Больница в наследство

Очень грустно, все очень грустно - живем всю жизнь как идиоты и в конце концов умираем. Чарльз Буковски

1.

В те времена мне жилось неплохо. Днём я сторожил чьи-то машины, а вечером  лежал на  диване и поплёвывал в потолок. Никто не мешал мне время от времени заказывать на ночь пиццу или красивую девочку. Друзей у меня не было, но было много приятелей. Весьма удобно, когда у тебя есть приятели. Они всегда вежливы и вряд ли откажут, если попросишь у них денег взаймы. И не сунут свой нос дальше, чем ты им разрешишь. С друзьями так не бывает.
Жизнь вокруг била ключом, но я пил её неспеша. В двух кварталах от дома была небольшая пивная, по выходным я туда наведывался. Не сказать, чтобы мне очень хотелось бывать там, но деньги всё равно тратить было больше не на что. Сидя за барной стойкой, я мог узнать свежие новости: кто разбогател, а кто обанкротился, где взорвалась бомба, а где началась эпидемия. Мне было наплевать на это, но всё равно забить голову мне было нечем. Я жил в согласии с собой и не задумывался о чём-либо дольше, чем на пятнадцать минут. Душа моя спокойно и крепко спала, муки сомнений и размышлений не были ей знакомы. Возможно, тогда я был счастлив.

2.

Однажды, в один из похожих друг на друга вечеров мне позвонили. Умерла моя троюродная бабка. Мы не виделись с ней с тех пор, как мне исполнилось три года. Я никогда не звонил ей и даже не помнил её имени. Оказалось, что я последний из живых её родственников, и по завещанию мне доставались все остатки её имущества.
Взяв отпуск, я отправился навестить бабушку в последний раз. Через два дня толкотни в поезде, я оказался в русском городе начала двадцатого века, хотя тогда я не знал ничего о двадцатом веке, кроме даты своего рождения. Деревянные жилые дома, обшарпанные каменные постройки для прочих нужд, покрытые всяческими растениями, церкви без куполов, старые грязные люди, гнилые вонючие колодцы. Собаки тявкали здесь по-старому злобно.
Лишь пустынные улицы, покрытые потрескавшимся асфальтом, выбивались из тумана далёкого прошлого. Впрочем, переулки и тупички были лишены асфальта, мне это даже нравилось. Позже я узнал, что об этом городе писал Достоевский. Но пока я чертовски устал с дороги и искал адрес мёртвой старухи, который мне продиктовали по телефону. Проход по главной улице не увенчался успехом, я упёрся в местный кремль и площадь с кучей торговок. Немного помявшишь и пометавшись между прилавками и тележками, я выбрал на глаз самую сухую из них, но ещё без проблем  передвигавшуюся пешком. В старой косынке, допотопной юбке и странных башмаках она пугала меня своей древностью. Горящие глаза, посеревшие от старости, пристально рассматривали меня.

– Здорово, бабуль, почём огурчики?
– По тридцать, сынок, но тебе, как гостю по двадцать пять отдам. Давно приехал-то?
– Часа три назад, весь город обшарил, ищу один дом – сказал я, протягивая ей бумажку с адресом
– Тю, милок, что ж ты тянешь мне, я хоть и стара, но деньги от швали отлючу
– Да, нет, бабка, адрес тут написан, огурцы твои я потом куплю.
– А не обманываешь?
– Вот те крест.

Сухой рукой, больше похожей на клюку, торговка выхватила у меня записку.

– Обожди здесь, за тележкой моей присмотри, я скоро приду. – отошла на шаг, обернулась, испытующе оглядела меня и, не сказав ни слова растворилась между прилавками.
Мне оставалось ждать. Тележка с огурцами не вызывала у меня никакого интереса, равно как и весь рынок. Прохожие с недоверием оглядывали меня, соседки-торговки подозрительно косились, но подойти ко мне никто не решался. Наконец через полчаса ожидания бабка вернулась, а за ней неспеша плёлся полный немолодой мужичок. Он давно облысел, глаза вываливались из орбит, а по выступающему брюшку можно было легко понять: дяденька хорошо и сытно питался.

