Наш двор. Зарисовки...

 Лешка и Сережка

Самый хороший месяц лета – июль. Погода замечательная, родители уже в отпуске, ну, или почти в отпуске. Можно ходить с отцом на речку. А, главное впереди еще два месяца каникул….

Воскресное июльское утро. Все окна и балкон открыты. Во дворе еще прохладно и тихо. Откуда-то доносится стук молотка. С балкона слышно, как сосед с третьего этажа,  дядя Слава,  ругает свою доберманшу Зорку:

- Тебя просили лезть сюда носом? Вот что ты сделала? Ну, чего фыркаешь….

Во двор 99-го дома, зашла тетка-молочница, которой надоело стоять на рынке, кричит она  так, что слышно на пять дворов:
 
- Молочко, свежее, утрешнее!

Мама вышла из кухни, и только собралась сказать, что надо купить молока, как буквально застыла на месте…  Тишина двора взрывается диким ревом:

- Нинка, а-а….!

Вопль обрывается.  Со двора доносится возня и пыхтение, потом рев возобновляется  с удвоенной силой. Мама, папа, и я в ужасе выскакиваем на балкон. В квартирах рядом  открываются окна. Соседка с пятого этажа тоже выбежала на балкон, слышно, как она говорит:

- О, Господи, кого там убивают?!

Картина, открывающаяся нашим взорам, достойна батального полотна «Поединок Пересвета с Челубеем на Куликовом поле»: посреди двора, в песочнице, дерутся братья Бунченковы. Старший -  Лешка сладострастно макает младшего - Сережку головой в свежую, только вчера подсыпанную новым речным песком кучу, а тот орет диким голосом в промежутке между маканиями.

Из подъезда выскакивает баба Нина, сестра Лешкиного и Сережкиного деда, которая больше всех любит младшего внука:

- И, что ж ты делаешь, и-и-и…, - кричит баба Нина высоким сорванным голосом и устремляется к песочнице.

Лешка, не теряя ни минуты, макает Сережку головой в песок еще раз и, что есть духу, мчится в дальний конец двора.

С полотенцем наперевес во двор выбегает вторая бабушка братьев  – Мария Фроловна, видя, что преступник успел улизнуть, она идет к Нине, которая уже утешает пострадавшего. Мимолетно приласкав Сережку, Фроловна, как ее зовут соседи , зычно кричит, обращаясь к Лешке:

- Ну, ты придешь домой, ах, ты сопля македонская! Ну, ты придешь!

С другого конца двора доносится:
- Ме-ме-ме!

Лешка поддразнивает бабушку, зная, что она не побежит за ним сейчас, а та,  погрозив вдаль кулаком, удаляется, говоря под нос:
- Вот по чей заднице хворостина плачет!

 Нина отводит Сережку на лавочку возле подъезда, сует ему в руку печенье и говорит:

- Сережечка, не плачь!

Потом поворачивает голову в сторону шестого подъезда, где по ее мнению затаился преступник, и кричит:

- Только подойди к нему!

Издали опять доносится торжествующее:

- Ме-ме-ме!

Нина в негодовании удаляется. Сережка ест печенье, миропорядок  и тишина восстанавливаются, соседи возвращаются к брошенному завтраку. Мама с улыбкой комментирует:

- Братья Бубенчиковы в своем репертуаре.

Лешка и Сережка, из  95-ой димитровской  пятиэтажки, были личностями известными всему хрущебному микрорайону между улицами  Димитрова и Радищева. Братья Бунченковы (или, как их звала моя мама: братья Бубенчиковы, в честь старух Бубенчиковых из каверинских «Двух капитанов») без конца дрались, куда-то лезли, кого-то дразнили…, но все это происходило не от злобности душевной, а от неуемной энергии, которую братья просто не умели расходовать в мирных целях.

Бунченковский клан был многочисленным и  колоритным. Главой семейства была бабушка Мария Фроловна Бунченкова. Она командовала, руководила, наставляла, сообщала обо всех проделках дворовой малышни родителям, возглавляла традиционные предподъездные посиделки по вечерам, короче говоря, полностью соответствовала своему шутливо-уважительному дворовому прозвищу – Комендант.

Дед Бунченков – Петрович, был степенный и солидный, в меру выпивающий  русский мастеровой. Плотник по профессии и резонер по призванию, больше всего на свете он любил сидеть возле подъезда на лавочке и беседовать беседы с соседями, иногда отвлекаясь от этого дела, чтобы прикрикнуть на внуков, в том случае, когда их поведение было уж совсем бесчинным. В остальное же время Петрович внуков не воспитывал, стараясь только занять их полезным делом: помочь побелить стволы у яблонь, которые он посадил во дворе и старательно обихаживал, лавку у подъезда починить, полить цветы в палисаднике, или приобщал своих архаровцев к общедворовому субботнику майскому или ноябрьскому, смотря по сезону.

Братья охотно выполняли распоряжения деда, ждали его похвалы и радовались ей. Правда, это ничуть не мешало им тут же, после совершения общественно полезного деяния, сотворить что-нибудь такое, что сразу же перечеркивало принесенную ими пользу. 

