Из записок солдата криминального мира 3

"Архангел Гавриил — один из ангелов в иудаизме и христианстве, а также в исламе, где он известен под именем Джабраил. Это имя означает буквально "Всевышний сила моя". Джабраил, Джибриль, Джабриэль (в христианстве и иудаизме архангел Гавриил)самый почитаемый архангел, на которого богом (Христом, Иеговой, Аллахом) была возложена миссия передачи откровения пророкам:

192. Это — поистине, послание от Господа миров.
193. С ним снизошел Дух верный.
194. На твоё сердце,
Чтоб быть тебе в числе
Увещевающих (рабов Господних).

"Аш-Шуара" 26:192-194, перевод Пороховой."

из рунета


***


Габриэль Бероев сегодня встал рано.Но ощущение бреда не проходило. Восстановленный Храм Христа-спасителя, на который он каждый день смотрел из окна своей, по старым стандартам 90-х очень дорогой, а по новым просто вполне приличной квартиры с видом без бассейна, и уже давно не испытывал никакого ни религиозного благоговения, ни марксистского отвращения, так, интерьер, не более, и новодел, сегодня казался каким-то странно белым. До тошноты. Как вечно льющий дождь в одном произведении у Стругацких. Впрочем, на улице Остоженка все квартиры недешевые. Батя говорил когда-то, кто переживет 94-й год, будет жить, как бог. Так оно и получилось. Кроме тех, кто разбогател, украл, а потом решил схватить за бороду этого самого бога и ушел не туда. Дешевых квартир просто нет в Москве. А что хотите, у нас римские руины даже в универмагах. Москва - третий Рим. А четвертому не бывать.

От пропущенного вчера в «Лукоморье» хука болела челюсть, но не сильно. Видно,похмелье еще не прошло. Мерседес под окном все-таки стоял, косо заехав слева от него и справа от подъезда, жук такой агрессивный,пьяный, майский, темно-синий, даром, что родстер, то есть "родстар", звезда автодорог, если смотреть из окна, то правым передним и левым колесами на вполне уже фешенебельном тротуаре. Как Габриэль, боевик элитных криманьных отрядов, смертник, дожил до этих годов? Кто знал...Видимо, решается без нас где-то там наверху. А, может быть, рядом, близко, внутри. Бедный немецкий хозяин. Видел бы он,как припарковали его сверхмодное купе, как о нем в журналах говорят, на любом языке, и что с ним вообще на востоке делают. Телки бьют о капот бутылки с шампанским, трясут сиськами, в салоне обсуждается официальный государственный рекер, рейдертство, из динамиков звучит шансонная музыка. И кроют матом:

- Мусора! Мусора! Менты!

А что, в милиции тоже работают разные люди. Именно. Давеча участковый приходил познакомиться, сказал:

- Прописались? Освободились? Тоже мне квартира! Когда-то купили ценой всех сил и жизни вас, одного человека, а теперь только приезжие, наверное, устало бродят по центру города, смотрят на вечерами зажженное вами одинокое окно за этими занавесками и думают, что там какие-то богатые уютно живут. Хозяева столицы. А все совсем не так.

Философ, подумал Габриэль. И поэт. Говорит, как поет. А сам молодой, не видел 90-го года. Когда Солнцево и Люберцы гребень на гребень в котловане за кольцевой, сто на сто, один на один. Там бы он тоже так стоял?

- Или, во всяком случае, из хозяев, - когда Габриэль хотел, мог беседу поддержать. Вправить себе мозги. - И, наверное, с образованием.

- А какое у вас образование, - ответил участковый. - Восемь классов в училище в Перово в ПТУ на улице Молостовых и три года в первом. Я про вас в газете читал еще в нулевых, когда был подростком. В вашу школу милиция-то не очень заходила, хуже армии. Потом занимались боксом, были шестым в сборной СССР, в основной состав не вошли.

- Да, - Габриэль помял эспандер в руках, с похмелья он всегда мял резиновый эспандер, дисциплинировал мысли, - из армии можно было в крайнем случае уехать в дисбат, а из училища только в покойницкую. В морг. Или в кафе "Зодиак" в Реутово, прямо по саянской через мост. А оттуда на зону. Хуже только детский дом. Для инвалидов.

