Перед рассветом 2-я книга -1-глава

                -1-
…- Ой…, беда, беда, беда… -
Шептала тетя Маня, стоя за стеклянной дверью второй приемной, и сосредоточено прислушиваясь к суровому голосу Ореста Ивановича, доносившегося с соседней комнаты, соглашаясь с ним, старушка утвердительно кивала головой.
Рядом с ней, на кушетке громоздилась куча одежды, испачканная и порезанная в спешке для быстрейшего осмотра ран обеих мальчиков, вещи были просто брошены в угол, но мудрая женщина, оглядев их, уже знала, как вернуть их к жизни.

- А как же иначе, ребятки пойдут на поправку, так она еще им сгодиться, сейчас такое время, что новой не накупишься, за один свитер пол зарплаты отдать придется, а где им взять тех ползарплаты, коли один на всю свою семью работает, а другой и вовсе….
- Ой, беда…, ой, беда, беда, беда…. - Снова произносила она в голос.
- Э-э-эх…. Вот, безмозглые так и калеками остаться могут… –

Сокрушалась уже тетя Маня, про себя поглядывая через дверное стекло то на ребят, что лежали на каталках то на Ореста, что стоял в приёмном покое между двух «калек», и безжалостно распекал своих подчиненных, тихим, но не терпящим возражения голосом.
- От рук отбились! ... Самоволку устроили тут!
Лямурные прогулки при луне! Всех разгоню.
Всех! На панель, на рынок, к ядреной бабушки!

 – Что ж уже тут на них-то шуметь, страна то вся сво---ю всякой наводнилась, как в послевоенное время, житья от этих бандитов не стало.
И откуда только вся эта погань взялась, да кто только перестроить успел наших детей за такое малое время….
Царь Петр только окошко отворил для всего иностранного, а эти без царя в голове и стены порушили. Давай вали все к нам и доброе и злое.
Так злое же не то что повалило, а захватило полностью собой все.

И уже нашего исконного ничего не осталось. Тут тебе и секты всякие, поналезли, и народ то кто с перепугу, а кто от привычки, что иностранное завсегда лучше своего, повалили к ним, и забыли, что православными были, что за веру свою и отечество жизни их деды положили, а эти-то без боя, а так за яркими впечатлениями погнались.
И ничего не стояло тому злу нас поработить, в свою поганую веру вогнать. – Она снова переключилась на Ореста, услышав свое имя.

- А, ты? Тетя Маня, что ты делала на вверенном тебе участке?
Как вы…, могли их выпустить? Да, да вы! ...Даже шарфик ему, небось, связала…. –
- Ох, и нервничает Орест, раз путается, выкрикивая, то «вы» то «ты».
Ну, это все знают, если не может определиться, как обращаться, то возмущению его нет предела, негодование его зашкаливает и в этот момент лучше вообще издохнуть, но молчать, глаз не поднимать, даже не шелохнуться.

Поэтому все, даже побитые не стонут, и не открывают глаз. - Орест стоял над Лукой и тряс в руке рентгеновский снимок. А тетя Маня, продолжала вздыхать, к ней тихонько подошла Маринка и сочувственно обняла ту за плечи. И тетя Маня уже стала Маринке все рассказывать.
- Ой, беда…. И ничего-то с ними ты не сделаешь с этими…-
Нянечка горестно покачала головой, не в состоянии вспомнить трудное для нее слово «скинхед». - Как же назвать тех бандитов?
…А, как же матери их у Господа вымолят прощение за такой грех, это ж смертный грех… это же новый Каининский род получается и детям их и внукам и правнукам тот грех на себе нести придется.
Ой, беда…, горе матерям их…. Горе детям их… -

Не получив никакой зацепки для продолжения диалога с провинившимися, Орест Иванович повернулся к Ажану.
- А, ты?! Выыы..., «какую пиесу ис-пор-ти-ли!» Съязвил Орест Иванович.
...Н-э-э-эт... ты не араб! О-лу-х ты, Царя Небесного! Выыы!
...Ух, я б тебя сам убил за такие прогулки. Собственными руками!
Чем? Чем думали,… отправляясь на рынок, и это в такое время,… когда полный беспредел в стране.-

Тетя Маня взглянула на Маринку, ту тряс озноб.
– Э-э-э… милая тебе лучше сейчас ко мне в коморку, лечить тебя надо, а туда – она кивнула на соседнюю комнату - сейчас лучше уж не соваться.
 Пойдем, они сами тут без нас, а тебе переодеться и согреется надо.
Пойдем Маринка, пока не остынет, ты на глаза ему не попадайся, не то прознает, что и ты заболела, то еще жарче станет, пойдем, родная только вот одежонку прихватим и пойдем помаленьку.
Но, Орест опередил их он стоял напротив и сверлил их взглядом через окошко двери, Марина, согнувшись на цыпочках, поспешно скрылась в коморке тети Мани.