Приходящая баба Нина, сестра Петровича,  была в семействе миротворцем и жалельщицей. Она любила внуков до беспамятства, особенно младшего - хитроватого Сережку. Братья прекрасно знали, что за защитой и оправданием в любой ситуации надо идти именно к Нине, чем нередко и пользовались.

Мать мальчишек Лида – средняя дочь Фроловны и Петровича, отличалась суровым нравом. Сыновей она очень любила, но принцип воспитания исповедовала жесткий:

- Драть их чаще надо!

Но надо сказать, привыкшие  к такому обращению Лешка и Сережка, мать не боялись, и слушались ее лишь тогда, когда она брала в руки хворостину или ремень, намекая на скорую расправу.

Дядья братьев, младший – положительный и непьющий Валера, и старший – пьющий, разведенный Славка,  откровенно забавлялись, наблюдая за племянниками и их бесконечными проделками. Славка мог замахнуться на пацанов только, если бывал в крепком подпитии, а Валера, выслушав от матери или сестры очередную историю «злодеяний» Лешки и Сережки, смеялся, и говорил:

- Вот, черти полосатые!

  По сути, братьев воспитывали, точнее, пытались воспитывать, только Фроловна и Лида. Однако их порывы разбивались о глухую стену.  Лешка и Сережка четко усвоили, что пороть их будут только один раз, причем,  за все сразу, и шкодили с поэтическим упоением, стараясь оттянуть момент наказания, как можно дальше.  Но  здесь на их пути вставало серьезное препятствие в лице Фроловны. Бабушка, не смотря на внушительные габариты, и соответствующую им чинность движений, обладала потрясающей способностью вырастать, как из-под земли перед безмятежно пакостничающими внуками, молниеносно хватать их за шкирки, и волочь домой с победоносным выражением лица. Поэтому даже в самые вдохновенные моменты Лешка и Сережка воровато оглядывались, готовые сорваться и бежать в неизвестном направлении спасаясь от очередной порки.

Нельзя сказать, что братья относились к обрушивающимся на их головы, а, точнее, противоположные части тел, наказаниям, безобидно. Дух мятежа подталкивал их к рискованным и мстительным действиям. Лешка в отместку показывал матери и бабушке язык.  Сережка был более сообразительным,  и однажды привел весь двор в истинный восторг своей язвительностью . После очередного жесткого нагоняя, кончив орать, и отбежав от бабушки на безопасное расстояние, Сережка снял трусы и,  повернувшись к зрителям, сидевшим на лавочке возле подъезда  причинным местом, затянул нараспев:

- Пи - иська, писька, писька, писька!

Фроловна, безусловно, любила внуков, слегка гордилась их неуемным жизнелюбием, и относилась к ним с грубоватой нежностью. Как-то раз, глядя на возвращавшихся после очередного «дела» братьев, она произнесла поистине сакраментальную фразу:

- О, идут, колбелишши!

«Кобелишшам» в то время было шесть и четыре с половиной года. Правда, иногда, на Лешку и Сережку находил стих послушания и покорности, они старательно изображали пай-мальчиков, но надолго их не хватало, уж слишком мешала природная живость характеров и жажда новых впечатлений.

Как-то раз Лида и Фроловна решили повести своих охламонов сфотографироваться. Перед этим их долго мыли, причесывали и одевали. Когда Лешка и Сережка вышли во двор в белых льняных «толстовках» с синими кантами на бортах и карманах (кстати говоря, страшно дефицитных, чтобы обрядить братьев  в достойные «карточки» одежды,  Лида отстояла за «толстовками» огромную очередюгу в «Универмаге»), в синих трикотажных шортах, белых гольфах и новых сандалиях, они даже на самих себя были не похожи. Вид у них был благонравный и важный. К довершению великолепия на головы им были водружены белоснежные панамки. Но стратегической ошибкой Лиды было выпустить братьев во двор на несколько минут раньше, чем они с матерью успели облачиться в парадные туалеты. Только-только  кончился дождь, и лужа между третьим и четвертым подъездом была полна до краев. Лешка и Сережка влезли туда просто по исследовательской привычке.

Когда Лида и Фроловна вышли из подъезда в парадных платьях и с выходными сумками через плечо, весь двор замер в предвкушении дальнейшего: Сережка сидел в самой середине лужи, возя в ней руками, а Лешка, как раз собирался влезать на «берег», вытирая жирную грязь о новую рубаху. Лида просто остолбенела от гнева, а Фроловна воздев руки к небесам, истошно возопила:

- Бить их,  собак!!!!

Реакция братьев была быстрой, вытаращив глаза и схватившись за руки, они кинулись бежать, но Лида, как коршун цыпленка  схватила за штаны Лешку, а Фроловна подоспевшая сзади, подхватила поперек живота Сережку. Братаны заорали истошными голосами, но было поздно. Лида, лицо которой заливал ничего хорошего не предвещавший румянец, уже втолкнув в дверь подъезда упиравшегося Лешку,  на секунду задержавшись, чтобы отломать от росшего под окнами квартиры Бунченковых куста жасмина два внушительных прута.