- Нет, детский дом лучше, - Габриэль не знал, почему участковый так сказал. Потом спросил: - Давно вернулись? Как София?

- Пока я был там, - все они знают, подумал Габриэль, милиция все-таки гораздо сильнее ЧК, работают на земле, - София цвела. Красный перец из Будапешта везли куда надо. Улицы по утрам цыгане мыли водой с шампунем. Моют, значит, рано, я смотрел из гостиницы в окно и опять шел спать. А то засмеют москаля, чего это он так проснулся!

- Долгий сон хуже всякой лени, - внезапно серьезно сказал участковый. - Ну ладно, до свиданья, я пошел. Мне еще надо в квартиру посла. А то смотрел, два месяца света было не видно. Мало ли, Москва. Дадут сзади по голове, отберут ключи, хоть на окраине, хоть в центре.

А, голова. Точно. Он хотел, как бы не сделать чего такого, чтобы свое счастье не спугнуть, участковый уходит, и других не обидеть, к его девяностым годам сегодняшние менты при чем, а то там, на небе, вон, храм близко, узнают, и закроют ему дверь. И придется опять воровать. Только с кем и где?

- Да, - сказал Габриэль, - на отделку этой квартиры я потратил лимон. Спасибо! Если что, заходите, выпьем чаю. Только я не всегда слышу домофон, дать мобильный?

- Все телефоны в отделении милиции есть, - строго сказал милиционер. - Я сам позвоню. И попьем. А сейчас извините, дела. А квартира...Да, напоминает Елисеевский магазин. Хорошо, на вневедомственной охране.

Дойдя до двери, он опустил голову и на миг застыл, превратился в дерево.

- Скажите, а там...в Болгарии...Вы...встречались с друзьями? Если да, то с кем?

А, вот оно. Сами, значит, не смогли прийти.

- Нет, - по-голливудски радостно сказал Габриэль. И так же широко, как киногерои, развел в стороны руками. Таким жестом сбивают с ног во французских кинокомедиях. Внутренне он сразу загрустил. Это Москва. В Софии так никто не приходил. - Друзей у меня, знаете, нет. Нет друзей у меня! Счастливо!

Так же на зоне ему когда-то начальник оперчасти предлагал сдать одного авторитета. В обмен на свидание с отцом. И даже не сдать, а так...Дать информацию. Что, где, когда...Разумеется, особо опасный преступник, склонный к внекамерным разговорам, побегу и нарушению дисциплины Габриэль Бероев по кличке "Архангел Джабриил" не захотел, не смог. И не увидел отца. Ни в те, ни в последующие серые, унылые пять лет. Только потом на похоронах. И ни разу об этом не пожалел. Он знал, отец тоже. Бероевы ни на кого не стучат. Никого не светят и никого никогда не сдают.

Участковый тихо, тактично прикрыл за собой дверь. Наверное, каждый день перед иконой бьет поклоны. Габриэль предпочитал тибетские простирания. Сложенные ладони, обязательно с пустотой внутри, складываются у темени, лба, горла и сердца, потом скользишь вниз-вперед по циновке до упора в визуализацию, к истине все ближе и ближе, падаешь, как подкошенное дерево. И тут же назад, словно включается мотор, пресс тянет тебя к бедрам, бедра вверх на колени, и встаешь. И так тысячи и сотни. Потом видишь учителя, гуру, новое задание дает, и опять. И так все задания, сто тысяч раз.

От тишины в виски ударила боль. 92-й. Накручивать всем этим несчастным несуществующие проценты,которые никто, вообще, никто, никогда не отдаст. Но все признают, и это - не спасет. И их не спасет, и его, никого. Они будут отвечать всем своим имуществом и здоровьем, коммерсанты, а он - будущим. Потому, как будет знать, что даже, если все отдадут, попадешь потом куда-нибудь с чеченцами в ущелье, и будешь там куковать с распухшим животом и узким,как булавочное ушко горлом без еды, без хлеба, только акээм и зеленые кеды на ногах, а гнев кого-нибудь из российских солдат с той стороны излучится, даст тебе чашку света, взрыва гранаты, каши, такой, какую в аду кушают по утрам, чтоб оттянуло, типа и тебе сегодня не мешало бы, кавказский герой, очень кстати, и она превратится в горящий, металлический огненный гной, что накормит всех, и абзац.

