Ключников четвертый

За свою долгую жизнь я повидал немало «мессий», «христов», «архангелов», прочих «высоких» духов. Одни из них домогались поклонения, другие пытались всучить для распространения свои труды, третьи просили денежной помощи, четвертые... Однажды мне встретился «четвертый», которого не могу отнести ни к какой категории. О нем и хочу рассказать, хотя и знаю, что многим мой рассказ покажется вполне фантастическим.

Нынче осенью, а точнее, в начале октября 2008 года, побывал я на острове Патмос, который находится на реке Катунь в районе поселка Чемал. Остров еще называют «Макарием» в честь святите¬ля Макария (Невского), который прибыл в эти места в середине XIX века молодым священником, прослужил здесь много лет, миссионерствуя среди местного населения. Это был выдающийся подвижник православия, который не только исполнял свою церковную службу, но был учителем грамоты, врачом, акушером, наконец, мудрым советчиком жителей Алтая и по части дел духовных, и по самым разнообразным проблемам мирским. В любое время дня и ночи он отправлялся верхом на лошади в отдаленные стойбища, выполняя неотложные нужды алтайцев. И оставил по себе в этих местах легендарную память. Это он назвал остров на сибирской реке Патмос.
Конечно, не случайно Макарий дал ему такое название. Есть церковное предание, что евангелист Иоанн Богослов, получивший Откровение (по-гречески Апокалип¬сис), на острове Патмос имел видение двух будущих храмов. Один из них должен появиться на Патмосе, а другой — в Сибири, в горах Алтая.

Предание местных алтайцев говорит, что последняя битва между силами Света и силами тьмы произойдет на реке Катунь и победное знамя Владыки мира — Белого Бурхана будет развернуто сначала над горами Алтая, а затем над всем миром.
Вот с такой информацией, вековой и двухтысячелетней давности, размещенной на многих рекламных сайтах туристических фирм в Интернете, я приехал с группой друзей в поселок Чемал Республики Алтай.

Нам повезло. Многолюдное в летние дни место паломничества оказалось пустынным, а обстановка – дивной. Щедро сияющее, но не жаркое солнце, огромное, без единого облачного пятнышка небо и роскошная палитра золотой алтайской осени. Мы оставили машину на месте, обозначенном для пар¬ковки, и отправились к острову че¬рез сосновый бор пешком. Лес кончился, нашим глазам от¬крылся висячий мост через реку, за ним — громада острова. Я бывал на Катуни во многих местах, начиная от ее зарождения в ледниках Белухи, далее по течению в Катон-Карагайском районе Казахстана, в районе Усть-Коксы, по Чуйскому тракту, наконец, в шукшинских Сростках, перед ее соединением с Бией и образованием Оби. Видел острова, пороги, живописные глыбы среди речной катунской стремнины, но ничего подобного Патмосу не встречал на реке нигде. Ост¬ров походил на замок, но только не мрачной средневековой архитектуры; или на древний русский струг, но колоссальных размеров. Сходство именно с расписным стругом придавала также пылающая крона осенних лиственниц, берез и ярко-красных кустов на фоне темно-зеленых хвойных деревьев.

Мы ступили на мост, глянули вниз и замерли...
Сверху остров выглядел как драгоценный камень. Только цвет кольца был бирюзовым, а камня — золотым.
Катунь в осеннюю пору на всем своем среднем течении имеет яркий бирюзовый оттенок. Она лишь в истоках, когда вытекает из ледников, белого цвета, откуда, кстати пошло название Беловодье и в конце, когда становится Обью, приобретает серо-зеленый оттенок. Здесь же, у Патмоса, Катунь, замедляя бег, становится похожей на прекрасный зелено-голу¬бой витраж, в котором причудливо меняются разные водяные знаки, словно кто-то рисует таинственные иероглифы в воде.
Описываю то, что поддается не¬которому описанию, но никакими словами невозможно передать чарующую тишину, которая охватила меня, когда, стоя на мосту, я смот¬рел вниз, в небо и окрест. Состояние можно было назвать блаженством, экстазом, исихией, катарсисом, полнотой жизни... В словах ли дело?..

