Скамеечка кленовая

Ростов-город, Ростов-Дон!
Синий звездный небосклон.
Улица Садовая,
Скамеечка кленовая —
Ростов-город, Ростов-Дон!

Стихи А. Софронова,
Музыка М. Блантера

Сергей Кириллович Марченко медленно брёл по улице Пушкинской. В последнее время это стало обязательным ритуалом – после обеда пройтись два квартала и посидеть на скамеечке, разглядывая людей, спешащих по своим делам. Стояли сухие морозные дни ноября. В этом необычно тёплом году погода била все рекорды. Тем не менее, старый доктор был тепло одет и получал удовольствие от прогулки. Тополиную аллею посредине улицы недавно отремонтировали, вымостили тротуарной плиткой, отгородили от дороги чугунным забором. Вдоль аллеи поставили удобные скамейки, на которых в летнее время трудно найти место. Сейчас они были свободными и грустно взирали на проходящих мимо пешеходов.В этой части улицы проезд для автомашин запрещён и воздух без примесей выхлопных газов. Дыши – не хочу!Когда-то в городе стояли деревянные скамейки на больших литых чугунных лапах. Их периодически ремонтировали, красили в зелёный цвет… Но со временем вместо них поставили холодные пластмассовые на бетонных столбиках. Сидеть на такой скамейке было не так удобно, да и холодно. Впрочем, городские начальники никак не предполагали, что какой-то чудак в ноябре захочет посидеть на уличной скамейке. Но зато эта пластмассовая, а вовсе не кленовая скамейка имела одно необыкновенное свойство: когда Сергей Кириллович присаживался на неё, он вдруг оказывался в плену воспоминаний, сидел и размышлял о прошлом, настоящем и будущем. И никто не торопил его, не ограничивал его фантазий. Торопиться ему было некуда…Иногда ему казалось, что к нему подсаживаются давно ушедшие из жизни люди, с которыми он встречался, и он с ними беседует или даже спорит, считая, что при их жизни так и не успел договорить. Воспоминания возникали ассоциативно и следовали друг за другом без всякой хронологии. Например, он вспоминал, как его провожали на пенсию. Всё прошло совершенно незаметно. Он давно хотел уйти с должности главного врача, но заведующий горздравотделом с какой-то обидой взглянул на него и сухо произнёс:– Положишь партбилет! Ты очумел? Работай!И он продолжал работать. Но когда пришло время и он оформил пенсию, а ему говорили тёплые слова и, как обычно в таких случаях, хвалили и дарили грамоты, буквально через пару дней положил на стол заведующему заявление об уходе.Тот сразу всё понял. – Замену себе подготовил?– Начмед – вполне подходящая замена.– Ладно… Ну, ты даёшь, Марченко… Бог с тобой. Что будешь делать на пенсии?– Буду рядовым онкологом. Надоело заниматься канализацией и водопроводом, разбором жалоб и анонимок… – Ну-ну, – протянул заведующий. – Завидую тебе. Мне бы так!..Сидя на скамейке, вдруг подумал, что у него давно настала осень жизни. Потом, посмотрев вокруг, грустно улыбнулся: «Какая там осень?! Уже заморозки!». Мысли плелись и плелись, и старый врач только удивлялся: откуда они и почему вдруг он об этом думает сейчас?Куда делись иллюзии и вера в светлое будущее? Всюду цинизм и глумление над тем, что было, чему верили, за что жизни не жалели… Что может быть страшнее потери мечты?! Новая жизнь строится на пепелище. Впрочем, в истории такое происходило не впервые… Но зато мы стали более информированными. Открыли границы, можно было сравнивать, и сравнение это было не в нашу пользу. Истина, даже тяжёлая, всегда лучше заблуждений. Возникло право выбора, и народ выбрал новую жизнь…Конечно, наши правители всех уровней, впрочем, как и народ, ещё сохранили менталитет Совдепии, но иначе и быть не может. Моисей сорок лет водил свой народ по пустыне, чтобы постепенно ушли из жизни те, кто сохранил в себе рабскую психологию. Через сорок лет и Россия станет совсем другой страной… только ему уже не застать этих перемен!На скамейку напротив присела парочка и, ни на кого не обращая внимания, стала целоваться. Почему-то Сергею Кирилловичу было неприятно на неё смотреть. – Ты всегда торопишься! – говорила женщина, расстёгивая куртку. – Чего дразнишь? Пошли лучше ко мне. Я же говорю, мой придёт поздно вечером…– А сын?!– Он во второй смене! Пошли!Они встали и направились в сторону Большой Садовой, а Сергей Кириллович подумал: «Ерунда, когда говорят, что любовь служит только для продления рода человеческого. Природа целесообразна и одаривает удовольствием стремление к продлению рода. Но все привыкли к халяве: получить удовольствие без мысли о потомстве! А это уже блуд! Но разве всё должно быть непременно рациональным? Если так, то многих бы чудес не было в нашей жизни!».

