Шкет

Одесский Привоз просыпался рано. Как обычно, тётя Фрося привозила свой товар к пяти утра. Расплатившись с извозчиком, она тщательно вытирала газетой прилавок, потом раскладывала свежую рыбу строго по сорту и размеру. Кефаль, мощная чёрно-белая камбала, рядом сложенные «горкой» небольшие «глосики», гирлянды бычков. Критически осмотрев то, что получилось, подправляла кефаль так, чтобы лучше были видны её упругие блестящие бока, и только после этого садилась и вытирала тряпкой руки.

К этому времени подходили и другие постоянные обитатели Одесского Привоза. Выгружали привезенные на тачках овощи, картофель, фрукты… Когда-то говорили, что здесь можно купить всё, даже маму с папой. Кто-то делился последними новостями.

– Вы слышали?

– А вы слышали?

Между продавцами, как барашки на море перед штормом, вспыхивали и затухали короткие разговоры. Говорили о ценах на центральном рынке, жаловались на дороговизну, но никогда и ни при каких обстоятельствах даже не заикались на политические темы. Все хорошо знали, что молчание не только золото, но ещё и свобода.

– Мадам Фрося! Почём сегодня ваши бычки?

– Три рубля связка.

– А эти?

– А эти – пять рублей!

– Но между ними же нет никакой разницы!

– Как нет? – возмущалась тётя Фрося. – Разница в два рубля!

Тётя Фрося продавала свежую рыбу, которую ловил её племянник. За работу она имела комиссионные. Нелёгкий это труд, да делать нечего. Работать негде. Одесса после войны в руинах.

– Уважаемый! Мужчина в шляпе! – кричала тётя Фрося, завидев первого покупателя. – Мужчина в шляпе! Вы, кажется, хотели купить бычки? Посмотрите, какие бычки! Это же не бычки, а настоящие буйволы! Пять рублей десяток. Ешь – не хочу! Так вы покупаете или как?

– Или как…

– И напрасно. Через час у меня их уже не будет… Вы спросите, нет, вы спросите у всех: такой рыбы, как у Фроси, на Привозе нет ни у кого!.. Ведь даром отдаю!

Последнюю фразу услышал подошедший к прилавку мужчина.

– Даром? Тогда дайте мне вон ту вязочку бычков…

– С вас пять рублей!

– Мадам, вы же сказали даром!

– А пять рублей – это вам не даром?!

– Что вы отвечаете вопросом на вопрос?

– А почему вас это интересует? Вы только посмотрите на них! Красавцы, а не бычки. Обратите внимание, они вам улыбаются!

– А почему они у вас такие разные?

– А почему вы таки молодой человек, а я – пожилая женщина?

– Видеть вас – одно удовольствие. Не видеть – другое! Так отдаёте за три?

– Идите, идите, мужчина. Я по четвергам не подаю!

В семь утра Привоз уже гудел и копошился как муравейник.

Со стороны  железнодорожного вокзала, лениво переговариваясь, шли двое замурзанных парнишек. Ночь они провели на скамейке в привокзальном скверике, а теперь шли в надежде что-нибудь стащить и позавтракать.

– Летом ещё что? – говорил четырнадцатилетний Лёнька Пузиков по кличке Пузо. – Летом и в парке на скамейке можно перекантоваться. А что мы зимой будем делать?

– А зимой можно и на вокзале… вроде мы – пассажиры…

Его приятель, двенадцатилетний Артём Макаров по кличке Шкет, сладко потягивался. Его задача в их тандеме проста: отвлекать внимание.

– Тоже скажешь. У пассажиров билеты. Да и в наших шмотках зимой не больно-то разгуляешься. Хорошо бы шмотками запастись…

– Не-е. Сначала бы чего-нибудь пожрать.

– Это само собой. В прошлый раз нам повезло, когда я ту мамзель обчистил. Пожрали до отвала. Жаль только, денег было мало. А с хлебными карточками чего делать без денег?

Вдруг он увидел толпящихся на площади людей.

– Во, гля, Мотя уже колдует. Пойдём, может, подфартит?

Мотя – парень лет двадцати пяти. Он без ног. Тяжёлые кожаные штаны скрывают его култышки. Мускулистые ловкие руки сейчас служат ему и ногами. Мотя уже сидит в окружении толпы зевак, ловко передвигая по полированной доске пластмассовые стаканчики, под которыми должен находиться кубик. Найдёшь кубик после его передвижек и, поставив на кон рубль, получишь десять. Но играть никто не торопится: выиграть у Моти мало шансов.