- Ты во всем виновата! – Нянечка смирено соглашалась с ним, утвердительно качая головой. - Если уже отпускала на прогулку, дала бы уже им двустволку, что у тебя на печке ржавеет, не постреляли бы гадов, так хоть прикладом отбились от них.
С такими нежными ручонками и на безмозглых с битами попёрлись.
Что в Тимура и его команду решили поиграть? -
И тут его взгляд упал на руки ординатора, и заведующий как-то мягко, как сердобольный ребенок, неожиданно увидевший ранку у своего друга, словно извиняясь перед ним, сначала очень робко спросил:

- Что это у тебя? …Что у тебя с руками, практикант несчастный?! –
И это уже звучало как ругательство.-  Рентген сделали?!-
Он окинул взглядом всех присутствующих. Никто не пошевелился, дежурные стояли как мумии, даже подъехавшая очередная бригада с новым больным, стояла в дверях, не издавая ни звука.
Заведующий, знал, что все необходимое уже сделано, что все ответы на его вопросы уже лежат на столе, в самом правильном, самом точном порядке, но он задавал эти вопросы, для того, что бы дать себе самому время успокоится.
Что бы эмоции улеглись, и он мог в полном спокойствии приступить к своим обязанностям, к своему долгу.
Орест Иванович почти беззвучно, какой-то походкой тигра перед прыжком, прошелся по приёмному покою, и только его мягкие, идеальной чистоты туфли, издавали при этом легкий скрип, хорошо выделанной кожи.

Ему хватило одного мгновения, мельком брошенного взгляда, на рентгеновский снимок, прикрепленного на стекле с подсветкой, что бы снова прийти в ярость.
Но это уже была волна примирения, последняя вспышка, здравомыслящего и очень доброго человека.
- Ну, господа, что стоим-ссс? ... Работать, вам, никто не запрещал. -
При этих словах заведующий приподнялся на цыпочках, сделав глубокий вдох, сложив губы трубочкой, произвел такой же длинный выдох.
Спина его в этот момент слегка прогнулась назад, как это делают «кошачьи» при потягивании. Завершил он свои действия грозным финалом:-

" ТА-ТА-ДА-ТА!" - из симфонии Бетховена. Это был сигнал, немедленно приступить к работе. Все присутствующие, как по команде, выдохнули, словно до этого был приказ не дышать, и без суеты и волнения занялись своим привычным делом. Не сходя с места, Орест покачался на своих, безупречных, теннисных туфельках и, не произнося ни слова, направился в отделение.
За ним двинулась молчаливая процессия, из санитаров кативших каталки, дежурных врачей, анестезиолога, рентгенолога, медсестер, лаборантов, практикантов.
Завершающей шла тетя Маня, она несла верхнюю одежду, мальчиков. Беззвучно шевеля губами, она, за все произошедшее, ругала только себя.

И что уже совсем не уложилось бы в понимание постороннего, это то, что, начиная с заведующего и заканчивая ночной лаборанткой, вообще никаким образом не причастной к происшествию, каждый, чувствовал себя виноватым.
Не говоря уже о самих провинившихся.
Уже в кабинете, разглядывая рентгеновский снимок Ажана, заведующий, по-стариковски досадливо ворчал: - Ну, что ты будешь делать?
... Ну, что ты, с эдакими идиотами, делать будешь?

- Орест Иванович, у нас все готово, с кого начнем?
В кабинет, почти как мышка вошла операционная медсестра, и застыла у порога, но при этом прикрыла за собой дверь, словно та была из ваты, тоже бесшумно.
 Во владениях Ореста Ивановича, ни одна дверь, кровать или стул не скрипели.
В отделении интенсивной терапии, разговаривали шепотом, телефоны были, со световым сигналом и даже в столовой ложечка ни стучала об стакан.

С первых дней назначения его на эту должность, вся его свита, без специального приказа, передвигалась бесшумно, подражая своему кумиру. Все без исключения, верили в него.
 В нем чувствовалась, Божья искра, то, что ни с годами практики, ни с докторскими степенями и регалиями не заработаешь. Глядя на этого человека, понимаешь, что ни кем другим он стать не смог бы, потому что он для этого, и только для этого родился.
-Иду, милая, уже иду.-

Заведующий улыбнулся, его выдержки хватало и для него и для персонала и для пациентов. Подойдя к медсестре, он по-отцовски, прижал её к себе, давая понять, что он уже не сердится. Они отправились в предоперационную.
Там они застали уже помытых и подготовленных к операции "нарушителей дисциплины".
Орест Иванович подошел к Ажану, насупив брови, произнес:

- Ты, хотя бы понимаешь, что труба твоей карьере хирурга?
... И музыканта в том числе…. У тебя уже не восстановиться нужная чувствительность и пластика, для таких дел.
... Ну, и идиотов насобирал вокруг себя. Аж, диву даюсь.
И сам, между прочим, виноват. " Уси-пуси. Уси-пуси"…, с ними. А они?

