34. Как наш витязь чашу адского зла испил

 
   Много ли, мало времени прошло, а только обморочное состояние у Вани прошло. Очнулся он от дремучей своей бессознательности и предался внимательности, а через минуту-другую, полученную от притупленных чувств информацию обработав, понял он с недоумением, что находится в некоем тесном помещении. Сразу ему было не разобрать: кругом стояла темень, а сам он обездвиженный был точно пень.

   «И куда это я попал?» – думает Ваня. Повёл он плечами могучими, да не делал бы он этого лучше, ибо впились в его кожу шипы колючие, и понял богатырь приневоленный, что в своей юдоли он ещё и цепями опутан поперёк да вдоль.

   – Эй ты, обалдуй, – каркающий голос раздался снаружи, – а ну у меня не балуй! Стой смирно, коровье отродье, а то схлопочешь по морде!

   Возмутился Ванюха, такую брань слухая; напрягся он мышцею молодецкою и хотел было рвануться, дабы от пут ослобонуться, но ничего путного у него не получилось: подвела усилка богатырская силушка, а шипы так ему тело укололи, что Ваньша не захотел шевелиться более.

   – Ах ты так! – тот же голос зло заорал. – Ну, я тебя, бычара, предупреждал!..

   И такая тут жгучая боль Яваху пронзила, что лицо его гримасою исказилось. Пришлось ему даже зубы стиснуть, чтобы не вскрикнуть.

   Так же внезапно, как и накатила, боль адская и отпустила. А голосище верещливый откуда-то со стороны поучающе возвестил:

   – Ну чё, бычок, горячо? Более рыпаться не будешь?

   Перевёл Ванюха дух и ответствовал извергу:

   – Да не буду, не буду я, гады. Стою тихо и смакую лихо.

   – Ну, то-то же...

   «Эге, – догадался безрадостно молодец, – а силушке-то моей, похоже, трындец...»

   Развесил он тогда уши, чуток послушал и смекнул наконец, что находится в клетке, и везут его во дворец. «Будут, вражьи души, куражиться, что в плен меня взяли, – огорчился Яван. – Одолели меня, канальи».

   И впрямь вскоре услыхал Ваня громкий бой барабанов, каких-то визгливых сопелок дудение, и шум оживлённого говорения. Потом клетку его грубо на пол кинули, черти вокруг призамолкли, и только барабанная дробь ещё усилилась, и несноснее стали сопелок визги.

   И вот – настал для пекельного населения час увеселения. Покрывало непроницаемое с клетки кто-то сорвал, и ужасный для гадов Яван в жалком виде пред ними предстал.

   Разразилась толпа господская хохотом идиотским, взорвалась она злого веселья ором, завизжала, засвистала и захрюкала, а в придачу ещё и запела хором:

        Говяшка Яван оказался болваном!
        Он глупо попался в наш хитрый капкан!

        Скрутил его туго герой наш жестокий,
        Драконолюбимец крутой Управор!

        Теперь бунтаря ждёт лихая расплата,
        А нам веселиться настала пора!

   И взявшись за руки, закрутились черти вокруг клетки с пленником в разнузданном хороводе смерти. И музыка в палатах раздолбанилась прямо дикая.

   Вот пляшут нечестивцы лихо, перед глазами Явановыми мельтешат, ржут, рожи ему корчат, гикают, кричат, а он тем временем себя оглядывает. И видит, что прочными шипованными браслетами он по рукам и ногам крепко скован и цепями к прутьям клетки прикован. Да не абы как, а в позе унижения, дабы напомнить всем о его поражении. Руки его вперёд были протянуты, локти к потолку вывернуты, шея к полу пригнута, а ноги раскорячены по сторонам. В общем, стыд и срам.

   Поднял Ваня насколько мог свою голову, и увидел, что царский трон впереди него пустовал. «Черняка, видно, тут нету, – он догадался. – Одни эти скачут, оглоеды». А те к самой клетке уже приблизились, закривлялись, заругались, да плевать стали витязю в лицо. Оглядел он спокойно подлецов, и вроде как в глазах у него замутилось. Или, может, от слабости ему это привиделось. Кто его знает... Только вдруг он замечает, что холёные чертячьи физиономии лёгкой дымкой подёрнулись, очертания у них эдак поплыли и... совсем другие личины собою явили: подурнели отчего-то, обезобразились, струпьями и бородавками разукрасились, и на месте писаных красавиц и красавцев такие вдруг уроды появились, что прямо атас.

   Узревши сиё разительное превращение, рассмеялся Яван громогласно и такие слова паршивцам сказал:

   – Вот теперь, наконец, ваши морды в точности соответствуют душонкам вашим гордым. Какие твари – такие и хари!

   И опять расхохотался от души.

   Вначале-то его смех раздавался в полнейшей тиши – это черти прокажённые застыли там, словно поражённые громом. А потом такое началось в зале столпотворение, что Явахе стало на заглядение: забегали зачертанцы изуродованные, точно зайцы по огородам, к зеркалам подскочили, на свои личины зенки выпучили, а потом так зло и яростно завыли, что хоть уши затыкай.

   И прямо лавиной обозлённые вельможи на Яванову клетку напали. Если бы не толстенные пруты, кои от разъяренной публики его защищали, то, наверное, на лоскуты злыдни бы его порвали.