А как не кидать, не делать? Вот вчера этот черный русский, полубанкир-полубандит из "мухи" так им всем саданул, спасла их же небрежность, вместо того, чтобы скучиться, по лесу шли вслепую, вразброс, только хрустнуло впереди, и конец. Деньги зарабатывать на войне, это не в зал ходить регулярно,тут надо еще и в шахматы, хотя бы на ход вперед, лучше на пять, а не поленились бы собраться вместе, точно бы сейчас лежали все, и хорошо, если похоронят дома.

Все-таки русские так зря, подумал Габриэль. Тогда в 90-х они же были не дома. Вот возьмем и обидимся, всем этносом еще раз, и что? Европейцы - молодцы, даже если негодяи, сначала переговоры, о кей, олл райт, оол зе бест, бай-бай, каждый сержант аристократ из Оклахомы. А если переговоры не удались, сразу бы завинтили насмерть из какого-нибудь мощного "глока", но перед этим думали бы минут десять, а это много, если ходишь по краю, десять минут. Можно прожить всю жизнь за это время.

Время вообще вещь деликатная. Да, Бероев? Иногда можно за мгновение всю жизнь пролистать, как тот китаец-дровосек, Габриэль забыл, в какую династию, поднялся в горы за охапкой хвороста, топор прислонил к подпорке, а на опушке каменной над пропастью два старика  с пунцовыми щеками, мочки, налитые долголетием, свисают до плеч серьгами, животы, как у беременных на девятом месяце и бороды белые по камню стелются, в шахматы играют. Не такие, как у нас,  европейские, там посередине река, надо ее форсировать, совсем, как в Чечне, и ходят по другому, туда-сюда, снуют, круглые такие фишки, как все в Азии круглое, замыкающее на себе бесконечность. А назад дороги нет, с ними постоял, посмотрел пять минут, играют как-то больно мудрено, все почти стоит, никакого зрелища, спустился, а у него в деревне уже все умерли от старости, вся родня, все друзья, все, даже внуки, и рукоять топора истлела насовсем, когда коснулся, превратилась в прах, а он сам тень не отбрасывает. Вот, гражданин участковый, что такое время.

А Стелла спала, не просыпалась. Она как до подушки дотронется, все. Сперма, это самое живое, что я пробовала в жизни, так вчера сказала она. Не врет.

...Любовь, это же привязанность. К ее объекту. Лучи солнца сначала тихо-тихо греют землю, из этого появляется тонкая субстанция, психическое тепло. Потом она постепенно грубеет, становится менее музыкальной, сгущаются облака. Облака превращаются в тучи, собираются вместе. И все становится невероятно плотным и бурлящим.

Не надо ему было начинать жить с ней, нет, как-то надо было по-другому, хотя, кто знает? Как у того старика из детской сказки, лошадь украли, все в слезах, а он говорит, как знать. А потом война с кем-то там началась, всех мужчин из села забрали на нее, всех убили, а его сына нет, потому как безлошадный. Тогда король у них забирал простой люд только со своими собственными конями. А потом ему тот мерин еще и кобылицу привел! И потом, кто с кем жил, это еще вопрос. Он с ней или с ним она.

- Послушай, ты хочешь мужских энергий? - сказал он. - Я переплатил за тебя.

Он запомнил: на столе у нее дома первый раз, как были вместе близко, лежал стеклянный рыбный ключ изогнутой формы. Им она доставала из купленной свежей рыбы и ела сырыми кишки. Правда, заправляла солью. А уксус если добавить, спросил он. Она сказала, не люблю кислое. У меня и так кисло там, голубые джинсы туго обтягивали ее бедра, образуя хорошо видимый треугольник.

Облака охлаждаются, все становится совсем физическим. Очевидным.

- Иди ко мне, - сказала она, похлопав себя ладошкой по животу. По месту ниже пряжки на ладонь примерно. Ему показалось, что даже вглубь, звала. - Вот место блаженства, там нет ни боли, ни печали этого мира. Может, время пришло погрузиться тебе туда? В мою страну, первобытную, дикую?