– Здравствуйте, вы Вулин Иван Сергеевич? Я  Пётр Акивыч Липский, здешний нотариус.
– Да, здравствуйте, рад вас видеть – поздоровался я, и мы пожали друг другу руки.
– Тогда пройдёмте ко мне, ваше дело не займёт много времени.
– Пойдёмте, пойдёмте.
– Ишь, ух, милок, а огурчики как же? – зашерховала старуха.
– Ох, да. Забыл, не обижайся. Отсыпь-ка мне киллограмчика три – сказал я и протянул сотню.
-- Тебе сны снятся? -- отсыпая, спросила меня торговка
-- Нет, никогда. А что?
-- Да, родственники твои, всё одинаковые сны глядели: про деревни да про убийства. Только кто-то повеселее, а кто-то пожутче. Ну, ничего, ещё поглядишь снов. А вроде, похож! Да, ведь Пётр Акивыч? – подмигнула старуха
– Да, видать, порода – поддакнул Липский.

Старуха досыпала мне огурцы, сдачи у неё не было, да и не нужна она мне была.

3.

Сквозь немыслимые закоулки, перелезая через покосившиеся заборы и плетни, мы с нотариусом  наконец добрались до его дома. По дороге я выяснил, что адрес, продиктованный мне по телефону –  его адрес, и он извинился, что не догадался сообщить телефонистке более простые координаты для встречи с ним.
Мою троюродную бабку, оказывается, хоронили всем городишкой. Её любили, но боялись все жители. Порой, в моменты гнева или обиды, она начинала говорить странными зарифмованными предложениями, кряхтя в заключение: «Эх, Пушкин, насквозь вас всех видел». В такие моменты её особенно опасались, Пётр Акивыч добавил, что никто не знал толком её возраста и малой родины, а на все расспросы о времени и месте рождения она усмехалась, подняв крючковатый палец: «Нет, боле такого места и времени». Но всё же, несмотря на все странности и причуды, старуха всегда помогала горожанам здравым советом по хозяйству и могла рассудить справедливо всякий горячий спор. Единственный сын её полгода назад умер в лечебнице для алкоголиков и душевнобольных, и она спешно переписала завещание на меня.

– Заходите, Иван Сергеич, заодно и пообедаем, прежде,чем заняться формальностями

Дом нотариуса, свежевыкрашенный, с новыми окнами, встретил меня слегка скрипящей дверью и зеркалом напротив входа. Пройдя сквозь крыльцо, мы оказались на кухне, где нас уже ждал ещё тёплый обед. У края стола, вокруг  небольшого блюдца с чем-то склизским, роились мухи. Под столом лежал плетённый из старых тряпок ковёр, с потолка на проводе свисала лампочка. В углу стояла небольшая электроплитка, а рядом с ней рыжий от лака разделочный стол. На обеденном столе нас ждал скромный, но аппетитный обед: борщ, мясное рагу, корзинка с фрутками и смородиновое вино. Нотариус перекрестился и приступил к обеду. Я решил не отставать и присоединился к нему, не крестясь.

4.

Покончив с обедом, утеревшись салфеткой, Липский продолжил рассказ. Но уже о завещании и моём новом имуществе.
– Мне очень жаль, Иван Сергеич, но дом вашей родственницы давно заложен и принадлежит банку, все свои деньги старушка потратила на лечение сына, царство ему Небесное. К сожалению, судиться с ними бесполезно. Всё, что я смог отбить – её книги, множество книг,  и – тут взгляд Петра Акивыча сбился и глаза стали прыгать с тарелки на тарелку –  пару соточек земли по соседству с моим учатком. Я уплатил за них по расписке, если хоти-ите – напряжённо протянул он – пользуйтесь, только возместите сперва мои расходы.
– Нет, спасибо, я  лучше обойдусь книгами.
– А, ну вот и ладненько, все бумажные дела я беру на себя, если вам нужно можете у меня переночевать, пока не упакуете книги.
– Да, спасибо, непременно переночую.
– Ксюня! Ксюня! Мы пообедали, спасибо! – засуетился Липский, вставая из-за стола, – будь добра, оформи гостю постель и комнату. Мы пока сбегаем с ним в контору и закончим с его документиками. Пойдемте, Иван Сергеич.

Этажом выше кто-то затопал, я встал из-за стола вслед за Липским, и мы снова отправились с ним куда-то по замызганным переулкам и дворам.

5.

В бюроктатических делах Пётр Акивыч чувствовал себя, как рыба в воде, и мы разобрались с бумагами ещё до ужина. От меня требовалось лишь моё присутствие и раз в полчаса расписываться «рядом с галочкой». Затем по асфальтированным улицам нотариус отвёл меня в старый дом моей родственницы с резными ставнями и флюгером-петушком. Мебели в нём не было никакой, кроме старой перины и книжных полок, занимавших почти всё пространство.
– Фьють-фью – присвистнул я, осознавая постепенно масштаб работ по вывозу, который мне предстояло осилить.
– Не беспокойтесь, Иван Сергеич. – понимающе начал Липский – в соседнем доме-с живёт два оболтуса, за небольшую плату они перенесут книги сначала ко мне домой, а оттуда вы в любое время сможете их забрать. Вы только скажите-с...
– Спасибо! Давайте тогда так и сделаем. Сколько это будет стоить?
–Пустяк, триста рублей всего-с.  Подождите меня здесь.

