Пришелец

 
1. От свидетеля.

 Идёт человек по заросшей тропе, потеет; седой, высокий, златоцепый; лет 60. К брату он пришёл, который в заброшенной деревне, в своём доме, где родился давным-давно, 70 лет назад, живёт. Затворила природа дороги, входы-выходы и чрево жены старшего брата.
  Оставил пришелец свой внедорожник «Мерседес» перед размытой ручьём ямой; идёт, продирается через дебри еловые. Мы свои неказистые машины в соседней деревне оставляем, а этот, вот, до ямы доехал; через неё переберётся только егерь на УАЗе, или «Колун» дрововоз, или вездеход телефонной компании. Пришёл он в деревню, по выкошенной тропке подходит к нашей избе в которой я и подруга живём.
   -Где,- спрашивает, такой-то и такой-то, - я брат его, уже 20 лет его не видел; бегал в детстве, студент с удочкой, стрелял из ружья.
   -А брат твой уехал, наверное, -говорю,- был сегодня я на дворе – нет его «копейки», уехал, куда не знаю, когда будет, не знаю.
   -А-а, вот не повезло, столько лет не видались, и вот, нет его… а я и телефона его не знал, чтобы предупредить!
  - А у нас тут и сигнала нету почти, - вздохнула подруга.
  На возвратном пути завернул снова, письмо, мол, написать, брату передать. «Не видел тебя,- пишет,- уж двадцать лет, стосковался, вот мой телефон, позвони, поговорим» Имя,  подпись с числом.
 -Ну как?- спрашиваю. 
 -Дошел до реки, поклонился воде и земле,- отвечает.
  Пригласил я его на чай, как полагается, а он – нет, говорит, есть у меня в машине и чай, и покушать.
  И чего приходил-то, думаю, чего земле да реке тут кланяться; всё урвал, на один джип такой бензина надо больше, чем у брата пенсия. Всё кричат: «Европа, Европа!» - вот и кланялся бы своей Европе; нет, припёрся ведь, в наши буераки с риском для жизни. Катился бы себе, скажем, по гладкой финской дорожке, счастливо улыбаясь, и финны тоже, в ответ; с палкой финской колбасы в придачу. Зачем, к примеру, этому лесу кланяться, или реке – им ведь до тебя и дела-то нет; живи себе в цивилизованном  мире, там все есть: деньги, комфорт; а заболит, скажем, зуб, и уже не комфортно; если же душа заболит, то ещё хуже, и жаждет человек своей земле поклониться. И думает человек больной, прикидывает – где же моя земля; ведь если её нет, то и я не существую, какой-то ненастоящий, как компьютерный вирус.
  П.С. Встретил брата пришельца. Передал письмо. Тот прочёл поморщил лоб, стал вспоминать. Наконец вспомнил и засмеялся: «А, этот, чего он это вдруг, уж столько лет пошло, а теперь – общаться! Да, видать помрёт уже скоро! Места детства поманили, забытые друзья-родственники – по всему видать».


2. От пришельца.