   – Проклятый колдун! – они кричали.

   – Ангелов кудесник!

   – Скоморох!

   – Чтоб ты лопнул!

   – Чтоб ты треснул!

   – Чтоб ты издох!

   Ну а Ванька-то, чай, не пузырь – чего ему лопать да трескать. Разве что от смеха. Он ведь тут был не при чём. Это гадов, видно, испорченная натура наказала, или, может, сам Ра над ними шутку сыграл.

   – Молчать!!! – рявкнул в этот миг чей-то грозный рык.

   Моментально в зале все затихли и как статуи там застыли. В струнку даже вытянулись и от клетки в стороны расступились.

   И приблизился к узилищу Яванову сам Управор окаянный. Поглядел он на своих подчинённых с презрением разящим, что-то ругательное под нос пробурчал, головою рогатою покачал и заклинания прокричал:

   – ЁСВ ОНТАРБО! ОЛЫБКАК! ОВИЖ!

   И не успел ещё голос его затихнуть, как всё вернулось на свои места; опять заместо свинячьих рыл очаровательные мордашки у чертей появились: с лучистыми глазками, с пухлыми щёчками и с сахарными устами. Управор своим чародейством всё сызнова с ног на голову поставил.

   Пределу радости обалдевших чертей не было совершенно. И восславили они своего избавителя прямо вдохновенно:

   – Слава Управору!

   – Слава могучему вору!

   – Да здравствует победитель Говяды!

   – Быть ему Главным Гадом!

   – Он достоин трона!

   – Дракону – корону!

   – Черняка – вон!

   – Управору – трон!!!

   И начал неожиданно Управорище расти. Чем ярее славицы ему орали, тем шире он в плечах раздавался, тем толще телесами наливался, тем становился выше, точно тянуло его магнитом к крыше... И нескольких минут не проканало, как стал он таким же великаном, как и пекельный царь. Возрос он над бурлящей толпой этакой верховной сволотой и надменно и горделиво копошащихся горлопанов взором окинул.

   А потом со страшной силой ногой он топнул и с решительностью непреклонной громогласно изрёк:

   – Да, я согласен взять власть! Дряхлому самодержцу суждено пасть! Он явно потерял силу – он чужаков наглых в сердце ада пустил. А кто, скажите на милость, Явашку, которого Черняк пуще всего боялся, победил, а?

   – Ты!!! – в едином порыве сотни глоток выдохнули.

   И Управорка руки на груди гордо сложил.

   – А кто самый сильный?

   – Ты!!!

   – Ха-ха-ха! И кто же я тогда?

   – Царь!!!

   Тут уж раздухарившемуся Управору не стало никакого урезону. Ручищи в экстазе над собой он воздел и старую чертячью песню затрындел: крах-крах, рах-рах... и всё такое в том же роде – как словно глухарь, страстью обуянный, затоковал на поляне.

   И вот, когда буйство самозваного царя уже, казалось, перешло все пределы, приключилось вдруг никем не жданное дело: кто-то в палатах тех прокашлялся. И неторопливое это покашливанье на весь зал отчего-то прозвучало... Тут же наступила звенящая тишина, толпа чертей от входа шарахнулась, по сторонам раздалась, – и оказалось, что закутанный с ног до головы в чёрное одеяние, стоял в одиночестве у дверей не кто иной как... сам Чёрный Царь! И хоть росту на сей раз он был обыкновенного, глаза на бледном его лице горели проникновенно.

   Как кролики на удава, глядели охваченные ужасом подданные на своего грозного царя, а он, не теряя времени даром и по-прежнему ни слова не говоря, тронулся вдруг с места и сделал шаг.

   Оглушительным грохотом печатный шаг под сводами дворца раскатился, и Управор возле трона в застывшую статую превратился и даже ростом поунизился, а Чёрный Царь, наоборот, на голову возвысился. А за первым шагом и второй последовал, за ним третий, четвёртый, пятый, шестой... С каждым убийственным шагом самозванец Управор в размерах сокращался, словно был он величиной дутой, а настоящий царь, в пику ему, всё возвышался и возвышался, отчего всем присутствующим, не исключая Явана, грознее и грознее казался...

   И вот дошёл-таки владыка ада до трона, где, дрожа как осиновый лист, поджидал его ужавшийся до своего обычного роста неудачливый претендент на корону. Дошёл и остановился, и с выси своего величия на трепещущего пигмея подивился.

   Ножки у остолбеневшего Управорки подкосились, и рухнул Главный Вор перед истинным хозяином на пол. Тогда царь ступнёю своей гигантской на распластанного негодяя наступил – тот только пискнул, – к оцепеневшей толпе повернул своё лицо и обвёл ледяным взором сборище подлецов.

   – Так-то вы, вельможные гиены, властелину законному преданны? – зловеще прошипел он, сверкнув очами. – Стоило нам отлучиться с планеты, как порядка и нету. Чуть слабину им дали, а они уж и царя продали. И на кого?! На кого?!! – и для вящей убедительности он всей тяжестью на попранного Управора наступил, да так, что тот взвыл. – На эту вот мразь?!! Ну погодите у меня – я ещё до вас доберусь! С этим вот сперва разберусь...

   И он перстом оттопыренным на клетку с Яваном указал. Правда, гурьбища чертей между царём и клеткой стояла и властелину очи застилала. Раздул тогда Черняк грудь да на толпу пламенем как дунет!