А что, вдуматься, молча засмеялся Габриэль, мы живем в треугольном миру. Горы, деревья, воды, реки - все треугольно. Например, тело, фигура. Обнажитесь, разденьтесь, сложите на животе руки и сядьте на край ванной. Верхняя часть тела шире, нижняя уже, треугольник. Каждый из пальцев остроконечен. Остроконечны и ладони. Если дополнить их мысленно вперед, завершить линию. А формы когтей и клювов у птиц? Все заостряется, треугольно. Форма головы, плавники у рыб.Внешний мир тоже острый. Когда вы смотрите на деревья часто вся их форма указывает вверх. Как свеча, огонь не горит вниз. И каждый лист заострен! А когда вода замерзает зимой, становится сосульками? Такими огромными первобытными сталактитами на Тверской. Луна - полумесяц в форме луча, у которого острия на концах. Горы. Когда долго воюешь, бегая по горам, даже пространство вокруг них становиться пирамидой, перевернутой. Неживое - фюзеляж у самолета тоже острый. Стрелки на часах, галстуки, вилки, ножи, машины. Купола на церквях. Надо еще говорить? Женские груди, пенис, носик у чайника, авторучки, кисти. Возможно, космос тоже имеет форму колеса с тысячью острых спиц, разделенных объектами.

- Так ты...идешь? - Она присела на кровать. Мгновенность ракурса показала быстротечность переливания ее улыбки, тоже треугольной. Вязкой, как ртуть и такой же опасной и лихой.

- Иду, - сказал Габриэль, - конечно, да.

Ее губы заканчивались красными кинжалами, как и - с ямочкой - подбородок, язычок был острым, зыбким и трепетным. Готовым мгновенно разрезать, как бритва, все на две части, напополам. Странно, весь этот год он добивался ее, а она, казалось, не замечала. А сейчас начала. Говорят, у нее есть муж. Почему она тогда сидит тут с ним на кровати? В джинсах? Сидела бы перед мужем! Или не интересно? Интерес часто перерастает в любовь, вернее, в любовный треугольник.

- Вы как золотая пчела, жужжание которой слаще звуков арф, - сказал он. - Ваши слова так приятно слышать!

И все началось. Приняв по бутылке рома, хорошего спиртного, уже в полусне они разделись и легли спать. Он сразу же заснул, но, видно, довольно скоро проснулся - от яркого света. Очнувшись, он увидел, как она с яростной сосредоточенностью что-то ищет на подушке. Оказывается, свою заколку. Он рассмеялся и принялся хватать ее за волосы, как заложницу, она кричала:

- Прекрати! Тут Новые черемушки, Царское село, весь дом разбудишь!

Одному богу известно, сколько он трепал ее...Но каждый раз, стоило ему прикоснуться к ней, как в них обоих что-то работало, что-то такое, от чего обычные прикосновения мужчины к женщине делалось - до странности! - чем-то новым, непохожим на все-все прежние! Стелла совсем не сопротивлялся, а неподвижно лежала с неприкрытой грудью. И тут он вдруг почувствовал, как бешено бьется его сердце, как тогда, когда брали Грозный, и что она, лежа подо ним, дрожит всем телом,дрожит, дрожит, а свет в спальне нестерпимо режет - глаза, глаза, он кончил в нее, неловко отшучиваясь. Она тоже бормотал что-то бессвязное:

- Вертолеты! Вертолеты! Воздух!

Прислушиваясь к ее словам, он откинулся на подушку. Она подняла голову, он тоже приподнялся, и они как бы невзначай поцеловались, впервые. Так в первый раз в его долгой, криминальной, особой жизни он телом ощутил не тело другого человека, а душу, услышал ее запах, это души, его душа сплелись с ней в объятии. Ему вдруг показалось, что у него в руках бьется редкая, практически обреченная в Москве на гибель бабочка, задыхается от любви, которую непостижимым образом им довелось сейчас закончить. Никого сверх-секса не было, герои порют баб молча, но он был здорово напуган и прекрасно понимал, что она - напугана ничуть не меньше. Они оба закрыли глаза.

- Сделай мне минет, - сказал он. Она сделала и тогда сказала про сперму.

