Наступление

НАСТУПЛЕНИЕ

Всю ночь бушевал то артиллерийский огонь, то с неба был слышен шум моторов самолётов «У-2», которые, казалось, взбирались к самому зениту тёмного неба, и вот моторы затихли. Слышим в нестройном уханье рвущихся мин надрывный шум включенных моторов, спешащих скрыться в темноту. Видим ослепительные лучи прожекторов, шарящих в небе и беспорядочную стрельбу зениток, расцвечивающих небо светлыми дымками разрывов. А наши «У-2», прижимаясь к земле, выходят в свою зону, незамеченные зенитчиками и прожектористами.
Скоро четыре часа утра. Начинается рассвет. Видна изрытая взрывами земля. Здесь поработали и сапёры, и наша артиллерия. Поработали основательно, потому что здесь было и минное поле, и проволочное заграждение. Сейчас кое-где, как неспелые кукурузные початки, зелёные как трава, на таких же зелёных стеблях, зловеще торчат противопехотные мины.
Влево от нас части штрафников.
Ракета – условный сигнал для наступления. Мы вскакиваем и, по проходам, проделанным взрывами, перебегаем друг за другом минное поле. Одновременно бегут и штрафники, сбрасывая на ходу гимнастёрки, оставаясь в белых нижних рубашках. Им нужно, чтобы на них была заметна кровь. Навстречу жидкий огонь.
Подбегаем к первой линии обороны, забрасываем гранатами. Видим несколько штрафников в рубашках, испятнанных кровью, кричат:
- Товарищи, кровь пролил, заслужил прощение!
С ходу берём вторую линию.
Задержали нас немцы на каком-то водном рубеже, но мы сбили их и двинулись дальше.
Вот нашему взводу дано направление, какая-то высотка. Раскинувшись в цепь, бежим на намеченную цель, даже не представляя, что у нас впереди.
Добежали, видим под огромной маскировочной сетью, унизанной разными маскировочными лоскутками, расставлено штук двенадцать артиллерийских орудий, приспособленных к круговой обороне. Много снарядов, хорошие блиндажи. Вдали удирают немцы. Конечно, они испугались не нас, небольшой кучки солдат, испугались, видимо, грозящих им клещей, окружения. И бежали так поспешно, что не повредили ни одного орудия. Остались целыми все боеприпасы, их они не уничтожили.
Я внимательно осмотрел одно из орудий, чтобы убедиться, не заминировано ли оно. Оказалось, нет. Пожалел я, что не занимался с ребятами по артиллерии. А то бы можно было наделать делов. Подозвал к себе двух бойцов, одного поставил за замкового, второй стал заряжающим, подносчиком снарядов, и правильным. Сам я встал за наводчика. Вёл прямую наводку по отстающему противнику. Правда, они были далековато.
Начали стрельбу. Может быть, поражений особых и не было, но шухеру всё-таки наделали. Снарядов не жалели.
Смотрю, ребята обшарили в блиндажах. Один принёс мне бумаги и засунул в сумку от противогаза. Бумаги, действительно у нас не было. Не на чем даже письмо домой написать.
И вдруг вижу, ребята тащат немца.
- Где вы его?
-   В блиндаже. Видим, много бумаги лежит. Стали бумагу хватать, смотрим сапог, потянули сапог, а там немец. Ну, вот и выволокли его сюда.
Вот он встаёт, высокий, рыжеватый, тощий, и пожилой. Голова лысая. Какой-то затрапезный старый мундир.
Бросив стрелять, я подошёл к нему. Выглядит он совсем не воинственно. Он первым долгом отрекомендовался: “Их бин шрейбен. Их шиссен нихт”. Что значило – “Я писарь, я не стрелял”.  Далее он говорит о своей семье, чтобы возбудить жалость: “Фир киндер” – четверо ребят. У меня, думаю, тоже четверо ребят.
Ведь вот в горячке любой может стукнуть, а у него семья. Не все же они сволочи. Заставили идти, и пошёл. Пол Германии Гитлер держит в концлагерях. Что, думаю, с ним делать? Нам надо сейчас быстро идти в погоню за немцами. Сопровождать его некому. Подумал, всё равно он к своим не пойдёт, их уже не догонишь. Пусть идёт в наши вторые эшелоны.
Я ему указал путь и сказал “иди” по-немецки. Он неправильно меня понял, видя, что я держу автомат наготове, потому что привык так. Он пошёл, прошёл несколько шагов и остановился. Я крикнул ему, чтобы шёл дальше. Он пошёл и снова остановился, думая, видимо, что я хочу показать своё искусство по меткости в стрельбе.
Наши ребята уже пошли. Я, чтобы он успокоился, стал вертеть себе папироску и закурил, махнув ему, чтобы он шёл и там дальше, поднял руки. На этот раз он, видимо, понял меня, повернулся ко мне и стал кланяться.
Я ещё раз махнул ему рукой и побежал догонять своих. Я посмотрел на него, он тоже оглянулся, я махнул ему рукой и он пошёл вперед уверенным шагом. Видимо, до него дошло, что русские не звери, как об этом говорили их пропагандисты.