Сестрёнки

рассказ

 Шёл сорок второй год.

 У Томочки и Ольги умерла мама. Стояла зима, на дворе стужа. В большом их добротном доме тепло. Только вот нет родной мамочки. Грустно, печально на душе у сестричек. В светлой гостиной с высокими потолками старинная горка из дуба, большой круглый стол, напольные часы с боем да иконы. Много икон. «Казанская» и «Двенадцать праздников» - от пола почти до потолка по углам широкой гостиной. Всегда горит лампадка. И великолепный белый рояль «Беккер». Это свадебный подарок маме от отца. Он тогда уже работал большим начальником в городе Туле. Был из священнической семьи, а пошёл по инженерной линии. Отец и увидал впервые Александру в кафедральном соборе, где она пела на клиросе, когда приезжала из Москвы на каникулы, где училась в консерватории. У Александры был изумительный голос! Мама сестричек была 1901 года рождения.

А за окнами дома, со двора, сад. Яблоневые деревья отяжелели в снегу, почернели от стужи. Кусты смородинника закутаны белыми шапками. Тихо в саду, морозно, белый чистый снег, покойно, даже не увидишь птички никакой… Ан, нет! Снегири появляются поутру, когда солнышко высветляет на мороз. Озаряется тогда душа человеческая! Вот странно устроен мир. Стоит только появиться  через тяжёлые тучи солнцу, как затеплится в тебе, услышишь удивительное чувство радости! Тем более, увидишь наяву на снегу или в хрупких на морози ветках деревьев, кустарников розовые комочки птах. И наполняешься жизнью, отогреваешься этой радостью, пусть даже на мгновение, хотя и живёшь в  печали.
А герани, сколько было душистой герани на подоконниках! Крупнолистая, вспоминала Оленька. По всему большому дому стоял аромат душистых цветов. Красные, розовые, белые, бордовые, малиновые, с меленькими ворсистыми стебельками. В красивых горшочках на подоконниках.
С улицы, окна дома, смотрели на кафедральный собор города Тулы, где после окончания консерватории служила юная Александра, мать сестричек. Регентом церковного хора. Там и повенчались Лаврентий и Александра.   
Жили дружно, с любовью, с Богом. Родилась Оленька, после неё Григорий, братик, Томочка, двое ещё младенцев было, но они умерли совсем маленькими, ангелами отошли в мир потусторонний. Перед всем этим в России случился переворот власти… В девятнадцать лет умерла Лидочка, старшая сестричка. А затем и война Отечественная, как  Божие наказание людям за сумятицу революций на земле.

Впервые же дни войны Григория, брата, призвали. Он был средним из благородного семейства Дьячковых. В девичестве Александра, их матушка, была Орлова – знаменитого дворянского рода.
Новая власть чужеродная не гоняла семейство. Стране нужны были образованные люди. Из грязи да в князи не всегда получается – без воспитания да образования.

Лаврентий работал начальником электросетей города. Служил верой и правдой своему Отечеству. А погиб, когда Томочке было всего годик. Оленька была старше сестрички на шесть лет. Она хорошо помнила своего отца: статный, красивый, голубые умные глаза, славянский разрез, нос прямой, высокий лоб. Такого человека не могла не полюбить юная красавица Александра, регент церковного хора.
 
Погиб Лаврентий нелепо, но всё в руце Божией.
В конторку, где сидел Лаврентий, вдруг с улицы вбегает рабочий и кричит, что там, на улице, ударило током монтёра. Лаврентий, сгоряча, сердобольная душа, выбегает из конторки и видит, что на деревянной лестнице, приставленной к столбу, голой рукой монтёр держится за провод и вес трясётся, исходя пеной изо рта. Лаврентий вскакивает на лестницу, хватает трясущегося под током человека руками, чтобы оторвать его от провода, и сам погибает вместе с монтёром. Конечно, Лаврентий был в шоке, тем более, зная, что за любую промашку подчинённых в то время начальника упекали прямо в тюрьму. В этом шоковом состоянии Лаврентий забывает про резиновые перчатки.
Оленька выходит замуж восемнадцати лет. У неё родился сынок, назвали Вячеславом. Муж её, красивый молодой человек, инженер, был одним из руководителей в городе при советской власти. Нравы при становлении этой власти были хамские. Муж сестрички загуливал с другими женщинами. Оленька не могла выдержать такого, ушла, рассталась с мужем.
Беда, как говорится, не ходит одна. Заболела воспалением лёгких мама, простыла. Она стала кашлять, кашлять. Её положили в больницу. Врачи тогда не могли остановить воспалительный процесс. В то время необходимых лекарств не было. Была война. Сестрички каждый день навещают маму в больнице. Красивые и кроткие, они так больше и не увидели свою мамочку живой.
В один из приходов сестричек в больницу, в коридор, как всегда, вышла медицинская сестра и сказала, что такая-то, такая умерла. Сестрички завернули свою маму в белую простынку и на санках увезли домой. Отпеть свою маму в соборе не было возможности, хотя он, собор,  непоколебимый, рядом с домом, вон на той стороне улицы. Священники все были запечатаны властью по тюрьмам, духовенства будто бы и не было. Александру в городе знали. Отпевали рабу Божью дома. В зимнюю стужу, сестрички увезли свою маму в гробу на санках на кладбище.