Всё это после разговора с участковым он видел сегодня так ясно, что с болью в сердце осознавал, он никогда, нигде, ни с кем ни на минуту не забывал этого! Он и теперь слышал, как в нем звучал отголосок того желания, которое тогда так властно подчинило его ей и себе, все его чувства, снова ощущая ту неодолимую, как жажда, силу, завладевшую его телом, от которой, казалось, разорвется сердце, сросшееся с ее душой. Эта непостижимая, мучительная жажда жизни - хорошего человека найти нелегко! - была утолена в ту ночь и: они доставили друг другу много удовольствия. Он кончал и кончал, еще и еще раз, как пацан, не качество, но количество, и не чувствовал этого. Она по-спортивному помогала ему, смеясь:

- Я могу принять за ночь сто мужчин!

Шутила, конечно. Добиться ее было все равно, что летом на небе увидеть путеводную звезду. Но это произошло.

В те минуты он думал, что всей его оставшейся жизни не хватит на то, чтобы исчерпать себя до конца в любви к Стелле. Тем утром он проснулся, когда она еще спала, лежа на боку, по-детски поджав под себя ноги, тихо, тихо, мирно. Она был похожа на подростка, ребенка, рот полураскрыт, на щеках румянец, завитки волос темными прядями накрывали треугольный мокрый лоб, длинные, острейшие ресницы чуть подрагивали от вдохов. Они оба лежали голыми, желтая китайская махеровая простыня, которой они накрывались, по краям с орнаментом, скомканная, лежала у них в ногах, в этой простоте было что-то святое. У Стеллы было смуглое, чуть тронутое испариной тренированное тело, балет, гимнастика, танцы, диета, такой красивой женщины он больше никогда не встречал. Ему хотелось дотронутся до нее, разбудить, но что-то удерживало, мешало. Может, потому, что она лежал передо ним, как в гробу, вся открытая, с обезоруживающим доверием, свойственным только мертвым, а, может, потому, что она был младше него, но гораздо взрослее, так казалось Бероеву...Собственное, похожее на питбуля, тело, прошедшее огонь, воду и медные трубы, со шрамами, последнее испытание было самым тяжелым двуручным мечом, бегство за границу, показалось ему грубо сколоченным, сокрушающим все, ненужным в этой буржуазно беспредельной столице новой России, где бандита заменил адвокат, а ОМОН священники, и всё возраставшее желание обладать ей всю жизнь, навсегда страшило своей чудовищностью. Не мог отделаться он, главным образом, от одной навязчивой мысли: ее муж такой же парень, как и он. Наверное, тоже брутальный, крутой. Так же трахает чужих жен, не специально. Он даже почувствовал к нему симпатию. Гладиатора к гладиатору. И вдруг он словно впервые увидел, как прекрасны ее бедра, плечи, руки, крепко сжаты во сне кулаки. И эта сила, и одновременно необъяснимая притягательность ее тела - остроконечность - неожиданно внушили ему еще большую любовь. В 90-х такого не было. Было спокойно, встретились, разошлись. Опять встретились. Если живы, конечно. Вместо постели в 90-е он видел только зияющий вход в пещеру, где суждено сначала претерпеть бесконечные сладкие муки, быть может, сойти с ума или навсегда утратить бойцу свое хладнокровие, а потом спокойно подойти к ящику стола, перезарядить пистолет, посчитать приход, впервые повернувшись к обессилевшей подруге спиной. Тогда было так, никто не верил никому. А сейчас...Габриэль даже не мог сказать, то, что он встретил ее, черт, это плохо или же хорошо. И все-таки ему до смерти хотелось разгадать тайну этой их встречи, девушка, девушка, вы куда, давайте, я вас подвезу, да вы не бойтесь, я же ведь не бандит, не хулиган, ничего, что далеко, нам по пути, а вы пригласите меня на чашечку кофе, любого, я просто очень спать хочу, а мне еще в область ехать на завод, да, два завода у меня, кирпичные, тела, и снова ощутить его силу и насладиться этим. Его спина покрылась холодным потом, вдруг, это все специально? Подстава? Конкуренты, ФСБ? ФСБ хужже ФБР, в ФБР работать можно, в ФСБ нельзя, кто знает, тот поймет. Ему стало стыдно, стыдно даже самой это встречи, подвоза, постели, свидетельства их порочности. В его мозгу в который раз разверзлась черная дыра, до краев наполненная пересудами горцев, бубнящих осуждающие слова на арабском языке, оскорбительными перешептываниями из корана, обрывками услышанных краем уха, полузабытых и наполовину непонятых россказней в детстве. Он чуть было не закричал на всю ее квартиру от ужаса и стыда, не понимая, как такое могло случиться с ним, как такое вообще могло прийти им в голову. Жениться на русской? Что скажет отец? Что скажет мать? Сестра будет шипеть, как змея. Полюби ее, полюби, горячо шептал другой голос, не мешай ей влюбится в тебя! Неужели ты думаешь, что на свете есть что-нибудь важнее? Стрелки, война, разборки? Бандиты, менты, братва? А сколько будет длиться ваша любовь, кому какое дело?! Какая разница! Ведь ты мужчина, боевик авторитет, почти вор, стало быть, ничего не связывает твои действия. Только законы. Но ты против них ходил...Эти десять лет в темноте, в тюрьме, они стоят того, поверь мне! Надо брать реванш, начинать новую жизнь, семья, дети. Походы в магазин и на оптовый рынок за продуктами по субботам, по воскресеньям в парк, детский центр "Арлекино". Конечно, если ты станешь думать, что она грязная, не твоя, она такой и будет. Потому что ты проведешь всю свою без отдачи в битве за ислам, презирая себя и его за это. Ты изначально ведь крещен! В Пятигорске. И в ваших силах сделать ваши отношения чистыми, дать друг другу то, от чего вы оба станете лучше, прекраснее, тише, что вы никогда не утратите, это друг друга! Плевать, что скажет ее муж, в крайнем случае дашь ему денег. Совсем припрет, вынесешь все на сходку, нет спроса за образ жизни, она хотела сама! Если, конечно, ты не будешь стыдиться ваших отношений и видеть в них нечто скверное. И любовь - страстная, грешная и трагически длинная, они поженились, состоялась. И живут уже долго. Не всегда мирно, но счастливо. Может, это и было? "Джабраил открывает Мухаммеду Коран". Ночь предопределения (1). Видимо, в эту ночь безумный арабский поэт Абдул Альхазред видел легендарный Ирем или "Город колонн", а также в некоем безымянном городе в пустыне нашёл летописи расы, что древнее чем человечество. Полные ужасающих тайн...

