Я - летаю!

Что читатели должны думать об администрации сайта, которая удаляет вот такие мои стихотворения.



Резолюция о борьбе с героизацией нацизма была одобрена на заседании 69-й сессии Генеральной ассамблеи ООН 21 ноября 2014 года. «За» проголосовали 115 стран из 193. Среди противников документа оказались США, Канада и Украина, а страны Евросоюза вошли в число 55 воздержавшихся от голосования. Отныне для меня США, Канада, Украина и и эти 55 воздержавшихся, среди которых почти все европейские страны — наследники нацизма. И неважно, что это сделали политики. Но они уполномочены совершить это преступление своими народами. В конце концов, и Гитлер был всенародно избранным рейхсканцлером.

Неонацизм: Политики и народы

Я перечислю поимённо
Членистоногих блох и вшей,
Так зародившихся законно
На демократии своей.

Вот впереди ползёт Обама,
Беспозвоночных кукловод.
Как он витийствует упрямо
И миру лжёт всё наперёд.

Ещё один, чьё имя стёрто,
Канадой клёново рулит
(Нет, вспомнил-таки: Харпер Стёпа),
Обаме в рот, скуля, глядит.

Об Украине умолкаю,
На каждом там стоит печать
«Бандера, хайль!» — и точно знаю,
Кому-то с ними воевать.

Для них, что лях, москаль иль Jude,
Что грек, что немец иль француз:
«Украйна выше всех пребудет!» —
У них лишь с Гитлером союз.

А из Британии педрастой
(Прости, Оскар Уайльд, поэт!)
Бежит и бойко и брыкасто
Без скотланд-шерсти — гол и гнед,

Их Кэмерон, болтун превратный:
За гонор, выданный в аванс,
Он исполняет аккуратно
Команды «пиль», «ату» и «фас».

В каком колене от нацизма
Проснулась в Меркель эта муть?
От бошей взятая харизма
Играет злую шутку... Жуть!

С остекленевшими мозгами
Шуршит бульварами Олланд,
Играет, как мячом, словами,
А нос — по ветру... Коммерсант!

А скандинавы... вас так много,
И королев и королей:
Когда забыли вы про Бога,
Воруя педикам детей?

Где времена, как все датчане
Вшивали в сердце жёлтых звёзд,
А ныне же: в каком дурмане
Вы замолчали Холокост?

А вот с забытыми грехами
Антисемиты чередой
Своими тощими задами
К нам повернулися, как в стой-

ле: Польша, чехи и прибалты,
(Орущие в парадах «Хайль!»)
Румыны, венгры и болгары...
И ох как павших наших жаль!

Не немцы — ваши батальоны
Евреев били наповал,
Не немцы, а вполне «законно»
Ваш обыватель их сдавал.

Кто жил под властью оккупантов,
Тот помнит: злее нет румын,
В мундирах чёрных, в белых кантах,
Убийц людей на свой аршин.

Я не забыл, как под сурдину
Бомбили «братья» т о т Белград,
Теперь — Донбасс: наполовину
И х бомбы на детей летят.

Нацизм шагает по Европе,
Под ним распластанный Брюссель,
И превращаясь в мизантропа,
Мозгами движет еле-ель.

За океаном же — народом
Создали рейх на тыщи лет,
Сбылась мечта былых уродов:
О н и — цари, для   н и х — весь свет.
 
11-12.01.2015



Закат Европы

Под улюлюканье чертей
И аплодирующих бесов
Европа мчится всё быстрей
Дорогой дел и интересов,

Мостя последние км
Пред преисподними вратами,
Блюдя свой шик и реномэ
Под человечьими правами.

Закон от Бога позабыт.
Над всеми — лишь закон брюссельский.
Христос? Избит, распят, убит,
Как неудачник иудейский.

Вот нынешние — о-го-го!
Язык усопший возродили,
На нём в своей Синаго-го
Христову жертву отменили.

Европа им кричит «Ура!»
И каяться Европе не в чем:
Пришла прекрасная пора,
Жить стало веселей и легче.

И можно всё: грабёж, обман,
Убийства именем Брюсселя,
И содомит от счастья пьян,
И сатанисты осмелели.

Как двух гарантов след простыл:
Ну, вероломство, но — законно!
И чернозём в «немецкий тыл»
Везут лихие эшелоны...