Подошедшим помощникам инвалид незаметно дал несколько рублей и с энтузиазмом закричал:

– Подходи, попытай счастье! Поставишь рупь, получишь червонец… ежели, конечно, отгадаешь, где твой кубик. Чего мнётесь, как голуби на карнизе! Смелее, не корову проигрываете! Поставишь червонец, стольник твой. Посторонись, дай желающим попытать счастье, подойти ближе… Ну, кто смелый?

Лёнька несмело ставит на кон рубль. Он почти не смотрит на манипуляции Моти. Знает, что сейчас кубик окажется под средним стаканчиком. Так и есть.

– Выиграл, получи!

Мотя шумно отсчитывает Лёньке десятку.

– Подходи! Попытай счастье… За рупь – червонец, за десять – стольник, за стольник – тыщу! Выиграл – получи!

Теперь к Моте подходит Артём. Он ставит два рубля. Сейчас кубик должен находиться под крайним справа стаканчиком. Так и есть! Народ удивлён. Это ж надо! Какой-то шкет за две минуты выиграл двадцать рублей! Нет, можно и самому попробовать. Чем чёрт не шутит, когда Бог спит?!

Дородный мужик, привезший на Привоз мясо, решил попытать счастья. Пока жена возилась с товаром, он поставил для начала рубль… и выиграл десять. «Ага! Не так уж это и сложно проследить за его руками. Поставлю червонец». Поставил и снова выиграл.

Отошёл. Не стал рисковать. А Мотя, ничуть не смущаясь, кричит:

– Кто ещё попытает счастье… Поставил рупь, получай червонец!

И здесь не выдержала душа мужика. Растолкав толпу, лихо бросил на полированную доску сто рублей.

– Во! Это по-нашему! Играть так играть! Следи, любезный, за руками. Раз, два, три, не зевай, где твой кубик, отгадай!

Мужик, совершенно уверенный в том, что проследил движение пластмассовых стаканчиков, указывает на центральный. Но там кубика не оказалось.

– Во, бля! Так куда же он делся? А ну, покажь!

– Так вот он, уважаемый.

Мотя приподнимает крайний стаканчик, где и находится кубик.

Мужчина ещё не понимает, что его втягивают в игру, в которой он выиграть не сможет.

– Лады! Поехали ещё.

– Поехали. Ставь на кон.

Мужик бросает на полированную доску три большие красные тридцатирублёвки и червонец.

– Ещё стольник! Только погодь! Покажь мне кубик. Есть он там у тебя, или его уже нету?

– Так вот он. Можешь его потрогать.

Мужик двумя толстыми пальцами берёт кубик, щупает, потом кладёт на доску, а Мотя накрывает его стаканчиком.

– Теперь смотри, не зевай, всё как есть примечай, кубик может быть везде, отгадай, теперь он где?

Мужик стоял в нерешительности. Он не уследил за руками быстрого и ловкого Моти. Но потерять вторую сотню он не мог себе позволить.

– Не, я не хочу играть! – сказал он несмело, но возбуждённая зрелищем толпа напирала на него.

– Э, когда ты выигрывал, кто тебе мешал уйти? Теперь поставил на кон, открывай стаканчик. А вдруг выиграешь? Сейчас уходить уже поздно!

Нужно ли говорить, что и в этот раз мужик не отгадал, где находится кубик. Проклиная всё на свете, он ушёл, постепенно и зеваки стали расходиться.

Лёнька вернул Моте деньги, получил комиссионные, и они с Артёмом пошли покупать ароматные пирожки, которыми торговала тётка Серафима. Поговаривали, что в пирожках её вместо говядины бывало и мясо кошек или собак, а то и людей, но ребята этим сказкам не верили и уплетали пирожки с превеликим удовольствием.

Позавтракав, слонялись между рядами, стащили два помидора и огурец, получили от сердобольной старушки по яблоку и пошли на скамейку в привокзальный скверик. Делать было нечего, солнце припекало нещадно, и после сытного завтрака хотелось спать.

Лёнька предложил  пойти  на ближайший пляж в Лонжерон.

Пройдя Куликово поле и улицу Пироговскую, они спустились по крутому спуску к морю и оказались на пляже. Людей на узкой полоске песка было много.

– Во сколько отдыхающих! Может, повезёт, и мы сможем умыкнуть какие-нибудь шмотки?

Лёнька настроен по-боевому.

– Какие у них шмотки? Сарафаны, брюки, в которых ты утонешь?

– Ненужные шмотки и продать можно, а купить что-нибудь нужное. К тому же на песке лежать мягче. У меня от скамейки все бока болят…

– Фу-ты, ну-ты. На перинах вы привыкли, господин хороший?

Вечером вернулись на свою скамейку без добычи. Всё, что удалось раздобыть на Привозе, они съели, и теперь снова были голодны.

