Плесень

На проспекте Будёновском недалеко от Большой Садовой, у входа в Окружной Дом офицеров, с раннего утра толпились люди, наэлектризовывая друг друга разговорами о чудо-средстве. Предстояла распродажа биостимуляторов. Люди занимали очередь, переговаривались, рассказывали друг другу о своих болезнях, делились рецептами.
– Биостимулятор этот действует! Моя знакомая на прошлой неделе купила, надела, и куда делось давление! А до этого к кому только ни обращалась. И заметьте, не бесплатно…

У меня головные боли…

– У неё и головная боль ушла!

– Я хочу купить для жены. И название этого биостимулятора уж очень внушительное. Дженерик Сиалиса Ливитры. Прежде, чем купить, я почитал о нём в Интернете. Там такое написано! Я сам ношу уже с полгода. Если бы не помогал, я бы сюда не пришёл.

– Почему же так мало об этом методе говорят?

– Во-первых, чем больше больных, тем богаче эти бандиты в белых халатах! А во-вторых, я много читал об этих дженериках. Регрессия в прошлые жизни означает возвращение назад во времени с целью вспоминания прошлых жизней, прожитых в другие времена в других физических телах. Концепция прошлых жизней принимает реинкарнацию как основной принцип эволюции души…

– Да бросьте вы туманить мозги! Какая реинкарнация, какие прошлые жизни, если у меня здесь и сейчас сердце болит!

Ольга Антоновна чувствовала себя в этой толпе щепкой, заброшенной волнами не к тому берегу. Но что же делать, когда её мать умирает. Она же не простит себя, если не попробует и этот чёртов дженерик. А вдруг?! Ведь бывают же чудеса!

Когда, наконец, открылась дверь, все ринулись в проход. Ольгу Антоновну буквально внесли к стойке, где бойкая женщина разложила картонные коробочки, внутри которых лежали эти самые дженерики (большие таблетки с дырочкой). В этот дженерик нужно было вдеть шнурок и надеть на себя как медальон.

– А можно…

– Женщина, консультации мы не даём. На консультацию – к врачу. Вот, купите инструкцию по применению… Здесь всё написано.

Ольга Антоновна купила всё и, с трудом выбравшись на улицу, сразу же поехала к матери. Нужно было ещё уговорить мать носить эту таблетку. Биолог по образованию, она была противником всех этих чудо-лекарств, не верила в них и трезво оценивала своё состояние.

У Елены Васильевны, матери Ольги, был рак желудка, переходящий на пищевод. Дело осложняли возраст и состояние сердечно-сосудистой системы. Уже дважды её хотели взять на операцию, и дважды анестезиолог откладывал.

Елена Васильевна хорошо понимала всё. У неё не было никакой паники. Единственное, чего она хотела, это чтобы, наконец, всё решилось, чтобы не мучить близких. Она всегда была убеждена, что легче болеть самой, чем видеть, как страдают близкие люди.

Когда Ольга вошла в палату, мать не спала. Бледная, похудевшая, она как-то по-особенному взглянула на дочь и в глазах появилась нежность.

– Здравствуй, мамочка!

– Здравствуй, доченька…

– Посмотри, что я тебе купила. Говорят, чудодейственное средство. Я сейчас вдену нитку, и ты надень эту таблетку как медальон.

– Оля! Ты же знаешь, что я не верю во всю эту чепуху.

– Почему чепуха?! Столько людей говорят, что им помогает! Да я и в Интернете об этом биостимуляторе я читала. Что тебе стоит. Надень и поноси! Хуже не будет!

– Хуже не будет, – сказала соседка и села, чтобы лучше разглядеть этот биостимулятор. – Дорогой?

– Какое это имеет значение? Лишь бы помог!

– Лишь бы помог, – согласилась соседка.

– Но я не верю во всю эту чепуху…

Ольга Антоновна вдела тесёмку в отверстие таблетки и завязала узелок. Потом надела на мать. Елена Васильевна не сопротивлялась. Не было сил.

– Давай, я тебя покормлю!

– Я не хочу есть…

– Откуда же у тебя будут силы. Тебе же операция предстоит!

– Ну, зачем ты мне повесила эту медаль? Она меня раздражает…

– Я тебя прошу, поноси хотя бы до операции.

– Тебе некуда деньги девать?

– Лучше бы вы просто дали эти деньги нашему врачу. Пользы было бы больше!

– Вам легко говорить! – откликнулась молодая женщина, кровать которой стояла у самой двери. – Вот клюнет вас жареный петух, тогда поймёте! А у меня ноги отказали! Кому я нужна, когда ходить не могу?! К медикам, естественно, не обращалась, поскольку хорошо знала, на что способна медицина. Мой знакомый лечил себя сам!

– Наша медицина сама нуждается в лечении, – подала голос соседка напротив.

Тема заинтересовала всех.

– И что он делал?

– Чистил организм. Купил книги Малахова и вызубрил их, а через полгода уже бегал! Ведь ничего не происходит, если не хватает энергии. Нужно проводить подпитку энергией. Боль – это сигнал, что не хватает энергии. И в доказательстве это не нуждается! На этом базируется вся восточная медицина. А этот биостимулятор – не что иное как ментальная очистительная методика плюс, конечно, самовнушение. Разве я не понимаю?! Висит на тебе эта медаль, и хочешь ты или нет, а она действует на твою подкорку…

Женщина с больными ногами так разгорячилась, что даже пыталась сесть в постели, но ей это не удалось. Тогда она откинулась на подушку и продолжала:

– Я и говорю: главное – самовнушение! Как заряженная вода Чумака. Сама по себе энергия ничего не делает, пока наше сознание её не запустит и не направит куда следует!

– Ерунда всё это. Шарлатанство, – откликнулась Елена Васильевна. – Разрешила на себя надеть, чтобы не огорчать дочь…

– А если нет веры, то, конечно, не поможет… Но как вы не понимаете, что, корректируя сознание, вы сможете победить свою болезнь…

– Вы правильно сказали: нужно в это верить…

– Вера горы может сдвинуть…

– Мне горы сдвигать не нужно.

Разговор мерцал. Было утро, больные после завтрака ждали обхода врача.

Ольга Антоновна ушла. Других посетителей не было. Палата, в которой жили четыре хирургических больных, к обходу была готова. Все лежали на своих кроватях, ожидая решения врача по поводу своей судьбы.



А в ординаторской царила обычная утренняя суета. Кто-то торопился успеть до обхода перевязать своих больных, кто-то просматривал результаты анализов, что-то писал.

К Олегу Александровичу Ломакину, старшему ординатору, подошла девушка и села напротив.

– Олег, отпусти ты мою душу грешную, – сказала она, глядя на Ломакина. – Никакой личной жизни. Зачем я тебе нужна. Ты что, с Петей не справишься?

Олег Александрович оторвался от истории болезни и посмотрел на Наташу Гончарову.

– Ты видела эту больную? Она же в три обхвата. Там с одним ассистентом делать нечего. Нет, дорогуша. После обхода идёшь в операционную.

– Я тебя не часто прошу, – сказала, вставая, Наташа. – Нужно!

– Нет возражений: пусть кто-нибудь вместо тебя ассистирует. Иначе я не могу.

– Да кто согласится?!

– А зачем ты шла в хирургию?

– Так, рассчитывала, что хирурги хоть имеют больше! А имеет, как я вижу, только начальство.

– Ты чужие гонорары не считай! К тому же что ты умеешь, чтобы получать высокие гонорары.

– Тоже скажешь! Больному что панариций вскрой, аппендэктомию сделай или, как ты, сложную резекцию – одно и то же. Так чего надрываться?

– Ну, ты даёшь, Гончарова! Нет, отпустить не могу. Раз ты заявлена, будешь участвовать. Обещаю по возможности тебя раньше отпустить. А теперь иди, не мешай работать…

Девушка встала и пошла к своему столу.



Огромная многопрофильная клиническая больница жила своей жизнью. Кареты скорой помощи привозили и привозили больных. Дежурный приёмного отделения по телефону вызывал специалистов, которые осматривали больного, если нужно, проводили срочные исследования или рентгенограммы, оформляли на госпитализацию или оказывали помощь прямо в приёмном покое.

В больнице ни на минуту не стихала жизнь. Менялись врачи, медсёстры, санитарки, а больница продолжала жить своей напряжённой жизнью. И управлял этим сложным организмом доктор медицинских наук, профессор Сергей Сергеевич Серёгин.



История свидетельствует, что в нашем городе Сергей Сергеевич Серёгин появился неожиданно. Он пришёл сюда один, а не в сопровождении апостолов. Апостолы появились позже и учились у него всему: оперировать, читать лекции, разговаривать с больными… Поначалу вёл себя тихо, стараясь не привлекать внимания, вникая в самую суть проблем, заимствуя от тех, с кем ему приходилось сталкиваться, идеи и знания. Сам себя утешал, что ещё Адам Смит считал главным движущим импульсом к прогрессу именно обмен. Но, к сожалению, меняться ему было нечем, и потому он заимствовал всё что предлагалось, не давая взамен ничего. Что дашь, когда в душе его было пусто?!

