Этот Святой Валентин

Тропинка из наскоро отесанных гранитных булыжников вела вверх , серпантином обнимая крутой скальный уступ, где на самой вершине находилась маленькая келья, служившая и домом для тела и обителью для души одинокого монаха по имени Валентин. С самой вершины скалы открывался, захватывающий дух, вид, которому бы позавидовали живущие на равнине птицы. Глубокие утесы и каньоны, расщелины в скалах, куда никогда не заглядывало солнце, волокна тумана, который тут всегда покрывал далекие каменные низины, и, конечно же, море, которое словно живое, дышало, то опускаясь то поднимаясь. А келья, как ангельский островок, возвышалась над всем этим, словно олимп, и в этом было ее предназначение.

Здесь совершался обряд, запрещенный и каравшийся смертной казнью, но никакие запреты не могли заставить Валентина отступить от того, чего желало его огромное и пылкое сердце.

- Объявляю вас мужем и женой, Аминь, - вылетало из окон ветхой кельи. Ведь этот тайный, запрещенный по всей Римской империи обряд, был ничем иным, как обрядом бракосочетания двух юных сердец…

     ***

В первый раз я ее заметил, когда произносил тост.

Мы устроили мальчишник, по случаю женитьбы Ильи, последнего из нас холостяка. Событие было грандиозное, особенно на фоне вечных заявлений Ильи о том, что он никогда не жениться, и что мы все, его друзья, запутавшиеся в узах брака, будем ему завидовать до скончания веков. Мы каждый раз хмыкали, ждали и, наконец, дождались. Около двух месяцев назад, Илья нас всех собрал на своей даче и произнес долгожданную фразу, которой никак не ожидал от себя услышать: «Ребята, я по-моему женюсь!!!». И вот мы уже на мальчишнике, завтра на палец Илье повесят кольцо, и он станет одним из нас.

Я произносил тост и увидел ее. Она сидела за соседним столиком, в компании, видимо, подруг. Судя по всему, тоже что-то отмечали. Об этом свидетельствовало шампанское, и бурный восторг с их стороны.

Она смотрела на меня, и таким взглядом, что я поперхнулся на половине фразы, и радостно вылил на себя содержимое своего бокала. На моей белоснежной рубашке стало расползаться здоровенное коричневое пятно, поскольку коньяк не очень дружит с белизной.
Вот вам и женское внимание, во всем своем проявлении. Но…

Она стоила испорченной рубашки. Шикарные темные волосы ниспадали на плечи, лицо – символ красоты и сексуальности. Было в ней что-то от Софи Лорен. Большие, черные глаза, небольшой носик и пухленькие губки в ярко-красной помаде. Глядя на эти губы я и сотворил с собой это коньякокупание. Они не просто манили меня, они требовали, чтобы я явился сию секунду.
 
Далее шла шикарная, нежная шея, хоть меня и коробит столь грубое название этого деликатного места в женщине. Мне показалось, что я ощутил запах духов, исходящий от нее. Этот аромат меня пленил и в компании моих обезумевших гормонов, они принялись рисовать в моем воображении такие картины, что прилив крови к моему лицу мгновенно выдал все мои мысли.

Девушка улыбнулась, да так, что я опять охнул, и поправила воротничок на своей блузке. Но как же хитро она это сделала…

Пальчиками она поправляла воротничок, а локотками свою грудь. У блузки было и без того, более чем, откровенное декольте, а тут и вовсе все показалось наружу. В этот момент во мне не осталось ни капли воды. Я весь мгновенно пересох и испарился. Наверное, еще секунду, и я бы издал звук, похожий на рев самца изюбра, во время его брачных битв за самку.
 
Но надо отдать должное девушке. Она почувствовала мое состояние и убрала ручки от воротничка. Груди вернулись на место, при этом мне показалось, а возможно это видения моего распаленного мозга, я увидел самый краешек сосков. Я застонал и почувствовал себя вулканом, который вот-вот взорвется.

Мои друзья пытались высушить меня салфетками и полотенцами, а я сидел, и тупо смотрел на это чудо какого-то умелого творца. Не девушка – сказка.

- Валентин, имей совесть, - воскликнул Илья, тихонько хлопая мне по щеке, - Чего завис то?

А девушка тем временем, закинула ногу на ногу и сделала глоток из своего бокала. Тонкая талия и красивые, умеренно полные, бедра. Она была в черной юбке до колен, но когда закидывала ногу на ногу, чуть ее откинула, открывая верх чулок. Черные кружева нежно охватывали ее точеную ножку, придавая изысканности, и так, сногсшибательной фигурке. Весь этот ансамбль, сводящий меня с ума, довершали босоножки на шпильках, которые, казалось, сами пищали от восторга, что находятся на этих самых ножках. Как я им сейчас завидовал, этим  босоножкам.

- Валентин, - снова меня окрикнули. Я с трудом оторвал взгляд от девушки и вернулся к товарищам.

- Ты меня удивляешь, Валь, - сказал Илья, - раньше бы ты вопил на весь мир, попади на тебя хоть капля, а тут по уши обляпался и хоть бы хны.

- Все меняется, Илюш, все проходит, - я глянул на себя и обомлел. На груди расплылось чудовищное пятно, но, впрочем, слов негодования не было. Странно…

Хотя вид у меня был, видимо, расстроенный, поскольку Сергей, самый старший из нас, сорвал с себя свой кошмарный, лопатообразный галстук, а-ля 80-е, и с довольной физиономией сунул его мне. Я же не мог его расстраивать, поэтому плюнул на стилистику и нацепил его. Пятно исчезло, а если вести себя спокойно, и не размахивать руками, то его совсем не было видно.