Липский исчез в уже сгущавшихся над городом сумерках. Где-то недалеко скрипнула дверь, и до меня донёсся запах варёной картошки. Через минуту Пётр Акивыч привёл с собой двух плечистых молодцов, и ещё до наступления темноты все книги переехали в дом  к нотариусу.
Мы наскоро поужинали, и Липский отвёл меня в комнату, где я мгновенно уснул. Утром я взял несколько коробок книг и отправился с ними домой. И ещё трижды потом я посетил Липского, прежде чем вывез все своё бестолковое наследство.

6.

Обосновавшись наконец дома, я решил упорядочить книги в коробках в алфавитном порядке фамилий их авторов. В результате, последние два дня отпуска ходил от коробки к коробке и бормотал про себя что-то вроде: « П-пушкин. На Пэ, кто ещё на тут Пэ? Па-паланик, По, Пелевин, П-принстонского университета список преподавателей». И так с каждой буквой. Для упрощения сортировки пришлось купить фломастеры и помечать коробки в соответствии с их содержимым.
В последний вечер отпуска, я с некоторой гордостью посмотрел на результаты своей работы, глубоко вздохнул, принял душ и, смертельно уставший, грохнулся спать. Пиццу или девочек мне уже не хотелось.

7.

Через две недели я получил зарплату и, как всегда, посетил пивную. Приятели вежливо, хотя без особого интереса, спрашивали, где я пропадал. Узнав, о моём наследстве, бармен налил мне пива за свой счёт и спросил:

– Ну, и что ты собираешься с этим делать?
– А пёс его знает, пусть стоят, куда-нибудь применятся. Под телевизор очень хорошая подставка, например, вышла
– Прочти что-нибудь, раз уж досталось.
– Да, а с чего начать?
– С чего-нибудь философского – многозначительно произнёс он и отправился протирать окна.

Я задумался, неспеша допил бесплатное пиво, а потом заказал ещё две кружки. По приходу домой открыл ящик с буквой «А» в поисках чего-нибудь философского. Аквинский Фома: «Сумма теологии». Так началось моё знакомство с литературой.
Как и большинство начинающих читателей, я начал не с тех книг, с которых следовало бы. Скорее даже с тех, начинать с которых было в корне неверно. Но тогда мне было всё равно, находится в руках моих Аквинский или Аверченко, Аристотель или Апдайк. Трактаты, романы и повести проходили сквозь мой мозг, не оставляя в нём ничего, кроме тумана непонимания. В книгах по философии я искал сюжета, а в художественных выискивал глубокомысленные монологи. Чем больше я читал, тем сильнее нарушался мой прежний уклад жизни. Я перестал посещать пивную, заказывать пиццу и общаться с приятелями. Взгляд мой перестал быть открытым, слова и предложения пропитывались желчным снобизмом, хотя я не становился лучше или умнее.
Со временем я стал читать по ночам, а недосып свой устранять в рабочее время. Застав меня спящим во время очередной ревизии, босс вышиб меня прочь из своей конторы, выплатив лишь половину аванса. Пробубнив себе под нос что-то из Сенеки и воодушевлённый своей эрудицией, на следующий день я поплёлся на биржу труда. Меня устроили сторожить районную библиотеку, проще работы не было.

8.
Мне нравилось новое место работы. В библиотеку лишь изредка наведывались редкие школьники. Через пару недель, вместо сидения на посту, я бродил между полками в поисках интересной книги, а потом усаживался в проходе, чтобы заняться чтением.
Всех всё устраивало. Предыдущий сторож устроил пьяный дебош в разделе русской литературы, а я был даже непрочь упорядочить потрёпанный годами каталог. Однажды я напугал одного из ребят, посещавших старую библиотеку: грязный и неопрятный, с томом Канта в руках, я крутился вокруг него и бормотал что-то из «Критики чистого разума». Он убежал весь в слезах, а через неделю меня вызвал заведующий библиотекой.
На вид ему было лет пятьдесят, сухощавый седой в терракотовом пиджачке, он улыбнулся мне, когда я зашёл. Случай со школьником его интересовал мало, но необходимо было соблюсти все формальности :

– Здравствуйте, садитесь, пожалуйста
– Здравсвуйте.
– Иван Сергеич, мы очень ценим вас и вашу преданность своей работе, но в последнее время как-то вы неважно выглядите
– Разве?
– Да, от одного из пользователей абонемента на вас поступила бумага...
– Хм?
– Вы бы не хотели немного отдохнуть? Пока мы уладим проблемы с этой бумагой– почти напрямую уже обращался заведующий, но я не торопился.
– Может быть.
– Тогда давайте мы выпишем вам больничный, завтра зайдите в поликлинику, в кабинет 305, скажите что от меня.
– Хорошо, до свидания?
– Да, до свидания. Кабинет 305, не забудьте.