   Почти до самой клетки дуновение огневое достало, и между царём и Яваном пусто стало. А с полсотни чертей, кои взору царскому мешались, жарким пламенем вмиг объялись, дикими воплями заголосили, на пол повалились, закатались по нему, завалялись, с плотью горящей расстались, и вскоре лиь груда обгорелых скелетов покрывало то место. И не сразу скелеты те успокоились, ещё с полминуты они шевелились, пока с остатками силы не распростились и прахом не рассыпались. А прочие вельможные гости ничком на пол бросились и в ужасе завыли, зарыдали, захныкали и заголосили. Поняли они, что с царём, ими списанным, шутки плохие, и что приблизились для них времена лихие.

   Сел жестокий царь, по-прежнему попирая раздавленного Управора, и на сей раз скованный цепями Яван удостоился его монаршего взора.

   – Ну что, женишок Яван, – он пророкотал, – выполнил ты третье задание?

   – А если да, то что тогда?

   Осерчал Черняк, кулачищем по подлокотнику хлопнул, ножищею недовольно притопнул, да не абы какою, а той, которою он Управора давил.

   – Хоть стоишь ты криво, а отвечай прямо, телок упрямый! – рявкнул он неслабо. – Да или нет – вот каким должен быть ответ!

   – Тогда да... Достал я чего было надо, только, я гляжу, ты этому не рад.

   – Хэ! А чего ж нам радоваться, когда у тебя ничего нету? Небось врёшь, коровий потрох... 
 
   Повёл Яван членами онемевшими, цепями чуток погремел да и заявил смело:

   – А ты, твоё велико, меня от цепей освободи-ка, из клетки звериной выпусти, да к себе подпусти – вот я тебе и передам, чего ты не знаешь... Али ты меня опасаешься?

   Закинул Черняк голову назад да как рассмеётся. И его хохот раскатился по зале грохотом, так что лежащие на полу черти приготовились даже к смерти.

   Ну а потом главный адский пахан смеяться перестал, предовольным стал и говорит Явану:

   – Ну, уморил ты меня, призна;юсь. Это я-то тебя опасаюсь? Я, владыка Воролада, тебя, сына коровы, боюсь? Уж очень ты самонадеян, как я погляжу... А вот смотри, какой фокус я тебе покажу!..

   Напрягся царь, напружился, точно на очке он сидел и тужился, а глазищи у него стали как плошки.

   Прошло времени немножко, и вдруг разбилось одно окошко на мелкие брызги и – что бы вы думали? – палица Яванова влетела в зал с резким визгом. Подлетела она скорёшенько к трону и – чудное дело! – царя-упыря не тронула, а возле самого его носа в воздухе повисла. А потом, по велению, очевидно, царёвой мысли, вокруг трона оружие Ванино осой летать стало, затем восьмёрками по залу оно пометалось, а напоследок у самой буды Ванькиной помельтешилось и... на пол свалилось.

   – Ну, Яван, как тебе мои кудеса? – вопросил богатыря царь. – Вижу, не ожидал ты от чёрта чуда такого сорта.

   Горько, ох и горько стало Явану, что его испытанное оружие с силой нечистой теперь дружит, но всё ж таки не поверил он сему трюку до конца. А тут ещё и слабость одолела молодца. Последние свои силушки он кое-как собрал и не совсем вежливо тирану отвечал:

   – Показал бы я тебе чудо, коли выбрался бы отсюда… Эх, вернулась бы моя сила пересильная – уж башку вероломную тебе точно тогда не сносить!

   Усмехнулся криво Чёрный Царь.

   – Что ж это такое? – возмутился он притворно. – Такой забавный трюк я тебе показал – великий заклад за него на преисподней планете отдал, – а тебе не нравится. Ай-яй-яй! Это ведь форменное безобразие, и придётся, Яван, предать тебя казни. А что поделаешь? – развёл он руками. – Такова уж у меня работа. Поверь – не всегда ведь казнить мне охота, но... надо. Надо, дорогой мой Говяда!

   И он опять недобро рассмеялся.

   – Да, чуть не забыл... – обратился он к узнику. – По нашенской большой дружбе, не желаешь ли последнее желание перед смертью высказать? Слово даю – всё выполню!

   Не хотелось Явану изверга сего развлекать, да в его-то положении терять было нечего.

   – Есть! – сказал он твёрдо. – Есть одно желание, величество обманное. Не удалось мне на балу поглядеть, как ты на самом деле выглядишь. Будь ласков – покажись! По дружбе нашенской не откажи...

   Диким хохотом пекельный владыка разразился, и с такой силой дурная энергия изо рта его изошла, что ураганная волна по залу пошла, стёкла в окнах задребезжали, а лежащих чертей по углам разметало.

   А потом царь веселиться вдруг перестал, ужасно злобным стал, ротище раззявил, зубищи оскалил, очами засверкал и вот чего сказал:

   – Ну что ж – смотри! Смотри и трепещи!

   И он медленно-медленно под какую-то музыку вредную с трона поднялся. Встал, приосанился гордо, Управорово тело мёртвое из под ног отшвырнул, чего-то гортанно бормотнул, налево волчком раскрутился и... в трёхголового дракона превратился! И взирать на его жуткие рожи без содрогания было невозможно.