Бомбить Белград, Донбасс — распять,
Вживую Косово оттяпать...
И убивать, и убивать
В себе же совесть, честь и память.

25-26.02.2018



Англосаксы

«Умом» бодрея и гордясь,
От радости в зобу немея,
Живут заботой, не стыдясь,
Как сделать мир вокруг подлее.

Канадец, англичанин — в раж,
Американосы — туда же:
Забыта совесть, как багаж,
И с каждым днём все люди гаже.

Все. Кроме них. Они — причём?
Их подлость списана в архивы.
Узнают? — Это всё потом.
Пока же — англосаксы живы,

Чтоб каждый день наполнить злом
По наглому или втихую:
Клянутся «богом» как козлом,
Столбя дорогу в ад лихую.

А в арьергарде — Евро-сад,
И клоуны, и кукловоды, —
Христа распяли на парад,
Грехом содомским хороводя.

25.02.2018


Народная история (Кому на Руси жить хорошо)


I

Разбудите меня послезавтра,
Разбудите, вперёд забежав,
Когда будете знать, кто же автор,
Что готовил нам новый устав.

Разбудите меня, разбудите,
Чтобы снова не спать по ночам,
Когда вспять неизвестный кондитер
Сладкой пудрою бьёт по мозгам.

Сколько было их! Лысый, с прищуром,
Всё отняв, поделил на своих,
Кто страну покорёжили сдуру,
Чтоб народ наконец-то притих.

Чтоб шагали, вождям в глаза глядя,
Прикрываясь от них кумачом,
А усатый грузин на параде
На трибуне стоял с палачом.

Поделили на чистых-нечистых
Слишком умный советский народ:
Коммунисты казнят коммунистов,
Ну, и прочих, как щепок — в расход.

А другие — те, что уцелели,
Положили себя за страну,
Чтобы дальше идти мимо цели,
Но с Победой, одной на кону.

Но не понял Победы усатый,
И народ ему — пыль и песок,
Сам не жил, и других виноватил,
Власть тащил, как их лагерный срок.

Чтоб её подхватил оттепельный
С бородавкою лысый дурак,
Всех наук корифей беспредельный,
Кукурузно-ракетный мастак.

Обещал языком, как метлою
(Что у всех болтунов — без костей):
Мы за партией — как за спиною,
Будем жить веселей и бодрей.

Не успел. Только всё перепортил
И заставил народ голодать —
Бровеносец уже телепортил:
Сам живу, и другим дам пожрать.

Нефтяные доходы затычкой
Прикрывают партийных хапуг,
И летит под откос электричка
В коммунизм, как железный утюг.

Перестройкой отмеченный бредит,
Где бы вожжи ещё отпустить,
Вот беда: с ним никто же не едет,
И времён обрывается нить.

Впереди уже Ельцин маячит,
Горизонты собой заслоня...
Братцы, братцы, да что ж это значит:
Всех провёл, и тебя и меня.

Продал всё. И народ без работы
На обочинах жизни лежит,
Чтобы кучка воров без заботы
Упражнялась с трибуны во лжи.

А ведь клялся Аника, как воин:
Потерпите, мол, годик иль два,
И о завтрашнем дне, будь спокоен,
Да не будет болеть голова.

Обещают, кругом обещают,
А чиновник, как был, так он — есть,
Власти делают вид, что не знают:
Он — один, а народу — не счесть.

Ну, не выпасть никак из обоймы,
А колонна его — номер пять,
И ему, наконец-то, на кой мы:
Не мешайте работать, как спать.

Вот опять: обновили кабмины
Наверху, в голове, на местах,
А чиновник расставит в них мины:
Только сунься, народ — тарарах!

Разбудите меня послезавтра,
Разбудите, вперёд забежав,
Когда будете знать, кто же автор,
Что готовил нам новый устав.

Разбудите меня, разбудите,
Чтобы снова не спать по ночам,
Когда вспять неизвестный кондитер
Сладкой пудрой забьёт по мозгам.



II

И настал наконец день позора
И чиновничьего торжества,
Президенту задуматься впору,
Кто в команде его голова.

Президент наш хорош... Ну так что же,
Когда рядом маячит другой,
Сытый, наглый, с лоснящейся рожей,
По всем пунктам — и вор и герой.

Он любую идею подпортит
Нужной ссылкой на тот же закон,
Схлопотать без боязни по морде:
Сам себе — генерал без погон.