А жизнь стала ещё тяжелей.

Томочка помогала сестре воспитывать сына, оканчивая среднюю школу. Родной дядя сестричек работал главным бухгалтером на патронном заводе. Он устроил сестёр на работу к себе на завод. Тяжело было работать на производстве, тем более на заводе, когда с детства руки сестричек просились к белому роялю «Беккер». А как сестрёнки играли в четыре руки! 

 Жили впроголодь.
   
Сёстры прослышали, что в окрестных деревнях городские жители меняют свои вещи на продукты питания у деревенских. Ольга с Тамарой тогда решили обменять вещи, которые остались от матери. Конечно, они были дороги памятью, особенно тульский праздничный самовар! Такой сверкающий, будто из золота! Его выставляли в лучшие времена русской благородной семьи на праздники, когда в доме собиралось много гостей. Скудно жили сейчас… Сестрички отобрали из своих драгоценных вещей тульский самовар, шерстяную цветастую шаль, отрезы материалов, бронзовый подсвечник.

Горизонт начинал осветляться. Дали окрест замшили, становились пепельными. За лесом  растекались лёгкие мазки розоватой зари. Там, где-то далеко, выкатывало солнце. Оно было огромное. Солнце распалялось малиновым жаром. По небу, как-то прижимаясь пока   к горизонту, пошли чудные мазки перистых облаков, наливаясь розоватым светом, словно перья жар-птицы из сказки.  Перья разлетались выше и выше. Вот уже зарозовел снег на земле. А солнце ярилось да ярилось, выкатывая на простор вселенский.
Сестрёнки остановились передохнуть. Они не знали, сколько им предстояло пройти до первого селенья. Впереди и сзади была дорога, но Ольга и Тамара не думали возвращаться домой без продуктов. Из города они вышли ещё затемно. Так и шли  по деревенской дороге. Уже и солнце короткое скрылось. Зимний день потух. Темнело… Начинали высвечиваться крупные звёзды. Дорога проходила возле леса. Отдельные деревья сливались в нависающую над головой гривастую массу.  Послышался вой волка. «У-у-уу… У-у-ууу…», - один волк вторил другому, третьему… Становилось жутковато… Из чащобы светились жёлтые огоньки звериных глаз. Вот одна пара, вторая, третья. Они  впивались из тьмы голодным блеском в  путников. Сестрёнки чётко видели зрачки волчьей стаи. «Господи, помилуй! Господи, помилуй! Господи, помилуй!» Впереди послышался собачий лай, чуть погодя, вразнобой, собаки залаяли со всех сторон.
– Неужели добрались?! – радостно воскликнула Томочка, увидев очертания деревенских домов. – Огонёк светится! – голосок её задрожал. «Слава тебе, Господи!» – сёстры перекрестились и пошли к добротному дому на окраине деревни, откуда светился огонёк. Чем ближе подходили они к дому, тем радостнее было сознавать, что вот сейчас войдут в тепло, в деревенскую избу, их усадят за стол, приветят, накормят. Шли ведь всю дорогу голодненькие, съели всего в пути по кусочку ржаного хлебца.               
– Зайдём? – спросила старшая Оля, остановившись возле дома.
– Видишь, дым из трубы валит. Печка топится! – радостно воскликнула Томочка.               
Свет от керосиновой лампы тускло освещал окна дома. Было видно, что окна запотели от тепла.  На дворе залаяла собака.