Дверь за мной захлопнулась, и я отправился восвояси.

9.
Следующим утром я оказался рядом с кабинетом 305. Старый терапевт с недоумением смотрел на меня до тех пор, пока не узнал, кто меня отправил к нему. Улыбнувшись до ушей, он спросил:

– Вам по 03? Или доберётесь до места лечения самостоятельно?
– Давайте сам.
– Как пожелаете. Вот держите, ваш диагноз. –  врач протянул мне бумагу испещрённую его закорючками  –  Отдыхать будете не меньше десяти дней.
– А ехать-то куда?
– Подождите, сейчас позвоню, и выяснится: может, у нас останетесь, а может через весь город поедете
– Давайте тогда по 03 – смирился я
– Вот так бы сразу, – сказал терапевт и протянул руку к трубке.

Через час меня уже довезли на скорой в отделение неврологии N-й больницы. В наследство от какого-то из выписавшихся пациентов мне досталась койка в палате, комплект постельного белья, пижама и тумбочка для личных вещей. Чтобы уладить все формальности ко мне на некоторое время приставили санитарку, которой требовалось моё присутствие и несколько подписей.

10.

– Обед! Обед! – кричала полная медсетра, проходя по коридору – Обед! Обед!

Постепенно люди выходили из палат и шли в столовую. Смотреть на них не было приятно. С повязками вокруг головы, хромые и кривые шли некрасивые люди. Некоторые из них толкали коляски с больными, у которых уже отказали ноги. Угрюмо и неприветливо оглядывали они меня, проходя мимо. Чтобы не оставаться в долгу, я скорчил тучную мину и постарался не пропустить ни одного взгляда, направленного на меня.

– Подпишитесь ещё здесь и здесь, и отправляйтесь обедать, номер вашей палаты  – 404 – сказала мне санитарка и указала рукой направление.

Я расписался, ещё раз огляделся, и пошёл обедать. За столом, один старикашка в коляске поздоровался со мной и пробормотал:

– Новичок, значит. Ну ничего, Машина уже запущена, так просто отсюда не вылезешь.

Закончив с трапезой, я отправился размещаться в палате и знакомиться со своими соседями.

11.

В палате с синими стенами стояло пять коек, потолок был серого цвета, две из четырёх ламп не работали. У окна спал субъект странной наружности, с подбитым глазом и загипсованной ногой. От него несло перегаром, а под подушкой его истошно играл зацикленный шансоновый шлягер. Это звонил телефон. Ещё три койки пока пустовали, но тумбочки рядом с ними были забиты всякими мелочами. На койке у входа стонал жуткого вида старик. Из носа его торчали трубочки, из под одеяла тоже спускались трубки. Лицо и пижама были покрыты спёкшейся кровью и желчью. Он не обращал никакого внимания на пошлую музыку. Не обратил он его и на меня, когда я зашёл. На тумбочке его стояла покрытая жиром тарелка, а рядом с ней кусок дегтярного мыла. Я бы так долго ещё стоял в дверях, разглядывая новое своё место жительства, но вдруг ощутил лёгкий толчок в плечо. А затем ещё два.
– З-дравствуйте.Вы, вероятно, наш н-н-новый сосед? – я обернулся, и увидел бородатого дедушку приятной внешности в старом спортивном костюме. Руки его тряслись, он с трудом стоял на месте, переваливаясь с ноги на ногу.
– Да, здравствуйте. Меня зовут Иван, какая здесь койка свободна?
– В-в-вот та, вторая от двери.

  Я вошёл и занял койку рядом с умирающим. Начал раскладывать вещи по полочкам в тумбочку. Тем временем бородач уселся на другую соседствующую со мной койку.
– Да, Ваня. Вот такие дела. Меня зовут Евгений Борисович. С чем вы к нам?
– Не знаю, с работы отправили. Отдохни, мол, немного.
– Понятно. А что за работа?
– Да так. В библиотеке.
– Ого, гуманитарий, значит? Я вот инженер. Когда-то койки конструировал, а вот теперь на старости лет проверяю. Плоховато, работал, знаете ли – улыбнулся Евгений Борисович
– Да нет. Просто сторож.
– А читать любите?
– Люблю, да только не знаю что.
– Ну, милок, начните с Пушкина.
– Ну, вот на выходных схожу домой, принесу.