На острове возвышался небольшой храм. Встретившая нас там послушница Татьяна тихим голосом рассказала историю его возникновения, гибели и нового рождения. Построен был храм в начале прошлого века по благословению того самого легендарного Макария, который после своей службы на Алтае и в Томске был переведен в Москву, стал митрополитом Московским и коломенским. Но Алтая не забывал, построил в Чемале не только церковь на Патмосе, но так¬же больницу, школу. Храм в конце 1920-х годов большевики разрушили.

А в 1991 году в поселке появилась чета москвичей — Виктор Николаевич и Галина Сергеевна Пав-ловы. Они задумали восстановить труды Макария. Для этого продали московскую квартиру, машину, мебель, приобрели на Алтае скромное жилье, а все остальные деньги вложили в восстановление храма. Для начала построили висячий мост, по¬том взялись за строительство церковного здания, которое завершила уже Барнаульская епархия...

Иконы появились... Обновляются ... – Мироточат… - торжественно закончила свой рассказ Татьяна, подведя нас к ликам Божией Матери и Николая Чудотворца.

Тонкий аромат мира исходил от образов. Светлые лики проступали сквозь почерневшую от времени олифу.
Покидая Патмос, я решил посидеть в лесу на берегу Катуни. Выбрал уединенное место, сел на лавочке. Сколько просидел, сказать не могу, течение времени в этом месте не чувствуется, словно оно остановилось. Но думаю, моя созерцательная пауза продолжалась недолго. Если бы отсутствие было длительным, то друзья, прошедшие вперед к машине, наверняка вернулись бы меня искать и нашли быстро, потому как лес вокруг храма невелик.
А мое душевное состояние, когда сидел на лавочке, было продолжением блаженства, испытанного на острове, но послабее, и сопровождалось разными мыслями, которые медленно проплывали в го¬лове, как облака в небе. Я пытался сосредоточиться, молиться и вдруг боковым зрением заметил, что рядом со мной на скамейку кто-то сел. Повернув голову, увидел человека в черном монашеском одеянии, средних лет, голубоглазого, с небольшой бородкой. Солнечные лучи, пробивавшиеся через ветки высоких сосен, создавали иллюзию голубой дымки, словно на картинах Шишкина. И лицо человека казалось нереальным в окружении этой дымки, парящим, призрачным. Я инстинктивно сделал мыс¬ленное крестное знамение. Чело¬век улыбнулся, видимо, почувствовав мое душевное движение.

- Понимаю, понимаю ваше состояние, обороняетесь против прелестей. Успокою вас, я вполне реальный человек, не видение, не фантом. Хотя... — он несколько секунд помолчал, — здесь бывают и фантомы, скажем так, невысокого свойства...
- Вы о чем?
– Когда окончилось строительство этого храма, некоторое время здесь не было насельников-монахов. Пришлось оставить сторожем одного из бывших строителей. Вызвался сам на охрану, клялся, что не посрамит имя Иоанна Богослова, в честь которого назван храм. Но стал безобразничать, пить, водил сюда друзей-пьяниц, как сам, и, в конце концов, умер от инфаркта. Сейчас тень его бродит в этих деревьях. Некоторые чувствительные люди видят эту мрачную тень, спрашивают: как черти могут добраться до самых святых мест?
- У меня тот же вопрос, — заметил я.
- Не хитрите, сами знаете, как они в такие обители добираются.