– Вот интересно, – сказал Артём, – сколько ни жрёшь, а всё время жрать хочется!

– Точно, Шкет, ты приметил. Но заметь, желание жрать толкает нас действовать. А ты представь, если бы у тебя всё время брюхо было полным. Жри – не хочу! Что бы ты делал? Тоска…

Они пристроились на своей скамейке, и Лёнька из собранных окурков скрутил самокрутку. Закурил.

– Дать потянуть? – спросил он у приятеля.

– Не-е, я как потяну, так закашливаюсь. Не хочу…

– Сопля потому что. Шкет ещё.

– Шкет… Кто спорит, – соглашается Артём. – Только я таким как ты, Пузо, ещё буду, а ты уже никогда не будешь, таким как я!

– Академик… Давай, кемарь, пока не холодно…

Но спать им долго не пришлось. Этот скверик был конечной остановкой нескольких трамваев. Трамваи делали круг, громко скрипя колёсами по рельсам, не давая спать.

Когда стало совсем темно, ребята услышали, как кто-то бежит, не разбирая дороги, напрямик через кусты к трамвайному депо.

За ним гнались трое, громко топоча сапогами, кричали:

– Стой, сука! Прибью!

Но тот что убегал вдруг остановился, повернулся в их сторону и выстрелил. Из-за визга колёс проезжающего трамвая выстрела почти не было слышно. Только один из бегущих вдруг остановился и осел.

Перепуганные ребята спрятались в густом кустарнике.

Парень лет тридцати упал рядом со скамейкой, где только что сидели Лёнька и Артём. Лёнька подкрался к упавшему, тот был уже мёртв. Наган с пустым барабаном валялся рядом. Пузо сунул его за пазуху.

– Пригодится.

Потом  проверил карманы и прихватил деньги.

– Сейчас вернутся за этим. Нужно делать ноги!

– Зачем тебе наган? – поинтересовался Артём.

– Сгодится! И толкануть можно…

– Да кому он нужен. Сейчас этого добра хоть отбавляй!

– Сгодится! – повторил Лёнька.

Они прошли на другой край скверика. Лёнька вырыл руками ямку у крайней акации, завернул наган в промасленную бумагу от пирожков тётки Серафимы и засыпал землёй.

– Так оно будет спокойнее. А то поймают с такой пукалкой, и срок обеспечен…

Осмотрев ещё раз место, где он спрятал наган, сказал:

– Сегодня ночуем на вокзале. К той скамейке не подходим.


Лёнька Пузиков – тощий четырнадцатилетний парнишка со светлыми давно не мытыми волосами и множеством веснушек на лице. Серые глаза его смотрели на всех с хитринкой. Курносый нос подчёркивал непритязательность его происхождения. Одет он был небрежно, но никогда на это не обращал внимания.

Родители его погибли во время оккупации, и он был предоставлен только себе. Где-то в Крыму жили родственники его матери, но где их искать.

При немцах подворовывал, перебивался случайными заработками. После войны однажды его милиция отвела в приёмник-распределитель, откуда направляли таких как он в детские дома. Но Лёнька сбежал, взяв себе в товарищи Артёма Макарова. Невысокого роста, плотный, чернявый, он был совершенно не похож на Лёньку, но может быть, именно это и привлекло его в этом парне. Артёму было двенадцать. Во время эвакуации он отстал от поезда и так и затерялся. Потом были скитания по деревням, жизнь в глухом селе, где его приютила бабка Нюся. Оккупация, освобождение, смерть бабки Нюси и снова скитания. Мать и брата Артём не искал. Слышал, что их эшелон разбомбили фашисты и мало кто остался в живых.

В отличие от Лёньки, Артём, когда жил с бабкой Нюсей, окончил пять классов и надеялся учиться дальше. Леонид же едва умел читать и основной целью жизни считал: «Чтобы пузо было полным!». Потому и закрепилось за ним прозвище «Пузо». Артём был меньше ростом, и Лёнька беззлобно называл его «Шкетом», на что Артём не обижался.


Друзья прошли в зал и пристроились на свободной скамейке. Было около двенадцати ночи, но вокзал работал круглосуточно.

Одесса – железнодорожный тупик, и приезжающие сюда поезда каждые десять-пятнадцать минут выплёвывали сотни людей, которые проходили этот зал, волоча с собой баулы, тюки, огромные фанерные чемоданы. Бегали носильщики в серых фартуках с бляхой на груди. Шныряли карманники.

В два ночи Артём почувствовал, что его кто-то трясёт.

– Просыпайся… Приехали…

Перед ним стоял милиционер.

