячкам неожиданно добавилась колющая боль в сердце.
- Ажник, дышать тяжело! - пожаловалась она хнычущему Кольке и взяла его на руки.

***
ПРИКАЗ НАРОДНОГО КОМИССАРА ОБОРОНЫ СОЮЗА ССР
№ 227                28 июля 1942 года г. Москва
Враг бросает на фронт всё новые силы и, не считаясь с большими для него потерями, лезет вперёд, рвётся вглубь Советского Союза, захватывает новые районы, опустошает и разоряет наши города и села, насилует, грабит и убивает советское население. Бои идут в районе Воронежа, на Дону, на юге у ворот Северного Кавказа. Немецкие оккупанты рвутся к Сталинграду, к Волге и хотят любой ценой захватить Кубань, Северный Кавказ с их нефтяными и хлебными богатствами.
 После потери Украины, Белоруссии, Прибалтики, Донбасса и других областей у нас стало намного меньше территории, стало быть, стало намного меньше людей, хлеба, металла, заводов, фабрик. Мы потеряли более 70 миллионов населения, более 800 миллионов пудов хлеба в год и более 10 миллионов тонн металла в год. У нас нет уже теперь преобладания над немцами ни в людских резервах, ни в запасах хлеба. Отступать дальше - значит загубить себя и загубить вместе с тем нашу Родину. 
Пора кончить отступление. Ни шагу назад! Таким теперь должен быть наш главный призыв. Надо упорно, до последней капли крови защищать каждую позицию, каждый метр советской территории, цепляться за каждый клочок советской земли и отстаивать его до последней возможности. Паникёры и трусы должны истребляться на месте. Отныне железным законом для каждого командира, красноармейца, политработника должно являться требование - ни шагу назад без приказа высшего командования.
Под напором Красной Армии, когда в немецких войсках расшаталась дисциплина, немцы для восстановления дисциплины приняли суровые меры, приведшие к неплохим результатам. Они сформировали более 100 штрафных рот из бойцов, провинившихся в нарушении дисциплины, поставили их на опасные участки фронта и приказали искупить кровью грехи. 
Они сформировали, наконец, специальные отряды заграждения, поставили их позади неустойчивых дивизий и велели им расстреливать на месте паникёров в случае попытки самовольного оставления позиций и в случае попытки сдаться в плен. Как известно, эти меры возымели свое действие, и теперь немецкие войска дерутся лучше, чем они дрались зимой.
Верховное Главнокомандование Красной Армии приказывает:
1. Военным Советам фронтов и командующим фронтами: сформировать в пределах фронта от одного до трёх штрафных батальонов (по 800 человек), куда направлять средних и старших командиров и политработников всех родов войск, провинившихся в нарушении дисциплины по трусости или неустойчивости, и поставить их на более трудные участки фронта, чтобы дать им возможность искупить кровью свои преступления против Родины.
2. Военным Советам армий и командующим армиями: сформировать в пределах армии 3–5 хорошо вооружённых заградительных отрядов (до 200 человек в каждом), поставить их в тылу неустойчивых дивизий и обязать в случае паники и беспорядочного отхода расстреливать на месте паникёров и трусов и помочь честным бойцам выполнить долг перед Родиной.
Приказ прочесть во всех ротах, эскадронах, батареях, эскадрильях, командах, штабах.
Народный комиссар обороны И. СТАЛИН

Продолжение http://proza.ru/2012/05/05/4