Минут через двадцать, румяная от возмущения и затраченных усилий Фроловна, сидела на лавочке перед подъездом и повествовала:

- Ну, это ж засранцы какие! Нахлестали их по задницам хворостиной, а они воют! Вон, на весь двор слыхать!

Из окон квартиры Бунченковых доносился утробно-синхронный вой и возмущенный голос Лиды:

- А ну, замолчите, а то еще добавлю!

Окрики матери не производили на братьев никакого впечатления. Обычно, стоя в углу, после экзекуции, они выли или орали до тех пор, пока их не выпускали на улицу.  Не плакали, а именно орали или утробно выли, изводя родных. В подобных случаях урезонивателем выступал Петрович. Экзекуция и последующее стояние в углу прекращалось после его ходатайства, а помилованные «преступники» выходили на свободу.

Деда внуки обожали.  Он был единственным человеком, который мог превратить  свойственную им энергию разрушения в созидательную силу, и воспитал во внуках  немного бестолковую, но горячую любовь к «братьям меньшим». Сначала под руководством Петровича, а затем самостоятельно, Лешка и Сережка опекали и подкармливали бездомных котят, щенков, «усыновляли» выпавших из гнезда птенцов и прочую мелкую живность, оставшуюся без крова или материнской опеки.

Выкорм питомцев начинался в мае, а заканчивался в октябре. За это время подросшие и отъевшиеся «сыновья полка» либо находили постоянных хозяев, либо пополняли армию местных шавок и мявок, которые вполне комфортно вписывались  в окрестный ландшафт,   ночуя в теплотрассах, и  питаясь на задворках столовой местной школы или от сердобольных соседей.

Мать и бабушка не разрешали братьям завести котенка или щенка дома, что в принципе было  невозможно, так как в трехкомнатной хрущевке Бунченковых было, мягко говоря, тесновато: Лида, Лешка и Сережка, Петрович и Фроловна, младший из дядьев Валера с женой и сыном,  и старший Славка, который после развода великодушно «отказав» жилплощадь жене,  вернулся под родительский кров. 

Но братья не унывали и  строили  загончики, будки и загородки для своих питомцев прямо во дворе, в кустах рядом с соседней, 99-й, пятиэтажкой. Для этой цели с рынка, а то и просто с «помойки», стаскивались ящики и коробки, из соседних пятиэтажек воровались коврики и циновочки для вытирания ног, а с сараев, стоящих во дворе дома № 93, листы резинового или керамического шифера. 

Строительство жилья для очередного котенка или щенка становилось делом общественным. Вся дворовая малышня, а случалось и ребята постарше, если питомец был особо симпатичным,  принимали деятельное участие в опеке. Роли и функции опекунов распределялись сами собой. Парни «порукастее», в их числе и Лешка, который для этой цели заимствовал у деда плотницкий инструмент, конструировали и сколачивали будку, девчонки шли по домам за пропитанием для мохнатого дитяти, а Сережка, и несколько ребят постарше, отправлялись «тырить» сопутствующие материалы. Как не странно, самым ловким и удачливым «тырщиком» всегда был Сережка. Он мог спереть коврик, шифер, утеплитель для будки буквально на глазах владельца, да, еще, засунув добычу под рубаху или, если позволяли условия грабежа, спрятав ее в близлежащих кустах, артистически «отводил  от себя». При этом вид у него был не то что невинный, а  просто ангельский:

- Не, дяденька, я не видел, - говорилось, честно глядя в глаза  обкраденного дяденьки.
- Да, это, наверное, Борька из «стопервого»,  хотите, я его найду и приведу?

Дяденька, видя перед собой  немного чумазого, но вполне херувимоподобного малыша, с невинными голубыми глазами, кудрявой головенкой и просто-таки написанным на физиономии желанием помочь его горю, таял и посылал Сережку за мифическим Борькой, Колькой или Сашкой. Серега торжествующе сбегал с места преступления, не забывая захватить добытое, выкрикивая на ходу победную песнь.

Если же незадачливый дяденька,  в поисках похищенного,  случайно забредали  в наш во двор, отчаявшись дождаться добровольного помощника, то стоявшие на «шухере» участники стройки подавали Сережке знак, после которого тот буквально растворялся в воздухе, и спроваживали искавшего утраченную собственность взрослого со двора с искусством куропатки, уводящей  охотнючью собаку от своего гнезда.

- Нет, мы никого не видели, а Вы сходите на «школьный» (варианты могли быть разными, главное было увести подозрительного дяденьку подальше), может там, кто видел.

После ухода незадачливого визитера Сережка появлялся перед восхищенными сообщниками и отплясывал дикарский танец  с высовыванием языка, спусканием штанов и  демонстрацией голой «пятой точки»  во след   исчезнувшему «врагу».

Самым знаменитым  деянием братьев на ниве юннатства  стало усыновление кошки Мурки «со отпрыски».  Более того,  скандальная слава Бунченковых – младших после этого эпизода приобрела благородный робингудовский оттенок.

