Двадцать дней до войны

ДЕНИС КАМЫШЕВ
ДВАДЦАТЬ ДНЕЙ ДО ВОЙНЫ

Город замер. Город затих, как приходящий под утро пьяный муж. Бархатный сезон. Сентябрь. Ожидание войны. «Мы вас убьем!» - кричали турки, египтяне, иранцы под молчаливое поддакивание сирийцев и ливанцев. На заднем плане россияне активно болели за тех, кто ненавидел их самих не меньше, чем палестинцы ненавидели Израиль.
Израиль близоруко щурился сквозь толстые линзы внешней политики и растеряно моргал удивленным правительством, сжимая в потных ладонях кастет в ожидании, когда его уже начнут бить.
Ожидая войну, мы пили пиво и с грустью наблюдали жителей любимого города, в панике скупающих продукты. Пока мы отхлебывали пенистый прохладный «Бишоп», Россия, Украина и Канада отменили полеты в Израиль. А вдруг?
Народ резко потянулся к истокам, поэтому переполненные самолеты держали свой путь  в Марокко и Францию. Граждане не верили в свое возращение на «святые земли». Так как раньше уже не будет. Война!
Во снах наяву я видел вымершие улицы, разрушенные после бомбежки дома,  солдат, ищущих снайперов в окнах многоэтажек,  своего сына, кричащего над телом деда в разбомбленной квартире – и мне было страшно. Я понимал, что пока еще ничего не случилось, что, возможно, будущее пойдет другой дорогой, но видения приходили все чаще, и страх за близких рвал душу в клочья, словно голодный тигр. 
Пиво кончилось. Война еще не началась. В промежутке между пивом и войной нужно было чем-то себя занять. Я сходил в туалет. Пока освобождался от пива, турки пообещали послать свой флот в наши воды. Какать почему-то не хотелось. А хотелось дать кому-нибудь в рыло.
Вовкина жена, после принятия им внутрь пива, объявила ему гражданскую войну, экспроприировала совместно нажитое и депортировала КМСа по боксу в мою тесную съемную конуру. В ожидании войны мы взяли в долг виски у продуктового Санта-Клауса с грузинским акцентом. Пока я вспоминал, где закопал пулемет, война все еще не начиналась, а виски к тому времени закончился. Пельмени тоже закончились. Деньги закончились еще в день их получения. Тогда мама угостила меня борщом. Неожиданно для мамы борщ безвозвратно пропал без вести в моих непознанных глубинах. Жирными губами Иуды я поцеловал маму в ухо и понес остатки борща в стеклянной банке из-под помидоров к грустящему над тремя вареными яйцами Вове. Вова добил борщ, сыто заурчал и заснул, перегруженный пищей. А война все никак не начиналась.
Подбитая торпедой нищеты стиральная машинка прощально застучала развороченным временем барабаном, накренилась и дала течь. Когда мы оторвались от экрана с американским жвачным фильмом, наши вещи уже плавали в вытекшей из труб-вен мыльной воде. В сумерках уходящего дня мой мир, подобно броненосцу «Потемкину», открыл кингстоны и тонул. Взорвалась последняя лампочка в туалете, и я, как уходящий с кораблем капитан, сидел в клозете боевой рубки собственной жизни и шел вместе с этой жизнью в беспросветной темноте ко дну.
Вова курил дешевые вонючие сигареты, и я постоянно чувствовал себя в окопе среди партизан, курящих в кулак махорку. Зная, что я не курю, он периодически настаивался в дверях моей комнаты и пеплонизировал мою брезгливо сморщившуюся душу, словно гребаный вулкан с непроизносимым именем.  Он пил пиво и бросал пустые банки, как гранаты, под стол. Он пользовался моей жизнью, словно она была пошита исключительно на него. Открывал ящики моего стола, брал мои вещи, чистил зубы моей пастой, мылся моим шампунем, ждал меня от мамы с очередной едальной баночкой и шлепал в моем личном пространстве своими безразмерными сапожищами калированого жлоба, мешая мне сосредоточиться на своем богатом внутреннем мире. Он желал активного общения и поэтому с первой зарплаты не отложил деньги на съем квартиры, а купил новый ноутбук и ирландское виски, дабы в этом общении преуспеть. Увидев мой гневно удивленный взгляд, Владимир ретировался с бутылкой к соратнику по алкогольной зависимости, чтобы, прокравшись глубокой ночью в квартиру, красиво наблевать в коридоре. Война незаметно подступила под мою дверь, и мне уже хотелось его убить за бытовой беспредел и непроходимую тупость.
Война дышала водочным перегаром в Московском метро, война изливалась желчью на арабских телевизионных каналах,  война жила в аквариумах насилия американских фильмов, война свила гнездо в моей ненависти, уютно свернувшись кольцами и сжимая в смертельных объятиях мою душу. Она была, есть и будет. Только умные люди превратили ее в бизнес.
Война. Улыбчивый череп в земле, семидесятилетней давности ржавый штык, воспоминания исчезающих фантомов прошлого и оскаленные морды футбольных фанатов, нездоровые лица русских и не русских патриотов, эмоционально стреляющие в воздух из «калашникова» камуфлированные люди и густая черная река ненависти.
Я подошел к стряхивающему пепел на мой диван Вове, обнял его и сказал: «Прости меня, брат!» И уже потом врезал ему со всей дури по скуле…
14.10.11.