Первое, что он сделал, – обратил внимание на заведующую отделением, молодящуюся женщину со следами былой красоты. Эльвира Валерьевна пользовалась авторитетом у коллег, на врачебных конференциях к ней прислушивались. Вела себя независимо и имела большое влияние на стареющего главного врача, некогда возглавлявшего онкологический диспансер.

Сергей Сергеевич стал проявлять усиленное внимание к ней, и крепость в конце концов сдалась. Уж слишком убедительными были его слова, взгляды, ухаживания.

Она учила его оперировать, помогала в сложных случаях и была счастлива, когда он смотрел на неё с обожанием. Долго в её воспоминаниях и рассказах царствовал светлый образ молодого любовника. Она многозначительно молчала, когда её о нём спрашивали, или начинала говорить полунамёками, и тогда всем становилось ясно, где истоки его таланта. Она водрузила его на пьедестал и всем рассказывала, как он умён и образован, самый-самый, единственный, достойный… И не было в этом ничего особенного. В жизни бывает, когда неглупому человеку действительно трудно пробиться и случай сводит его с женщиной, которая и помогает ему возвыситься, обеспечивает успех.

Вскоре он защитил диссертацию, стал читать лекции студентам. И в его поведении появились независимость и властность. А через некоторое время, когда  ушёл старый главный врач, по рекомендации Эльвиры Валерьевны на его должность назначили «молодого, перспективного» доктора.

Она, по-видимому, была им искренне увлечена. Похорошела, в её глазах, как в бездонных озерах в тёмную ночь, заблестели звёзды счастья, ведь она любила! Но известно: красавица и умница – две несовместимости. Понимая, что молодость уходит, она бросалась в его объятия без оглядки, без рассуждений… Но, по-видимому, быть с такой женщиной рядом и не испытывать дискомфорта от собственной несостоятельности трудно. Словно боевая подруга, она делила с ним радости и беды, а потом, по закону жанра, он, добившись от этого временного союза всего, что было возможно, без сожаления порвал с нею. Серёгин стал болью её жизни. Его глаза, голос, порывистые движения – всё резало сердце воспоминаниями, причиняло ей боль. Она привыкла к нему, такому знакомому и уязвимому. И вот он ушёл, цинично дав понять постаревшей и изрядно ему надоевшей Эльвире Валерьевне, что их роман окончен, и попросил больше не тревожить его разговорами о любви.

Эльвира Валерьевна ни единым словом не обмолвилась о своей боли, но Олег знал о былой связи шефа и не понимал, как некогда вольнолюбивая, знающая себе цену заведующая вдруг присмирела и старалась больше молчать, когда вдруг возникал разговор о том, что происходит сейчас в больнице. А она не хотела видеть его лица, слышать его голоса, была уверена, что он доволен собой и смеётся над ней… От его улыбок комок подкатывал к горлу, перехватывало дыхание. Тошнотворная неприязнь, которую она потом испытывала к нему, сублимировалась в любовь к жизни с её иррациональностью и непосредственностью. Но боль, которую он ей причинил, шушуканье коллег, одних со злорадством, других с жалостью, она забыть уже не смогла до своего последнего дня.

Что касается Серёгина, то он целые дни с раннего утра и до позднего вечера проводил в больнице, не зная ни выходных, ни праздников. Друзей у него не было, поэтому идти ему было некуда.

Чтобы хоть чем-то себя занять, начал собирать старинные часы, книги, которые, так и не найдя своего места, лежали в его кабинете, больше похожем на склад макулатуры.

Понимая, что самым необходимым товаром являются идеи, он впитывал их как губка и вскоре стал обладателем целого банка чужих мыслей, проектов, предложений, которые старался вбрасывать в общество постепенно, чтобы приучить к мысли, что у него всегда много собственных идей, и есть совершенно необычные. Он не боялся рассуждать о них, так как понимал: чтобы их претворить в жизнь, нужен немалый капитал, власть, воля и условия. Но ничего этого у его слушателей не было. Поэтому на своих лекциях со студентами он смело делился идеями, даже не рассчитывая на отклик. Объяснял, снисходительно поглядывая в восторженные глаза. Ему нужно было видеть и этот восторг, и это обожание.

– Человек не может не творить, не производить идеи! Если пока они не реализованы, значит, мы ещё просто до них не доросли!

Вскоре в Москве Сергей Сергеевич познакомился с дочерью заместителя министра здравоохранения. Звали её Верой Анатольевной, и работала она в том же министерстве, что и отец. Она имела маленькую дочь и была в разводе с мужем, известным артистом.

Сергей Сергеевич включил всё своё обаяние, весь свой талант соблазнителя, и они стали встречаться.

Чуть ни каждую неделю он летал в столицу, дарил цветы, водил Веру Анатольевну в театры и картинные галереи. Это было так не похоже на то, что предлагали другие её мужчины, что она поверила: именно с ним она будет счастлива, его отношение к ней серьёзно… Но до свадьбы дело так и не дошло. Сергей Сергеевич успел защитить докторскую диссертацию, получить кафедру, и необходимость в частых поездках в Москву у него исчезла. Приезжал теперь он редко, чаще посылая для решения конкретных вопросов своих подчинённых.

И если гоголевскому Чичикову непременно нужно было стать «барином», к чему он и стремился, создавая виртуальный капитал, то Сергея Сергеевича охватила гипертрофированная страсть стать человеком, который не подчинён законам, власти. Он хотел быть выше закона! И нужно признать, почти добился этого. Его мало волновали события, происходящие в высоких московских политических кругах. Он жил в своём мире и в нём чувствовал себя барином, хозяином, законодателем, судьёй. Его не тревожили финансовые кризисы, локальные войны, сплетни и дрязги городских чиновников. Он был над схваткой.

Единственное, что щекотало его нервы и выделяло адреналин, это увлечение женщинами. Но в последнее время сильные чувства возникали у него нечасто и он вполне удовлетворялся служебными романами. Конечно, это не совсем то, как суррогатное вино, самопальная водка, фальшивое звучание музыки… Но он уже привык к такой имитации, во-первых, потому что это всё же лучше чем ничего, а во-вторых, значительно проще и не требовало больших усилий…

Придерживаясь однажды выбранной схемы отношений, он широко пользовался услугами подпитывающих его людей. Кто-то подбрасывал ему идеи, которые он выдавал за свои. Кто-то дарил уверенность в том, что он ещё мужчина хоть куда. Он привык пользоваться подобными плодами, купаться в чужой славе и делал это с лёгким сердцем…


Прошло много лет, и уже состоявшимся специалистом он возглавил клиническую многопрофильную больницу, раскинувшуюся в парковой зоне города, и горожане, проходя или проезжая мимо, наблюдали, как вместе с новыми корпусами строилась и небольшая церквушка. Когда её построили, здесь в особо торжественных случаях проводились службы, можно было покаяться, помолиться, попросить Бога о том, чего не могли дать обыкновенные смертные. А было и такое: перед важным мероприятием спускалась команда: всем на утреннюю молитву! И тогда все сотрудники заполняли пространство церквушки и стоя слушали молитву отца Андрея. Сюда приходили и те, кто не верил в Бога. Но не прийти было нельзя. Боялись всевидящего ока главного. А это уже была не шутка! Правда, те, кто  исповедовал другую религию, на молитву могли не ходить. Но чувствовали они себя отщепенцами, и от этого на сердце у них становилось скверно.



Среди больших почитателей таланта профессора Серёгина был и старший ординатор хирургического отделения, кандидат медицинских наук Олег Александрович Ломакин. Он с восхищением принимал всё, что делал его кумир, и во всем старался ему подражать.

В тот день в аудитории как обычно было не продохнуть. Пришли студенты, практикующие врачи, наслышанные о совершенно необыкновенных  его лекциях, когда он блистал не только остроумием и знанием предмета, но нередко пользовался внушением, даже гипнозом.

Олег сидел в первом ряду и старался не пропустить ни единого слова. Он боготворил Серёгина. Иногда, узнав, что предстоит операция, которую должен делать его кумир, бросал все дела и пробирался в операционную. Его интересовало: так ли он искусен в деле, как на лекциях? И всякий раз убеждался, что он и хирург хороший, видел, как его слушают ассистенты, анестезиолог, операционная сестра, и ещё раз убеждался, что он – небожитель!

Сегодня аудитория гудела, выражая напряжённое ожидание. Лекция должна была начаться минут пять назад, но его всё не было. Олег к этим опозданиям привык. Это подстёгивало интерес, гипнотизировало аудиторию.

Сидя в первом ряду, Олег Александрович невольно услышал разговор двух студентов, сидящих за ним.

– И чего ты пошёл в гинекологи? Как после всего, что увидишь на работе, будешь общаться с женщинами? – спросил один, противно гогоча.

– Что, терапевтом быть лучше? Здесь у меня хотя бы шанс заработать есть!

– Пока у тебя такой шанс появится, ты поседеешь. Дают не сопливым неумейкам, а спецам! Поседеешь, пока на машину заработаешь!

– Это как повезёт! Ты думаешь, Серёгин сразу стал за операцию столько брать?

