Икона

  Я стою перед тобой на коленях:   и сегодня, и вчера, и  каждую ночь, уже третий месяц. Как только засыпает отчаянным сном мой ребенок, я прихожу сюда. Говорят,  вымолить, выплакать  надо внимание Божье.  А я не прошу ничего – на просьбы давно нет сил. И на слезы - тоже.  Я стою перед тобой и вижу  скорбный и спокойный лик женщины с ребенком на руках. Мой мальчик чуть постарше.  Не знаю, что мне надо от тебя, что ищу в твоем лице, в твоих глазах. Не знаю, как рассказать  отчаяние,  обжигающее меня в тот миг, когда мой ребенок  теряет сознание от боли.  Страх липкой и черной бездны, тянущей   вглубь, заставляет  его крепко держаться за мою  руку. 
  Шепот становится тише от боли и затихает вмиг: «Мама, не отдавай меня ей, мама - ты сильная...»
  Сильная…  В такие минуты со злостью вспоминаю слова "Я жизнь за тебя отдам!"....Скажите: кому отдать, кто может взять ее, мою жизнь? Взять, чтобы жил мой ребенок?!

     Мы зашли в большой торговый центр. Не за игрушками для сына и не за дамскими необходимостями.  Об этом  давно  забыли – на радости не было денег.  И сегодня нужно закрыть глаза на призывно зовущие манекены и весело бегающие машинки и  зайти лишь в  аптеку.

  Это был один из тех дней, когда  ощущалось какое-то новое чувство в душе. Я давно была в глухом и непреходящем отчаянии. И сегодня утром, проснувшись, вновь обнаружила эту едкость внутри себя, где-то далеко-далеко, за задней стенкой сердца. Я думала над этим все время, пока собирались в поликлинику, пока стояли в очереди к врачу, наблюдая у дверей кабинета за одним  и тем же спектаклем под названием "Мне надо без очереди", но с разными актерами. Думала, старалась разобраться, что же это за чувство. И вдруг резко, нет, не с  презрением к себе, а с растерянностью, поняла, что это было чувство покорности. Покорности  ужасной действительности - привычке смерти.

 Откуда появилось во мне это? Зародилось- часами стояния в больничных очередях,  источающих застоявшийся запах раздражения и, порой, ненависти друг к другу.
  Родилось и росло, когда я выслушивала врачей, часто  озабоченных лишь своей жизнью, работающих на автоматизме. Когда, как заведенная кукла, просто двигала руками и ногами, боясь очнуться и обнаружить, что есть другая жизнь, та, которой я жила раньше, такая разноцветно - счастливая.
   
    Почему вдруг я остановилась возле церковной лавки, расположенной совсем в стороне? Какая неведомая сила потянула меня туда? До сих пор не знаю. Раньше с сочувствием относилась к людям, которые верили, что Бог есть,   внимательно  слушала все, что они  мне говорили. Как человек, опасающийся обидеть другого, не более  того. И все это  шло по касательной к моей жизни и ничуть не трогало меня. А сейчас я  не видела ничего другого, что было в этом небольшом магазинчике, видела только тебя. Можно ли купить друга? Наверное, кто-то думает - можно, ведь покупают собак.
     Но я знала, что бывает неожиданно, во множестве случайных встреч, вдруг, как драгоценная крупинка, промелькнет  возможность встретить созвучную душу. Она, душа совершенно незнакомого человека, поет в унисон с твоей. Вы слышите друг друга за сотни километров. Все дни между встречами - мгновенье, все километры всего лишь шаг, потому что души ваши рядом.  Я сделала этот шаг сейчас – твои глаза остановили меня.   Интересно, какой художник нарисовал тебя так давно? Чьи глаза, опечаленные жизнью, так глубоко запали в его душу, что память о них он оставил в этой иконе? Глаза его матери, глаза любимой женщины? Кто-то давно нарисовал так живо, что многочисленные копирки не могут стереть боль в глазах этой далекой женщины.
    Я  стояла в этой маленькой лавочке, смотрела, и мне хотелось, нет, не купить, а пригласить тебя к себе в гости. Просто в гости. Потому что друзей у меня не осталось. Я понимала их, ведь это меня судьба испытывала на прочность, и никто не имел права вмешиваться в это. Но было  так тяжело одной.

    И вот, каждую ночь, стою перед тобой в надежде, что, наконец-то, смогу  все сказать.  Я пытаюсь, пытаюсь сказать, но звуки застревают в горле шершавым комком. И - по привычке, я заталкиваю его глубже. Чтобы никто и ничего не видел. Чтобы не обсуждали мои тревоги, скучно жуя слова вперемешку с подогретой едой или перекидывая их из комнаты в комнату.

    Сегодняшняя ночь принесла с собой тяжелый приступ, который начался во сне. Мой мальчик еще спал, а дыхание становилось все резче и резче, воздух со свистом вырывался из горла. Удушье  жестким кольцом стягивало легкие, бронхи и гортань. Я не могла его разбудить, он потерял сознание, не просыпаясь...

    Игла вошла в тело привычно и отдала сыну несколько кубиков жизни. Я слышала, как дыхание стало выравниваться,  и серый цвет ушел с лица. Я терла его руки, прикладывала грелки, старясь согреть холодные ноги, стянутые судорогой. Взгляд мельком скользнул по иконе. Женщина скорбно смотрела на меня, прижимая к себе своего сына, как будто говоря мне, что она не отдаст его никому. И как молния в мой мозг вошло понимание того, что нужно было мне, что трогало меня в этой иконе. Она не хотела покоряться изначальному! Она не хотела отдавать его никому! Пусть даже самому Господу Богу! Этот, наконец-то решенный вопрос, что заставило меня остановиться возле иконы, острым мечом вошел в ту часть мозга, где жил зверь - покорность, так долго пытавшийся подчинить меня себе.
    Мой мальчик открыл глаза и позвал меня. Голос был слабый, но я чувствовала, как его рука старается изо всех сил сжать мою. Я легла рядом и обняла его. Я никому  не отдам твою жизнь. И свою тоже. Мы будем бороться, чтобы жить. Я посмотрела в глаза женщины на иконе и, сказав ей: "Спасибо!",- уснула рядом с сыном.

ИКОНЫ "ДОСТОЙНО ЕСТЬ"