- Ну что, друзья, - снова начал я свой прерванный тост, стараясь не смотреть на столик напротив, - За нашего последнего могиканина, который так упорно сдерживал натиск всех женщин мира, но не устоял, упал, и теперь будет тянуть лямку наравне с нами. Ураааааа…

Мы чокнулись, выпили, на этот раз без эксцессов. Вечер продолжался.

И она не сводила с меня глаз. Вот же блин.

     ***

У одинокой кельи, на вершине скального утеса, мальчик лет двенадцати, колол дрова, а монах, потеплее закутавшись в свою, изъеденную молью, накидку, смотрел на далекое море. На море было неспокойно, как и на душе у монаха. Тяжелые волны накатывались на берег, грозя гибелью всему живому, что окажется у них на пути.

- Учитель, а зачем император издал такой указ, ведь из-за этого указа его никто не любит?

Монах вздрогнул. Ветер, на вершине утеса, мощно дул в лицо, заставляя слезы катиться градом.

- Видишь ли Марк, - тихо ответил монах, - У императора свой взгляд на вещи. Видимо этот указ он считает вполне достойным своего пера.

- Но ведь его люди не любят, учитель. Я слышал, как госпожа Корнелия шепталась с кухаркой о том, чтобы черт забрал и Клавдия и его указ.
 
Монах улыбнулся.

- Негоже, чтобы с языка моего ученика слетали такие слова, Марк. Чтобы я не сердился, после принеси еще воды в кадку. А на твои слова я отвечу так. Богов не волнуют помыслы отдельных людей. А император все же человек, хоть и самый важный из нас. А по сему, я, божий человек, выбираю волю богов. А они говорят – не желает сердце пылать в одиночестве  – женись. Так тому и быть.

Монах тяжело вздохнул. Тяжело идти против воли императора. Еще тяжелее ослушаться богов. Но лгать собственному сердцу – невозможно.

     ***

Я вышел на улицу. В зале стало душно и накурено. Гремела музыка. Люди веселились. Обычная ресторанная атмосфера полупьяного счастья и беззаботности. Девушка из-за соседнего столика, куда-то пропала. Я видел, как  она с подругами то и дело бегала танцевать, веселье за их столиком нарастало. Тосты, шутки и смех стали громче. Какой-то парень подошел и пригласил ее на танец, но она отказалась, что меня очень обрадовало. При этом она посмотрела на меня, словно спрашивая разрешения. Парень ушел, а она опять мне улыбнулась.

А потом она пропала. Я уже с полчаса ее не видел. Настроение мое портилось на глазах. Чудеса, да и только. Вот я и вышел на свежий воздух, чтобы немного взбодриться.

Был канун 14 февраля. В Москве шел снег. И не лишь бы какой, а густой, огромными хлопьями. Такой, в свое время, сводил с ума не одно поколение поэтов и художников.

Я достал пачку «Кента» и закурил. Выпустив облачко дыма, я смотрел сквозь него на проезжающие мимо машины.

- Разрешите прикурить, - вдруг раздалось у самого моего уха.

Ой, как я перепугался. Отпрыгнул на шаг назад и уперся спиной в стену рестораны. Если бы не она, я бы легко и плавно скользил вверх конечностями прочь от ресторана.

Еще до того, как я поднял глаза, я знал, что голос принадлежал именно той девушке напротив. Только у нее мог быть такой ангельский голосок.

- Господи, - смеясь, изумилась она моим кульбитам, - Вы как звезда на льду.

Смущаясь, я достал зажигалку, и трясущимися руками чиркнул кремнем. И тут она прикоснулась ко мне в первый раз. Своими теплыми ладошками, она обхватила мои, пытаясь не дать огоньку потухнуть. Невинный жест, но не в моем случае. Меня словно молнией прошибло насквозь. Я в жизни не смущался девушек. Среди друзей слыл первым ловеласом, до женитьбы, конечно. А тут, я словно мальчишка что-то мямлил, сам не в силах разобрать, что именно.
 
- Спасибо, - сказала она, убирая ладошки и выдыхая струйку дыма в сторону от меня.

- Всегда пожалуйста, - я понемногу приходил в себя, - Как отдыхается? У вас тоже какой-то праздник? – спросил я.

- Вы шутите, - воскликнула она таким чудесным тембром, снова повергая меня в эстетический шок, - Сегодня канун Дня Всех Влюбленных. Вы что, с другой планеты? -
Я улыбнулся. Ее непринужденность брала один за одним все мои бастионы, которые еще оставались в строю.

- У нас мальчишник, - объяснил я, - Друг завтра жениться, поэтому сегодня отмечаем его прощание с холостяцкой жизнью.

- Свадьба в День Всех Влюбленных? - снова воскликнула она,- Так это же здорово. Они так специально подгадали, или случайно вышло?

- Не знаю, - пожал я плечами. Зная Илью, я мог бы сразу ответить что случайно, но девушка была так очарована этим совпадением, что не хотелось ее расстраивать.

Она помолчала, затягиваясь, и вдруг сказала:

- Лена.

Я даже не сразу сообразил, что это она представилась.
 