Н у,   н е   в ы п а с т ь   н и к а к   и з   о б о й м ы,
А   к о л о н н а   е г о — н о м е р   п я т ь,
И   е м у,   н а к о н е ц - т о,   н а к о й   м ы:
Н е   м е ш а й т е   р а б о т а т ь,   к а к   с п а т ь.

Он живёт без боязни быть сбитым,
Как наш новый ракетный Сармат:
Что хочу, то творю, у корыта
Своей власти — и чёрт ему брат.

И вопросы, что за год копились —
Наш народ терпелив до поры —
В ожиданьи ответа прокисли,
Как в рожках молоко от жары.

Наша Дума никак не созреет
До признанья: в стране — саботаж,
И что нужен закон, чтоб умерить
Через меру чиновничий раж.

По другому назвать, что творится,
Не могу: ведь который уж год,
Невзирая на ранги и лица,
Все они презирают народ.

Не освоят никак миллиарды:
Это сколько же лишних забот! —
И живут старики как бастарды
В аварийных халупах в расход.

Половине страны не добраться
До обещанных свыше доплат,
Ну, а кто вдруг захочет ругаться...
Нахамят и уволят под зад.

Мне плевать, что везде ещё хуже,
Пусть грызутся, и Бог им судья,
Но валяться в чиновничьей луже:
Это — жизнь и твоя и моя.

И прошёл он, раз в год день позора
И чиновничьего торжества,
Президенту задуматься впору,
Кто в команде его голова.

Прозвучали вопросы, похоже,
Но не те, что волнуют народ:
Он и здесь постарался, тот, с рожей,
Отобрал. И так каждый «раз в год».

23.01.2020, 17.12.2020



Плач по Украине

Я молился ночами, и Бог мне судья
И всем людям последний заступник на свете,
И светлела на небо мольбами стезя,
И что я ещё здесь — в ожиданьи Ответа.

Я молитвой страдал, не хватало мне слов,
О любимой земле, где родился и вырос,
О солдатах живых и за будущих вдов,
И в душе возводил свой амвон и свой клирос.

Как случилось, что рядом взошёл сатана
В ореоле, как факел, языческих свастик:
Разделилась когда-то единая наша страна
Под хапок либерало-нацистов во власти.

И росли поколенья вроссЫпь и поврозь,
Только тех, кто пожиже, приманивал Запад,
Да и нам донесло его приторный запах
(Для украинцев русский стал в горле как кость).

Как забыли Христа? Да и был ли он там,
В провонявшей вовсю католической луже?
И кресты на их флагах — НЕ от Христа.
Протестанты? По мне, так они ещё хуже.

Да — увы! — там давно сатана правит бал,
Его шёпот народам так сладостно манок,
Вслед за ними украинец тоже пропал
Под нацистские гимны с утра спозаранок.

И пошла Украина детей убивать
По указке по западной, подлой и низкой,
Бабий Яр позабыв, и где Родина-мать,
Душу высмердив за поцелуй сатанинский.

И балдеют хохлы от бесовской игры,
Направляя орудия в нашу Россию,
И без Бога живут у заветной дыры
Прямо в ад, где их ждут — ох, как ждут! — черти злые.

Боже, Боже! — молился я вновь, —
Окропи Украину святою водою,
Ведь в их жилах и наших течёт одна кровь,
И сильны мы лишь вместе, и всюду — с Тобою.

12.11-25.12.2022


Вероятность того, что нацистская и пятоколонная администрация сайта удалит мои материалы, велика, поэтому заранее приглашаю читателей на мою страницу на фабула точка ру, где размещены все мои произведения и материалы проекта «Москва и москвичи Александра Тимофеичева (Александрова)».



Я - летаю!

Рассказ


Поначалу всё было очень просто. Меня звали Олежка, и я был самым слабеньким в классе. Меня из-за этого даже в комсомол не приняли. Почти всех приняли, а меня и ещё двух ребят, Сеньку Жилина и Женьку Сенчина — не приняли. Они — ребята ничего, с такими, как говорят взрослые, в разведку пойти не страшно.

Только вы какие-то всё время разбросанные: занимаетесь на уроках чем угодно, только не тем самым уроком, — говорит Валидола.