Где много света, там много и тьмы, не так ли? я ведь читал ваши книги и статьи. Знаю ваше лицо, фа¬милию и имя.
- Ну что же, давайте знакомиться лично. Меня вы знаете. Кто вы?
- Можете называть Иваном Ивановичем, — как-то странно улыбнулся монах.
Это не по правилам, Иван Иванович. Вы знаете мое настоящее имя, а сами укрываетесь за псевдонимом.
- Ну что ж, называйте отец Иоанн. - Все-таки объясните, отец Иоанн, почему там, где больше становится церковного света, увеличивается безбожная тьма? Количество церквей и священников в стране растет, а нравы не улучшаются, число чертей тоже растет. Почему?
- Есть разные причины... Одна из них в том, что в Церковь сегодня хлынул разный люд. Кто-то идет в священники, чтобы укрыться за алтарем от штормов жизни, про¬жить спокойную жизнь на земле и заслужить себе место в раю. Все нынче понимают, идет светопредставпение, нужно пристроиться поближе к Богу. Укрыться, так сказать… А какой от них свет, от этих укрывающихся?
— Странно слышать от вас такие слова, отец Иоанн, — удивился я. — Вы говорите о своих коллегах «разный люд», а я знаю со¬всем других священников. Один, не оставляя священническую свою службу, возглавил колхоз в родной деревне. Не мог смотреть равно¬душно, как разваливается хозяйство и спиваются мужики. Мне рас¬сказывают, трудится день и ночь, на обеих нивах, так сказать. И я не одного такого знаю.
- И я таких знаю. И Макарий был таким, иначе мы с вами не встретились бы здесь. На том стоит и стоять будет Церковь. Пока не переведутся они, живые люди. Церковь ведь не фирма — люди.
- Тут мы с вами сходимся, отец Иоанн. Люди эти есть в Церкви, были в прежней власти, есть в нынешней. Дело ведь не в том, как называется организация, главное, кто правит в ней. Но живых людей мало, ох, как мало!
- Конечно, мало. Их никогда много не было. Помните, Господь собрал апостолов и сказал: идите и проповедуйте Слово Мое. Вас мало, но вы — закваска. Придет время, тесто будет готово, черти одумаются.
- Таких слов, про чертей, в Евангелии что-то не припомню, — усмехнулся я.
—Это я вам говорю, — улыбнулся в ответ собеседник, — уточняю слова Господа.
- Вам дано право уточнять Евангелие?
- И вам оно дано. И любой, кто говорит правду может дополнять Господа. Мыслью. Словом. Делом.
Право и правда — одно и то же.
- Как вы хорошо сказали! Наши демократические ораторы вам бы за такие слова поаплодировали, — ехидно поддакнул я.
- Что аплодировать, одумаются черти! — решительно повторил отец Иоанн.
- Вы так считаете?
— А куда им деваться! У них ведь сегодня тоже полный разброд: говори, что хочешь, делай, что хочешь, денег полно, а счастья нет. Прелюбодействуют, жиреют, отстреливают друг друга, болеют дурными болезнями, спиваются. Если не сами, так дети... А тут еще наводнения, землетрясения, ополз¬ни... В Европе морозы ударили. В Америке торнадо...
- Подождите, подождите, вы о каких чертях?..
- О тех, что были, о тех, что есть, о тех, что мельтешат на телевидении нынче. Вспомните большевиков: начали, как черти, устроили в России великую смуту, а по¬том людьми стали, спасли страну от страшного врага, да и не толь¬ко свою, построили могучую державу.
— И увенчали ее рыночным раем... - Дело обыкновенное. Соскучились по революциям. Устроили новую, денежную, конца ей пока не видно...
- Мне приходилось беседовать с некоторыми нынешними деятелями, в одночасье ставшими миллионерами. Что-то не замечал я у них желания, как вы выражаетесь, одуматься. В голову не приходит от своих щедрот помочь медицине, детям, школам.
- А человек и не может измениться сам. Изменяет человека Господь. Он его сотворил из глины, вдохнул СВОЙ ОГОНЬ и обжигает глину веками. Глина эта лжет, грабит, бесчинствует, а Он ее обжигает, но и отжигает. Когда потихоньку, когда круто...