- Валентин, очень приятно, - произнес я в ответ, глядя в ее округлившиеся глазки. Они и так были большие, а тут стали просто огромным. В них я и не преминул утонуть.

- Как Валентин? – переспросила она, - Валентин?
 
- Валентин, - повторил я.

- Вау, так не бывает, - Она казалась самой счастливой на свете, - Ты шутишь?

- Клянусь, - выпалил я, - Чтоб мне провалиться на этом месте, если вру, - сказал я, и чуть подождав, добавил, - Вот видишь, не провалился.

Она улыбнулась. Потом засмеялась. А мне показалось, будто весенний ветер потревожил полянку, на которой росли колокольчики, и они, радуясь, наполнили все вокруг своей сладкой музыкой.

На ней была коротенькая шубка, которая, впрочем, не скрывала всех ее достоинств. Но от холода и ветра она защищала скверно.

- Пойдемте в зал, - предложил я, - А то мы превратимся в две ледяные статуи.

Она согласно кивнула и опираясь на меня одной рукой, чему я был несказанно рад, пошла к двери в ресторан.

     ***

- Согласен ли ты, Альберто, взять Марию в законные жены? – вопрошал голос монаха, не помещаясь в пространстве маленькой кельи.

И тут его перебили. Распахнулась дверь и в крохотное помещение влетел Марк, с глазами, полными ужаса.

- Учитель, - задыхаясь, произнес он, - В монастыре солдаты. Они спрашивали о тебе. Они уже идут сюда. Я их опередил, но ненадолго.

Монах вопросительно посмотрел на жениха, словно бы и не слышал слов мальчика.

- Да, - выпалил жених.

- Согласна ли ты , Мария, взять Альберто в законные мужья?

- Да, - тихо ответила девушка.

- Так тому и быть. Объявляю вас мужем и женой. Аминь, - монах передал руку невесты в руку жениха и быстро сказал мальчику, - Марк, проведи их Козьей тропкой, да так, чтобы ни одна душа не учуяла.

Мальчик кивнул, схватил за руку жениха и выволок обоих на зимний ветер. Секунду спустя они скрылись в вечерней мгле, словно их никогда и не было.

«Вот и все», - подумал монах, оглядывая вошедших в келью солдат.

- Ты Валентин? - спросил старший из них.

Монах утвердительно кивнул.

- Ты арестован как изменник империи и предстанешь перед императором, - сказал солдат, накидывая кандалы на руки Валентина.

Когда они спускались по тропе, Валентин в последний раз взглянул на свою келью, где он слушая собственное сердце, почти семь лет нарушал указ императора.

     ***

Вечер постепенно переходил в такую стадию, когда людям наутро бывает стыдно. Если, конечно, они вспомнят что было вчера. Правда, всегда найдется тот, кто напомнит, получая от этого своего поступка странное, извращенное удовлетворение.

Мы с Леной вместе подошли к столу и там разделились. Я пошел к ребятам, она к своим подругам, которые принялись ее о чем-то расспрашивать, искоса поглядывая на меня. Видимо потеряли ее.

Из наших за столом сидел только Илья, завтрашний жених, и с грустным видом ковырялся вилкой  в салате.

- Илюша, ты чего приуныл, - спросил я, присаживаясь рядом.

Он оторвал взгляд от созерцания тарелки и перевел его на меня. По траектории этого движения было сразу видно, что жених будет завтра проклинать сегодняшний день. Видимо счастья оказалось для него так много, и так сразу, что трезвым на это все у него смотреть не получалось.

- Понимаешь, Валь, - он безуспешно пытался выглядеть трезвым, - Я завтра женюсь. Это очень ответственный поступок, ты понимаешь? Нет, ты скажи – понимаешь?
Я усмехнулся.

- Понимаю, понимаю. А ты давай-ка больше не пей. А то завтра будешь безответственно себя вести.

Подошли наши. Мы снова налили, правда, Илье – сок. Чокнулись и выпили. И тут заиграла эта мелодия, хит всех ресторанов, где бывают русские. «Ах, какая женщина». Объявили белый танец, и весь зал пришел в движение. Девочки, из-за соседнего стола все куда-то упорхнули, а я повернулся к ребятам, чтобы предложить тост – «За прекрасных дам». Повернулся и уперся взглядом в чудесный Леночкин животик. Она стояла рядом со мной и улыбалась.

- Ты мой, - просто сказала она, отчего у меня опять пересохло в горле. Сказала и потащила меня к сцене, где все танцевали. Я скользнул следом за ней, впрочем, перехватив восхищенные взгляды ребят. А также взгляд Серёги, который красноречиво смотрел на мой безымянный палец с обручальным кольцом.

Не было никаких танцевальных прелюдий. Лена просто обняла меня, положив голову мне на плечо. Мы почти не двигались, и от этого создавалось впечатление, будто мы лежали. Только стоя…

Она так прижалась ко мне, что я в буквальном смысле ощутил ее присутствие на себе. Обе ее груди пытались сделать во мне две ямки. Ее пальчики нежно щекотали мою шею, а колено, в чудесных чулочках, даже не пыталось оторваться от моего колена . Я почти лишался чувств. Это был не танец, а истязание меня  близкой и трепетной женской плотью.