Валидола — так мы зовём нашу классную. Она какой-то испанской национальности, и имя у неё — не выговоришь, что-то вроде Вальядолида. Её до нашего класса звали и Валья (Валя по-немецки), и Долли (по-английски), и Лида (по-русски), но теперь у всех, и даже учителей, закрепилось наше — Валидола.

Кстати, валидол она совсем не сосёт, она очень мощная и так и пышет здоровьем.

Ну, а меня не приняли из-за Игорька, нашего физкультурника. Дело в том, что у нас был зачёт, и надо было прыгнуть с разбега через «козла». А «козёл» не просто стоял на своих четырёх ногах, а ещё и был приподнят — ноги у него выдвижные такие. И все прыгнули, даже девчонки, а я — нет. Я изо всей силы разбегался, прыгал на мостик и... пугался, даже, говорят, бледнел от страха.

— Какой же ты, —- сказал Игорёк, — будущий комсомолец, если даже «козла» перепрыгнуть не можешь!

— А если вдруг война? — с ехидным видом вставил свой вопрос самый умный в классе, как считают учителя, Вовка-председатель.

И все с ним согласились, хотя никто, наверное, не послал бы нас на войну прыгать через «козла».

Дома, конечно, мне посочувствовали, бабушка даже всплакнула (а она всегда плачет, когда перед сном видит, какой я худенький), но папа сказал, что ругаться в школу он не пойдёт, мол, вступишь в комсомол в институте, там, мол, не ноги, а другое в цене.

Я его понял и решил, что пусть я не в комсомоле, зато теперь я нажму на учёбу, чтоб не было троек и чтоб мне дали окончить среднюю школу и чтоб я потом мог поступить в институт. Я уже выбрал какой, только никому не сказал об этом, даже Олегу: мы с ним давно сидим за одной партой, с самого второго класса, но его зовут Олег, а не как меня — Олежка, потому что он сильный и может грецкий орех кулаком расколоть. Мы и ссорились тыщу раз и даже дрались, только он дрался со мной как бы понарошку, что меня всегда злило. Поэтому все считают его сильным и добрым, а меня — маленьким и злым, что меня злит ещё больше. Олег всегда первым шёл мириться:

— Ты, — говорит, — совсем незлой, просто тебе обидно.

И я готов был за такие его душевные слова простить ему любую неправоту. Потому что он меня — понимал. А это так важно, когда все кругом, когда мы дрались, думали про меня, что я маленький и злой.

А потом, когда в один прекрасный день все пришли в школу без галстуков и со значками, я убежал в учительский туалет, потому что там можно было запереться, и сидел там часа два. Было почему-то обидно. Ко мне сначала стучали, думали, что у кого-нибудь из практикантов понос, потом, наверное, когда все практиканты из педучилища нашлись, подумали, что в туалете засор, и перестали стучать, а я умылся, посидел и стал смотреть через дырку в краске на окне во двор, где на спортплощадке наш класс играл в баскетбол. Игорёк ввёл такой порядок: выбирал двух капитанов, а те уже сами набирали команду. Ну и, сами понимаете, кому я был нужен. Я сидел обычно на лавочке даже не запасным, а вроде нагрузки к билетам в блатной театр и ни разу мяча даже в руки не брал. Только Олег, когда был капитаном, брал меня в свою команду и, я знал наверняка, не из жалости или дружбы. Он-то знал, как я умею под руками хитрый пас выдать, если мяч вдруг оказывался у меня, только он сам плохо бросал в корзину, и два очка с моей подачи получались очень редко. Поэтому, кроме Олега, никто не замечал моих хитрых пасов.

Я смотрел в дырку и ничего особенного не происходило ни со мной, ни с ребятами, ни с мячом, который никак не летел в корзину. Потом Игорёк послал мальчишек бегать вокруг стадиона, и в баскетбол стали играть девочки. У нас их гораздо больше в классе, раза в два, и они всегда очень смешно играют в баскетбол — животики надорвёшь. Мяч они ведут так, что по правилам надо было бы их всё время штрафовать за пробежку или за двойное ведение — привыкли в своих девчоночьих играх дома, — ну, а если надо пас отдать, то мяч любая девчонка отдавала не подруге по команде, а подруге по жизни. Игорёк злился, орал на них, но ничего не помогало. Я уж не говорю о том, что мяч в корзину умела бросать только одна девочка. Её звали Леся (даже по журналу: Л.Авилова). Она не была задавакой и зубрилой, как многие. Валидола на классных часах всегда говорила про неё, подводя итоги за неделю или за четверть:

— Я всё ещё жду от Авиловой, что она возьмётся за ум и будет учиться на одни пятёрки и четвёрки, и она это может, но не хочет.