   Поразился Яван увиденному. Ах вот, смекнул он, что за гад подмял под себя весь ад! Да уж, серьёзный у него был враг, не слабак и не дурак. Разнообразными оказались и личины у сей страшилины и, что интересно, при всей своей рептильной уродливости, его морды не лишены были человекоподобности.

   Особенно средняя голова впечатляла: предельную гордость своим надменным выражением она излучала. Огромные пустые глаза глядели равнодушно – будто ледяной хлад источал её взгляд. С правой же стороны и чуть пониже главной сидела на длинной шее головища другая: хищнющая и злая. И словно опаляющий огнь бурлил внутри этой погани. Ну а самой интересной оказалась третья башка, та, что слева от первой торчала, ибо это была... женская голова, которая своим хитрющим выражением до себя магнетически притягивала. И будто дурманящий сладкий яд сочился незримо из этой гадины.

   Уселся странный дракон на трон, ножищи когтистые расставил, пузище чешуйчатое выставил, и всеми шестью глазами на пленённого богатыря уставился.

   – Ну, – важно начала главная харя, к прочим за советом обращаясь, – какие будут у вас мнения насчёт Явашкина погубления? Что с сим наглецом делать да как быть, и каким способом его погубить?.. Ты, левая, говори первая!

   – Ой! – женская морда воскликнула. – А давайте не будем его губить – смилостивимся! Такой симпатичненький парнишечка! – и она томно Ване улыбнулась и обещающе ему подморгнула. – Не, убивать такой экземплярчик – это слишком. Мы его лучше... для опытов оставим. Пускай ещё поживёт – глядишь, и пользу нам принесёт.

   – К ангелам собачьим эти разглагольствования! – взорвалась рёвом правая башка. – Ну какая от этого мерзавца польза?! Один же вред! Ни в какую не согласен его в живых оставлять! Надо его наказать – насмерть замучить! Да-да, пытать – и зверски пытать этого ангела!..

   Призадумалась тут средняя голова на какой миг, а потом и говорит примирительно:

   – Ну что же, пока один – один. Последнее слово остаётся за мною, и решение моё... будет таково.

   Ещё выше дракон главную головищу над остальными вознёс и непреклоннейшим тоном произнёс:

   – Явашку по прозвищу Говяда, сына коровы и никчёмного бога Ра, опасного смутьяна и наглого богатыря – немедленной смерти предать! Ну а чтобы принцип согласия соблюсти, вам, дорогие головы, я разрешаю всё, что пожелаете, с его телом сделать... Левая – начинай!

   Бабья башчища тогда заулыбалась, воздушный поцелуй Явану послала, томно покривлялась и сказала:

   – Ну, я прямо не знаю... Как можно такую душку пытать? Это же варварство натуральное!.. Поэтому, любимый Ваня, я перед смертью подарю тебе несколько сладких мгновений. Пускай напоследок будет тебе зело весело!

   И змеища губищи свои вытянула и розоватым туманом на Явана подула.

   Медленно двинулась ядовитого тумана струя, к клетке она подплыла, голову Ванину окутала и, как он задержать дыхание ни старался, но всё же сдался, вдохнул в себя колдовской пар и... нахлынул на него упоительный угар! Лишь в нави обманной похоже балдел Ваня, но то было растянутое во времени обольщение, а здесь оно оказалось в форме сгущения. Всё плохое оказалось им позабыто, тревоги были куда-то задвинуты, и не чуялось вроде никакой напасти.
 
   Во какой хлебанул Ваня сласти!

   Была третья голова великой чародейкой, но и не меньшей она оказалась злодейкой. Через времечко малое пары дурмана стали испаряться из сознания Яванова, и чем пуще они улетучивались, тем сильнее Ванюха мучился. А под конец, когда от сладкой дури не осталось и следа, наступила для него истая беда: все силы душевные у Вани словно прокисли, и паруса воли его повисли. Было ранее от той отравы ему сладостней сладостного, а стало от отсутствия его прегадостно. Совсем наш Яванушка обессилел, в путах он весь обмяк, и почувствовал себя перед врагом своим как червяк.

   Только беда у лиха лишь начало! Тут и вторая голова истязания творить почала, а у измученного богатыря и передышки не оказалось, чтобы хоть какая-то силушка в его теле набралась. Дунула жуткая морда на Явана пламенем красным, и принесла огневая струя ему муки ужасные. Вдохнул витязь внутрь себя того огня, и понял он, что все страдания телесные, им доселе испытанные, просто не считались… Неслыханной болью всё его тело налилось, и каждая его клеточка будто оплавилась. Такую муку мучительную испытать Яван никогда не чаял, и страшно он от чудовищной пытки закричал.

   Даже повергнутые ниц черти, кои по залу, пластаясь, лежали, и те от крика Яванова в пол вжались.

   Долго ли, коротко испытывал муку мук Яван – неизвестно. Показалось ему, что вечность. Но вот кончилась мнимая бесконечность, и приблизился для нашего героя настоящий конец. Это главная драконья голова в себя воздуху побольше набрала, и... струёй пламени кровавого на человека подула. Полетела убийственная струя на казнимого богатыря и уж почти до самой клетки достала – да вдруг на месте и встала. Дул драконище да пыхтел, а его огонь через некую черту перейти не хотел: перед клеткой он тормозился и сам собою гасился.