Альхазреда он вообще наизусть мог читать любому, за раз минут сорок, а "Некрономикон" был у них в ту ночь на столе, это точно. Абдул Альхазред не совсем верная форма арабского имени. Более корректно оно должно выглядеть как Абд-эль-Хазред или просто Абдул Хазред, хотя и это не совсем правильно, ведь «Хазред» не принадлежит к 99-ти именам Аллаха! Можно предположить вариант: "Абдулла аль-Хазред". Иногда даются и иные русские транскрипции этого имени: "Аль-Хазрат", "аль-Хазред" или - уже совсем круто - "Аль-Хазраджи", с намёком на арабское племя хазраджитов, жившее в Медине во времена Мухаммеда. В арабских текстах его имя звучит кратко: Абдулла Альхазред. Биография: согласно "Истории Некрономикона" Говарда Лавкрафта, написана в 1927-м, опубликована в 1938- накануне организованной Сталином Великой чистки в России, Альхазред был безумным поэтом из Саны (теперь Йемен), чей рассвет приходился на период династии Умайядов, приблизительно в начале 8-го века. Он исследовал руины Вавилона и подземные пещеры Мемфиса, а также провел десять лет в великой аравийской пустыне Руб-эль-Хали, населённую чудовищами и злыми духами. Те, кто осмеливался пересечь её, рассказывали о многих невероятных вещах! Последние годы жизни Альхазред провёл в Дамаске. В 730, живя именно в нем, Альхазред предположительно написал зловещую книгу "Аль-Азиф", впоследствии ставшую известной всему миру как "Некрономикон". О его смерти или исчезновении, примерно 738-й год, ходило множество зловещих и противоречивых слухов. Ибн-Халикан, летописец-биограф 13-го века, пишет, что Альхазред был схвачен и унесён невидимым чудищем средь бела дня на глазах у множества окаменевших от ужаса людей. При этом он читал стихи, прозу. На првильном литературном арабском языке. О, его безумии говорило о многом! Он не был просто равнодушным человеком, поклонявшимся неведомым существам, которых называл Йог-Сотот и Ктулху. Поскольку в "Тексте Р'льеха" описывается, что смерть Абдула Альхазреда сопровождалась полным солнечным затмением, а в 738-м году полное затмение наблюдалось только над тихоокеанским побережьем Азии и Америки, эта дата откровенно недостоверна. Ближайшие к предполагаемой дате смерти Альхазреда полные затмения на территории, где, согласно легенде, он мог находиться, происходили 1 марта 73-го года (экваториальные и тропические широты северного полушария), 1 апреля 740-го года (субтропические широты северного), а также день революции 7 ноября, но 740-го года (экваториальные и тропические широты). Из них только первое проходило полной фазой по территории Аравии. Судьба "Безумного Араба" описана Августом Вильямом Дерлетом, основавшем в 1939-м году издательство "Аркхам Хауз". Оно издавало странные книги и вело название от вымышленного места. В рассказе господина Дерлета "Хранитель Ключа", опубликованном в 1951-м году. В этом рассказе доктор Лабан Шрусбери и его ассистент Найлан Колум обнаружили-таки место захоронения Альхазреда. В Руб-эль-Хали они наткнулись на Безымянный город, владения Хастура, где и узнали о судьбе Альхазреда после похищения из Дамаска. Альхазред был принесён в Безымянный город, секреты которого он изучал ранее и описал в "Некрономиконе". В наказание он был ослеплён, ему вырвали язык и, впоследствии, казнили. Шрусбери вскрыл саркофаг Альхазреда и среди останков нашёл неоконченный экземпляр "Некрономикона" на арабском. Используя некромантию, Шрусбери вызвал дух Альхазреда и приказал ему нарисовать карту мира, так, как он его знал. Получив карту, раскрывающую местонахождение Р’льеха и других тайных мест, Шрусбери наконец даровал Альхазреду покой.


