Пляска Смерти

Чума почти съела целый город: дома смотрели пустыми окнами-глазницами на узкие улочки, которые утонули под натиском старого тлеющего тряпья и отбросов. Из дверных проёмом изредка доносились всхлипы сжигаемых черной смертью людей. Караульные у ворот уже были мертвы. Их пустые лица выражали животный страх. Они осели ничком у своих постов, крепко сжимая окостеневшими руками алебарды. Изредка на пустынных улицах и площадях выжившие, источающие зловонный запах, тащили  повозки, нагруженные безликой массой трупов. Силуэты докторов, облаченных в черное и в масках падальщиками сновали по городу в поисках особо удачливых обывателей, но не находили их  и поспешно сворачивали за угол и исчезали...

Мы были молоды, но уже не невинны. Мы вытащили из дома местного лорда длинный стол, из закромов достали ещё не испортившиеся яства и бочки пива. Нашли даже почти чистую скатерть и растянули её по столу. Нашим любимым и почетным гостем был всякий: и благородный рыцарь, и бесчестный наемник; высокочтимый бургомистр и неудачливый вор; придворный архитектор и простоватый плотник; настоятель церкви и гонимый сектант; благочестивая дама и обыкновенная уличная девка. Одним словом-все, кто был ещё жив. И даже Черную смерть мы готовы были усадить за стол и приветствовать радостным криком на нашем пиршестве.

И мы танцевали. Разрывающий треск колесных лир, пронзительные вопли волынок, свист флейт и удары барабанов, отмеривающие секунды до конца, предрешенного и вполне логичного, наполняли наши сердца.

"Сэр Генрик, ты всё ещё предан своим обетам? Всё ещё убежден, что они кому-то надобны? Всё это благородство, вся эта честь, рождающая в тебе спесь превосходства и чистоты? Думаешь, что сюзерену, епископу и всем святым они до сих пор надобны? Ты видел, что с ними случилось? Нет? Они истлели, как поленья в очаге, от болезни и молитв, что произносили перед своей кончиной. Они были настоящими трусами. Боялись всего, даже собственных теней, видя в них убийц и предателей. Полагаешь, что  тебе откроется Царство Небесное? Уже своим рождением ты впал в первородный грех, от которого не защит ни меч, ни полог лесов. Отныне ты свободен, сэр Генрик, пируй с нами, пей с нами и ни думай ни о чем."

Мы спорили о тех вещах, которые были некогда смыслом наших жизней. Спорили остервенело, с пеной у рта, и не было конца этим спорам. Были разбитые и веселые лица, прав был каждый из нас. Мы ничего не боялись, не боялись быть наказанными или опозоренными. И доводили себя до исступления. От него у каждого из нас проносилась дрожь и била в самое сокровенное. И это был настоящий, правильный испуг. Мы боялись самих себя в исступлении, и никого другого. Мы скрывали под грубыми масками обезображенные бубонами лица. Но были настоящими перед друг другом и перед собой, были по-настоящему честными и искренними.

И мы танцевали. Мы обезумели в последние часы наших жизней. И ничего не ждали, ни начала ни конца. И мы кричали, то ли от радости, то ли от горя. Было всё равно, от чего кричать. В своих криках мы давали шанс нашим душам уйти, чтобы они спаслись. Именно так, без исповедей и причастий, и всего прочего. И с каждым криком нас становилось всё меньше, и мы радовались, и кричали всё дольше и сильнее.

И мы танцевали, и пили, пока Черная смерть не посетила нас, окончательно утопив весь город в безмолвии и в белом дыме погребальных костров.