Старый конструктор кивнул, отвернулся и задремал, а я продолжил раскладывать вещи по тумбочке.

12.
К тому моменту, как я достал из опустевшей сумки зубную щётку и мыло, в комнату вошёл ещё один мой сосед. Крупный и плечистый, с окровавленной повязкой у носа, на левой руке его татуировкой красовался задумчивый кот под деревом . Он был лыс, глаза его прыгали по палате в поисках подходящего места для маленького телевизора, который он держал у себя под мышкой.

– Здорово – пробасил очередной мой сосед– меня Василием звать – и протянул мне руку.
– Привет, меня Иваном – давно тут?
– Да вот третий день. Нерв в носу пережало, говорят, вот кровь пускают.
– Ух, больно, наверное?
– Да нет, а отдирать эту помпушку от носа на ночь противно. Прилипает, зараза! Уээх – протянул Василий и засуетился вокруг своей тумбочки, прилаживая телевизор
–  Ух, треклятый, не ловится. Повесь-ка антенну себе над койкой, авось, лучше станет. Там гвоздик есть.

Я нащупал на стенке гвоздь и повесил антенну. Шипение в телевизоре сменилось на дневной выпуск новостей. Василий растянулся у телевизора и, промурлыкав себе что-то под нос, засопел. Тем временем медсестра вкатывала в палату стойки с флакончиками.

13.

Я растянулся на своей постели в ожидании лечения. Квадратная медсестра, с лицом напоминающим мопса, подошла ко мне, обмотала жгутом руку и приказала поработать кулаком. Она протёрла мне предплечье проспиртованной ваткой и с силой вонзила в вену иглу.
– Что дёргаешься-то? Вродь не маленький – усмехнулась она – Вот гляди, когда раствор в банке закончился пережми трубку. И крикни мне, чтоб я сняла с тебя капельницу. Всё ясно?
– Да, ясно.

– Кап-кап-кап –  потекло по трубке, я откинулся на подушку и огляделся по сторонам. Вслед за мной медсестра подошла к умирающему, влила в талелку какую-то жижу и всосала её огромным безыгольным шприцом. Откинула одеяло, прикрутила одну из трубочек, что торчали из его живота и сделала пищевую инъекцию. Старик глубоко вздохнул и причмокнул.

– Вкусно? – почти прокричала женщина, но ответа так и не дождалась.

Она вновь накинула на него одеяло и занялась оставшимися больными. Двое моих новых знакомых обошлись без инъекций и капельниц. Они принимали лишь разноцветные таблетки и сильнопахнущие сиропы.
– Что ж это такое? Опять Лёха надрался? – завозмущалась медсестра. – Как же я ему капельницу буду ставить? С его-то кровишкой... Да, так больше нельзя. Обойдётся сегодня без лечения –  решила она и вывезла из палаты стойку с флаконом.

14.

После ужина в нашу палату зашёл завотделением. Мне было лень открывать глаза, поэтому скозь сон я слушал уставший от одинаковых фраз голос.
–Повторяю Запомните основные правила. Курить в специально отведённых для этого местах. В туалете или палате это недопустимо. Все гости приходят с 16 до
19 часов. Электронагревательные приборы: чайники, кипятильники и прочее – запрещены. Или будет выписка с бумагой работодателю, больничный свой будете оплачивать сами. Никакого алкоголя, здесь больница, а не кабак. Никакой скоропортящейся еды. Бороться с тараканами потом будете в свободное от работы время.

И так далее, и так далее. Бедный заведующий, я бы сошёл с ума, если бы каждый вечер мне приходилось говорить одни и те же слова десятки раз.
Через полчаса после ухода заведующего проснулся Лёха. Довольный собой, с серым лицом и малиновым фингалом он подмигнул мне:
– Ваше здоровье! – кивнул он в мою сторону, словно фокусник достал бутылку водки из-под матраса и сделал несколько солидных глотков –  У-уах! Я – Лёха! Меня барон сюда улепил, п-нимаешь?

Лёха многозначительно чмокнул, спрятал бутылку в наволочку, достал из-под койки костыли и направился ко мне. Я делал вид, что не вижу его, пока перед носом моим не возникла чёрная от грязи рука.