Габриэль посмотрел на часы, надо бы поесть. Эти обеды, мигрень от них, в ресторанах. И не надо бы туда ходить, а привычка. Ресторанов в Москве много, и хороших, и плохих. И покушать, и по поводу секса. "Сандей бранч, бизнес-ланч, клуб-кофе, секс-кафе!" Один английский. А в Чечне английского никто не знал. Это все британская промышленная революция виновата. Все с нее началось. А не с эрцгерцога Фердинанда, как у Гашека. Не было бы ее,и герцог бы остался жив,и мне бы вчера этот русский скулу не своротил,и нос.

Она разбила первоначальные общечеловеческие духовные ценности с их пиком набора знаний в Тибете на Востоке, технократию поставила во главе. С одной стороны - удобно, железные птицы в небе, с другой - медитировать как? Раньше медитировал, теперь сиди, разбирайся с компьютером. Какое там дыхание...Работать надо много и быстро, все в реале. Хотя йогическое сосредоточение, это не уход от него, а прямое видение. Такой реальности, какая она есть на самом деле. И литература. Раньше было - "что". А теперь - "как". Про "что" здоровья не хватает, писать не могут, конец эпохи романа. А зачем "как", если "чего" нет?
Интересно, участковый мне на прощание так пожал руку, прямо со всем сердцем, я ему в ответ удвоил усилия. Сломал я ему руку,или нет? Надеюсь, что не сломал. Не для того вернулся в Москву, приехал.

Еретики и бандиты надежды и страха
сами трансформировались в безумную мудрость!
Опьяненный духовной гордостью, плакал
ум Москвы-России в 90-м как-будто...


продолжение следует

Примечание:

(1). "Джабраил открывает Мухаммеду Коран. Ночь предопределения". Она также "Лейлату-л-Кадр", ночь ал-Кадра, Ночь могущества. В исламе праздник, отмечаемый в 27-ю ночь рамадана в честь открытия Мухаммаду первой суры Корана в 610-м году в пещере Хира горы Джабал ан-Нур. В эту ночь, согласно источникам, к молящемуся Мухаммаду явился архангел Джабраил и, указав на свиток, сказал: «Читай!» (Коран.) Празднуется в конце девятого месяца. В течение ее принято просить прощения у бога за совершенные грехи и читать определенные книги. "Она есть мир до начала рассвета".