В один из дней, совершая очередной набег на бесхозные кусты крыжовника во дворе 93-го дома, Лешка и Сережка увидели, как подвыпившая  соседка из второго подъезда выволокла во двор старую бельевую «выварку» и какой-то сверток, издававший отчаянное мяуканье и писк.  Серега, как человек, вызывавший у взрослых больше доверия, немедленно подошел к женщине и спросил:

- Тетя, а это у тебя чего?

Тетя, жаждавшая поделиться с кем-то своим «горем», ответила, что ее падло-Мурка, нагуляла котят, и она собирается утопить мамашу вместе с приплодом в «выварке», «чтоб ей неповадно было». После чего, распорядилась:

- Ну-ка, пацаны, постерегите все, а я пока за кипятком схожу, - и на не очень твердых ногах отправилась обратно в подъезд.

Едва соседка скрылась в подъезде, как Лешка перевернул «выварку» верх дном и стал камнем отбивать склепанные края днища, а Сережка, приплясывающий от нетерпения, стал к подъезду   «на шухер». Услышав хлопнувшую в подъезде дверь  и нетвердые шаги, спускающейся  вниз женщины, младший немедленно помчался к старшему, который изо всех сил прыгал на днище выварки. Оценив обстановку,  Серега с разбега заскочил на дно посудины, которое с треском проломилось, помог Лешке выбраться из «выварки», сунул ему в руки сверток с отчаянно мяукавшей кошкой, и, что есть силы завопил:

- Шуба, валенки идут!

Лешка, не теряя ни секунды,  задал стрекач,  таща в подоле футболки сверток с несостоявшейся утопленницей, которая, очевидно, почувствовав, что попала в добрые руки, замолчала. А Сережка, прежде чем убежать, исполнивший  перед остолбеневшей теткой танец со снятием штанов, последовал за братом, крича на весь двор:

- Бабка-кулябка, старая тряпка!

Запыхавшиеся, взлохмаченные, пышущие самодовольством и восхищенные собственной дерзостью мальчишки ввалились в наш  двор, чуть не сбив с ног деда, который собирался идти за квасом.  Петрович, дольно быстро уяснивший суть дела, дал пацанам четкие инструкции:

- Раскутайте ее,  а то задохнется, дайте ей поесть, пусть котят покормит, найдите ей ящик какой-нибудь, и со двора ни ногой, пока я не разберусь с ее хозяйкой!

Очевидно,  разборки Петровича  с «любительницей кошек» из 93-го дома были произведены при помощи не слишком нормативной лексики. Потому, что ровно через десять минут Петрович вернулся обратно, и махнул пацанам рукой, жест, который между дедом и внуками означал «опасность миновала»,  после чего Лешка, Сережка и окрестная малышня занялись привычной процедурой  будкостроения.

К слову сказать, судьба Мурки и ее семейства, которое оказалось весьма многочисленным, вместе с мамашей десять душ, с легкой руки Петровича, тем же вечером поведавшего о происшествии на традиционных предподъездных  посиделках, оказалась очень счастливой. Мамашу и котят кормил весь двор, через месяц котят, которые были сплошь котами, разобрали, а сама мамаша поехала в деревню к одной из соседок, где прославилась, как образцовая крысоловка и жуткая гулена.

Этим же летом братовья отличились еще одним «приносом-приводом» питомцев в лоно родного двора, причем, руководили ими те же мотивы спасения безгрешной жизни «малых сих».

На соседнюю биофабрику привезли молодых цыплят-бройлеров, с целью испытать на них новомодную вакцину от какой-то куриной хворобы.  Кто-то из взрослых сказал при братьях о том, что куры от этого часто дохнут. Лешка и Сережка немедленно отправились в «экспедицию» во двор биофабрики . Результатом похода было спасение курочки и петушка, которых  «икранул», по его собственному выражению, Серега, пока Лешказабивал баки сторожу.  «Тиснув» по пути  со двора той же биофабрики с полкуля проса для прокорма курочек, Лешка при помощи брата построил возле песочницы очень грамотный загончик  с местом для выгула и насестом. Но когда петушок стал петь, будя весь двор на заре, соседи не выдержали:

- Они скоро лошадь во двор приведут – фраза, брошенная кем-то, на все лето стала крылатой в описании подвигов двух братцев.

Курочек изъяли в пользу соседки со второго этажа бабы Моти, которая к осени  дорастив их до кондиционного размера, продала  «курей» на рынке, на развод. 

Незаметно подошла пора отправки в школу Лешки. Накануне первого сентября братья подрались из-за купленного Лешке ранца с картинкой из «Ну, погоди» на крышке, так что на первую торжественную линейку старший из братьев отправился с огромным «фонарем» под правым глазом.

Через два года Лешка «отомстил» брату: на свое первое сентября Серега отправился с огромным шишаком на лбу. В процессе конструирования самодельной тележки-самоката старший уронил наголову младшего  подшипник .