А Леся чему-то улыбалась при этих словах, и это мне очень нравилось: вот могу, да не хочу, а почему — никогда не узнают.

А то, что она могла учиться даже на одни пятёрки, я — и не только я, весь класс — знал наверняка, потому что когда в контрольных, и не только по математике, попадалась задача с хитростью, не только на знания, но и на сообразительность, из всего класса такая задача получалась только у одного человека. И этим человеком была Л.Авилова. И она не была жмотом и давала списывать, но почти все списывали лишь общие задачи, а ту, с хитростью, нет (всё равно не поверят!), и лишь Вовка-председатель списывал и эту. Но он умел списать и разобраться в ходе мыслей Леси, и поэтому учителя глупо считали его самым умным в классе и возлагали на него большие надежды в будущем.

— Если завтра война... — цинично цедил он сквозь зубы при этом.

Кстати, председателем совета отряда была как раз Леся, а не Вовка, но ещё в третьем классе учителя сделали его председателем, мы его начали так звать, ему понравилось, кличка закрепилась, и все были довольны — и Вовка, и мы, и учителя, которым хотя и не нравилось, что мы уже в пятом классе выбрали другого председателя — Л.Авилову, но из-за закрепившейся клички считали, что Вовка всё равно пользуется у нас авторитетом.

А ещё мне нравилось, как Леся бросала мяч в корзину. Все как бросают? Как будто что-то очень серьёзное делают, важнее в жизни представить нельзя: не заброшу — так убьют, и — не попадали. А Леся бросала с улыбкой (прямо точь-в-точь как на классном часе), ну, не попаду — так в следующий раз попаду,  и — всегда, почти всегда попадала.

Леся вообще нравилась мне как девочка, но она была выше меня, и я даже виду не подавал, а на переменах даже старался её чем-то задеть. И так был недоволен собой при этом, потому что почему-то злился, злился от того, что делаю что-то не то, отчего Леся имела все права меня презирать. Нет, она меня не презирала, но терпеть не могла — это уж точно. А с чего это ей меня любить, когда два раза я вылил на её белый фартук специально принесённый из дома пузырёк туши, один раз спрятал её портфель в учительском туалете, а уж сколько раз толкал её на лестнице — и не счесть. В общем, Леся совершенно справедливо считала меня (или я думал, что она так считала) маленьким и злым.

Кстати, Олегу она тоже очень нравилась, но он никогда не толкал её на лестнице, так что у меня не было шансов перед ним у Леси.

Что бы там ни было, но глядя на наших баскетболисток, я почувствовал, как настроение начало повышаться.

Да, забыл сказать. Мы все учились тогда в седьмом классе.

Помню, раздался звонок, и наших как смыло с поля. Я отпер дверь и как ни в чём ни бывало пошёл в класс. В общем, день шёл как надо, и ничто не предвещало каких-то чудес или чего-то вроде. После пятого урока был классный час, на котором Валидола поздравила всех со вступлением во ВЛКСМ и, как обычно, не преминула задеть Лесю:

— А тебя, Авилова, я так и не поняла. Почему при решении такого важного вопроса, как приём в ВЛКСМ, надо учитывать личные симпатии и антипатии?

Тогда Леся встала и сказала:

— Вы не правы, Валья-дили-дили-ванна! — и села на место.

Олег толкнул меня ногой под партой и шепнул:

— Это про тебя...

Я ничего не понял. А после классного часа по дороге домой он рассказал мне, что Леся решительно выступила за то, чтобы меня тоже приняли в комсомол, что «козёл» здесь не при чём, и если надо, то Олежка прыгнет выше всех в классе.

— Ну ты, старик, даёшь! Чего это она за тебя так?

Но для меня это тоже была загадка. По дороге мы обогнали Лесю, я обернулся, и она мне почему-то улыбнулась виновато, но всё равно своей милой улыбкой. И я всё время до самого вечера думал сам не знаю почему про Лесю.

А часов в шесть вспомнил, что у Игорька сейчас секция, и пошёл в школу.