– Тоже скажешь! Во-первых, он профессор, во-вторых, думаю, он лично ничего не берёт. Берут рыбёшки помельче, которые возле него кормятся.

– Ну да! Святого нашёл!

– Да нет. Он не святой, но зачем ему рисковать?!

Наконец, широко распахнув дверь, быстрым шагом вошёл профессор Серёгин. Невысокого роста, в белоснежном халате и высокой шапочке, натянутой на лоб, он прошёл к трибуне, постоял, внимательно вглядываясь в глаза слушателей, потом, заметив кого-то, кивнул и улыбнулся.

– Так о чём мы прошлый раз говорили? – бросил он в зал, потом на секунду задумался.

Видимо, профессор страдал комплексом неполноценности, так как старался компенсировать свой невысокий рост туфлями на толстой микропористой подошве и высоким белым колпаком.

Разные люди по-разному относятся к своим недостаткам. Профессор был властолюбив, категоричен, говорил тихо, едва слышно, рассчитывая на то, что его должны слушать внимательно. Он недолюбливал рослых, относился к ним с неприязнью, но старался её замаскировать не сходящей с лица улыбкой.

– Мы с вами обсуждали вопросы повышения эффективности диагностических мероприятий… Да-да, именно так! Должен вам сказать, что академик Стражеско впервые при жизни диагностировал инфаркт миокарда! Академик! И этим произвёл фурор в медицинских кругах. Шутка ли! Кстати, это было не так давно. А теперь? А теперь этот диагноз уверенно может поставить каждый участковый врач! Для этого он делает кардиограмму… и диагноз готов! На электрокардиограмме характерные признаки ишемии, аритмии, инфаркта… Это ли не победа?! Несколько позднее научились снимать биотоки мозга, различать быстрый и медленный сон, видеть то, что скрыто за костями черепа! Электрофизиологические методы исследования стали широко применяться в медицине…

Серёгин вдруг замолчал, сосредоточив внимание на девушке, которая слепым методом всеми пальцами пыталась записать лекцию на ноутбуке. Потом улыбнулся, и произнёс:

– Вот, пожалуйста: ещё недавно мы писали лекции обыкновенной ручкой. Потом конспекты списывали друг у друга. А теперь к вашим услугам диктофоны, ноутбуки… Это ли не чудо?! А вы представьте, как бы изменилась ситуация, если бы мы научились читать электрограммы с других органов! Ведь известно, что каждая живая клетка вырабатывает электричество. Если бы мы научились читать гастрограммы, например, это позволило бы нам ставить диагноз рака желудка очень рано, когда даже экономная операция гарантировала бы успех! А теперь сопоставьте с заболеваемостью и смертностью от этого заболевания!

Олег Александрович уже слышал эту лекцию и удивился, что профессор говорил так, будто выучил её наизусть. Те же интонации, те же вопросы, те же паузы.

Впервые он смотрел на своего кумира как бы со стороны. Подумал: «Как пластинка… Странно. Мне казалось, у него всякий раз экспромт. Но и остроты, и интересные факты… Все повторилось».

Он знал, что за этим последует. Сейчас профессор начнёт говорить, что на биотоки желудка наслаиваются биотоки печени и поджелудочной железы, отфильтровать которые пока не удаётся, и спросит: может, кого-нибудь заинтересовала эта проблема и он возьмётся решить эту задачу с двумя неизвестными.

– А вся проблема в том… Так, может, кого-нибудь заинтересовала эта проблема и он попробует решить задачку с двумя неизвестными?.. – спросил профессор.

Олег Александрович взглянул на своего кумира уже по-другому. Подумал: «Почему с двумя неизвестными? Здесь неизвестных много больше!».

После перерыва Олег Александрович ушёл в отделение. Нужно было разобраться в своих чувствах, в своих наблюдениях.

«После перерыва он будет говорить о том, что Россия – страна третьего мира и по некоторым показателям вполне может возглавить список стран мира четвёртого… Потом станет жонглировать цифрами: мы занимаем первое место по числу курящих детей, сто тридцать четвёртое место по продолжительности жизни…».



Пришёл Олег Александрович в больницу вскоре после окончания института, молодым и наивным, и готов был сутками не отходить от постели больного. Но прошли годы, и Олег Александрович стал замечать, что в нём что-то изменилось. Он действительно стал смотреть на мир, как профессор Серёгин. И отношение к профессии несколько трансформировалось. Как и прежде, он старался не пропускать ни одной лекции профессора, ни одной его операции. Но смотрел на всё, уже понимая, как говорил один его знакомый, «откуда ноги растут».

Разочарование кумиром пришло быстро, словно он снял розовые очки.

Дел было много, и он решил ещё раз взглянуть на больную, которую ему предстояло через пару дней оперировать. Он взял папку с историями болезни и пошёл в палату, в которой лежала Елена Васильевна, милая интеллигентная женщина из породы «старых русских». «Вымирают на глазах как мамонты», – подумал он и поморщился от собственного цинизма. Отчего-то вспомнил бабушку: «Скоро Пасха. Надо бы проведать её». Вслух же произнёс банальные слова, которые обычно говорил больным перед операцией.

– Как наши дела? – спросил он, вглядываясь в её глаза. Он всё ждал, что в них, наконец, возникнет желание жить. Глаза – зеркало души. Они врачу могут сказать многое. Но в серых глазах Елены Васильевны он не увидел ничего. «Нет, – подумал он, – ещё рано. Больная не готова к операции. Нужно продолжать капать. Обезвожена, истощена. Она просто не выдержит операции».

Он заметил на груди её какую-то коричневую медаль, висящую на ниточке.

– А это что ещё за штука?

– Вот, доктор, дочь повесила медальон со встроенным стимулятором. Надела, чтобы не огорчать её. Но чувствую – сил будто прибавились. Может, всё обойдётся? Может, выкарабкаюсь?

Елена Васильевна с надеждой посмотрела  на Ломакина.

– Я не возражаю. Носите, – сказал он, уклонившись от прямого ответа. Да и что было говорить? Этих «стимуляторов» за врачебную практику перевидал множество. Они у него вызывали двоякое отношение. Когда понимал, что спасти ещё можно, – сердился дремучей безграмотности людей, их слепой вере в чудеса, обещанные очередными «лохотронщиками» от нетрадиционной медицины. Но если случай безнадёжный, как сейчас, то даже радовался возможности переложить на «средство» необходимость поддерживать больного какими-то заведомо лживыми словами.

– Носите, носите… – Может помочь, – улыбнулся Олег Александрович, – если в это сильно верить. Но знаете, как говорится: на Бога надейся, а сам не плошай! Вам уже капельницы ставили?

– Да…

– А вы, доктор, как думаете, – спросила больная, лежащая напротив, – помогают эти лепёшки, всякие там пищевые добавки, разные аппараты, о которых с утра до вечера кричат по телевизору?

– Помогают, если не фальшивка. Но «помогают», а не лечат. Нельзя, надеясь на всю эту чепуху, затягивать лечение! И я уже сказал: важно в это верить. Тогда может помочь всё что угодно. Здесь начинает работать психика!

– Да мы это понимаем. Только медицинская помощь сейчас многим не по карману. Вот и занимаются люди самолечением…

Сколько раз уже слышал Олег Александрович такие рассуждения. Что он мог на это сказать? У него был приятель, хирург «от Бога», врач прекрасный, а всё бросил и стал заниматься извозом на своих стареньких «Жигулях». Говорит, не может работать в системе, когда обирают больных как липку. Больных, у которых нет ничего, кроме боли и страха! Другой поддался в бизнес, торгует «воздухом»: знает, где есть товар, ищет, кому нужен этот товар, делает какую-то наценку… Лишь бы не соучаствовать, как говорит, в преступлении, которое не даёт ему спать.

– Ну, а если вы это понимаете, то о чём разговор? – Потом снова обратился к Елене Васильевне: – Сейчас сестричка снова начнёт вам капать. Уж очень вы обезвожены. Боли у вас есть?

– Нет.

– Всё равно я на ночь вам назначил снотворное. Мне важно, чтобы вы спали.

– Хорошо, доктор…



Но что бы ни делал Олег Александрович, мысли его были о Серёгине. «А король-то оказался голым, – думал он. – Интересно, что скажет о нём Старик?».

Стариком они называли Сергея Кирилловича Марченко, бывшего главного врача, которому выделили небольшую комнатку в отделении, и он ни во что не вмешивался, не ходил на планёрки, оперировал редко и изредка читал лекции студентам. Он был опытным диагностом и в сложных случаях врачи отделения всегда пользовались его помощью.



Мир, как двуликий Янус, имел светлую сторону, где солнце в целом свете, птички поют, и тёмную, где промозгло и холодно и зарядил бесконечный, мерзкий дождь. И настроение в тот серый февральский день было холодным и пасмурным.

Сергей Кириллович, тучный старик с мешками под глазами и седой шевелюрой, удобно расположившись в кресле у большого заваленного книгами письменного стола, рассказывал Олегу Александровичу историю своего знакомства с Серёгиным. Олег Александрович почтительно молчал, изредка переспрашивая:

– Неужели? Вы его знали с тех пор?!