Потом мысли Сергея Кирилловича, сделав вираж, вернулись к размышлениям о том, как изменилась жизнь.

«Это и называют они сексуальной свободой? Ерунда! Это было и тогда, только коммунисты были убеждены, что секса нет! Лицемерие было видно всем, все это видели, смеялись и… молчали».

Ему довелось видеть, как на парткомиссии распекали провинившегося ходока. Трое старичков стыдили молодого здорового парня. Но когда тот вышел с партвыговором из комнаты, старички стали наперебой рассказывать друг другу о своих похождениях. Вот эта двойная мораль, на словах одно, а на деле совсем другое, сопровождала его всегда. Почему-то вспомнилась судьба Александра Печёрского, который честно воевал во время Отечественной войны, попал в плен, оказался в концлагере Собибор, организовал там восстание (это был единственный случай успешного восстания в концлагере), потом воевал в партизанском отряде в лесах Белоруссии. Но после войны, пройдя все круги ада, как еврей, не мог найти себе работы. Рабочим на Ростсельмаш не принимали! И этот герой, чтобы не сидеть без дела… научился ткать ковры! И лишь после смерти Сталина ему разрешили стать рабочим на Ростсельмаше!

А пресловутое «Дело врачей», когда, говоря об интернационализме, всех евреев увольняли с работы под любым предлогом, создавали невыносимые условия… Сергей Кириллович вспомнил профессоров Воронова, Домбровского, рентгенолога Хана, врачей Миндлин, Пинчука, Векслера…

Он глубоко переживал те позорные времена. Его мысли путались, слова, в которые облекались мысли, казались затёртыми, а метафоры невыразительными.

Он был благодарен судьбе, что она столкнула его с этими и другими людьми. Его охватывал восторг, и он, подняв голову, посмотрел на небо. В это время года вечер наступает рано. Серое небо висело низко над головой, чувствовалось, что вот-вот должен пойти снег. Но ничего не происходило, и Сергей Кириллович глубоко вздохнул: «Можно ещё посидеть… Хорошо…».

Подумалось, что с его лоджии, если смотреть на запад, можно увидеть новые высокие дома, соприкасающиеся с небом. Там он наблюдал заход солнца. Иногда очень красочный. По нему Сергей Кириллович привык предсказывать погоду на следующий день. Если тёмно-рыжее солнце приобретало красноватый оттенок, а вокруг небо окрашивалось в алые тона, значит, завтра можно ждать ветра! Если же солнышко спокойно опускало свои лучи-ножки за дом, перемен погоды ожидать не стоило. Правда, своим прогнозом он, как правило, ни с кем не делился. Эти знания были только для внутреннего пользования. Но часто из-за туч на небе не было видно ни восхода, ни заката, и тогда в своём бюро погоды он вывешивал табличку: «Перерыв».
Вдоль улицы на столбах вспыхнули электрические фонари, и небо сразу потемнело. Пора было собираться в обратный путь, пить «Активию». Вспомнилось, как в молодые годы недоедал.

Однажды его направили на курсы усовершенствования во Львовский медицинский институт. Дали место в общежитии. В комнате жили восемь таких же слушателей. С утра до трех они работали в клинике, потом занимались в институтской библиотеке и лишь к шести возвращались. Народ подобрался самый разный. Но запомнился ему почему-то врач из Ужгорода. Невысокий, худощавый, светловолосый и рябой, он говорил только на украинском языке и лютой ненавистью ненавидел москалей и советскую власть. Его называли «куркулём», то ли потому, что он работал в участковой больнице и имел подсобное хозяйство, то ли потому, что раз в две недели ему привозили из дома чемодан с продуктами и он его держал запертым под кроватью. Годы были голодные, они с коллегами кооперировались друг с другом и питались сообща. А «куркуль» был единоличником, ни с кем объединяться не хотел, никогда за стол не садился. Вытаскивал из-под кровати свой деревянный чемодан, открывал его и ел, стараясь не слишком демонстрировать своё богатство. А у них слюнки текли. То он, громко чавкая, жевал кусок сала с луком, то жарил на сале яичницу из трех яиц! Потом в комнате стоял такой аппетитный запах, хоть уходи на улицу!