Когда я вошёл в спортзал, Игорёк вёл разминку.

— Тебе чего, Санин? - покровительственно-полупрезрительно прокричал он через зал.

— Можно и мне, Игорь Николаич? — и я почувствовал странный холодок между лопатками, словно мне приставили туда дуло автомата.

Ладно. Тренируйся. Может, и прыгнешь тогда через «козла». Становись в конец.

И я встал в конец шеренги.

Тренировка у легкоатлетов (а это была их секция, и они все были старше меня на два-три класса) была какая-то слишком хитроумная. Ребята делали что угодно, только не бегали и не прыгали, то есть делали всё кроме того, что им полагалось делать: прыгать и бегать. Я старался не отставать от них, но скоро почувствовал, что больше не могу.

— Санин, отойди и отдохни, — заметил Игорёк, и я почти без сил плюхнулся на маты.

— Ну-ка, встань немедленно! Отдыхай на ходу, - прокричал сквозь счёт для других Игорёк.

Я встал и пошёл в угол попрыгать так, как это делают знаменитые спортсмены на чемпионатах мира.

Я начал прыгать. Сначала всё ничего, подпрыгиваю себе на месте, ничего не испытываю. Потом вдруг чувствую: могу прыгнуть и чуть повыше. Прыгнул — сначала один раз, потом другой... Слышу, в зале вдруг настала тишина. А я прыгаю. Слышно только, как мои ноги отталкиваются от пола с мягким, почти нежным звуком. Как поцелуй бабушки в щёку перед сном.

— Стой! — вдруг слышу я голос Игорька.

Я остановился и стою, как указано. Ко мне подходит Игорёк, белый как мел.

— Ну-ка, ещё раз подпрыгни!

Я подпрыгнул, чуть-чуть задержался в воздухе, и опять вниз.

— Покажи туфли.

Я снял туфли, обычные кроссовки, 36-й номер, купленные мамой в Военторге, подал Игорьку. Он потрогал подкладку, помял подошву, пустил по рукам другую кроссовку.

— Обычные, Игорь Николаич, — сказал кто-то из атлетов.

— Прыгни! — попросил другой.

Я спросил, возвращая кроссовки на положенное им место:

— А что случилось?

— А ты что, ничего не чувствуешь? — Игорёк как-то заискивающе заглянул мне в глаза, мне показалось даже, что будто снизу.

— Нет, Игорь Николаич, — ответил я, а сам стал вспоминать. Нет, что-то я почувствовал, что-то вроде невесомости бегущего во сне, когда за ним гонятся, а он вдруг уже летит и тем не догнать его. Но у меня от усталости после разминки кружилась голова, и я подумал, что ничего особенного в прыжках не было.

— Прыгни, пожалуйста, — попросил Игорёк.

— С разбегу?

— Нет, на месте.

Я задержал в лёгких воздух и подпрыгнул.

— Как обычно, — облегчённо вздохнул первый легкоатлет.

— Может, ему надо попрыгать перед этим немного? — спросил у Игорька второй.

Я сказал, что наверное так оно и есть, потому что про себя подумал, что в этот прыжок я ничего не почувствовал. Это точно.

— Попробуй, — попросил Игорёк.

Я начал подпрыгивать и где-то на пятнадцатом прыжке вдруг почувствовал то самое, и, не став подпрыгивать высоко, на уровне Игорьковой груди задержался в воздухе, и непонятным мне самому лёгким усилием воли поднялся с поджатыми ногами на уровень его глаз, выдохнул воздух, приземлился и стал прыгать как обычно.

Игорёк тоже резко выдохнул воздух, очевидно, всё время державшийся у него в лёгких, нагнулся и пощупал мои ноги. Кто-то из ребят даже присел, но щупать не стал, только разглядывал их очень долго, а потом сказал:

— Обычные, даже слабые очень в таких и таких-то местах, — он ткнул пальцем в два или три места на моих ногах.

Да, вот здесь сгибатель совсем неразвит, а вот здесь разгибатель слабоват, — растерянно улыбнулся мне Игорёк. — Вы, ребята, отдохните, а я выйду на минутку.

Он вышел, а ребята сразу отошли от меня и запрыгали. Со мной остался самый невысокий из них, но коренастый, даже квадратный:

— Как это у тебя получается, покажи!

— Я не знаю... Это словно ты не умел шевелить ушами и вдруг задвигал и — никаких усилий.