В школе братья пользовались славой незловредных хулиганов. Учились они от случая к случаю. Безграмотность Сереги приводила в изумление его классную – «русачку»:

- Сергей, ну, почему ты пишешь «кирова», но хоть бы ты «карова» написал, а, то даже непонятно, что ты хочешь сказать!

Серега выслушивал замечания с философским спокойствием и продолжал писать так, как слышал или, точнее сказать, говорил, а поскольку половину слов от торопливости он проглатывал, а остальные произносил, так, как ему казалось удобным, то нормы русского правописания представлялись ему чем-то странным,  и не нужным в бытовом обиходе.

Лешка с первых дней пребывания в школе прославился, как отменный силач и залихватский драчун, который в раже не задумывается о последствиях боя, и кидается на противника любого возраста, размера и школьной табели о рангах. Впрочем, братья дрались, как и шкодили вместе, поэтому, где дрался один, тут же появлялся и ввязывался в драку и другой. Поэтому из битвы, даже при неблагополучном исходе, оба выходили «изрядно ощипанными, но не побежденными».

Однажды после очередной битвы они явились домой с оторванными рукавами школьных пиджаков. У Лехи был оторван правый рукав, у Сереги – левый.  Такой результат удивил и восхитил даже Фроловну,  которая,  зашивая пиджаки, ворчала:

- Вот шпана, как специально….

И тут же добавляла в раздумье:

- А, что, наших бьют, нельзя мимо идти, хоть дерутся заодно…

Перейдя из начальной  в среднюю школу, братья соблюдали святой принцип братской заединщины и на все дела, включая даже классные субботники, являлись вместе. По одиночке им было скучно. Одноклассники относились к ним симпатично, даже с уважением. Непревзойденной способностью Лешки были плевки на дальность, тут его никто не мог переплюнуть даже среди старших, а Сережка прославился тем, что мастерски ловил голубей и играл в «трусилочку». 

Голубей Серега ловил, действительно, мастерски, что называется в полете. Просто выжидал, когда голубиная стая соберется взлететь и подпрыгивал…., а опускался на землю уже с голубем в руках.

- Ну, чистый кот, - с восхищением говорили пацаны.

Голубей Серега всегда выпускал на волю. Ловля была для него чистым спортом и когда, кто-то предложил пойманного голубя зажарить, искренне возмутился:

-Ты че,  совсем во! – и выразительно покрутил пальцем у виска.

Взрослели братья как-то незаметно.  Лешка тянулся вверх. Годам к 14-ти, миновав стадию «гадкого утенка» , он вымахал в здоровенного «дядю», перерос деда и дядьев, не говоря о бабушке и матери. С тех пор наказывать его за художества привычным образом стало довольно затруднительно, поэтому Лида и Фроловна старались воздействовать на сына и внука словесно, что приносило мало толку.  Поняв, что времена порки прошли невозвратно Лешка с серьезно-скучающим видом выслушивал мать или бабушку, давал клятвенные обещания поумнеть и продолжал валять дурака в свое удовольствие.

С легкой руки деда в его характере стали просыпаться лениво-покровительственные черты: донести Фроловне тяжеленную авоську с базара, утихомирить бушующего по пьяному делу Славку, отправив его спать посредством тычка в затылок, разнять дерущуюся во дворе малышню …. Взрослея, Леха оставался бесшабашным, добродушным и немного дурашливым.

Серега рос не ввысь, а вширь. При небольшом росте у него была такая же кряжистая и крепкая стать, как у Петровича, и  миловидная физиономия, которой он  в нужный момент умел придать любое выражение: трагическое, покорное, подхалимское…. Поступками Бунченкова-младшего, в отличие от простоватого Лешки,  руководил трезвый расчет.  Он быстро понял, как умилостивить бабушку и мать, как не нарываться на неприятности в компании пацанов постарше, с которыми теперь водил знакомство, а, кроме того, не оставил привычки, время от времени, чего-нибудь «икрануть», с выгодой для себя, конечно. В сиих рискованных предприятиях ему обычно везло, правда, кражи были мелкие и без жадности, которая «губит фраера»: свиснуть под шумок пару блесен из охотничьего отдела зоомагазина, стащить горсть семечек  у бабушки на рынке или булку из булочной. 
Трофеи честно делились с братаном или друзьями, а, чаще всего, с первым знакомым, подвернувшимся под руку. Причем,  на вопрос откуда , Серега неизменно  отвечал:

- Я скрал!

Петрович, от которого братья ничего не скрывали, не раз объяснял внуку опасность такого рода развлечений:

-Ну, а поймают? Ведь мало того, что в школу придут, позору будет, ведь могут и в колонию или спецшколу упечь, ты ж большой уже пацан!

Но Серега только отмахивался от деда:

- Не поймают, я ловкий!

Однажды на глазах моего отца он спер из местного книжного магазина контурные карты по экономической географии для восьмого класса, которые ему были не нужны в принципе. Отец  долго пытался добиться от  него зачем. Серега только пожимал плечами:

- Да, просто, интересно…, ну, хотите, дядь Юр, я их на место положу,  и  никто и не увидит?