– А где Пузо?

– Если ты о том постреле, что рядом спал, так он сбежал. Вёрткий как уж.

– И что теперь? Так спать хочется…

– Пойдём. Выспишься в распределителе.

– Так я же сбегу. Зачем мне там оставаться?

– Там хорошо. И спать будешь на кровати. И есть каждый день. Не скажу, что до отвала, но каждый день – это точно.

– Я свободу люблю.

–  Вот чудак! Так кто ж её не любит? А когда жрать хочется, разве то свобода? Пошли!

Они вышли из здания вокзала и направились через привокзальную площадь на Ришельевскую. Там, в двух кварталах от вокзала, и располагался приёмник-распределитель.

Артём плёлся за милиционером с закрытыми глазами.

– Ты что, на ходу спишь?

– Ага…

– Как лошадь?

– Ага… – беззлобно согласился Артём.

– А звать-то тебя как?

– Шкет, а что?

– Ничего… Только, это кличка твоя – Шкет. А зовут-то тебя как?

– Артём…

– А фамилия есть?

– И фамилия есть. Артём Кузьмич Макаров я. Ну и что?

– Ну и ничего. А меня Егором Палычем кличут. Вот и познакомились. А вдруг когда встретимся. Вспомнишь, что я – твой крёстный, тебя из дерьма вытащил…

– Прямо-таки из дерьма, – недовольно проговорил Артём. – Что у всех вас, взрослых, такое представление, будто вы всё знаете, а другие ничего не понимают. И почему вы знаете, что мне нужно, а я, такой дурак, этого не знаю?

– У-у! Ты такой умный, что сам должен понимать. Знаю, что тебе нужно, ты ещё мал. Шкет и есть Шкет! Сам этого не знаешь…

– Слышал уже…

Артём был настроен при первой же возможности убежать. Но потом подумал, что лету конец, а без Лёньки будет непросто. А где его искать? И он решил пока подчиниться своей судьбе.


В приёмнике-распределителе толстая тётенька, широко расставив ноги и подперев руками бока, посмотрела на Артёма и сказала:

– Своё тряпьё брось в ящик и ходь за мной. Будем купаться.

Она подвела его к комнате, на двери которой красовалась надпись: САНПРОПУСКНИК, сунула в руку кусок хозяйственного мыла и полотенце, пропустила вперёд и прикрыла дверь.

Артём огляделся. Окна высоко, зарешечены. Тускло горит под потолком единственная лампочка. Подошёл к душу и включил воду. Из сеточки полилась тёплая вода.

После того как помылся, пошёл к двери. Дверь была заперта. Постучал. Пришла тётенька-борец, неся в руках трусы и майку.

– На, жених, переоденься. И за мной.

Они зашли в комнату, и тётенька-борец состригла его волосы.

– Это чтобы живность не заводилась… Во, глянь в зеркало. Узнаёшь себя? А теперь пойдём в столовую.

Артём взглянул в зеркало и испугался. На него глядел лысый лопоухий мальчишка с испуганными глазёнками.

Они прошли по коридору в дальнюю комнату, в которой стояло несколько столов. Тётенька-борец зашла за перегородку, где стояли кастрюли и на большом алюминиевом подносе лежали несколько кусков хлеба. Там она положила в тарелку отваренных макарон, полила их подсолнечным маслом и поставила на стол.

– Ешь что есть. Лучше спать будешь.

Артём за минуту умял всё, что было в тарелке, но добавки просить не осмелился.

– Я готов. Теперь куда?

– А теперь спать. Можешь ещё часа четыре дрыхнуть. В семь подъём. Придёт начальство, и определят тебя куда-нибудь.

Они прошли в одну из комнат, в которой стояли кровати. Артём подошёл к свободной койке и, не успев положить голову на подушку, заснул.


Утром, когда Артём проснулся, все обитатели комнаты уже встали. Гвоздь, как отрекомендовался сосед справа, в этом приёмнике был уже третий раз. Просился в суворовское училище – не брали. Говорили, туда какой-то особый набор. По возрасту – посылают в ремесленное училище. А он не хотел быть каменщиком. В крайнем случае, слесарем. Но у них такой разнарядки не было.

Соседа слева звали Зюзей.

– Это что, твоё имя такое? – улыбнулся Артём.

– Имя как имя. И чего ты лыбишься? Зиновий Юльевич Захаров – моё имя. Вот тебе и Зюзя. Кому Зюзя, а кому…

Он готов был уже смазать насмешнику, но в комнату вошла женщина в милицейской форме.

– Ну, касатики, выходите. Ты и есть Макаров, которого на вокзале выловили?

