К. Г. Юнг - Религия как компенсация обезличивания

К.Г. Юнг
2. РЕЛИГИЯ КАК КОМПЕНСАЦИЯ ОБЕЗЛИЧИВАНИЯ
 
Для освобождения от фикции единственно законной государственной власти (другими словами — произвола вождей, манипулирующих государством) все преследующие эту цель социально-политические движения стремятся выкопать для религии яму — да поглубже. Далее, чтобы превратить индивидуума в функцию государства, его необходимо лишить любой другой зависимости или обусловленности. А религия означает зависимость от иррационального, не связанного непосредственно с социальными и физическими условиями, а, напротив, привязанного к психологическим установкам индивидуума.

Но и установка на внешние условия существования возможна лишь тогда, когда есть точка опоры вне их. Религии дают человеку такую опору или, по крайней мере, претендуют на это и тем самым предоставляют индивидууму свободу совести. Они создают заповедники в мире обескураживающего и непрестанного давления внешних обстоятельств, охватывающих каждого, кто живет лишь во внешнем мире и не чувствует под собой никакого другого основания, кроме уличного асфальта. Если существует только статистическая реальность, она выступает в качестве единственно возможного авторитета. Другие реальности, суждения и свобода принятия решений, становятся не только ненужными, но и попросту невозможными. В этом случае индивидуум неизбежно становится функцией статистики, а в силу этого — функцией государства.
 
Но религии учат верить в иной авторитет, противоположенный «мирскому». Идея божественной обусловленности человека имеет столь же высокие притязания, что и мирские. Бывает даже так, что благодаря абсолютности этих притязаний человек отчуждается от мирской жизни в той же мере, в какой утрачивает самого себя, подчиняясь коллективному менталитету. И в первом случае, в соответствии с религиозной точкой зрения, он может лишиться собственного суждения и свободы принятия решения точно так же, как и во втором. Очевидно, к этой цели стремятся религии, если не хотят довольствоваться компромиссом с государством. В этом случае я предпочитаю говорить не о «религии», а о «конфессии». Конфессия проповедует определенные коллективные убеждения, в то время как «религия» выражает субъективное отношение к определенным метафизическим или сверхъестественным, факторам. Конфессия — это вероучение, направленное в основном на окружающий мир, и поэтому она представляет собой нечто вполне земное; напротив, смысл и цель религии заключаются в отношении индивидуума к Богу (христианство, иудаизм, ислам) или к Пути Освобождения (буддизм). Этот основополагающий факт лежит в основе всякой религиозной этики, которая, будучи лишенной индивидуальной ответственности перед Богом, сводится к обыкновенной общепринятой морали.
 
Конфессии, идя на компромисс со светской жизнью, вынуждены в соответствии с этим обязательствами постоянно модифицировать свои учения, воззрения и обычаи, в результате чего лишаются своей глубины настолько, что их религиозная суть — живое отношение к предмету почитания и непосредственное взаимодействие с ним — отступает на задний план. Конфессиональная точка зрения оценивает субъективную религиозность в соответствии с мерками традиционного учения. Когда кто-нибудь, например, начинает апеллировать к непосредственному волеизъявлению Бога, его обвиняют в лучшем случае в пиетизме, сектантстве, экзальтированности или в других подобных вещах. Как правило, конфессия является государственной церковью или представляет собой общественный институт, к которому относятся не только истинно верующие, но и, так сказать, верующие по привычке — большое число религиозно индифферентных людей. И здесь хорошо видно различие между конфессией и религией.

Следовательно, принадлежность к конфессии является в наше время фактом не религиозным, а социальным, и в силу этого не приносит ничего нового для индивидуума. Религиозное же сознание зависит исключительно от отношения индивидуума к немирской инстанции, причем критерием такого сознания является не лицемерное признание веры, а психологический факт, свидетельствующий о том, что жизнь индивидуума определяется не только его Я и образом своего Я или социальными детерминантами, но и (по крайней мере в не меньшей степени) трансцендентным авторитетом. При этом автономность и свободу индивидуума обеспечивают не возвышенные этические заповеди, или ортодоксальные вероучения, а единственно и исключительно его эмпиритическое сознание, то есть недвусмысленный опыт неповторимого личностного взаимоотношения между человеком и неземной инстанцией, которая выступает мерилом «мира и его разумности».
 