И вдруг перед моими глазами возникло кольцо. Самое обыкновенное, обручальное кольцо, каких в мире тысячи, но для многих оно несет свой особенный, скрытый смысл. Несло оно такой смысл и для меня. За ним скрывалось чудесное, обрамленное медными, густыми волосами, лицо моей супруги. Которую я сам выбрал, и с которой собирался провести всю жизнь. Я смотрел на свою руку, где на безымянном пальце блестел индикатор моей клятвы, моих обещаний и моего чистосердечного выбора.

Стало легче немного. Мысли снова потекли спокойным потоком, а не бешенной, горной рекой. Лена, словно почуяв во мне какую-то перемену, взглянуло мне в глаза, в которых я увидел далекую тревогу. На поверхности они сияли страстью и сексуальностью, а в глубине были серьезными и обеспокоенными. Все-таки, глаза – зеркало души. Они многих выдавали, многих сводили с ума, но правду говорили всегда.

Танец закончился. Я проводил Лену до ее места, и она, почувствовав, что теряет надо мной власть, поцеловала меня. И не куда-нибудь, а в губы. Быстрым, мимолетным поцелуем. Таким в средние века придворные дамы навечно воровали покой кавалеров. Я остолбенел, а Лена, засмеявшись отпустила мою руку, и откинулась на своем стуле, снова демонстрируя мне шикарность своей фигурки и глубину выреза ее декольте.
 
Смутившись, я пошел к своему месту. Сел и выпил полную рюмку коньяку, не с кем не чокнувшись, хотя все держали поднятые рюмки, и не сказав ни слова…

Ребята понимающе мне улыбались, хотя никто из них даже близко не подозревал о борьбе, что сейчас происходила во мне. А во мне была настоящая битва, мне даже казалось, что временами, до меня доносился лязг оружия и конское ржание. Я был полем битвы двух человеческих стихий – души и тела. И не всегда они были вместе, как я успех почувствовать на себе.

     ***

- Ты обвиняешься в прямом нарушении указа императора, а тебе известно, какое за это бывает наказание, - застыл с вопросом императорский претор, наделенный судебной властью по повелению самого императора Клавдия II.

Валентин молчал. Он уже давал показания многочисленным чиновникам, которые неустанно входили и выходили в его камеру, расположенную глубоко в подземельях. Желания что-то еще говорить не было. Он понимал, наказание будет одно – смерть. В общем-то, других наказаний попросту не было. Так зачем было без конца спрашивать его о чем-то, если участь его уже была предрешена.

- Молчишь, - претор попытался заглянуть в глаза непокорному монаху, - Тебе отрубят голову. Это окончательное решение. Я не вижу в глазах твоих раскаяние. Но прежде, - претор сделал многозначительную паузу, - Но прежде, ты целый месяц проведешь в клетке, на площади. В назидание тем, кто считает, что можно пренебрегать императорскими указами. Пусть они своими глазами видят, что за это бывает.

Претор вышел, двери с грохотом захлопнулись, и наступила тишина, изредка прерываемая стонами, доносившимися из соседних камер. Валентин обвел взглядом свою камеру. Тяжелая атмосфера подземелья, холодные камни, влажность и шуршание крыс не способствовали оптимистичному взгляду на жизнь. Все здесь должно было внушать ужас, но Валентин в своей жизни видел столько красоты, столько влюбленных лиц и нежных сердец, что никакие ужасы не смогли бы сломить его веру в любовь.

«Я поступал так, как желало мое сердце. Я бы не смог иначе. С императором можно договориться, но никогда не договоришься со своим сердцем, единожды его обманув».

     ***

Люди стали расходиться. Даже самому бесшабашному веселью когда-то приходит конец. Вот и наш вечер подходил к своему окончанию, тем более, что шел уже второй час ночи.

Илья давно спал, уронив голову на стол. Мы благоразумно убрали от него тарелки, не хотелось вручать его будущей жене, всего перепачканного майонезом. Остальные более-менее держались на ногах, но такси пришлось вызывать мне. Каким-то образом я оказался самым трезвым, хотя пил, по моим расчетам, чаще и больше обычного.

Девочки, из-за соседнего столика, тоже все разошлись. Лена мне послала воздушный поцелуй, и ушла вместе с подругами к гардеробу. Я с сожалением проводил ее взглядом, испытывая странную легкость на сердце.

Я успел выпить еще пару рюмок коньяку, впрочем, без видимого для себя результата, когда позвонили и сообщили, что такси у крыльца.

Я стал собирать ребят. Сергей встретил какого-то своего давнего приятеля, и они оба, держась друг за друга, вели светские беседы на непонятные для меня темы. Он ни за что не хотел с ним расставаться, и получилось так, что запихнув ребят в такси, мне самому места не хватило. Илью я посадил спереди, поручив остальным доставить его прямо в руки его невесты в целости и сохранности, напомнив друзьям, что завтра у него свадьба. Еще четыре человека, трое наших и друг Серёги, уселись сзади, в нелепом, пьяном бутерброде. Я засунул все торчащие  руки и ноги в машину, захлопнул дверь, заплатил таксисту и снабдил его указаниями кого куда везти.

Такси уехало, увозя моих друзей к своим женам, а одного к невесте.
 
Я усмехнулся. Вместе с Сергеем уехал и мой телефон, который я ему давал, чтобы он позвонил своей жене сказать о том, что скоро будет и будет не один. Судя по воплям в трубке, она была несказанно рада этому знаменательному событию.

Ну что ж, придется ловить машину.

Я поднял воротник и закурил. Снег так и валил, превращая город в один сплошной, пушистый сугроб. На дворе уже было 14 февраля, День Всех Влюбленных, как сказала Лена, он же – День Святого Валентина.