– Я Макаров. Но никто меня не вылавливал. Спал я там. Я вообще спать люблю…

– А мне доложили, что жрать любишь.

– Это само собой! Кто ж этого не любит?

– Хорошо. Пойдёшь в десятый детский дом, машина ждёт. С тобой поедет Надежда Ивановна. Она ночью тебя принимала.

– И сам доеду…

– Доедешь. Она документы передаст… Давай, поторапливайся!


Десятый детский дом располагался  на улице Кривопустенко в самом центре Молдаванки. Он стоял на пригорке, а вокруг были пустыри и разбитые войной строения.

Длинный двухэтажный дом едва выглядывал из-за высокого кирпичного забора. Во дворе были хозяйственные постройки, кухня, прачечная, складские помещения.

Вход в здание был со двора, и можно было по лестнице подняться на второй этаж, а можно было просто пойти по коридору направо или налево.

На первом этаже располагался кабинет директора, столовая, несколько учебных комнат. На втором были спальные комнаты воспитанников, какие-то кабинеты.

В этом детском доме жили и учились ребята с восьми до четырнадцати лет. Все они делились  на три группы. Младшая – с восьми до десяти лет; средняя – с десяти до двенадцати и старшая – с двенадцати до четырнадцати. Начальная школа была здесь же, в детском доме. А ребята, окончившие начальную, ходили в школу, расположенную неподалёку.

Артёма определили в старшую группу, и с первого сентября он должен был идти в шестой класс, хотя никаких документов о его образовании не было. Но была ещё середина августа, и можно было подготовиться к школе.

Воспитатель Валерий Иванович в их группе завёл почти военные порядки. Группу разделил на звенья, во главе поставил звеньевых и был удивлён, когда Артём наотрез отказался командовать звеном.

– Так командовать лучше, чем подчиняться.

– Фигу с маслом! Я не фраер! Если командуешь, значит, за своих гавриков отвечаешь. Нужно это мне, как зайцу стоп-сигнал!

В воскресенье ходили «в поход», в Дюковский сад, впоследствии названный парком Победы. Там было озеро, и Валерий Иванович разрешил мальчикам окунуться после долгого перехода.

Потом были соревнования. Бегали, прыгали, играли в шашки… Победителям торжественно вручались призы.

На зелёной лужайке организовали соревнования по футболу. Разделились на две группы и гоняли настоящий футбольный мяч. Валерий Иванович был главным судьёй, а девочки – зрителями.

Потом пели песни:

На позицию девушка
Провожала бойца…

Но мальчишкам больше нравились боевые песни:

Артиллеристы, Сталин дал приказ!
Артиллеристы, зовёт Отчизна нас! 
Из тысяч грозных батарей
За слёзы наших матерей,
За нашу Родину –
огонь! Огонь!

Валерий Иванович рассказывал истории о подвигах таких же мальчишек и девчонок в минувшей войне, читал стихи.

Одна девочка нарисовала стенгазету с красивым названием «Товарищ». Здесь же были запечатлены победители соревнований. Были и весёлые шаржи на тех, кто в походе ныл, отставал от группы или не мог выполнить самых простых нормативов.

В детский дом вернулись усталые, голодные, но довольные. Совмещённый обед и ужин был обильным и праздничным. Каждому достался целый стакан кисло-сладкого киселя.

Через несколько дней Артём рассказал приятелю о нагане Леонида, который тот спрятал в привокзальном скверике. Приятель уговорил Артёма пойти и взять наган.

– Зачем он тебе?

– Для понта!

– А как мы туда попадём? Это через весь город шлёпать.

– Скажем, что в школу… Не дрейфь. Это моё дело.

– Лады… Если его Пузо уже не забрал…

На следующий день под предлогом, что им нужно в школу, они вышли из детского дома.

Завёрнутый в промасленную бумагу, наган лежал на прежнем месте.

– Здорово! Я его почищу… А маслята и купить можно.

– Ты что, Рябой, его решил в дело пустить?

– Посмотрим, сказал слепой.

Рябого в следующем году должны были отправить в ремесленное училище.

– Не хочу я в ремеслуху. Нашли дурака, чтобы я им ишачил! Соберу ребят. Будем буржуев шмонать. А завтра пойдём на Степовую. Там на рынке можно жратвой разжиться. Айда с нами?

– Не-е! Обещал помочь класс подготовить к учебному году.

–  Ладно! Если чем разживусь, принесу.

На следующий день с группой из троих старших ребят Рябой пошёл на ближайший рынок и, угрожая наганом, забрал у старика большой кусок сала, а у старушек яблоки, огурцы и помидоры.

Когда на крики прибежал милиционер, Рябого и его подельников и след простыл.