Эта формулировка вряд ли придется по вкусу тем, кто чувствует себя единицей толпы или исповедует коллективную веру. Для массового человека высшим мерилом мышления и действий, в духе которого его учили и в соответствии с которым индивидууму оставляются определенные права для исполнения им своей государственной функции, является государственная целесообразность. Религиозный же человек, признавая моральные и фактические претензии государства, все же следует убеждению, что не только человек, но и стоящее над ним государство подчинено Богу, и в спорном случае высшее решение остается за Ним, а не за государственной целесообразностью. Однако я не хочу выражать здесь никаких метафизических суждений, поэтому оставляю в стороне вопрос о том, является ли «свет», то есть внешний мир человека, а вместе с ним и природа вообще, противоположностью Богу. Я хочу лишь указать на тот факт, что психологическое противоречие между обеими сферами опыта не только было отражено еще в Новом завете, но и проявляется до сих пор в виде негативной установки диктатур по отношению к религии, а церкви — по отношению к атеизму и материализму.
 
Подобно тому, как человек, будучи социальной сущностью, не может долго жить без связи с обществом, индивидуум никогда не найдет настоящего оправдания своему существованию и своей духовной и нравственной автономии вне неземного принципа, с помощью которого он только и может соотносить внешние факторы между собой. Индивидуум, не нашедший в себе опоры в Боге, не в силах противостоять психологическому и моральному давлению мира лишь на основе своего личного мнения. Для этого человеку необходима очевидность собственного внутреннего трансцендентного опыта, который один лишь в состоянии защитить его от низвержения в обезличивание. Голая интеллектуальная или моральная  констатация одураченности и нравственной безответственности массового человека — лишь задержка на пути к атомизации индивидуума. Такому пониманию не хватает силы религиозного убеждения, ибо оно сухо и рассудочно. У диктатуры по сравнению с рассудком есть свое преимущество, заключающееся в том, что она вместе с индивидуумом поглотила и его религиозные силы. Государство заняло место Бога, поэтому, если посмотреть со стороны, социалистические диктатуры стали своего рода религиями, а государственное рабство — божественным служением. Подобное изменение или извращение религиозной функции не может произойти без провоцирования серьезных сомнений и недоверия, которые во избежание конфликта с воцарившейся тенденцией к обезличиванию тут же подавляются психикой. Отсюда, как это обычно и бывает, и проистекает гиперкомпенсация в виде фанатизма, который, в свою очередь, становится рычагом подавления и истребления всяческой оппозиции. Свобода мнений душится, а нравственность решений жестоко уничтожается, причем цель благословляет все средства вплоть до самых порочных. Государственная целесообразность становится вероисповеданием, вождь или правитель — полубогом вне добра и зла, а приверженец — героем, праведной жертвой, апостолом и миссионером. Существует только одна истина, и ничего кроме нее. Она неприкосновенна и не подлежит никакой критике. Осмелившийся иметь какие-то иные взгляды — еретик, которому согласно древним традициям угрожают все самые жуткие и ужасные наказания. Лишь тот, кто держит в своих руках поводья государственной власти, может аутентично интерпретировать государственную доктрину и делает это всегда по своему усмотрению.
 
Когда в результате обезличивания индивидуум становится социальной единицей под таким-то номером, а государство — высшим принципом, то вполне логичным следствием является вовлечение в весь этот клубок и религиозной функции человека. Религия как интроспекция  и осознание определенных невидимых и неконтролируемых факторов есть внутренняя позиция человека, манифестацию которой можно легко проследить на всех этапах его духовной истории. Она очевидно служит цели сохранения психологического равновесия, ибо естественный человек обладает природными знаниями о том, что в любой момент его сознательные функции могут быть нарушены действиями неконтролируемых факторов как извне, так и изнутри. Поэтому он издревле уделял внимание тому, чтобы любое намерение, чреватое более или менее серьезными последствиями, подкреплялось соответствующими религиозными мероприятиями. Приносились жертвы невидимым силам, начались заклятия и совершались иные священнодействия. Везде и всюду происходили «rites d'entree et de sortie»', оспариваемые просветителями-непсихологами как нечто магическое и суеверное. Магия — это в первую очередь психологический эффект, значение которого трудно переоценить. Производство «магических» действий придает человеку чувство безопасности, что способствует реализации намерения. Намерению необходима такая опора, ибо ему всегда присуща некоторая односторонность, и поэтому оно по праву воспринимается внутренне незащищенным.