  Ездил в деревню, поклонился родной земле по которой бегал ещё ребёнком, потом студентом. Было так.
  Я оставил свой внедорожник перед разлившимся ручьём. Сначала шёл я по пояс в траве, потом началась выкошенная тропа. В детстве колеи были от тракторов колхозных…. Посреди колхозного поля, занятого кустарником зеленел гладко выкошенный участок, а на ней избушка с синими окнами и пристроенным сараем. Другие дома стояли чуть поодаль: видимо, половина деревеньки сгорела и синеокая избушка уцелела лишь чудом. Вблизи домик выглядел старым, немного покосившимся, но в общем видно, что в нём живут и чинят, сколько сил хватает… Постучал. Дверь на веранду ярко жёлтая издалека, но сильно олупленная многими слоями краски, приоткрылась, и вышла девушка в застиранной фуфайке и калошах. За ней выскочила собака, похожая на лису и стала нюхать мою обувь; было неприятно – зверь всё-таки. Вышел мужчина, лет 40-ка, в белой нестиранной рубашке и побритый налысо.  Спросил, где брат, а он, оказывается, уехал только вчера, вместе с женой.
  Спустился к реке. Она так же текла, как в детстве, среди высоких берегов, поросших дремучим лесом, без признаков жилья. Деревня, которая была ниже по течению, видимо сгорела и заросла; кусты и осиновый подлесок взбираются на берег, темнеют на холмиках, где стояли дома.
  Я встал на колени и поцеловал землю своего детства, на которой рождались и уходили мои предки по матери. В реку зашёл по щиколотку, с песчаного откоса; по отмели бежала чистая вода, просвечивая красноватым песком, отражая голубое небо с белыми облаками. Благодать! Я потрогал воду рукой, как живую.
 Купаться я не стал. Отвык я вот так – в реке, а в детстве быстрее всех ребят и взрослых переплывал её. Нет, вода меня не пугает, ведь в городе я хожу в бассейн и часто езжу отдыхать на Средиземное море. Но там – другое. Там люди, обслуживание, а здесь стоишь один на один с рекой, словно единственный, последний на земле человек. 
  Вернулся я к избушке с синими окнами и стал звать хозяев:  откройте! Наконец услышали, собака почему-то на меня не залаяла, может она вообще не лает на людей?
  Сказал, что хочу написать письмо брату, если они согласятся передать, и попросил письменные принадлежности. Хозяин вынес мне лист плотной бумаги, ровную дощечку и карандаш; сказал, чтобы не стеснялся, если нужно ещё, у него мол, много, потому что иногда рисует деревья и цветы. Я присел на ступеньки веранды и набросал несколько строк. Собака спала в углу и мною не интересовалась.
  Я написал брату письмо, оставил свой телефон с предложением возобновить общение. Спросил, как он? Хозяин избушки отвечал, мол, здоров, крепок, только жалуется, что деревня совсем заброшена и на машине не доехать до дому; а мы,- прибавил он от себя,- даже радуемся такому делу, что без дороги: меньше шляются.
  Оставляют свои автомобили в соседней деревне, перед домом одной придорожной бабки; конечно, боязно: могут чего украсть или попортить, особенно детишки летом, да и местные бензин сливают на мотор для лодки – колонка-то за 30 км, да на халяву… Машины ихние, конечно, бесценны, то есть цены им нет, но и в средствах сильно ограничены.
  Хозяин велел своей хозяйке поставить чаю, но я отказался, поблагодарил. В машине у меня всё: чай согреть, вода минеральная, бустурма из оленины, пармезан и элитный хлеб. Не очень-то хотелось чаю на колодезной воде – поди, колодец у них с гнилым срубом, да угощения избяные, по которым может и муха проползти, вылетев из сральника. Я же приехал не с народом общаться, совать нос в их бытие, а поклониться реке и земле своего детства, что и  совершил. Они, река и лес, и поле, ничуть не изменились, и я почувствовал, что существую.
 Я попрощался и направился к машине. Эта дурацкая собака, похожая на лису, увязалась следом, но хозяин отозвал её. Прощаясь, он зачем-то сказал мне «спасибо». Я не понял, за что он меня благодарит, но потом вспомнил, говорили как-то по радио, что слово это ещё означает «спаси бог», то есть он мне пожелал спасения, не знаю, от чего.
  Я добрался до своей машины. С ней всё было ОК, сел за руль, развернулся и, выехав из леса на грунтовку, пропылил к трассе. Я решил не перехватывать в машине, а по пути выпить кофе с круассаном, заехав на бензоколонку. Когда приеду в город, пойду в японский ресторан поесть суши и всяких там яств, отметить своё путешествие во времени.
  Знаю, что брат мне перезванивать не будет, и я навсегда покидаю эту землю своего детства, дядю Колю, удочки из ивовых прутьев, ржавое ружьё без документов, Машу, первую любовь, с которой я целовался у старой школы, уже распиленной на дрова аборигенами, и, как теперь говорят, первый секс с вдовой почтальона, спьяну утонувшего в реке.
  Я легко давил на газ, дорога вылетала из под задних колёс, заглоченная капотом моего внедорожника, словно сама жизнь, полная возможностей и новых свершений, которые дают мне деньги и, несмотря на то, что я уже преклонных лет, ощущал себя лет на 20.

Иллюстрация: Брайен ОКонор "Последний человек на земле"