– Знал… Он ничем особенным не выделялся. Жизнь его прошла передо мной, но до сих пор не могу сказать, что понимаю этого человека. Иногда мне кажется, что в нём много солнца и добра, и тогда я рад, что судьба подарила мне счастье быть с ним знакомым. А иногда чувствую в нём столько демонизма и цинизма… И мне становится горько, что и я, того не подозревая, в своё время оказал влияние на его карьеру.

– Расскажите! Мне очень интересно ваше мнение о нём… Дело в том, что до недавнего времени я его боготворил. И вдруг… Мне очень интересно ваше мнение.

Старик помолчал, словно раздумывая, говорить или не говорить.

– Если бы вы знали, как непросто возвращаться в прошлое, вспоминать то, что хотел бы забыть… Но мне кажется, это вам следует знать.

– Да, это мне важно знать…

– Но нельзя человека выкрасить белой или чёрной краской. Здесь потребуется вся палитра. Простым и круглым бывает только дурак, да и то… А он совсем не дурак.

Старик ещё раз взглянул на собеседника, и тихо начал:

– Тридцать пять лет назад я впервые услышал это имя. После таких «погружений» в воспоминания я потом долго ещё вижу и слышу своё прошлое, и можете мне поверить, такие воспоминания не всегда приятны. Ясно вижу свои ошибки, упущенные возможности, о чём-то сожалею, и всё это изматывает душу. Ну, что ж, приготовьтесь к длинному рассказу.

Судьба забросила меня в этот город, и я был целиком поглощён своими проблемами. И в те времена были проблемы. Не такие как сейчас. Другие. Но и тогда приходилось не жалеть себя, иногда бросаться в драку, спорить до хрипоты, доказывать…

Однажды у нас в диспансере не хватило крови нужной группы, и на Станции переливания её не было. Больной на операционном столе. Я позвонил в приёмное отделение больницы. Дежурный врач коротко бросил:

– Приходите!

Это была первая наша встреча. В умении принимать решение и брать ответственность на себя – ему не откажешь.

Мир тот был безумным. К нему нельзя было привыкнуть, и только в работе мы находили утешение.

Старик тяжело встал с кресла и открыл форточку.

– Душно! Так вот: когда он сел в моё кресло, стал главным врачом, это не добавило ему ответственности и забот. Моя должность для него была лестницей, которая, как ему казалось, ведёт в небеса. А на деле… На деле он выбрал путь, ведущий совершенно в ином, я бы сказал – противоположном направлении.

– Может, не желая того?.. Известно, что благими намерениями выложена дорога в ад.

– Бросьте, какими «благими намерениями»? Во всём, что он делает, – точный расчёт. Я не сразу это понял. Но теперь-то уж знаю почти наверняка. Только чего мне стоили эти знания!

Обладая большой работоспособностью и будучи совершенно не обременённым семьёй, он проводил на работе едва не круглые сутки, с раннего утра до позднего вечера. В его кабинете, в коридорах появились картины, которые, по его мысли, должны были умиротворять, позитивно настраивать всех, кто к нему заходит. Он давно выработал свой стиль общения: практически никогда никому ни в чём не отказывать, но и делать только то, что считает нужным. Улыбаться и жать руки врачам и санитаркам, рабочим и служащим, быть самим очарованием. Улыбка не сходит с его лица.

– О да!

Сергей Кириллович на какое-то время замолчал, словно раздумывал: стоит ли вспоминать то, что давно ушло. Но взглянув на Олега Александровича, решил, что рассказать нужно.

– Хочу быть справедливым: он прекрасно справлялся с должностью главного врача. Быстро решал вопросы, принимал решения, отдавал распоряжения. Он настолько привык к новому статусу, что часто брал на себя то, что совсем и не должен был делать. На всех совещаниях императив в его голосе звучал всё громче и явственнее… Ужасно хочется курить… Это всё – воспоминания!

– У меня слабенький «Kent». Не думаю, что вам будет плохо от одной сигареты.

– Ай, как говорится – «где наше не пропадало», давайте. И я не думаю.

Старик взял протянутую ему пачку, достал из неё сигарету и прикурил от зажигалки Олега Александровича.

– Понимаете, невозможное стало возможным. Оказалось, нет недостижимых вещей. Он всегда мечтал о том, чтобы его слово было последним, воспринималась как истина в последней инстанции. Этакий Цезарь. «Всё приходит вовремя для того, кто умеет действовать и ждать, – говорил он. – Наша жизнь такая, какой мы её творим». Это была его философия. Этим он руководствовался в жизни.

Он развил бурную деятельность, закрепил мнение о себе, как о душевном, совестливом человеке. Вот и меня оставил в больнице, хотя я видел, как ему этого не хотелось. Но из образа – не вышел, было непросто.

Сергей Кириллович снова замолчал. Видно было, как непросто ему вспоминать.

– У него хватило ума не вмешиваться в политическую трескотню, быть одинаково приятным для всех. Вглядываясь в наши будни, вслушиваясь в бесконечную риторику, он понял, что власти стараются вылепить из народа послушного Чебурашку. Он никак не хотел становиться Чебурашкой.

Вскоре полетел в Москву, оттуда привёз планы и финансовую поддержку строительства новых корпусов, деньги на приобретение новейшего медицинского оборудования. Как это ему удалось, я не знаю. Но сделал он то, чего я не мог сделать. Это правда!

– Всё, что он построил, это на те деньги?

– Увы, денег, которые ему удалось добыть в Москве, не хватило, и тогда он обложил оброком заведующих отделениями. Пошла бойкая торговля почётными званиями. Хочешь стать заслуженным врачом России, нет ничего проще: привези три машины кирпича или машину цемента…

– Ну и ну! Неужели!

– Он громко говорил о душе, о нравственности, при этом методы были совершенно безнравственны. Но его утешало, что… не для себя старается, что не себе дом строит, – людям больницу!

Только больным не становилось легче. Теперь никто и не помышлял о бесплатной медицинской помощи. Всё оплачивалось немалыми деньгами. Ко всей этой чертовщине многие скоро привыкли, как привыкает хирург к крови или патологоанатом к запаху разложения. Его не будоражила мысль, что те, кто не мог оплатить услуги, возвращались домой умирать. Всё это – проза жизни, реальность, от которой никуда не уйти! Но глаза этих людей, расширенные от боли и страха… Этого он не хотел видеть, но обязательно увидит, если Там действительно есть Высший Суд!

Сергей Кириллович надолго замолчал. Потушив в пепельнице сигарету, он продолжал молчать, уставившись куда-то в противоположную стенку кабинета, где висел портрет его учителя. Профессор Александр Каллистратович Панков был для него образцом врача.

Олег Александрович тоже молчал, боясь нарушить ход мыслей Старика.

– С распадом Союза в городе появились беженцы, – продолжал Сергей Кириллович. – Среди них были и довольно сильные врачи – доктора и профессора. Он их пристраивал в больнице. Но это не было благородное движение души, нет! Он задался целью умножить свою славу за счет имён и талантов коллег. Вполне здравая мысль. Каждое отделение, по его мысли, должен возглавлять доктор наук, профессор. А мечтой его было создание Учёного Совета, чтобы можно было принимать к защите кандидатские и докторские диссертации. Опять же: благородная идея! Только и она превратилась в фарс. После нескольких поездок в Москву такое решение было принято, и теперь он мог уже продавать не только звание заслуженного врача России, но и учёные степени. За короткое время в больнице появилось множество кандидатов и докторов наук. Хочешь получить учёную степень – нет ничего проще: сделай то-то и то-то, оплати ремонт корпуса, дорогостоящий аппарат. Всё было поставлено на деловую основу. Всё имело свою цену.

Это была очередная ступенька лестницы, ведущей в ад. Действительность, реальность превращалась в фантасмагорию, в гротеск, и трудно было определить, что есть явь, а что – бред воспалённого сознания. Постепенно создавалась атмосфера страха, подхалимажа, творческой недостаточности.

Сергей Кириллович встал, подошёл к столику у стены кабинета, на котором стоял электрочайник.

– Вам кофе или чай? Только предупреждаю: в пакетиках. Уже привык. Даже дома другой не пью.

– Кофе… без сахара. Голова пухнет от услышанного .

Марченко, как добрый хозяин, высыпал в чашку кофе, потом из чайника налил кипятка и передал гостю.

– Спасибо… И что же дальше? – спросил Олег Александрович.

– Это и есть плесень, тяжёлое заболевание, поразившее наше общество. Оно везде: в медицине, в государственных учреждениях от системы образования до юриспруденции… Когда события следуют за событиями, когда окрики перестают быть просто звуком, кровь – материей, жизнь и смерть – одно сплошное небытие, которое ни сон, ни бодрствование, тогда можно видеть всё и не видеть ничего. Теперь уже никто не возьмётся сказать точно, скольким людям он исковеркал судьбы, скольких растоптал, довёл до инфаркта… Кто считал тех несчастных больных, которые так и не нашли помощи? Кто считал врачей, медсестёр, которым он не оставил доброй памяти о работе в больнице?! И все они, плача, с кровавыми слезами стояли перед ним, взывая о милости, а он, спокойный, властный, говорил, переняв тональность и манеру речи у священника своей церквушки: «Ибо сказано вам, чтобы успокоились вы…». Этот его голос заставлял сжиматься сердца тех, кто его слышал, и только подхалимы и выскочки, обязанные ему всем что имеют, славили его, лили елей… И мало кто осмеливался броситься на это чудище. А если и находился какой смелый безумец, то очень быстро оказывался поверженным и растоптанным. И счастлив был тот, кто успевал убежать с тем, чтобы больше никогда его даже не вспоминать! Многие вообще стараются ненароком с ним не столкнуться.