   Перестала главная башка пламя из себя испускать, со своими подбашонками переглянулась недоумённо, да как рявкнут они все вместе взбешённо:

   – Кто посмел мешать правосудию?!!

   И в тот же миг появилась перед железной будой таинственная фигура – во всё тёмное закутанный чернец, а в руках он держал над собою... Ловеяров заветный ларец.

   Как узрел тот ларчик дракон, так назад он даже подался и в размерах своих поужался. А три его головы шеями начали извиваться и друг за дружку стали прятаться.

   Хотел было аспид ужасный бежать оттуда, да не успел – неизвестный быстрее поспел: кнопочку на ларчике он нажал и капюшон с головы сорвал.

   То был Двавл!

   Да, то был он, низложенный царём князь-предстоятель и Яванов «лепший» приятель, который тайно в Борьянин терем попал и шкатулку оттуда украл. В полнейшей тишине расхохотался язвительно хитроумный идеист, и сразу же крышка ларчика резко растворилась, и оттуда механический, в потешной одёже и с развесёлой рожей мужичок появился.

   Заиграла  бойкая мелодия, и сия скоморошья пародия хулиганским голоском загорланила насмешливые куплеты, этим чудо-оружием в уши царя метя:

                Как у нашего царишки
                Вишь-ты, не было умишки.
                Во ж балбес убогий!
                В пузо ему роги!

                Ай чючи;-чючи-чючи!
                Лежит баба на печи!
                Чешет себе лягу,
                А мужик дал тягу!
                И-и-э-эх!

   Да на пол певун лядов как спрыгнет, ногами как дрыгнет и такие фуртеля пошёл отплясывать, что ёж твою в огород! И от сей лихой джиги, что выкобенивал прожига, ноги у дракона аж ходуном заходили. Он было лапами придержать их попытался, да только зря старался, ибо и сам-то с трона вскочил и ножищами засучил.

   А старичишка, что ростом с хренчишко, ещё пуще по залу заколбасил и разудало заголосил:

                Как у нашего царя
                Денег было три рубля.
                Тридцать лет он их копил,
                И в один момент пропил!
                Х-ха-а!

                Аки-ку;ки-люки-бяк!
                Как-то я пошёл в кабак,
                И так там поупился,
                Что в кружке утопился!
                У-у-ух!

   Тут уж и прочие черти, на полу валявшиеся и дохлыми притворявшиеся, на ноги повскакали и весело рассмеялись. А драконище танцующий вдруг крутанулся и... в прежнего царя обернулся, и видеть, как пляшет грозный досель великан, было невероятно забавно. Ну и черти вдруг так заржали, что Черняк зримо сжался: ростом стал пониже и к земле поближе.

   А тут и ещё куплетики подоспели от этого затейника:

                Ах, царь, ты наш царь,
                Ты нам мозги-то не парь!
                Покажи себя ты,
                Каркадил проклятый!

                У;си-пуси-муси-тюк!
                Как-то мне настал каюк,
                Я в кувшин забрался
                И в землю закопался!
                И-й-я-а-а!

   И ещё забористей пошёл куролесить ушлый скоморошек. А царь, причём с совершенно серьёзной рожей, пляша, чуть не лез из кожи. И – дело удивительное! – чем убойнее он там плясал, тем менее становился: прямо на глазах уёживался. Видно, хохот его подчинённых, ранее трепетавших, а теперь потешавшихся, ещё более его унижал... Вот великанище за минуту и сократился: в ма-а-а-ленького такого карлика превратился. И едва лишь забавный царёк достиг сего роста, как скоморошек бойкий представление свернул, назад в ларчик скакнул, живо угомонился и... крышкой накрылся.

   Заметался карлик по залу отчаянно, чем непочтенную публику рассмешил необычайно. Вот где черти над своим царём уменьшившимся вволю-то потешились, вот где души свои чёрные они отвели, лицезрея злоключения бывшего владыки. А царёк-то, царёк – по полу скок да поскок, ножками засучил, глазки выпучил и язык вывалил. Вроде как специально вёл себя дуракаваляльно.

   Лишь один из бывших там очевидцев над забавным паяцем не смеялся. То был бедолага Яван, который после жути пыток дух свой переводил и по;том обливался. Ну а вельможи пекельные, те волю смеху на все сто дали: улюлюкали они, свистали, визжали, и как могли негрозного царя унижали. Даже коварный Двавл в стороне от этой травли не остался: тонкие свои губы он в презрительной усмешке скривил и за метаниями шута горохового с видимым удовольствием следил.

   Ну а сим зрелищем, для себя упоительным, насладившись, он в ладоши трижды хлопнул, на потешного царька указал и вот чего приказал:

   – А ну-ка фигляра сего взять и на цепь к трону привязать!

   С хохотом и гоготом как можно лучше исполнили Двавловы подручные задание, им порученное: визжащего и царапающегося царька они поймали, в харю ему наплевали, оплеух и тумаков надавали, а потом ошейник на шею ему приладили и цепью к ножке трона привязали. Карлик же такому насилию как мог сопротивлялся: дрался он, пихался, кусался, а будучи привязанным, как собака на всех бросался.

   Противно было на злобного карлу прикованному Явану смотреть. «Да уж, – подумал он удивлённо, – всё закономерно: кто великим и ужасным себя представляет, карликом на самом деле является. Вот тебе и гигант, вот тебе и дракон... Воистину, обман – чертовский закон».