- А ты почему не уехал? - вдруг раздалось у моего уха.
Я прямо охнул, испуганно оборачиваясь. Ну что за манеры у этой девчонки. Конечно же, это была Лена, которая смеясь, довольная, что снова перепугала меня до смерти, кинулась мне на шею.

Какое-то время я приходил в себя, а она все это время провисела на мне.
 
- Я не влез, - улыбаясь, сказал я, - А ты почему тут? Я думал, ты уже давно спишь.

- И я не влезла, - смеясь, сказала она, - Девочек посадила, а за одной муж приехал, так что я никак не помещалась. Но я здесь недалеко живу. Проводишь? – вдруг спросила она, перестав смеяться.

«Черт возьми, ну конечно провожу», - хотелось мне крикнуть. Но в то же самое время, совесть, живущая во мне, начала подавать тревожные сигналы. Я не успел ничего ответить, как Лена взяла меня под руку и мы пошли по аллее, освященной большими, круглыми фонарями.

«Ну конечно проводишь», - мне почудились ее мысли, - «Таким, как я не смеют отказывать. Я же богиня во плоти».

- Я смотрю, ты женат, - сказала Лена, кивнув на мой окольцованный, безымянный палец.

- Женат, - просто согласился я.

- И даже не попытался спрятать кольцо, - улыбнулась она, покрепче сжимая мою руку. Дорожка была скользкая, и мы имели все шансы, ощутить и ее твердость, утратив внимательность.

- А зачем? – спросил я.

Лена пожала плечиками.

- Все так делают, - она казалась мне нереальной в свете фонаря и идущего снега. Снежинки, искрясь, падали на ее роскошные волосы, придавая ей и без того неземной облик.

- Я так не делаю, - сказал я, упиваясь ее красотой. Это был тот случай, когда слова не совпадали с действиями. В словах был я, в действиях кто-то другой. Я покрепче ее держал. И виной тому была не скользкая дорога, а мое желание ощутить ее поближе.

- Ты же Валентин, - она, улыбаясь, посмотрела на меня, - Святой Валентин. Особенный.

Я тоже улыбнулся, и дальше мы пошли уже молча.

Небо светилось миллионами летящих снежинок. Они как мотыльки, парили в небе, и нежно планируя, укрывали все вокруг своей белоснежностью. Такие хрупкие, они сейчас захвалили мир. И только ее щечки, были не в их власти. Попадая на них, снежинки превращались в прозрачные капельки света, и умирая, они дарили ей свою красоту.

- Вот и мой дом, - тихо сказала Лена, останавливаясь и сжимая мою руку своей теплой ладошкой.

- Пришли значит, - глупо сказал я. Наступало то время, когда я должен был решить, по какой из дорог мне идти дальше. Моя совесть трезвонила вовсю, словно пожарная сигнализация. И мне казалось, звуки этой трели вылетали из моих ушей, распугивая снежинок по сторонам.

- Вон те окна мои, - Лена показала на ряд темных окон на пятом этаже новостройки.

Я мялся и топтался на месте как замерзший барсук, которого я видел как-то в зоопарке. Мне хотелось, одновременно, и провалиться на месте, и оказаться за теми окнами. И этот выбор должен был сделать я, потому что Лена свой выбор уже сделала. Это легко читалось в ее сияющих глазах.

- Пойду я, - с удивлением я услышал свой голос. По моему, я даже зажмурился, когда это произнес, - Поздно уже.

Лена помолчала с минуту, вглядываясь в меня и, наконец, произнесла:

- Валентин. Настоящий Валентин, - она, привстав на носочки, поцеловала меня в нос, и, повернувшись ко мне спиной, пошла к своему подъезду.

А я, отвернувшись от нее, принялся яростно подкуривать сигарету, живо ощущая, как раздваиваюсь, и делюсь, словно амеба на две части. Она осталась со мной, а вторая побежала следом за ней.

И вдруг от подъезда до меня донесся жалобный вскрик и какой-то шум. Я мгновенно обернулся – Лены не было видно. Словно ветер, я помчался следом за ней, и спустя секунду увидел ее лежащей на спине посреди дорожки, ведущей к подъезду.

Она, то ли плакала, то ли смеялась. Скорее всего - и то и другое вместе.

- Скользко, - охала она смеясь, отвечая на мой немой вопрос, одновременно предпринимая попытки подняться. Я, конечно же, подхватил ее и поставил на ее чудесные ножки. Она из них тут же подкосилась, и Лена снова оказалась на снегу.

- Подвернула, - подвела она итог.

Я видел, что ей больно, да так, что одинокая слезинка из уголка глаз побежала по щеке.
 
- Да я как нибудь доползу, Валентин, не переживай, -  начала было она, но я все таки мужчина. Бросить даму в таком положении – это не по мне. Я бы не смог потом даже в зеркало смотреться, чтобы не увидеть свои глаза.

- Мадемуазель, прошу вас обхватить своими ручками мою шею, и руководить моими ногами, - я подхватил ее на руки и аккуратно зашагал к подъездной двери.