… О, неблагодарные! - ...Заведующий, с пафосом произнес последнюю фразу, занеся поднятые кулаки над провинившимися. А затем совершено равнодушно продолжил:
- Завтра же, немедленно, первым рейсом, отправьте его в Тегеран.
Пусть родители обрадуются, что они шесть лет на ветер деньги выбрасывали.
Я посмотрю, как ты тогда заулыбаешься?

... А, ты! Ты завтра же в клинику, на опыты пойдешь.
... К Виктору Алексеевичу, в компанию к тем, кому, как и тебе, все по барабану!
... А, Марина, где? Говорят, она с вами была? Эта "мать Тереза" еще схлопочет у меня, пускай только заявится. Не дай Бог, только заболеет.

... И не вздумайте, потом её защищать. ... Всех разгоню. А, тетя Маня, где?
Где эта гусыня? - Тетя Маня как из-под земли выросла в дверях.
Она стояла по стойке смирно, спокойная, сосредоточенная, только влажные уголки глаз и припухший красный нос, выдавали её. Глядя заведующему в глаза, она ждала распоряжений. Которые поступили незамедлительно: - Что бы ни один сиднем не сидел.
Объявляю уборку! Генеральную уборку.
Одеяла и подушки выбить, бельё поменять, столовые, чтоб блестели... и все остальное. Закончу с ними, - он кивнул на ребят.- Самолично проверю.

... Везите! Везите его! Что стоите как дети!- Последняя фраза касалась Ажана и операционных медсестер. Орест Иванович, перевел свой взгляд на тетю Маню, он еще, что-то собирался ей договорить, но та уже не обращала на него никакого внимания.
 Она смотрела ласково на Ажана, по-матерински поддерживая, улыбалась, и по-дружески подмигивала ему.
Тот тоже ей улыбнулся и тихо позвал.

-Тетия Манья я тьебя очень попиросить хочью.
- Старушка склонилась, перс, что-то очень тщательно ей объяснил и показал на карман своего пальто, нянечка покивала утвердительно головой и отошла в сторону.
А перс еще раз одарил ее улыбкой, с трудом растягивая раненые губы, и уже спокойно прикрыл глаза. Когда каталку двинули по направлению в операционную, тетя Маня подняла руку вверх и широким, твердым, крестным знамением, проводила араба на операционный стол.

Она была рада, что они все живы, ну а Орест уже постарается, что бы были здоровы. Заведующий сделал вид, что он передумал, что-либо еще добавлять что бы «исполнили немедленно», просто подошел к доброму старому человечку, взял её мягкую, кудрявую седую голову, прижал нежно, как одуванчик к своей груди, затем, не смотря ей в глаза, приложился к её лбу сухим и жарким поцелуем.
– Мать…, он же мусульманин.
- Все мы под одним Богом ходим.
Фраза, Ореста, была сказана тете Мане, просто так, она в этот момент ничего не значила, просто ему тоже как ребенку захотелось получить немного материнского тепла.
И она погладила его руки и перекрестила их. Повернувшись, он отправился мыться на операцию, получив в след такое же благословление, старой и преданной няни.

Тетя Маня знала, что он волнуется, как великий актер перед выходом на сцену, и пока он все еще волнуется и переживает, она была спокойна за жизнь тех, кого он оперирует.


...А сидя в коморке и подливая Марине чаю с травами и медом она, тихо работая спицами, рассказывала.
- Сынок то мой, на чужой войне и в чужой стране, за друга своего голову юною сложил, а эти на своей же земле, своих же братьев убивают, под свастикой поганой ходят изуверские кресты на себе носят.
И как ты тут правду ту сыщешь, в одних же школах учились, одни книжки читали, а как по-разному жизнь то свою проживут. Бедные матери… меня Господь миловал, сына послал такого, что и мать свою на путь праведный поставил, не я его, а он меня уму разуму научил. Родился то он тихонький такой, и плакать то не плакал, а все улыбался и такими мудрыми глазками посмотрит, бывало, что и не выдержишь, отвернешься, так тихо и прожил свои восемнадцать годков, другие в пионерах, в комсомолах заседали, а мой под храмом сидит, ждет, когда двери там откроются, тогда не то, что сейчас, двери в церкви редко открывали, только на праздники большие, или умрет кто из старичков.