– Это детдомовцы, я точно знаю, – горячился старичок. – Они здесь неподалёку. Спасу нет!

– Оголодали, – жалостливо проговорила другая потерпевшая.

– Оголодали! А зачем же наганом размахивать?

– Каким наганом? – поинтересовался милиционер.

– Каким, каким… Настоящим!

– Ладно, граждане. Пройдёмте, заявление напишете.

– Да ну его к лешему, ещё заявление писать. Затаскают. Не рад будешь… Сказали, а вы к сведению примите…

– Примем, – пообещал милиционер.

Через пару дней в детский дом пришли трое мужчин  в форме. Они долго сидели у директора, потом разговаривали с воспитателями и, наконец, стали приглашать для беседы ребят. Спрашивали и о нагане.

Узнав об этом, Рябой тихо прошмыгнул в спальную комнату, вытащил из-под матраса наган и выскочил во двор. Там, недолго думая, выбросил его в уборную и, довольный, вышел во двор, весело насвистывая:

Нам не страшен серый волк,
серый волк,
серый волк!..

Так ничего и не выяснив, мужчины ушли, взяв с собой Рябого – об этом попросил директор детского дома.

А за три дня до начала учебного года в детский дом пришли двое военных. Воспитатели объяснили ребятам, что сейчас будут отбирать учеников в школу военно-музыкантских воспитанников. Но для этого будут проверять слух и чувство ритма.

Что такое слух и чувство ритма, Артём не знал, но когда его пригласили в класс и попросили спеть музыкальную фразу, которую наиграл офицер, Артём прекрасно с этим справился. Офицер повторял ещё и ещё и удивлялся:

– Вот молодец!

Потом взял аккорд и предложил напеть звуки, из которых он состоит.

Артём справился и с этим.

Офицер пальцем простучал по пианино ритмический рисунок.

– Сможешь повторить?

Артём повторил.

– А в школу к нам хочешь?

– Мне то что? Лишь бы жрачка была хорошей. Я жрать всегда хочу! Такой у меня организм!

– У нас с этим делом нормально. Девятая норма довольствия, как во всех военных училищах. И сахар, и масло… Голодным не будешь!

– Тогда считайте меня уже суворовцем!

– Мы не суворовское училище, а школа военно-музыкантских воспитанников. Будешь учиться играть на каком-нибудь инструменте. Потом и служить пойдёшь в музыкальный взвод. А если школу окончишь на отлично, могут направить и в Москву, в институт военных дирижёров…

– Ладно. Согласен. А что, ваши воспитанники тоже с лампасами ходят?

– А как же?! Всё как у суворовцев. Только там готовят в военные училища, а у нас в военные оркестры. Понятно?

– Понятно. Чего ж тут непонятного?

– Так иди, собирайся… С директором мы договоримся…

Так началась военная карьера Артёма Макарова по прозвищу Шкет.


Школа военно-музыкантских воспитанников располагалась на углу улиц Тираспольской и Кузнечной. Вход был с Тираспольской. Ничего необычного: тяжёлые, почти всегда закрытые двери с начищенными до блеска бронзовыми ручками.

За дверьми помещение, в котором день и ночь находились дежурные, один офицер и двое курсантов – дневальные. Каждый из них носил на левой руке красную повязку с надписью: «Дежурный по училищу» или «Дневальный».

Нужно сказать, что и офицеры, и воспитанники никогда не называли школу школой. Повышали её статус до училища. «Ты в училище был?», «Ты куда, в училище?». И только в официальных документах это учебное заведение значилось школой военно-музыкантских воспитанников.

В школе было две роты, в каждой из которых по три взвода. В каждом взводе по тридцать человек.

Артём попал во второй взвод первой роты старшего лейтенанта Мельникова. Командиром взвода был старший сержант Кислицын. И если Мельников был военным дирижёром, то Кислицын никакого отношения к музыке не имел. Бравый вояка, на груди которого красовались два ордена Красной Звезды, орден Отечественной войны и три ряда медалей, среди которых две – «За отвагу!», был образцом выправки и военной дисциплины.

После обеда настроение у Артёма улучшилось. Он давно так не наедался. Борщ, в котором плавали куски мяса, макароны по-флотски, компот… Нет, Артём мог быть благодарен судьбе. Здесь можно было не только перезимовать, но и жить.

Непонятно только, где были курсанты.

– В лагерях они. Послезавтра приедут, тогда и познакомитесь, – ответил на его вопрос дежурный.

После ужина было построение. Перекличка. Нужно было, как только командир назовёт твою фамилию, крикнуть «Я!». Артём крикнул звонким голосом так, что командир даже улыбнулся. Потом горнист просигналил отбой, и их отвели «в казарму», огромную комнату, в которой стояло тридцать кроватей.