— Ушами-то я умею шевелить, — Паренёк пошевелил ушами. — С рожденья.

— Да ну? А я целый год тренировался.

— Как тебя зовут? Меня — Вася, — он протянул руку.

— Олежка.

— Ты из пятого класса?

— Нет, из «7-а».

— А-а... У меня там брат, Вовка.

— Клементьев, что ли? — Клементьев была фамилия Вовки-председателя.

— А, ты знаешь...

В зал вошёл Игорёк и скомандовал:

— В одну шеренгу становись!

Игорёк объявил конец занятиям и отпустил всех домой.

В раздевалке он догнал меня:

— А через «козла», ты что, назло не прыгал?

— Нет, боялся.

— Ну, иди...

И я пошёл домой.

А утром, только я вошёл в класс, ко мне сразу подскочил Вовка-председатель:

— Покажи!

— Что?

— Значит, Васька врёт?

— О чём?

— Не прикидывайся!

— Я и не прикидываюсь. Просто я не пойму, о чём ты.

— Простачка из себя строишь?

Я не ответил и пошёл на своё место. Олег только взглянул на меня как-то странно, но спросить ничего не успел, потому что прозвенел звонок и вошла Валидола.

— Санин, к доске!

Я пошёл к доске, и мне долго пришлось показывать, как я решил задачу по геометрии, что даже запутался, и мне помогали ответами с места. И ещё я запутался от того, что весь класс смотрел на меня вот такими глазами, а Сенька с Женькой на большом листе написали «Прыгни» и тайком от Валидолы показали мне. Я понял, что спокойная жизнь для меня кончилась.

— После урока зайди в учительскую, — сказала в конце концов Валидола, дала всем самостоятельную работу и вышла из класса.

Я наспех решил задачку и побежал от лишних вопросов в учительскую, не дожидаясь звонка.

За дверью слышался голос Валидолы:

— ...Ничего особенного в Санине я не вижу. Сегодня я вызвала его к доске, и он отвечал как обычно, и даже хуже. Я поставила ему четвёрку с минусом.

— А признайтесь, уважаемая, что не услышь вы рассказ Игоря Николаевича, вы бы поставили ему трояк с плюсом, — услышал я голос нашего физика Кулона.

— Не знаю, не знаю, но я думаю, что Игорю Николаевичу могло всё вчера и показаться.

— Что же, выпимши я был, по-вашему? — встрепенулся голос Игорька.

— Я этого не говорю... — пробубнила Валидола.

— А ребята из секции, по-вашему, тоже не в себе были? — обиженно восклицал Игорёк.

Я не стал дальше подслушивать и вошёл в учительскую. Все голоса разом смолкли.

— Здрасьте! Вызывали?

— Вызывали, вызывали, Санин, — сказала Валидола. — Тут нам Игорь Николаевич, — она стрельнула в Игорька понимающим взглядом, — рассказал нам какую-то байку про твои прыжки. Это что, правда?

Я решил придуриться:

— Какие прыжки, Валья-дили-дили-ванна?

Игорёк насторожился:

— Санин, подтверди, а то меня из школы выгонят!

Я милостиво ответил ему:

— А, это вчера-то? Да, я вчера попрыгал немного! — торжественно изрёк я и оглянулся на дверь. Там уже слышался шум ребят из нашего класса, и в замочную скважину сопел носом Вовка-председатель.

Игорёк, поняв, что из школы его теперь не выгонят, облегчённо вздохнул и попросил:

— Ты можешь сейчас показать?

Я взглянул на потолок:

— Здесь слишком низко!

Все учителя, а следом и весь «7-а», побежали вслед за мной в спортзал. Впереди бежала Валидола и Вовка-председатель, который на бегу кричал ей:

— Мне брат из «9-б» всё вчера рассказал...

В спортзале были какие-то малыши-третьеклашки. Они, старательно поджимая ноги к груди, делали на матах кувырки через голову. Когда вся наша компания вбежала в спортзал, они дружно испугались и забились в угол.

— Прыгай! — проговорил более тренированный Игорёк. У других учителей сбилось дыхание.

Я встал в середину зала и начал подпрыгивать. Я подпрыгнул раз сто наверное, и они меня не останавливали. А я прыгал, смотрел на них, и когда ко мне пришло то самое, я сказал ему: «...не для них», — и оно ушло, спокойно и равнодушно взглянув на сбитую с толку толпу учителей и учащихся.

