Мама, ты меня ждешь?

«Мама, ты меня ждешь?»

Быль или небыль?
Сны ли, воспоминания закружили голову?
То ли дремота ажурное кружево сплетает, то ли память, старая бестия, подшучивает…
*
Вот брат отнимает деревянную лошадку, кричит, обиженно выпятив губу: «Отдай! Это мое!» Сколько им было тем пыльным летом? Четыре? Пять?
*
Следом катится грохот взрыва, несется в лицо вздыбленная земля. Сухие комья травы в судорожно скрюченных пальцах, запах гари и страха, вкус крови на прокушенных губах. Наверное, он кричал – саднит сорванное горло… Кто-то тянет его вверх, помогает подняться. Надо бежать вместе со всеми. Сквозь стену огня. Вперед.
Он стреляет? В него стреляют? Он еще жив? Возможно…
*
Над ним склоняется измученное, бледное до синевы, лицо санитарочки. Карие глаза полны сочувствия, хотя казалось бы, откуда в этом аду?
- Теперь все будет хорошо. Мы в госпиталь тебя направим…
Он шепчет в ответ: «Пить!»
Или хочет прошептать безвольным распухшим языком, что неловко толкается в распухшие губы…
*
А вот то же лицо, спустя годы, снова склоняется к нему: «Ванька! На работу проспишь!»
Это жена будит студеным зимним утром. За окном – белесая мгла, уютно потрескивает печка, смачно зевает лохматый пес, растянувшийся на пороге. Проворные руки живо стягивают  с него нагретое одеяло.
- Иди, а то опоздаешь!
. Тяжелая смена была?
- Хорошая. Три девочки сегодня родились, - она устала после бессонной ночи, но улыбается ему светло и спокойно.
- Ложись, отдыхай, я печку до ухода сам подсыплю, - он неохотно спускает ноги на лоскутный коврик.
*
И сразу проваливается в жаркую темноту боли и бреда.  Голос матери сквозь навалившееся беспамятство удерживает его на краю бездны: «Сыночек! Ты обязательно поправишься, я здесь, с тобой, сыночек…»
 И прохладная ладонь на лбу – жар и боль отступают, гаснут на задворках сознания.
Никто не верил, что он выживет. Тиф повыкосил половину села. Но мать сдержала слово, выходила своего Ванятку, ночи напролет заклиная болезнь. Спасла, чтобы через два года проводить на войну. ..
Сухими глазами смотрела ему вслед: «Ты помни, сынок, я ждать тебя стану».
*
И дождалась. После двух ранений вернулся Иван из огненного ада в степное село. И привез с собой молодую жену, ту самую санитарку, что в госпитале кровавую пену с губ вытирала.
На своих ногах вернулся, не калека. Правда, одна нога так и осталась короче другой – всю жизнь донимали плавающие осколки кости в коленном суставе. Ну, да ничего, привыкнуть можно.
Где это было? Когда?
С ним ли было – не было? 
Память- злодейка все перепутала, все вывернула.
Ребенок и старик – заблудились в лабиринте воспоминаний…
*
Зовет кто, или почудилось?
- Папа! Ты бы воды выпил, лекарство запить надо. Папа?
Он делает глоток, боль обжигает гортань, странно знакомое и странно неузнанное лицо отодвигается, теряется вдалеке.
Закрыть глаза, чтобы голова не кружилась. Стучит в висках, мучает натужным гудением – что за звук такой странный?
*
Да ведь это же пчелы жужжат на пасеке! Он надвигает шляпу  с широкими полями на самый лоб, щурится от солнца.
Благодать! Акации цветут, разнотравье луговое под ноги стелется, пчелки трудятся вовсю. Быть в этом году меду в доме! Светлому, золотому, душистому – дочке на радость.
*
И снова врываются голоса, разрывают благостную дремоту.
-Ох, батюшки, и за что ж такое несчастье? Сил больше нет, на эти мученья смотреть. То ли в сознании он, то ли нет. Стонет  все время. Избавил бы Боженька от страданий! За что одному человеку столько мучений за жизнь выпало?!!
- Узнал он тебя, как воды подносила?
- Нет, все мамку зовет …
- Ты не плачь, доченька. Отец хорошую жизнь прожил. Дай Бог всякому. А что мать зовет – так, кого и звать еще, на пороге стоя. Недолго ему осталось…
-  Да что в его жизни хорошего было? Война, голод, разруха!!!
- Тяжелое время мы пережили, это правда. Да ведь оно всю жизнь не перечеркивает. У каждого добрые воспоминания сыщутся. Ты отцу большой радостью была. Ради одного этого жизнь прожить стоило. А война, что же… Война прошла…
- Несправедлив Бог – столько страданий дать в жизни и в смерти одному человеку.
- Пути Господни неисповедимы. Где мучения, где радость? Всем жизнь полна была доверху. Иди, дочка,  до калитки, скорая вон приехала, проведи людей в дом. Может, укол сделают какой…
Лица, голоса, головокружение. Падаю, падаю – и нет конца падению.
Вдох – боль.
Выдох – боль.
Беспамятство…
Нет. Цепкие пальцы памяти не отпускают, удерживают на краю, не дают упасть…
*
- Ванька! Ты что ж это, паршивец, овец в загон не загнал? Все по грядкам разбрелись, зелень мне потравят, помидоры вытопчут!
- Так Анютка их загнать обещалась, мамка!
- Я вот сейчас хворостину возьму на вас обоих! А ну, живо, в загон животину соберите!
Мама хмурится, а на губах притаилась улыбка, и не страшно ему вовсе, а весело.
В руках у мамки подойник – коров с выпаса только встретила, доить пойдет. И по кружке парного молока каждому из своих пострелят обязательно даст, усы белые краем фартука утрет. Старшему Петеньке, средней Анютке и младшенькому Ванятке…
А там и ужин подоспеет – горячие круглые картофелины во рту катать будем, хрустеть малосольными огурцами из большой макитры. Хорошо…
*
Пряно и терпко пахнет трава. Прогретое за день сено отдает тепло вместе с запахами покоса и утомленной степи. Кузнечики стрекочут, сверчки поют.  Лягушки на реке песню заводят. Парит - быть грозе завтра. А звезды-то какие яркие, ясные, высыпали! А ну как падать начнут? Только руки подставляй, да желания загадывай! Вот чтоб Нюрка соседская, например, в субботу танцевать со мной пошла…
Эх, завтра бы домой съездить, помыться, в чистое переодеться. Неделю в поле, жаркое нынче время, страда…
*
Мать калитку отворяет навстречу, улыбается.
- Мать, ты как знала, что я приеду, на калитке прямо стоишь!
- Да я тебя с утра еще жду. Хлебов свежих напекла. А тебя все нет и нет.
- Решил до края поля дойти, потом ехать, чтоб на вечер работу не бросать.
- Изработался вон, умаялся…
- Кваску плеснешь?
- Кувшин на столе стоит. Только из погреба подняла. Прохладный.
- Эх, мамка, всегда ты знаешь, чего душа просит!
- Матери все про детей знают. Беги, давай, на кухню!