– Это будет твоё место. На спинке кровати табличка с твоей фамилией. Не спутаешь…

Артёму хотелось познакомиться с ребятами, узнать, откуда они. Из их детского дома во втором взводе оказался только он и Шурик Коваль по кличке Кабан.

Раздевшись, Артём аккуратно повесил брюки и гимнастёрку на спинку стула и лёг в кровать. Панцирная сетка была непривычно мягкой, пружинила, и Артём не заметил как заснул.

Снился ему Лёнька Пузо. Он толкал его и кричал: «Кто тебе разрешил отдавать Рябому мой наган?!».

Проснулся Артём оттого, что его толкал за плечо сосед по койке:

– Вставай! Пора умываться. Скоро построение и утренняя поверка!


После завтрака новичков построили и повели в кабинет начальника училища полковника Майбороды.

Коренастый, с седыми висками, он говорил с каждым курсантом отдельно и каждую свою фразу сопровождал доброй улыбкой.

– Зовут-то тебя как, добрый молодец?

– Шкетом… то есть Артёмом Макаровым, – смутился Артём.

– Макаров?! Это хорошо! Макаров – это хорошо! Так – родителей нет? Это плохо. Родителей нет – это плохо. Мне тут написали, что у тебя абсолютный слух. Это, конечно, хорошо! Абсолютный слух – это хорошо. Только я сомневаюсь. Наши товарищи, наверно, сами не понимают, что такое абсолютный слух. Но уже хорошо, что слух есть. Так на каком инструменте ты хочешь играть?

Артём не имел представления ни о том, какие вообще бывают инструменты, ни о том, на каком бы он хотел играть. Поэтому сказал, что пришло в голову:

– На трубе!

– На трубе? Это хорошо, раз у тебя есть желание играть на трубе. Но вот вопрос: на какой трубе? Губы у тебя большие, сочные, играть на маленькой трубе тебе будет трудно. Там мундштук маленький. Я думаю предложить тебе учиться играть на самой большой трубе. Как ты? Не против?

– Не против, – ответил Артём, не имея представления, о какой трубе идёт речь.

– Шкет, как я понимаю, это маленький. А мы тебе дадим самую большую трубу. Пусть теперь кто-нибудь назовёт тебя Шкетом! Так и запишем. Труба туба. Ну, а если у тебя действительно хороший слух, ты сможешь проявить себя в дальнейшей учёбе. Будешь отлично учиться, пошлём тебя в институт военных дирижёров. Так что все дороги перед тобой открыты! «Молодым везде у нас дорога!». Я правильно говорю?

Артём хотел, было продолжить слова этой песни и сказать полковнику: «Старикам везде у нас почёт!», но подумал, что начальник училища может и обидеться на него за то, что он назвал его стариком, и промолчал.

Это был разговор совсем не руководителя военной школы музыкантских воспитанников, а доброго старичка, который совершенно случайно надел погоны.

Так Артём стал басистом.

А первого сентября, когда все курсанты приехали из лагерей, началась у Артёма его новая военная жизнь, которая ему очень нравилась.


Прошли два месяца. Артём подрос, окреп.

Обучал его играть на тубе Ганнушкин Григорий Петрович, сугубо гражданский человек, работающий в оркестре цирка.

Старый одессит, Григорий Петрович любил пошутить.

– Вы совершенно правы, мой дорогой! Вы имеете право играть как хотите. Но и слушатели имеют право вас не слушать! Я же просил вас сыграть обыкновенную гамму си-бемоль мажор. А вы, уважаемый, что играете? Ещё раз!

Артём пыжился, дул в мундштук.

– Ну вот… Это же совсем другой компот! Чтобы ничего не делать, нужно уметь делать всё! А как вы думали? Это вам не на скрипочке пиликать! Мне говорили, что у вас абсолютный слух, а это ко многому обязывает. А теперь примитивную хроматическую гамму. Раз, два…

Казалось, Григорий Петрович задался целью сделать из Артёма не просто музыканта, а виртуоза басиста. Он заставлял его много раз играть различные гаммы, потом арпеджио и доводил его игру до автоматизма.

– Абсолютный слух, абсолютный слух! Мне же нужно играть, а не слушать! – ворчал Артём.

– Философ! Ну, что ж… Давид Ойстрах! Теперь давайте разбирать новый материал. Эта сложнейшая партия тубы в гимне Советского Союза. Вы поработайте, а я поскучаю. Под ваши звуки думается, знаете ли, очень хорошо!