 Даже диктатор чувствует необходимость сопровождать свои государственные деяния не только угрозами, но и радостной торжественностью. Марши, знамена, транспаранты, парады и гигантские шествия в принципе не отличаются от крестных ходов, пушечной пальбы и фейерверков, применявшихся для изгнания демонов. Только суггестивное представление государственной власти порождает коллективное чувство безопасности, но в отличие от религиозных представлений не защищает индивида от его внутренних демонов. В силу этого он еще более судорожно цепляется за государственную власть, то есть за массу, отдаваясь ее воле еще и духовно, социально, уже лишившись всякой власти над собой. Как и церкви, государству необходимы энтузиазм, жертвенность и любовь, и если религии требуют или предполагают наличие страха Божьего, то диктатура заботится о наличии необходимого террора.
 
Нападая в основном на постулируемое традицией волшебное действие ритуала, просвещенный человек бьет мимо цели. Сущность — психологическое воздействие — остается без его внимания, хотя обе партии служат как раз именно этому воздействию, впрочем, преследуя взаимоисключающие цели. Примерно то же самое можно сказать и об их представлениях о своих целях: религиозная цель — освобождение от зла, воссоединение с Богом и вознаграждение на том свете — преобразуется государством в посюсторонние обещания освобождения от забот о хлебе насущном, справедливого распределения материальных благ, грядущего всеобщего благополучия и сокращение рабочего дня. Еще одна аналогия заключается в том, что выполнение этих обещаний столь же незримо, как и рай небесный. Обещания служат перестройке самой направленности душевного мира человека с достижения внеземной цели на исключительно земную веру, нахваливаемую человечеству с теми же самыми религиозным рвением и исключительностью, с которыми конфессии действуют в прямо противоположном плане.
 
Чтобы избежать чрезмерных повторений, я не хочу больше проводить параллели между верами в посюстороннее и в потустороннее, а лишь удовлетворюсь подчеркиванием того, что такую природную и издревле существующую функцию, как религиозная, невозможно устранить с помощью рациональной и просветительской критики. Можно, конечно, объяснить и выставить нереальными содержания конфессиональных учений и высмеять их, но подобные методы бьют мимо цели, не попадая в религиозную функцию, которая составляет основу конфессий. Религия, то есть добросовестное учитывание иррациональных факторов души и индивидуальной судьбы, предстает вновь — искаженная наиболее худшим образом — в обожествлении государства и диктатуры: «Naturam expellas furca tarnen usque reccuret» (ты хочешь изгнать природу навозными вилами, она всегда вернется обратно). Вожди и диктаторы пытаются, верно оценивая положение вещей, затушевать чересчур ясную параллель с обожествлением Цезаря и скрыть свое фактическое всевластие под фикцией государства, чем ничего по сути не меняют'.
 
Как я уже указывал выше, диктатура, делая индивидуума бесправным, еще и выбивает у него духовную почву из-под ног, лишая его метафизического обоснования своего существования. Нравственные решения отдельного человека теряют свое значение, все определяется слепым движением обманутой массы, а ложь становится основным принципом политических решений. И государство не преминуло довести все это до своего логического завершения, о чем непротиворечиво свидетельствует существование миллионов бесправных государственных рабов.
 
Обе стороны: и диктатура, и конфессиональная религиозность — подчеркивают, каждая на свой лад, идею общности. Собственно говоря, она-то и является идеалом коммунизма и настолько навязывается народу, что это приводит к прямо противоположному эффекту — ко всеобщему недоверию. С другой стороны, в качестве идеала общности выступает не менее настойчиво повторяющаяся церковь, а где она слаба, например в протестантстве, надежда или вера в «совместное переживание» компенсируют болезненно воспринимаемый недостаток взаимосвязанности. Как легко можно убедиться, «общность» является необходимым вспомогательным средством организации масс, а в силу этого — палкой о двух концах. Как сложение нулей никогда не дает в сумме единицы, так и ценность общности соответствует усредненному духовному и моральному уровню собранных вместе индивидуумов. Следовательно, от общности не следует ждать никакого эффекта, который мог бы превышать уровень суггестии среды. То есть не может произойти никакого реального и фундаментального изменения индивидуумов ни в лучшую, ни в худшую сторону. Подобные эффекты можно ожидать только от личностного взаимодействия человека с человеком, но не от коммунистических или христианских массовых крещений, которые не затрагивают внутреннего мира человека. Насколько поверхностно по своей сути воздействие пропаганды общности, неплохо показывают последние события. Идеал общности не принимает в расчет главного действующего лица, он упускает из виду отдельную личность, которая в конце концов предъявит свои претензии.
 ____________________________
 'Ritess d'entree et de sortie (фр.)  - ритуалы вхождения и выхождения•. — Примеч. пер.
Цитируется по К.Г. Юнг Божественный ребенок под ред. П.С. Гуревича, пер. Д.В. Дмитриева, с.187 – 195. (Новая редакция - ВП)


Рецензии