О, боже, как же она божественна. Пока я нес ее наверх, я почти ничего не видел. Она, смеясь и щекоча меня, говорила куда мне идти и где поворачивать. А еще она прижималась ко мне всем телом, и я ощущал, как она дрожит. Ее запах сводил меня с ума и я сам не заметил как потянулся и поцеловал ее в шею, чуть ниже ее маленького ушка. Это был какой-то неземной экстаз, всего от одного поцелуя. Захотелось целовать ее вечно, всю ее покрыть поцелуями. В тот момент даже моя совесть захлебнулась от возбуждения.

- Пришли, - закричала она смеясь, потому что я мог легко прошагать еще этажей сто и не заметить этого. Удобно расположившись в моих руках, она не спускаясь на землю, достала сумочку, нашла в ней ключи и открыла дверь.

Я вошел, ногой захлопывая дверь, а она, целую меня в щеку пальчиком указала направление, куда ее нести.

Мы вошли в спальню, где посредине комнаты стояла большая, двуспальная кровать, с множеством подушек и подушечек. Я подошел и аккуратно стал ее устраивать между ними. Но Лена так и на разжала рук, обвитых вокруг моей шеи.

Напротив, она секунду смотрела в мои глаза, а потом впилась в мои губы долгим, страстным поцелуем. Свет померк для меня. Мне показалось, что я распрощался со своим телом и вознесся на небеса. Ничего более сладкого я в своей жизни не испытывал. И не было под этим солнцем ничего, чтобы сейчас смогло меня от нее оторвать.

Моя ладонь запуталась в ее волосах, нежно сжимая ее затылок и шею. Я осыпал ее лицо поцелуями, не давая себе даже вздохнуть, боясь потерять этот сладостный миг. Она, откинувшись на подушки, обнимала меня, я чувствовал ее коготки, которые страстно танцевали на моей спине. Я целовал  ее глаза, ямочки на щечках, нежный подбородок, пухленькие алые губки. Я опускался все ниже, и думал, что сейчас просто лишусь сознания, настолько она была божественна в своем ангельском обличье.

И тут звякнула моя совесть. Не знаю, как ей это удалось, но я ее услышал. И не то, чтобы я ее послушал, но я вдруг замер на секунду, словно меня кто-то удерживал от того, чтобы я не сорвался в эту пропасть блаженства, что сулило мне ее тело.

Лена поняла эту паузу по-своему. Она приподнялась, поцеловала меня в губы, водя по ним своим тепленьким язычком, потом спрыгнула с кровати и умчалась в ванную, крикнув на ходу, что она мигом.

Я остался в спальне один. Несколько секунд я смотрел в потолок, лежа на ее кровати, а потом вышел на балкон и закурил. Снегопад почти закончился, и в промежутках между туч, проглядывали звезды.

Что же на свете наивысшее счастье? Душа или тело? Или они вместе. Люди ведь себя не воспринимают по отдельности, но почему-то живут так, словно кормят что-то одно. Либо душу, либо тело. Редко вместе, чаще порознь…

     ***

Желание императорского претора поглумиться над старым монахом, выставив его на всеобщее обозрение, в клетке, на дворцовой площади, потерпело полное фиаско. Валентин испытывал жуткие мучения. Февральский холод жестоко его истязал. Голод, и жажда мучили не меньше. Но сердце его было полно любви. Весть о том, что в клетке томится монах, ослушавшийся императорского указа и тайно венчавший пары, молнией разлетелась по всей империи.

Люди шли нескончаемой колонной. Кто приезжал верхом, кто шел пешком, много километров, но никто не остался безучастным. Влюбленные пары приходили вместе, а те, кого монах обвенчал за долгие семь лет своего отступничества, не прятали слез.

Они несли монаху собственные сердца, сделанные из красной материи. Несли цветы, которые многие выращивали у себя дома. И посреди февральской стужи, их яркие лепестки таили в себе частичку их любви, которую они искренне отдавали старому монаху.

Валентин не таясь, плакал, не в силах справиться с эмоциями, которые переполняли его доброе сердце. Он стоял на коленях, держась руками за холодные прутья решетки, но вокруг него было лето. Человеческая любовь, собранная вместе, способна и не на такие чудеса.

Даже легионеры, приставленные охранять клетку, и монаха внутри нее, не могли сдержать своих эмоций. Они не реагировали, когда люди подходили к Валентину, трогали его, передавали ему еду и теплые вещи. Солдаты закрыли глаза и на то, когда молодая пара, страстно желавшая стать мужем и женой, слезно умоляли монаха обвенчать их прямо тут. И Валентин провел обряд, оставаясь в клетке.

Не помогало ничего. Ни смена охраны, ни запрет полного доступа к клетке с монахом. Беспорядки могли охватить всю страну, и император принял решение казнить монаха завтра же на рассвете. На календаре было 13 февраля 269 года от рождества Христова.

Валентину оставалось жить всего один день…

     ***

Я почти докурил, когда увидел отражение Лены в балконном остеклении. Она переоделась. Юбка и блузка пропали, их место занял коротенький, полупрозрачный халатик. Чулочки остались, и теперь блистали своим великолепием, поскольку у халатика не хватало смелости их прикрыть. Она подошла к балкону и тихонько постучала по стеклу. Я обернулся и обомлел. Она была намного чудеснее своего отражения.

Я вошел в комнату. Она потушила свет, оставив зажженным лишь ночник на тумбочке, и сама легла на кровать, откинувшись на подушки.