   И увидел Яван, как Двавл стопы свои к золотому трону направил. Шёл он с достоинством, не спеша, посохом магическим постукивая и свою особу к заветному месту приближая. И когда он мимо стоящего на карачках карлика шествовал, тот злобным гримасничаньем его приветствовал. Только подлый отпрыск не удостоил папашу и каплей внимания – он корону огромную с пола поднял и погладил слегка символ всеобладания... Правда, на сём стульчике покрупнее сиживали фигуры, а Двавл ростом был не с дракона. Тогда он посохом до трона дотронулся, и тот к обычному размеру вернулся. Ну, чёрт на трон сел, тяжесть злата на ладони взвесил и, уменьшив корону до нормальной величины... на спинку её повесил, словно на плетень горшок.

   Для окружающей публики это был шок.

   – Ну, Говяда, – обратился наконец к Ване Двавл, – почему твоя милость помалкивает? Ведь я тебя от смерти спас: ещё бы секунда, и твоя душенька – фьють!..

   Небыстро Яван змею ответил. Тяжёлым взглядом его он не приветил, потом дух перевёл и таку речь повёл:

   – А оттого я не рад, что сильнейший из вас есть на;больший гад. Знаю, что на волю ты меня не пустишь. А коли и посулишь такое чудо, то потребуешь от меня какого-нибудь худа. Или я не прав?

   Волну смеха довольного вызвали слова Явана о воле, и даже главный идеист рассмеялся, а когда угомонился, то и говорит:

   – Верно, Яван, верно, я не дурак и ничего не даю за так. Но!.. Я действительно тебя освобожу – слово даю! – если ты мне в ножки поклонишься и поклянёшься быть моим холуём. Сделаешь так – как сыр в масле будешь кататься, ну а нет – извини, в последствиях лишь себя вини.

   Тёмная тень на лицо змеелюбца набежала, и волна ропота по толпе пробежала, а потом гнетущая тишина на зал снизошла. Не стал Яван особо в думу даваться, не стал и просить за себя и врагу поддаваться. Разомкнул он запёкшиеся уста и заявил непреклонно:

   – Нет. Я решений не меняю. И повторяю – если я освобожусь, то тебя точно порешу, так что не тяни с моей казнью, пока я в твоей власти.

   Шум и гам прокатились волной по толпе, ибо поразились черти такому презрению перед лицом смерти.

   Только сам Двавл их общего настроения не разделял.

   – Браво, Яван, браво! – он вскричал. – Вот за эту твёрдость духа я тебя и уважаю. Но только героя ты из себя не строй, ибо знаю я одну штуковину, как тебя приневолить.

    И он с трона восстал, гордо выпрямился и туда стопы направил, где, всеми позабытый и позаброшенный, валялся труп Управора. Приблизился Двавл к убиенному братцу, над ним встал и посох к груди его приставил. Осветился посох фосфоресцирующим сиянием, и пошло в раздавленное тело чародейное влияние. Видно было даже, как сломанные рёбра в грудной клетке встопорщились, как фигура сплющенная округлилась, как совершил издохший князь вдох, и раздались в толпе придворных ахи и охи.

   Открыл оживший главнокомандующий свои очи и удивился он очень, а потом, словно лунатик, с места поднялся и вокруг заозирался. Затем себя он ощупал, глянул на улыбавшегося Двавла и на привязанного карлу – и обо всём догадался, потому что за бока взялся и расхохотался.

    – Вот оно, справедливое возмездие! – взгремел он весело. – Так-то ты, подлый папанька, меня за пленение Ваньки отблагодарил – жизни меня лишил, паскудник!

   И он на сжавшегося карлика замахнулся остервенело и хотел уже к нему с расправой бежать, только Двавл этого ему не дал, успев за шкварник удержать.

   – Двавлуха! – обернулся к змею вояка. – Спаситель! Брат! Как я, понимаешь, это... рад, что ты меня спас! Всем я тебе ныне обязан! Что хошь для тебя сделаю – приказывай!

   И уж было ножки полез ему целовать, однако комбинатор Двавл решил этого не допускать. Согнувшегося Управора он перехватил, живо его разогнул и на весь зал речь толкнул:

   – О дорогой брат мой, герой Управор – не тебе предо мной спину гнуть полагается, а наоборот! И пусть ведает весь народ: не я, а ты достоин быть владыкой планеты! Да! Ты, брат, крут, ты брав – так бери Воролад и правь!

   У изумлённого Управора все мысли в буйной голове зависли. Посмотрел он очумело по сторонам, судорожно сглотнул, по-совиному моргнул и громко икнул. И никак не мог он уразуметь, что ему ныне делать.

   А хитрюга Двавл далее витийствовал:

   – Но! Братуха – но!.. Лишь я, жрец Световора, по древнему нашему закону и свыше дарованным мне правом могу короновать на царство! Лишь мне дана такая власть – устанавливать царскую власть! И, клянусь, я выполню свой священный долг! Осталось тебе ждать недолго...

   Раздались оглушительные овации, и претендент на царство с медвежьей грацией принялся во все стороны кланяться, ножищами стал шаркать и ладонями по груди шваркать. Видно, не ожидал он такой удачи.