Вы ведь в ваших статьях цитируете Писание: «Бог есть огонь поедающий». Разве не так? Если посмотреть на историю, то там действительно огни, огни и огни. То войны, то революции, то природные бедствия...
- Когда это кончится, по-вашему, отец Иоанн?
- Уже кончилось, — неожиданно ответил мой собеседник. — Гляди! — он вдруг обратился ко мне на «ты»…

Я огляделся. Передо мной пылали тем же ярким осенним пламенем свечи берез и лиственниц, плыл по бирюзовой Катуни прекрасный струг Патмоса, рядом стояли темноликие сосны. Но все было другим, и я сам сделался другим. Я чувствовал себя водой Катуни, храмом острова, каждой травинкой и каждым деревом этих мест. Блаженное состояние усилилось во много раз, и в то же время все тело пронзил священный трепет. Вспомнились пушкинские строки: «И внял я неба содроганье, и горний ангелов полет, и гад морских подводный ход, и дольней лозы прозябанье...»
—Отец Иоанн, это вы со мной сделали такое?..
Но на мой вопрос никто не ответил. Я повернулся к собеседнику — скамейка была пуста. Я встал и отправился к машине.

Прошло три месяца.
Конец каждого года и начало следующего я обычно провожу в Москве у сына. Решаю кое-какие деловые вопросы, главным образом, издательские. И в этом декабре тоже отправился в столицу. Сын живет рядом с Лефортовским пар¬ком, и я обычно по утрам делаю там часовую физзарядку. Теперь чаще всего в эту пору в Москве идет мокрый снег или дождь, и я в парке присмотрел нечто вроде крытой танцплощадки, там прячусь от непогоды.
...Отжимаюсь на руках от пола, рядом падают капли дождя, вдруг смотрю: возле моей головы вырастают мокрые башмаки.