И положил, но на все дальнейшие разговоры о моральной подоплеке совершенного действа только отмахивался, и возмущался:

- А, чего эти тетки -дуры…. Я ж ничего больше не брал, а карты эти стоят 15 копеек.  А они стоят и моргают…

Помню, что после этого случая,  отец долго говорил с Петровичем, а тот вздыхал и сокрушенно качал головой:

- Ох, Юрий Иваныч, а чего ты от него хочешь?  Это натура такая, чего, где плохо лежит, то и стащит…. Ох, кончится это все цугундером, а говорить ему…, язык наварить, думаешь, я не говорил? Это он в отца  в своего, тот тоже никогда мимо не пройдет, если чего не так положено  - и Петрович обреченно и горько махал рукой.

Когда Сереге исполнилось 13-надцать, в дворовой жизни произошел инцидент,  окончательно убедивший юного похитителя в том, что, воровство,  хотя и не одобряется большей частью населения земного шара, но иногда бывает и полезным.

У одряхлевшей и потерявшей былую ловкость и расторопность бабы Моти, какой-то рыночный забулдыга, подрядившийся донести до дома сумку с покупками, унес и сумку, и кошелек с изрядной частью пенсии, да, еще и облаял Мотю старой кошелкой.   И сумка и потертый кожаный «портмоней», как рассказывала, голося  на весь двор, несчастная баба Мотя достались на милость победителя.

Лешка, Серега, и еще пара пацанов постарше, Дрюпа и Вован из первого подъезда, случившиеся в этот момент во дворе, выслушав горестную повесть бабы Моти, выразительно перемигнулись, и Дрюпа как самый тертый,  блатной и уважаемый в табели о рангах местной шпаны,  мотнул головой стоявшей в ожидании троице:

- Пошли!

Всех рыночных «хануриков», а также и места их дневной дислокации, Дрюпа, и Вован знали, что называется наизусть. Окончив год  назад восьмилетку, и поступив в какой-то «чушок», они нередко вместо того, чтобы отсиживать часы в училище, толклись на рынке, подрабатывая на пиво грузчиками, или чиня мопеды и мотоциклы приехавшим в город  «на продажу» колхозникам.

Подойдя к рынку,  Дрюпа распределил роли:

-  Леха, ты на шухере, если менты или дружинники подвалят, я буду зубы заговаривать, Вован на подстраховке, если  эти, заметят чего. Серега, а ты хватаешь сумку бабы Мотину и деру во двор вместе с Лехой. Ну, а мы тут еще скажем кому надо, чтобы этому козлу по шее дали!

Однако ни стоять на шухере, ни заговаривать зубы не пришлось. Обойдя рыночный павильон,  пацаны нашли  кого хотели - четыре «ханурика», сидели  на ящиках, чуть поодаль грузового крыльца  вокруг выпивона и закусона,  разложенного на газете.  Гоп-компания явно чествовала самого здорового и  бугаистого  сотоварища, который «состроил» дело.  Украденный  сумарь  стоял рядом с ним. 

И тут, как потом рассказывал всем восхищенный Дрюпа, Серега показал класс.  Шепнув  пацанам:

- Стойте, я ща сам разберусь.

 Он с независимым и дурашливым видом приблизился к компании, и затянул гнусаво, с подхалимским подвывом:

- Дяденьки, налейте мальчику-сиротке, нет у него ни мамки, ни папки, ни тетки, - на такого рода импровизации  он был мастак, подзаборные вирши, особенно с использованием ненормативной лексики, удавались ему влет. Приплясывая, тряся головой, выпячивая губу и пуская слюни,  короче говоря, изображая «недорезанного дебила», так называлась сия пантомима, не раз и не два, исполнявшаяся на потеху дворовой публики, Серега под хохот выпивох приблизился к мотиной  сумке, молниеносно схватил ее в охапку и, прежде чем мужики сообразили в чем дело, дал деру через заднюю дверь рыночного павильона.

Вован  бросился мужикам наперерез,  рявкнув:

- Стоять, суки, ментов позову!

Дрюпа  подскочил к бугаю, обворовавшему Мотю, двинул ему в глаз, и крикнув:

- Рвем когти, пацаны, - припустил за убегающими  Вованом и Лехой.

Серегу «воины освободители» догнали уже почти во дворе:

- Дрюпа, а зачем ты этому  фингал поставил? – поинтересовался Вован.

- Он бы тебя по асфальту размазал бы, если бы мы не смылись!

-А, чтоб не перепутать, - спокойно отозвался Дрюпа.

- Завтра пойду на рынок ящики грузить,  дяде Володе пожалуюсь, и его так  отметелят,  что он туда дорогу забудет, а не то, что сумки тырить!

Дядя Володя был местный «смотрящий», без ведома которого на рынке не происходило не одной мелкой или крупной кражи. Дрюпа, который иногда подворовывал по «рыночной мелочевке», знал дядю Володю и даже пользовался его расположением как парень с понятием, не зарывающийся и не обижающий неприкосновенный контингент рынка: старушек, пацанву, инвалидов и честных крестьян. «Работал» Дрюпа  «на барыгах» и перекупщиках, причем  никогда не скупился отстегнуть от «улова», если просили младшие товарищи, или требовали рыночные правила.