После занятий на музыкальном инструменте через два часа занятие по сольфеджио. Их вела певица Одесского оперного театра.

Дежурный строевым шагом подходил к Нине Сергеевне и рапортовал: «Товарищ преподаватель, группа в количестве двадцати пяти человек готова к занятиям. Отсутствуют по уважительной причине пятеро курсантов. Докладывает курсант Бородин».

Нина Сергеевна серьёзна и деловита. Она даёт команду «вольно» и разрешает сесть. Дежурный повторил её команды и только после этого курсанты сели за парты.

Нина Сергеевна рассказала о том, как важно музыканту знать сольфеджио, приводила примеры из истории музыки, потом повторила пройденное и, наконец, приступила к новому материалу:

– Сегодня мы с вами повторим интервалы, а в конце урока напишем диктант.

На пианино Нина Сергеевна берёт интервал и рассказывает, как его следует распознавать.

– Интервал – терция, до – ми. Послушайте! Вы знаете песню: «Лег-ко на сердце…». Запомните, это терция.

Она пропела: «Лег… ко…».

Интервал кварта, до – фа. Гимн Советского Союза: «Со-юз нерушимый…». – Нина Сергеевна поёт. – «Со… юз…». Кварта. Запомните!  Теперь квинта – похоронный марш… Та-та, та-та-та-та-та! Квинта.

Ребята внимательно слушали, тихо напевая нужные интервалы. Потом Нина Сергеевна проиграла музыкальную фразу, пропела её и попросила записать на нотном стане.

Артём первый сдал свою работу.

После музыкальных занятий свободное время, во время которого можно успеть подготовиться к урокам в общеобразовательной школе.

После обеда курсанты собирались в своих классах. Артём учился в шестом классе. Учился плохо, едва-едва. Когда ему по математике ставили тройку, у него был праздник. Больше других предметов он любил литературу и историю. Но по непонятной причине, когда читал какую-то тему в учебнике, думал обо всём, только не о том, о чём читал. Его товарищ, балагур и насмешник, шутил:

– Ты точно как Цезарь – тоже одновременно можешь не делать сразу несколько дел! У нас в Одессе все так могут, но стесняются…

Товарища Артёма звали Антоном. Он мечтал стать шофёром, достал толстую книгу с описанием устройства автомобиля «Победа» и каждую свободную минуту читал это пособие.

– Ты только представь: дом на колёсах! Зимой тепло. Если нужно – включи печку. Радио. Хочешь спать – раздвинул сиденье, и к твоим услугам кровать.

После самоподготовки построение, и все шли на ужин.

Потом личное время и отбой.

Познал Артём и секрет, как гладить брюки без утюга.

Раскладывал их, проложив между штанинами влажное полотенце. На них стелил простыню и аккуратно ложился спать. Утром брюки были словно отутюженные.

Пуговицы на гимнастёрке, на шинели чистили зубным порошком. Для этого существовала специальная картонка с прорезью, куда продевались пуговицы. Подшивались подворотнички так, чтобы они выглядывали не более чем на два-три миллиметра. Утром на поверке все курсанты блестели своими пуговицами и начищенными ботинками.

В воскресенье строем шли в театр, цирк или в кино. Иногда брали увольнительную и гуляли по Одессе. Чинно печатали шаг, отдавая честь старшим по званию. А так как старшими по званию были все военнослужащие, которых они встречали, то правая рука то и дело подносилась к козырьку фуражки. Артёму это доставляло удовольствие. Он, подражая своему командиру взвода, научился это делать лихо, с каким-то щегольством: приставлял ладонь к козырьку и резко убирал руку.

Артём привык к жизни в школе. Он легко сходился с товарищами, участвовал в концертах, которые курсанты давали на различных площадках города. Часто вечером в воскресенье их оркестр играл в скверике перед кинотеатром Уточкина. Исполнялись народные танцы, вальсы, марши…

Курсанты училища были непременными участниками военных парадов. Взвод барабанщиков открывал парад, а остальные проходили строем в составе войск Одесского военного округа.

А летом тысяча девятьсот сорок восьмого года вместе с другими курсантами Артём уехал в лагеря. Жил в палатках, купался, загорал и, конечно же, играл в оркестре. Курсанты давали концерты в домах отдыха и санаториях.

В лагерях Артём стал вести дневник, где подробно описывал всё, что с ним происходило. Делился своими надеждами, мечтами.

Он ещё не знал, что ему будет не хватать того, чего он вскоре лишится. Появятся новые впечатления, новые интересы. Но нет-нет и вспомнит он о той счастливой поре детства, которая ушла безвозвратно. И не важно, что детство было голодным, холодным, неуютным. Это было начало его жизни.