Плётка

1
Генерал спешил.
Назначение, которого он желал, о котором только и думал, наконец состоялось. Стало явью, реальностью, фактом.
Грешен человек, что поделаешь! Грешен и слаб.
Оно льстило его самолюбию — новое назначение, мысль о нем приятно щекотала нервы. Возвышало в глазах людей, да и в собственных тоже.
Командарм — это звучит!
При всем том генерал отчетливо сознавал, какую взвалил на себя ношу, как высока мера возложенной на него ответственности. Устрашающе высока!
«Ну, да назвался груздем — полезай в кузов...»
Войска, входившие в состав армии — его армии, были на марше, их перебрасывали с одного участка фронта на другой. Неспроста, разумеется, перебрасывали.
Вступивший в должность командующий — с высоты мощного своего аргамака — как бы делал им смотр. Производил инспекцию.
Он достаточно долго служил, отломал не одну войну, всякое видывал. Но то, что он видел сейчас, обгоняя за колонной колонну, за частью часть...
А видел он малочисленные, обескровленные полки, к тому же плохо вооруженные, видел серые лица полуголодных, смертельно усталых людей. Видел в тех лицах — молодых, не очень молодых — тоску, апатию.
Он все это видел, и обычная для него уверенность — в своих силах, возможностях, постепенно сменялась сомнением. Сменялась досадой, глухим, нарастающим недовольством.
«В-воинство!..»
Он знал: от него, напористого, боевого, ждут действия, ждут инициативы. Ему выдан вексель, который необходимо оплатить. Ему оказали доверие.
Либо он это доверие оправдает. Либо...
В памяти цепко держалось, было свежо недавнее... Кабинет-гро-мадина, где невольно теряешься, даже будучи генералом. Пристальный, целящий в душу взгляд хозяина кабинета, его ястребиный погляд, от которого прошибает холодный пот.
Да, так обстоит дело. Именно так. Либо-либо...
Генерал спешил, торопил коня. Поскорее добраться бы до КП, ознакомиться с обстановкой, с оперативными данными. Поразмыслить над картой.
Спешил... В левой — внатяг — поводья, на правой — свитая из ремней тяжелая, жесткая плётка. Когда надо, плётка послушно ложится в ладонь. Сама ложится.
Следом — адъютант, ординарец, охрана. Генеральская свита, вся на крепких, ладных лошадках, с подвязанными по весенней поре хвостами. Эдакая живописная кавалькада, вполне достойная кисти художника-баталиста, по крайней мере — фотообъектива.
От быстрых копыт — ошметки грязи. Шлеп, шлеп, шлеп... Кому на шинель, кому на оружие, на руки, кому и в лицо.
Правда, в изломанных, молчаливо бредущих шеренгах мало кто обращает на это внимание, мало кто реагирует. Идут себе и идут, волоча на ногах тяжеленные, разбухшие кирзачи.


2
Затор на дороге, с обеих сторон зажатой заболоченным лесом, зоркий глаз генерала засек еще издали.
«Только этого, дьявол побери, не хватало!..»
Засели, увязли в колдобинах два или три орудия. Взмыленные пушкари толкали их, хватали дымящихся, в тёмных потёках коняг под уздцы, тянули.
— А ну, родимые!.. Р-разом!..
Орудия, качаясь, дергаясь, то ползли, то опять застревали. Одно из них занесло, развернуло; вдобавок ко всему полопались постромки... Эх-х!
Пушкари раздосадованы. Чертыхаются, матерятся.
И тут, как на грех, генерал. Туча тучей.
— Командир батареи — ко мне!
Подбежал, вытянулся в струну старший лейтенант в стеганке, перехваченной портупеей, такой же замызганный, запалённый, как и вся его артиллерийская братия.
— Пач-чему стоишь?!
Старший лейтенант, с лицом, вдруг покрывшимся пятнами, пытался что-то сказать, объяснить. Ой не то чтобы оробел при виде большого, к тому же рассерженного начальства, скорее — просто разволновался. По этой причине отвечал сбивчиво, путался в словах.
«Лопух! Размазня!..»
Гнев переполнял генерала. Гнев, мнилось ему, праведный, гнев — по делу.
— Ты командир или баба?!
Гнев, который требовал выхода...
Сама собою в ладонь легла плотная рукоять.
...Клокотал, рвался наружу...
Взмах — и дважды, крест-накрест, генеральская плётка прошлась по груди старшего лейтенанта.
Всё вокруг остолбенело.
Но лишь на миг.
Уже в следующий момент кто здесь был — без команды — кинулись, навалились, сдвинули с места орудие. Освободили проезд.
Генерал, в котором еще всё бурлило, кипело, резко тронул коня.
Уничтоженный, никого и ничего не видящий, старший лейтенант оставался недвижим. Потом каменными ногами шагнул на обочину.


3
Генерал тронул своего аргамака, миновал незадачливую батарею. За ним — его нукеры, его телохранители.
— Товарищ генерал! — высокий, звенящий голос резанул по ушам. — Разрешите обратиться.
Прямо на дороге — офицер. Чернявый, худющий. Прямо на пути.
«Н-наглец!..»
— Кто?!
— Комиссар восемьсот тридцать девятого отдельного батальона связи старший политрук Савельев...
Высокий голос всё так же звенел. Генералу он показался чересчур резким, в нем слышался вызов. Да, вызов!
— Как вы можете?!.
Генерал выпрямился в седле. Взор его метал молнии.
— Что-о?!
Вновь, второй раз кряду, взлетела скорая на расправу плётка. В ту же секунду где-то сзади — рядом совсем — хлопнул выстрел. Гулкий, раскатистый.
Плётка, не довершив дела, повисла в воздухе. Холодок пробежал по спине генерала — мерзкий такой холодок. Голова в фуражке с красным околышем дрогнула против воли, чуть-чуть склонилась.
Но выстрелов больше не было. Генерал праздновал труса.
Тот выстрел — последний свой выстрел, всех больно ужаливший — командир артбатареи сделал, не целясь. Одним лишь судорожным движением.
Сжимавшая пистолет рука не подвела, не ошиблась. Да и как было ей ошибиться.