И вот однажды ребята договорились проучить «куркуля». Когда он был на занятиях, они припрятали его чемодан в небольшой комнатке, служившей им кухней.

Пришёл этот парень из клиники, взглянул под кровать и не увидел своего чемодана! Тут началось настоящее светопреставление!

– Де мий чемодан, москали прокляты?

Все, словно ничего не произошло, продолжали заниматься своими делами. В отчаянье он стал заглядывать под кровати, открывать тумбочки…Наконец, сел на кровать и посмотрел на Николая, врача из Харькова, которого особенно ненавидел:

– Вот пийду зараз в милицию, тоды побачу, як вы будыте лыбиться!

– А чего ты на меня-то смотришь? – возмутился  Николай. – Я вообще после тебя пришёл с дежурства!

И тут в комнату вошла тетя Варя, неся злополучный чемодан:

– Никто не знает, чей это чемодан? На кухне лежал. Может, кто из вас потерял?

«Куркуль» подбежал к тете Варе, выхватил чемодан и злобно посмотрел на всех:

– Москали и е москали! Уси – жулье! Це – мий чемодан!

После этого случая парень ещё больше замкнулся и старался реже бывать в комнате. И вот однажды в хирургическую клинику профессора Георгия Георгиевича Карованова привезли тракториста с тяжелыми ожогами. Больному проводили противошоковые мероприятия, переливали плазму, физиологический раствор, вводили антибиотики, но – крови не хватало! Молодые врачи, растерянные, стояли у постели обожженного и не знали, что делать?

– А яка группа? – вдруг спросил «куркуль».

Ему ответили.

– У менэ тэж така! Так визьмытэ у мэнэ! Я ж-таки донор! Ему вона дюже потрибна!

Руководитель курса, доцент Фаина Абрамовна Спектор, одобрительно и с интересом посмотрела на «коллегу», проверила совместимость, уложила «куркуля» на стол и тут же сделала прямое переливание.

После этого случая никто в комнате больше не задирал ужгородца, все стали разговаривать с ним уважительно, а Николай даже как-то вечером отважился обратиться  к нему с вопросом:

– А что вообще происходит при ожоге? Тебе, Фёдор, с этим приходилось сталкиваться?

Тогда все впервые услышали, что его зовут Фёдором. И вот «куркуль», который никогда ни с кем добрым словом не перемолвился, принялся подробно излагать всё, что знал о механизме интоксикации и обезвоживания при ожогах, делился опытом, рассказывая, как ему приходилось иметь дело сразу с несколькими ожоговыми больными и как потом им делал пересадку кожи. Все жильцы комнаты собрались послушать Фёдора. А под конец он, как видно тронутый всеобщим вниманием, расчувствовавшись, открыл чемодан и пригласил всех попробовать сала, которое сам и солил. С их стороны отказа не последовало.
«Да… когда-то яичница на сале… а теперь стакан «Активии»…Сергей Кириллович встал и медленно пошёл в обратную сторону. Подумал: «То были времена голодные, а ведь я помню и обжираловку…».А дело было так. Много лет назад они с приятелем поехали в Москву, где подошла очередь на покупку «Запорожца». Оформив все документы, рано утром отправились в обратный путь. Небо было серым, дул северный ветер, но это не внушало серьёзных опасений: на дворе март!

Дорога бежала под колеса, строения плыли навстречу, монотонно жужжал мотор. Всё это укачивало, и вскоре ему захотелось спать. Видимо, сказывались волнения последних дней.

Приятель сел за руль, а он, счастливый обладатель «Запорожца», удобно примостившись на заднем сиденье, впервые уснул спокойно.

Разбудил его шум двигателя. Машина шла на подъём, и её двадцати семи сил едва хватало. Он взглянул в окно и обомлел: вокруг всё было белым-бело. Крупные хлопья снега висели в воздухе, резко ограничивая видимость, быстро делая дорогу едва различимой. Щётки не справлялись со снегопадом, и приходилось время от времени останавливаться и тряпкой чистить стекла.