Олег Александрович был поражён услышанным. А Старик продолжал:

– Теперь он достиг таких высот, что мог считать себя небожителем. В самом деле, что ему жизнь или смерть какого-то пациента?! Руководитель огромной многопрофильной клинической больницы, учитель, как он считал, многих своих коллег! Умер пациент? Значит, сделать ничего было нельзя! Делали всё что можно, но медицина не всесильна! Не приняли больного? Но есть много лечебных учреждений, где ему могли оказать помощь. Больница не привязана к территориям и принимает лишь тех, кого сочтёт нужным. Здесь читаются лекции, учатся студенты. Вот для них и подбирают больных… Если оплачены услуги, такой пациент может сюда попасть, но это ничто не гарантирует. Здесь не страховая компания!

Он не боялся жалоб, строгих проверок. Кто захочет с ним связываться?! У всех есть родственники, все мы ходим под Богом!

Но вот что главное: дело, которому он был призван служить, рухнуло, остановилось. Ещё продолжает шуметь пресса, звучат фанфары и он наслаждается своей жизнью в непосредственной близости с Богом, но уже слышен грохот его падения.

И Сизиф жил в своём городе Эфире, но молва не сохранила, что по-настоящему ценного сделал он для людей. Одно известно: его наказал Гермес за его вечный и бессмысленный труд, за то, что он развращал всех, с кем соприкасался. И Сизиф не верил, что с ним может случиться такое, что  память о нём будет столь своеобразна и сурова. И знаете: по сути дела он – одинокий, не имеющий друзей, глубоко несчастный человек. Придумал себе образ и никак не может из него выйти.

Олег Александрович задумчиво сказал:

– Человек – существо общественное. Всю жизнь он играет роль, которую выбрал для себя, в которой ему комфортно. Он ведёт себя так, как ему позволяют обстоятельства. Но логика жизни иной раз выступает жестоким режиссёром, и тогда эта роль может привести его сначала к депрессии, а потом и к краю пропасти… Может, и Серёгин…

– Радость жизни, радость творчества ему неведомы, – продолжал Сергей Кириллович. – И мне его по-человечески жалко. Талантливый организатор, он всю жизнь страдал комплексом неполноценности и, стараясь его преодолеть, любыми способами рвался наверх, но, достигнув определённых вершин, продолжал чувствовать себя так же, как в начале пути. Тогда он надевал маску высокомерия, нещадно карал любое непослушание, иное мнение.

– Но он широко пользуется «Советом старейшин», консилиумом…

– Всё это показуха. Чем у;же человеческая душа, тем быстрее она привыкает ко всему, начинает игнорировать всё, кроме того, что считает для себя зна;чимым. Он привык к тому, что он – Властелин, непогрешимый, что всегда прав.

Он многое осознал в этой жизни, но всё это осело холодным, серым прахом в глубине его сознания. Он – жертва. И единственный шанс выжить, – научиться жить по-новому, начать понимать. Но это для него невыносимо. Не может же он, как барон Мюнхгаузен, вытаскивать себя из болота, схватившись за собственный чуб. Жизнь уже прошла, или почти прошла. Это он не может не понимать. Впрочем, он и не понимает, зачем это ему? В роли Властелина он чувствует себя вполне комфортно.

Сергей Кириллович посмотрел на Олега Александровича.

– Что же вы молчите? – спросил он. – Всё может быть совсем не так. Может, я многого не понимаю, но его вижу именно таким… Повторюсь: он глубоко несчастный человек, одинокий, ничего из себя не представляющий без своего кресла. И меня вовсе не он пугает. Пугает та плесень, которую он распространяет, которая губит молодых. Зараза живучая, выдерживает даже радиацию… Если человек зарастает плесенью, ему кажется, что она и есть суть жизни!

– Мне кажется, что мы обречены. С этим невозможно бороться.

– Но пока есть хоть какой-то шанс, пытаться надо. Восточные философы говорят: «Три вещи не следует терять: спокойствие, надежду, честь. Три вещи в жизни наиболее ценны: любовь, уважение, дружба. Три вещи в жизни никогда не надёжны: власть, удача, состояние. Три вещи определяют человека: труд, честность, достижения. Три вещи разрушают человека: вино, гордыня, злость».

– Но  пока всё поймёшь, пройдёт целая жизнь

Сердце Олега Александровича было как морозная константа среди переменных чувств. Как он сможет называть его Учителем после всего что услышал?! Нет, им не по пути. Их дороги разошлись, чтобы больше никогда не встретиться. Ну, что ж, может, это и к лучшему. Можно заразиться этой болезнью. Она опасна… Рано или поздно это должно было произойти.

– Не могу себе представить, что вдруг он исчезнет. Больница настолько срослась с его именем, что, кажется, всё рухнет, если вдруг он уйдёт… Как будто без него нет жизни! Пустота и тишина…

– Говорят, такие же чувства испытывали те, кому довилось пережить смерть Сталина… Ну, что ж, это понятно… Но не делает вам чести.

Олег Александрович встал и подошёл к окну. Небо было облачным, и в воздухе висели мелкие капельки.

– Февраль, – задумчиво проговорил он. – А что, если уже и не будет снега?

В феврале темнеет рано. И каждый раз сгущающиеся над городом сумерки поражали разочарованием оттого, что он так и не успел сделать то, что наметил.

– Без снега, без холода трудно ощутить в полной мере радость от зелени трав и тепла… это жизнь! А она бывает разной!..

Сергей Кириллович допил свой кофе и поставил чашку в сторонку. Ему казалось, что всё фальшиво имитирует ощущение жизни. И с пониманием того, что сделать он ничего не может, кроме как, стиснув зубы, смотреть на молодого коллегу, которому предстояло жить дальше, он встал, давая понять: беседа закончена.



Сергей Сергеевич вошёл в кабинет, бросив уже у порога секретарше:

– Меня ни для кого нет. Буду к семи. И вот ещё, организуй, пожалуйста, кофе со сливками и печенюшечку…

Когда Эля принесла на блестящем подносе чашку с дымящимся кофе и поставила на стол, он стал набирать Москву.

Смешно сказать, но он не ощущал никакого беспокойства. «Спокойно, – подумал он, – у нас чувствуют только обитатели Северного кладбища!». Его тревожила прокурорская проверка, причём он дважды попробовал звонить областному прокурору, но там отвечали, что Петра Ивановича нет и неизвестно когда будет.

«Это неспроста. Кто-то уж очень глубоко копает! Впрочем, что мне-то волноваться? Больница работает устойчиво, жалоб немного, по крайней мере тех, о которых знаю. Отношение в министерстве идеальное. И всё же хорошо бы заручиться поддержкой Москвы. Наших здесь могут убедить аргументы прокуратуры. Но мнение Москвы они не смогут игнорировать!».

Наконец Москва откликнулась.

– Алло! Говорит Ростов-на-Дону. Мне бы поговорить с заместителем министра Волобуевым Анатолием Ивановичем!

– А кто просит заместителя министра?

– Профессор Серёгин Сергей Сергеевич. Будьте добры…

– Вынуждена вас огорчить, профессор. Анатолий Иванович больше здесь не работает… Могу вас соединить с Вениамином Фадеевичем.

– Нет, спасибо. А где мне можно найти Анатолия Ивановича? У меня вопрос личного свойства. Мы  приятели…

– Если у вас вопрос личного свойства, позвоните его дочери. Она заведует статуправлением министерства.

– Спасибо. Всего хорошего.

– Всего хорошего…

«Так, Волобуев в министерстве уже не работает! Кому звонить? Кто может повлиять на нашего областного прокурора? А может, не стоит раньше времени дёргаться?».

Сергей Сергеевич достал трубку и стал набивать её специальным табаком «Золотое руно». Курил он трубку давно, и ему казалось, что это придаёт ему солидности.

«Нет, успокаиваться нельзя. Нужно лететь в Москву!»

Сергей Сергеевич не привык долго размышлять над такими делами. Нужно значит нужно! Вызвал секретаршу.

– Эля! Один билет на Москву на первый рейс. Вот паспорт. Деньги возьми в бухгалтерии и оформи командировку в министерство.

– Хорошо.

Эля, небольшого росточка пухленькая девушка, взяла паспорт и вышла.



Когда, наконец, Олег Александрович оказался в ординаторской, было уже совсем темно. Он просматривал листки назначений, как вдруг завибрировал его мобильный телефон. Чтобы не раздражать окружающих, он поставил его на вибрацию.