— Достаточно, Санин! — сказал Кулон.

— Вот видите, Игорь Николаевич, ничего особенного! — торжествующе провозгласила Валидола.

— А через «козла» прыгнешь? — Игорёк посмотрел на меня твёрдо и убедительно.

Я кивнул головой. Тут же вытащили из-за перепуганных малышей длинноногого «козла», поставили мостик, мат и ожидающе уставились на меня.

Я разбежался и прыгнул через «козла», высоко поджав к груди ноги.

— А вы его в комсомол из-за этого не приняли... — проговорил Кулон.

— Ещё всё можно исправить... в следующем месяце, — Валидола пошла к выходу.

Игорёк бросился вслед за ней:

— Ну разве вы не видели, как высоко он подпрыгнул?

— Я в детстве, Игорь Николаевич, прыгала ещё выше! — и Валидола вышла из зала.

Меня обступили одноклассники и дружно стали поздравлять:

— Ну вот и тебя, Олежка, теперь примут в комсомол...

— А что, неужели из-за «козла» в пионерах оставаться...

— Теперь только вот Сенька и Женька...

Но их уже не было в зале. Они шли в класс, чтобы наконец-то взяться за ум и выбраться из полосы неудач в полосу везения, в конце которой маячил этот блестящий значок.

А после уроков я решился и догнал Лесю. Я был косноязычен и робок, бестолков и непонятлив, и мне трудно передать весь разговор с ней. Я спросил Лесю:

— Леся, почему ты выступила за меня?

— Из-за одного «козла» не принимать в комсомол несправедливо.

— Леся, а ты веришь в то, что рассказал Игорёк?

— Не знаю. Я не думала...

— Леся...

Я ещё много чего говорил, каждый раз повторяя её имя, потому что я очень любил это имя и мне хотелось говорить его ещё и ещё. И лишь под конец, набравши в лёгкие побольше воздуху и одним духом без знаков препинания и пауз между словами выдохнул:

— какяаэтоничегочтоты-вышеменя?

Леся подумала и сказала:

— Ну и что? Ты ведь вырастешь и будешь выше меня — просто мальчики часто растут медленнее девочек.

— Тогда приходи завтра пораньше, когда солнце не взошло, к нашему пруду в парке.

— Хорошо. Ведь завтра воскресенье.

И я побежал домой, душа моя пела, и я изо всех сил сдерживал то самое, которое просилось из меня наружу, ввысь, к небу, звёздам.

И звёзды светили мне всю ночь, и я всю ночь не спал, глядя на звёзды, и только стало светать, а я уже бежал к парку, на пруд, на западном берегу которого росли высокие сосны, а на противоположном открывалось такое бесконечное поле, что у меня даже голова кружилась от мыслей, а что там дальше, за горизонтом.

Я боялся, что Леся будет ждать меня, но и она пришла очень рано. Мы долго сидели на скамье у пруда. У меня тряслись коленки, у неё не попадал зуб на зуб от предутреннего холода, но я знал, я был уверен, что всё получится, всё должно было получиться, потому что Леся была совсем как то самое.

И когда далеко на востоке стало почти совсем светло, и солнце должно было вот-вот показаться, я сказал Лесе:

— Хочешь увидеть солнце раньше всех?

— Да, — ответила Леся.

— Тогда смотри, слушай меня. Сначала попрыгай на месте просто так, а потом, когда придёт то самое — ты почувствуешь — ты просто останься на мгновение в воздухе.

— Просто остаться?

— Да, у тебя получится, я знаю.

Я показал, и у неё с первого раза получилось и даже лучше и дольше, чем у меня.

— Теперь давай вместе...

— Да, возьмёмся за руки!

И к нам одновременно пришло то самое, и мы так долго задержались в воздухе, что одно желание пришло нам в голову. Мы стали подниматься всё выше и выше, пока первые лучи солнца не коснулись наших возбуждённых лиц.

И мы полетели навстречу его лучам, над прудом, потом над полем, а за полем был опять лес, и земля стала бесконечна, и вдалеке чудился нам шум голубого океана.

— А я не разучусь теперь? — прокричала Леся.

— Нет! — ответил я.

И добавил про себя — совсем как взрослый:

— Пока ты со мной...