В Мценске они остановили машину у придорожной чайной, в сомнении размышляя: не вернуться ли обратно. Но тот факт, что на дворе март, а не декабрь, склонил их продолжить путешествие.

Пополнив канистры бензином и перекусив, отправились в путь. С каждым часом погода становилась всё хуже. Небо, серое и тяжёлое, давило  к земле, и «Запорожец» едва двигался вперёд. Огромные белые хлопья налипали на стекло, позёмка скрыла ленту дороги, и они, стараясь не отставать, ориентировались только по грузовику, идущему впереди. Вскоре дорога стала совершенно непроходимой. То и дело один из них выходил и добавлял свою силу к двадцати семи лошадиным. Грузовики буксовали, встречных машин не было. Их предупредили, что снежные заносы парализовали движение. Между тем наступила ночь, и  они стали решать, как быть с ночлегом. Пока в баке хватает бензина, можно сидеть в машине. Но топливо нужно экономить, так как они не знали, что их ждёт впереди. Всю ночь попеременно с приятелем они прогревали двигатель. Незадолго до отъезда из Мценска они слышали, что где-то в степи от угарного газа в машине погибли люди. Несмотря на непогоду, они беспрерывно открывали дверь, чтобы проветрить салон. В одно мгновенье становилось холодно, и нужно было снова включать печку. После ужасной бессонной ночи решили вернуться в Орёл. Там жил его дядюшка, и они надеялись переждать непогоду у него. Тогда они не знали, что испытание снежной бурей – ничто по сравнению с тем, что им пришлось вынести у гостеприимного родственника.

Дядя работал директором столовой, отлично готовил всякие вкусности и буквально силой заставлял их поедать. Угощая, он получал огромное удовольствие, и никакие возражения, – мол, они уже наелись и больше не могут, иначе просто лопнут, – на него не действовали. Он выставлял на стол всё новые и новые кулинарные изобретения, подробно рассказывая о том, что входит в их состав, на что следует обратить внимание и что каким вином нужно запивать. Это была целая наука, а говорил он с таким воодушевлением, что отказать ему было невозможно. Больше того, любой отказ он воспринимал как личное оскорбление. Иногда на короткое время он умолкал, дегустируя очередные плоды своих творческих усилий, но вскоре всё повторялось снова, и он опять принимался потчевать их разными кулинарными изысками.

Первый вечер они как-то выдержали, хотя ночью не могли спать из-за переедания. Но на следующий день на столе появился новый набор яств: печёные крендели и множество самых разнообразных пирогов: с капустой и мясом, с рисом и яйцами, с изюмом и курагой. А также: фаршированный перец и голубцы, фаршированная рыба по-еврейски и по-казачьи, мясо тушёное с черносливом и грибами, грибы жареные, маринованные и варёные, голуби в сметане, целая батарея различных соусов, которые были совершенно необходимы к различным блюдам… Нет, они никогда не смогут даже просто перечислить всё, что им предлагалось на завтрак, обед и ужин. При одном лишь упоминании о еде Сергей Кириллович вздрагивал, начинал заикаться и у него появлялось страстное желание оказаться где угодно, хоть бы и в машине на заваленной снегом ночной  дороге, только не возле обеденного стола.

Их мученья продолжались два дня. Одни блюда сменялись другими, буря и снегопады не прекращались, и надежды на то, что они смогут вырваться из радушных объятий дяди, таяли на глазах. От безысходности и нешуточного беспокойства за своё физическое и психическое здоровье они вынуждены были принять жёсткое решение: оставить машину в Орле и уехать домой на поезде. Через месяц, когда снег растает, а им удастся привести в порядок пищеварительную систему и нервы, они смогут вернуться за своим «Запорожцем».

Так и сделали. Дядюшка, провожая их, не уставал сокрушаться, что они так и не попробовали его творожного торта и печёного карася. В поезде всю дорогу от Орла до Ростова они и думать не могли о чём-либо съестном и только спорили, какое испытание суровее: снежные заносы на дорогах или радушное гостеприимство дяди?
«Чёрт-те что вспоминается, когда я сижу на этой скамейке?!» – подумал Сергей Кириллович и медленно побрёл домой. Пора было выгуливать Роки, его любимого пса.