– Ломакин, – откликнулся Олег Александрович.

– Олежек! Так ты придёшь? Я уже так не могу. Видимся только по выходным, как школьники!

– С сегодняшнего дня всё изменится! – весело сказал Олег.

– Что-нибудь случилось?

– Случилось! Потом расскажу.

– Так ты придёшь? Мне нужно тебе что-то сказать.

– Часов в восемь буду у тебя!

– Я буду ждать…

Звонила Юля Золотарёва, дочь работника областной прокуратуры. К чести Олега, его никогда не интересовало, кем работает её отец. Мать девушки пять лет назад умерла, и отец и дочь жили вдвоём. Именно это обстоятельство убедили Юлю в искренности Олега. Впрочем, в какой мере Олег мог быть заинтересован в связи с дочерью прокурора, Юля не знала. Сама она окончила юридический факультет университета и работала следователем в городской прокуратуре.

– У нас династия юристов, – гордо говорила Юля, обнимая Олега. – Дедушка – в областном суде, папа в областной прокуратуре, а я уже советник юстиции в городской прокуратуре!

– Ну, что ж, значит, у нас всё должно быть по закону! Когда мы, наконец, пойдём в загс?

– Подожди немножко! Осенью… Закончу ремонт в квартире…

– Но и я хочу в этом принимать участие!

– Вместе будем покупать мебель. Хорошо?

– Хорошо!

Такой разговор вспыхивал уже не первый раз, но Юля почему-то тянула с окончательным решением. Или не доверяла ему, или ещё что?

Девушку смущало, что Олег кроме своей медицины знать ничего не хотел. Он хирургией был увлечён сильнее, чем ею. Её поражало, что у Олега нет честолюбивых планов. Она считала, что мужчина должен думать о карьере. Потом решила, что в карьере мужчины немалую роль играет женщина – его двигатель к процветанию и власти. Сегодня Юля хотела, наконец, сказать ему о своём решении и обсудить, что нужно сделать в первую очередь. Дело существенно облегчалось тем, что у Олега была только бабушка, которая жила в Новочеркасске. Родители его погибли в автомобильной катастрофе. Бабушку Олег любил, часто ездил к ней, помогал чем мог. Но была она очень старенькой и больной, переезжать в Ростов к внуку категорически отказывалась. Олег был вынужден договориться с соседкой, и та ухаживала за старушкой: убирала, варила, ходила в магазин и на базар…

– Бабуля на таблеточном режиме. Долго ли такое продлится, я не знаю, – рассказывал он Юле. – Рушится память, из-за чего возникают то и дело какие-то бытовые неприятности. Интеллигентный человек, учительница в прошлом, она давно читает с трудом.

– А чего ты не заберёшь её к себе?

– В мою однокомнатную? Да и предлагал я. Отказывается. Говорит, что хочет умереть в своей постели…



Когда Юля открыла дверь родительской квартиры, Олег обратил внимание, что стол накрыт в комнате (ели обычно в кухне) и сервирован на троих.

– Ты кого-то ждёшь?

– Папа обещал подойти. Надо же вам, наконец, познакомиться!

Олег понял, что предстоит серьёзный разговор, вручил цветы, поставил на стол шампанское. Знал, что Юля обожала шампанское, хотя сам его терпеть не мог. Если что и пил, так только водку.

В половине девятого пришёл Андрей Николаевич. Пожимая Олегу руку, посмотрел в глаза. Олег не отвёл взгляда, и это понравилось прокурору.

– Очень рад. Наслышан…

– Спасибо!

– Юлечка, а что у нас сегодня? Праздничный ужин? По какому случаю? – спросил Андрей Николаевич.

– Праздничный! А момент действительно торжественный. Ты же всегда мечтал, чтобы я ушла. Засиделся ты в женихах. Мама ушла от нас вот уже пять лет, а ты всё один… Молод ещё себя хоронить! Потому мне и квартиру купил. Разве я не понимаю?!

– Не говори глупости, это тебе не идёт.

– Да и мне пора уже. Сама чувствую. Вот Олег и решил попросить у тебя моей руки!

– Ну да, ну да… – Андрей Николаевич улыбался и смотрел на Олега.

– Так я всё же не понял, – включился в эту шутливую игру Олег,  – я могу надеяться?

– А как на это смотрит невеста?

– Полоцательно. Ремонт будет завершён не раньше чем через два месяца. Остались плиточные работы, малярка, полы…

Глаза у Юли смеялись, и видно было, что это не все новости, которые она приготовила на сегодняшний вечер.

– Так поживите здесь! Какие проблемы?!

– Нет, мы вполне сможем переждать ремонт в моей однокомнатной.

Олег сказал это твёрдо, и Андрей Николаевич понял: настаивать не стоит.

– Этот ужин можно рассматривать как помолвку?

– Именно так! Я давно об этом мечтал. Но тянула Юленька.

– Тянула. Но больше тянуть не могу. Я должна вам, мои дорогие, открыть одну тайну. Ты, папа, скоро станешь дедушкой, а ты, Олежек, – папой!

Это известие обрадовало Андрея Николаевича, и он взглянул на Олега. Судя по словам Юли, и для него это известие оказалось неожиданным. Но Олег, взглянув на Юлю, улыбнулся и, уже не стесняясь, обнял и поцеловал её.

– Чем ещё ты нас удивишь? – спросил Андрей Николаевич, усаживаясь за стол и приглашая Олега последовать его примеру. – Мы ужинать-то будем или как? Есть повод выпить шампанского. – Он открыл шампанское и разлил по фужерам. – Поздравляю вас, дети! А я как отец всегда буду рядом, на страже вашего счастья.



На следующее утро Олег пришёл на работу как обычно, к началу рабочего дня. Первым делом проведал тяжёлых больных.

– Как у нас дела? – спросил Елену Васильевну. – Помогает медаль?

– Не знаю, но спала сегодня как сурок.

– Это хорошо! Ещё немножко, ещё чуть-чуть… – Потом обратился к медсестре: – Капайте то же что и вчера. Обезвоженность. И вот ещё: организуйте кардиограмму, консультацию анестезиолога, анализы крови и мочи… И на ночь снотворное…

Олег Александрович чувствовал особую лёгкость потому, что, во-первых, вчера, наконец, свершилось то, о чём он думал всё последнее время. К тому же Юленька сказала, что у них будет ребёнок! Нужно сказать, что Олег Александрович не очень-то представлял себя в роли отца, не знал, как к этому известию относиться. Но то, что это внесло определённость и ускорило решение Юленьки, – несомненно. Во-вторых, ещё и потому, что понял, наконец: , что божество, которому молился, оказалось не таким уж святым, и все разрозненные факты, которые в последнее время тревожили его, встали на свои места.

Вечером позвонил Юленьке.

– Как вечер? Поедем после работы куда-нибудь?

– Давай поужинаем в ресторане. Не хочу возиться на кухне. Я за тобой заеду.

Часов в семь они встретились у центральной проходной.

– Едем в «Девятьсот девяносто девять».

– Сейчас извращаются как могут.

– Тебе не нравится название?

– По  мне «Девятьсот девяносто девять» абсолютно то же самое, что и «Шестьсот шестьдесят шесть»!

– Здесь, папка говорил, кормят вкусно и сравнительно недорого.

– Туда так туда! Поехали. Только не гони. Я с тобой боюсь ездить.

– Ну да! Я правил не нарушаю, да сейчас и не разгонишься. Пробки…



Они сидели за столиком, скрытые от посторонних взглядов ажурной перегородкой, увитой виноградной лозой, и тихо беседовали.

– У нас такое делается в больнице. Гудит как растревоженный улей.

– Знаю… Ваш Серёгин дымится.

– Ты что-то знаешь? Расскажи!

– Ничего не знаю. Дело ведёт областная прокуратура.

– Уже и дело завели?!

– Не знаю… Но мне кажется, снимут вашего Серёгина.

– Жаль. Что ни говори, он сильный администратор. Много сделал для больницы.

Им принесли заказанные блюда, и они некоторое время ели.

– К такому ужину хорошо бы фужер шампанского…

– Нет, дорогая! Завязывай со своей привычкой. Подумай о подрастающем поколении.

Юля с любовью посмотрела на Олега и, улыбнувшись, склонила голову в знак подчинения.

– Ты понимаешь, – проговорил Олег, – на этой должности ему приходится соприкасаться с плесенью. Да-да, именно с плесенью. Это такая зараза, от которой невозможно защититься, сама обстановка заставляет копаться в дерьме.

Юля взглянула на Олега и вдруг спросила:

– А если бы ты стал во главе больницы, ты бы заразился плесенью?

– Не уверен. Я, во всяком случае, знаю её симптомы. Это хоть какая защита, – пожал плечами Олег.

– Где бы ты ни работал, у тебя всегда есть риск вляпаться в эту, как ты говоришь, плесень. Разве я на своей работе не могу подхватить эту заразу? Да сколько хочешь! Мало ли у нас продажных следователей, криминалистов, судей?.. Всё зависит от человека! У тебя должен быть иммунитет! Но новая должность дала бы тебе много степеней свободы, и всё зависело бы от тебя! Неужели не хотел бы попробовать?!