Я просто стоял и смотрел на это самое сексуальное чудо природы. В каждом ее движении была грация. И если в ресторане, ее образ чередовался, меняясь, очевидно, в зависимости от ее настроения, то превращая ее в эффектную леди, а то, делая из нее легкомысленную девчушку, то сейчас передо мной была настоящая богиня, которой не одно поколение воздавали должное певцы и поэты. Из-за таких женщин мужчины навеки лишались покоя, из-за таких дам своего сердца кавалеры пускались в немыслимые авантюры, ни на секунду не задумываясь о собственной жизни, из-за таких созданий прекрасного пола развязывались войны и мужчины гибли тысячами, доказывая свои искренние намерения.

А Лена, тем временем, потянула за поясок халатика, и тот как дрессированный, съехал по ее атласной коже по обе стороны от нее.

Теперь она лежала напротив меня абсолютно обнаженной. Чулочки и босоножки не в счет, до пикантных мест они все равно не дотягивались.

Создалось такое впечатление, что время замерло. Я чувствовал каждый его миг, как слышал и каждый удар своего сердца. Передо мной было совершенство, которое не каждому дано увидеть. Ее чудесная грудь, под собственным весом нежно покачивалась в такт ее дыханию, темные соски, трепетали и манили, набухнув от желания, пронзавшего ее насквозь. Маленький, плоский животик заканчивался аккуратной тропкой темных волосков, которая уже увела меня за самую грань реальности, в ее теплые и влажные глубины.

Свет он ночника играл со мной в странные игры, доведя мое воображение до крайней точки возбуждения. Лена все подалась ко мне навстречу, согнув одну ногу в колене и чуть раздвинув их в стороны. Ее глаза, в обрамлении черных волос, светились, делая ее и без того неземной облик, совсем сверхъестественным. Она поманила меня пальчиком, словно бы невзначай задев рукой сосок на груди. И он, затрепетав, позвал меня еще настойчивее.

Я сделал шаг, еще один. И увидел…

Я увидел, как мы с ней занимаемся любовью. Как она сдирает с меня одежду, и как мы, осыпая друг друга страстными поцелуями, сливаемся в одно целое. Я увидел, как я ее ласкаю, и доведенная до высшей точки наслаждения, она вся обмякает в моих объятьях. Я увидел, как по ее бедрам стекает влага, и как я, совершенно лишенный сил, откидываюсь, увлекая за собой ее мягкое, податливое тело.

Я увидел утро. Увидел, как мы просыпаемся. Как она нежиться в моих объятиях, как начинает меня целовать, опускаясь все ниже и ниже, и все повторяется вновь…
И еще я увидел…

Как моя жена, мой ангелок, в верности которой я клялся перед алтарем, стоит на пустой кухне и плачет, глядя в окно. Увидел, как она гладит свой пухленький животик, из которого вскоре должен был появиться малыш, и, успокаивая его и себя, без конца твердит, что я скоро вернусь. Что не случилось ничего плохого. Что со мной все в порядке и я не в морге и не замерзший и жестоко избитый в каком-нибудь сугробе.
 
Я увидел, как светятся любовью ее глаза, когда я все же вошел в дом, здоровый и невредимый. И отвечая на ее немой вопрос, я буду говорить, что провел ночь у кого-то из друзей, не в силах добраться до дому. И как я буду старательно прятать свой взгляд в пол, потому что загляни она в мои глаза сейчас – она бы все поняла.
 
Я увидел, как день за днем меня будет грызть совесть, как она будет откусывать от меня по кусочку, упиваясь моей виной, и как я буду становиться все злее и злее, злясь не на себя за свою измену, а на нее, за ее чистоту.

И в конце концов я увидел наш конец, когда я, доведенный до отчаяния, все же признаюсь ей во всем, а она, будучи настоящим ангелом, простит меня. Но тогда я уже сам себя не прощу. Никто не будет знать - какой я, но зато это буду знать я сам. И я решу, что не достоин ее. И останусь один навсегда…

И на меня словно вылили ведро ледяной воды. В секунду прожив свою жизнь, я вдруг понял, что это дорога не моя. Я не смогу по ней пройти. Она меня раздавит и съест…

Я подошел к Лене. Она, такая теплая, мягкая и желанная лежала, лежала в ожидании меня. Такая близкая телом, но бесконечно далекая в душе.

- Прости, - сказал я ей, поцеловав в губы, - Но я так не могу. Я люблю свою жену.

Сказал и вышел не оборачиваясь…

     ***

- Указом императора Клавдия II, – летел над площадью голос глашатая, - Монах римского ордена Валентин, за клятвопреступление и нарушение указа его императорского величества, приговорен к смерти, путем обезглавливания в назидание всем, кто пренебрегает законами империи. Приговор привести в исполнение немедленно.

Площадь, битком  забитая народом, дружно ахнула и заволновалась, будто неспокойное море. Кто-то плакал, кто-то грозил кулаком императорским представителям, топтавшимся на эшафоте. Люди недоуменно переглядывались и перешептывались. Из месяца, что был дан Валентину на пребывание в клетке, прошла только половина срока. И многие надеялись на его помилование. Надеялись, что наказание этим и закончится. Но чем больше любит народ подобных изгоев власти, тем больше власть их ненавидит. У Валентина не было не единого шанса, после того, как первое шелковое, красное сердце упало к его ногам в клетке.

Затрубили трубы, забили барабаны.

Валентина провели по узкой тропинке, которую с трудом сообразили легионеры, сдерживая толпы людей. Монах вошел на эшафот с непокрытой головой. Он плакал. Его слезы текли по щекам и падали на доски, наспех сколоченного места казни.