– Л-лёха – я. Барон меня сюда улепил. Понимаешь?
– Да, понимаю. Отвянь.
– Ага, отвянь – сказал он, усевшись на край моей койки. – В Афгане отвянь, у барона отвянь, и-ик, в туалете отвянь. У-ээх. Не куришь? Вижу, что «не курю», ну ладно. Пойду в уборную.

Он посидел рядом со мной ещё минуту. Так и не дождавшись встречного интереса с моей стороны, поднял костыли и поковылял в сторону туалета.

15.

Через полчаса и я заглянул в уборную. Над четырьмя из пяти кабинок поднимался табачный дым. Заглянув в пятую, я понял, почему она пустовала. Секунд тридцать я походил из стороны в сторону, ожидая, что кто-нибудь выйдет из оставшихся четырёх. Потеряв терпение, я постучал в одну из кабинок. О, ужас! Мне открыла кватдратная медсестра. Она улыбнулась мне и исполненная чувства собственного достоинства выплыла из туалета. Я опорожнил свои внутренности и на выходе встретил Лёху.

– Д-да, сосед. Бой-баба. – скалился он своими чёрными зубьями – А ты ей понравился!

Пропахший табачным дымом, в смятении от этой белиберды я улёгся к себе на койку. Мимо меня проковылял Лёха с новой бутылкой. Через минуту старая вылетела из окна. Через полчаса я задремал.
На рассвете сквозь шум я услышал шорох. Нет, это были не крысы. Это умирающий сел на свою койку и, словно призрак, двинулся в уборную. Вслед за ним из трубочек капала кровь.
– Тень – проговорил на всю палату Василий. – Ни жив, ни мёртв. Говорят, уже полгода такой тут лежит.
Из туалета послышался грохот. По-видимому, дед свалился. Василий вскочил и выбежал из палаты. Через минуту Василий и две дежурные медсестры уложили старика на палату. Через трубки вырывалось с кровью  его сипящее дыхание. Его накрыли одеялом, он повернулся к стенке и тихо уснул.
– Каждую ночь так летает. Только успевай ловить – пробормотал Василий и бухнулся спать. Через несколько минут уснул и я.

16.

Я шёл по дороге в деревню. Было холодно, сугробы вокруг – кажется, на дворе стоял морозный январь. Я споткнулся о старое бревно, выругался и хотел идти дальше, но оно застонало. Посмотрел вниз: это же пьяный старик! Я огляделся вокруг, вся дорога была усеяна пьяными телами. До ближайшего дома пошёл аккуратнее. Одно из тел поздравило меня с Днём Пожилого Человека. Я шарахнулся от него, оказался на прогнившем крыльце старого дома.
Гниль сочилась из щелей, пыталась попасть мне в уши и глаза. В смешанных чувствах я постучал, мне открыл человек с жёлтым лицом. Улыбнулся:
-- За картошкой, значит, пришли! Хорошо -- проговорил он и оторвал половицу от пола
-- Ты чего ж Ирод делаешь-то ? -- закричала ему из соседней комнатушки жена -- у нас это последние два мешка, а что мы есть-то будем?
-- Да? Разве? -- замялся мужик и почесал в затылке -- ну, пойдём тогда к Фомичу, у нег вроде бы была.
Мы прошагали немного ещё по заваленной людьми улице и очутились на пороге ещё более прогнившего дома. Здесь пахло уже не гнилью, смерть сочилась из половиц крыльца. Новый мой знакомый усмехнулся и вынес старую дверь плечом. Мы вошли в тёмную комнату. Посреди неё лежал на двух табуретках гроб, в руках усохшего покойника стояла свеча и хоть как-то освещала помещение. Рядом с гробом в креслах перегаром дышали две старые женщины.
-- Акимыч? За картошкой что ли? -- спросила одна из них -- Так это зря, вон вишь, Фомич последнюю продал утром давеча. Купил незамерзайки, да вот всё равно околел.
-- Вечная память -- усмехнулся Акимыч, протерев усы -- ну, да я всё-таки в подвале его посмотрю ещё. Не отправлять же мне человека ни с чем -- пробормотал он , указывая не меня.

Мой новый знакомый подвинул гроб с покойником, открыл ход в подвал и направился вниз. Я слышал каждый его шаг по лесенке в погреб. Стук-стук-стук

-- На уколы! На уколы! -- услышал я, просыпаясь, истошный голос из коридора.

17.