– О чём ты говоришь?! Главный поставлен в такие условия, что вынужден копаться в дерьме. Он же не в безвоздушном пространстве живёт, а все, с кем он будет соприкасаться, уже давно поражены этой заразой… – Олег вдруг замолчал, потом тихо добавил: – Впрочем, если ничего не делать, может, можно и не заразиться. Но к чему ты клонишь? Или у тебя зреет сумасшедшая мечта видеть меня главным врачом? Так знай: я этого не хочу! – Он посмотрел на Юлю как затравленный зверь и увидел в её взгляде именно то, чего боялся больше всего. – Нет! Я не смогу ничего делать! Я врач! Врачом хочу и остаться!

– А что Серёгин? На что он рассчитывает?

– Ведёт он себя вполне спокойно, по крайней мере, паники его не заметил.

– Пока не завели уголовное дело… Но он уже дважды летал в Москву. Всё надеется на своих защитников…

– И что? Ему могут помочь?

– Я же сказала тебе, что плесень поразила не только медицину. Юристов она тоже не пощадила. Но не думаю, что кто-то сегодня рискнёт за него заступиться. Время не то…

– Не то, – согласился Олег. – У нас недавно взяли за жабры одного местного олигарха. Никто бы не поверил, что такое возможно.

– А что он делал? Не Ведерников ли?

– Ведерников. Ты уже слышала?

– Слышала. Тоже мне олигарха нашёл. Он, скорее, элементарный мошенник. Наладил производство липовых лекарств, пищевых добавок… Причём установлено, что к некоторым примешивал ингредиенты, создающие зависимость…

– Наркотики, что ли?

– Почти…

– Надо же! Он, кажется, депутат?

– Депутат… – Юля положила на тарелку вилку. – Всё. Объелась. Теперь бы чашечку кофе.

Олег подозвал официанта и попросил принести кофе.

– Ладно, хватит об этом… Противно. Как у тебя?

– Что у меня? Ты всё жалуешься, что не хочешь заразиться, запачкаться, соприкасаясь с грязью, а у меня профессия такая: рыться в дерьме… Впрочем, я не жалуюсь. Я свою работу люблю.

– Вот и хорошо! Следователь прокуратуры может смотреть на всех свысока. Он над событиями. Как в медицине патанатом. Он всегда прав.

После обеда Юля села за руль своей «малютки» и они поехали домой. Теперь они жили вместе в однокомнатной квартирке Олега.



На следующий день Олег Александрович взял на операционный стол Елену Васильевну. Операция прошла без особых осложнений, если не считать клинической смерти на столе. Но… справились, и теперь больная в реанимации, а Олег Александрович решил домой сегодня не ходить. Позвонил Юле и предупредил.

Спал в ординаторской на диване. Кто только там не спал! Ночью трижды ходил в реанимацию, потом ложился и сразу же засыпал. И снилось ему, что он чувствует какую-то вину. Что-то сделал не так, не то, старается загладить вину. Почему-то вспомнил, как недавно гладил свои брюки. Трудное дело: как ни гладишь, а какая-то складочка всё же остаётся. И вдруг Старик говорит ему: «Словами вину не загладишь, уж слишком они легковесны». А он вздохнул: «Легковесны. Не камнем же по голове!». Потом подумалось, что чувство вины уже само по себе – искупление.

– Это и есть плесень! Самая обыкновенная плесень… Она входит в тебя незаметно…

– Господи, о чём вы?

– О смысле жизни, – проговорил Марченко и глубоко затянулся сигаретой. А он подумал: «Странно. Старик же не курит!». А в голове всё время звучал голос Старика:

– Что творится, ты только посмотри! Как верить людям? Кому можно верить? Лекарства фальшивые, врачи – взяточники, гоняют больных, как зайцев по кругу, оперируют порой даже тогда, когда не нужно оперировать, лишь бы сорвать с больного больше денег! Так неужели в этом и есть смысл жизни?

Потом откуда-то возникла Юля. Она села рядом и стала гладить его руку.

– Олежек… Что тебя так расстроило? Успокойся. Тебе нужно отдохнуть… А у судейских! Разве не берут они за то, чтобы выпустить виновного или осудить невинного?!

– Человек рождается, потом копошится, что-то делает… рождает себе подобных и исчезает, оставив после себя таких же… И зачем это всё?!

– И ты всё время об этом думаешь?

– Последнее время – часто.

– Тебя послушать – так и жить незачем…

– Может, это просто хандра. Нет, мне долго отдыхать никак нельзя. Как там эта Гусева Елена Васильевна? Хорошо бы взглянуть!

Словно по внутреннему приказу, Олег Александрович встал и пошёл в реанимацию.



Через месяц на больничную конференцию приехали заместитель министра здравоохранения области, проректор медицинского университета, представители прокуратуры. Зачитали приказ, в котором было сказано, что профессор Серёгин Сергей Сергеевич по его просьбе переводится на другую работу. Он продолжит профессорскую деятельность – будет читать курс хирургии на факультете усовершенствования врачей…

Сергей Сергеевич, вдруг сразу поблёкший, стоял за трибуной и что-то говорил тихим голосом. Никто ничего не слышал. В зале стоял гул.

– …И оправдать высокое доверие…

Было так непривычно слышать его покаянные речи, что в какой-то момент Олег стал сомневаться, Серёгин ли это? Он ведь любил выступать, не мог жить без слушателей, без зрителей, подпитывался их восторгами. Они его вдохновляли на новые лекционные подвиги… И вдруг все эти восторги исчезли, испарились. Он оказался словно рыба, выброшенная на берег.

В создавшейся паузе все бурно обсуждали новость:

– Я помню, как много лет назад в аудиторию вошёл, нет, вбежал Сергей Сергеевич, – начала заведующая отделением нервных болезней дребезжащим фальцетом. – Меня тогда поразили его знания по психологии… Мне казалось… – Увидев, что её почти никто не слушает, стушевалась и скомкала конец фразы: – Да! Судьба играет человеком… Никто не может знать, что его ждёт!

– Ну да, ну да! – поддержала её заведующая физиотерапевтическим отделением. – Мне казалось, что он у нас самый значительный учёный и организатор здравоохранения. А Федулов говорит, что всё наоборот. Он разрушил стройную систему… Ещё что-то разрушил… А как можно было разрушить то чего не было?!

– Тише вы! Дайте послушать? Интересно, кто на его место? Неужели Ломакин? Чем он лучше Серёгина?

Зал гудел. Все ждали, что скажет заместитель министра. А тот даже не вышёл к трибуне. Достал из папки приказ, зачитал его, закрыл папку и, впервые взглянув в зал, спросил:

– Всё понятно, или есть вопросы?

Вопросов не было.

Всем казалось, что Серёгин сейчас очнётся, встряхнётся и не оставит камня на камне от выводов комиссии. Но он как-то смешно наклонил голову, неожиданно снял свой колпак и, взглянув в зал, вышел ни на кого не глядя.

Он прошёл в кабинет, подумал: «Куда я дену все эти книги? Зачем только я их собирал?». Потом закрыл дверь изнутри, предупредив секретаршу, что его нет ни для кого. Почему-то вспомнил своё прошлое.

Он всегда был душой компании, забиякой, любителем молоденьких студенточек. Учиться было некогда: время проводил с друзьями. Хорошее было время! Были друзья! Как умудрился закончить университет – неизвестно. Откуда только он брал деньги на свои развлечения? Происходил-то из небогатой семьи. Переживал: куда направят при распределении. Потом вдруг неожиданно взбрыкнула жена, узнав о его похождениях. Забрала дочь и ушла к своим родным. А он поехал в Новочеркасск…

После того что случилось, он взял за правило хранить втайне свои увлечения.

Потом была Эльвира… Нет, это неправда, что он увлёкся ею только потому, что она была его заведующей! Она действительно была интересной женщиной… Но всё прошло. Разве он виноват? Или было бы лучше, чтобы он стал её обманывать? А потом замелькали, закрутились блондинки, брюнетки, рыжие, с чёрными, голубыми, зелёными глазами… Роскошные фигуры, хоть на подиум! Интересно, были ли у них романы? Наверняка были. Но он умел хранить в тайне свои и чужие секреты…

Подумал: «Как я мог пропустить этого Ломакина? Вот уж действительно, Ломакин! Но здесь я не останусь! А куда? Ещё хорошо, если прикроют дело, а то шума будет!».

Вдруг вспомнил: «Так в родственниках у этого Ломакина, кажется, областной прокурор?! Да, это я дал маху! Как же не учёл? Как же не отреагировал? Вот и получил!..».

– Сергея Сергеевича нет, – услышал он голос секретарши. – Вышел.

– А мы хотели как-то успокоить его. Нужно бороться!

Это говорил его аспирант, совсем зелёный мальчишка, за спиной теснились ещё два молодых врача – вчерашних студента.

– Как жаль! – прозвучал голос заведующей кардиологическим отделением. – Его сейчас не следует оставлять одного.

Серёгин открыл кабинет.