А мой сидит и ждет, а как откроют храм, он войдет станнит в свой угол и стоит пока не скажут выйти ему. Поначалу там старушки с опаской на него так поглядывали, боялись, что стащить или надругаться над святым местом пришел, а когда поняли, что мальчик мой не за тем в храм ходит, то и открывать стали ему, когда бы ни пришел, сторож его очень привечать стал, он мне все это после уже рассказал, а я его чуть в спецбольницу не определила, думала слаб умишком, сынок мой.

 …А как прознали за все это на моей работе, то сразу набросились воспитывать да поучать меня и выговоры всякие и постановления выносить мне, что сына не в том направлении воспитала, и что чужих детей мне доверять нельзя, сначала класс у меня отобрали, а затем и совсем со школы выставили.
Прибежала я тогда домой вся в злости и даже в ненависти, а он меня дома дожидается, сидит на стуле и ремень в руке держит, и тихо так говорит.

– «Не злись матушка, худо тебе от злости той будет, тяжко болеть станешь, лучше выпори меня», - и руку с ремнем ко мне тянет.
Я как глянула на него, так и поперхнулась, той своей злостью, и бить не посмела, столько любви и доброты было в его глазах. –
Тетя Маня уголком косынки промокнула уголки глаз, и помолчала немного.
- …А как в армию повестка пришла, я ведь могла его не пустить, один он у меня кормилец получался, а он мне и сказал, - «не плачь матушка, я за спинами других ребят прятаться не стану, а ты не печалься, одна недолго будешь»
- Одно письмо только и получила, где прощения у меня просил и молится за него, но только уже за мертвого, просил… Да-а-а… жил тихо, а умер и того тише.

На руках у Ореста и умер…., его то прошитым насквозь с пулемета, уже почитай мертвым привезли в лазарет, а как склонился над ним врач он в сознание пришел и только что сказать успел, что - «матушку мою не оставь одну» - и помер.
А когда Орест меня разыскал, и все доложил, как было, то я уже и готова к тому была, лишь только молиться, так и не молилась, а только плакала, это уже потом…
Орест и в храм к отцу Николаю привел и молиться научил….
 Орест говорит что того взгляда …никогда не забудет.
Что один лишь раз в своей жизни он видел такие просветленные глаза, как у соколика моего у Пашеньки тогда были….

Тетя Маня о своей судьбе рассказывала без напускных эмоций так, как старинную былину повествовала бы детям в школе, а не умеющие сидеть без дела руки ее все так же быстро, то набрасывали, то снимали петли со спиц, и клубочек, повинуясь им, мягко подпрыгивал в лукошке из-под подарочных цветов.

А Марина, слушая ту горестную исповедь матери сына героя, укутавшись в плед, сидела, не шевелясь и даже не моргая, пытаясь таким образом подавить набежавшие на глаза слезы, старалась сдержать их, что бы ни ранить ими их добрую и любимую всеми нянечку.


…Выйдя из последнего вагона метро, тетя Маня, кутая цветы в шаль, поспешила на автобус, что шел до «Солнечного переулка».
По, стеклу автобуса стекали мелкие ручейки подтаявшего снега, окна плакали, вместе с седовласой старушкой, что оставаясь в тонкой косынке, в теплую шаль прятала чайные розы, все, что она умудрилась отыскать нужного цвета в холодный снежный вечер, да к тому же в их районе.
Выйдя на нужной остановке, она вошла в темный затхлый подъезд, и с трудом нащупав кнопку лифта, обрадовалась, тому, что он сразу отворился, и темень подъезда немного рассеялась от тусклого света кабины, нажав седьмой этаж, женщина вздохнула, пытаясь сосредоточится на тех словах, что она собиралась сказать, что бы объяснить не знакомой девушке, о чувствах почти не знакомого для нее иностранца.

Сама виновата, укоряла себя тетя Маня, чего полезла со своими советами, не дала парню сразу с девушкой встретиться, и вот до чего со своей мудростью довела. Парень пострадал, а девушка, может и не дождалась уже его.
Дверь открылась и тетя Маня, подняв повыше цветы, что бы входящая в лифт женщина, с большими сумками, их не повредила, а очутившись на лестничной площадке, огляделась. Дверь в нужную ей квартиру была прямо перед ней и притом открыта, в двери стоял мужчина, средних лет и сурово на нее уставившись, задал вопрос.

- И вы тоже разыскиваете Ирину и Ксению? Вот и та, что только что в лифт садилась тоже их спрашивала.
- Здравствуйте, поздоровалась тетя Маня, но ей не ответили и лишь вопросительно продолжали ждать. – Да я ищу девушку по имени Ксения.
- Она больше здесь не живет.
Уехала, куда не знаю, скорее всего, в Америку.
Адреса нет, телефона нет. Вы уже четвертая за сегодняшний день.
У вас все? До свидания…