Поднимаюсь, вижу знакомое улыбающееся лицо.
Отец Иоанн! Какими судьбами?!
- На этот раз имеете полное право называть меня Иваном Ивановичем.
В самом деле, мой знакомый был в плаще и в кожаной кепке, наподобие той, какую носит московский мэр. Голубоглаз, свеж лицом, но... чисто выбрит.
- Разве монахам разрешается брить бороду и ходить в цивильной одежде? — осведомился я.
- Это то, что вас в данную минуту больше всего интересует? — весело рассмеялся он.
- Нет, меня больше всего интересует ваша удивительная способность внезапно исчезать и так же внезапно появляться.
- Многолетняя тренировка, вроде вашей зарядки, — уже без улыбки ответил Иван Иванович, он же отец Иоанн.
- И все-таки, как вам это удается?
- Что именно?
- Ваши внезапные появления.
- Так вы же сами в своих книжках рассказываете о телепортациях, о всяких чудесах.
- А еще там, на Алтае, вы ввели меня в удивительное состояние. Когда же очнулся — вас нет. У меня столько вопросов возникло...
- Отвечать?
- Был бы вам признателен.
- Тогда по порядку. Насчет того, как удается. Рабочая необходимость. Ушел же я спокойно, не слишком быстро, а вы пребывали в вашем... — он помолчал, подыскивая слово, — гипнотическом состоянии. Так что никакой телепортации не было.
- А в то состояние вы меня ввели? Он ответил вопросом:
- Скажите, когда-нибудь раньше вы испытывали чувства вроде тех, которые возникли у вас на Алтае в моем присутствии?
- Да было нечто похожее в Москве много лет назад, потом лет восемь назад я испытал подобное в Индии. Случалось испытывать восторг прежде и на Алтае.
- Я спрашиваю не о восторге, — нахмурился мой собеседник,
— я спрашиваю об ощущении единства с миром.
- Такое пережил, пожалуй, впервые.
- Прогуляемся, — неожиданно предложил «Иван Иванович».
Я взял его имя в кавычки, потому что он явно не был ни отцом Иоанном, ни Иваном Ивановичем. Прежде всего — возраст. Ему можно было дать и двадцать пять, и пятьдесят. Свежее, молодое, чуть загорелое, совершенно не московское лицо человека, приехавшего откуда-то с гор, где много солнца. И в тоже время лучи морщинок в углах живых голубых глаз.
- Сколько вам лет? — спросил я.
- Восемьдесят — подойдет?
- Я промолчал. Меня начала не¬много раздражать эта игра в таинственность. Чего он хочет от меня? Мы прошли мимо заколоченного досками, приготовленного к реставрации скульптурного Лефорта, спустились к пруду. На еще не замерз¬шей поверхности воды плавали утки. Мой спутник вынул из карма¬на целлофановый пакет, высыпал содержимое на берег. Утки подплы¬ли к берегу, но остановились поодаль, ожидая, когда мы удалимся. Мы поднялись к соседнему кафе. Утки высыпали на берег, принялись подбирать корм, ссорясь, выхватывая кусочки пищи друг у друга.
- Вот так и люди, — промолвил мой знакомый, …«хлеб наш насущный даждь нам днесь — и возвращайся в свои небеси, не мешай нам жить, как жили. А хлеб мы как-нибудь поделим сами…»
- Вы о ком — «возвращайся»? — с нарастающим раздражением спросил я.
За свою долгую жизнь я повидал немало «мессий», «христов», «архангелов», прочих «высоких» духов. Одни из них домогались поклонения, другие пытались всучить для распространения свои труды, третьи просили денежной помощи, четвертые...
- Я как раз принадлежу к четвертым, — угадал мои мысли «Иван Иванович». — Не «мессия»,
не «Христос», не «архангел». Обыкновенный Божий человек, которому, правда, не восемьдесят, а все сто восемьдесят, может быть, даже тысяча восемьдесят лет.
- Неужели столько? — иронически заметил.
- Зря иронизируете. Я говорю о том, что люди приходили на эти берега двести восемьдесят и тыгсяча восемьдесят лет назад, что утки плавают в Лефортовских прудах четвертый век, а раньше, до Крещения Руси, плавали в соседней Яузе. Летом и осенью. Зимой улетали на юг. Теперь живут в Москве круглый год. Пока льда нет — в пруду, пруд замерзнет — переселятся на Яузу. Она ведь благодаря достижениям цивилизации свобод¬на ото льда круглый год. Сточные воды и мазут не дают передохнуть. Я правильно говорю?
—Вы говорите очевидные вещи. Или, как выражается один наш ученый, — невероятно-очевидные.
- Я скажу вам еще одну невероятно-очевидную вещь: скоро и пруды не будут замерзать зимой.
да, ученые говорят о потеплении климата на Земле.
«Иван Иванович» остановился и пристально взглянул мне в глаза. Его собственные глаза из голубых сделались темными, глубокими и словно проникали в душу. Мое раздражение куда-то ушло, я почувствовал себя в обществе собеседника легко и радостно.
- Что еще говорят ваши ученые? — спросил он.
- Они говорят, что вслед за финансовым кризисом разразится экономический, потом системный.
- Тоже правильно, кроме последовательности. Наше движение вперед совершается в обратном порядке: системный кризис идет уже по меньшей мере две тысячи лет, экономический и политический — весь двадцатый век, а финансовый действительно начался, потому что мир сходит с ума от доллара. Представляете себе, одна страна напечатала несколько десятков тонн зеленых бумажек и заставляет население планеты стонать от ужаса, что мир пойдет ко дну, если эти бумажки ничего не будут стоить. Не бред ли?!
- Я не ответил.