– Входите, входите. Приятно видеть, что вы не спешите присоединиться к тем, кто забросал меня камнями. Но! – он улыбнулся. – Вот не ожидал вас здесь увидеть! Рад, чрезвычайно рад… Спасибо… Очень тронут… – Потом мутным взглядом обвёл свой захламленный кабинет. – Кому всё это оставить? Разве в библиотеку больницы передать? Так там всё больше детективы в ходу. Нужны им философские трактаты как зайцу стоп-сигнал! Вы присаживайтесь, присаживайтесь! – Серёгин внимательно осмотрел сидящих перед ним сотрудников, на мгновение забыв, что он уже поверженный  король. Потом как-то жалко улыбнулся. – Кто бы мог подумать… Мне казалось… А вам спасибо, что не побоялись… пришли…

Пришедшие кивали и сочувственно улыбались. Они никогда не видели Серёгина таким жалким. Чтобы он снизошёл до разговора с ними?! Это было больше похоже на фантазию. Потом вдруг поняли, что чрезвычайно рискуют. Сработала серёгинская выучка. Действительно, этот их благородный порыв может быть расценён новым руководством как враждебный шаг, и тогда…

Они заторопились.

– Вы держитесь, Сергей Сергеевич, – сказала заведующая кардиологическим отделением и встала. – Мне пора. Привезли тяжёлого больного…

Аспирант тоже не хотел, чтобы его видели сейчас с профессором. И вообще нужно серьёзно подумать, кого взять в руководители. Работа практически завершена, но ведь сейчас и требования к диссертациям могут быть изменены… Ломакина? Нет, даже если он и будет главным, у него нет таких связей в ВАКе, какие были у Серёгина. Короче, здесь нужно думать и думать!

Они вышли из кабинета, а Сергей Сергеевич взглянул на Элю, свою верную секретаршу. Вот уж кто точно его не бросит! Уйдёт вместе с ним. Увы! Такова судьба преданных секретарш.

– Так, говоришь, больше никто сюда не заходил?

Он мял в руках шапочку, больше похожую на колпак, словно не зная куда положить.

– Нет. Только Ломакин. Сказал, что в бухгалтерии лишний компьютер и его передадут мне.

– Вот как? Что ж. Рад за тебя…



Дни мчались незаметно. Олег Александрович занял кабинет главного врача через неделю. Дал время Серёгину забрать вещи. На вопрос бывшего, сможет ли он продолжать работу в другом качестве, Олег Александрович ответил твёрдым отказом.

– Мне не хотелось бы поляризовать наш коллектив. Я хочу провести серьёзную перестройку…

– Перестройку? Это мы уже проходили…

– Правильнее сказать, санацию, дезинфекцию. Нужно убить плесень… А это непростое и болезненное дело. Вам это будет не очень приятно…

– Ну что вы?! Новая метла… А где вы увидели плесень? Надо же, нашли словечко.

– Плесень? Да во всём! Вы посмотрите, что в больнице делается? Обдирают как липку больных. Хирурги отказываются учиться делать сложные операции! Говорят: удалят аппендикс, получают те же деньги, что и при резекции желудка! Зачем им лишние хлопоты… Никто ничего не хочет делать, да просто боятся принимать самостоятельные решения. Привыкли, чтобы вы им указывали, что и как делать…

– Ну, что ж. В ваших словах есть своя правда. Только я посмотрю, сможете ли вы что-то построить, купить новое оборудование на те крохи, которые вам отпускают? Бедные больные! Они не просто бедные, они – наши кормильцы! Но меня трудно упрекнуть в том, что я, летая на собственном самолёте, завтракал в Сочи, обедал в Ростове, а ужинал в Москве! Я построил…

– Знаю. Но чем измерить вред изуродованных вами душ врачей, медицинских сестёр…

– Поработаете руководителем, увидите: очень скоро сотрудники станут думать так же, как и вы. А тех, кто будет думать самостоятельно и не так как вы, под любыми предлогами будете убирать… Бог с вами. Одно жалею, не разглядел я в вас лидера. Прозевал…

– Впрочем, вы сможете продолжать читать студентам лекции. У нас больница клиническая. В этом я препятствовать не буду.

– И на том спасибо.

Серёгин взглянул на Ломакина, кивнул и вышел.



Когда Олег Александрович зашёл в отделение, в котором проработал много лет, его встретил новый заведующий. Эльвира Валерьевна ушла на пенсию и забыла сюда дорогу.

– Николай Николаевич! Уже десять, а операционный день до сих пор не начат. В чём дело? Вас здесь поставили для того, чтобы вы думали, а не тупо следовали инструкциям!

– Где мне найти ассистента? У всех срочные дела…

– Что за ерунда?! Вы составляете план операций на неделю?

– Конечно.

– Там расписаны операционные бригады?

– Конечно!

– Так какие проблемы? Я бы мог их пригласить и спросить. Но лучше, чтобы это сделали вы! И вот ещё: я хорошо знаю, что все они имеют с больных, когда оперируют. Лишайте их операций на месяц. Посмотрим, что они запоют!

Олег Александрович морщился, когда подчинённые в порыве служебного рвения на планёрке подробно конспектировали его речь даже тогда, когда сами эту речь и сочиняли.

– Можете не записывать, но сделать нужно…

И шёл подробный инструктаж, что нужно сделать, чтобы получить тот или иной результат.



Капли дождя, дружно стуча по стёклам, напоминали о быстро бегущем времени.

Юля подошла к зеркалу и стала придирчиво разглядывать себя. Уже заметен живот. Ещё немного, и нужно будет отправляться в декретный отпуск. Грудь, как ей казалось, наливалась плохо. Она дряблая, и её форму поддерживает только французский лифчик, способный дряблую грудь делать упругой. Но в целом она ещё о-го-го! А если наденет форму прокурора – так вообще фу ты ну ты! Рост метр семьдесят. Блестящие светлые волосы. Талия иным девицам на подиуме на зависть!

Юля попробовала покривляться перед зеркалом, тренируя разное выражение лица: гнев, удивление, грозный взгляд… Глаза у неё серые, и грозный взгляд получался плохо. Разрез глаз несколько сужен, в маму. Взглядом Юля была довольна: у неё не должна быть душа нараспашку. Она прокурор, а не артистка. Её любимый цвет – синий. Цвет неба. Этот цвет её не расслаблял, а дисциплинировал.

Что сегодня на службе? Дело Понамарёва нужно готовить в суд. Интересно, главный будет раскручивать этого Серёгина или всё спустит на тормозах. Во-первых, заслуженный врач, как ни крути. Многих оперировал. Во-вторых, не себе в карман, вернее, не только себе в карман. И наконец, и это главное, он может потянуть за собой столько людей, что мало не покажется. Но то, что все эти люди теперь у главного на крючке, это уж точно. И, наконец, его сняли. Стоит ли добивать поверженного льва?



После работы Олег Александрович рассказал Юле в лицах, как всё происходило. Рассказал и о своём последнем разговоре с Серёгиным. После него ему стало даже как-то его жалко, хотя, видит Бог, не он его спихнул. Правда, Серёгин-то думает иначе. Сказал, что в Ростове, особенно в медицине так уж повелось: ученики низвергают своих учителей с тем, чтобы через определённое время быть низвергнутыми уже своими учениками.

Они медленно бродили по набережной. Радости почему-то не было.

– Я до сих пор не уверен, правильно ли сделал, что согласился, – говорил Олег Александрович. – Не моё это!

– Уйти ты всегда успеешь.

– Но это не дело: провалить всё и уйти. Нет уж, нужно будет поработать… В конце набережной меня ждёт машина. Володя подвезёт тебя домой, а я поеду в больницу. Нужно ещё поработать…



Первые месяцы после назначения Олег Александрович приходил к восьми и был на работе до шести. Старался в лечебные дела не вмешиваться. Сначала нужно было разобраться с бухгалтерией, снабжением, строительством. Приходил домой, и жаловался:

– И всё же я дурак, что согласился занять это место. Целыми днями копаюсь в бумажках. Больных не вижу. Забыл, что я врач!

– Олежек, это поначалу. Пройдёт. Постепенно снова начнёшь оперировать, – успокаивала его Юля.

Но проходили дни, недели, месяцы, а вернуться к лечебной работе он так и не мог. Всегда находились причины, из-за которых сделать это было трудно. То совещание в министерстве, то учёный совет в институте, то пригласил мэр, то губернатор.

Однажды, расстроенный тем, что заместитель по лечебным вопросам сделала что-то не так, как он сказал, отчитал её при посторонних людях. Потом пошёл в свой кабинет и долго не мог успокоиться.

«Вот так постепенно и мной овладевает плесень, – подумал он. – Она поразила не только больницу, но всё вокруг! Взятки, откаты – обычная практика, и она порождает плесень. Разве можно прожить в наши дни на зарплату медицинской сестры? Или врача? Вот и появляется питательная среда… Что я могу сделать? Впрочем, и я, вероятно, уже поражён этой заразой! Плесень неистребима. И неизвестно, что лучше: быть чистеньким и сосать лапу или заражаться плесенью, но жить не считая копейки, делать дело? Интересно, что на это скажет Старик?..»