Словно стерли все широким взмахом кисти.
Ночь. Чернота. Безмолвие.
Есть ли кто? Нет ли?
Есть ли я? Нет ли…

*
И снова – мама. Ждет на побывку из госпиталя. Рыдает, уткнувшись в плечо. Он обнимает ее, маленькую, худенькую. Сильную.
- Вот он, я, мам. Ну, чего ты? Живой же…
- Все хорошо. Все хорошо, сынок. Я сейчас… Идем за стол…
Утирает слезы подолом фартука, спешит на стол выставить сбереженные для сына лакомства – кусочек сахара, банку консервов, ломоть хлеба. Сердце щемит, ком в горле. Он-то знает, что давно они лебеду едят, да в степи колоски подбирают. Голодно здесь. Страшно. Разве что не стреляют каждый день…
Ставит на стол свои гостинцы – банку сгущенки, жестянку с чаем. Слезы накатывают нежданно, вдруг. Всхлипывает, как маленький, обнимает мать.
- Все хорошо, сынок…

Он умирал долго и трудно.
Боль с каждым выдохом выталкивала жизнь, каплю за каплей, мгновение за мгновением.
Еще одно утро.
Еще одна ночь.
Напрасное утро. Мучительная ночь.
Слова и лица плясали в странном хороводе.
*
Годы листаются, память услужливо подкидывает обрывки фраз, встреч, прощаний. То ли прошлое, то ли настоящее – поди разбери в круговерти. Жизнь - одно слово!
Там, за плечами – жизнь. Позади.
Впереди – черта. Манит к себе, зовет, один шаг  - и перешагнешь ее, сбросишь память, как котомку с плеча. Да не хочется с родным нажитым расставаться.
Зажмуриться, что ли? Чтобы шагать не страшно?
Вроде бы и не полна котомка заплечная, а сколько всего в ней оказалось. Не перебрать в одночасье весь мусор и все сокровища, что успели за годы накопиться.
*
Вдруг подумал некстати, что мать-то все молодой вспоминается. Вроде и прожила восемьдесят семь лет, а вот старость ее как будто мимо прошла, из памяти стерлась. Как и не было ее, старости окаянной…

И снова – провал, падение в черноту. Кружение в тумане – липком, вязком, промозглом. Обрывки снов и слов, как острова, выныривают внезапно и снова исчезают.
Тревожно и страшно в сизом безвременье.
Ни дорог, ни пути. Не выбраться.
Вроде и зовет кто-то. Да лиц не узнать, не разглядеть.
Позвать бы кого.. Да язык не слушается…

Обволакивает серая мгла, сознание путает.
Бежать хочется.  Вперед, по кругу, назад – лишь бы не утонуть в тумане, не остаться тут навсегда безгласным…
И как в детстве – отчаянно, из глубины души – рвется к небу крик: «Ма-ама-а!!!»
Сквозь вязкую глухую вату: «Мама, где  ты? Мама-а!»

Круговерть и мельтешение воспоминаний остановились.
Тишина в сердце. Оглушающая. И теплый золотой свет.
Хорошо, когда так. Спокойно. И боль, наконец, отпустила.
*
Обернулся. Да вот же она, дорога, под ноги стелется!
Теплая, пыльная, степная дорога, до одури родная.
Дорога, что ведет от дома до хутора у речки, куда с ребятней сто раз летом взапуски гоняли. И мама идет навстречу, рукой машет, к себе зовет.
- Ванька! Да быстрей же, давай! Сколько тебя ждать можно?
Он ускоряет шаг, мимоходом срывает полевую ромашку с обочины, глупо улыбается во все лицо, скрывая накатившее волной облегчение.
- Вечно ты ждешь меня, мамка. Непутевый я у тебя!
- Дождалась вот. Сынок…

Он все еще улыбается…
И не видит, как тяжело опускается на стул рядом с кроватью его жена.
Натруженные пальцы усталой руки медленно скользят по лицу, закрывают глаза.
- Вот и увиделся ты с мамкой, Ваня. Скоро и мой черед придет. Ты меня встреть там, ладно? Чтобы уходить легко было, - шепчет она вслух, то ли Ивану, то ли себе, и безмолвные слезы медленно катятся по морщинистым щекам. - Хорошую жизнь мы с тобой прожили, Ваня. Долгую…