Мой собеседник остановился и вновь своим цепким взглядом зацепил мой:
- Я прошу вас написать о на¬шей беседе. Все запомнили, о чем мы говорили? У вас хорошая па¬мять? — строгим голосом спросил он.
- Пока не жалуюсь.
- Напишите о том, что видели на Алтае, что Судные времена, описанные Откровением апостола Иоанна, закончились, что. Новая Земля и Hoвoe Небо над нею уже состоялись. А зеленые бумажки истлеют так же, как желтые осенние листья, упавшие с деревьев...
- Но пресса нас пугает всякими ужасами.
- Какими, например?
- Ссылаются на пророчества Кейси и Ванги, например, что Америка пойдет ко дну, что Европу тоже захлестнут волны Океана.
- Разве такое на Земле не случалось? И потопы были, и огонь сжигал материки. Люди перебирались на другие земли, начинали новые цивилизации.
- Еще в ходу сейчас сценарии мировых войн за природные ресурсы, за пресную воду.
- Пусть сценаристы и воюют. А люди устали. Эпоха мировых войн закончилась. Вряд ли кого, кроме кучек фанатиков, заставишь сегодня воевать.
- Говорят и показывают фильмы о возможности завоевания нашей планеты злобными инопланетянами.
- Ну да, говорят и снимают кино те, кому за это платят зелеными бумажками.
- Иван Иванович, я так и не понял: кто вы? — озвучил я вопрос, который все время вертелся у меня на языке.
- Я же вам сказал: Иван Иванович Иванов, он же отец Иоанн. Разве сказано недостаточно внятно? — с какой-то затаенной усмеш¬кой упрекнул меня мой собеседник.
—О чем же нужно написать еще? — вздохнул я.
— О том, что век бесов заканчивается, что они должны стать людьми или уйти с планеты навсегда. Что над Сибирью, а потом над Россией и всем миром поднимается солнце Новой Эпохи. Кошмары прошли. Я бы назвал нынешнее со¬стояние России театром абсурда. Но — на авансцене. А в глубине сцены начинается новая, настоящая жизнь.
- И вы думаете, читатели поверят, что я описал реальную встречу?
- Поставьте в заголовок «фантастический рассказ» или как у Достоевского — «Сон смешного чело-века».
- А если серьезно: чего вы от меня хотите?
—Я уже сказал: напишите о том, что закончилась эпоха войн, революций, а также всяких гадостей: попсы, финансовых афер, борьбы за ресурсы, государственного интриганства. Что наступило время Истины, только Истины, ничего, кроме Истины...
—Иван Иванович, пощадите, я обыкновенный человек! — взмолился я. — На Землю приходили великие пророки, они предупреждали о грядущих бедствиях, люди побивали их камнями, или распинали, или не слушали... Теперь, вы говорите, идет спектакль абсурда... Меня воспримут как участника программы «Аншлаг, аншлаг!».
- Не случится ни первого, ни второго...
- Почему?
- Первого — потому что вы не сулите людям никаких ужасов. Ужасы кончились.
А второе — вы хотите, чтобы я навеял «человечеству сон золотой», как сказал поэт?
И сны закончились. Наступает век Истины, век реальности, об этом я твержу вам.
Речь моего собеседника, казалось, проникала в каждый атом со¬знания. «Иван Иванович» говорил просто, убедительно, и в тоже вре¬мя я чувствовал, что рассудок восстает против всего, сообщенного моим новым знакомым.
- Но с людьми-то, с людьми что будет, Иван Ивановичу!
Вернется к ним человеческий образ.
- Но как?
- Вот вы только что сказали про сон золотой. Он ведь прописан во всех религиях, особенно на Востоке. Сказано, что наступит Час Икс. Все человечество на мгновенье заснёт и проснется другим... — Kaким же?
— Таким, как вы почувствовали себя на Патмосе. Понимающим, что вы и береза, вы и река, вы и травинка, и кедр, все мы – части одного Великого Целого, которое называется Земля, Природа, Бог.
Что не нужно уродовать Землю, не нужно выхватывать друг у друга куски, потому что уродуешь само¬го себя, выхватываешь куски, которые тебе и так принадлежат…
Голос человека, шагавшего рядом со мной, сделался взволнованным, страстным, высоким. Дождь в Лефортовском парке прекратился, выглянуло редкое в эту пору московское солнце. Заблестела темная, влажная кора лип, при¬ободрилась зеленая травка, сохранившаяся еще кое-где на газонах.
И вновь повторилась алтайская история. Пока я разглядывал распогодившийся парк, звуки шагов рядом прекратились. «Иван Иванович» исчез, как сквозь землю про¬валился. Когда я подумал об этом, тотчас пришла контрмысль: «Ну, уж только не под землю... Там ему делать явно нечего».
Вернувшись домой, я последовал настойчивому совету «Ивана Ивановича»: набрал диалоги с ним на компьютере, назвал их фантастическим рассказом, подумав немного, добавил слово «вполне».

Юрий КЛЮЧНИКОВ

http://planeta.moy.su/blog/jurij_kl...012-08-23-27877