К бабе Моте, все также сидевшей на лавочке у подъезда, в окружении сочувствующей публики, пацаны промаршировали торжественным порядком: впереди Серега, тащивший на пузе изъятую сумку, чуть позади сияющий Леха, а сзади посмеивающийся Вован и серьезный Дрюпа.

Серега шлепнул сумку на колени ошалевшей владелицы:

- На баб Мотя, не плачь!

Баба Мотя целую минуту осознавала, что происходит. Толпа соседок, окружавших лавочку, тоже. Первой опомнилась Фроловна:

- Да, где ж вы ее нашли, поинтересовалась она у младшего внука севшим от волнения голосом.

Серега, Вован , Дрюпа и Леха, как по команде, расплылись в торжествующих улыбках:

- Обратно сперли!

- Все вместе что ли? – зараженная веселостью пацанов, улыбнулась Фроловна.

-  Зачем?

- У нас Серега – мастер! Он сумку «сделал», а мы на шухере стояли, – пояснил Дрюпа.

Баба Мотя всхлипывая, и бормоча что-то вроде: «да, сыночки ж вы мои» полезла в кошелек за вознаграждением  для героев. Но Дрюпа в корне пресек поползновения счастливой Моти:

- Баб Мотя, не надо, у тебя и так пенсия - кот наплакал!

Соседки одобрительно загомонили:

- Правильно, не выдумывай,  ты лучше им испеки чего-нибудь!

Баба Мотя отлично стряпала жаренные пирожки и частенько угощала ими детвору, но этого привычного вознаграждения ей видимо показалось маловато и она хотела возражать, но ее возражения прервал сообразительный Вован:

- Баб Мотя, а ты у внука попроси билеты на «Авангард», на ближайший матч, а?

Внук бабы Моти был голкипером курского «Авангарда» - футбольной «перволыжинки» и достать  билеты, а, тем более, бесплатные, пацанам удавалось далеко не всегда.

Баба Мотя обрадовано закивала:

- На воскресный?

- Ага, - хором подтвердили обрадованные герои.

Оставив теток обсуждать происшествие.  Дрюпа подмигнул пацанам и хлопнул по карману, что означало «пошли, отметим».  Фроловна,  заметившая хлопок Дрюпы, предупредительно прикрикнула в след  уходившим мальчишкам:

- Ты, смотри, пиво моим не покупай!

Рассудительный  Дрюпа на ходу развел руками:

- Ну, баб Маша, я, что не понимаю?

На  «сквозняке» - летней площадке рыночного ресторана «Радуга», где пацаны сшибали окурки, и допивали, оставшееся в литровых кружках пиво, Дрюпа взял для себя и Вована по бутылке «жигулей», для Лехи, бутылку солодка, а для Серги пепси-колу. Усевшись на «задке» - облицованных замызганным и оббитым кафелем ступеньках, ведущих к запасному,  всегда закрытому входу в рынок, -  законном месте малолеток, солидно потягивая напитки, пацаны стали обсуждать совершенное деяние, чем и привлекли внимание дяди Володи, который сотоварищи и телохранители вкушал пиво за первым столиком «сквозняка».

Выслушав ребячий треп, дядя Володя мигнул Дрюпе:

- Андрюха, поди сюда!

Дрюпа толково как исполнительный солдат  изложил «генералу» произошедшее, не забыв упомянуть о фингале и месте дислокации похитителей. Дядя Володя отреагировал мгновенно:

- Так, надо козлов поучить!

И скомандовал двоим здоровым парням, пившим пиво за соседним столиком:

- Дмитрий, Иван, сходите с Андрюхой!

- А нам можно? – поинтересовался слегка охрипнувшим от собственной смелости голосом Леха.

- Можно, почему нельзя? – хмыкнул дядя Володя, - только стойте подальше, под руки не лезьте.

Все, что происходило дальше, стало предметом недельного обсуждения в димитровско-радищевском околотке, а спустя много времени переросло в дворовое «сказание о Гайавате».

Дмитрий и Иван, сопровождаемые пацанами,  вышли на задний двор рыночного павильона. Ханурики  и не думали расходиться. Горестно допивали, традиционно выясняя, кто виноват, и что делать. Дмитрий тихонько спросил Дрюпу:

- Который?
- С фингалом, - Дрюпа кивнул на здоровенного дядьку с желеобразным от постоянной пьянки лицом.

Иван кивнул Дмитрию, и скомандовав пацанам: «Отошли!», - приблизился к компании:

- Ну че,  мужики, как улов, - начал вроде бы добродушно Иван, - пирующие тревожно притихли, - че , забыли, что Владимир Иваныч вас предупреждал? - так же нежно продолжил Иван. И повернувшись к Дмитрию, посетовал:

- Обеспамятели, ну, что тут поделать? Дим, ты, как думаешь?