Я посмотрел на часы: половина седьмого утра. Календарь указывал на субботу. Сразу после завтрака и до ужина мне предоставлялась «свобода».
Поглядывая на часы, я поехал домой. По приезду оставалась ещё пара «свободных» часов, и я заказал себе обычной еды. Мне было приятно жевать тёплую пиццу после пресных больничных кашиц. Перед выходом, по совету Евгения Борисовича, нашёл в книжных ящиках себе Пушкина. И собрал ещё несколько книг, попавшихся мне под руку.
К ужину я вернулся в палату. Евгений Борисович стоял рядом со своей койкой и улыбался. Время от времени делал пару шагов на месте и помахивал руками. Кажется, он делал зарядку.
-- Здравствуйте, здравствуйте, Иван. -- улыбался старик -- а я вот ко сну готовлюсь.

Через минуту престарелый инженер уселся на кровать и, кряхтя, стянул с себя тренировочные штаны. Покопался в тумбочке и достал оттуда громадный подгузник.
-- Это, чтобы ночью никого не беспокоить -- как бы оправдываясь, пробормотал старик.

Мне не хотелось смотреть на это, я вышел в туалет. На входе стоял Лёха и скалил в улыбке свои жёлто-чёрные зубы. С новым фингалом и ещё более чёрными руками. Запах перегара заглушало амбре из чеснока, который нам выдавали за ужином
-- Ух, приехал! Скорей заходи -- подмигнул он мне и подтолкнул рукой в спину.

18.

Из ближайшей кабинки меня поманила рука. Не понимая ничего, я вошёл. Квадратная медсестра ухмылялсь, глядя на меня. Она скинула с себя халат, продолжая ухмыляться, и потянулась к моей ширинке.
Я не двигался. Под халатом её скрывалось новенькое, кажется, кружевное бельё. В складках жира на ляжках скрывались тёмные парадные чулки с поясом. Я сглотнул поднявшуюся из желудка желчь отвращения. Пока я стоял в замешательстве, она уже расстегнула мои штаны и приступила сосать.
Я не двигался. Животное возбуждение постепенно сменило моё отвращение. Мне захотелось чужого тела, и было уже наплевать красивое оно или нет. Мне просто хотелось шевелить бёдрами.
Я не двигался. Она щипала меня за зад, кажется, ей нравилось то, что она делала. Её руки неуклюже скользили по моему телу, изучая его.
Я кончил, она улыбнулась и усадила меня на унитаз. Села сверху на меня и стала ритмично прыгать. Я не двигался. Животное наслаждение расходилось по моему телу, я закрыл глаза, мечтая о чём-то красивом, она тяжело дышала. Кажется, это был оргазм. Я не двигался. Но она продолжала прыгать. Наконец я кончил второй раз и выдохнул, улыбаясь, она слезла с меня и облобызала мне шею. Я не двигался. И чувствовал в себе омерзительную лёгкость.
Оцепенение сошло с меня, я нагнул её и ввёл в неё член. Её жирные бёдра хлюпали, ударяясь о мои, я двигался быстро. Она уже не дышала, пыхтела. За пыхтением слышались стоны. Я ускорялся, чтобы забыть о рвоте подступавшей ко рту. Закрывал глаза, чтобы не видёть её, задерживал дыхание, чтобы убрать запах больничной уборной. Я кончил в третий раз. Одел штаны, застегнул ширинку и вышел. Сознание моё омертвело.  Лёха курил у входа. Медсестра, изнемогая от удовольствия, неспешно надела халат.
Вечернюю капельницу она поставила мне аккуратно. Из пакета я достал книгу. Пушкина мне читать не хотелось. «Кен Кизи. Пролетая над гдездом кукушки» -- было написано на её заглавии.
-- В самый раз подумал я. Отдохну и почитаю о добрых зверьках, чтобы забыть этот вечер -- наивно подумал я. Вечером я так и не сомкнул глаз, эта странная книга меня затянула. Глубокой ночью, незаметно для себя, я всё же уснул.

19.

В маленькой комнате на стуле я сидел напротив бронированного окна. Кажется, это был полицейский участок. За стеклом говорили люди. Кажется, обо мне. Один, в строгом костюме, сидел с постной миной и слушал второго. Лицо второго было не менее постным, но он был одет в спортивный костюм, а на лице его пестрели царапины.

--Ему нравились идеи чучхе, и он старался во всем следовать заповедям великого корейского лидера. Он видел себя коммунистом, хотел быть таким же сильным. Я стоял и курил на балконе, когда по дороге домой за ним увязалась пьяная компания. Он пытался оторваться от них, но его не отпускали. Его материли на чём свет стоит, но он терпел. Одно из ругательств коснулось Ким Ир Сена
И тут в этом парне что-то сломалось. Он мог терпеть всякие издевательства над собой, но не оскорбление Великого Вождя. Первая заповедь чучхе говорит о преданности своему лидеру и готовности защитить его в любую минуту. Он решился. Это была последняя капля. Прокричав: «ЧУЧХЭ!» - этот дурень расстрелял всю толпу из моего наградного кольта. В этот короткий миг он был истинным северокорейским коммунистом
Но я не знаю, как он у него очутился, полковник. Чёрт побери, не знаю!