   А той порой Двавл к трону за короной смотался. Вот он символ власти приподнял, воздел его над Управоровой главой и... вдруг остановился и к братцу обратился:

   – О Управор, мой дорогой, пока ещё не царь ты, одно сейчас мне обещанье дай ты! Таков ведь стародавний наш обычай: кто повышение по службе получает, тот просьбу выполнить любую обещает!

   Надменно усмехнулся коронуемый и снисходительно просителю кивнул:

   – Да всё что хочешь. Я лишь буду рад.

   – Так обещай: то, что захочешь взять себе ты вскоре – то мне отдай! А я с той штукой волен поступать, как знаю.

   Очевидно, терпение Управорово к концу уже подошло.

   – Даю, даю такое обещанье! – он рявкнул. – Что хошь бери в обмен коронованья!

   Усмехнулся тогда верховный жрец и на нервах игрец этак криво, Ванюхе подмигнул игриво, а потом корону над башкой Управоровой возвысил и торжественным голосом провозгласил:

   – Именем Световора провозглашаю князя Управора царём пекла, владыкой ада и государём всего Воролада! – и он чуть ли не по самые уши братцу корону нахлобучил, после чего заорал прямо безумно: – Слава новому царю!

   И вся там присутствовующая публика громогласно его в славословии поддержала:

   – Слава Царю разудалому!

   – Управору-царю – виват!

   – Да здравствует Главный Гад!

   – Он ныне – Главный Дракон!

   – Он теперь власть и закон!

   – Он самый сильный и рьяный!

   – Он – победитель Явана!

   – Нету его круче!

   – Управор – царь могучий!

   И, слушая такие лестные про себя восклицания, возгордился новоявленный царь несказанно; взирал он на всех тузом, выпятил грудь колесом, харю спесивую сквасил и ухмылкой её разукрасил. Прям стал не царь, а индюк-индючина, новый пекельный властелин без чина. А вокруг него черти в пляс пошли, музыка заиграла торжественная, и веселье забурлило прямо бешеное.

   Лишь Яван не выражал никакого восторга, да бывший царь, а ныне карлик, словно пёс прикованный к трону, фыркал злобно на эту колобродню и на сынков подлых глазёнки пучил.

   Не буйствовал и Двавл. И хотя на харе он искреннее довольство явил, но, если присмотреться, губами при этом шевелил. И ежели бы слышал его царь Управор, то удивился бы очень, ибо вот какие слова испускали змеиные уста его братца: «Радуйся, радуйся, липовый царь, но не думай, что будешь править. Ты – глупая голова, а я – мудрая шея, и править будет тот, кто мудрее».

   Между тем, когда вал вопиющей лести и блеск угодливой прелести достигли, казалось, апогея, за копошившегося у его ног карлу зацепились очи дюжезлодея. Увидал царственный сынок, что папаша его величию не радуется, и гневу он враз предался.

   – Это кто тут ещё ползает?! – взгремел Управор грозно. – Неужели великий Черняк?! А мне показалось, что это червяк. Ха-га-га-га-га!

   И все остальные его в  ржании поддержали. Уж очень черти возрадовались, как новый царь унижает старого. И ещё пуще разгорелось веселье, когда тот карлика за цепь притянул к себе, а потом ногу на хребет ему установил и к полу придавил.

   Завопил уродец от боли, заверещал, а Управор его поучал:

   – Али забыл ты, козлина, как меня тут давил?! Теперь очередь пришла моя. На! На! На!..

   И чуть было в пол не втоптал визжащего урода. А затем ножищу со спины его снял, перед рожей урода её поставил и такой приказ объявил:

   – А ну целуй мою ногу, царская морда! Коли оближешь её со тщанием, то я пред всей публикой обещаю: все твои прегрешения прощу и за город тебя отпущу! Даже повышение тебе дам. Ты же у нас был бесчинный, а тут дорастёшь аж до первого чина. Ха-га-га-га!

   И так, скотина, опять зареготал, что аж за пузо взялся. Ну и грянули за ним все прочие, до чертячьих забав охочие; а когда уродец и впрямь ногу Управорову полез лобызать, так многие от хохота на пол начали падать.

   И вдруг ярое рычание оборвало злое веселье. А это, оказывается, Черняк сынку в ногу по-бульдожьи впился.

   – Ы-ы-ы! – тот завопил. – Меч тебя перережь, проклятый клещ! Вот припиявился же, ангел! А-а-а! У-у-у! Уберите его отсюда! Ай!..

   А сам по чём попало карлу колотит, от себя его отрывает, да только ничего у него не получается.

   Ну тут подручные набежали, глотку карлику пережали и от царской ножки его оторвали.

   – Бейте его! – вскричал Управор бешено.

   Оголил он свою голень, глядь – а там кусок мяса от тела оторван, и кровища из раны бежит.

   – Кто мне плоть-то заживит? – взорвался раненый. – А ну живо, твари!

   Подбежал к нему некий чёрт – видно легка;рь, здоровье ворачивающий, – и колдовать над вавою начал: руками у голени поводил, зелёным сиянием, из ладоней исходящим, ногу осветил, дунул на неё, плюнул, потом руки отнял – а раны как не бывало. За ручки подручные на трон царя усадили, а другие послухи той порой Черняка ногами добивали. Не выл он боле, не кричал, а сознание утерял и мешком на полу валялся.