Дмитрий рассудительно пожал плечами:

- Ну, че, помочь надо товарищам…

Ханурик с фингалом, потерявший бдительность, от добродушного тона парней попытался было что-то объяснить, но Иван с необычайно ловкостью схватил его за ухо, и принялся, водя, туда-сюда, давать ему кулаком тычки в затылок:

- Тебе, что говорили люди? Не трогай, кого не надо! Ты не понял, да? Память отшибло? Так я тебе ее вставлю!

Дмитрий, пока Иван занимался воспитательной работой,  отсек троих собутыльников, загнав их под навес одного из закрытых павильонов, и завис над ними, как молчаливая фигура Немезиды. 

Иван методично продолжал воспитательное  мероприятие. Перехватив ханыгу за шиворот, он равномерно встряхивал его, от чего у мужика болталась голова и тряслась нижняя челюсть:

- Запомни, больше ты сюда не ходок! Ясно? Еще раз увижу… , - Иван многозначительно сунул под нос мужика внушительный кулак . Тряхнув  деморализованного противника  в последний раз , Иван отвесил ему звонкую затрещину и рявкнул:
- Свободен!

Ханурик с фингалом поспешил убраться под свист и улюлюканье восторженных пацанов.

Иван подошел к Дмитрию, который отодвинулся в сторону, уступая ему место:
- Теперь с вами…, если еще раз этого на рынок приведете! – Иван многозначительно посмотрел на Дмитрия, - да, Дим, - ага, Дмитрий лениво передернул плечами…

- И запомните, - Иван угрожающе нахмурился, - вот, видите пацанов, это наши ребятишки, тронете их…!

Он повернулся и подмигнул восторженным мальчишкам:
- Все, пошли!

На Серегу сцена справедливого возмездия произвела неизгладимое впечатление. Он проникся истовой преданностью  Дрюпе. Ходил за ним хвостом, помогал на рынке, кидался первым исполнять поручения, которые тот нередко давал дворовой малышне.  Через месяц Серега стал верным адъютантом Дрюпы и посыльным дяди Володи.  Невнятная по роду занятий пацанва смотрела на него с легкой завистью, а парни постарше, посмеивались, но относились к Сереге со снисходительным уважением: при деле пацан.

Когда Леха закончил восьмилетку, в семействе Бунченковых образовалось прибавление. У  братовьев родилась сестричка - Людочка. На появление сестры братья отреагировали по-разному.

Леха, на правах работающего (по окончании восьмилетки он устроился плотничать на биофабрику под руководством деда), старшего и умного взял над сестренкой серьезную опеку. Катал коляску, таскал сестренку на руках, учил ее ходить, чем приводил в немалое  изумление весь двор. Лида и Фроловна, судача с соседками, добродушно удивлялись:

- Вот скажи ты, пожалуйста, нянькает Людочку! А никогда бы и не подумали… Видать своих будет любить!

Серега с любопытством и даже некоторым удовольствием разглядывал сестренку, но явно боялся оставаться с ней один на один. Если же он брал ее на руки, то держал  так осторожно, как будто Людочка была хрустальной. Леха смеялся над младшеньким, и поучал его:

- Да держи ее крепче, не бойся, не поломаешь!

Вскоре после рождения дочки Лида получила отдельную квартиру в новом, только начавшем заселяться районе. Лешка уехал на новое место обитания, и во дворе стал появляться периодически. Серега остался жить  на старом месте, под присмотром Фроловны, добивая восьмилетку.

 ...Лет через пять, случайно встретив Лиду на улице, я узнала, что Лешка выдурился во вполне основательного мужика. Сходил в армию. Женился. Родил дочку. Жена Лешке попалась маленькая, строгая и скорая на руку. По словам Лиды, если Леха пытался выпивать и хулиганить в подпитии, супруга брала в руки веник и охаживала им мужа до тех пор, пока тот не утихомиривался, и не шел дрыхнуть.

На вопрос, как поживает Серега, Лида махнула рукой:

- Сидит.

По словам матери, потеряв над собой руководящее око Дрюпы, который умер от передозировки какого-то зелья, проданного ему под видом героина, Серега попал в ненадежную воровскую компанию, где «заложить» новичка не считалось чем-то противоестественным. Серегу «прокатили на паровозе», навешав чужих грехов, и он сел на пять лет.

Совсем недавно, случайно попав в свой старый двор, я узнала дальнейшую  судьбу братьев Бунченковых. Соседская память о двух смешных мальчишках оказалось на редкость доброй, и живучей.

Вскоре после рождения второго ребенка – долгожданного сына  - Алексея, Лешка умер от скоротечного рака, оставив семью на попечение матери и подросшей сестры.

Серега, отсидев положенное, вышел, и тут же сел снова, устроив «шуточное» ограбление. Купив игрушечный пистолет, который один в один напоминал  милицейский  «ТТ», он белым днем зашел в местный мини-магазин, и скомандовал насмерть перепуганным продавщицам: «Деньги на бочку!»  И пока одна из них урезонивала грабителя-шутника, вторая – вызвала милицию. Учитывая предыдущие подвиги, на этот раз Сереге «впаяли десятку», как особо опасному рецидивисту.

К сожалению, не все истории имеют хороший конец…