На столе  – чугунок с картошкой, из него клубится пар, дымится пузатый самовар. В доме, только что, хозяйка с двумя ребятишками уселась поужинать.
– Ну, опять кто-то из городских?! – буркнула недовольно хозяйка, заслышав лай собаки на дворе, подумала: «Хорошо хоть, что  не спустила Шарика...»
Она взяла со стола лампу и вышла в сени. Свет от керосиновой лампы причудливо запрыгал по бревенчатым стенам избы, сеней, чуть охватывая тусклой желтизной просторную поветь. В глубине повети загоношились куры. Снизу, в стайке, пахло навозом.
– Кто там ещё?! В такую познь?! – хозяйка спускалась по лестнице к входной двери. Она слышала робкий стук в тяжёлую дверь. Если не собака, так бы и не услыхали… Стучались бы всю ночь. – Открывайте, не закрыто! – у двери завозились. Сестрички толклись у дверей, тянули её на себя, но не могли открыть. Думали, что их не хотят впускать. Хозяйка поставила лампу на приступок, потянула на себя входную дверь. Сестрички прямо-таки ввалились в сени с большим узлом в руках.  Санки с полушубком остались во дворе. Хозяйке показалось, что пришедшие к ним в дом, совсем ещё девчушки.
– Проходите скорей! – возвысила голос хозяйка, приглядываясь к девчушкам сверху. Она сразу отметила, что у них в руках большой узел добра. – Давай, побыстрей закрывайте дверь-то! Мороз ведь! – клубы морозного воздуха затекали в сени.
Хозяйка подхватила лампу с приступка и, освещая дорогу, зашагала сквозь сени. Сзади, поскрипывая намёрзшимся снегом на валенках, шли сестрички.
– Мир дому сему! – сказала старшая сестричка, улыбаясь, когда они вошли в тёплую избу. Взгляд голубых глаз Олюшки внимательный, добрый. Она сразу поняла, что попали к рьяным колхозникам. На видном месте в избе не было икон, как у них в Туле, в отчем доме. На стене, в тусклых отблесках от керосиновой лампы, висел большой портрет Сталина, вырезанный из журнала. Она хотела сделать крестное знаменье, но удержалась, а только улыбнулась. Жизнь заставляла быть мудрой. Сёстры увидели посреди зала стол с большим чёрным чугунком. Из него клубился пар от свежесваренной картошки. Ароматно пахло. Сестрёнки, словно и не замечали русской печки, от которой веяло теплом, приковывая свои взгляды к столу. А печка в двух  метрах от входной двери возвышалась аккуратной мощной глыбой из красного кирпича. Во многих местах побелка облетела. Под потолком, между печкой и бревенчатой стёсанной стеной, в проходике, который вёл на кухню, – гроздья золотистого лука. Они были навязаны на тонком деревянном шестике. Слева от печки, в угловом простенке избы, кровать с чистой постелью, белела гора подушек.
– Картошка! – говорили глаза сестричек, которые впились в чёрный чугунок на столе. Нестерпимо хотелось есть.
Хозяйка прошла с лампой к столу, стоявшему посреди просторной избы. В свете лампы высветились за столом два паренька лет десяти-двенадцати.
– Что у вас?! Показывайте, – пробурчала  недовольно хозяйка. Она встала у стола, подперев свои бока крепкими крестьянскими руками, разглядывая сестричек.
Сёстры, увидев мальчишек за столом, сразу вспомнили Славика, который остался в городе у соседей. «Как он там?!» – затосковала душа Ольги. Она раскладывала весь товар, что они привезли: красивую цветастую шаль, большой тульский самовар, отрезы материалов, бронзовый подсвечник. Вещи были новые, добротные.
Хозяйка дома разглядывала товар. «Это не надо, это есть, – думала она, перебирая острым взглядом праздничный самовар, цветастую шаль, – у нас и так всего полно». Но богатые отрезы разного материала, бронзовый подсвечник?! Колхозница видела, что все вещи от благородных людей, в простонародье такие вещи не живут, как говорится: не по кости. И непреодолимая природная страсть захвата сильным существом, тварным, слабого существа, где-то внутри возгоралась.
– Нет, этого не надо, это тоже… Нам всего навезли, – якобы равнодушно сказала колхозница вслух, выжидая.
У Томочки наворачивались слёзы. Её изумрудные глаза, такие улыбчивые, открытые, непонимающе смотрели на старшую сестру. По наивности своей Томочка думала, что вот они придут в деревню после жуткой на морозе дороги,  там их приветят, отогреют. Разочарованию не было предела. Надо было уходить из этого дома, где так тепло и на столе чугунок с варёной картошкой. Сейчас бы присесть прямо у порога и заснуть крепким сном.
– Томочка, давай, собираем наши вещи и пойдём дальше, – сказала тихо Оля, видя, что в глазах младшей сестры стоят слёзы.– Мир не без добрых людей, – прошептала она.
– Вы нас простите, ради Христа, – обратилась Ольга к хозяйке. – Простите нас грешных!
- Пойдём сестричка отсюда…
Они стали завёртывать дорогие им родительские вещи в широкую крепкую ткань, которую приспособили для узла. Оля решила идти искать по деревне дом, где можно было обменять вещи на продукты.
– Ладно, постойте! – сказала хозяйка. Колхозница боялась отпустить такой товар.
– Колька, а ну-ка слазай!..
Паренёк постарше быстро выскочил из-за стола, будто только и ждал команды матери, подошёл к проходу между печкой и избяной стеной, взялся за стальное блестящее кольцо в полу, поднял крышку погреба, нырнул в него. Через секунду почти, глухо звякая тяжёлым ведром о ступеньки подвальной лестницы, вытащил полведра картошки. Взгляды сестричек устремились к ведру.
– Дай-ка! – хозяйка взяла из рук паренька ведро. Попробовала его на весу. Стала отсыпать картошку на пол. Ольга и Тамара глядели, как по полу рассыпается мелкая картошка: раз-два-три-четыре…
Ольга не возражала. Всё, слава Богу! Сестрёнки встали на колени перед рассыпанной по полу деревенской избы картошкой и собирали её. Из глаз младшей сестры капали   слезы.

Хозяйка забирала из узла дорогие сердцу сестричек вещи.

В последний раз, окинув взглядом деревянный дом, покрепче завернувшись в тёплую одежду, поклонившись хозяевам, сестрёнки вышли во двор; закутали картошку в полушубок, чтобы не замёрзла в дороге, уложили её в деревянные санки и вышли на дорогу, делая крестное знаменье на себя и в путь.

                2006 г.