   – Прекратите его колотить, – повелел Управор. – А то раньше срока концы отдаст. Так... В предбанник, где жуткий вой, уволочь скорей эту сволочь!

   Холуи тогда цепь отсоединили, тельце урода крючьями подцепили и с глаз долой его уволокли, а новый тиран на Явана обратил наконец своё внимание.

   – Ага! – он сказал. – А вот и мой трофей! Что мне с ним сделать посоветуешь, Великий Змей?

   Это он к Двавлу за вразумлением обратился.

   Ну, тот за словом в карман не полез и вот чего братцу посоветовал:

   – Я так полагаю, ваше величество, что нам качество боле мило, чем количество. Изрядный экземпляр этот Яван, редкий, и я считаю, что его на нашу сторону надо привлечь... Ну а нет, так в душемолку на помол – делов-то...


   – Хм, а может, его сразу в расход, вместе с тем уродом?

   – Успеем, – усмехнулся идеист. – Попытка не пытка, зато пытка – попытка. А пытка у нас всегда есть про Явашкину честь. Да и не только про его...

   И Двавл в ладоши хлопнул два раза, усмехнувшись притом злорадно.

   Муторная музыка заиграла, и откуда-то сверху, извиваясь в путах как змея, появилась... связанная Борьяна. Она на вертикальном шесте висьмя висела, будучи к нему притянутой спиною. Руки у неё вывернуты были назад, ноги внизу стянуты прочно, зато голова оставалась свободной, лишь кожаный ремень перетягивал её рот, чтобы ни одно слово не вырвалось из её глотки.

   Сердце у Явана ухнуло в яму, когда он увидел Борьяну в столь жалком состоянии. Было ясно, что ей крепко досталось: оба глаза у красавицы оказались подбиты, алые её губы были в кровь разбиты, и всё её тело ладное, лохмотьями кое-как прикрытое, синяками и ссадинами было покрыто.

   – О, моя милая княжна, что я вижу, какая досада! – воскликнул сочувственно Управор, едва Борьяну увидал. – Ай-яй-яй!

   Подпрыгнул он с трона, к пленнице подошёл, вокруг неё обошёл, языком цокая, и приказал повелительно:

   – А ну-ка освободить главыршу Борьяну! Что за дела? И кто приказал?..

   Да только Двавл тут руку поднял, холуёв остановил и не преминул царю возразить:

   – Погодите, ваше величество, не спешите! Вспомните про ваше крепкое слово, кое было воцарения условием. Вот я и заявляю: мне необходима княжна Борьяна, чтобы подействовать через неё на Явана. Авось и поумнеет сей злодей, представление с её участием лицезрея...

   Морда Управорова от гнева побурела, глазищи выпучились и кровью налились, но повеление властное, уже было готовое через его пасть раздаться, он усилием воли на устах запечатал. А всё потому, что царская власть дороже ему была, чем любая страсть.

   – Хм! – он ухмыльнулся. – Как говорится, всё к лучшему. Увы-увы...

   И он воздушный поцелуй послал несостоявшейся невесте, словно извинение ей принося за своё бездействие.

   – Да не переживайте вы так, государь! – царя Двавл стал утешать. – Ибо эта тварь с Яваном тайно обвенчалась.

   – Ах, та-а-к! – взбеленился тот. – Ну, это меняет дело. Ишь нашла себе мужа, жаба ты в луже. Тьфу!

   А Двавл прямиком к Явану направился и, туда подойдя, в стальные его очи поглядел и старую песню запел:

   – Ну что, Говяда – может, ты передумал? Новому государю присягу давать будем? Или я умываю руки... Считаю до трёх. Раз!

   Сузился Яванов глаз.

   – Два!

   Нулевая его реакция.

   – Три!!!

   Ага, жди...

   – Ну, смотри...

   И Двавл к Борьяне резко повернулся, посохом на неё указал и громко приказал:

   – Повелеваю!.. Содрать с этой красотки нежную её кожу, а затем жаровню сюда принести пламенную! Будем эту тварь на медленном огне жарить, а потом её сожрём и плоды мести в отношении предательницы пожнём!

   Ропот ужаса по толпе вельмож прокатился; впрочем, рукоплесканиями и оживлёнными восклицаниями он тут же сменился. Лишь на роже Управоровой ни один мускул не дрогнул: гордо он на троне восседал и величие неправедной власти собою являл.

   Двавл же к Явану обернулся, руки в стороны развёл картинно и заплёл лживых слов паутину:

   – А что делать, Ваня, что делать – тебя ж ведь не переделаешь... Поглядишь напоследок на наши развлечения, ну а коли тебе глядеть будет невмоготу, то ты не стесняйся – скажи, что хватит, что-де согласен нам служить, а мы – чай, не звери какие! – тут же повелим казнь отложить.

   Взрыв хохота безудержного потряс своды зала, когда тёмный князь свои издевательские слова досказал. И только один Яван в ярости из цепей рванулся, да тут же буянить и тормознулся, ибо острейшие шипы впервые броню на нём пронзили и, казалось, последние в этот миг его оставили силы.

   А там впереди дорогое для него существо в путах отчаянно забилось; замычала княжна, вырваться попыталась, а к ней уже с крючьями и ножами безжалостные палачи бежали, и приблизилась уже великая для обоих мука – зрелище весёлое для злых садюг.