- На колени, - грубо выкрикнул палач.

А народный гул все нарастал. Можно отрубить голову человеку, но нельзя убить его любовь. Она навсегда останется в человеческих сердцах.

И когда топор палача с силой упал на плаху, обрывая жизнь монаха по имени Валентин, сердца всех людей, собравшихся в этот ранний час на площади, вдруг замерли и ударили в унисон. И от каждого сердца отделилась маленькая частичка, и поспешила в небо, в след за отлетающей душой Валентина, чтобы там, в облаках, навсегда обрести в нем вечную любовь и бессмертие.

     ***

Я вышел на улицу. Все небо усыпали звезды. Снегопад прошел, укрыв все вокруг своим пушистым одеялом. Мир словно родился заново, и начинался с чистого листа.

Мне показалось, или я почувствовал, когда уходил, что Лена смотрела мне вслед как то по особенному. По доброму, восхищенно и мне кажется, она плакала. Но не слезами грусти, а слезами того, что мы называем общим счастьем. Когда ты точно знаешь, что в мире есть добро, и ты в нем не одинок. И от этого знания на сердце становиться так легко, как мне в это снежное утро.

Часы показывали пять. И я помчался к дороге, ловить что-нибудь, что довезет меня до моей семьи.

Спустя сорок минут я уже обнимал жену. Она бросилась ко мне, будто не видела много лет. И по ее заплаканным глазам я все понял. И то, что я пережил у Лены в квартире, то, что за секунду  пронеслось передо мной, все это могло быть правдой. Я вздрогнул, и обнял супругу с такой нежностью, что, наверное, затискал бы ее, если бы она не вырвалась и не стала меня поить чаем. А она не сводила с меня глаз, а я с нее. И смотрел я прямо в ее глаза. И видел в них любовь, нежность и обожание. И в моих глазах, наверное, было то же самое, потому что она, налив мне чаю, подошла и забралась мне на колени.

- Я тебя люблю, счастье мое, - улыбаясь, сказал я.

- А я люблю тебя, мой Святой Валентин, - сказала она, целуя меня.

Счастье, которое всегда так близко, такое юркое, когда ты его недостоин. Но оно само бросается к тебе, когда и ты стремишься к нему. И в этой жизни ничего не бывает просто так. Все живет по своим законам. И любовь – главный из них. Кому это еще знать лучше, как не Святому Валентину.

Через несколько часов за нами заехала машина, и мы поехали в загс. Мое счастье все время держало меня за руки, прошептав в конце поездки, что не прочь сбежать со свадьбы пораньше. У нее был такой хитрый вид, и такие лукавые глазки, что я не удержался и рассмеялся. А потом погрозил ей пальцем, указывая на кругленький животик, в котором находилось наше совместное счастье, равному которому не было на всей Земле.

Потом мы курили перед загсом, впятером, всей своей вчерашней компанией, а ребята на меня лукаво поглядывали. Вчера все заметили красавицу – Лену,  и любопытство прямо разрывало их. Я им рассказал все. Коротко, без подробностей. Самую суть.

Сергей посмотрел на меня и сказал:

- Святость и глупость зачастую рядом. И пойди, разберись, что из них сейчас перед тобой. Ты поступил глупо, Святой Валентин, для большинства мужчин, но очень мудро, для любящего мужа. Я тебя и раньше кошмарно уважал, а теперь и вовсе готов тебе поклоняться.

И с этими словами он бухнулся передо мной на колени, смешно закатив глаза. Тоже сделали и остальные трое, включая и жениха.

У нас дома эта фотография, снятая наблюдательным фотографом, висит в рамочке, на самом видном месте. И все, кто на нее смотрят, улыбаются. Паства Святого Валентина…

     ***

И мы стояли в загсе, взявшись за руки. Я ни за чтобы теперь не отпустил свое счастье. Мы стояли и слушали волшебные слова, ради которых, когда то, Святой Валентин, пожертвовал свою жизнь.

- Согласен ли ты, Илья, взять в законные жены, Ольгу?

- Да.

- Согласна ли ты, Ольга, взять в законные мужья, Илью?

- Да, да, да.

- Властью, данной мне Российской Федерацией, объявляю вас мужем и женой.

И смех, и слезы. И счастье, и любовь, и нежность. И все смешалось в нем, в этом чудесном дне. Каждый, вспоминающий его – начинает улыбаться. Даже если ваша свадьбы не выпала на День Всех Влюбленных, в этот день вы вспоминаете именно ее. И улыбаетесь. И вместе с Вами улыбается Святой Валентин, которые в каждое ваше сердце вложил частичку своей любви.
 
И поднимая глаза к облакам, можно увидеть его. И услышать, как он говорит:

«- Любите друг друга, цените друг друга, берегите друг друга. Ваши сердца теперь вместе, они сами этого захотели, я лишь сложил вместе ваши руки. И теперь, вы единое целое. И нет на всем белом свете ничего крепче вашей любви. Ей не страшны ни бури и ураганы, ни темнота, ни холод. И даже время над ней не властно. Пронесите свою любовь через всю жизнь, дарите ее и людям вокруг, они очень в ней нуждаются.
 
Посмотрите друг другу в глаза. Видите, как они блестят. Это ваша любовь светится внутри вас, освещая друг другу путь на дороге, по имени жизнь…»


               

                г.Сочи, 13 февраля 2011 г.