Он закурил и взглянул на меня. Я отвернулся в сторону.

20.

В темноте я слышал голоса. Теперь, кажется, я не спал. Слегка потянувшись и расшевелившись, я убедился окончательно в своём пробуждении. У окна сидели Лёха и Василий, рядом с ними на тумбочке стояла бутылка. Уже изрядно подвыпившие, они подошли к состоянию философских бесед.
-- Бог, думается мне -- басово шептал Василий -- есть. Он любит нас, но мы не понимаем, как он любит нас. Мы думаем, раз любит, должен жаловать, радости нам давать и по всем молитвам помогать. Думаем мы, свечку поставили, вот и Бога порадовали. Не так это Лёха, ууу-ой, не так.
-- А как же по-твоему?
-- А по-моему вот как. Бороться мы с ним должны, как с братом своим или с другом. Но не в шутку. Насылает Он на нас испытание и несчастие, а мы не молиться должны, а упереться, пройти сквозь всё это. Своими силами, у него ничего не прося. И вот только если пройдём, то не радоваться должны или ждать благодати Его. Нет. Новой гадости какой-нибудь. Более страшной, более сложной. И так пока живы, бороться с его посланиями. Никому о том не рассказывать, молчать и бороться. И тех, кто силён, вознесёт Бог, возьмёт к себе ближе, а тех кто слаб и сил своих не имеет отправит гнить куда-нибудь. Вот как по-моему, Лёха
-- Тю, умён же ты. Да зол больно И что сказать не знаю, но не так это. Вот отправил Он меня сюда через барона. Упёк меня барон сюда. И-ик. А мне тут пи-ить хочется, страсть, как хочется. Я помолился, и он мне бутылку помог найти. Я помолился, и ещё одну получил. Ну а что ногу сломал и об косяк стукнулся -- на то Его воля, и-ик.
-- Дурак ты, Лёха, спи лучше. -- раздосадовался Василий и подошёл к умирающему -- как там наша тень? ой, Лёха, кажись, не дышит, может, позвать кого?
-- Ась? Не, утром сами найдут, не баламуться.

Василий помялся немного на месте, покопался у себя в тумбочке и вышел в туалет с сигаретами. Ничего не понимая, я почесал в затылке, зевнул и снова уснул. Утром тело нашли, а уже днём к нам разместили ещё одного соседа. Я не обращал на него никакого внимания, но слышал, как с ним один за другим знакомились новые для него соседи. А я спал, и мне не хотелось вставать. И спал так два дня, отвлекаясь лишь на приём пищи и опорожнение внутренностей.

21.

Утром, на третий день меня выписали из больницы. Я не ожидал, что это случится так скоро. Квадратная медсестра у стойки улыбнулась и оглядела меня, прежде чем вернуть вещи и выписку. Я не двигался, пока она не отвела от меня свой взгляд. По дороге домой я увидел, что к выписке она приложила маленькую бумажку с номером своего телефона. Под ним круглыми буквами было выведено: «Олеся» -- я усмехнулся и убрал бумажку в карман.
До конца больничного оставалась ещё неделя. В пивную мне не хотелось. На работу тем более. После лечения я не чувствовал себя здоровее, а в душе моей потерялось прежнее спокойное равновесие. Я удивлялся: один телефонный звонок осушил ручей тихой жизни, мелкими глотками которой я наслаждался. /
Я вспомнил, что так и не посетил бабушку в последний раз. Истратив на билеты остатки последней получки, снова отправился в грязный маленький город. У края рынка, будто бы поджидая, сидела сухая торговка, познакомившая меня с Липским.
-- Здорово, милок, никак могилку забыл посмотреть?
-- Возможно. как вы догадались?
-- У нас город маленький, догадалась. А сны у тебя появились?
-- Появились.
-- Пойдём, покажу.
Она отвела меня на край кладбища к скромной и ещё не заросшей бурьяном могиле. Закат розовел где-то вдалеке, усилившийся ветер пинал меня в спину. Старушка давно уже ушла, а я всё стоял у камня и холмика, завороженно вчитываясь в надпись на камне:
   «Сквозь реки сумасшествия,
   Мы все должны пройти.
   Смерть позже нас почевствует,
   Болезнь -- лишь часть пути» .

14-23 августа 2012